Родитель "дубль 2"

Родитель 'дубль 2'

Я направлялся к новому месту службы, так сказать: 'дембельский аккорд'. Борт сел на дозаправку, ночь, притихшие терминалы нового аэропорта Адлер. Жутко дорогой кофе возле выходов 4-5 на посадку. Затем проход к развозке, посадка и 70 секунд полета. Не свезло. Впрочем, мне не привыкать, хотел стать летчиком, учился в ДОСААФ, подлетывал с отцом и с его подчиненными, но зимой в 10 классе на Чегете во время спуска упал не совсем удачно. И, когда казалось, что все кончится хорошо, на пути падения оказалось дерево. ЧМТ, с огромным шрамом под бровями, и суровый приговор медиков: 'Вы годны в истребительную авиацию, но через пять лет мы вас спишем'. Отец предлагал пойти в Сызрань, на вертолеты, дескать, и блат там имеется, начальником училища служит его бывший курсант. Перегрузки на вертолетах небольшие, летать будешь долго. Но я закочевряжился и выбрал ВВМУПП, второй факультет, крылатые ракеты. По молодости лет я думал, что буду не только стрелять, но и делать их, в смысле, конструировать. При поступлении выяснилось, что это — детские мечты. Масса комаров в 'Сивой кобыле' (лагерь училища находился на форту 'Серая Лошадь') Сам форт практически отсутствует, только бетонные стены дальномерного поста управления стрельбой да остатки орудийных двориков. В лесу металлические полубочки для проживания курсантов, несколько домиков для командного состава и обслуживающего персонала лагеря. Наряды на камбуз, караул, строевые занятия и курс молодого бойца, крепко приправленный комарами. Четвертый курс, плавательская практика в Видяево, на 'раскладухе', умудрился сдать на самоуправление боевым постом и несение ходовой вахты, получил вызов в 'семерку', в 122-й экипаж. Был горд и доволен собой, так как ходили упорные слухи, что весь курс будет направлен в БРАВ и на полигоны. Своего будущего командира: капраза Ивана Александровича Семенова, вспоминал просто с восхищением. Выпуск! Две маленькие звездочки на погонах, кортик, и большой скандал с супружницей: 'Ты едешь в эту дыру, а я остаюсь в Питере!'. Чем заканчивается подобное сосуществование я с курсантских времен знал на личном опыте. Была подружка, проживавшая недалеко от Финбана, с которой несколько месяцев поддерживались, более чем плотные, взаимоотношения, до тех пор, пока не выяснилось, что у нее есть муж, закончивший 1-й факультет три года назад, и который служит в Гремихе.

В общем, до штаба 7-й дивизии через месяц я добрался холостым, но обремененным алиментами. В штабе пробыл всего сорок минут, и выехал обратно в Мурманск, где вначале угодил на губу в Североморске, за нарушение формы одежды, а затем смог выехать по месту службы: 'моя' лодка встала на ремонт и переоборудование на 'Звездочке', в городе Северодвинск. Командир не терял времени и учился в Ленинграде в Академии имени Гречко. Вместо него: капраз Дурышев, который на мои допуски даже и не посмотрел, определил меня 'на берег', гонять матросиков от казармы до пирсов, и на лодку я попадал только на 'экскурсию', когда что-нибудь происходило и требовалось доставить очередного перебравшего шила 'годка' до местной гауптвахты. Лодку перевооружали на 'Базальты', более дальнобойную модификацию стандартных П-6 или П-35 (комплекс для надводников). Собственно, этот комплекс превращал сами лодки и их экипажи в смертников: точка пуска находилась в радиусе действия авиации авианосной группы противника, а приходилось всплывать для пуска. Залповая стрельба была возможна только с 8-мисекундной задержкой между ракетами, иначе маршевый двигатель не запускался. Это было оружие надводных кораблей, но, за неимением гербовой имеют кухарку. Даже в училище обучение было поставлено несколько лучше. Плюс все носились с идеей получить звание: 'Лучший экипаж', поэтому на 'учебу' был забит флотский болт, меня полтора года 'вносили в режим', до этого я просматривать 'спецлитературу' не мог. В общем, пока на берегу не столкнулся с комдивом, носившем очень известную фамилию — Калашников, вся служба проходила между матросской столовой и казармой. В тот день я, как обычно, стоял помощником дежурного по части в/ч 81275, дежурный съел что-то не то, в общем, отсутствовал, пришлось докладываться 'высокому начальству'. Владимир Сергеевич лично давал разрешение Семенову принять у меня зачеты в том памятном дальнем походе, поэтому задал вопрос: как служится? На что я и вывалил все, что накопилось. В том числе, что до сих пор не имею доступа к вооружению, которым предстоит пользоваться. В общем, испортил идиллическую картину, созданную командиром лодки в глазах начальства. Результат не заставил себя долго ждать: допуск мне открыли, но перевели в в/ч 81275-а, во второй экипаж.

Стало понятно, что дальнейшая служба на этом 'корыте' практически закончена. К этому времени я уже вполне освоился в Северодвинске, и задействовал связи, наработанные в ресторане 'Двина'.

В результате официально перевелся в Нетоксу. Там испытывался 'Гранит', ракета, предназначенная специально для КрПЛ, ее 'уменьшенный вариант' 'Оникс' и 'супер-ракета' Метеорит-М. Где, собственно, и прошла моя служба от командира группы до замначальника полигона по научной части. Последнее назначение тоже было связано с полигоном и испытаниями. Предстояло выполнить целую серию подводных пусков новых ракет 'Калибр' по реальным целям на берегу, и, в случае чего, по нескольким авианосным группам в Средиземном и Красном морях, и в акватории Персидского залива. Что касается 'применения', то я настрелялся всеми принятыми и непринятыми на вооружение ракетами по самое 'не хочу', и вполне серьезно собирался в отставку, в маленький домик на берегу Чудского озера, но, не судьба.

Упали мы в море, 'канадку' я успел снять и засунуть ее в ящик над головой, сидел в мундире капитана 1-го ранга, стареньком, 'второго срока'. Времена, когда каждый курсант мог пошить себе мундир и 'фирменную мицу' давно канули в лету. Нас переодели в 'иудушкина', а на голову нахлобучили нечто непотребное, под кодовым названием 'пидорки с 'курицей''. Этого же 'цыпленка-табака' прилепили на плечо. Комплект такой лежал в чемодане, я его иногда надеваю, когда начальство неразумное приезжает, а так хожу в форме 'старого образца'. Так как седой как лунь, то никто на эти причуды внимание не обращает, тем более в Архаре или Северодвинске, а дома, в Нетоксе, я в основном в спецовке хожу, пардон, ходил. Так на чем я остановился? А, на море! Не все оказалось так однозначно, к Нептуну я не попал, никого из знакомых не встретил, даже тех, кто сидел на соседних креслах. Мундир и, даже, нижнее белье кто-то упер. 'Уже же наши души голенькие, стояли меж алкоголиков и утренних крестьян...'. Стою, как на медкомиссии, на всякий случай прикрывая непотребство руками. Никого не вижу, синеватый свет исходит прямо от стен, но иногда кто-то пихается, задевая в проходе. Скорость 'приема' здесь высокая, шагать не нужно. Судя по всему, дефицит душ здесь высокий. Сменился цвет, появилась расплывчатая фигура. Перед ней что-то вроде монитора, но видно не резко, я даже глаза протер, может поэтому расплывается. Ни одного вопроса. Свет сменился на полную темноту, длилось это довольно долго, я даже подумал, что это — все. Вдруг через неплотно закрытые глаза вижу окно с неплотно задернутыми тяжелыми занавесками. И утренний свет, пробивающийся через них. И дребезжание трамвая. Мне захотелось встать и подойти к окну. Но тело даже не дернулось. Наоборот, взяло и отвернулось от окошка, да еще и накрыло голову одеялом. Глупейшее положение! Похоже меня 'подкинули' куда-то и к кому-то. Пытаюсь определиться, провести что-то вроде определения топологии сети. Это не ад и не рай, никаких гурий, ангелов, богов. Ничего не видно. Где-то стучит сердце, чувствуется ровный пульс. Громко тикают часы, терпеть не могу этот звук. Иногда за окном слышен трамвай. А сейчас кто-то метет улицу. Послышалось: 'Доброе утро, Пал Иваныч!' 'Доброе утро, Клавдия Михайловна'. По-русски! Тоже хорошо, но где-же я? Звонок! Металлический, противный. Тело начало еще больше заворачивать голову в одеяло, затем пошевелилось и выключило неприятный звук. Какой-то гад включил радио, и женский голос сказал: 'Петя, вставай!' Ни мыслей 'хозяина', ни его тела я не ощущаю. Просто 'присутствую'. Больше похоже на ад, но прикольно, как сейчас модно говорить. Скрипнула дверь, чьи-то шаги и звук отбрасываемых штор. 'Хозяин' приоткрыл глаза, и хрипловатым голосом сказал: 'Я уже проснулся!' 'Так, мы уходим! Завтракай, и не опаздывай. У тебя математика сегодня!' 'Я помню!' 'Готов?' 'Всегда готов'. Я, наконец, увидел женщину, которая это говорила. Лицо, почему-то, знакомое, но вспомнить ее я не могу. Красивая фигура, форменное платье белого цвета с золотистыми надраенными пуговицами с якорями: четыре пуговицы вниз, плюс две на карманах на груди. На левом рукаве одинокий шеврон клювиком вниз. Широкий кожаный ремень с массивной бляхой со звездой и якорем. На боку портупея и кобура, из которой торчала рукоять 'Нагана'. Белокурые волосы уложены в тугой комок сзади. Где-то я эту женщину видел, но вспомнить: где, я не мог. 'Хозяин' сел в кровати, увернулся от поцелуя, его потрепали по голове, он потянулся и встал. Подошел к окну. Этот пейзаж я ни с чем не перепутаю: за окном текла Нева, слева — мост лейтенанта Шмидта, прямо перед окном Адмиралтейские верфи. Справа виднеется стоящий у причала на достройке довольно большой кораблик с башнеподобной мачтой. Я такой никогда на видел. Похож на 'Киров', но у того дальномерный пост стоял на четырех опорах. Скорее всего, это — 'Максим Горький'. Черт, сороковой год? Охренеть! Стоп! В сороковом он уже флаг поднял и был сдан флоту. А этот — достраивается. Может быть, не 'Горький'? Или не сороковой год. Ничего не понимаю! Вот угораздило! 'Хозяин' вышел в коридор, в комнате — две двери, сходил в туалет, с кем-то поздоровался, вернулся в свою комнату и приступил делать зарядку. После этого я увидел его лицо в ванной: узкий нос, очень темные волосы, на мать, если эта женщина — его мать, совершенно не похож. А вот прищур глаз — ну очень знакомый! Возникло такое же впечатление, что я его видел, но узнать не могу. Ему лет 16, щупленький, невысокий, с густой черной шевелюрой. Он нацепил какие-то брюки, больше похожие на шаровары, из-за застежек внизу, рубашку, вытащил из стола командирскую сумку, и вышел в соседнюю комнату. Она много больше той, в которой он только что находился. Там стояло три кровати, но две из них были детскими. И тут меня, как пыльным мешком, по голове стукнуло: над большой кроватью на ковре висела шашка с орденом Красного Знамени и 'Маузер' в деревянной кобуре с золотой нашлепкой. Это оружие я знаю, с детства, еще бы номера посмотреть. Это оружие моего деда Василия. Я его никогда не видел. Не сохранилось к году моего рождения ни одной фотографии. Все, что было в этих комнатах, кроме этих двух предметов, сгорело во время блокады. После войны шашку 'разоружили', поставили вместо клинка кусок обычного железа, а у 'Маузера' не стало бойка и появилось два отверстия, в одно из которых вкрутили болт, который мешал затвору подать патрон в патронник и закрыться. Это уже при Хрущеве. Так это — бабушка? А это — мой отец? Что за шутки? Для чего? Чтобы я осознал свою вину перед ними? Или для того, чтобы я лучше узнал их? Петр, с чайником в руках, пошел на кухню. Квартира — коммунальная. В ней четыре или шесть комнат, одна кухня, туалет и ванная. Три керосинки, ведро с водой стоит рядом с ними. Противопожарная безопасность, наверно? Три коробка спичек, и пустая банка из-под консервов для сгоревших спичек. Центрального отопления нет, в маленькой комнате есть дверца для печи-голландки, с помощью которой обе комнаты отапливаются. Так что Петя в осенне-зимний период истопником подрабатывает. Дату я уже увидел: 20 июня 1938 года, понедельник. Об этом, ленинградском, периоде жизни отца и бабушки я мало чего знаю. Помню, что она работала в училище имени Фрунзе, преподавателем, а отец здесь закончил 10 классов, не поступил в военное училище, в какое — он не говорил, и записался добровольцем в РККА. Да, еще тетя Нина родилась здесь, но в каком году — я не помню. В общем, помалкивали оба об этом периоде, почему-то. Ладно, разберемся, может быть, для этого меня сюда и отправили? Завтрак состоял из яичницы, двух бутербродов и стакана чая с одной ложкой сахара. Сколько помню отца, он меньше трех-четырех ложек на стакан никогда не клал. О-па! Талоны! Он аккуратно вырезал несколько штук, достал из шкафа кошелек, вынул оттуда несколько бумажек и сунул в карман. Из другого достал гость мелочи и пересчитал. Что-то положил туда, где лежали бумажки, а остальное сунул в кармашек для резинки на командирской сумке. Посмотрел на часы, и, быстро нацепив тряпочные туфли, выскочил на лестницу. Ключи от комнат и квартиры положил в сумку. Оттуда вытащил складной нож и сунул его в карман. Сумку через плечо и зашагал по набережной в сторону моста. Через квартал свернул на 10-ю линию и оказался у дверей школы. Довольно большая толпа, человек 60-80 старшеклассников, стояла перед дверьми и воротами во внутренний двор школы. Все что-то читали и зубрили, а этот стервец даже в сумку не залез. Впрочем, через пару минут, он из нее вытащил мятую пачку 'Севера', прикурил у кого-то, и разболтался о каких-то пустяках с парой таких-же обалдуев, как и сам. Сейчас завалит экзамен! Тут я вспоминаю, что один раз у него прорывалось, что математику он одолел уже в 42-м, когда ему пригрозили, что из училища авиационного отчислят. За месяц выучил и сдал на 'отлично'. Тут меня зло разобрало, что не могу повлиять на ситуацию, и я стал придумывать, как до него достучаться. Он пару раз коснулся затылка, сказал, что проснулся среди ночи, от резкого щелчка в этом месте, так и побаливает, почему-то. Затем они затушили папироски, потому, что открылись двери, и их стали запускать вовнутрь. Там рассадили всех по одному через парту. Перед этим ребята получали листок с билетом, которые были разложены на столе преподавателя. Петр вытащил билет ? 15, весь сморщился, сел за парту, сумка осталась у дверей класса. На парте было два простых карандаша, ручка и чернильница. Взял листок черновика, карандаш и затих. Я посмотрел на билет, а что там решать! И я начал мысленно проговаривать решение, не как ему, а как себе. Доказали теорему Паскаля, построив линию NMP. Решили задачу и доказали теорему синусов. И через десять минут Петя поднял руку.

— Чего тебе? Что-нибудь забыл? В туалет не выпущу.

— Да нет, я готов, Александр Иванович.

— Куда готов?

— Отвечать.

Преподаватель подошел к парте и проверил содержимое самой парты, там ничего не было.

— Рубашку задери!

— Да не списывал я.

— Ну, прошу!

— Билет номер пятнадцать, первый вопрос: теорема Паскаля. Если в окружность вписан произвольный шестиугольник, то точки пересечения противоположных сторон находятся на одной прямой... — память у него была 'лошадиная', сколько его помню, просто приехал он в Питер поздно, а там, где жил до этого, учителя как такового не было, и большую часть времени школа не работала. Шла война, героические пограничники и части ОГПУ гоняли басмачей, в школе преподавали на таджикском, киргизском и узбекском. Русские школы были только в городах, что-то успевала дать мать, в перерывах между постоянными командировками. В дневнике стояли отличные оценки, а когда приехали в Ленинград, тут и выяснилась глубина этих пробелов. Предлагали закончить обучение и идти в фабзауч. Но по гуманитарным предметам были сплошные пятерки, поэтому, скрепя сердце, ставили 'три'.

— Так, интересно! А что ж ты мне письменный-то завалил? Ну-ка, садись обратно. Держи! Решай, Петя, решай.

Угу, упростить выражение? Так, поехали! Сюда, сюда, меняем знаки, сокращаем, получаем. Готово!

Задача... Это — 'Х', это — формула, вот это — в скобки, вычитаем, делим, ответ. Система уравнений... выражаем одну переменную через другую, подставляем, одно решение, подставляем, второе решение, ответ. Едем дальше, тригонометрическое уравнение: превращаем единицу в сумму квадратов обратных функций, сокращаем квадрат косинуса, выносим синус на скобки, получаем sin x *(sin x — cos x)=0.

— Я подпишу тебе направление. Вспомнил я эту фамилию. Хвалили его, очень. И жену его тоже хвалили. Лично не знал, но их всегда в пример ставили. Так, давай смотреть: здесь мест нет, команда набрана. Стоп! Сбил ты меня! Медкомиссия?

— Есть. Прыжки с парашютом — есть, и, год и три месяца в аэроклубе, летная книжка есть. Самостоятельно не выпускался.

— Тогда все, смотрим дальше. Нету, нет, тоже все забито, что ж ты так поздно-то??? Угу, есть, но в дополнительном наборе, одно место. Учти, можешь просто скататься, если всех, кто по списку, возьмут. Зато у теплого моря побудешь. Деньги-то есть?

— Ну, скопил немножко.

— Ты их там не транжирь, туда-то ты доедешь в команде, а обратно платить за все придется.

— Да у меня билет в один конец, товарищ капитан. Если что — там останусь, хвосты самолетам заносить.

— Ну, гляди! Мать пожалей, ты ей здесь нужен будешь. Держи повестку, время там указано. Давай!

Петр вылетел, буквально, из шестнадцатого кабинета! Выскочил из райкома и побежал домой. Тут вмешался я:

— Куда бегу? Там никого нет, так что, радоваться некому. Надо идти в школу.

Тут я впервые разобрал его мысли: 'Блин, дурь какая! Нафига мне в школу? Че за ерунда, я ж ее закончил!

— Нужна лаборатория, надо сделать платенит. Давай-давай! Шевели ножками, сумку забыл!

— Ой, блин! Папина сумка!

И Петр прибавил хода, почти бежал по Большому проспекту по левой стороне по самому пеклу. Свернул на 'десятую', пробежал мимо штаба базы, ЛенВМБ. Слезно молил Дарью Степановну, что забыл сумку в 21-м кабинете. Сумка оказалась на месте, и после этого я направил его в химическую лабораторию. Там сидел лаборант Лева, который готовился к экзамену в Техноложке.

— Лева! У тебя никель есть? — cпросил я его через Петра.

— Ну и чё? Есть.

— Мне нужно пятьдесят или сто граммов.

— Столько не дам. А у тебя папиросы есть?

— Есть, но столько — не дам.

— Жмот. Три папиросы, и по рукам!

— Идет! — поменялись.

— Теперь на третий этаж, в физику. — дал я ценное указание Петру. Тот почесал затылок, но пошел наверх. Лаборантка Настя сидела в лаборатории и скучала: Виктор Николаевич ушел к Марьяше, директору, и уже почти час оттуда не возвращался. А Насте наскучило сидеть взаперти в узком и длинном кабинете лаборатории. За окном сверкало лето, столь редкое в наших широтах, по набережной бродили курсанты ФрунзЭ, завидные женихи, у которых закончились занятия. Настя сегодня надела новое платье, купленное позавчера по талонам на галантерею, и мечтала познакомиться с очередной жертвой, а не ждать танцев в училище. Ее мысли нарушил несносный Ночных:

— Анастасия, а где Виктор Николаевич?

— У Марьяши, обещал вернуться.

— Индукционку починили?

— Ну и что? Опять хочешь сжечь?

— Да нет, ты же помнишь, что Татьяна просыпала флюс, вот она и бахнула. Мы тут с

Николаичем хотели новый сплав сделать. Я компоненты принес.

— Ты ври, да не завирайся! Мне об этом — ничего не известно. Вот журнал, здесь никакого 10 'Б' нету. — Настя показала высунутый язык Петру. Тот порылся в своей сумке и вытащил из нее записку, где рукой Яхонтова, школьного физика, было написано: предоставить оборудование.

— Ты мне ее уже показывал, и не один раз.

— Так опыт продолжается!

— Жди Виктора Николаевича, или сходи за ним.

Пришлось идти вниз и заглядывать к Марьяше. Перед этим Петр на листке написал: Ni-C-Fe сплав 33,3: 33,3: 33,3. Виктор Николаевич вышел из кабинета директора:

— Что хотел, Петя?

— Виктор Николаевич, я тут никель добыл, чтобы сделать новый сплав для ножек радиоламп. Смотрите!

— Так, Петя! Никель расплавить просто так не удастся, он окислится.

— Под флюсом, в качестве флюса — стекло.

— Годится! Затем добавляешь железо, и только после этого — уголь. Древесный не сыпь, лучше добавлять графит. Постой, а зачем?

— Лампу хочу сделать, пентод.

— Петя! Чуть нагреешь, и она расколется, требуется платина или молибден.

— Вот и посмотрим! — парировал я, через Петра, возражения учителя физики.

— Ладно, скажи Насте, что я разрешил.

— Она не верит.

— Отнеси ей записку, и скажи, что я ее отпускаю. Без меня не уходи, нам еще долго, заполняем аттестаты зрелости.

Вернувшись и показав Насте новую записку, Петр надел фартук, снял с полки тигель, взвесил и высыпал в него никель в форме капелек, полученный у Левы. Покопался в мусоре, выбирая битые радиолампы и пробирки из 'химического' стекла. В ступе превратил осколки в мелкий порошок, и покрыл им метал в тигле. Включил электропечь, и надел шапку с очками. Я напомнил ему, что температуру плавления надо посмотреть. Найдя никель и присвиснув, что требуется аж 1600 градусов, Петр выставил указанное число на лимбе немецкой индукционной печки. Потом занялся взвешиванием мелких 20 мм гвоздей. Отвесил он и 50 граммов графита.

— Он же выгорать будет в присутствии кислорода, готовить надо в три-четыре раза больше, и смотреть по объему сплава, а не по количеству высыпанного графита. В качестве заготовок шли выдернутые из круглых батареек аноды, с которых Петр удалял медные колпачки и еще раз протирал от следов электролита. Раздался квакающий звук печи, которая достигла заданной температуры. Гвоздики переместились в сплав без особых проблем, а графита ушло почти 200 граммов, прежде, чем объем сплава достиг заданного объема. Вакуумная печь подошла бы больше, но ее не было. Несмотря на обилие всяческого инструментария — это всего на всего школьная лаборатория. Дальше процессом управлял только я: разделил сплав на три части, отлив три удлиненных брусочка красноватого металла. На имевшемся вальковом прессе прокатал 0,5 мм проволочины. Натянув 9 проволочин между двумя направляющими с 10-ю проточками, с помощью газовой горелки посадил двухмиллиметровые основания для будущих ламп. Петр перекусил аккуратно кончики, привел в порядок стол, за которым работал, и спустился к кабинету директора. Еще раз постучался, передал Виктору Николаевичу ключ от лаборатории, один из изготовленных образцов и лист бумаги, на котором были изображены пентод 6П14П и лучевой тетрод 6П45С. Изображение было в масштабе 3:1, поэтому никакого удивления у преподавателя не вызвало. Более того, Петр отвлекал его от работы, поэтому, сунув все в карман, Виктор Иванович протянул Петру руку и быстро с ним распрощался.

Здесь требуется отметить одно обстоятельство, непонятное для проживающих в XXI веке: радиодело и радиолюбительство в те годы было общенародным увлечением, как сейчас гаджеты и переписка в соцсетях. Гибель дирижабля 'Италия' и счастливое спасение части его экипажа принесло мировую известность радиолюбителю из деревни Вознесенье-Вохма в Северо-Двинской губернии Николаю Шмидту. С 1925 года в СССР выпускается научно-популярный журнал: 'Радио всем', в котором давались схемы, описывались принципы работы радиопередатчиков и радиоприемников, способы производства кустарных радиоламп. Все это можно сравнить, в качестве прямой аналогии, с процессом создания NIX-подобных операционных систем, где код открыт, и любой может его совершенствовать, в расчете на самородков-самоучек, которые найдут способ произвести дешевые и качественные радиолампы, методы и способы снизить шум, и, в конце концов, просто подготовить большое количество радистов и радиоспециалистов, необходимых для РККА. Необходимые для работы элементы конструкции извлекались из сгоревших ламп, приобретались в магазинах 'Сделай сам', заказывались по почте из Москвы и Ленинграда. Все это носило массовый характер, и я видел у отца на столе в его маленькой комнате эти журналы, самодельный приемник, несколько блоков будущего передатчика и отдельно лежащую в ящике стола лампу СО-242, на основе которой, теоретически, можно было собрать выходной каскад маломощного передатчика. На выходе из школы посмотрели на часы: 14:36. Мимо проходил трамвай N 6, чуть пробежав, Петр зацепился рукой за ручку и запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай был забит, что сильно его обрадовало: есть возможность проехать зайцем. Кондуктор только кричала: передавайте деньги за проезд, но самостоятельно передвигаться по переполненному вагону отказывалась. Сразу за мостом Свободы Петр соскочил с трамвая на повороте на Боткинскую, навстречу шел 20-й трамвай, который он пропустил, а затем запрыгнул на заднюю площадку. Трамвай неторопливо постукивал колесами на стыках, и был 'наполовину пуст', поэтому избежать приобретения билета не удалось. Пришлось показывать ученический билет и платить 20 копеек на следующей остановке. Я ему уже успел 'сообщить' цель нашей поездки. Так как 'решение' принималось именно 'им', то возражений не последовало. Его маленькая хитрость: прикинуться зубрящим математику прилежным учеником, не проскочила, кондуктор был строг и суров, с деньгами пришлось расстаться. Наконец рощицы несколько отступили, появилась солидная стена из красного кирпича, с навешенной сверху проволокой, что-то вроде тюрьмы.

Затем двое суток за окном лил дождь. Петр даже начал жалеть, что не поехал в Ялту, хотя и там еще купаться холодно. Наконец, утреннее солнце разбудило его, и в распахнутое окно пахнуло летом. Убедившись, что термометр перевалил за 25, к двум часам он начал чистить белые ботинки, отглаживать белые брюки и китель, который он носил с белым шарфом из парашютного шелка под стойкой. Орденов и медалей не было, обошлись значками ГТО и Ворошиловский стрелок. Еще в Ейске он провернул одно дельце, и в его командирскую книжку был вписан номер пистолета отца, и заверен печатью воинской части 13820. Поэтому Петр расстегнул тренчики от кобуры с полученным ТТ, и подвесил на них старинный добротный 'комиссарский' маузер с личной подписью И. Ст. Он добавлял 'солидности' вчерашнему курсанту и школьнику. Такие тщательные сборы, естественно, привлекли мое внимание, но я не вмешивался, тем более, что старый пистолет был вытащен из кобуры, разобран, вычищен и смазан. Из трамваев от выбрал 'пятерку', которая свернула на мост лейтенанта Шмидта, и через некоторое время остановилась возле Мариинского театра. Лейтенант направил свои стопы в сторону, которую я никак не ожидал: он подошел к консерватории. Не замечал у него любви к музыке. По дороге был приобретен какой-то веник. Он, явно, кого-то ждал. Дело чуть не испортил комендантский патруль, но обошлось только проверкой документов, хотя капитан-лейтенант несколько раз неодобрительно посматривал на 'маузер', но, обнаружив соответствующую запись в командирской книжке, отдал честь и пожелал успехов. Тут из дверей консерватории вышла девушка в легком платьице, носочках и светлых туфельках на небольшом каблучке. Она едва протиснулась в дверь, так как у нее в руках был футляр со здоровенной скрипкой, виолончелью. Этого нам только и не хватало для полноты ощущений. У девушки явно прослеживаются польские или белорусские гены: светловолосая, нос с легкой горбинкой, даже не голубые, а ярко-синие глаза, сухие тонкие губы. Петр оторвался от памятника и направился к ней. Они, оказывается знакомы! Подарив веник, Петр ухватился за рукоятку футляра. Вообще-то, на ремне за спиной ее тащить проще. Называл он ее Летта. Пара приняла легкомысленное предложение Петра прогуляться пешком, так как давно не виделись. Они вышли по Майорова на Мойку и пошли по нечетной стороне в сторону Невского. Здесь 'недалеко' это примерно пара километров. Пару раз Петр находил предлог, чтобы остановиться и поставить чертову виолончель на камень набережной. Они прошли ЛЭИС, и остановились у подъезда, украшенного четырьмя сидящими львами. Напротив находился парк, скрывавший кузницу жен командного состава ВМФ — педагогический институт имени Герцена. Неловкая заминка, девушка перестала рассказывать о ричекарах Доменико Габриелли, и о составе нового камерного оркестра, перехватила инструмент в свои руки, чуточку помялась и предложила испить чаю. Вот только папа болеет, поэтому возможны казусы.

— Он у меня профессор, и не любит военных, хотя и сам был когда-то военным.

Они поднялись на третий этаж, с инструментом в лифт они не влезали. Девушка покрутила звоночек, и дверь открыла дородная женщина в фартуке.

— Мариша, это мой друг Петр, сделайте нам чаю. Петр, вот тапочки, проходите в столовую, я сейчас.

В столовой вся мебель была белой, и очень массивной. Еще до появления Летты, туда вошла Мариша, которая вкатила небольшой столик на колесиках, и поставила на стол большой и маленький круглые фарфоровые чайники, сахарницу, варенницу, расставила чашки из китайского фарфора, масленку, разложила столовые приборы из старинного серебра. Все делалось быстро и молча. Никаких изучающих взглядов. Ей — лет шестьдесят, плюс-минус. Движения отточенные, профессиональные. Даже чашки не звякали. Вошел курчавый, весь седой, короткостриженый мужчина в китайском, украшенном драконами, халате. У него был немного смешной нос, уточкой, и 'борцовские' низко посаженные уши. Неприятное выражение создавали близко и глубоко посаженные глаза. Выражение лица было болезненным и злобным. На вид ему было больше 50-ти, стариком он не был. Петр встал, и представился:

— Лейтенант Ночных, Петр.

— Михаил Александрович. Здравствуйте, лейтенант.

— Папочка! Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, Летта, немного получше.

— Давайте пить чай.

Отец Летты сел на стул, не придвигая его к столу, на самый кончик, положил обе руки на стол, но не на локти, а чуть ниже, раскрыл масленку, и начал намазывать тонким слоем сливочное масло. Наколол двузубой вилкой пару ломтиков твердого сыра, и положил это на бутерброд. Отхлебнув чая, и тщательно прожевав откушенный кусок бутерброда, неожиданно спросил у дочери:

— А с каких пор ты стала интересоваться военными?

— Мы познакомились до того, как Петр стал летчиком.

— Вот и дай ему от ворот поворот. В авиаторы идут какие-то примитивные люди, амебы. Их интересуют только три вещи: ручка, случка и получка. При этом вечно просят: дайте нам то, се, пятое, десятое.

— Амебы размножаются делением, товарищ профессор. Их случка интересовать не может. Позвольте спросить: что ж вы такое преподаете, что у вас авиаторы что-то просят?

— Радиотехнику.

— А! Действительно просим, а нам присылают РСИ-3, вместо РСИ-3М, хотя это изобретение авиаторов, а не радиотехников. Я, пожалуй, пойду, засиделся.