Я, Цезарь

Илья Тё

'Я, ЦЕЗАРЬ'

(роман)

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

'Я поздно встал — и на дороге

Застигнут ночью Рима был!'

Так!.. Но, прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавый!..

(Тютчев)

ПРЕДИСЛОВИЕ

РЕДАКЦИОННОЙ КОЛЛЕГИИ

К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Любезный читатель!

Твоему вниманию предлагается величайший памятник античной цивилизации, собственноручно запечатленный одним из ее величайших героев — Гаем Брутом Цезарем. Большинству наших современников Цезарь известен как защитник Римской республики и выдающийся религиозный деятель, остановившей поток миграции хунну в эру великого переселения народов. Однако литературные труды знаменитого полководца и основателя монотеизма составляют, пожалуй, более ценное наследие Цезаря, нежели его блистательные победы. Масса трудов античности сгинула в процессе завоевания Европы, поэтому представленные вашему вниманию 'Записки Цезаря о падении Рима', наряду с 'Варвариадой' Вергилия, являются важнейшим и практически единственным литературным источником, посвященным той таинственной и мрачной эпохе.

Настоящее издание продолжает генеральную линию нашего издательства на введение в широкий оборот произведений, составляющих классическое наследие мировой литературы.

Кафедра риторики Арморианского университета,

Лютеция, провинция Галлия Длинноволосая,

2753й год от основания Рима.

Юпитеру Лучшему, Величайшему!

ПЕРГАМЕНТ ПЕРВЫЙ

ИСКАЖЕННАЯ ОЙКУМЕНА

Эта история, как большинство знаменитых историй моего великого времени началась с войны. Однако война, о которой пойдет речь, была не простой войной, которую наша Республика вела во всех концах света.

В дни моей молодости римский орел расправлял крылья над просторами огромного. Внутреннего моря, которое мы звали 'Нашим' . Но на востоке, где это море кончалось, брала начало иная земля, недоступная кораблям и неведомая нам, властелинам Запада. Именно оттуда, с самого края известного эллинам мироздания пришла невиданная опасность.

Говорят, Александр Македонянин, которому когда-то я безмерно завидовал, прошел великие степи Азии до самого края. Говорят, он достиг пределов земного диска и омыл ноги в Реке Океан, за которым сам горизонт обрывается в бездонную пропасть. Именно там, в этой далекой и неведомой земле началась повесть, которую хочу рассказать.

* * *

Согласно хронике Антиоха, царя Сирии, чьи владения достигали границ Вавилонии, что граничит с Мидией, что касается земель Согдианы, что выходят к Гидросии, за которой течет река Инд, в год 703 от основания Рима, на край земного диска с небес упала Звезда.

Ученые афиняне назвали ее meteoros и предсказывали катастрофу задолго до столкновения проклятой вестницы зла с нашим несчастным миром. Один из мудрецов, по имени Зенон, утверждал, что она приведет к гибели человечества. Сейчас, спустя годы, никто из выживших римлян не скажет, что Зенон ошибался...

Когда огромное тело Вестницы ударило в твердь земли, потоки пыли затмили небо.

Разгар лета превратился в позднюю осень, и на полях Лациума выпал снег, подобный тому, что покрывает вершины Альп. Везувий и Катна вздрогнули от удара. В тот год они взорвались, подобно большинству вулканов по всему миру. В Греции, Италии, Бетике, Африке и Нумидии, и даже в далеких пределах Албании и Атропатены, на берегу Гирканского моря, земля повсюду пришла в движение и дрожала. По словам Зенона, сон горных вершин был прерван давлением в глубине, вызванным страшным ударом Вестницы-meteoros ...

То, что видели мы, обитатели Внутреннего моря, даже близко не могло сравниться с бедствием, постигшим дальние пределы Азии. По словам сирийских купцов, что торговали в те жуткие месяцы в столице Парфянского государства, пределы этой восточной державы заполнило множество беженцев из еще более далеких стран, таких невиданных как Индия и страна Сер . Они рыдали, что Азия раскололась на две неравные части. Вместо гор простерлись новые океаны. Вместо рек — гигантские разломы, дымящие серой и смрадом недр. Магма и лава затопили поля, недавно колосящиеся хлебами!

Злополучную звезду в Риме назвали Вестницей. Ее пришествие возвещало человечеству гибель. Оно кричало о новой эре поднебесного мира. Возможно, другие племена Ойкумены, неведомые римлянам, именовали проклятую гостью иначе. Но уверен, смысл имени Гончей Зла был одинаков на всех языках. Ибо более грозного наказания для смертных невозможно было представить.

Поднятые невиданным бедствием, многомиллионные племена Азии начали в тот год кровавый исход на запад.

В земли эллинов. Во владения латинян.

Никто из нас, будущих жертв невиданного нашествия, еще не догадывался, что в дальней Азии пал вовсе не метеорит.

То была трирема из бронзы. Она несла на себе богов.

* * *

Главная гордость и, пожалуй, самая страшная трагедия моего дома состояла в именно кровных связях с богами. Как и все Юлии, я происходил из древнего патрицианского рода. Далекие предки, от которых я получил свою кровь, являлись членами римского сената еще в те далекие времена, когда этот орган состоял всего из ста человек, являлся советом старейшин римского царя.

Когда rex Ромул созывал первый в истории сенат, там заседал мой далекий предок.

Когда Нума Помпилий клал первый камень в фундамент храма Квирину, мой прапрадед стоял за его спиной. Больше того, задолго до основания Рима пращуры Юлиев являлись царями Альбы Лонги — большого города в южной Этрурии, некогда господствовавшего над Римом. Праматерью же моего рода считалась сама Венера.

По преданию, она родила Энея, царя Дардана, родича Гектора и Елены. После взятия Трои ахейцами, Эней уплыл с уцелевшими троянцами в Италию и основал там царство, в котором Ромул воздвиг Рим.

В общем, родословная у Юлиев была что надо. Обладать такой мечтал каждый плебей, и, возможно, даже каждый второй патриций. Но младшим отпрыскам рода Юлиев великолепное династическое древо на протяжении поколений приносило только несчастья. Ибо, хотя люди со знаменитыми предками нравились простолюдинам, они совсем не нравились благородным.

Как у всякого знатного квирита с древней родословной, мое имя состояло из преномена, номена и когномена.

Преномен, то есть личное имя, звучало как Gaius, 'Гай'. Это имя дал мне отец на девятый день после рождения.

Номен, то есть имя рода, звучало как Julius, то есть 'Юлий'. Номен по папе, как уже говорилось, восходил к Венере и, соответственно, ее отцу Юпитеру. А по матери восходил к царям: Анку Марцию и Марцию Рексу — властителям Альбы Лонги.

Отсюда произрастали корни последней части моего имени.

Когномен Caesar, то есть родовое прозвище патрицианского клана, происходило от слова Ceres, этрусского города, из которого в Альбу Лонгу явился их будущий повелитель.

Таким образом, полностью моё имя звучало как Gaius Julius Caesar, что значило Гай, из рода Божественных Юлиев по прозвищу Цезарь — от крови этрусских царей!

В год, когда началась эта удивительная история, истинных Юлиев на планете оставалось всего несколько человек. Главой рода после смерти отца стал я. Кроме того, славная фамилия включала мою дочь Юлию, выданную замуж за Гнея Помпея Великого, мою вдовую племянницу Атию, а также ее двух детей от счастливого брака, — дочь и сына по имени Октавия и Октавиан, известный впоследствии как Октавиан Август.

Таким образом, не смотря на блестящую карьеру и большое богатство, добытое к пятидесяти годам, наследника у меня не имелось. Славный род должен был прерваться.

У этрусков существовал древний обычай, согласно которому знатный человек мог усыновить кого-то из дальних родственников или близких друзей.

В ближайшем родстве к Юлиям состоял род Брутов, являвшихся нашими добрыми соседями по Вельскому округу, расположенному в северном Лациуме. Наши родовые поместья находились рядом.

К 703 году от основания Рима род Брутов насчитывал только двух человек, способных похвастаться чистотой крови, доставшейся от великих предков. То были Децим Юний Брут Страший и его сын, Децим Юний Брут Младший, родившимся позже меня на двадцать пять с половиной лет.

Учитывая, что мне было пятьдесят, а Брут к тому времени не достиг двадцати пяти, для своих более старших сограждан, он оставался юнцом, выросшим за пределами Рима и никогда не покидавшим пределов родового поместья.

Раз речь зашла о родовых поместьях, я должен признаться в одной незначительной мелочи. До начала моей карьеры, семьи наших отцов — Брута и моего, — считались слишком бедными для древних патрицианских фамилий. Несмотря на фантастическую знатность Юлиев и Брутов, с нами мало кто считался в Сенате. Явившись в столицу двадцать пять лет назад тощим юношей в ослепительно белой тоге, но без гроша за душой, я достиг за четверть века всего, о чем может мечтать человек. Причем добился возвышения не только для себя, но для родственников и друзей. Венера свидетель, с тех пор, как я стал проконсулом Галлии и покорил орлам легионов половину известной Риму Европы, для Брутов и Юлиев настали счастливые времена!

В эти золотые годы, отец юного Децима смог оставить гражданскую службу, а мать занялась семейными хлопотами — здоровьем мужа и воспитанием сына. Благодаря поддержке, которую я оказывал финансовым предприятиям Брутов, их владения разрослись. А потому, чуть севернее Вечного города, в трех милях от Виа Лациум , что вела в Самний через Аппенинский хребет, они купили себе значительные земельные угодья, примыкавшие к их старому родовому поместью.

До событий, о которых пойдет речь в нашем повествовании, я часто бывал у Брутов в гостях, где с удовольствием беседовал с Брутом-младшим и его отцом.

Слушая рассказы о подвигах легионов в Бетике и Испании, Сирии и Понте, Фракии и Вифинии, а также, конечно, в неистовой Галлии и холодных, укрытых туманами Оловянных островах , Брут-младший, пребывая на пороге ожидающей его взрослой жизни, яростно мечтал о войне, думал о славе и грезил будущими победами.

Своим напором и страстью, Брут напоминал меня. Он с упоением глотал поэмы об Ахилле и Геркулесе, зачитывал до дыр жизнеописания Александра, Ганнибала и Кира Великого. Да гонял голубей вдоль виноградников и садов деревянным мечом ...

Судьба нанесла удар, когда меня не было рядом с Брутом.

Ибо мойры, видит Юпитер, плетут судьбы смертных, не глядя на результат.

* * *

Поместье Брутов представляло обычную латифундию, с виллой в центре, большими полями, на которых зрел золотистый хлеб и лугами для выпаса скота. В день и час, когда началась наша удивительная история, юный Брут находился на родовой вилле. Он сидел в своей комнате, перебирая старые фолианты.

Как и меня когда-то, Брута интересовали пергаменты Лисимаха, в которых тот описывал вторжение Александра в Бактрию и Согдиану.

Македонский царь давно занимал помыслы юноши. Впрочем, лишь в той степени, в которой занимают пылкие натуры любые далекие страны и приключения. Брут лежал на широкой дубовой кровати, с двумя рабынями, одну из которых, насколько он помнил, следовало звать Лия. Имени второй наложницы Брут не знал, но собирался придумать ей нечто дикое и замысловатое, вроде Анны или Поппеи на манер греческих шлюх, про которых читал когда-то у Кисиандра. Первую девочку Бруту подарила мама Сервилия почти год назад, после того как наложница, лишившая его девственности, умерла от родов. Вторую невольницу в прошлом месяце притащили с рынка для помощи старшему садовнику. Она была мавретанкой и, увидев насколько она миловидна, Брут уговорил Сервилию подарить девушку ему.

В описываемую минуту первая из невольниц служила нашему герою столом, на котором он раскладывал бессмертные творения Лисимаха, а вторая — как раз мавретанка — столиком для яств. На ней, в частности, возлежало надкусанное яблоко и кисть винограда, в руках же голая девица держала оловянный бокал с сильноразбавленным ватиканским — пить чистое вино молодому человеку не разрешали.

Римские отцы бывали излишне строгими по отношению к сыновьям. Более строгими, как ни странно, оказались римские матери. Отец Брута целый год пребывал в положении близком к состоянию растения: почти не разговаривал и не появлялся из своей комнаты. Мать Сервилия не только вела хозяйство, держала финансы, управляла поместьем, властно повелевала двумя тысячами рабов, но и занималась воспитанием сына. Рука этой миловидной маленькой женщины оказалась тяжела.

Бруту-младшему запрещалось пить неразбавленное вино. Разрешалось есть только самую грубую и простую пищу — свежую отварную телятину, только что испеченный хлеб и спелые овощи. Множество рабов ежедневно занимались его обучением. Тренировки со и скутумом и мечом велись каждое утро, продолжались вечером и были изнурительны до невозможности. О наказаниях в виде розг за ничтожнейшие провинности, вроде невыученного стиха, не хотелось даже вспоминать.

Однажды, за бокал фалерна мать приказала наказать Брута кнутом, причем так, что Брут потерял сознание. Утешения, вроде возможности взять любую из служанок в наложницы помогали мало. Наложниц и прочих невольников благородный юноша мог использовать исключительно с одобрения матери, чтобы 'утешения' сына не мешали знатной матроне вести большое хозяйство. Лишь иногда, когда Сервилия отсутствовала, или — как сейчас, — во время послеобеденного сна, юный Брут мог оставаться в полном одиночестве (рабыни не считались) и предаваться чтению, размышляя о будущей карьере.

Когда молодой человек дошел уже до схватки Александра со Спитаменом, вождем массагетов, что так сильно потрепали македонян в походе на Согдиану, в его комнату неожиданно постучали.

Нехотя, Брут-младший отложил свиток, оттолкнулся от спины Леи и встал. Откинув тканевый полог, он увидел в коридоре невысокого тощего ливийца по имени Азиз, служившего при матери секретарем.

— Она зовет вас, молодой господин. Ожидает в триклинии, — произнес Азиз, почтительно склонив голову. Разумеется, речь шла о маме Сервилии.

— Иду, — неприязненно буркнул Брут, собираясь вернуться к пергаменту Лисимаха.

— Она просит немедленно, — настойчиво повторил невольник и схватил молодого господина за локоть.

Юный Брут обернулся. Сдержав острое желание ударить наглеца кулаком в лицо, он гневно выдернул руку и посмотрел на Азиза — так, как ему казалось, должны смотреть на рабов хозяева в страшной ярости.

— Распятие, — прошептал Брут-младший, поминая излюбленный мамин способ казни. — В уме ли ты, ливиец?

Рабы, что были старше Брута по возрасту, не занимали его внимания. Молодого римлянина влекли подростки, с которыми можно было носиться по угодьям, а также миловидные девочки-рабыни, которых можно было выпросить для развлечений иного рода. Старый ливиец к двум указанным категориям не относился. Брут знал его очень давно. Азиз служил виликом родового поместья, то есть управляющим, секретарем и доверенным лицом. По приказу Сервилии, именно этот человек драл Брута розгами на заднем дворе на виду у других обитателей поместья. Старый вилик молчал.