Венец Эпикоридов (1-14)

глава первая

ЛУКТАР

Звук то усиливался, то замирал, — звенящий и гулкий, как морской прибой. Густые вибрирующие волны накатывали друг на друга, заставляли трепетать не только воздух, — казалось, весь мир вокруг, — красные знамёна с разящим драконом, базальтовые стены дворца, самые статуи богов.

Не зря говорят, что в звуке гонга хранится звук молотов Кузнецов, некогда выковавших землю Эф.

Луктар рывком сел на кровати. Проклятый сон не хотел отступать. Уриен, его мальчик, его воспитанник... Которую ночь ему снился один и тот же сон, один и тот же кошмар. Они — на родине, в родимых тайгетских горах. Уриен, обдирая ногти о камни, скатывается в пропасть, а он бессилен помочь. Вдруг какой-то человек, в самое последнее мгновение, протянул мальчишке руку. Сердце Луктара радостно ёкнуло. Но что это? То не рука — незнакомец протягивал Уриену меч, держась за рукоять. Уриен схватился за острое лезвие. Ладонь заскользила по острым краям, рассекая самою себя, — кожу, жилы, мышцы... С острия меча закапала кровь, — всё чаще, чаще... и полилась струёю.

И Уриен провалился в пропасть.

Звук гонга терзал уши, вгрызался в мозг. Луктар поднялся с кровати, сунул ноги в легкие сандалии без ремешков. Две недели назад Уриен приказал повесить в своей опочивальне гонг. Ему всё мерещились убийцы... За эти две недели ридгар поднимал весь замок на ноги раз пять или шесть. В первый раз Луктар вбежал в опочивальню к бывшему воспитаннику в одной набедренной повязке... Уриен был совершенно один в спальне. Всемогущий ридгар колотил в гонг, пока гонг не рухнул на пол... "Солдаты! Ко мне, солдаты! — рыдал и кричал Уриен, напрягая голос до хрипоты. — Второй Румейский Жаворонки... Четвёртый Молниеносный... Седьмой Архесов..." Потом кто-то догадался: император перечислял уничтоженные в битве под Медвеей легионы. Два кубка вина с порошком корней пиона заставили Уриена забыться. Скоро он захрапел.

В последний раз Уриен не плакал и не звал легионы. Он бешено хохотал, глядя на сбежавшихся царедворцев и челядь. В кровати, инкрустированной слоновой костью и золотом, лежала задушенная девчонка. Ридгара утешили сонным вином, труп унесли.

Надо спешить, сказал себе Луктар. Кто знает, что случилось сейчас?

Старик Луктар схватил с эбенового столика плащ, накинул на плечи. Плащ был знатный: белой кефалонской шерсти, с широкой пурпурной каймой, расписанной золотыми пальмовыми листьями. Такой плащ мог носить только князь империи. Луктар и был князем империи. Его титул назывался "князь-претор императорской опочивальни". Правда, в отличие от владетельных князей, ни землями, ни замком он не владел. В его распоряжении были лишь двенадцать мальчишек-пажей, да преторианцы на постах в императорских апартаментах.

Не было времени прилаживать фибулу, красиво раскладывать складки одежд. Луктар вбежал в комнату, где спали пажи. Он пожалел, что не захватил трость. Негодные лодыри, пожиратели фазанов и краснобородок, лениво застёгивали ремни; зевая, надевали плащи. "Чего возитесь, тупицы? — вскричал Луктар. — Я всех вас прикажу обезглавить! Отцы получат ваши головы!" Гневом трепетала каждая жилка на дряблой стариковской шее.

Мальчишки, на ходу поправляя плащи, стали выскакивать в коридор. Луктара они побаивались. Допустим, до обезглавливания дело не дошло бы, но бил старик больно, всегда — до крови, с кряканьем протягивал розгу по коже после каждого удара.

Луктар сам прибавил шагу, и тут к сердцу подступила боль.

Уриен, мальчик мой...

Луктар, проклиная длинный величественный плащ, понесся по желтым плитам каррарского мрамора. В простенках между колоннами, на золоченых пьедесталах стояли боги и богини Румна. Луктару вдруг показалось, что статуи ожили, — богини приняли фривольные позы, боги зло ощерились. Они смеялись над ним.

Впереди, топая калигами, неслись преторианцы. Это был единственный случай, когда воинам простительно было покинуть пост. Звук гонга означал нападение на императора.

Звук гонга доносился из императорской спальни.

Задыхаясь, он вбежал в четырёхугольный зал, чьи высокие своды поддерживались двенадцатью колоннами из драгоценного порфира. Отовсюду из дверных проемов выскакивали люди, из коридоров доносился гул, топот ног. Зубчатый Замок наконец пробудился. Звук гонга означал нападение на императора, — всякий, кто услышал его, должен был поспешить на этот звук.

Луктар бегом поднялся по мраморным ступеням, выводившим в императорскую опочивальню. Небольшая проходная комната была пуста. Обычно здесь всегда находился великан Кальгерий, оруженосец императора, он же — глава императорских ликторов и главный императорский палач. Как и Луктар, Кальгерий был родом не румей, а тайгетец. С детских лет Кальгерий и Уриен были неразлучны, когда же Уриену досталась небесная колесница, Кальгерий получил фибулу с золотым драконом — знак особого доверия властителя.

Порывистое, нервное пламя напольных светильников металось тенями по высоким стенам, предвещая недоброе.

Дверь императорской опочивальни была распахнута настежь. Луктар ступил на царский порфир — красно-фиолетовый, с золотыми крупинками.

Свет от трёх десятков светильников заливал опочивальню, — смятая кровать с золотыми драконьими головами в изголовье, сиреневый виссон балдахина, три столика — красного, розового и коричневого дерева, пурпур и золото скомканных одежд.

Гонг смолк.

Кальгерий положил деревянный молоток на одноногий столик розового дерева.

Луктар явился в императорскую опочивальню далеко не первый. Здесь уже собралась толпа: преторианцы в индиговых плащах, трое или четверо слуг, два мальчишки пажа, опередившие Луктара на несколько шагов.

Когда он приблизился, перед ним почтительно расступились. Все словно бы чувствовали вину и жалели его, старика.

А жалеть надо было Уриена.

Всемогущий ридгар, повелитель румеев, лежал на пурпурном ковре, на правом боку, поджав мускулистые ноги, голени в сетках вен. Государь был гол. Кто-то накинул на него алый палудамент из воздушного виссона. Пурпур ковра — с сильным фиолетовым оттенком, на его фоне отлично была видна лужа крови под трупом.

Луктар склонился над мертвецом, чувствуя холод под ложечкой. В пожилом одутловатом мужчине, грудь и лопатки в седой шерсти, он увидел мальчика, молодого красавца воина.

И тут у него сами собой подкосились колени.

Месяц назад Уриену исполнилось пятьдесят четыре. Это был сильный мужчина, выше среднего роста, грузный, но не увалень: Уриен в одиночку выходил на кабана с одним копьём. Луктар тронул мертвеца за плечо, всмотрелся в лицо. Перед ним было отечное лицо пропойцы, теперь — бледное, с зеленью, но ещё прошлым вечером оно было кирпично-красное от ежедневных возлияний. Уриен не брился дней пять, и не потому, что вопреки румейскому обычаю собирался отпустить бороду. Просто всемогущий ридгар гнал от себя брадобреев как докучливых москитов, швырялся в них, чем ни подвернется под руку. А одного настойчивого он как-то выкинул в окно, слуги долго потом собирали ошмётки мозга.

Сейчас Уриен лежал, поджимая колени, в тучном волосатом животе — рана улыбается, через красный зев проглядывает жёлтое сало. Широкая ладонь ридгара, — на рукояти меча, меч лезвием к животу повёрнут, как клюв чудовищной птицы.

Уриен, мальчик мой!.. Лучше б оставаться тебе принцем в маленькой Кремоне, чем становиться императором в Румне. Но что можно поделать с Сильфаной, богиней рока, легчайшим дуновением направляющей огоньки человеческих душ?

Зачем они приехали сюда, в этот огромный, провонявший кознями город, словно мертвечиной провонявший склеп? Отчего царь Арвинг Белый, слывший мудрым правителем, отдал сына в румейский дом? Разве мало невест на Тайгете?

Луктар сам знал ответы.

Уриену едва исполнилось семнадцать, когда румейский флот, триста кораблей, вошел в Большой Рог. Сам император румейский пожаловал, древний старец Виттелий Солнце, во славе своих многих побед. Виттелий потребовал от царя Арвинга, признанного предводителя тайгетцев, знаков покорности, — воды и земли. Тайгет — страна горная, небогатая. Виттелию не нужны были камни и шкуры горных козлов, — владея Тайгетом, он собирался отрезать Мизию от главных союзников мизийцев — сумиров.

На корабль Виттелия с ответом был послан юный Уриен, единственный сын верховного царя тайгетцев. Это произошло на глазах у Луктара. Уриен, — рослый и сильный, блестя глазами, с румянцем вызова на щеках, — протянул Виттелию кубок, сказал: "Вот вода, а земля под твоими ногами", — и показал на палубу корабля.

Луктар всегда усмехался, вспоминая, как заволновались царедворцы. Все наперебой принялись уговаривать ридгара не пить, ведь в кубке мог быть яд. Однако Виттелий пошутил двусмысленно: "И да помогут боги старику, который одной ногой в могиле", — и сделал глоток.

В кубке не было яда. Там была обычная морская вода.

Все ожидали, что Виттелий немедленно начнёт высадку. Однако, спустя два дня, гонец доставил Арвингу новое слово ридгара: Виттелий предложил заключить брачный союз между его внучкой Генриеттой и Уриеном Тайгетским.

Тогда все в горном дворце Арвинга сочли предложение Виттелия даром богов. Могущество Румна заметно усилилось в последние годы, любой царь мог только мечтать о союзе с румеями на равных. Не будет ни позорной дани, ни румейских гарнизонов в селениях Тайгета. А сын Арвинга получал надежду, хотя и слабую, однажды занять румейский трон, — взойти на небесную колесницу.

Сыграли две свадьбы, одну — в Кремоне, столице Тайгета, другую — в Румне. Ещё во время торжеств в Румне здоровье Виттелия, которому перевалило за девяносто, резко пошатнулось. Через два месяца Виттелий Солнце скончался, и Уриен шагнул на следующую ступеньку лестницы, ведущей к небесной колеснице.

И всё-таки в то время ни один человек не воспринимал его как наследника ридгара румейского, властителя полумира. У нового императора, отца Генриетты, был сын Бренердин, — розовощекий, красивый юноша, которому пророчили множество детей от прелестницы жены, княжны из румейского княжеского дома. Однако год шел за годом, а пророчества не сбывались. У Бренердина и Октавии не было детей. Отчаявшись дождаться внуков от родного сына, император Кнорп, которого за крутой нрав прозвали Взять-За-Горло, приказал Бренердину усыновить Уриена. Подобные усыновления были не редкостью в доме Эпикоридов, и никого не смутило, что "отец" был старше "сына" всего лишь на восемь лет.

Через год умер грозный Взять-За-Горло, и императором сделался роскошествующий Бренердин, добродушный покровитель искусств. Про него говорили, что он больше дней прожил в Афарах, мировой столице утонченности, чем в Румне. За это румеи прозвали императора Афарянином. Неважное прозвище для ридгара, ведь афарян считали людьми изнеженными, хотя и склонными к бунтам.

Спустя семь лет у Бренердина родился сын Юлий, от афарянки Алкмеоны, его новой императрицы. Казалось, всякая надежда на колесничный трон для Уриена была утеряна. Но однажды случилось. Бренердин вёз на корабле в Румн новые ворота для города, изготовленные в Афарах. Эти ворота из древопапоротника, окованные чеканной медью, должны были заменить главные ворота города, — Ильские. Рельефные изображения совокупляющихся пастушков и нимф шли на смену изображениям свирепых драконов, круживших в воздухе и изрыгавших пламя. На пути в Румн корабль императора попал в бурю. Мастерство корабельщиков не устояло против стихии, погибло всё царственное семейство: Бренердин, Алкмеона, пятилетний Юлий. Их трупы так и не нашли.

Гибель Бренердина и его сына, маленького Юлия, предоставила румейский престол Уриену. При поддержке властительной супруги, истинной дочери Эпикоридов, и придворного колдуна, Уриен Тайгетец без особых препятствий взошел на небесную колесницу.

Блестящий воин, — храбрый, физически очень сильный, — ему, казалось, не хватало только крыльев за плечами и попутного ветра. И ведь поначалу были победы, были! Знал ли тогда Уриен, что готовит для него драконий венец?

От горя сознание мутилось, слабела память. Луктар словно находился в полусне. Голоса людей, звуки шагов доносились как сквозь войлок. Но он всё-таки услышал, поймал разумом звук: преторианцы взяли на караул.

Он вздрогнул, тряхнул головой, отгоняя тоскливые мысли, стремясь убрать хоть частицу тяжести с души.

Над ним стояла Генриетта.

Уж она не кинулась бежать через весь дворец, набросив на себя первую подвернувшуюся накидку. На императрице была стола, затканная золотом, не забыты накладные волосы, темно-сиреневая палла из мизийского виссона обметает пыль. На этот раз Генриетта выбрала диадему с пятью лалами цвета голубиной крови, — словно знала, что увидит в спальне мужа.

Или и в правду... знала?

Она не заглянула в лицо человеку, с которым делила супружеское ложе более тридцати лет, не тронула за плечо. Она даже не нагнулась.

Рядом с трупом властителя лежал его меч, блестящее лезвие в крови. Вот его-то Генриетта заметила.

— Ваш император умер как солдат, — сказала она строго, без дрожи в голосе. — Князь Валент, послать гонца к моему сыну Джефрису. — Она подошла к трупу, встала так, чтобы видеть всю опочивальню. У дверей толпилось уже не менее сотни солдат, царедворцев и челядцев.

Луктар потемнел. Змея, только что ногой на мужа не наступила.

— Румеи, я потеряла мужа, — она надменно подняла подбородок, — а вы получили нового императора.

В толпе крикнули: "Да благословят боги Джефриса Второго!" И тут же все закричали, перебивая друг дружку: "Слава государю Джефрису! Слава Джефрису!" Преторианцы застучали копьями о пол: "Джефрис! Джефрис! Джефрис!" Одни смекнули, что тихий голос могли посчитать за измену, другие, и в самом деле, связывали свои надежды с новым ридгаром. Особенно старалась карлица, камеристка Генриетты. Эта бывшая циркачка подпрыгивала на высоту своего роста: "Джефрис! Джефрис!", так что пол дрожал.

Единственный Луктар молчал. Он не отрывал глаз от несчастного Уриена... Но что это? На груди мертвеца были следы от ногтей, — глубокие царапины, тянущиеся по трое, по четыре, прерывистыми бороздами. Само по себе, в этом не было ничего удивительного. Луктар, как князь-претор опочивальни, имел право входить в императорскую опочивальню когда угодно, — следы от ногтей не сходили с тела Уриена последние несколько недель. После поражения под Медвеей ридгар стал очень жесток с девушками... Странность заключалась в том, что несколько царапин выглядели очень уж необычно. Глубокие, они имели чёрно-сизые края, из ран сочилась жёлто-гнойная сукровица.

Прошлым вечером Луктар видел Уриена полуобнаженным и пьяным, по обыкновению последних недель. На теле императора было лишь несколько старых, засохших царапин. Не приходилось гадать, откуда появились новые царапины. На порфировом полу, рядом с огромной императорской кроватью, валялась мёртвая девчонка. Этих девчонок, дешевых порн, Уриен после поражения у Медвейского озера задушил пять или шесть.