Слияние Сфер: половина человечества

Слияние сфер. Половина человечества: классика жанра.

— Что ты, внучек, — сказала баба Таня, — раз надо, так надо. Правильно сделал, что подошел. Позвоню Ирине, не откажет.

Я сидел, а она действительно, ни минуты не мешкая, позвонила старшей своей сестре Ирине, и я слыхал только: «Это не телефонный разговор... Нет приезжай сейчас... А я говорю, посоветоваться надо...».

Узнав в чем состоит дело, старая тетка Ирина, высокая, с величавой осанкой, в очках, делавших ее похожей на профессоршу, и с благородной сединой богатых волос, тут же отбросила недовольство.

— Сестра, — изменившимся, незнакомым каким-то голосом проговорила она, и слово-то «сестра» прозвучало как-то инако, — но где мы возьмем третью? Нам-то с тобой кто годится в старшие?

— Ты сама знаешь. Так что не будем притворяться друг перед другом.

— Да уж знаю. — Тяжело вздохнула тетка. — Только надеялась, что как-нибудь найдется другой вариант. С дочерью-то как? Поговоришь?

— Нельзя. Ты же знаешь. Он сам должен.

— Сынок, — сказала маманя, — о таком не спрашивают, о таком не просят. Тебе нужно, ты говоришь, — и я делаю.

— А тетка Наташа? Она-то как? Не откажется?

— Что? — Мать вдруг рассмеялась, да нет, — почти расхохоталась диковатым смехом, которого я прежде никогда от нее не слыхал. — Наташка? Да она примчится, услыхав такое дело. Прилетит. А если вдруг не случится самолета, то воспользуется метлой... В общем, — уж об этом можешь не беспокоиться точно!

Та считалась красавицей. Более того, — обладала свойством волновать, вызывать желание. Просто я в те годы прошлого варианта не знал полулегального слова «сексапильность». Так же, как термина «секс-бомба», но это, как раз, именно про ее фигуру, про ее потрясающее тело. Хотя, по нынешней моде, то, что называется, «старый стандарт»: это когда при тонкой талии и длинных ногах хороший запас по части жопы и сисек. Увидав ее во время очередного приезда, Вадик несколько ночей подряд доводил себя до полнейшего изнеможения. Что называется, — «сдрочился до обмылка». А между сестрами отношения существовали достаточно сложные. Как модно говорить в наше время, — неоднозначные.

Услыхав, в чем дело, коротко сказала: «Еду». И добавила только, чтобы остальные были готовы к ее приезду, потому что у нее совершенно нет времени.

Для создания третьего ряда я обратился к Ю. Объяснив, в чем суть дела, развел руками:

— Так уж сложилось, что нет у меня сестер. Ни родных, ни двоюродных. Все поколение сплошные штаны.

— Теперь это не твоя забота. Старшую-то я найду, это несложно. Насколько я понимаю, проблема в младшей? Она же, по-моему, среди всех одна, должна быть девственной?

— Совершенно. Во всех трех смыслах из трех возможных. И при этом должна дать согласие добровольно и вполне сознательно.

— Ты будешь смеяться, — зло и непонятно усмехнулась Ю., — но у меня есть подходящая кандидатура.

Старая тетка Ира привезла «старшицу» из родового села Старые Чугуты, где та коротала свой немалый век. В квартиру вошла высокая, костлявая, широкоплечая старуха, не так, чтоб уж очень согнутая годами. Дубленое, темное лицо в крупных морщинах, и слегка раскосые, почти бесцветные глаза, заглянув в которые, я поневоле вздрогнул.

— Это Павлина Васильевна, наша родня... Подойди, поздоровайся, не бойся.

Вот уж чего не было, того не было, но я все-таки почему-то, послушался, подошел. И никак не мог ожидать, что эта самая Павлина улыбнется, обнажив желтые, но ровные, крепкие зубы без прорех. Улыбка на ее лице была так же уместна, как белый шелковый костюм на похоронах где-нибудь в Кшени. По-моему, у нее возник самоубийственный порыв, — погладить меня по головке, — но, еще раз заглянув в мои добрые и наивные глаза, старушка передумала.

— Вовсе ни к чему твои слова, Ираид, — проговорила она басом, — его так просто не испужаешь. Хороший вышел парень, наш. Долгонько таких не было...

— Ты, Павлина, того, — клыки почисть, сама знаешь, — строго сказала доктор баба Таня, — да сразу начинай мыть голову. А мы уж за тобой.

Мы так и не зажгли в комнате свет, сумерничали, и в этот же сумрак пришли, расселись по углам «жены плодовитые», мать и тетка Наталья. Их полагалось всего две, и оттого доля в предстоящем им выпадала самая тяжелая.

— Ну, — покрутил я головой, чувствуя на лице нечаянную кривую усмешку, — сроду не думал, что вы у меня такие!

— Как же, внучек, — проговорила баба Таня, — сам посуди, разве ж ты, такой, как есть, мог родиться от женщин убогих, квелых, да и просто скучных? Тут слабым духом и телом доли нет!

Вошли девчонки во главе с Ю., и тут меня ждал сюрприз: в качестве «старшей» она привела не кого-нибудь, а «Олю-антисемитку», чьи не знающие пощады губки отправили к праотцам незабвенного Михаила Соломоновича Желтовского, представителя Избранного Богом народа, коллекционера и педофила. Она стала совсем взрослой, и, в ее восемнадцать, физиономия Оли уже начала как-то грубеть. Но главную интригу вечера, разумеется, составляла последняя участница дела. По сути, — своего рода ключ его.

Я никогда ее прежде не видел, и это было вовсе не то, на что я рассчитывал. Почти безгрудое существо, на взгляд — лет тринадцати, край — четырнадцати, две не вельми впечатляющие косички с черными бантиками и «простые» колготки в рубчик. Это было совершенно невозможно, вплоть до отмены всей затеи, но тут «меньшица» подняла на меня глаза. Взгляд девчонки оказался настолько злым и угрюмым, что я враз отбросил сомнения. Этот человек не мог оказаться в деле случайно. Древняя Павлина подозвала ее и, задрав ей голову, тоже заглянула в глаза.

— Ого, — сказала она, — ого... Ты вон чего, внучка: косы расплети, мы тебе голову-то намоем, — а обратно пока не заплетай, просушишь, — и как-нибудь так закрути.

Сама она уже вышла из ванной, облаченная в серую ночную рубаху почти до пола, но черно-седые космы, что почти скрыли ее всю, были и еще длинней. А вообще между ней и «меньшицей», похоже, нечто возникло, протянулась какая-то нить. Во всяком случае, девчонка то и дело оглядывалась на нее, пока все не закончилось. Но, когда я увидел ее в первый раз, у меня поневоле вырвалось:

— Гос-споди... а у меня на нее встанет?

Естественно мне казалось, что я бормочу эти слова себе под нос, но меня услыхали.

Тетка Наташа вроде как невзначай огладила себе левую сиську и взволнованно приоткрыла рот. Ей бы еще облизать по очереди пару пальцев, и картина приобрела бы законченность.

— Мы верим в тебя мой ма-альчик, — подойдя поближе и обняв, она ме-едленно поцеловала меня в губы, — и, если что, поможем по мере своих слабых сил.

— Наташка, сука, — проговорила маманя, — я тебя убью!

То, что тетушка во время родственных объятий незаметно, но довольно сильно дернула меня за хуй, она так и не просекла. Насколько мне известно, тетка вовсе не была какой-нибудь особенной блядью, — но как, зараза, играла! То есть не отличить, любой Станиславский поверил бы безоговорочно. Сестры обе превосходно пели, хотя и по-разному, но Наталья плюс к голосу отличалась редким артистизмом. Так что, в серьезных случаях, у мамани не было шансов.

— Я, на всякий случай, — деловито сказала Павлина, — захватила. Настоечку-то.

— Обойдусь.

— А — для страховки. Там без перерыва надо будет.

— И то...

Пока весь женский коллектив проводил женские гигиенические процедуры, успело порядочно стемнеть.

— Однако пора, девочки...

И мы тихо, не зажигая фонарей, спустились под гору, где бесшумно несла свои темные воды Река.

Я лежал под каким-то плетеным навесом, на сене, где-то позади глухо выл свое гнусавое «в-вау-у!» двигатель, а лицо лодочника так и осталось в тени, так что я, по-моему, так и не сподобился его увидеть. Судя по всему, мужчина всерьез браконьерил, отсюда и сено, которое можно было менять после каждого серьезного улова. Я не то, чтобы задремал, а как-то оцепенел, так что время пути прошло практически незаметно.

На Лысой Горе над рекой, чуть пообок от плоской ее вершины горел костер, и в нем теперь калилось особое орудие: длинная цепь, прикрепленная к короткому четырехгранному стержню, с рукояткой, как у бича, сделанной из черной кости. Свежий ветерок, не устоявший перед зовом, раздувал огонь, так что пламя его загудело, сделавшись почти белым, и железо, накалившись до бледно-розового свечения, теперь постепенно желтело: так и надо, а то остынет слишком быстро в ночном воздухе, а не там, где нужно.

Женщины с распущенными волосами подходили к матери, одетой в черную рубашку ниже колен, и она ножницами черного стекла срезала у каждой по две тонкие пряди волос. Слева — справа, следующая. В более-менее темные рубахи разной длины нарядились все, за исключением «меньшицы», чье худосочное тело бабы заголили полностью.

Старая Павлина собрала шестнадцать прядей и на самой вершине Лысой Горы соорудила из них нечто вроде рыхлой плетушки, небрежного рядна в форме квадрата.

Это только невежды с придыханием говорят о Полуночи, а на самом деле в полночь впору, разве что, только начать. Все, что по-настоящему серьезно, происходит только в Час Демона, с двух до четырех ночи, если уж по-декадентски. Даже вот Земля, говорят, родилась именно в это время. От старухиного ли настоя, или от обстановки, но только собственный хуй казался мне тяжелым и твердым, как бронза и пульсировал, как отбитый палец, только что без боли, а бабы мало-помалу собрались на вершине. Когда Полуночную Невесту подвели ко мне, кто-то надел мне на голову шапку из перьев, два из них, самые крупные, торчали на манер рожек, как у филина. Как правило, подобные костюмерные предметы бывают на редкость неудобны и неловки, но эта пришлась на диво впору, как будто бы приросла к голове.

Девчонку положили на что-то, подобное низенькому сундуку из черного, мореного дуба, раздвинули ей ноги, и каждая из собравшихся, по очереди подходя, сбрасывали рубахи и целовали ее в пизду. По моим наблюдениям, — отнюдь не символически целовали, со всем старанием. А потом они поставили ее на четвереньки: «Чтобы Ночной Козел мог вздыбиться».

Если удалось «наживить», — это когда воротца хоть чуть-чуть начинают раздвигаться, — то девственность почти и не помеха вовсе, только всем телом ощущаешь хруст — не хруст, но что-то вроде, не от рвущейся плоти, а, скорее, от раздающихся в стороны жестковатых еще мышц. С вполне зрелыми, взрослыми девами такое редкость.

Ну а сама по себе узкая, жестковатая пизда, — так даже достоинство. И ощущения сильные, и себя контролируешь. Это, скорее, в мягком не пойми-что после пары родов недалеко до греха: ничего-ничего, почти никаких ощущений, а потом пуля вылетает совершенно неожиданно. Похоже, старшие подруги сумели ее правильно подготовить, но в тот момент я, понятно, ни о чем не думал. Передо мной ритмично дергались тощие, распяленные ягодицы «меньшой», хуй ритмично, со все большим ожесточением вонзался в ее горячее, как печка, нутро, а самого меня уже начало заметно выгибать в преддверии финала.

Когда все кончилось, она, гибко извернувшись, уселась на сундук и тщательно обсосала мой хуй: полученное полагалось сплюнуть на середину волосяной «плетушки». Сделав это, она присела сверху на корточки. Надо же, как ни в чем ни бывало. Железный человек. Ничего. Посмотрим, как ты запоешь во время следующего номера программы.

Существует одна загадочная закономерность: дамы с неизменным интересом наблюдают за тем, как одну из них ебут в очко. Это касается и тех, кто попал на групповичок, в общем, случайно и участвует в подобном первый и последний раз в своей жизни. Смотрят не отрываясь, с каким-то жадным интересом, стараясь не упустить ни одной подробности. Даже, на время, оставляют ради такого случая собственные любовные игры. Ко всем остальным номерам программы нет и малой доли того интереса.

А тут, тем более, предстоял ключевой момент, истинный «гвоздь» всего действа: до предела вздутая головка хуя, да еще солидного, не так уж просто проникает в дотоле нетронутую жопу, даже будучи хорошо смазанной. Особенно, понятно, когда речь идет не о жопе, а, по сути, о жопенке. После тринадцати разница, вообще говоря, небольшая, но все-таки. Жом мало-помалу растягивается, но какое-то время хуй так или иначе продолжает не входить, а «вдавливаться», увлекая с собой кожу и слизистую. Собственно, именно с этим и бывают связаны определенные болевые ощущения, А потом, когда самое узкое место остается позади, складка, наконец, соскальзывает и возвращается назад. Очень сильно напоминает этакий гротескный, дважды вывернутый наизнанку процесс родов наоборот: кому довелось принимать роды, подумав, со мной согласятся. В этот момент ощущается особое ощущение провала, проникновения. Лично мне кажется, что не умирающее человеческое пристрастие к ебле в жопу связано именно с этим моментом, потому что все остальное, в общем, особых преимуществ перед другими способами любви не имеет*. Кстати, после этого оно уже и не больно, — разумеется, если на предыдущем этапе удалось избежать травм.

— Ты того, — озаботилась Ю., — не порви мне девку...

— Переживет, — с неожиданной злостью сказала «антисемитка», — мне первый раз глинку вообще в двенадцать лет замесили, и то ничего...

— Заживет, — протяжно пропела маманя, — на то и жопа.

— У нас в деревне, — с каким-то первобытным, варварским бесстыдством проговорила Ираида, скрытая богатым плащом серебряных волос, — почитай, все девки сраку подставляли. До свадьбы-то. Ниче, ни одна не треснула…

*Почему, с какой стати, из-за каких извивов людской психики он является таким возбуждающим для части мужчин и женщин, — не знаю, тайна сия велика есть. Однако же факт остается фактом. «Минусов» это не касается. С теми, в общем, все ясно.

Заботливые. По причине того, что с прошлого раза времени прошло всего ничего, очень уж быстро получиться не могло, и я успел завестись как следует, но все-таки сдерживался, во весь мах не скакал. Уговорить девочку дать в попку и порвать что-нибудь, значит, совершить целых два греха. Во-первых, как ни крути, — обман доверия, а во-вторых — нечистая работа, халтура. Оба в моей личной системе координат относятся к категории грехов смертных. Не прощаю не только другим, но даже и себе. Кроме того, ей, в таком случае, скорее всего не понравится, и в следующий раз по крайней мере этой сласти у нее не получишь.

Эта — молчала, то ли из принципа, то ли я и впрямь сумел заправить ей достаточно бережно. Откровенно говоря, если все делать правильно, то особой боли в заду нет. Даже небольшой, даже в первый раз, — так, ощущение на грани.

Меня все-таки подало вперед, удержался только, чтобы уж не со всей дури. Теперь очередь собирать губами продукт, сначала с моего хуя, потом между ягодиц «невесты» перешла к старшей из ведьм. По-моему, она целовала девчонку под хвост прямо-таки со страстью, напряженно сопя и только что не похрюкивая: может быть, у нее с этим процессом были связаны глубоко личные, дорогие ей воспоминания. Хотя, понятно, мне вполне-вполне могло и показаться.