Путь Мага

Лес был... пустым. Не было слышно птиц, деревья стояли унылыми часовыми, которым сообщили, что всё, что они охраняли — никому не нужно. Казалось, что из леса исчезло нечто, наполняющее его жизнью — и он стал ещё одним пригородным леском, ничейной полосой между природой и человеком — дикие звери редко живут так близко к человеку, стараясь уйти подальше, а домашние — те стремятся бить как можно ближе, сокращая расстояние подчас до нескольких метров — пусть они заполнены деревом, железом и сталью — но это метры, проще говоря — рукой подать. Здесь же — пустая земля, оторванная от человека, но с опаской и осторожностью принимаемая местной фауной. Даже мелкая живность с неохотой селится тут — и то сказать, пройдёт десяток лет, и сюда придёт человек с пилами и бульдозерами — покорять природу, не задумываясь о том, что она давно оставила эти места — вон, деревья все понурые и чахлые, трава сухая и ломкая, словно не лето сейчас, а поздняя сухая осень...

Дэн перелез через поваленное дерево — и остановился. Свежая, с комками сырой земли, яма, ещё не заполненная водой — воронка от артелерийского снаряда, обезобразила поляну, ломая деревья и уничтожая всё живое. Человек закрыл глаза — и перед глазами возникла картинка:

Тяжёлая пыль висит в воздухе. Маленькие тела мечутся между деревьями, в попытке спастись и спасти — а вокруг падают, разрывая, воздух, снаряды, разбивая устроенный быт, унося жизни — и разрезая тоненькую нить доверия, что протянулась между двумя народами...

— Они пытались. — Дэн присел и гладил потревоженную землю, словно прося у неё прощения — скорее машинально, чем осознанно. — Ни у одного другого народа не хватило бы выдержки и упорства — изучать, пытаясь понять, найти точки соприкосновения, не вмешиваясь, не мешая идти своим собственным путём... А им ответили — жестко и грубо, уничтожая просто ради профилактики... Даже не подозревая о том, что не желающий воевать и покорять — это не всегда слабейший, иногда — более мудрый.

Дэн вновь оглядел лес — теперь уже узнавая. Вот здесь они веселились и танцевали, там, чуть поодаль, стояли накрытые столы — и они никогда не были пусты... Что бы не искали здесь люди — теперь они не найдут ничего. Вокруг был лишь опустевший лес — грустный и печальный, словно оплакивающий потерю друзей — а, может, так оно и было? Дэн вздохнул и направился в сторону посёлка.

Первого человека он встретил прямо на опушке. Обычный грибник, в поношенном сером плаще, давно потерявшим свой первоначальный облик — пожилой, но ещё крепкий, с обветренным, чуть заострённым лицом и плотно прижатыми к черепу ушами — он, удобно устроившись на мягкой травке у обочины, разложил на пеньке нехитрую снедь и споро закусывал, перемежая это глотками из фляги, набранной явно не из родника.

— Как грибы? — Речь из-за набитого рта была невнятной, но карие глаза цепко осмотрели Дэна с головы до пят — и, словно удовлетворившись осмотром, потемнели, спрятавшись за серыми, словно седыми бровями. — Никогда здесь не ходил, а зря — грибов вдоль опушки — хоть косой коси! Уже вторую корзинку заканчиваю набирать — раз уже домой сходил, отнёс, сейчас перекушу — опять пойду. Да и третий раз, наверное, схожу — наши как узнают, сейчас же всё повыметут — от дома недалеко, да и вдоль опушки собирать сподручнее. А у тебя как?

Дэн растерянно посмотрел на корзинку, которую сжимал в руке — предусмотрительные эльфы, вникавшие во все мелочи, положили в неё немного грибов, заполнив примерно на треть — но куда этому до битком набитых вёдер его собеседника!

— Зря вглубь пошёл — авторитетно заявил грибник, правильно оценив растерянность Дэна — походи по опушке, а то обидно будет, если полупустым домой придёшь. Когда ещё удастся прособирать! Завтра солдаты приедут, будут полигон расширять — уже объявления повывесили, что в этот лес ходить запрещено. Ну я сразу и сюда — пока никого нет... А то потом хрен походишь...

— А почему сегодня их нет?

— Ты что! Сегодня же воскресенье! Сам знаешь, война — войной, а обед по расписанию! Вот когда техники нагонят, тогда да... Не пролезешь и в воскресенье... Угощайся! — Он радушно кивнул в сторону варёного яйца и пары пучков зелёного лука, лежавших на краю пня и чудом избегнувших внимания хозяина. Дэн машинально опустился рядом, взяв в руки флягу и кусок мягкого, ещё тёплого хлеба, глотнул — и закашлялся, разом выбросив из головы все проблемы — в горло словно плеснули огнём!

— Хорошо перегнал! — Кивнул мужик, с видом знатока оценивая страдания Дэна. — Не боись, не отравишься — для себя делал, это вам не магазинная сивуха, непонятно на чём настоянная — я неделю гоню, месяц очищаю, потом на меду настаиваю, затем снова очищаю!

Дэн с трудом перевёл дыхание. Что бы за напиток он не выпил — это был не самогон. Слишком сложен и причудлив вкус. Впрочем, если его делать три месяца....

— А терпения хватает?

— А это нам только по рекламе внушают, что русский человек без водки пропадёт. Брехня всё это! Ради хорошего вкуса и собственного здоровья я и подождать могу!

Грибник забрал флягу к себе, сделал большой — для души — глоток и решительно пододвинул к себе Дэнову корзинку.

— Так, что у нас тут. Ну, это пойдёт, это только варить. Хорошо хоть червивых нет... Угу... Интересные у тебя грибочки. В лесу нашёл?

Дэн поднял голову — и оторопел: в руках грибника светились неярким светом его браслеты!

Он рывком выхватил их из рук оторопевшего дядьки — тот очумело завертел головой, пытаясь отследить движение — но Дэн уже надел их, чувствуя, как незримые силы пробуждаются, делая его сильнее, заставляя чувствовать окружающий мир — его силу и мощь, его красоту и страсть...

Дэн похолодел: напротив него, на другой стороне пня, там, где был давешний собеседник — не было ничего! Он осторожно открыл глаза: грибник спокойно убирал остатки еды, искоса поглядывая на Дэна. Он был — но Дэн его не чувствовал...

— Интересные игрушки! Вот только уж слишком в глаза бросаются. Не боишься, что тебя за них живьём в землю зароют? Сам знаешь, времена сейчас какие...

Дэн посмотрел на странного грибника — тот по-прежнему невозмутимо сидел на травке, всем своим видом показывая самые мирные намерения и лёгкий интерес — вот только почему он не прощупывается магически?

— Это подарок. Не думал, правда, что получу их. Был уверен, что они останутся у моих... друзей. А они тихонько положили их в корзинку.

— Друзьям нужно доверять. Если, конечно, это действительно друзья. Вот только мало кто без задней мысли делает такие дорогие подарки... Распили их и продай по частям — от греха.

Дэн вскочил, прижимая браслеты к груди — сама мысль сломать свою последнюю частичку другого мира, казалась кощунственной.

— Ладно, ладно, парень, дело твоё. Не хочешь — не нужно. Но что-то с ними тебе делать надо... Вот только — что? Хочешь, я тебе погадаю?

Грибник извлёк из кармана засаленную колоду необычных карт и принялся их тасовать. Дэн поневоле рассмеялся — уж больно смешно это выглядело — грибник с колодой карт.

— Последний раз мне предлагала погадать цыганка с рынка. Причём заранее обещала кучу всяких благ — если я позолочу ей ручку. Знаешь, я тогда отказался и думаю, что и сейчас...

— Мне от тебя ничего не нужно, парень. Хотя ты прав — забава бабская, но что делать, если у нас в роду давно девочки не рождались. Бабка помирала, всё, как есть, в тетрадку записала и мне велела — как родится девочка, ей отдать. А карты больно забавные, с картинками. По настоящему гадать я так и не выучился, но когда загадываю желание и вытаскиваю карту, почти всегда смогу узнать — сбудется или нет. Такие маленькие локальные предсказания. Иногда, правда, они ничего не говорят — или я не могу понять...

— А когда говорят — что, сбывается?

Грибник помолчал, словно не хотел отвечать на вопрос.

— У кого — как. Вот на днях деверю гадал, так он...

— А у тебя?

— У меня — всегда сбываются. Вытащишь карту?

Дэн машинально сунул руку куда-то в центр развёрнутой колоды и достал картинку. На простом белом фоне был изображён смешной человек в колпаке с бубенчиками, танцующий на краю пропасти — и одна нога его уже была занесена над пустотой.

— Давай вытащу другую — видишь, у меня джокер!

Грибник пожевал губами, словно собираясь возразить, но сунул карту обратно в колоду, тщательно перемешал и вновь потянул Дэну. Тот взял, как заправский игрок подснял и вновь вытащил — ту же карту. Опять плясал над пропастью забавный человечек в смешной одежде — и мир вокруг него был бесцветным. Дэн возмутился:

— У тебя что, в колоде — одни джокеры?

Собеседник человека лишь усмехнулся и бросил колоду на пень рубашками вниз. Рыцари и короли, пажи и прекрасные дамы, башни и мечи разлетелись яркими брызгами, закрыв собой всё дерево.

— Это карта — не джокер. Это — шут. Ты что загадал-то?

Дэн растерялся.

— Да ничего не загадывал. Так просто вытащил — на удачу...

— На судьбу, значит... Не позавидуешь...

— Никогда я никого не развлекал и не собираюсь юродствовать!

— И правильно. Вот только, знаешь ли ты, что значит — шут?

— Фигляр. Скоморох. В лучшем случае — слабенький артист, восполняющих недостаток таланта разными ужимками...

— Фабрики звёзд насмотрелся? Не хочешь быть "слабеньким"? Конечно, лучше быть всесильным магом, способным одним движением руки перевернуть мир! Одно плохо. Что всё это здесь — только сказки.

Грибник закрыл глаза и заговорил страстно, горячо, немного невпопад, не обращая внимания, здесь ли его собеседник и слушает ли его:

— Когда я говорю о нашем мире, я опираюсь на те законы, которые я знаю о нём — а я знаю их гораздо больше, чем большинство людей. Не досконально, конечно, но тем не менее...

И этому не стоит завидовать, 'в большем знании — больше печали', правы были древние, а понять и принять образ этого мира, можно и не изучая его — нужно лишь открыть ему душу и попытаться понять его, не то, как он устроен, а что он хочет сказать нам.

Так вот, я никогда не пытался определить мага как человека, постигшего законы этого мира и умеющего частично управлять этим миром, используя эти законы. Возможно, потому, что это слишком скучно и банально — для меня, во всяком случае.

Этот мир и так уже раздирают на части множество жадных личностей и совершенно неважно, что не все из них — люди. Я даже подозреваю, что не все из них — личности, но это ещё менее важно.

И чем больше я вижу истинную подоплёку этого мира, тем отчётливей понимаю, что за зримыми силами стоят незримые, и когда какой — нибудь уверенный в себе... хм, маг принимает очередное 'судьбоносное решение' — он просто делает очередной ход в непонятной для него игры — игре жизни. Или, вернее, им делают ход — и он в лучшем случае пешка, потому что офицеры и ладьи — они стоят сзади — за пешками, перенимая манеру своих играющих.

Это как матрёшка — 'матрёшка, матрёшка, я тебя знаю", а под ней другая, меньше, под ней — ещё меньше, и вот она уже такая маленькая, что мы её не видим — но она важнее всех.

А мы — вот простая, но подходящая аналогия — просто марионетки, танцующие свой танец жизни — но только с помощью кукловода. Так можно ли назвать Магом ту куклу, что танцует лучше всех — если за ней всё равно — в вышине и темноте, незримо стоит кукловод?

Если кукле перерезать нити — она умрёт. Значит, кукловод необходим, и все мы — лишь пешки в чужой игре?

А если не так грубо? Самые сильные нити, которые заставляют нас двигаться — наши желания. Человеком в большинстве случаев движет не разум — а лишь инстинкты данного ему тела. Попробуем отказаться сперва от них — не отрывая, а лишь давая обвиснуть, лишая кукловода возможности дёрнуть на ненатянутую нить?

Это не значит — не есть или не испражняться — просто отчистим разум от давления тела, сделаем его свободным от страстей.

Нити никуда не делись, они держит нас, не давая упасть в пустоту небытия, но они ослабли, давая нам крохотный островок свободы — глоток воздуха самоопределения. Теперь мир. Он действует на нас, Действует и через желания, конечно, но если желания убрать, мир останется. Можно, конечно, всё бросить, залезть в тёмную пустую келью, или уехать на необитаемый остров и т.д., а потом сказать — я уничтожил мир в себе. Чушь! Мир остался, он никуда не делся и он по-прежнему, даже ещё больше, в тебе. Он может вместить в себя всё: и тебя и твои потуги и твоего кукловода и даже его потуги — и всё равно останется тем же миром, какой и был. И когда ты умрёшь, он не рухнет и даже не изменится: просто обеднеет на одного любопытного человека.

Нельзя! Нельзя уничтожить мир, даже не мир в себе — но можно уничтожить себя в мире. И это опять на грани самоубийства, опять надо рвать по живому и это ещё сложнее — эти нити сродни пуповине. Соединяющей тело младенца с матерью — но без этого тебе не видать свободы, не иллюзорной, а подлинной.

Очень трудно ослабить эти нити. Твой уклад жизни, твоя работа, друзья, родственники — всё должно перестать быть первоочередным, отступить на шаг в сторону, давая возможность увидеть заслоненное ими. Не уйти совсем — не порвать окончательно, это смерть ещё более верная, чем от рук палача — потому что эта смерть — духовная.

Следующий шаг — нити обвисли, и ты оказался вне танца, вне игры — но ты ещё должен понять, осознать почувствовать и принять это.

Понять — разумом, осознать — телом, почувствовать — сердцем и принять — душой. Это ещё сложнее и зачастую на это требуются годы. Так и хочется рвануться, натянуть нити, почувствовать себя живым и в центре Вселенной — ну пусть не вселенной, но своего мироздания — наверняка. Но это тоже желание и ты гасишь его, но при этом — это уже твой выбор, не зависящий от твоего кукловода — эти нити тоньше и тянут за них совсем другие игроки: Но ты отказываешься от их игр — и потому оказываешься втянутым в новую игру — игру, правила в которой отсутствуют.

Первый ход в ней всегда делаешь ты сам: первое движение, неуверенное движение только что родившегося ребёнка — движение не по потребности мира, или желанию кукловода, а самостоятельное — без причины и следствия, даже не из прихоти — у тебя не может быть желаний, даже случайных — вот тогда и рождается шут. Если он не найдёт в себе источник сил, сил, свободных от любых воздействий и чаяний — его бессильные дёргания способны лишь всех рассмешить: поглядите на эту нелепую куклу! Шут, паяц! Смешной арлекин!

Но если твои движения наполнены силой, если стены мироздания дрожат, раздвигаясь под непонятными, нелогичными движениями шута. Если нити желаний натягиваются в бессильной попытке удержать, но тут же вновь опадают — приходит черёд смеяться шуту: над кукловодом, над миром, над собой. Не презрительно, нет — и не торжествующе, а искренне и легко, как смеётся ребёнок, довольный своей первой удачной шуткой.

И тогда игрокам страшно: страшен не шут, страшна ситуация — кукла получила свободу! Она делает что хочет, не обращая внимание на потуги кукловода! И можно перерезать бесполезные теперь нити совсем, но дрожит рука: а вдруг непонятная кукла, вместо того, чтобы обвиснуть нелепой грудой, поднимет голову и, глядя поверх кукловода, увидит игрока? И тогда страх сводит губы, выдавливая из них неуверенную улыбку.

12345