Убить пересмешника. Глава 12

Часть вторая

12

Джему было двенадцать. С ним трудно было ужиться — с таким непоследовательным и переменчивым. Его аппетит был ужасающ, и он так много раз говорил мне перестать его донимать, что я посоветовалась с Аттикусом:

— Может, он цепня подхватил?

Аттикус сказал — нет, просто Джем растёт. Я должна быть к нему снисходительна и как можно меньше его беспокоить.

Эта перемена в Джеме свершилась за несколько недель. Миссис Дюбоуз ещё и остыть не успела в своей могиле — Джем казался довольно признательным за мою компанию, когда мы ходили ей читать. И вдруг Джем как будто приобрёл совершенно чуждую систему ценностей, и пытался навязать её мне: несколько раз он заходил так далеко, что даже указывал мне, что мне делать. После одной перебранки, когда Джем заорал: "Пора уж тебе стать девочкой и вести себя как следует!" — я расплакалась и сбежала к Кэлпурнии.

— Не слишком-то переживай из-за мистера Джема... — начала она.

— Мистера Джема?

— Да теперь-то он почти что Мистер Джем.

— Он не настолько взрослый, — сказала я. — Чего ему не хватает — так это чтобы его кто-то выпорол, а я не настолько большая.

— Малышка, — сказала Кэлпурния, — уж я-то ничего не могу поделать, раз мистер Джем подрастает. Теперь он всё больше захочет быть сам по себе, делая всякие мужские дела, так что ты сразу иди прямиком на кухню, как только почувствуешь себя одинокой. Здесь у нас найдётся куча вещей, чтоб ими заняться.

Начало того лета сулило только хорошее: Джем мог делать всё, что захочет — мне и Кэлпурния сойдёт, пока не приедет Дил. Она, казалось, была рада видеть меня, когда я появлялась на кухне, и наблюдая за ней, я пришла к мысли, что есть какое-то умение в том, чтобы быть девочкой.

Но пришло лето, а Дила не было. От него я получила любительский снимок и письмо. В письме говорилось, что у него был новый отец, чьё фото прилагалось, и что ему придётся остаться в Меридиане, потому что они задумали построить рыболовную лодку. Его отец был адвокатом, как и Аттикус, только гораздо моложе. У нового отца Дила было приятное лицо: я порадовалась за Дила, раз он заполучил такого отца, но сама была подавлена. В заключение Дил сказал, что будет любить меня вечно, и чтоб я не волновалась: он приедет за мной и женится на мне, как только соберёт достаточно денег — так что пиши письма, пожалуйста.

То обстоятельство, что я имела постоянного жениха, было слабой компенсацией за его отсутствие: я никогда не задумывалась над этим, но лето означало Дила у рыбоводного пруда, курящего пеньку — с глазами, горящими от замысловатых планов заставить Страшилу Рэдли показаться; лето означало то проворство, с которым Дил дотягивался и целовал меня, когда Джем не видел, и то влечение, которое, как мы порой ощущали, чувствуем взаимно. С ним жизнь была простой и ясной; без него жизнь была невыносима. Два дня я пребывала в несчастье.

Как будто этого было мало, законодательное собрание штата созвало чрезвычайную сессию, и Аттикус покинул нас на две недели. Губернатор жаждал отцепить пару пиявок с тела государства; в Бирмингеме проходили сидячие забастовки; очереди за бесплатным питанием в городах становились длиннее, а люди в сельской местности становились беднее. Но это всё были события, очень далёкие от нашего с Джемом мира.

Мы были удивлены увидеть одним утром карикатуру в "Монтгомери Эдвертайзер" над заголовком "Мэйкомбский Финч". Она изображала Аттикуса, босого и в коротких штанишках, прикованным к парте: он прилежно писал на доске, пока какие-то легкомысленные на вид девчонки кричали ему: "Ю-ху!"

— Это комплимент, — объяснил Джем. — Он проводит время, делая такие вещи, которые никогда бы не были сделаны, если б их никто не делал.

— Чего?

Вдобавок к своим недавно развитым качествам, Джем приобрёл бесяще мудрое выражение лица.

— Ну, Скаут, это вроде реорганизации налоговых систем в округах и всё такое. Такого рода вещи довольно скучны для большинства людей.

— Откуда ты знаешь?

— Ах, да оставь же меня в покое. Я читаю газету.

Желание Джема исполнилось: я отправилась на кухню.

Пока она лущила горох, Кэлпурния вдруг сказала:

— Что ж мне делать со всеми вами и вашей церковью в это воскресенье?

— Наверное, ничего. Аттикус оставил нам деньги на пожертвования.

Кэлпурния прищурилась, и я смогла угадать, что творилось у неё на уме.

— Кэл, — сказала я, — ты же знаешь, мы будем себя вести хорошо. Мы ничего такого не делали в церкви уже целую вечность.

Очевидно, Кэлпурния припомнила одно дождливое воскресенье, когда мы были одновременно без отца и без учителя. Предоставленный сам себе, класс привязал Юнис Энн Симпсон к стулу и поместил её в котельной. Мы забыли о ней, толпой поднялись в церковь, и уже спокойно слушали проповедь, когда ужасный гул раздался от труб отопления, и продолжался до тех пор, пока кто-то не сходил разведать и не вывел на свет Юнис Энн — верещавшую, что она больше не желает изображать Седраха: хотя Джем Финч и говорил, что она не сгорит, коль вера её сильна, но внизу было уж слишком жарко.

— И потом, Кэл — это же не первый раз, когда Аттикус от нас уехал, — возразила я.

— Ага, да только он-то наперво удостоверится, что там учитель будет ваш. Не слыхала я, чтоб он сказал такое на этот раз — забыл, поди.

Кэлпурния почесала голову. Вдруг она улыбнулась.

— А как вы с мистером Джемом посмотрите, чтоб завтра сходить в церковь со мной?

— Правда?

— Как вам это? — усмехнулась Кэлпурния.

Если когда-то Кэлпурния и мыла меня нещадно раньше, это не шло ни в какое сравнение с её надзором над водными процедурами тем субботним вечером. Она заставила меня намылиться целиком дважды, таская чистую воду в ванну для каждого полоскания; засунула мою голову в таз и промыла её мылом Октагон и кастильским. Она доверяла Джему уже целую вечность, но той ночью она нарушила его уединение и спровоцировала вспышку: "Разве никто не может принять ванну в этом доме без того, чтобы смотрела вся семья?"

На следующее утро она поднялась раньше обычного, чтобы "прошерстить нашу одежду". Когда Кэлпурния ночевала у нас, она спала на раскладушке в кухне; тем утром вся раскладушка была укрыта нашим воскресным обмундированием. Она так накрахмалила моё платье, что оно вздымалось, как шатёр, когда я садилась. Она заставила меня надеть нижнюю юбку и туго обернула мою талию розовой лентой. Она полировала мои лакированные туфли холодным бисквитом до тех пор, пока не увидела в них своё отражение.

— Мы как на Марди Гра собрались, — сказал Джем. — К чему это всё, Кэл?

— Я уж никому не дам сказать, что не слежу за своими детьми, — пробормотала она. — Мистер Джем, вам совершенно нельзя надевать тот галстук с тем костюмом. Он зелёный.

— И что такого?

— А костюм синий. Разве не видите?

— Хи-хи, — разразилась я. — Джем дальтоник.

Лицо его гневно вспыхнуло, но Кэлпурния сказала:

— Ну-ка быстро все перестали. В Первую Покупку вы у меня пойдёте с улыбками на лицах.

Африканская М.Е. церковь "Первая Покупка" находилась в Казармах за пределами южных границ города, по дороге на старую лесопилку. Это было древнее каркасно-рамочное здание с облупившейся краской — единственная церковь в Мейкомбе с колокольней и колоколом, называвшаяся Первой Покупкой потому, что была оплачена с первых заработков освобождённых рабов. В ней негры служили службу по воскресеньям, а белые играли в азартные игры по будням.

Церковный двор был сплошь жёсткой, как кирпич, глиной — как и кладбище рядом с ним. Если кто-то умирал во время засухи, то тело накрывали глыбами льда, пока дождь не размягчал почву. Немногие могилы на кладбище выделялись крошащимися надгробиями; новые были очерчены по краям яркими цветными стёклышками и разбитыми бутылками Кока-колы. Громоотводы, охранявшие иные могилы, обозначали мёртвых, уснувших неспокойным сном; огарки догоревших свечей стояли у изголовья детских могилок. Весёленькое это было кладбище.

Тёплый горьковато-сладкий запах опрятных негров приветствовал нас, когда мы вошли в церковный двор — помада для волос "Любовные сердечки" смешалась с вонючей ферулой, снаффом, одеколоном Хойта, "Мулом Брауна", мятными леденцами и тальком с ароматом сирени.

Когда они увидели Джема и меня рядом с Кэлпурнией, мужчины отступили назад и сняли свои шляпы; женщины скрестили свои руки на талии — будние жесты почтительного внимания. Они расступились и открыли нам небольшую дорожку к церковной двери. Кэлпурния шагала между мной и Джемом, отвечая на приветствия своих ярко одетых соседей.

— Чё удумала, мисс Кэл? — произнёс голос позади нас.

Руки Кэлпурнии опустились на наши плечи — мы остановились и обернулись: стоя на дорожке позади нас, там высилась негритянка. Вес её был на одной ноге; её левый локоть покоился на изгибе её бедра, а поднятой ладонью она указывала на нас. У неё была круглая, как орех, голова со странными миндалевидными глазами, прямой нос, и рот, как лук индейца. Она казалась семи футов [2.13 метра] в вышину.

Я ощутила, как рука Кэлпурнии вцепилась в моё плечо. "Чё те надо, Лула?" — спросила она с интонацией, которую я у неё никогда не слышала раньше. Она говорила тихо, презрительно.

— Хотел знать, чё тащишь белых рыбят в ниггерскую церковь.

— Они мои г'сти, — сказала Кэлпурния.

И снова мне показался странным её голос: она говорила, как и все остальные.

— Ага, то-то ты, смотрю, в доме Финчей г'стишь всю неделю.

Ропот пробежал по толпе.

— Не волнуйся, — прошептала мне Кэлпурния, но розы у неё на шляпке негодующе подрагивали.

Когда Лула пошла по дорожке по направлению к нам, Кэлпурния сказала:

— Стой на месте, черномазая.

Лула остановилась, однако сказала:

— Неча те сюда белых рыбят таскать — у них своя церковь, а у нас своя'ственная. Ведь это ж наша церковь — а, мисс Кэл?

Кэлпурния ответила:

— Да ведь Бог-то един, а?

Джем сказал:

— Пойдём домой, Кэл, здесь нам не рады...

Я согласилась: здесь нам были не рады. Я больше ощущала, чем видела, как на нас напирают. Они, казалось, приближались к нам, но когда я взглянула вверх на Кэлпурнию, то увидела изумление в её глазах. Когда я снова посмотрела вниз на дорожку, Лулы не было. Вместо неё была стена цветных людей.

Один из них выступил из толпы. Это был Зибо, сборщик мусора.

— Мистер Джем, — сказал он, — мы дюже рады всех вас видеть здесь. Не `бращайте внимания на Лулу — она шальная, потому как преподобный Сайкс грозил её отцерковить. Она давнишняя смутьянка, у неё блажные мысли и спесивые манеры... Мы дюже рады всех вас видеть.

Вслед за тем, Кэлпурния повела нас к церковной двери, где нас приветствовал преподобный Сайкс, который провёл нас к передней стасидии.

Первая Покупка внутри была не оштукатурена и не окрашена. Вдоль её стен незажжённые керосиновые лампы висели на латунных скобах; сосновые скамейки служили стасидиями. За грубой дубовой кафедрой тускнела хоругвь, провозглашавшая: "Бог есть Любовь" — единственное украшение в церкви, за исключением ротогравюрного оттиска с картины Ханта "Светоч Мира". Не было там никаких признаков фортепьяно, органа, сборников гимнов, церковных календарей — знакомого нам духовного снаряжения, которое мы видели каждое воскресенье. Внутри было сумрачно, и влажная прохлада медленно рассеивалась собиравшейся паствой. На каждом сиденье лежал дешёвый картонный веер с пёстрым изображением Гефсиманского сада — дар Компании скобяных изделий Тиндла ("Вы называете — мы продаём").

Кэлпурния подтолкнула нас с Джемом к концу ряда и разместилась между нами. Она выудила из своей сумочки носовой платок, и развязала тугой узелок с мелочью у его края. Она протянула гривенник мне и гривенник Джему.

— У нас есть свои, — прошептал он.

— Оставьте их, — сказала Кэлпурния, — вы мои гости.

Лицо Джема отразило недолгие колебания об этичности удержания своего собственного гривенника, но его врождённая учтивость победила, и он переложил свой гривенник в карман. Я сделала то же самое без лишних сомнений.

— Кэл, — прошептала я, — а где же сборники гимнов?

— У нас их нет, — ответила она.

— А как же?..

— Ш-ш, — сказала она.

Преподобный Сайкс стоял за кафедрой, взглядом призывая паству к тишине. Он был низким, коренастым человеком в чёрном костюме, чёрном галстуке, белой рубашке, и с золотой цепочкой для часов, которая поблёскивала в свете из матовых окон.

Он сказал:

— Братья и сёстры, мы особенно рады принимать у себя гостей этим утром. Мистер и мисс Финч. Вы все знаете их отца. Прежде, чем начать, я зачитаю несколько объявлений.

Преподобный Сайкс пролистал какие-то бумаги, выбрал одну, и выставил её на длину руки.

— Миссионерское общество собирается в доме сестры Аннеты Ривз в следующий вторник. Захватите своё шитьё.

Он зачитал из другой бумаги.

— Вы все знаете о беде брата Тома Робинсона. Он с детства был верным членом Первой Покупки. Все пожертвования, собранные сегодня и в следующие три воскресенья, пойдут Элен — его жене, чтобы помочь ей с расходами по дому.

Кулаком я толкнула Джема.

— Это тот Том, которого Аттикус за...

— Ш-ш!

Я повернулась к Кэлпурнии, но была зашикана прежде, чем открыла рот. Подавленная, я уставилась на преподобного Сайкса, который как будто дожидался, пока я успокоюсь.

— Просим нашего капельмейстера вести нас в первом гимне, — сказал он.

Зибо поднялся со своей стасидии и пошёл по центральному проходу, остановившись перед нами лицом к пастве. Он нёс потрёпанный сборник гимнов. Он открыл его, и сказал:

— Мы споём номер два-семьдесят три.

Для меня это было уж слишком.

— Как же мы будем его петь, раз псалтырей-то нет?

Кэлпурния улыбнулась.

— Тише, детка, — прошептала она, — сейчас увидишь.

Зибо прочистил горло и прочёл голосом, похожим на рокот далёкой артиллерии:

— Лежит земля за бегом рек.

Изумительно стройно, сотни голосов пропели вслед за Зибо. За последним слогом, упавшим до хриплого гула, последовали слова Зибо:

— Что милой мы зовём навек.

Вновь музыка нарастала вокруг нас; последняя нота задержалась, и Зибо встретил её следующей строкой:

— Достичь тот берег нам даёт единой веры указанье.

Паства заколебалась — Зибо тщательно повторил строку, и она была спета. На припеве Зибо закрыл книгу — сигнал пастве продолжать без его помощи.

На затухающих звуках "Юбилея", Зибо сказал:

— И в том краю, милом навек, за блеском вдаль бегущих рек.

[Когда по мне и по тебе забьют они в колокола златые]

Строчка за строчкой, певцы следовали простой гармонии, пока гимн не закончился меланхоличным шёпотом.

Я взглянула на Джема, который глядел на Зибо из уголков своих глаз. Я тоже не могла в это поверить, но мы оба это слышали.

Преподобный Сайкс затем призвал Господа благословить больных и страждущих — процедура, ничем не отличная от практики в нашей церкви, разве что преподобный Сайкс обратил особое внимание Бога на несколько конкретных случаев.