|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Ранним утром, едва рассвело, я потребовал от моих парней, чтобы они подготовили мне мотоцикл с коляской. И пока они приводили технику в рабочее состояние, пока Лизка делала мне крепкий бодрящий кофе, я подошел к японцу, что до сих пор так и не пришел в сознание. Он лежал на полу, в углу дома, со связанными за спиной руками. Голова была повернута набок и из уголка рта сочилась тугая, смешанная с кровью слюна. А скула, в которую пришелся сокрушающий удар, опухла и приобрела синий оттенок.
Японец, похоже, просто уже спал. Храпел себе тихонько, иногда постанывал. И не смотря на неудобства, все-таки не просыпался. Да, и он до сих пор лежал в своем промокшем до нитки мундире. Мои парни с ним особо не церемонились — когда бросили его в угол, кинули лишь сверху овечью доху, да подсунули под голову какие-то тряпки.
Со двора зашел Петро:
— Готово, Василь Иваныч. Этого в коляску грузить?
— Сейчас, подожди. Дай кофе попью. А этого разбуди хотя бы для начала.
И Петро приняв команду, подошел к пленному, склонился и легонько ладошкой щелкнул по набухшей скуле. И в ту же секунду японец проснулся и завыл от боли. Присел на задницу, дернул руками, желая прикоснуться к полыхающей огнем челюсти и не смог. И только тогда он заозирался и в глазах появилось ужасающее понимание своего положения. Отчаянно дернулся еще раз, пытаясь освободиться от пут, но не смог. И тогда он просто сел, подобрав под себя ноги, а доху гордым движением плеча скинул со спины. И сверкнул на меня презрительным взглядом.
— Охае годзаимас! — с усмешкой поздоровался я с ним.
Он не ответил. Лишь кончиком языка облизал кристаллики морской соли на губах.
— Лиза, дай ему попить, — попросил я служанку. Японец сейчас очень сильно страдал от жажды. Тут его мучило и жесткое похмелье, и последствия от купания в морской воде.
Лизка послушно налила в железную кружку холодной воды и поднесла ее к губам пленного. Японец сначала не хотел пить, крутил головой, но звонкая затрещина от моей служанки и ее окрик, подействовали на него положительно. И он припал к кружке. Выдул ее за один присест, склонил голову перед Лизкой и отвернулся, показывая всем своим видом, что с презрением относится и ко мне, и ко всей этой ситуации. Японец оказался гордым сыном своих предков.
— Ладно, Петро, грузи его, — разрешил я и мой архар без особых церемоний поднял за шкирку щуплого пленника и потащил на выход. Ну а я не торопясь допил ароматный кофе и прикрыл на секунду глаза. Ночка выдалась насыщенной и поспать мне ни капли не удалось. Впрочем, как и всем остальным. Вон и Лизка вроде бы крутится на кухне и уже принялась за какую-то стряпню, а тоже рот не закрывает, зевает не переставая, да глаза натирает кулаками.
Повез я своего пленника до самого ближайшего мне места — в штаб крепости, туда, где завсегда заседал Стессель со своими подчиненными. Я на мотоцикле подъехал ко входу, остановился. Петро за моей спиной ловко соскочил с места и стал помогать японцу выбираться из низкой коляски. Офицеры, что оказалась поблизости и с явным удовольствием смолили папиросы, с удивлением и шутками спросили:
— Как? И вы тоже сегодня ночью отражали нападение? И сколько же кораблей противника вы уничтожили?
— К сожалению, пока ни одного, — с довольной улыбкой ответил я. — Но вот одного засранца таки поймал. Не смотрите, что вид он имеет жалкий, сегодня ночью он меня чуть не убил.
— Да вы что? Ай-ай-ай, как же так? Он же почти на голову ниже вас, Василий Иванович, как же вы так?
— Не смотрите, что ростом не велик. Зато этот боец весьма шустер и храбрость имеет немалую. Вы бы видели, как он на меня сегодня смотрел — не иначе сожрать хотел.
И офицеры засмеялись. Настроение у всех было хорошее, видимо ночное нападение было успешно отбито, да и мы не понесли серьезных потерь.
Петро потащил плененного врага мимо офицеров и те всласть позубоскалили над мокрым и щуплым мужичком. Тот проходил мимо них с поникшей головой и как-то ссутулившись. На ступеньке крыльца споткнулся, чем вызвал взрыв смеха за спиной. И от этого еще больше поник. Утренний боевой запал у японца испарился.
Мне повезло, Стесселя я поймал в самый последний момент. Тот уже выходил из своего кабинета вместе с Белым и отдавал последние распоряжения своему адъютанту. Увидев представленного пред ним японца, он взмахнул руками:
— Боже мой, и вы тоже! Это у нас уже двенадцатый получается!
— Да? Я уж надеялся, что я буду первым в крепости, кто взял противника в плен. Зря, выходит, надеялся, — искренне удивился я, и только затем поздоровался: — Здравствуйте, Ваше Превосходительство. И вам здравствуйте, Ваше Превосходительство, — обратился я к Белому.
Ночка у них тоже выдалась неспокойная, и весь их внешний вид говорил о том, что они очень устали. Глаза у обоих были красные, натертые и генерал Белый с трудом давил в себе глубокие зевки, деликатно прикрываясь ладонью.
— Здравствуйте, здравствуйте. Где же вы его взяли, если не секрет?
— Не секрет, — ответил я. — На пляже выловил возле восемнадцатой батареи. Чуть не убил меня.
— М-да? А на вид — щенок щенком. А что же вы делали там в такое время?
— Живу я теперь там. Решил вот перебраться подальше от бомбардировок.
Генерал Белый покивал с пониманием. Как-никак его дом находился не так чтобы далеко от моего и шанс быть погребенным под случайным снарядом и у него был очень высок. Впрочем, как и у Стесселя, который также проживал на местном аналоге Рублевки.
— Что ж, ваша правда, там должно быть безопасно. Вы, должно быть видели всю заваруху от начала и до конца? Не так ли?
— Да, видел. И кое-что снял на пленку для истории и императора.
— Во как! Да вы у нас, Василий Иванович, повсюду успеваете. И повоевать и поторговать и в плен врага взять, — с усмешкой сказал Стессель и обратил свое внимание на пленного. Тот стоял ссутулившись, понуро повесив голову, ожидая своей участи. Мокрая одежда, которая так и висела на нем, студила тело и японец мелко дрожал, едва ли не выстукивая зубами трещетку: — Так-так, суб-лейтенант первого класса вам попался, Василий Иванович. Невелика птица, но ничего, нам и она сгодится. Значить вот что, — это он обратился уже к своему адъютанту, — пленного переодеть в сухое, накормить, напоить и определить к остальным. Понятно? И водки дайте ему полстакана что ли, а то помрет еще. Вишь как трясет!
— Будет сделано, Ваше Превосходительство, — отчеканил тот и принял пленного.
Ну а мы втроем вышли на улицу. Здесь господа, со мною попрощавшись, с явным наслаждением закурили. Я так понял — они оба собирались ехать домой, чтобы отоспаться.
В тот же день я узнал, что японцы ночью и вправду пытались завалить фарватер внутреннего рейда брандерами. Отправили десять гражданских судов, но ни один из них, благодаря и бдительности наших вояк, и простой удаче, стоявшей на нашей стороне, своей цели не достиг. Какие-то суда оказались подорваны на минах, какие-то сбились с курса и сели на мель, а какие-то расстреляны. Сам Стессель и Белый во время этих атак находились на Электрическом утесе и помогали нашим морякам отбиваться — с азартом стреляли из мосинок по кораблям. И даже наместник Алексеев под самый конец заварушки поднялся на борт одной из канонерок и одарил нескольких героев наградами.
А когда я вернулся в новый дом, то с удивлением встретил там Мурзина, что прикатил сюда на извозчике со всем своим скарбом. Не дожидаясь меня, он самовольно сгрузился и присел на лавочку. Заложил нога на ногу и нервно, в глубокую затяжку закурил. И странное дело, Данил, что не очень-то любил моего управляющего, недовольных взглядов в его сторону не бросал, а совсем наоборот, присел с ним рядом и так же затянулся.
— Что случилось, Егорыч? Ты чего с вещами?
Он поднялся, поздоровался, протянув жесткую ладонь.
— К черту этот Новый город, — с неудовольствием ответил он и достал из кармана пиджака какую-то тяжелую железку. — Вот, смотри, что мне в окно ночью залетело. Едва не убило.
Это был осколок от снаряда. Увесистая округлая пластина сантиметровой толщины с рваными и острыми краями. Он начал объяснять:
— Лежу я, значит, на кровати, сплю. Слышу, стрельба началась. Вроде как наши бьют, а затем японцы начали. Снаряды на батарею ложились и вроде бы как не страшно. Да только не все они на гору упали, какие-то мимо пролетели, да прямиком в залив и на набережную. Один такой взорвался, а вот эта дура мне в окно. Стекло вдребезги, и он в книжную полку врезался. А она как раз над моею головой была. Потом там еще один снаряд взорвался, сосед сдуру высунулся, а такая же штука ему прямо в грудь и врезалась. Разворотила все в фарш, только ребра торчали. Жена его в слезы. Ну, я ее и ее детишек в охапку, да на задние дворы, да в подвалы. До утра там просидели, а как бомбардировка прекратилась, так я вещички все свои забрал и сюда примчался. Здесь теперь буду жить.
— Понятно, — сочувственно покивал я головой. Конечно же страшно жить под снарядами, сам это прекрасно понимаю. — С парнями поселишься. Сможешь с ними ужиться?
Вместо Мурзина ответил Данил:
— Раз такое дело, Василь Иваныч, то пускай живет. Морду, чай, не начистим, но только если губы красить не будет и педерастов своих водить не станет.
Мой управляющий грустно усмехнулся и резюмировал:
— Как-нибудь уживемся.
— Петро?
А второй мой солдат лишь махнул рукой.
— Что ж, Егорыч, тогда заселяйся. А вы, — я обратился уже к моим архарам, — давайте-ка возводите рядом второй домик и баньку ставьте.
— Для него домик? — кивнул в сторону Мурзина Петро.
— Нет, для себя и Лизки.
Так и зажили мы впятером в небольшой избе. В тесноте, как говориться, да не в обиде. Я ночевал в собственной небольшой комнате, никого в нее не пускал, парни и Мурзин в другой, а Лизка как и ранее на лавке возле печки. Временные трудности никого не смущали, все прекрасно всё понимали. А архары мои в тот же день взялись за возведение второго небольшого домика и Егорыч им охотно помогал. И хоть до сих пор неприязнь парней к неправильной ориентации моего помощника у парней осталась, но вот наружу явно вырываться уже перестала. И на этой стройке, что шла пару недель, они немного пообтесались, пообтерлись и, как это ни странно звучало, даже как-то сдружились. Не в том плане, что мои архары полностью приняли Егорыча, а в том, что стали вполне терпимо относиться к его присутствию. И видя его честную, безо всяких скидок тяжелую работу, когда он и топором махал и тяжелой пилой распускал бревна, они чуть-чуть его зауважали. Самую малость.
На следующие сутки после случившегося обстрела я опять навестил Макарова. Тот в палате лежал по-прежнему один и откровенно страдал от безделья. И потому он моему приходу откровенно обрадовался:
— Ну, наконец-то, Василий Иванович, сколько вас можно ждать! Честное слово, с вашей стороны это было нечестно, так поступить со мною.
— Здравствуйте, Степан Осипович, — приветствовал я адмирала, присаживаясь на жесткий табурет и показывая ему сумку полную угощений — А я вам апельсинов принес и еще всякого разного. Как ваше самочувствие?
— Неплохо, гораздо лучше, чем было. Воспаления доктора сняли, заживление идет хорошо. Нога вот только новая никак отрастать не хочет, а как без нее мне жить я даже не представляю.
— Что ж, понимаю, без ноги не очень комфортно. Но и без нее можно прекрасно жить. Люди без ног в будущем даже бегать будут.
Он усмехнулся и откинул одеяло.
— Смотрите, что у меня осталось — ничего. Мне уже не ходить, а до вашего будущего я, увы, не доживу.
Адмиралу, можно сказать, с ранением "повезло". Оторванная осколком нога, оказалась ампутирована ниже колена, что давало ему вполне неплохо зажить с протезом. Да, он будет сильно хромать, и культя будет болеть до тех пор, пока не огрубеет и не натрется мозоль, но все одно — ходить-то будет можно! А это уже неплохо. Вторая же покалеченная нога хоть и выглядела из-за своих шрамов ужасающе, но вполне работоспособной. Макаров даже стопой весело пошевелил, демонстрируя мне ее состояние.
— Ладно, Степан Осипович, специально для вас "изобрету" какой-нибудь протез, если не хотите с нынешними деревяшками ходить.
— Изобретите уж, будьте так любезны, — ответил он то ли шутя, то ли серьезно. — На кораблях мне уже не ходить, да и эскадрой не командовать, так хоть так.... Кстати, говорят, что на мое место Витгефта пророчат. Вы об этом что-нибудь знаете?
— К сожалению — нет, ничего не знаю. Но тоже слышал подобные слухи.
— Жаль. Витгефт, конечно, человек честный и неутомимый, но какой-то несуразный. Не самый лучший кандидат на должность.
— А кто лучший?
Он пожал плечами и мне не ответил. Вместо этого сказал:
— Вчера ночью я слышал нашу стрельбу. Наместник после этого меня днем навещал и все рассказывал. Говорит, что и вы в этой битве отличились. Вы японца пленили?
— Да, было такое случайное недоразумение.
— Стрелял в вас?
— Да, слава богу, не попал.
— Слава богу..., м-да. Глупо было бы погибнуть вот так, почти на самом вдохе.
— То есть? — не понял я его.
— Вы мне говорили, что стремитесь поменять свою историю. Обидно было бы, попав сюда, так ничего и не сделать, — пояснил он, пристально смотря мне в глаза. И по его взгляду я понял, что Макаров хочет продолжения того разговора, что мы с ним вели в прошлый раз. Он очень уж хотел новых откровений и доказательств.
— Да, обидно. Но на мне свет клином не сошелся. Я не заговоренный и могу погибнуть так же как другие люди.
— К черту, Василий Иванович, давайте не будем ходить вокруг да около. Мы с вами в прошлый раз не до конца поговорили. Давайте-ка продолжим.
— Давайте, — охотно согласился я и, поелозив задницей по не очень удобному табурету, спросил: — Что вас интересует?
А интересовало Макарова многое. У него за время моего отсутствия накопилось много вопросов относительно моей части истории. То, что война будет проиграна, он уже это понял и скрепя сердце принял.... Хотя нет, не принял. То, что я ему рассказывал относительно военных событий, его злило, раздражало, но он, как человек разумный, так же, как и я приходил ко мнению, что сделать тут что-либо ни он ни я не сможем почти ничего. И хоть я подкинул военным свое оружие, подарил им укрепление на Высокой горе, с воздушной разведкой помог, а все равно это была капля в море. И даже Макаров с его положением, с его связями не мог так быстро провернуть колесо истории. Все его усилия просто будут тонуть в болоте уже написанного, но еще не исполненного сценария.
Ладно, поражение в войне он принял.... Но революция пятого года, ее кровавые события и в особенности расстрел рабочих, пришедших требовать от царя справедливости, его сильно поразила. Я не знаю каких именно взглядов придерживался сам Макаров, монархист ли он был, либо склонялся к какой-либо партии, но сам факт того, что Николай, Император, защитник своего народа, свой же народ и будет расстреливать?! Вот это его больше всего поразило.
— Да как так можно? Да зачем он так сделает? Неужто нельзя будет просто поговорить с рабочими? — восклицал он возмущенно.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
