Я направлялся к новому месту службы, так сказать: 'дембельский аккорд'. Борт сел на дозаправку, ночь, притихшие терминалы нового аэропорта Адлер. Жутко дорогой кофе возле выходов 4-5 на посадку. Затем проход к развозке, посадка и 70 секунд полета. Не свезло. Впрочем, мне не привыкать, хотел стать летчиком, учился в ДОСААФ, подлетывал с отцом и с его подчиненными, но зимой в 10 классе на Чегете во время спуска упал не совсем удачно. И, когда казалось, что все кончится хорошо, на пути падения оказалось дерево. ЧМТ, с огромным шрамом под бровями, и суровый приговор медиков: 'Вы годны в истребительную авиацию, но через пять лет мы вас спишем'. Отец предлагал пойти в Сызрань, на вертолеты, дескать, и блат там имеется, начальником училища служит его бывший курсант. Перегрузки на вертолетах небольшие, летать будешь долго. Но я закочевряжился и выбрал ВВМУПП, второй факультет, крылатые ракеты. По молодости лет я думал, что буду не только стрелять, но и делать их, в смысле, конструировать. При поступлении выяснилось, что это — детские мечты. Масса комаров в 'Сивой кобыле' (лагерь училища находился на форту 'Серая Лошадь') Сам форт практически отсутствует, только бетонные стены дальномерного поста управления стрельбой да остатки орудийных двориков. В лесу металлические полубочки для проживания курсантов, несколько домиков для командного состава и обслуживающего персонала лагеря. Наряды на камбуз, караул, строевые занятия и курс молодого бойца, крепко приправленный комарами. Четвертый курс, плавательская практика в Видяево, на 'раскладухе', умудрился сдать на самоуправление боевым постом и несение ходовой вахты, получил вызов в 'семерку', в 122-й экипаж. Был горд и доволен собой, так как ходили упорные слухи, что весь курс будет направлен в БРАВ и на полигоны. Своего будущего командира: капраза Ивана Александровича Семенова, вспоминал просто с восхищением. Выпуск! Две маленькие звездочки на погонах, кортик, и большой скандал с супружницей: 'Ты едешь в эту дыру, а я остаюсь в Питере!'. Чем заканчивается подобное сосуществование я с курсантских времен знал на личном опыте. Была подружка, проживавшая недалеко от Финбана, с которой несколько месяцев поддерживались, более чем плотные, взаимоотношения, до тех пор, пока не выяснилось, что у нее есть муж, закончивший 1-й факультет три года назад, и который служит в Гремихе.

В общем, до штаба 7-й дивизии через месяц я добрался холостым, но обремененным алиментами. В штабе пробыл всего сорок минут, и выехал обратно в Мурманск, где вначале угодил на губу в Североморске, за нарушение формы одежды, а затем смог выехать по месту службы: 'моя' лодка встала на ремонт и переоборудование на 'Звездочке', в городе Северодвинск. Командир не терял времени и учился в Ленинграде в Академии имени Гречко. Вместо него: капраз Дурышев, который на мои допуски даже и не посмотрел, определил меня 'на берег', гонять матросиков от казармы до пирсов, и на лодку я попадал только на 'экскурсию', когда что-нибудь происходило и требовалось доставить очередного перебравшего шила 'годка' до местной гауптвахты. Лодку перевооружали на 'Базальты', более дальнобойную модификацию стандартных П-6 или П-35 (комплекс для надводников). Собственно, этот комплекс превращал сами лодки и их экипажи в смертников: точка пуска находилась в радиусе действия авиации авианосной группы противника, а приходилось всплывать для пуска. Залповая стрельба была возможна только с 8-мисекундной задержкой между ракетами, иначе маршевый двигатель не запускался. Это было оружие надводных кораблей, но, за неимением гербовой имеют кухарку. Даже в училище обучение было поставлено несколько лучше. Плюс все носились с идеей получить звание: 'Лучший экипаж', поэтому на 'учебу' был забит флотский болт, меня полтора года 'вносили в режим', до этого я просматривать 'спецлитературу' не мог. В общем, пока на берегу не столкнулся с комдивом, носившем очень известную фамилию — Калашников, вся служба проходила между матросской столовой и казармой. В тот день я, как обычно, стоял помощником дежурного по части в/ч 81275, дежурный съел что-то не то, в общем, отсутствовал, пришлось докладываться 'высокому начальству'. Владимир Сергеевич лично давал разрешение Семенову принять у меня зачеты в том памятном дальнем походе, поэтому задал вопрос: как служится? На что я и вывалил все, что накопилось. В том числе, что до сих пор не имею доступа к вооружению, которым предстоит пользоваться. В общем, испортил идиллическую картину, созданную командиром лодки в глазах начальства. Результат не заставил себя долго ждать: допуск мне открыли, но перевели в в/ч 81275-а, во второй экипаж.

Стало понятно, что дальнейшая служба на этом 'корыте' практически закончена. К этому времени я уже вполне освоился в Северодвинске, и задействовал связи, наработанные в ресторане 'Двина'.

В результате официально перевелся в Нетоксу. Там испытывался 'Гранит', ракета, предназначенная специально для КрПЛ, ее 'уменьшенный вариант' 'Оникс' и 'супер-ракета' Метеорит-М. Где, собственно, и прошла моя служба от командира группы до замначальника полигона по научной части. Последнее назначение тоже было связано с полигоном и испытаниями. Предстояло выполнить целую серию подводных пусков новых ракет 'Калибр' по реальным целям на берегу, и, в случае чего, по нескольким авианосным группам в Средиземном и Красном морях, и в акватории Персидского залива. Что касается 'применения', то я настрелялся всеми принятыми и непринятыми на вооружение ракетами по самое 'не хочу', и вполне серьезно собирался в отставку, в маленький домик на берегу Чудского озера, но, не судьба.

Упали мы в море, 'канадку' я успел снять и засунуть ее в ящик над головой, сидел в мундире капитана 1-го ранга, стареньком, 'второго срока'. Времена, когда каждый курсант мог пошить себе мундир и 'фирменную мицу' давно канули в лету. Нас переодели в 'иудушкина', а на голову нахлобучили нечто непотребное, под кодовым названием 'пидорки с 'курицей''. Этого же 'цыпленка-табака' прилепили на плечо. Комплект такой лежал в чемодане, я его иногда надеваю, когда начальство неразумное приезжает, а так хожу в форме 'старого образца'. Так как седой как лунь, то никто на эти причуды внимание не обращает, тем более в Архаре или Северодвинске, а дома, в Нетоксе, я в основном в спецовке хожу, пардон, ходил. Так на чем я остановился? А, на море! Не все оказалось так однозначно, к Нептуну я не попал, никого из знакомых не встретил, даже тех, кто сидел на соседних креслах. Мундир и, даже, нижнее белье кто-то упер. 'Уже же наши души голенькие, стояли меж алкоголиков и утренних крестьян...'. Стою, как на медкомиссии, на всякий случай прикрывая непотребство руками. Никого не вижу, синеватый свет исходит прямо от стен, но иногда кто-то пихается, задевая в проходе. Скорость 'приема' здесь высокая, шагать не нужно. Судя по всему, дефицит душ здесь высокий. Сменился цвет, появилась расплывчатая фигура. Перед ней что-то вроде монитора, но видно не резко, я даже глаза протер, может поэтому расплывается. Ни одного вопроса. Свет сменился на полную темноту, длилось это довольно долго, я даже подумал, что это — все. Вдруг через неплотно закрытые глаза вижу окно с неплотно задернутыми тяжелыми занавесками. И утренний свет, пробивающийся через них. И дребезжание трамвая. Мне захотелось встать и подойти к окну. Но тело даже не дернулось. Наоборот, взяло и отвернулось от окошка, да еще и накрыло голову одеялом. Глупейшее положение! Похоже меня 'подкинули' куда-то и к кому-то. Пытаюсь определиться, провести что-то вроде определения топологии сети. Это не ад и не рай, никаких гурий, ангелов, богов. Ничего не видно. Где-то стучит сердце, чувствуется ровный пульс. Громко тикают часы, терпеть не могу этот звук. Иногда за окном слышен трамвай. А сейчас кто-то метет улицу. Послышалось: 'Доброе утро, Пал Иваныч!' 'Доброе утро, Клавдия Михайловна'. По-русски! Тоже хорошо, но где-же я? Звонок! Металлический, противный. Тело начало еще больше заворачивать голову в одеяло, затем пошевелилось и выключило неприятный звук. Какой-то гад включил радио, и женский голос сказал: 'Петя, вставай!' Ни мыслей 'хозяина', ни его тела я не ощущаю. Просто 'присутствую'. Больше похоже на ад, но прикольно, как сейчас модно говорить. Скрипнула дверь, чьи-то шаги и звук отбрасываемых штор. 'Хозяин' приоткрыл глаза, и хрипловатым голосом сказал: 'Я уже проснулся!' 'Так, мы уходим! Завтракай, и не опаздывай. У тебя математика сегодня!' 'Я помню!' 'Готов?' 'Всегда готов'. Я, наконец, увидел женщину, которая это говорила. Лицо, почему-то, знакомое, но вспомнить ее я не могу. Красивая фигура, форменное платье белого цвета с золотистыми надраенными пуговицами с якорями: четыре пуговицы вниз, плюс две на карманах на груди. На левом рукаве одинокий шеврон клювиком вниз. Широкий кожаный ремень с массивной бляхой со звездой и якорем. На боку портупея и кобура, из которой торчала рукоять 'Нагана'. Белокурые волосы уложены в тугой комок сзади. Где-то я эту женщину видел, но вспомнить: где, я не мог. 'Хозяин' сел в кровати, увернулся от поцелуя, его потрепали по голове, он потянулся и встал. Подошел к окну. Этот пейзаж я ни с чем не перепутаю: за окном текла Нева, слева — мост лейтенанта Шмидта, прямо перед окном Адмиралтейские верфи. Справа виднеется стоящий у причала на достройке довольно большой кораблик с башнеподобной мачтой. Я такой никогда на видел. Похож на 'Киров', но у того дальномерный пост стоял на четырех опорах. Скорее всего, это — 'Максим Горький'. Черт, сороковой год? Охренеть! Стоп! В сороковом он уже флаг поднял и был сдан флоту. А этот — достраивается. Может быть, не 'Горький'? Или не сороковой год. Ничего не понимаю! Вот угораздило! 'Хозяин' вышел в коридор, в комнате — две двери, сходил в туалет, с кем-то поздоровался, вернулся в свою комнату и приступил делать зарядку. После этого я увидел его лицо в ванной: узкий нос, очень темные волосы, на мать, если эта женщина — его мать, совершенно не похож. А вот прищур глаз — ну очень знакомый! Возникло такое же впечатление, что я его видел, но узнать не могу. Ему лет 16, щупленький, невысокий, с густой черной шевелюрой. Он нацепил какие-то брюки, больше похожие на шаровары, из-за застежек внизу, рубашку, вытащил из стола командирскую сумку, и вышел в соседнюю комнату. Она много больше той, в которой он только что находился. Там стояло три кровати, но две из них были детскими. И тут меня, как пыльным мешком, по голове стукнуло: над большой кроватью на ковре висела шашка с орденом Красного Знамени и 'Маузер' в деревянной кобуре с золотой нашлепкой. Это оружие я знаю, с детства, еще бы номера посмотреть. Это оружие моего деда Василия. Я его никогда не видел. Не сохранилось к году моего рождения ни одной фотографии. Все, что было в этих комнатах, кроме этих двух предметов, сгорело во время блокады. После войны шашку 'разоружили', поставили вместо клинка кусок обычного железа, а у 'Маузера' не стало бойка и появилось два отверстия, в одно из которых вкрутили болт, который мешал затвору подать патрон в патронник и закрыться. Это уже при Хрущеве. Так это — бабушка? А это — мой отец? Что за шутки? Для чего? Чтобы я осознал свою вину перед ними? Или для того, чтобы я лучше узнал их? Петр, с чайником в руках, пошел на кухню. Квартира — коммунальная. В ней четыре или шесть комнат, одна кухня, туалет и ванная. Три керосинки, ведро с водой стоит рядом с ними. Противопожарная безопасность, наверно? Три коробка спичек, и пустая банка из-под консервов для сгоревших спичек. Центрального отопления нет, в маленькой комнате есть дверца для печи-голландки, с помощью которой обе комнаты отапливаются. Так что Петя в осенне-зимний период истопником подрабатывает. Дату я уже увидел: 20 июня 1938 года, понедельник. Об этом, ленинградском, периоде жизни отца и бабушки я мало чего знаю. Помню, что она работала в училище имени Фрунзе, преподавателем, а отец здесь закончил 10 классов, не поступил в военное училище, в какое — он не говорил, и записался добровольцем в РККА. Да, еще тетя Нина родилась здесь, но в каком году — я не помню. В общем, помалкивали оба об этом периоде, почему-то. Ладно, разберемся, может быть, для этого меня сюда и отправили? Завтрак состоял из яичницы, двух бутербродов и стакана чая с одной ложкой сахара. Сколько помню отца, он меньше трех-четырех ложек на стакан никогда не клал. О-па! Талоны! Он аккуратно вырезал несколько штук, достал из шкафа кошелек, вынул оттуда несколько бумажек и сунул в карман. Из другого достал гость мелочи и пересчитал. Что-то положил туда, где лежали бумажки, а остальное сунул в кармашек для резинки на командирской сумке. Посмотрел на часы, и, быстро нацепив тряпочные туфли, выскочил на лестницу. Ключи от комнат и квартиры положил в сумку. Оттуда вытащил складной нож и сунул его в карман. Сумку через плечо и зашагал по набережной в сторону моста. Через квартал свернул на 10-ю линию и оказался у дверей школы. Довольно большая толпа, человек 60-80 старшеклассников, стояла перед дверьми и воротами во внутренний двор школы. Все что-то читали и зубрили, а этот стервец даже в сумку не залез. Впрочем, через пару минут, он из нее вытащил мятую пачку 'Севера', прикурил у кого-то, и разболтался о каких-то пустяках с парой таких-же обалдуев, как и сам. Сейчас завалит экзамен! Тут я вспоминаю, что один раз у него прорывалось, что математику он одолел уже в 42-м, когда ему пригрозили, что из училища авиационного отчислят. За месяц выучил и сдал на 'отлично'. Тут меня зло разобрало, что не могу повлиять на ситуацию, и я стал придумывать, как до него достучаться. Он пару раз коснулся затылка, сказал, что проснулся среди ночи, от резкого щелчка в этом месте, так и побаливает, почему-то. Затем они затушили папироски, потому, что открылись двери, и их стали запускать вовнутрь. Там рассадили всех по одному через парту. Перед этим ребята получали листок с билетом, которые были разложены на столе преподавателя. Петр вытащил билет ? 15, весь сморщился, сел за парту, сумка осталась у дверей класса. На парте было два простых карандаша, ручка и чернильница. Взял листок черновика, карандаш и затих. Я посмотрел на билет, а что там решать! И я начал мысленно проговаривать решение, не как ему, а как себе. Доказали теорему Паскаля, построив линию NMP. Решили задачу и доказали теорему синусов. И через десять минут Петя поднял руку.

— Чего тебе? Что-нибудь забыл? В туалет не выпущу.

— Да нет, я готов, Александр Иванович.

— Куда готов?

— Отвечать.

Преподаватель подошел к парте и проверил содержимое самой парты, там ничего не было.

— Рубашку задери!

— Да не списывал я.

— Ну, прошу!

— Билет номер пятнадцать, первый вопрос: теорема Паскаля. Если в окружность вписан произвольный шестиугольник, то точки пересечения противоположных сторон находятся на одной прямой... — память у него была 'лошадиная', сколько его помню, просто приехал он в Питер поздно, а там, где жил до этого, учителя как такового не было, и большую часть времени школа не работала. Шла война, героические пограничники и части ОГПУ гоняли басмачей, в школе преподавали на таджикском, киргизском и узбекском. Русские школы были только в городах, что-то успевала дать мать, в перерывах между постоянными командировками. В дневнике стояли отличные оценки, а когда приехали в Ленинград, тут и выяснилась глубина этих пробелов. Предлагали закончить обучение и идти в фабзауч. Но по гуманитарным предметам были сплошные пятерки, поэтому, скрепя сердце, ставили 'три'.

↓ Содержание ↓