|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 20
Бумага за подписью начальника ОВД надежней цепного пса и отцовского амулета. Я ощутил это на себе, поскольку остался совсем один в этом опостылевшем доме. Сашкина гоп-компания перебралась на новую хату. Что касается тех, кто в теме, то Контур уехал в санэпидстанцию, Угор на кладбище, а сам "предводитель дворянства" убыл неизвестно куда: снять кассу, и чего-то там проконтролировать. От стойкого запаха яблок уже начинало тошнить. Я вышел во двор, присел на завалинку покурить. Мелкий надоедливый дождик брал меня на измор. Последнее время в природе все чаще случаются приступы осени. Это к первому снегу.
Значит, пора на юг.
Я перебрался в сарай, обнял свой некрашеный гроб и задумался. Ближайшие перспективы не радовали. Сегодня же вечером меня запечатают в цинковый ящик. Тело погрузится в сон, своенравный разум выйдет на Путь Прави и обретет истинную свободу. Хватило бы сил, чтобы вернуться.
Я забрался в просторную домовину, устроился поудобней, и ушел по сверкающему лучу к границе звездного неба, туда, где мерцает в ночи осевое созвездие Мироздания.
...Пустота наполняется синью и приходит в движение, становится гигантской мозаикой с белизной по краям разлома. Время ускоряет свой бег...
— Антон, ты что, охренел?
Испуганный Сашка колотит меня по щекам. Глаза у него, как у бешенного таракана.
Увидев, что я очнулся, Мордан замысловато выругался и вытер холодный пот.
— Нашел, идиот, время... шутки свои шутить!
Он долго и возмущенно молол какую-то чушь, а я постепенно пришел в себя, вылез из гроба, отнял у него бутылку какого-то пойла, и выхлестал из горла.
Дождавшись от меня осмысленных действий, Сашка повеселел и стал по-хозяйски осматривать мою домовину.
— Хочешь, я ее бархатом обобью, чтоб в щели не дуло? — спросил он подсевшим голосом.
— Типа того, что пора?
— Угу, самое время в Мурмаши пробираться, ближе к аэропорту. Там и кладбище рядом. Санитарный врач будет сегодня работать до двух, если раньше не вырубится. Так что надо готовиться.
— От меня что-нибудь надо?
— Крышку придется гвоздями заколотить... для пущего правдоподобия. Сам понимаешь, покойников реже обыскивают. Тебе это правда по барабану, или на всякий случай, дырочек насверлить? Если оббить бархатом, незаметно.
— Не то что бы очень по барабану, но жить можно.
— Вот и хорошо. И мне как-то спокойнее будет. Ты пока собирай манатки, да покури напоследок. Сигаретка, да ежели под кружечку пива, знаешь, как успокаивает? — Сашка задумался и вдруг, похабненько так, загыгыкал, — А что, интересно, ты будешь делать, ежели по малой нужде приспичит?
Тоже мне, тонкий знаток физиологии.
— Ты лучше скажи, куда заныкал мои погремушки? — наехал я на него. — Где арсенал, где деньги, что я из гостиницы приволок? Ты их случайно не приватизировал?
Сашка засуетился:
— Посмотри за углом, под поленницей. Стоп... машина пришла, слышишь, сигналит? Знаешь что, возьми лучше мой ПБ — очень надежная пушка. Забирай насовсем, дарю. А деньги... сколько надо я сейчас из кармана выну.
Я сунул в карман пиджака липовый паспорт. Пистолет, и две запасные обоймы положил под подушку. На первое время хватит. Там, куда мне надо попасть, очень много оружия — в буквальном смысле, валяется под ногами. Были бы деньги, да немного удачи.
Крышка гроба водрузилась на штатное место, молоток застучал по шляпкам гвоздей, "пожитки" уложены. Пачка зелени, блок сигарет, кевларовая рубашка — вот и все, что уносит в последний путь современный покойник.
На погост меня привезли в закрытом гробу. Я плыл над скорбной процессией и мысленно прощался с этим северным городом. Правда, ехали мы по самым безлюдным улицам, далеко стороной обходили Сашкиных друзей и знакомых. Люди, они ведь, в какой-то мере, страшнее милиции. Как начнут приставать: кто да когда? Оно ему надо, как ежику сенокосилка, а туда же. И ведь не объяснишь никому, что в жизни бывают моменты, когда дешевле не видеть, не слышать, а еще лучше — не знать.
Главный санитарный врач был на хорошем взводе, но дело свое знал. Для начала, "пока рука ходит", подмахнул все бумаги. Потом приступил к таинству: расставил бутылки, стаканы, большими "шматками" нарезал сало, "раздербанил" руками краюху хлеба.
— У нас самолет, — заикнулся было Мордан, но тут же осекся под сумрачным взором прозрачных глаз.
— Ты это... не лотошись! Жить не спеши. К своему самолету ты успеешь всегда. Нужно же человека проводить в последний путь, по христианским канонам?
Из мрачной сторожки, похожей на склеп, выдвинулась бригада. Приблизилась медленно и печально. Все, как один, не трезвые и не пьяные. Покачиваясь, как призраки, они разобрали стаканы. Выпили не чокаясь и не морщась.
Здесь каждый солдат знал свой маневр. Мою домовину загрузили в деревянный контейнер. Его, в свою очередь, упаковали в цинковый ящик. Щели и стыки тщательно пропаяли, чтоб не воняло и, опять же, оббили деревом. Таковы правила. В каждом авиалайнере есть специальный отсек для перевозки покойников. Об этом знают, наверное, все, но мало кому приходилось числиться в накладной в качестве груза.
Все прошло, как я и задумывал. Покойник, если, конечно, он не товарищ Сталин, очень почитаемый в миру человек. Он даже в чем-то сродни действующему главе государства. Ни того ни другого не станет обыскивать самый дотошный мент. Есть, правда, одно небольшое различие: о генсеках и прочих народных избранниках хорошо говорят только при жизни. О покойниках — наоборот.
Наш самолет прорвал облака, углубился в ночное небо. Мордан, как всегда, неплохо устроился. Полулежит в мягком кресле у самого хвостового отсека, изображает из себя скорбящего родственника. Стюардессы его жалеют, утешают как маленького. Одна принесла стакан минералки, другая — таблетки от сердца. А он через тонкую трубочку вторую бутылку досасывает. Самое время подшутить над сердешным: под крыльями полнолунье — время оборотней, упырей и прочей нечистой силы. Вот только, боюсь, на корпус его пробьет от полноты ощущений. Ведь Сашка — типичный продукт своего времени: сказали на муху "вертолет" — значит, вертолет, сел и полетел.
Столкнувшись с чем-то необъяснимым, он это что-то в уме упрощает, ищет знакомый аналог. Я для него — экстрасенс, телепат, фокусник. Спроси его кто-нибудь: где Антон? Он ответит без задней мысли: "В гробу припухает, бьет рекорды Гудини". А на другие уточняющие вопросы у него заготовлен универсальный ответ: "А хрен его знает...".
Мне так даже спокойней. Ничего не нужно выдумывать. Да и нет подходящих слов, чтобы все ему объяснить. Я нигде и везде, вне тела и времени. Я — свободный невидимый разум, для которого "век" и "мгновение" — две пылинки Космической Вечности.
Ростов из-за погоды не принимал. Наш самолет повернули на Минеральные Воды и оттащили в дальний конец летного поля. Зачем, почему? — того пассажирам не объяснили, не посчитали нужным. Спросонья никто ничего не понял. Бардак — он в России как первый снег — его никогда не ждут, но всегда принимают за норму.
Первые полчаса люди слонялись по аэропорту, не зная, куда себя деть. Потом начались шевеления: одни получали багаж, ловили такси или частника. Другие мечтали дожить до утра, купить билеты на пригородный автобус и продолжить путешествие по земле.
Так было во все времена. Люди вечно куда-то спешат. Но желания и возможности тех, кто скопился в аэропорту, больше не совпадали — бывшее советское общество уже поделилось на богатых и бедных, и общественный вес каждого гражданина напрямую зависел от трех основных составляющих: толщины кошелька, наличия нужных связей и личных амбиций. Из них
неимущие — самые упертые люди. Из каждого потраченного рубля всегда хотят выжать по максимуму. Они, в основном, и ломились в билетную кассу:
— У меня на руках билет до Ростова. Ваша обязанность доставить меня туда. Как это невозможно? На какие, простите, шиши я доберусь домой? Тогда оплатите мне неустойку. У нас, слава Богу, рынок.
Дежурный по аэропорту запер свой кабинет изнутри. Кассирша пила сердечные капли, но место "в окопе" не покидала.
— Товарищи, отойдите от кассы! — громко кричала она, по старой советской привычке пытаясь давить на сознательность, — у нас форс-мажор! На сегодня все рейсы отменены, или задерживаются.
В чем причина? — она и сама не знала, но чувствовала душой, что случилось что-то серьезное. Ей было очень плохо, а Мордану — еще хуже. Цинковый ящик с покойником это не чемодан, его не засунешь в багажник такси, а в месте, где человек появился впервые, с кондачка не найдешь даже сортира. Вот он и умчался куда-то звонить, что-то там утрясать. Я его отпустил, не полез в душу, не стал напоминать о себе.
Нельзя сказать, чтобы я волновался или злорадствовал. Жизнь вне тела довольно пресна. У чистого разума нет эмоций. Он беспристрастен. Так что я, в то же время, не совсем я — отстраненно взираю на происходящее, регистрирую факты. По старой привычке иногда про себя отмечаю: вот тут бы я посмеялся, вот это должно быть грустно, а здесь вот, можно и возмутиться. Но не смеюсь, не грущу, не психую. В общем, не человек, а соленая рыба.
Зато у Мордана эмоций хоть отбавляй. Все у него пошло кувырком. Три человека из его разношерстной бригады были уже в Ростове. У них все готово: машина стоит в аэропорту, ждет приземления борта. Водитель нервничает, начинает требовать неустойку. Ну, как тут не подавать сигналы тревоги? Я хотел было мотануться в Ростов, прояснить для себя ситуацию, но что-то не отпустило. Какое-то черное излучение. Кажется, где-то поблизости бродит страх.
Беда никогда не приходит одна. Ее сопровождает милиция. И чем больше беда — тем "почетней" эскорт. А тут! Аэропорт был оцеплен в считанные минуты. Всех, кто там был — пассажиров, встречающих, провожающих — согнали в зал ожидания. Вторым эшелоном пошел спецназ — крутые ребята в черных намордниках. Их всегда отличишь по множеству признаков, хотя бы по манере передвигаться. А уже вслед за ними выдвинулись снайпера: аккуратные, как хирурги, с зачехленными СВД за спиной. Ни стука, ни звука, ни щелканья челюстей. Шаг, два — и люди пропали, растворились в рассветном воздухе.
Опа-чки! — подумалось в первый момент, — здравствуйте, хлопцы, не по мою ли вы душу? Да нет, так встречают только вора в законе да кремлевского завсегдатая, если конечно, это не одно и то же лицо.
Последними подкатили машины с мигалками. Робко так подкатили и скромно приткнулись у края летного поля. Номера, как на ватерклозетах: вместо цифр сплошные нули, а ведут себя так, будто бы не они хозяева этой жизни. По периметру этой своры встала охрана — бесстрастные морды, тяжелые челюсти и черные пиджаки с оттопыренными карманами. Судя по их количеству, что-то произошло, или может произойти. Что-то из ряда вон выходящее. То, что заставило сбиться в круг очень серьезных людей. Столько генеральских мундиров я видел лишь на парадах. Но там они были в центре внимания, а здесь стояли в сторонке и отрешенно встречали рассвет. Люди в гражданской одежде —
они же — носители денег и власти, тоже чувствовали себя неуютно включившись в непривычный для себя, режим ожидания.
Весь город тоже в тревоге замер. И его прибирал к рукам страх. На площади, прилегающей к аэропорту, вдруг не стало машин. Даже улицы, впадающие в нее, вмиг опустели. На перекрестки встали регулировщики. Подчиняясь приказу, они давали зеленую улицу старенькому ЛИАЗу — рейсовому автобусу с табличкой на лобовом стекле "Осторожно, дети!"
Мордан, тем временем, разбирался с милицией: совал, как козырные карты, билет до Ростова, документы на гроб и на тело, отстаивал свое право быть ближе к центру событий. Седой капитан со всеми бумагами ознакомился, не забыл посмотреть и паспорт. Потом стрельнул закурить и с тоскою сказал:
— Иди отсюда, мужик. Иди, пока цел. Тут такое творится!
* * *
В толпе прозвучало слово "заложники" и несколько раз — "дети". Да, такого еще я не видел, что называется, докатились! Не грех и полюбопытствовать.
Автобус вел потемневший от злобы шофер — худощавый мужик лет сорока пяти, с короткой седой стрижкой и тоской в запавших глазах. У него болела жена, давно закончилось курево, и от этого было еще тоскливей. "Эх, если б не малыши!" — на волнах бессильной ненависти крутилось в его голове. Дальше этого мысли не шли. Последние час-полтора он хлебнул полной чашей до тошноты, до блевотины. Хлебнул такого дерьма, что близкая смерть не казалась уже самым плохим исходом. В возможность успешного штурма он не верил. Как не верят нормальные люди в бабу Ягу, летающие тарелки, вменяемость власти и всеобщее светлое будущее. Не верил он также тому, что бандитов так просто отпустят. В зеркале заднего вида прыгала морда боевика, что сидел за спиной шофера в кресле кондуктора, сжимая в правой руке двуствольный обрез охотничьего ружья. Он следил за дорогой и реакциями водителя, контролировал все эмоции его, все движения и даже выражение глаз. Заподозрив на ровном месте что-то неладное, кричал, срываясь на визг:
— Спокойно мужик, спокойно! Не ссы в компот: сделаешь, как я сказал, жить будешь долго.
— Заткнись! — оборвал его бородач в камуфляжном костюме, которому порядком поднадоела эта бесконечная мантра, — и запомни, Мовлат, пока все не закончится, никакой наркоты. Аллах сегодня обдолбанных не принимает.
Бородач сидел на четвертом сидении справа. Он только что закончил переговоры по спутниковому телефону и, судя по выражению глаз, был доволен их результатом. Милицейская рация шипела у него на груди и работала на оперативной волне.
Идущая впереди машина с мигалкой резко притормозила, запоздало показав поворот. Бородач тут же отреагировал.
— Эй, ты, — произнес он с презрением в голосе, — как тебя там? Салман беспокоит. Сколько можно тебе говорить, не дури, детей пожалей, да? Или твоих тут нет?
Подельники подобострастно заржали. Да, это без сомнения лидер.
А было их всего пятеро. Пятеро вооруженных громил, готовых отнять жизни у двадцати маломерных детишек и полумертвой от страха женщины. Водила не в счет, он на своем веку достаточно покуролесил. Но будет такая необходимость — уберут и его. Им все равно, лишь бы выжить, вырваться из замкнутого пространства, куда они сами себя загнали. Ведь если б им дали возможность прожить сначала вчерашний день, они б на такое уже не пошли.
— Ты деньги на выкуп собрал? — продолжал изгаляться Салман. — Смотри, номера купюр не забудь записать. А я сделаю так, чтобы ты этими же деньгами зарплату в правительстве получил. Что значит, не успевают? Я сказал, никаких отсрочек! Э, Яхъя, открывай канистры с бензином! Что? То-то же!
Худощавый Яхъя оскаблился, обнажив полный рот железных зубов, но с места не стронулся и к канистрам не прикоснулся. Звериным нутром почувствовал, что это еще не приказ. А вот белобрысый пацан не выдержал, всхлипнул. Дети существа легковерные, не понимают военных хитростей. К нему тот час же бросилась воспиталка. Зашептала на ухо слова... нежные, ласковые, безумные. Остальные детишки сидели молча, с застывшими взглядами, неподвижными белыми лицами. И в каждом сердчишке горела свеча: "Если я буду сидеть и молчать, то эти строгие дяди, может быть, меня не убьют".
Яхъя опять ухмыльнулся. В его голове тяжело заворочалась и трудно оформилась мысль: "Вот как надо детей воспитывать! Всего один раз сказал: кто будет пищать — мозги топором вышибу — и сразу подействовало!"
Ну что же, расклад мне понятен. На месте спецназа я бы не рисковал штурмовать этот автобус. Маленькая оплошность. или случайность — и всех поглотит жертвенный факел. Людям Салмана терять нечего. Их жизнь дешевле патрона. Не поймают менты — растерзает толпа. Единственный путь к спасению — аэропорт. Больше суток они на нервах, без горячей еды, нормального сна, полноценной дозы. Любой на их месте давно бы сорвался с катушек. А они еще держатся.
Бедный дети! Вдруг кто-нибудь из них попросит воды, заплачет, попросится в туалет? Да просто не во время подвернется под горячую руку? Тогда любой из бандитов может не выдержать.
Нет, подвернется удобный случай, я этого саблезубого обязательно грохну, думал я, отыскивая Мордана.
Как и любой проныра, Сашка быстренько разобрался, откуда на юге такое количество "сучьих" зон. Все дело в менталитете. Здешние люди с детства не привыкли работать. Зачем им такие головняки, если можно безбедно существовать за счет отдыхающих? Есть у них и своя, особая "фишка": что-нибудь пообещать, не ударить пальцем о палец, но вести себя так, будто дело уже сделано: "Будь спокоен, братан, наша фирма хоронит только по первому разряду!"
На высшем воровском уровне, гостеприимство тоже своеобразное. Главный авторитет на халяву нажрался и упал в объятья Морфея. Сразу же объявилась его жена, пригрозила вызвать милицию:
— Прекратите спаивать Васю, или я позвоню, куда следует!
А Вася храпит да попердывает — вот сука! У него и кликуха собачья — Жуля.
Сашка, короче, оказался на улице, в изрядном подпитии, в полной растерянности. Он вновь ощутил себя беспомощным мальчуганом, забытым в вагоне скорого поезда. Было ему тогда, от силы, года четыре. Ехали к отцу в Ленинград: он, Наташка и мама. Ехали через всю страну, с далекого острова Сахалин. Шла вторая неделя пути. Корзинки с едой опустели, ходить в вагон-ресторан было накладно. И вот, на какой-то станции в районе Читы, мать ушла в привокзальный буфет. Сказала, что скоро вернется, только купит горячего. Потом поезд тронулся, пошел, набирая ход, но мамы в нем не было. Наташка орала в голос. Он, как мог, ее успокаивал, скрывая от младшей сестры свои слезы. Два одиноких сердца на просторах огромной страны... им не хватало разума, чтоб до конца осознать весь ужас произошедшего. Обнявшись, они рыдали целых двадцать минут, пока не нашлась пропажа. Мать успела шагнуть на подножку в самом конце поезда. Она вошла в купе, как ни в чем ни бывало, с дымящимся блюдом в руке.
Так безоглядно плакать Сашке больше не доводилось, даже когда он ее хоронил.
* * *
На самом краю взлетной площадки стоял транспортный самолет с опущенной аппарелью. Группа людей в камуфляжных костюмах суетилась вокруг него. Одни проникали внутрь через кабину пилота, другие — сквозь люки в днище авиалайнера. Черные маски парились от пота, но их командир был недоволен. Он снова и снова щелкал секундомером, бросал фуражку на землю и что-то горячо объяснял. И вот уже сам, ласточкой взмывал над бетонкой.
Что-то в его облике показалось мне очень знакомым. Крупный нос на кирпичного цвета лице, хищный взгляд из-под лохматых бровей... ба! да это Никита парашютист. Вот уж кого не чаял встретить живым!
— Перекур три минуты! — зычно крикнул Никита, или как его там? — Все свободны, кроме Черкашина.
— Ну, ты падла! — сказал, задыхаясь, тот самый, который кроме, снимая мокрую маску. — Мы уже по стольничку сбились тебе на венок, да, видать, не судьба. Вас с Борисом Николаевичем Ельциным, без хорошего кирпича на тот свет не отправишь.
— Слышь, Кандей, так что ж там случилось с моим парашютом? — между двумя затяжками, спросил мой старый знакомый.
— Комиссия разбиралась. Пришли к заключению, что заводской брак. Ты что, Никита, совсем ничего не помнишь?
— Не-а.
— Ну, ты даешь! — изумился Кандей. — Запаску твою завело за основу. Ну, думаю, ец, можно ожидать повышения. Ты, Никита, метров с пятидесяти летел, как кусок дерьма. Казенное имущество наземь сбрасывал, все в меня угодить норовил.
— Ты где в это время был?
— На КПП, обеспечивающим. Я это дело первым заметил. На патрульный "УАЗик" прыг — и вперед. Подъехали, ты вроде бы как живой. Руки-ноги на месте, башка не разбита. "Кандей, — говоришь, — воды!" Я фляжку от пояса отцепил... господи, думаю, да не уж пронесло? А ты пару глотков сделал и глаза закатил. Кровь горлом как хлынет... во, блин, бегут. Не по нашу ли душу?
— А то по чью? Ничего, пусть бегут! Им полезно... пробздеться.
— Может, оно хорошо, что не помнишь? — философски подытожил Кандей.
— Может, и хорошо, — согласился Никита. — Я, Серега, очнулся от холода. Стол подо мной каменный. Дух, как от покойника. А может, не от меня? — там еще один был... на соседнем столе. Все пузо распорото, а кишки — ты не поверишь! — вынуты из нутра и лежат у него на морде.
Серега брезгливо сплюнул:
— Ты, командир, не можешь без этих вот... без подробностей?
— Я это, Кандей, к тому, что кишки у него цвета запекшийся крови. Черные, как морда у сомалийца.
— Я же просил!
— Ну, ладно, ладно, не буду...
— Подопригора, к командиру!
* * *
За всем, что творилось в аэропорту, как за играми детей несмышленышей, наблюдал человек. В данном случае это не только звучало, еще и смотрелось гордо. Человек был в безупречном костюме, белоснежной сорочке, идеально подобранном галстуке и темных очках на холеном лице. Очки прикрывали глаза висельника — пустые, пресыщенные, неподвижные. Такие, как он, обычно плохо кончают, не умирают своей смертью. Это дано от природы — быть в центре событий, чуть в стороне и выше — много выше толпы облеченных властью людей, собравшихся здесь потому, что иначе нельзя.
Любой из местной элиты с удовольствием взял бы больничный, уехал в командировку, был бы согласен попасть в небольшую аварию без тяжких последствий, но только бы оказаться подальше от этого места, где хочешь — не хочешь, а нужно что-то решать и отвечать за это решение личным благополучием. Человек в безупречном костюме читал все движения мелких душонок, узнавал в них себя и от этого еще сильней ненавидел.
Боже мой, до чего измельчали слова! Элита это святое, это — Андрей Болконский, Петя Ростов, Дорохов тот же Денис Давыдов — совесть нации, ее интеллект, опора, оплот и защита. Элита — это не право, а вечный долг по праву рождения. А эта вот шелупонь? — да в них столько же от элиты, сколько в задницах "голубых" — голубой крови.
Среди всех этих пигмеев, человек в безупречном костюме был старшим. Не по званию, не по должности — по существу. Ему тоже не очень светило расхлебывать эту кашу. Но так уж случилось, судьба, против нее не попрешь!
— Сам виноват, надо было вчера улетать, — проворчал он себе под нос и перевел взгляд на группу спецназовцев, закончивших свои тренировки в дальнем конце летного поля. — Тут Россию кастрируют, а у них перекур! Старшего группы ко мне!
Двое из "свиты" потрусили рысцой, а могли бы и на машине. "Вот, мол, какие мы исполнительные!"
Я видел, что Бос нервничает. Время от времени к нему подбегали с докладом. В ответ он бросал короткие реплики, но чаще брезгливо морщился и посматривал на часы.
— Автобус уже на подходе, Николай Николаевич, будет здесь через двенадцать минут, — вежливо информировал чин в милицейской форме с погонами генерала и чуть ли ни строевым шагом отступил в сторону.
— Вы что тут, с ума посходили? — да быстрее пешком дойти! Через два с половиной часа я должен быть в Шереметьево, у меня международная встреча, а вы тут все Ваньку валяете!
— Так это... в целях обеспечения... стараемся выиграть время, — чиновник набрал в легкие воздуха (Господи, пронеси!) и лихо отбарабанил самое главное, — тут вот, товарищи предлагают!
— Что предлагают?
— Он сам объяснит.
Из-за широких спин решительно выдвинулся офицер в полевой форме без знаков различия. На его загорелом лице выделялись глаза. Глаза человека, который знаком со смертью.
Порывами ветра слова уносило в сторону. До меня долетали только обрывки фраз.
— Вашего разрешения... скрытно... людей... хотя бы по двое на каждый борт.
Человек в безупречном костюме почтил его сумрачным взглядом. Вопросительно поднял бровь:
— Да вы, я вижу, сратег! — Ох, с каким же сарказмищем, сказано! Небожитель снисходит до смертного. — И какой же приказ вы готовы отдать своим снайперам?
— Приказ может быть только один: уничтожить.
— А вы уверены, что никто из ваших людей случайно не промахнется, или попадет не туда? Можете гарантировать, что никто из заложников не пострадает?
— Мы профи. Ручаюсь, что каждый группы сделает все возможное и даже немного больше. Но в случае чего... готов всю ответственность взять на себя!
— Вот! — сладострастный утробный звук в стиле Валерии Новодворской, — Вот, ничего вы не можете гарантировать, ни-че-го! В отличие от вас, я такую ответственность взять на себя не могу. И потом, что за словечко такое, "профи"? Вы что, "Монреаль Канадиенс"? Идите и делайте что вам приказано. В общем, свободны. Вы можете быть свободны, как вас там? — хоккеист!
Офицер стиснул зубы и побледнел. Он стоял, как оплеванный и уже порывался уйти.
— И еще, — будто удар в спину, — дайте своим людям отбой. А эти... пусть они улетают. Отпустят детей — и улетают. Теперь, что касается возможного приказа стрелять. Пусть ваши снайперы пока остаются на прежних позициях и будут в постоянной готовности. Огонь открывать только в том случае, если бандиты начнут убивать заложников. Всем остальным немедленно отойти. И зарубите себе на носу: никакой отсебятины. За самовольство пойдете под суд!
Все это офицер выслушал, не оборачиваясь. Он, по-видимому, не удержался от комментариев.
— Вы это, простите, о ком?! — вскинулся небожитель.
— О том же, о ком и вы, о бандитах.
— Автобус! — испуганно выкрикнул кто-то из свиты.
Все обернулись на голос, все посмотрели на летное поле. ЛИАЗ колесил по бетонке уже без кортежа. В нижней части зашторенных окон — белые занавески. Как белые флаги, как крики о помощи.
— Постреляешь тут... на свою жопу, — проворчал человек в безупречном костюме. На высоком покатом лбу выступила испарина.
— Николай Николаевич, Вас!
От серой безликой массы привычно отпочковался лихой генерал МВД, тот самый, что выставил на посмешище офицера спецназа. В подрагивающей ладони шипела портативная рация.
— Э, ара, — проклюнулся из нее неожиданно громкий голос, — что-то твой телефон барахлит. Я им немножко шофера по башке постучал, да? Ты пришли к нам своего человечка. Пусть привезет доллары-моллары, наркоту-маркоту, парочку автоматов... ну, как мы с тобой договаривались. И телефон другой передай, немножко покрепче, да? Спокойно поговорим, как мужчины. А то... как там у вас, русских: "Знает одна свинья — узнают еще две"?
— Когда вы намерены отпустить детей? — багровея, спросил небожитель.
— Куда спешишь, дорогой? — казалось, что рация излучает веселье. — В свою Москву ты всегда успеешь. Мы же еще самолет для себя не выбрали и в руках ничего не держали, кроме твоих обещаний, да? А денежки любят, когда их считают. Привезешь половину обещанного — и мы половину отпустим...
— Разрешите мне! — офицер в комуфляже опять вышел вперед, отодвинув плечом хозяина рации.
— Что разрешить? — не понял его представитель Кремля.
— Войти с ними в контакт, выступить в роли посредника.
— А-а-а! Ну что ж, действуйте! Инструкции получите у него! — указательный палец с золотою печаткой ткнулся в широкую грудь представителя МВД.
Спецназовец козырнул, кому-то подмигнул на ходу и скрылся в штабной машине.
— Как, бишь, его фамилия? — тихо спросил небожитель, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Подопригора! — ответили сразу несколько голосов.
— Не понял?
— Майор Подопригора, Никита Игнатьевич, группа "Каскад", опытный офицер, три боевых ордена за Афган, — уточнил кто-то из особистов.
— Запомни, — человек в безупречном костюме почтил вниманием кого-то из своей свиты, — а лучше всего запиши. Из Москвы нужно будет позвонить в Министерство. Пусть подготовят приказ об его увольнении. Скажешь, что я настаиваю. Слишком уж он... как бы помягче сказать... впечатлителен, что ли, для такой должности...
* * *
Хреновые наши дела, — думал Мордан, пыхтя сигаретой, — стремился сюда, на юг, хотел разыскать сестренку, оградить ее от беды, переправить в безопасное место. Антон подвернулся кстати — с ним на пару горы можно свернуть. Казалось, все нити в наших руках и вдруг, они оборвались. Все и сразу — раз — и мордой об стол. Ситуация... не знаешь, с чего начинать, на кого опереться — хоть волком вой!
В аэропорт по-прежнему не пускали. В гостинице мест, по тем же причинам, не было.
— Загляните попозже, — посоветовал администратор, — в частном секторе обязательно будут вакансии.
— Что-то я не врубаюсь, — почесал в затылке Мордан, — какой такой частный сектор, если человек хочет поспать?
— И я вам про то же. В нашем городе много домашних гостиниц. Люди сдают жилье в порядке индивидуальной трудовой деятельности.
— А больше они ничего не умеют? — съехидничал Сашка. — Ну, ладно, вы уж как-нибудь расстарайтесь, — и сунул червонец в стеклянную амбразуру.
Сейчас от него ничего не зависело и это очень не радовало. Хотелось нажраться и набить кому-нибудь морду. Бросать его в таком состоянии было не по-товарищески. Я уютно устроился в уголочке его души и впервые за этот день ощутил себя человеком.
На обратном пути Сашка свернул к знакомой "тошниловке". Хотел заправиться пивом, но вспомнив недобрым словом кислый "букет" местного пойла, заказал водку.
— Доллары не продашь? — спросил скучающий бармен, различив в скомканной куче заветную зелень. По старой флотской традиции, деньги Мордан носил в "нажопном" кармане брюк. Покупая что-либо, выгребал оттуда полную жменю и "отстегивал" номинал.
— Сколько тебе?
— Сколько не жалко. Если много, возьму по курсу.
Сашка прикинул в уме наличность и сочтя, что в кармане рублей маловато, сбагрил ему две сотни. Я промолчал, хоть давно заподозрил что-то неладное. Неприятности вырастают из таких вот, дурных привычек.
Пока клиент ужинал, бармен смотался в подсобку. Там долго, минуты три трекал с кем-то по телефону. Когда же вернулся, это был совершенно другой человек: ни следа от былой рутинной расслабленности. Во всем его облике сквозила уверенность в завтрашнем дне.
— Девочек не желаешь? — спросил он, улучшив момент.
— Если много, возьму по курсу, — зло пошутил Мордан. — Некогда мне.
— Ты, часом, не с самолета?
— Нет, а с чего ты взял?
— Да много их тут, сердешных, за день перебывало. И все как один: сначала нарежутся водки, а потом стенают "за жисть". Нет, мол, у них свободы и счастья — ручная кладь держит на привязи.
Сашка хотел закатить ему в лоб, да вдруг передумал: хорошее место, нахоженное, еще пригодится.
Тем временем, возле кафешки притормозила машина и в стеклянную дверь заведения с шумом вломились четверо. Они заняли столик прямо напротив входа. Бармен жучкой замер у стойки — готовился принять заказ. Судя по взгляду, этих быков он знал.
Мордан встрепенулся. Его заряженность на скандал приняла конкретные очертания.
— Чё ты там, мужичок попиваешь, никак водочку? — раздалось за спиной и заскорузлый прокуренный палец медленно опустился в его стопку, — ну и как, свежачок?
Нет такого брюшного пресса, который бы не прошибла "кувалда" Мордоворота. Наглец застыл в полусогнутом состоянии, зевая, как рыба, ртом. Он тщетно пытался урвать порцию воздуха. Но трое друзей сочли его позу элементом актерской игры. Ведь Сашка ударил локтем, почти без замаха. Этого никто не заметил — и "быки" бросились в наступление. Бросились бестолково, толпясь и мешая друг другу. Меры предосторожности им показались излишеством: по их упрощенным понятиям, самое главное в драке — ошеломить, ошарашить, подавить волю к сопротивлению. Какой-то смешной, несуразный, седой мужичок: ну, что его опасаться? — сейчас он наложит в штаны, и выложит свои бабки. Меньше всего они ожидали отпора. А Сашка уже стоял, как когда-то на ринге, в открытой прямой стойке.
Тот, что мчался впереди всех, уже вынес кулак для удара.
— Ннн-а!
Мордан играючи уклонился, ушел от удара всем корпусом. Он встретил врага коротким прямым в голову и стремительной серией в печень. Венчал комбинацию сокрушительный апперкот — избиваемый воспарил и провалился куда-то вниз.
"Второй эшелон" дрогнул, пришел в замешательство. А Сашка летал над кафельным полом, как Чапаев на белом коне. Он вкладывал душу в любимое дело, и я ему мысленно аплодировал.
Через пару минут, в палате остались одни лежачие. Пол был усеян осколками битой посуды, забрызган каплями крови. Только прочность старинной общепитовской мебели спасла забегаловку от полного краха. Поставщик живого товара свободной рукой поддерживал отвисшую челюсть — подсчитывал ущерб заведению. В его округленных глазах отражалось страдание.
Сашка бросил на стойку несколько долларов:
— За беспокойство. Остальное возьмешь с них.
Здесь же, у стойки, выпил еще сто пятьдесят. За победу.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
