Хлебыч любил монотонный гул мотора и шелест шин. Особенно, когда на фоне стылых пейзажей до приятного озноба пробирают струи тёплого, от печки, ветерка; когда можно расслабиться, развалиться на сиденье и думать о чём-то приятном, мечтать. Он любил мечтать, когда позволяло время. Но делало оно это редко и неохотно.

Для середины декабря обилие снега давно уже стало делом непривычным. Чёрной горой вдалеке возвышался Батрацкий лес. Темнели бока забытых или нарочно оставленных посреди поля скаток соломы. Узкая, местного значения, дорога то вплотную прижималась к рощицам, заселившим все овраги в округе, то делила надвое поля, позволяя ветрам сквозь дырявую посадку надувать перемёты.

Хлебычу снова, как и год назад, удалось вырваться из опостылевшего склада на свободу — в деревню, в глушь: за ёлками, а заодно и на охоту. Впрочем, кого ещё было отправлять, если не друга детства хозяина питомника, который и договаривался об этом незатейливом бартере — ёлки в обмен на удобрения и прочее полезное в любом хозяйстве барахло.

Вовка крутил баранку и тихо насвистывал себе под нос, вторя незамысловатой мелодии из такой же старой, как и сама машина, 'Спидолы'. Приёмник терял волну и шипел помехами; музыка пропадала, но Вовку это совершенно не смущало — он с лёгкостью знатока, заполнял лакуны по памяти.

Сорокалетний гружёный под завязку 'Захар' (ЗИЛ-157) будто плыл, как бригантина на всех парусах по тронутому первым ледком проливу.

— За следующей деревней справа грунтовка, нам туда, — сказал Хлебыч, сбивая с ритма свистуна. — Напрямую махнём. Километров семь полями, и на месте.

— Не завязнем? — Вовка с сомнением взглянул на экспедитора.

— На 'Захаре'?! — усмехнулся тот. — Не паникуй, парень! Танки грязи не боятся! Запомни, 'Захар' — это натуральный танк! Это его специально под грузовик замаскировали, чтоб неприятель до последнего не догадывался, что приближается к нему сам смертный час! Я, Вовка, когда таким, как ты был... — Хлебыч оценивающе взглянул на водителя, хмыкнул и продолжил: — Нет, чутка постарше, пожалуй — в геологоразведке работал. Знаешь, по каким непролазным этим... местам на таком же вот зверюге ездил?! Ого-го! Так что, рули и помалкивай. Сказал — проедем, значит, проедем!

Вовка перечить не стал, переключил передачу, облегчая 'Захару' подъём на пригорок, и отвернулся, стараясь скрыть от экспедитора усмешку.

За деревней съехали на разбитую просёлочную грунтовку. 'Спидола' принялась выплёвывать из себя смесь шипения, новостей и обрывков симфонической музыки. Хлебыч, уставший от этого гвалта и трескотни, крутанул разболтанную ручку приёмника до щелчка. Подсветка погасла, 'Спидола' издала прощальный хрип и умолкла.

'Захар' мерно покачивался, легко сминая колёсами подмёрзшие глыбы чернозёма — неизменный продукт осенней распутицы — выдавливая из них последние грязные соки. Впереди тянулись чёрные кляксы уже успевших заледенеть луж, и соединяющая их колея, оставленная узкими шинами.

— Смотри, тут даже легковушка проезжала, — с некоторой укоризной сказал Хлебыч. — Да я тут летом на своей 'Ниве'... — вдохновенно начал он, но тут же прервался, вгляделся вдаль — куда-то на самый край поля.

— А ну-ка, Вовка, тормозни, — вдруг полушёпотом попросил Хлебыч, и принялся спешно расчехлять ружьё.

— Что случилось, дядь Саш?

— Вон, смотри, серые пятна копошатся. Куропатки, Вовка! Дичь! — азартно зашептал Хлебыч, будто опасаясь голосом спугнуть стаю.

— Да вы что, дядь Саш?! Прекращайте! Деревня рядом, трасса!.. Если не повяжут, то настучат. Живых 'Захаров' три десятка на страну — завтра же в гараж заявятся, счёт предъявят!

Хлебыч на мгновение замер. Будто ножом резанули его Вовкины слова, зацепили, задели. Его, Хлебыча, какой-то пацан — без году неделя на базе — уму-разуму учить взялся! С другой стороны, Вовка, безусловно, прав: времена нынче не те, чтоб с ружьём около деревни бродить, чтоб стрелять у селян под самым носом. Да и мало ли кто в той деревне живет? Ещё когда проезжали, приметил — некоторые дома очень даже не бедно выглядят. Пожалуй, и правда, нет смысла из-за какой-то курицы подводить пацана под монастырь, да и самому, если что, совестно будет — из шкодливого возраста давно вышел.

— Ладно, будь по-твоему, — выдавил из себя Хлебыч. — Но ружья всё равно приготовлю. Подальше отъедем, в той глуши уж точно ни души.

Вовка выдохнул с облегчением. Взгляд его вмиг подобрел, улыбка скользнула по губам.

Он включил передачу, 'Захар' мягко тронулся с места.

Хлебыч освободил от чехла приклад ижевской вертикалки, повертел в руках. Чувственно, как любимую женщину, погладил его гладкие полированные изгибы. Снова, теперь уже с тоской, взглянул на серые пятна на краю поля, и вдруг вспомнил про бинокль.

— Ты это... — сказал он Вовке, — потише, понежнее пока едь, ага. Дай, хоть душу отведу, посмотрю на них. Вряд ли мы таких красавцев дальше встретим. Они, ведь, курицы умные — к человеческому жилью зимой тянутся. Тут и еды вдоволь, и хищников нет.

— А ещё они закон об охоте читали, — сбавляя обороты, съязвил Вовка. — Знают, что отстрел их пернатого сообщества на околицах сёл категорически запрёщен.

— Ты меня не задевай, пацан! — жёстко отреагировал Хлебыч. — Не надо меня по глазам стебать! Не люблю я этого!

— Да пошутил я, дядь Саш. Просто пошутил, — оправдался Вовка, и поспешил пустить разговор в другое русло:

— А собак, кошек у жилья полно! Чем тебе не хищники?

Хлебыч положил приклад на сиденье, достал из сумки видавший виды армейский бинокль, прильнул к окулярам.

— Ты дикого зверя с этими халявщиками не ровняй, — ответил он, не отрываясь от наблюдения. — Ни лисе, ни волку никто мозговую косточку не бросит, кити-кета в миску не насыплет. Что поймал, тем и сыт. Не поймал — подыхай к чёртовой матери. Любой дикий зверь, Вовка, своему домашнему сородичу в охоте фору даст.

С минуту ехали молча. Вовка, получивший за шутку выговор, старался сгладить проявленное неуважение к старшему — вёл машину медленно и крайне аккуратно.

То ли что-то спугнуло куропаток, то ли просто пришло им время лететь по своим, птичьим, делам — стайка дружно поднялась на крыло и тёмным облачком понеслась в сторону деревни.

— И откуда ты только взялся на мою голову? — отнимая бинокль от глаз, недовольно выдохнул Хлебыч.

Вовка, видно, решил, что вопрос риторический, потому отвечать не стал. Вместо этого он переключил передачу и подбавил газку.

Фраза, она не воробей, она уже вылетела и уже наверняка кольнула Вовку. Хлебыч тут же пожалел, что не сдержался.

— Нет, правда, откуда? — извлекая из сказанного в сердцах новый смысл, спросил Хлебыч. — Ты, ведь, не местный: окаешь, словечками иной раз какими-то нафталиновыми соришь.

Хлебыч хорошо помнил, что 'Захар', на котором они теперь едут, лет пять загаженный, со сдутыми колёсами простоял в бурьяне под забором. Одно время его хотели сдать в металлолом, но оказалось, что он не списан, не снят с учёта. Желающих заниматься бумагами и разборкой не нашлось. А этим летом 'Захара' перетащили в гараж. Вот тогда и возник этот самый настырный Вовка. Возник и принялся клянчить то масло, то болты с гайками, то новые доски для кузова, то краску, то лампочки для фар. Наверно, Вовка был единственным человеком на базе, кто называл Хлебыча сначала Александром Глебовичем, а после, как чуть-чуть притёрся, освоился — дядь Сашей. Хлебыч, пусть нехотя, пусть превозмогая профессиональное жлобство, помогал. Скорее потому, что больше ему было жалко машину, нежели упёртого пацана.

Ближе к осени 'Захар' вышел в свой первый, по воскрешению, рейс, а уже к ноябрю оказался настолько востребованным под фермерские заказы, что встретить Вовку, слоняющимся по базе, стало делом нереальным.

— С Вологодчины, — ответил Вовка.

Хлебыч отвлёкся от своей 'вертикалки', к сборке которой вернулся, едва определил бинокль назад, в сумку.

— А к нам каким ветром? Неужто у нас тут лучше?

— Мы с Лёшкой Санниковым, сыном Пал Кирилловича, служили вместе, — пояснил Вовка. — Я ещё до армии пробовал сменным на фуру устроиться. Куда там! Без стажа, без опыта, без связей у нас только дояром взять могут, и то подумают. Тут, какой-никакой, шанс. Пока, вот, 'Захара' восстановить дали, а дальше видно будет.

Вовка с усилием крутил баранку, объезжая ухабы и большие, скованные не окрепшим льдом лужи, явно не желая измерять их глубину колёсами 'Захара'. Хлебыч невольно обратил внимание на Вовкины руки — тёмные, будто осмолённые, от въевшегося мазута, в ссадинах, в царапинах, но цепкие, сильные.

— Живёшь-то где, дальнобойщик? — спросил Хлебыч.

— Флигель снимаю. В частном секторе, недалеко от базы.

— Понятно.

Хлебыч вздохнул, прислонил собранное ружьё к дверце, высыпал около себя на сиденье весь боекомплект.

— Борис... для тебя Андреевич, баню обещал протопить. Готовься. Пощады не дам, исхлещу всего! Будешь, как новенький! Знаю я, как живётся во флигелях. Руки, вон, отмыть негде!

Вовка замялся, поджал пальцы, но смысла прятать грязь под ногтями не было уже никакого.

— Это всё 'Захар' виноват, — только и пробормотал он. — Дальше куда, дядь Саш?

Пробитая легковушкой колея уходила в узкую щель между двумя посадками. Там, наверняка, тоже была какая-то дорога, но слишком уж она отличалась от той, по которой ехали, которая и дальше вела прямо, выделяясь на фоне белого и ровного, как стол, поля чёрными боками вывороченных колёсами грузовиков грязевых хребтов.

— Шуруй прямо. Скоро будет довольно крутой лог, тормозни в нём, у просеки: схожу по нужде, — сказал Хлебыч, заряжая в верхний ствол патрон 'трёшку'.

— По нужде ли? — хмыкнул Вовка.

Отточенным движением Хлебыч загнал в нижний ствол картечный патрон, пожал плечами и задумчиво изрёк:

— Нужда, брат — она разная бывает.

Лог размеры имел впечатляющие — километра три, а то и больше, в ширину. В глубину, если брать городскими мерками, то этажей под двадцать пять, а длину и вовсе измерять бессмысленно, ибо конца-края видно не было. И весь этот простор, как на ладони, лежал теперь перед глазами.

На изломе, у самого спуска, Вовка присвистнул и проговорил, ошарашенный резкой сменой пейзажа:

— Хера се! По зиме сюда ещё никто носа не совал. И снега тут, кажысь, поболе. Дядь Саш, если на подъёме на мосты сядем, нам хана!

— Не дрефь, прорвёмся! — сказал Хлебыч, но даже сам почувствовал, что уверенности в голосе поубавилось, потому решил добавить немного удалого пафоса: — Нам выпала честь стать первопроходцами, парень! Кто-то же должен быть первым! Грейдеры на такие дороги не посылают, у них и на трассе работы невпроворот.

Внизу, ближе к плоскому днищу этого могучего оврага, снега оказалось гораздо больше, чем наверху, в чистом поле. Чтобы разглядеть дорогу, Вовке приходилось выискивать едва заметные кочки на сплошном, покрытым сверкающим настом, белом покрывале.

— Смотри сюда, — поучал Хлебыч. — С одной стороны роща, с другой, вот, бурьян из-под снега торчит. Между этими ориентирами и рули. Там, стало быть, дорога. Была, во всяком случае.

Вовка так и рулил. 'Захар' шёл уверенно, как атомный ледокол по Баренцеву морю.

До просеки добрались без происшествий. Едва остановились, Хлебыч открыл дверь, высунулся из кабины. Пошарив рукой за бортом кузова, вытянул оттуда полуметровые снегоступы на трубчатой алюминиевой деке.

— Вы надолго, дядь Саш? — спросил Вовка, пока Хлебыч проверял прочность наста и подтягивал ременные крепления.

— Мигом — туда и назад. Есть тут одно местечко злачное: лесничий по пьяни проговорился. Ты, Вовка, только помалкивай, понял! Я тебе за то из мелкашки по банкам шмальнуть дам. Любишь по банкам шмалять?

Вовка в ответ широко улыбнулся.

— По банкам все любят! — проговорил Хлебыч и отправился в лес.

Декабрь в этот раз выдался хоть и белый, но не слишком морозный. Днями снег подтаивал, проседал, а ночами брался ледяной коркой.

Хлебыч переживал за рябчиков. Они-то по обыкновению на ночёвку по сугробам прячутся, а утром корку пробить силёнок не хватает. Так и погибают, бедолаги.

Лес этот Хлебыч знал неплохо: бродил по нему с ружьём на плече не раз и не два. Но не зимой. Просеку, понятное дело, под снегом не спрячешь, но уводила она в сторону от болота, попасть к которому как раз и стремился. Помнил поваленное дерево; что от него наискосок, градусов под тридцать, надо забирать вправо. Но где то дерево? То ли не дошёл ещё, то ли не увидел и оно позади теперь? Сообразил, когда минут через десять наткнулся на знакомое бревно: полз он, как черепаха, в снегоступах своих, сил потратил много, вот и казалось, что ушёл далеко, а на самом деле ещё идти и идти.

На токовище за глухарём Хлебыч шёл на удачу, на авось, ибо не сезон. Но ведь и тетерева, и рябчики около того болота встречались чаще, чем в других местах, так что резон был.

Лес понемногу густел. Стараниями лесничего, настроившего вокруг злачного места баррикад из валежника, идти становилось всё труднее. Там бурелом по пояс, а то и выше; там кусты, о которые даже плотную ткань лётного бушлата изодрать — плёвое дело. В одну ловушку Хлебыч всё же угодил — зацепился декой снегоступа за вылезший наружу крючковатый корень. Хорошо, что повалился набок, на куст, а если бы ничком нырнул — быть беде: аккурат на корягу напоролся бы.

— Чтоб тебе жилось хорошо, зараза ты эдакая! — шёпотом в сердцах адресовал лесничему Хлебыч, когда добрался-таки до вожделенного болота. Взмок, упыхался так, будто армейский кросс с полной выкладкой одолел, а прошёл-то всего ничего — полтора, от силы два километра. Выбрал местечко, опустился на корточки, привалился спиной к плотному, как изгородь, кусту, выдохнул с облегчением и стал осматриваться.

Ждать долго не пришлось. Едва успел дух перевести, как метрах в семидесяти, на макушку дерева уселся то ли глухарь, то ли тетерев: разобрать, кто именно, с такого расстояния Хлебычу, как на грех, забывшему в машине бинокль, оказалось затруднительно. Да ещё застила слегка пелена, невесть откуда взявшегося, тумана.

Судьбу Хлебыч решил не испытывать, живо переломил вертикалку, сменил 'трёшку' на патрон с картечью.

'Ты, Сашка, только не суетись, не дёргайся. Учись у деревьев как вести себя должен: вот, как они плавно гнутся под ветром, так и ты за ними повторяй, если не хочешь птицу спугнуть. Деревом стань, срастись с лесом в единое целое', — всякий раз, когда вынужден был подойти ближе, вспоминал Хлебыч отцовские наставления.

Всё получалось как надо, он даже дышать старался через раз, чтобы не выдать себя. Но метрах в тридцати от берёзы, на макушке которой восседал тетерев, тронул, видно, ногой скрытую от глаз ветку, потянул ею куст. Тот вздрогнул, посыпались снежные шапки. Тетерев взметнулся со своего насеста, Хлебыч вскинул ружьё, пальнул вдогонку дуплетом.

— Твою ж, канделябра, медь! — выкрикнул невезучий охотник, провожая взглядом улетающую прочь птицу. — Помирать полетел, не иначе!

Смысла задерживаться на болоте не оставалось никакого. Во-первых, распугал окрест бестолковой своей пальбой всю ходячую и летающую живность. Во-вторых, довольно плотный туман стал быстро накрывать лес, что вынуждало не затягивать с возвращением хотя бы на просеку, а ещё лучше — поскорее убраться из низины. А в-третьих, набрал снега в унты и за шиворот, расстроился из-за промаха и откровенно устал.

123 ... 111213

↓ Содержание ↓