|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 20
Бумага за подписью начальника ОВД надежней цепного пса и отцовского амулета. Я ощутил это на себе, поскольку остался совсем один в этом опостылевшем доме. Сашкина гоп-компания перебралась на новую хату. Что касается тех, кто в теме, то Контур уехал в санэпидстанцию, Угор на кладбище, а сам "предводитель дворянства" убыл неизвестно куда: снять кассу, и чего-то там проконтролировать. От стойкого запаха яблок уже начинало тошнить. Я вышел во двор, присел на завалинку покурить. Мелкий надоедливый дождик брал меня на измор. Последнее время в природе все чаще случаются приступы осени. Это к первому снегу.
Значит, пора на юг.
Я перебрался в сарай, обнял свой некрашеный гроб и задумался. Ближайшие перспективы не радовали. Сегодня же вечером меня запечатают в цинковый ящик. Тело погрузится в сон, своенравный разум выйдет на Путь Прави и обретет истинную свободу. Хватило бы сил, чтобы вернуться.
Я забрался в просторную домовину, устроился поудобней, и ушел по сверкающему лучу к границе звездного неба, туда, где мерцает в ночи осевое созвездие Мироздания.
...Пустота наполняется синью и приходит в движение, становится гигантской мозаикой с белизной по краям разлома. Время ускоряет свой бег...
— Антон, ты что, охренел?
Испуганный Сашка колотит меня по щекам. Глаза у него, как у бешенного таракана.
Увидев, что я очнулся, Мордан замысловато выругался и вытер холодный пот.
— Нашел, идиот, время... шутки свои шутить!
Он долго и возмущенно молол какую-то чушь, а я постепенно пришел в себя, вылез из гроба, отнял у него бутылку какого-то пойла, и выхлестал из горла.
Дождавшись от меня осмысленных действий, Сашка повеселел и стал по-хозяйски осматривать мою домовину.
— Хочешь, я ее бархатом обобью, чтоб в щели не дуло? — спросил он подсевшим голосом.
— Типа того, что пора?
— Угу, самое время в Мурмаши пробираться, ближе к аэропорту. Там и кладбище рядом. Санитарный врач будет сегодня работать до двух, если раньше не вырубится. Так что надо готовиться.
— От меня что-нибудь надо?
— Крышку придется гвоздями заколотить... для пущего правдоподобия. Сам понимаешь, покойников реже обыскивают. Тебе это правда по барабану, или на всякий случай, дырочек насверлить? Если оббить бархатом, незаметно.
— Не то что бы очень по барабану, но жить можно.
— Вот и хорошо. И мне как-то спокойнее будет. Ты пока собирай манатки, да покури напоследок. Сигаретка, да ежели под кружечку пива, знаешь, как успокаивает? — Сашка задумался и вдруг, похабненько так, загыгыкал, — А что, интересно, ты будешь делать, ежели по малой нужде приспичит?
Тоже мне, тонкий знаток физиологии.
— Ты лучше скажи, куда заныкал мои погремушки? — наехал я на него. — Где арсенал, где деньги, что я из гостиницы приволок? Ты их случайно не приватизировал?
Сашка засуетился:
— Посмотри за углом, под поленницей. Стоп... машина пришла, слышишь, сигналит? Знаешь что, возьми лучше мой ПБ — очень надежная пушка. Забирай насовсем, дарю. А деньги... сколько надо я сейчас из кармана выну.
Я сунул в карман пиджака липовый паспорт. Пистолет, и две запасные обоймы положил под подушку. На первое время хватит. Там, куда мне надо попасть, очень много оружия — в буквальном смысле, валяется под ногами. Были бы деньги, да немного удачи.
Крышка гроба водрузилась на штатное место, молоток застучал по шляпкам гвоздей, "пожитки" уложены. Пачка зелени, блок сигарет, кевларовая рубашка — вот и все, что уносит в последний путь современный покойник.
На погост меня привезли в закрытом гробу. Я плыл над скорбной процессией и мысленно прощался с этим северным городом. Правда, ехали мы по самым безлюдным улицам, далеко стороной обходили Сашкиных друзей и знакомых. Люди, они ведь, в какой-то мере, страшнее милиции. Как начнут приставать: кто да когда? Оно ему надо, как ежику сенокосилка, а туда же. И ведь не объяснишь никому, что в жизни бывают моменты, когда дешевле не видеть, не слышать, а еще лучше — не знать.
Главный санитарный врач был на хорошем взводе, но дело свое знал. Для начала, "пока рука ходит", подмахнул все бумаги. Потом приступил к таинству: расставил бутылки, стаканы, большими "шматками" нарезал сало, "раздербанил" руками краюху хлеба.
— У нас самолет, — заикнулся было Мордан, но тут же осекся под сумрачным взором прозрачных глаз.
— Ты это... не лотошись! Жить не спеши. К своему самолету ты успеешь всегда. Нужно же человека проводить в последний путь, по христианским канонам?
Из мрачной сторожки, похожей на склеп, выдвинулась бригада. Приблизилась медленно и печально. Все, как один, не трезвые и не пьяные. Покачиваясь, как призраки, они разобрали стаканы. Выпили не чокаясь и не морщась.
Здесь каждый солдат знал свой маневр. Мою домовину загрузили в деревянный контейнер. Его, в свою очередь, упаковали в цинковый ящик. Щели и стыки тщательно пропаяли, чтоб не воняло и, опять же, оббили деревом. Таковы правила. В каждом авиалайнере есть специальный отсек для перевозки покойников. Об этом знают, наверное, все, но мало кому приходилось числиться в накладной в качестве груза.
Все прошло, как я и задумывал. Покойник, если, конечно, он не товарищ Сталин, очень почитаемый в миру человек. Он даже в чем-то сродни действующему главе государства. Ни того ни другого не станет обыскивать самый дотошный мент. Есть, правда, одно небольшое различие: о генсеках и прочих народных избранниках хорошо говорят только при жизни. О покойниках — наоборот.
Наш самолет прорвал облака, углубился в ночное небо. Мордан, как всегда, неплохо устроился. Полулежит в мягком кресле у самого хвостового отсека, изображает из себя скорбящего родственника. Стюардессы его жалеют, утешают как маленького. Одна принесла стакан минералки, другая — таблетки от сердца. А он через тонкую трубочку вторую бутылку досасывает. Самое время подшутить над сердешным: под крыльями полнолунье — время оборотней, упырей и прочей нечистой силы. Вот только, боюсь, на корпус его пробьет от полноты ощущений. Ведь Сашка — типичный продукт своего времени: сказали на муху "вертолет" — значит, вертолет, сел и полетел.
Столкнувшись с чем-то необъяснимым, он это что-то в уме упрощает, ищет знакомый аналог. Я для него — экстрасенс, телепат, фокусник. Спроси его кто-нибудь: где Антон? Он ответит без задней мысли: "В гробу припухает, бьет рекорды Гудини". А на другие уточняющие вопросы у него заготовлен универсальный ответ: "А хрен его знает...".
Мне так даже спокойней. Ничего не нужно выдумывать. Да и нет подходящих слов, чтобы все ему объяснить. Я нигде и везде, вне тела и времени. Я — свободный невидимый разум, для которого "век" и "мгновение" — две пылинки Космической Вечности.
Ростов из-за погоды не принимал. Наш самолет повернули на Минеральные Воды и оттащили в дальний конец летного поля. Зачем, почему? — того пассажирам не объяснили, не посчитали нужным. Спросонья никто ничего не понял. Бардак — он в России как первый снег — его никогда не ждут, но всегда принимают за норму.
Первые полчаса люди слонялись по аэропорту, не зная, куда себя деть. Потом начались шевеления: одни получали багаж, ловили такси или частника. Другие мечтали дожить до утра, купить билеты на пригородный автобус и продолжить путешествие по земле.
Так было во все времена. Люди вечно куда-то спешат. Но желания и возможности тех, кто скопился в аэропорту, больше не совпадали — бывшее советское общество уже поделилось на богатых и бедных, и общественный вес каждого гражданина напрямую зависел от трех основных составляющих: толщины кошелька, наличия нужных связей и личных амбиций. Из них
неимущие — самые упертые люди. Из каждого потраченного рубля всегда хотят выжать по максимуму. Они, в основном, и ломились в билетную кассу:
— У меня на руках билет до Ростова. Ваша обязанность доставить меня туда. Как это невозможно? На какие, простите, шиши я доберусь домой? Тогда оплатите мне неустойку. У нас, слава Богу, рынок.
Дежурный по аэропорту запер свой кабинет изнутри. Кассирша пила сердечные капли, но место "в окопе" не покидала.
— Товарищи, отойдите от кассы! — громко кричала она, по старой советской привычке пытаясь давить на сознательность, — у нас форс-мажор! На сегодня все рейсы отменены, или задерживаются.
В чем причина? — она и сама не знала, но чувствовала душой, что случилось что-то серьезное. Ей было очень плохо, а Мордану — еще хуже. Цинковый ящик с покойником это не чемодан, его не засунешь в багажник такси, а в месте, где человек появился впервые, с кондачка не найдешь даже сортира. Вот он и умчался куда-то звонить, что-то там утрясать. Я его отпустил, не полез в душу, не стал напоминать о себе.
Нельзя сказать, чтобы я волновался или злорадствовал. Жизнь вне тела довольно пресна. У чистого разума нет эмоций. Он беспристрастен. Так что я, в то же время, не совсем я — отстраненно взираю на происходящее, регистрирую факты. По старой привычке иногда про себя отмечаю: вот тут бы я посмеялся, вот это должно быть грустно, а здесь вот, можно и возмутиться. Но не смеюсь, не грущу, не психую. В общем, не человек, а соленая рыба.
Зато у Мордана эмоций хоть отбавляй. Все у него пошло кувырком. Три человека из его разношерстной бригады были уже в Ростове. У них все готово: машина стоит в аэропорту, ждет приземления борта. Водитель нервничает, начинает требовать неустойку. Ну, как тут не подавать сигналы тревоги? Я хотел было мотануться в Ростов, прояснить для себя ситуацию, но что-то не отпустило. Какое-то черное излучение. Кажется, где-то поблизости бродит страх.
Беда никогда не приходит одна. Ее сопровождает милиция. И чем больше беда — тем "почетней" эскорт. А тут! Аэропорт был оцеплен в считанные минуты. Всех, кто там был — пассажиров, встречающих, провожающих — согнали в зал ожидания. Вторым эшелоном пошел спецназ — крутые ребята в черных намордниках. Их всегда отличишь по множеству признаков, хотя бы по манере передвигаться. А уже вслед за ними выдвинулись снайпера: аккуратные, как хирурги, с зачехленными СВД за спиной. Ни стука, ни звука, ни щелканья челюстей. Шаг, два — и люди пропали, растворились в рассветном воздухе.
Опа-чки! — подумалось в первый момент, — здравствуйте, хлопцы, не по мою ли вы душу? Да нет, так встречают только вора в законе да кремлевского завсегдатая, если конечно, это не одно и то же лицо.
Последними подкатили машины с мигалками. Робко так подкатили и скромно приткнулись у края летного поля. Номера, как на ватерклозетах: вместо цифр сплошные нули, а ведут себя так, будто бы не они хозяева этой жизни. По периметру этой своры встала охрана — бесстрастные морды, тяжелые челюсти и черные пиджаки с оттопыренными карманами. Судя по их количеству, что-то произошло, или может произойти. Что-то из ряда вон выходящее. То, что заставило сбиться в круг очень серьезных людей. Столько генеральских мундиров я видел лишь на парадах. Но там они были в центре внимания, а здесь стояли в сторонке и отрешенно встречали рассвет. Люди в гражданской одежде —
они же — носители денег и власти, тоже чувствовали себя неуютно включившись в непривычный для себя, режим ожидания.
Весь город тоже в тревоге замер. И его прибирал к рукам страх. На площади, прилегающей к аэропорту, вдруг не стало машин. Даже улицы, впадающие в нее, вмиг опустели. На перекрестки встали регулировщики. Подчиняясь приказу, они давали зеленую улицу старенькому ЛИАЗу — рейсовому автобусу с табличкой на лобовом стекле "Осторожно, дети!"
Мордан, тем временем, разбирался с милицией: совал, как козырные карты, билет до Ростова, документы на гроб и на тело, отстаивал свое право быть ближе к центру событий. Седой капитан со всеми бумагами ознакомился, не забыл посмотреть и паспорт. Потом стрельнул закурить и с тоскою сказал:
— Иди отсюда, мужик. Иди, пока цел. Тут такое творится!
* * *
В толпе прозвучало слово "заложники" и несколько раз — "дети". Да, такого еще я не видел, что называется, докатились! Не грех и полюбопытствовать.
Автобус вел потемневший от злобы шофер — худощавый мужик лет сорока пяти, с короткой седой стрижкой и тоской в запавших глазах. У него болела жена, давно закончилось курево, и от этого было еще тоскливей. "Эх, если б не малыши!" — на волнах бессильной ненависти крутилось в его голове. Дальше этого мысли не шли. Последние час-полтора он хлебнул полной чашей до тошноты, до блевотины. Хлебнул такого дерьма, что близкая смерть не казалась уже самым плохим исходом. В возможность успешного штурма он не верил. Как не верят нормальные люди в бабу Ягу, летающие тарелки, вменяемость власти и всеобщее светлое будущее. Не верил он также тому, что бандитов так просто отпустят. В зеркале заднего вида прыгала морда боевика, что сидел за спиной шофера в кресле кондуктора, сжимая в правой руке двуствольный обрез охотничьего ружья. Он следил за дорогой и реакциями водителя, контролировал все эмоции его, все движения и даже выражение глаз. Заподозрив на ровном месте что-то неладное, кричал, срываясь на визг:
— Спокойно мужик, спокойно! Не ссы в компот: сделаешь, как я сказал, жить будешь долго.
— Заткнись! — оборвал его бородач в камуфляжном костюме, которому порядком поднадоела эта бесконечная мантра, — и запомни, Мовлат, пока все не закончится, никакой наркоты. Аллах сегодня обдолбанных не принимает.
Бородач сидел на четвертом сидении справа. Он только что закончил переговоры по спутниковому телефону и, судя по выражению глаз, был доволен их результатом. Милицейская рация шипела у него на груди и работала на оперативной волне.
Идущая впереди машина с мигалкой резко притормозила, запоздало показав поворот. Бородач тут же отреагировал.
— Эй, ты, — произнес он с презрением в голосе, — как тебя там? Салман беспокоит. Сколько можно тебе говорить, не дури, детей пожалей, да? Или твоих тут нет?
Подельники подобострастно заржали. Да, это без сомнения лидер.
А было их всего пятеро. Пятеро вооруженных громил, готовых отнять жизни у двадцати маломерных детишек и полумертвой от страха женщины. Водила не в счет, он на своем веку достаточно покуролесил. Но будет такая необходимость — уберут и его. Им все равно, лишь бы выжить, вырваться из замкнутого пространства, куда они сами себя загнали. Ведь если б им дали возможность прожить сначала вчерашний день, они б на такое уже не пошли.
— Ты деньги на выкуп собрал? — продолжал изгаляться Салман. — Смотри, номера купюр не забудь записать. А я сделаю так, чтобы ты этими же деньгами зарплату в правительстве получил. Что значит, не успевают? Я сказал, никаких отсрочек! Э, Яхъя, открывай канистры с бензином! Что? То-то же!
Худощавый Яхъя оскаблился, обнажив полный рот железных зубов, но с места не стронулся и к канистрам не прикоснулся. Звериным нутром почувствовал, что это еще не приказ. А вот белобрысый пацан не выдержал, всхлипнул. Дети существа легковерные, не понимают военных хитростей. К нему тот час же бросилась воспиталка. Зашептала на ухо слова... нежные, ласковые, безумные. Остальные детишки сидели молча, с застывшими взглядами, неподвижными белыми лицами. И в каждом сердчишке горела свеча: "Если я буду сидеть и молчать, то эти строгие дяди, может быть, меня не убьют".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
