Чужой Среди Своих. Глава 2,3

ГЛАВА 2 (СЫРАЯ)

Махнув рукой родителям в последний раз из-за плеча проводника, я прошел в вагон, положил чемодан на багажную полку, сел и облегченно выдохнул воздух.

"Теперь не скоро их увижу родителей".

Чувства к ним у меня были смешанные. Они были хорошими людьми, и я старался делать все, чтобы не огорчать их, но с другой стороны общение с ними давалось с таким трудом, так что к вечеру появлялось ощущение аналогично тому, словно целый день ходил по минному полю с завязанными глазами. Со стороны выглядит вроде все хорошо. Ты знаешь привычки, жесты, любимые словечки этого юноши, но сочетать их вместе со своими привычками, которые так и рвутся из тебя, это очень и очень сложно. Недаром мама бросала на меня испуганные взгляды. Ее сын, временами становился чужым и непонятным.

Спустя четыре часа поезд прибыл в Москву. Доехав до Сокольников, где находился институт, я отправился в секретариат, где занялся оформлением документов и получением койки в общежитии. Вновь прибывшие студенты бегали туда-сюда, суетились, задавая все новые и новые вопросы. Я снисходительно смотрел на них, с высоты своего солидного возраста, и внутренне усмехался. Быстро оформив нужные документы, я отправился в общежитие.

Вошел в комнату на первом этаже, которая стала отныне моей на ближайшие четыре года. Стоп! На один год. Дальше война.... Огляделся. Большая. На восьмерых.

Одно-единственное окно, соответствующее комнате такое же огромное, шириной два с половиной метра, железные кровати, расставленные у стен, а между ними низенькие тумбочки. Посредине стоял длинный голый стол и невзрачные, расшатанные стулья, а с потолка свисали три лампочки без абажура. Не привыкать, почти та же казарма, но душе хотелось комфорта, к которому я успел привыкнуть за свою вторую половину жизни. Спустя несколько минут в комнату вошли трое парней. Первый, плотного сложения парень с густой гривой волос, быстро обежав меня снисходительным взглядом, подошел ко мне и протянул руку.

— Давай знакомиться! Дмитрий Егошин!

— Костя, — я осторожно пожал грубую и крепкую ладонь сокурсника. — Звягинцев.

— Что, Звягинцев?! — вдруг неожиданно и безапелляционно спросил он меня. — Будем строить новую, пролетарскую культуру?! Ты как, с нами?

— Там видно будет, — усмехнулся я.

— Нет! Так не пойдет! Ты или с нами или против нас! Советским людям нужно свое искусство! Свои писатели и поэты! Маяковский, Горький — это наш маяк, на который мы должны держать направление! Они заложили основу пролетарского искусства, а нам нужно как можно больше развернуть поднятое ими знамя пролетарской культуры! Именно нам, молодежи страны Советов, предстоит внедрять комсомольско-коммунистическую культуру в народные массы! Только так мы....

"Мудак".

Не слушая дальше, обошел его, словно стоящий на дороге столб, и подошел к двум парням, стоявшим посредине комнаты с ехидными улыбками на лицах. Спустя секунду пламенная речь за моей спиной резко оборвалась. Один из них, с рыжими кудрями, и веселыми глазами, поставил чемодан на пол, и больше не сдерживаясь, весело рассмеялся. Похоже, на нем уже опробовал свое ораторское искусство носитель новой пролетарской культуры. Не успел я подойти, как он протянул руку.

— Петр, — представился он. — Мой дед и отец — речники. Вся их жизнь с Волгой связана, а я вот в литераторы решил податься. Внештатным корреспондентом целый год работал. Писал под псевдонимом Товарищ Речник. А фамилия моя — Трубников.

— Рад знакомству. Костя. Буду изучать историю искусств.

— Александр Воровской, — представился второй юноша, подтянутый, спортивного вида. — Тоже буду изучать историю искусств.

— Костя Звягинцев, — в очередной раз представился я.

В следующую секунду дверь снова открылась, и вошли новые жильцы нашей комнаты.

После того, как все перезнакомились, мы отправились на поиски столовой. Пока мы шли, я прокручивал в голове цифры.

"Родители дали мне с собой 200 рублей, стипендия — 140 рублей, обед в студенческой столовой стоит, как говорят ребята, 35 копеек, так что с голода точно не умру. Три рубля в месяц за общежитие. Сюда входит пользование душем, кухней и смена белья два раза в месяц. За еду и крышей над головой можно не беспокоиться. Правда, быт уж больно спартанский, а я как-то привык к хорошей жизни. Ладно. Там видно будет".

Прошло две недели. Учеба не напрягала, а из своих товарищей по комнате, я ближе всех сошелся с Воровским. По трем причинам. Во-первых, это был спокойный и немногословный парень. Как и я. Во-вторых, мы оказались с ним в одной группе. Третьей и главной точкой соприкосновения стала знание иностранных языков. Дело в том, что огромный недостаток обучения иностранным языкам в институте заключался в том, что оно не предполагало необходимости живого контакта с носителями изучаемого языка и студенты, умели свободно читать на иностранном языке, но разговорная речь у них изрядно хромала. Саша, как, оказалось, отлично владел немецким разговорным языком, причем с ярко выраженным берлинским акцентом. Как я узнал, намного позже, он был сыном одного из работников посольства в Германии и прожил там, немного — немало, шесть лет. Спустя какое-то время его отец был уличен в любовных связях с другой женщиной, одной из секретарш посольства. Дело замяли, а их выслали. Спустя полгода его родители развелись. Мать стала работать преподавательницей немецкого языка в институте, а еще спустя год вышла замуж за одного из профессоров. Прошло еще какое-то время и до них дошло страшное, по тем временам, известие: его отца, работника МИДа, объявили врагом народа и дали восемь лет лагерей.

Жизнь за границей сделала Сашу Воровского строгим и сдержанным на слова, несмотря на его детский возраст. Когда он повзрослел, этому стало способствовать его прошлое: отец — враг народа. Многие из студентов считали это надменностью — пережитком прошлого и барскими замашками. Даже как-то на одном комсомольском собрании ему поставили это в вину, заявив, что настоящий комсомолец должен быть простым и открытым в общении.

За время скитаний в прошлой жизни я стал неплохо изъясняться на английском языке, да и жена его отлично знала, так что разговорный язык был у меня на хорошем уровне. В это времени, благодаря Костиным родителям, я знал немецкий и французский языки. Это был немалый плюс. Здесь знание нескольких языков уже само по себе было хорошим заработком, дававшим заработать не только на бутерброд с маслом, но и на толстый слой красной икры. Как выяснилось, из нашей комнаты только мы двое владели иностранными языками и поэтому часто с Воровским болтали на немецком языке, на зависть остальным студентам.

Имея приличный багаж знаний, я не волновался насчет учебы, по крайней мере, в течение первого года, а свободное время собирался отдать, как общей, так и специальной, физической подготовке. Основы бойцовской практики и наработки у меня были, а тренироваться я начал еще дома. Другой мир, другое тело, а цель — одна. Стать сильным, выносливым и ловким. Стать снова хищником. Им я был всю свою прошлую жизнь, даже когда стал инвалидом. Парк и лес, простиравшийся сразу за институтом, я превратил в полигон для своих тренировок. Чтобы повысить физические нагрузки, стал ходить на тренировки по боксу и самбо. Сильно уставал, но отдохнуть в студенческом общежитии было практически невозможно. Обсуждение мировых новостей, радость успехам передовиков производства и сельского хозяйства, критика и осуждение нравов капиталистического мира, яростные споры о будущем страны Советов. Все это выливалось через край у молодых, полных задора и энергии, студентов, почти каждый вечер. Мне это было неинтересно, но деваться было некуда, поэтому приходилось принимать участие в массовых спорах и обсуждениях. В институте меня доставали общественные нагрузки, политучеба и комсомольская организация. Я честно не понимал, зачем собирать собрание в поддержку угнетенных народов Африки. Подойдя к нашему секретарю, краснощекой, пышной телом девушке, Марусе Стрекаловой, я сказал, что вместо собрания иду на тренировку.

— Как ты можешь! Каждый советский студент должен осудить звериную сущность капиталистического отношения к угнетенным народам Африки! Или, ты, Звягинцев, другого мнения?!

— Ты мне лучше, Маруся, скажи: ты хоть одного живого негра видела?

— Нет! Но это не значит, что я не должна бороться за их свободу и независимость! И скажу тебе прямо, Звягинцев, от твоих слов попахивает индивидуализмом! Мне докладывали, что нередко избегаешь общественных мероприятий и отказываешься от нагрузок! Ты комсомолец, Звягинцев и живешь в советском обществе! Ты не можешь....

Я понял, что от меня не отцепятся, и поэтому взял на себя одну общественную нагрузку. Стал писать в стенгазету факультета статьи о великих художниках прошлого.

Все это, заставило меня задуматься о том, что не мешало бы найти более спокойное место. Лучший вариант: снимать комнату или квартиру, но в перенаселенной Москве подобное удовольствие стоило дорого.

"Пора искать способ для получения денег, — решил я. — Причем не откладывая".

Всю первую неделю гулял по Москве. Город казался.... Нет, не чужим, но очень непривычным для моего глаза. Много старых домов с обвалившейся лепкой и потрескавшимися стенами, церквушки, превращенные в мастерские, угловатые и скучные, словно по линейке выстроенные стояли современные здания. На улицах было непривычно мало транспорта, зато они были полны народа, и что меня особенно удивило — среди них много детей и молодежи. У магазинов покупатели звенели молочными бутылками и металлическими бидончиками, а из дверей вкусно пахло свежим хлебом, а витрины были заставлены пирамидами консервных банок. Странно и непривычно смотрелись деревянные кабинки телефонов-автоматов, тележки с мороженым. И еще плакаты. Они были повсюду. Причем каждый второй с ликом Сталина. Они висели в витринах каждого магазина и были строго отобраны по тематике. На продовольственном магазине красовался плакат, на котором седоусые колхозники вручали вождю плоды своего труда, снопы пшеницы и корзины с фруктами. Промторг был украшен плакатом, где вождь ласково улыбался детям, а в витрине книжного магазина великий мыслитель склонился над столом с ручкой в руке, где фоном была обложка книги "Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Сборник избранных статей и речей". Разбавляло изобилие ликов всенародного вождя, реклама, приглашающая есть крабов, покупать облигации государственных займов и туалетное мыло "Рекорд".

"В сберкассе денег накопила — путевку на курорт купила, — повторил я про себя слоган рекламы, висящий на стене дома, мимо которого сейчас проходил. На большом плакате была нарисована женщина с довольным лицом и со сберкнижкой в руке, а за ее спиной красовался кусок черноморского побережья.

— Насчет денег... надо серьезно подумать, — в который раз подумал я. — То, что мне дали в дорогу родители и студенческая стипендия — это несерьезно. Студенческая столовая рассчитана на голодающих с Поволжья, не иначе. И то, через несколько дней они бунт поднимут с такой кормежкой. Молодой организм надо поддерживать здоровой и вкусной пищей. Хм. Только где денег взять для обедов в кафе?".

Была еще одна сложность. Мне нужно было как можно быстрее научиться мыслить не просто как мальчишка, но и как человек того времени. Это было весьма непросто. Достижения науки и техники, подвиги их отцов в гражданской войне и наивные фантазии о том, как будет хорошо жить советский народ при коммунизме, вызывали во мне только саркастический смех. Несмотря на свое саркастическое отношение к окружающей меня реальности, я уже несколько раз приходил на красную площадь, смотрел на красный флаг, на высокие стены и окна дворца, возвышающиеся над зубчатой стеной, и думал о том, что можно сделать в этой ситуации.

"Война неизбежна, но есть время хоть частично исправить последствия ужасной катастрофы. Попробовать пробиться к Сталину?".

Эта мысль мелькала у меня не раз, но реального воплощения так и не получила по одной простой причине. Я просчитал и проанализировал возможные результаты подобной попытки. Хорошо. Попаду я на прием к высшему руководству и расскажу все, как есть. Предположим, что мне поверят. Вот только какому из партийных бонз сможет понравиться рассказанный мною конец, к которому придет страна Советов? Тут и сейчас за менее крамольные высказывания приговаривают к расстрелу. А если хоть часть правды о войне рассказать, то за это меня расстреляют, потом выкопают и снова расстреляют. Единственный шанс что-то исправить, это личный разговор со Сталиным. Он все решает в этой стране. Если он и поверит мне, то постарается получить информацию лично для себя, чтобы в дальнейшем использовать к своей выгоде. Да и зачем великому вождю и учителю человек в его окружении, который знает больше него? После того, как источник информации иссякнет, он станет не нужен. Это логично, а главное, правильно. Ведь оставляя меня в живых, автоматически расширяется круг людей знающих о пришельце из будущего, который со временем будет становиться все шире и шире, а значит, в народ может просочиться вредная для него информация, идущая в разрез линии правящей партии. Как солдат я им не нужен. Мои знания в сфере развития сельского хозяйства и экономики равны нулю. Если только конструирование оружия. Материальную часть оружия, начиная с автомата Калашникова и заканчивая известными иностранными марками, я знал досконально. Знал их сильные и слабые стороны. Тогда на год, от силы на два, продлиться мое сосуществование.

"Если реально смотреть на вещи, то я им нужен так же, как зайцу знак "стоп". Нет человека — нет проблем. Сталин и его окружение уже получили, и еще будут получать информацию о нападении Германии на Советский Союз. А прислушались они к ним? Нет. Вот и ответ на твой вопрос. Так что живи спокойно, Костя Звягинцев, потому как совесть твоя чиста".

Только я успел так подумать, как заметил двух людей, которые целенаправленно двигались в мою сторону.

"Странно. Стою, смотрю, никого не трогаю. В чем проблема?".

То, что это люди из охраны Кремля я определил еще на расстоянии. Крепкие, плечистые. От них исходил запах опасности, как от диких зверей. Уходить было нельзя. Зачем поднимать волну лишних и ненужных подозрений. Пока один подходил ко мне, второй сотрудник, сдвинувшись влево, остановился и застыл от меня в трех шагах, держа руку в оттопыренном кармане пиджака.

Сотрудник ГБ, глядя мне прямо в лицо, спросил:

— Гуляешь?

В его голосе не было ни намека на угрозу, только ленивый интерес, но так может показаться только постороннему человеку, но не мне. В глубине его глаз сидят внимательность и настороженность, которые ловят каждое мое движение, как лица, так и тела.

— Гуляю. Мне нравиться по Москве ходить. Интересно. К чему этот вопрос?

— Не первый раз здесь гуляешь? — он просто отмел мой вопрос, не считая нужным отвечать на него.

— Третий, — растерянным голосом произнес я. — А в чем дело, может, скажете, наконец?

— Вот и мы заметили, что ты зачастил сюда. Стоишь и словно что-то высматриваешь.