Тень императора. Глава 3

3.

Что в мире может быть более непостоянного, чем политика? Разве что настроение капризной красавицы, избалованной вниманием. Ещё римляне подметили, что времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Сегодня госпожа Политика требует от своих верных слуг одного, завтра другого, послезавтра третьего, зачастую совершенно противоположного. Женщина, что поделаешь. Ветренная особа, наделённая притягательностью и вздорным характером. А корень сего поведения, как ни парадоксально, лежит ...в постоянстве.

В постоянстве интересов.

Ибо нет на свете ничего более постоянного, чем интересы Британской империи.

Король... А что — король? Второй по счёту Георг из ганноверской династии, волею случая оказавшейся на английском престоле. Его отец, помнится, и двух слов по-английски связать не мог. Господин первый лорд казначейства, а затем и глава правительства был вынужден делать его величеству доклады по-немецки или по-французски. Нынешний монарх если и открывает рот, то лишь для того, чтобы в очередной раз заявить миру о своём величии, притом не стесняясь в разговоре с министрами вворачивать словечки из жаргона портовых грузчиков. Бог с ним. В конце концов, не его величество определяет, каковы должны быть действия Кабинета в том или ином случае. На то уже не первое десятилетие существует сэр Роберт Уолпол.

И, если ему не изменяют органы чувств, дела Великобритании как будто идут неплохо. Вот что значит — разумный человек во главе Кабинета. Он сберёг армию и ресурсы страны, не ввязываясь особо в европейские свары. Он лучше всех в империи понимал, что решающей схватки с Францией не избежать. Он, насколько хватало ума и красноречия, убеждал короля и Кабинет в том, что предпочтительнее всего воевать чужими руками, постепенно изматывая ведущую континентальную державу. Конечно же, австрийцам не по плечу сокрушить Францию, да и не станут они этого делать по вполне прагматическим соображениям. В Вене сидят подлецы, но отнюдь не дураки. Падение или чрезмерное ослабление Франции изменит пресловутое европейское равновесие слишком уж радикально, и совершенно не обязательно, что место французов на континенте займут австрийцы. Тем более не по плечу эта задача Пруссии. Но ведь полное обрушение Франции в планы лондонского Кабинета и не входит, не так ли? Достаточно создать на континенте конфликтную ситуацию, и галльский петушок тут же ввяжется в драку за мифическое европейское равновесие, теряя пёрышки.

Конечно, в идеале было бы столкнуть французов лбами с Россией, чтобы эти две страны, бодаясь, хорошенько вытоптали европейскую грядку, но на такое везение глупо рассчитывать. Людовик Пятнадцатый слишком боится нарушить то самое равновесие, а Россия, даже потерпев поражение, всё равно будет обладать ресурсами, достаточными для быстрого восстановления. Урок, преподанный царём Петром Карлу Двенадцатому ещё слишком свеж для него, старика, а сэр Уолпол был из тех, кто склонен учиться на чужих ошибках. Нет. Не получится. Да и императрица-регентша, альвийка, слишком умна, чтобы ввязываться в заведомо проигрышный конфликт. Эта женщина предпочитает действовать незаметно, шажок за шажком приближаясь к заветной цели. И если ей не помешать, то лет через пятнадцать-двадцать с Россией придётся считаться всерьёз. С ней уже приходится считаться, кичливый австрийский император испытал это на своей шкуре. А уж брак прусского кронпринца с русской принцессой вообще следует отнести к поражениям лондонского Кабинета. Сэр Роберт всякий раз досадливо морщился, вспоминая, как его едва не заклевали за это, в особенности лорд Болингброк. Неймётся проклятому интригану, даже в эмиграции. Якобиты тоже не дремлют, только и ждут момента ударить в спину. Хотя... Кое в чём тори правы: это действительно провал. Но сэр Роберт Уолпол славился именно тем, что умел обращать во благо Британии даже свои ошибки, притом, не тратя пороха.

Лучше потратить толику денег, но сберечь английских солдат... для того момента, когда потребуется триумфально входить во вражеские столицы по трупам, гм, победителей.

Индия... Если сейчас в результате некоей политической комбинации Франция втянется в длительную и весьма затратную континентальную войну, под конец не составит большого труда отнять у неё индийские владения. И тогда... О, тогда величию Британии позавидовал бы и Александр Македонский!

Если удастся втянуть Францию в затратную войну... Если получится склонить русскую императрицу открыть для англичан торговые пути в Персию... Не слишком ли много "если", сэр Роберт?

Старик — увы, уже старик — с кряхтением поднялся из глубокого кресла, обитого бархатом. Да. Обивку не мешало бы и поменять. И подлокотники протёрлись, и сидение. А сколько оно помнит, это удобное кресло! Оно было свидетелем его побед и досадных промахов... Ах, почему он поддался искушению и отсоветовал его величеству признавать имперский титул царя Петра! Желал, видите ли, поставить русских на место. Вместо желаемого дипломатического отступления России всё закончилось довольно грубой провокацией с оскорблением русского посла, и последовавшим затем разрывом дипломатических отношений. Горяч был покойный царь. Впрочем, сэр Роберт не верил, что тем руководили исключительно эмоции. Кажется, он давно искал повод для демарша, и Лондон ему такой повод предоставил. Теперь резиденты в Персии сидят без дела, теряя влияние на окружение Надира и доверие самого полководца. Пути через Россию и Каспийское море всё равно нет, следовательно, обещания поставок английского оружия и кораблей — сработанных, что самое смешное, на русских верфях русскими мастерами — остаются обещаниями. Надир уже близок к тому, чтобы поднять руку на посланцев британской короны, чего до сих пор не водилось. Если императрица Анна не пойдёт на переговоры в самое ближайшее время, придётся своих резидентов из Персии отозвать.

Да. И надолго забыть о континентальном пути в Индию. Останется подвозить экспедиционный корпус и припасы морским путём, вокруг Африки, через бурные и опасные воды. Какими бы умелыми ни были английские мореходы, риск лишиться половины армии ещё до сражения слишком велик. Доверить сражаться за Британию местным наёмникам? Это деньги на ветер. Восток уважает силу и только силу. Если за твоей спиной не маячат острые штыки, значит, ты слаб, и обмануть тебя — праведное дело.

Что ж, на императрицу придётся надавить как следует. Что, что? Воительница-амазонка? Разбойное прошлое? Всё может быть. Но когда на карту будет поставлено благополучие царствования её сына, придётся уступить. Материнские чувства — самые сильные, не так ли?

Дворецкий возник на пороге, словно призрак.

— Лорд Джордж Форбс, третий граф Гранард, сэр, — протокольным тоном доложил он.

— Проводите лорда Форбса в большой кабинет, я приму его там.

У него два кабинета. Официальный, и вот этот, маленький и уютный, где неплохо думается под треск дров в камине и запах восковых свечей. Здесь он принимает только самых близких, самых проверенных людей. Лорд Форбс к таковым пока не относится. Уроженец Ирландии, м-да... Моряк. Это уже лучше. Дипломат? Вовсе неплохо. А если справится со своей задачей, значит, и впрямь достоин войти в узкий круг доверенных лиц господина первого министра.

— Россия, сэр?

— Россия, милорд.

— М-м-м... Вы полагаете меня готовым для столь сложной миссии? Насколько мне известно, русская императрица не намерена сворачивать с курса, проложенного её покойным супругом.

— Милорд, отсутствие дипломатических отношений не должно вас смущать. Вы поедете в Петербург как частное лицо.

— В таком случае, сэр, боюсь, миссия вовсе не будет выполнена.

— Надеюсь, вы будете достаточно убедительны, настаивая на аудиенции у её величества. Аргументы я вам предоставлю.

— Не покажусь ли я чрезмерно любопытным, если поинтересуюсь, каковы эти аргументы?

— Посвятить вас в подробности — мой прямой долг, милорд. Ваш наиглавнейший аргумент — безопасность морской торговли. Россия ещё так неопытна в столь сложном и опасном занятии...

Форбсу уже пятьдесят, но ещё крепок. Морская закалка, прошёл огонь и воду. То-то понимающе усмехается. Это плохо. Дипломат должен владеть лицом не хуже комедианта. Но, говорят, русские ценят искренность и прямоту.

— Итак, моя миссия начнётся как визит частного лица, — задумчиво проговорил Форбс. — Должен ли я добиваться встреч с приближёнными императрицы, или же моя задача ждать, пока они сами станут искать случая побеседовать со мной ...на коммерческие темы?

— Многие из приближённых её величества участвуют деньгами в торговых предприятиях. Полагаю, навряд ли им понравится терять доходы из-за продолжения политики прежнего царствования. Если вы будете достаточно ловки, чтобы исподволь внушить подобные мысли нужным людям, сами оставаясь в тени, то вскоре сможете сделаться значительной фигурой. Повторяю: аргументами я вас обеспечу.

— Сэр, — снова эта его усмешка. — Вы судите об императрице Анне как о человеке, но она — альв. Это весьма скрытные существа, и я не знаю, каким образом она может ответить на вашу комбинацию. О логике альвов я имею весьма смутное представление.

— Она — альв, — кивнул, соглашаясь, сэр Роберт. — Зато её подданные — люди. Она не имеет права совершенно не считаться с их настроениями, если хочет дожить до совершеннолетия сына и передать ему власть.

— Смею надеяться, что вы правы, сэр. В противном случае я только зря потрачу время.

— На расходы вы получите ...пятнадцать тысяч фунтов в год, милорд. Ведь это не посольство, а частный визит.

— Это чуть больше, чем мне предоставляли для противодействия канадским французам. Для России, боюсь, сумма не слишком внушительная.

— Оставьте, милорд. Канада, Россия... Какая, в сущности, разница? Чиновники одинаково продажны, что французы, что русские.

— А наши?

— И наши продажны. Но они стоят так дорого, что не всякому по карману их купить...

"Не слишком ли он простоват для подобного дела? — сэра Роберта одолевали вполне понятные сомнения. Форбс давно ушёл, а господин первый министр предавался невесёлым размышлениям. — Если бы его посылали не частным лицом с полулегальной миссией, а полномочным посланником короны, я бы так не волновался. Официальная дипломатия, всё же, суть игра по правилам, тогда как ему предстоит играть без всяких правил. Как в Канаде — ограничиваясь лишь заповедями господними. Да и то весьма условно. В отличие от краснокожих, русские отнюдь не дикари, и они становятся опасными... Пожалуй, будет лучше, если за милордом в Петербурге немного присмотрят. И чтобы не натворил чего-то непоправимого, и на иной случай — чтобы с ним самим чего-то непоправимого не сотворили".

Мелькнуло сомнение на предмет не слишком внушительной суммы представительских расходов. С одной стороны — да, русские чиновники так же продажны, как и все прочие. С другой — Форбсу предстоит иметь дело с русской знатью, а там цены совершенно иные. Это в нищую Курляндию царь Пётр мог отправить альвийского князя с двадцатью тысячами рублей, и получить через год абсолютно лояльного нелюдя во главе зависимого герцогства. В Петербурге такой суммы может оказаться недостаточно для одного вечера за карточным столиком. Впрочем, сэр Роберт положил себе добиться увеличения содержания милорда Форбса, если тот станет просить денег. Ведь если ему удастся добиться желаемого, то затраты окупятся в самое ближайшее время.

Втолковать бы это тем тупоголовым в парламенте, которые не перестают критиковать его на каждом шагу, попрекая за пассивность в политике. Недальновидные людишки, неспособные понять, что интересы Англии совершенно не обязательно должны стоить крови самих англичан. Пусть за это умирают другие. Пруссаки, гессенцы, баварцы, саксонцы, шведы, австрийцы, русские, турки, персы... да хоть китайцы, ему всё равно. Англия готова за это платить.

* * *

Память.

Альвы почитали её как за благословение, так и за проклятие, ибо обладали вместительной и очень прочной памятью. На века. К чему она, такая, в этом мире, где им отмерено — и то лишь из-за отменного здоровья — немногим больше, чем людям?

Раннэиль знала ответ.

Недаром все десять лет замужества она старалась покрепче запомнить каждое мгновение. Теперь это десятилетие почти затмило собой всю предыдущую жизнь. И когда становилось особенно тяжко на душе, она вспоминала. Вспоминала каждый счастливый миг настолько ярко и жизненно, как это умеют только альвы. Раннэиль предпочитала предаваться воспоминаниям в одиночестве, в своих комнатах, когда никто и ничто не отвлекает от свидания с прошлым... Но здесь это прошлое было представлено вещественно, в красках.

И не только прошлое.

На одном из полотен была изображена она сама, в чёрном вдовьем уборе и за столом, обложенным бумагами. Художник выбрал момент, когда императрица-регентша, ненадолго оторвавшись от письма, сосредоточила взгляд на чём-то, видимом ей одной. Странен был тот взгляд. Хмурый, почти грозный. Таков, какой приличествует женщине не первой молодости, правящей огромной страной. Как будто сама суть государства отразилась в тот миг на её лице, и этот самый миг был буквально пойман художником, далеко не первый год писавшим портреты царской семьи.

Но больнее всего ей было от того, что на заднем фоне, позади её персоны, художник в точности изобразил иной портрет, писаный им же самим одиннадцать лет назад. Какой контраст! На холсте, в золочёной раме — молодая счастливая женщина, рядом с любимым и любящим мужем. За столом, под портретом — хмурая вдова, заваленная бумажной работой.

— Вы беспощадны, месье, — негромко сказал по-французски оригинал, разглядывая портрет. — Но так и должно быть. Правда всегда беспощадна.

— Я так и знал, что вам не понравится, — вздохнул художник.

— Почему же? Этот портрет нравится мне куда больше, чем писанные на заказ. В тех мало искренности. Здесь её, пожалуй, даже с избытком... Я бы купила его у вас, если только вы согласитесь продать.

— Ваше величество, я буду счастлив преподнести его вам в дар.

— Благодарю вас, месье. Принимаю ваш дар с огромной признательностью, и настаиваю, чтобы вы приняли что-нибудь от меня... взамен.

Месье Каравакка она знала давно, едва ли не с первых дней пребывания в Петербурге. Большой талант. Способен на высочайшие взлёты в моменты вдохновения. К сожалению, когда требуется писать на заказ, муза посещает его нечасто, и заказные портреты легко отличить по скудости той самой искренности, о которой только что упоминала императрица. На художественности это тоже сказывалось. Другое дело, когда живописец брался за портреты, где запечатлевал сцены, избранные им самим. Тогда полотна становились живыми окнами в прошлое. В то самое прошлое, которое Раннэиль бережно хранила в своей памяти, как самую большую драгоценность.

Несколько таких картин она уже купила у него. Купит и эту, что бы он там ни говорил про подарки. Чудесный серебряный сервиз послужит хорошей платой за вдохновение.

— Я слышала, король саксонский подумывает продать часть картин из отцовского собрания, — сказала она, тепло улыбнувшись живописцу. — Вы, как знаток, не посоветуете ли, что стоило бы купить для украшения дворца?