|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Часть вторая
12
Джему было двенадцать. С ним трудно было ужиться — с таким непоследовательным и переменчивым. Его аппетит был ужасающ, и он так много раз говорил мне перестать его донимать, что я посоветовалась с Аттикусом:
— Может, он цепня подхватил?
Аттикус сказал — нет, просто Джем растёт. Я должна быть к нему снисходительна и как можно меньше его беспокоить.
Эта перемена в Джеме свершилась за несколько недель. Миссис Дюбоуз ещё и остыть не успела в своей могиле — Джем казался довольно признательным за мою компанию, когда мы ходили ей читать. И вдруг Джем как будто приобрёл совершенно чуждую систему ценностей, и пытался навязать её мне: несколько раз он заходил так далеко, что даже указывал мне, что мне делать. После одной перебранки, когда Джем заорал: "Пора уж тебе стать девочкой и вести себя как следует!" — я расплакалась и сбежала к Кэлпурнии.
— Не слишком-то переживай из-за мистера Джема... — начала она.
— Мистера Джема?
— Да теперь-то он почти что Мистер Джем.
— Он не настолько взрослый, — сказала я. — Чего ему не хватает — так это чтобы его кто-то выпорол, а я не настолько большая.
— Малышка, — сказала Кэлпурния, — уж я-то ничего не могу поделать, раз мистер Джем подрастает. Теперь он всё больше захочет быть сам по себе, делая всякие мужские дела, так что ты сразу иди прямиком на кухню, как только почувствуешь себя одинокой. Здесь у нас найдётся куча вещей, чтоб ими заняться.
Начало того лета сулило только хорошее: Джем мог делать всё, что захочет — мне и Кэлпурния сойдёт, пока не приедет Дил. Она, казалось, была рада видеть меня, когда я появлялась на кухне, и наблюдая за ней, я пришла к мысли, что есть какое-то умение в том, чтобы быть девочкой.
Но пришло лето, а Дила не было. От него я получила любительский снимок и письмо. В письме говорилось, что у него был новый отец, чьё фото прилагалось, и что ему придётся остаться в Меридиане, потому что они задумали построить рыболовную лодку. Его отец был адвокатом, как и Аттикус, только гораздо моложе. У нового отца Дила было приятное лицо: я порадовалась за Дила, раз он заполучил такого отца, но сама была подавлена. В заключение Дил сказал, что будет любить меня вечно, и чтоб я не волновалась: он приедет за мной и женится на мне, как только соберёт достаточно денег — так что пиши письма, пожалуйста.
То обстоятельство, что я имела постоянного жениха, было слабой компенсацией за его отсутствие: я никогда не задумывалась над этим, но лето означало Дила у рыбоводного пруда, курящего пеньку — с глазами, горящими от замысловатых планов заставить Страшилу Рэдли показаться; лето означало то проворство, с которым Дил дотягивался и целовал меня, когда Джем не видел, и то влечение, которое, как мы порой ощущали, чувствуем взаимно. С ним жизнь была простой и ясной; без него жизнь была невыносима. Два дня я пребывала в несчастье.
Как будто этого было мало, законодательное собрание штата созвало чрезвычайную сессию, и Аттикус покинул нас на две недели. Губернатор жаждал отцепить пару пиявок с тела государства; в Бирмингеме проходили сидячие забастовки; очереди за бесплатным питанием в городах становились длиннее, а люди в сельской местности становились беднее. Но это всё были события, очень далёкие от нашего с Джемом мира.
Мы были удивлены увидеть одним утром карикатуру в "Монтгомери Эдвертайзер" над заголовком "Мэйкомбский Финч". Она изображала Аттикуса, босого и в коротких штанишках, прикованным к парте: он прилежно писал на доске, пока какие-то легкомысленные на вид девчонки кричали ему: "Ю-ху!"
— Это комплимент, — объяснил Джем. — Он проводит время, делая такие вещи, которые никогда бы не были сделаны, если б их никто не делал.
— Чего?
Вдобавок к своим недавно развитым качествам, Джем приобрёл бесяще мудрое выражение лица.
— Ну, Скаут, это вроде реорганизации налоговых систем в округах и всё такое. Такого рода вещи довольно скучны для большинства людей.
— Откуда ты знаешь?
— Ах, да оставь же меня в покое. Я читаю газету.
Желание Джема исполнилось: я отправилась на кухню.
Пока она лущила горох, Кэлпурния вдруг сказала:
— Что ж мне делать со всеми вами и вашей церковью в это воскресенье?
— Наверное, ничего. Аттикус оставил нам деньги на пожертвования.
Кэлпурния прищурилась, и я смогла угадать, что творилось у неё на уме.
— Кэл, — сказала я, — ты же знаешь, мы будем себя вести хорошо. Мы ничего такого не делали в церкви уже целую вечность.
Очевидно, Кэлпурния припомнила одно дождливое воскресенье, когда мы были одновременно без отца и без учителя. Предоставленный сам себе, класс привязал Юнис Энн Симпсон к стулу и поместил её в котельной. Мы забыли о ней, толпой поднялись в церковь, и уже спокойно слушали проповедь, когда ужасный гул раздался от труб отопления, и продолжался до тех пор, пока кто-то не сходил разведать и не вывел на свет Юнис Энн — верещавшую, что она больше не желает изображать Седраха: хотя Джем Финч и говорил, что она не сгорит, коль вера её сильна, но внизу было уж слишком жарко.
— И потом, Кэл — это же не первый раз, когда Аттикус от нас уехал, — возразила я.
— Ага, да только он-то наперво удостоверится, что там учитель будет ваш. Не слыхала я, чтоб он сказал такое на этот раз — забыл, поди.
Кэлпурния почесала голову. Вдруг она улыбнулась.
— А как вы с мистером Джемом посмотрите, чтоб завтра сходить в церковь со мной?
— Правда?
— Как вам это? — усмехнулась Кэлпурния.
Если когда-то Кэлпурния и мыла меня нещадно раньше, это не шло ни в какое сравнение с её надзором над водными процедурами тем субботним вечером. Она заставила меня намылиться целиком дважды, таская чистую воду в ванну для каждого полоскания; засунула мою голову в таз и промыла её мылом Октагон и кастильским. Она доверяла Джему уже целую вечность, но той ночью она нарушила его уединение и спровоцировала вспышку: "Разве никто не может принять ванну в этом доме без того, чтобы смотрела вся семья?"
На следующее утро она поднялась раньше обычного, чтобы "прошерстить нашу одежду". Когда Кэлпурния ночевала у нас, она спала на раскладушке в кухне; тем утром вся раскладушка была укрыта нашим воскресным обмундированием. Она так накрахмалила моё платье, что оно вздымалось, как шатёр, когда я садилась. Она заставила меня надеть нижнюю юбку и туго обернула мою талию розовой лентой. Она полировала мои лакированные туфли холодным бисквитом до тех пор, пока не увидела в них своё отражение.
— Мы как на Марди Гра собрались, — сказал Джем. — К чему это всё, Кэл?
— Я уж никому не дам сказать, что не слежу за своими детьми, — пробормотала она. — Мистер Джем, вам совершенно нельзя надевать тот галстук с тем костюмом. Он зелёный.
— И что такого?
— А костюм синий. Разве не видите?
— Хи-хи, — разразилась я. — Джем дальтоник.
Лицо его гневно вспыхнуло, но Кэлпурния сказала:
— Ну-ка быстро все перестали. В Первую Покупку вы у меня пойдёте с улыбками на лицах.
Африканская М.Е. церковь "Первая Покупка" находилась в Казармах за пределами южных границ города, по дороге на старую лесопилку. Это было древнее каркасно-рамочное здание с облупившейся краской — единственная церковь в Мейкомбе с колокольней и колоколом, называвшаяся Первой Покупкой потому, что была оплачена с первых заработков освобождённых рабов. В ней негры служили службу по воскресеньям, а белые играли в азартные игры по будням.
Церковный двор был сплошь жёсткой, как кирпич, глиной — как и кладбище рядом с ним. Если кто-то умирал во время засухи, то тело накрывали глыбами льда, пока дождь не размягчал почву. Немногие могилы на кладбище выделялись крошащимися надгробиями; новые были очерчены по краям яркими цветными стёклышками и разбитыми бутылками Кока-колы. Громоотводы, охранявшие иные могилы, обозначали мёртвых, уснувших неспокойным сном; огарки догоревших свечей стояли у изголовья детских могилок. Весёленькое это было кладбище.
Тёплый горьковато-сладкий запах опрятных негров приветствовал нас, когда мы вошли в церковный двор — помада для волос "Любовные сердечки" смешалась с вонючей ферулой, снаффом, одеколоном Хойта, "Мулом Брауна", мятными леденцами и тальком с ароматом сирени.
Когда они увидели Джема и меня рядом с Кэлпурнией, мужчины отступили назад и сняли свои шляпы; женщины скрестили свои руки на талии — будние жесты почтительного внимания. Они расступились и открыли нам небольшую дорожку к церковной двери. Кэлпурния шагала между мной и Джемом, отвечая на приветствия своих ярко одетых соседей.
— Чё удумала, мисс Кэл? — произнёс голос позади нас.
Руки Кэлпурнии опустились на наши плечи — мы остановились и обернулись: стоя на дорожке позади нас, там высилась негритянка. Вес её был на одной ноге; её левый локоть покоился на изгибе её бедра, а поднятой ладонью она указывала на нас. У неё была круглая, как орех, голова со странными миндалевидными глазами, прямой нос, и рот, как лук индейца. Она казалась семи футов [2.13 метра] в вышину.
Я ощутила, как рука Кэлпурнии вцепилась в моё плечо. "Чё те надо, Лула?" — спросила она с интонацией, которую я у неё никогда не слышала раньше. Она говорила тихо, презрительно.
— Хотел знать, чё тащишь белых рыбят в ниггерскую церковь.
— Они мои г'сти, — сказала Кэлпурния.
И снова мне показался странным её голос: она говорила, как и все остальные.
— Ага, то-то ты, смотрю, в доме Финчей г'стишь всю неделю.
Ропот пробежал по толпе.
— Не волнуйся, — прошептала мне Кэлпурния, но розы у неё на шляпке негодующе подрагивали.
Когда Лула пошла по дорожке по направлению к нам, Кэлпурния сказала:
— Стой на месте, черномазая.
Лула остановилась, однако сказала:
— Неча те сюда белых рыбят таскать — у них своя церковь, а у нас своя'ственная. Ведь это ж наша церковь — а, мисс Кэл?
Кэлпурния ответила:
— Да ведь Бог-то един, а?
Джем сказал:
— Пойдём домой, Кэл, здесь нам не рады...
Я согласилась: здесь нам были не рады. Я больше ощущала, чем видела, как на нас напирают. Они, казалось, приближались к нам, но когда я взглянула вверх на Кэлпурнию, то увидела изумление в её глазах. Когда я снова посмотрела вниз на дорожку, Лулы не было. Вместо неё была стена цветных людей.
Один из них выступил из толпы. Это был Зибо, сборщик мусора.
— Мистер Джем, — сказал он, — мы дюже рады всех вас видеть здесь. Не `бращайте внимания на Лулу — она шальная, потому как преподобный Сайкс грозил её отцерковить. Она давнишняя смутьянка, у неё блажные мысли и спесивые манеры... Мы дюже рады всех вас видеть.
Вслед за тем, Кэлпурния повела нас к церковной двери, где нас приветствовал преподобный Сайкс, который провёл нас к передней стасидии.
Первая Покупка внутри была не оштукатурена и не окрашена. Вдоль её стен незажжённые керосиновые лампы висели на латунных скобах; сосновые скамейки служили стасидиями. За грубой дубовой кафедрой тускнела хоругвь, провозглашавшая: "Бог есть Любовь" — единственное украшение в церкви, за исключением ротогравюрного оттиска с картины Ханта "Светоч Мира". Не было там никаких признаков фортепьяно, органа, сборников гимнов, церковных календарей — знакомого нам духовного снаряжения, которое мы видели каждое воскресенье. Внутри было сумрачно, и влажная прохлада медленно рассеивалась собиравшейся паствой. На каждом сиденье лежал дешёвый картонный веер с пёстрым изображением Гефсиманского сада — дар Компании скобяных изделий Тиндла ("Вы называете — мы продаём").
Кэлпурния подтолкнула нас с Джемом к концу ряда и разместилась между нами. Она выудила из своей сумочки носовой платок, и развязала тугой узелок с мелочью у его края. Она протянула гривенник мне и гривенник Джему.
— У нас есть свои, — прошептал он.
— Оставьте их, — сказала Кэлпурния, — вы мои гости.
Лицо Джема отразило недолгие колебания об этичности удержания своего собственного гривенника, но его врождённая учтивость победила, и он переложил свой гривенник в карман. Я сделала то же самое без лишних сомнений.
— Кэл, — прошептала я, — а где же сборники гимнов?
— У нас их нет, — ответила она.
— А как же?..
— Ш-ш, — сказала она.
Преподобный Сайкс стоял за кафедрой, взглядом призывая паству к тишине. Он был низким, коренастым человеком в чёрном костюме, чёрном галстуке, белой рубашке, и с золотой цепочкой для часов, которая поблёскивала в свете из матовых окон.
Он сказал:
— Братья и сёстры, мы особенно рады принимать у себя гостей этим утром. Мистер и мисс Финч. Вы все знаете их отца. Прежде, чем начать, я зачитаю несколько объявлений.
Преподобный Сайкс пролистал какие-то бумаги, выбрал одну, и выставил её на длину руки.
— Миссионерское общество собирается в доме сестры Аннеты Ривз в следующий вторник. Захватите своё шитьё.
Он зачитал из другой бумаги.
— Вы все знаете о беде брата Тома Робинсона. Он с детства был верным членом Первой Покупки. Все пожертвования, собранные сегодня и в следующие три воскресенья, пойдут Элен — его жене, чтобы помочь ей с расходами по дому.
Кулаком я толкнула Джема.
— Это тот Том, которого Аттикус за...
— Ш-ш!
Я повернулась к Кэлпурнии, но была зашикана прежде, чем открыла рот. Подавленная, я уставилась на преподобного Сайкса, который как будто дожидался, пока я успокоюсь.
— Просим нашего капельмейстера вести нас в первом гимне, — сказал он.
Зибо поднялся со своей стасидии и пошёл по центральному проходу, остановившись перед нами лицом к пастве. Он нёс потрёпанный сборник гимнов. Он открыл его, и сказал:
— Мы споём номер два-семьдесят три.
Для меня это было уж слишком.
— Как же мы будем его петь, раз псалтырей-то нет?
Кэлпурния улыбнулась.
— Тише, детка, — прошептала она, — сейчас увидишь.
Зибо прочистил горло и прочёл голосом, похожим на рокот далёкой артиллерии:
— Лежит земля за бегом рек.
Изумительно стройно, сотни голосов пропели вслед за Зибо. За последним слогом, упавшим до хриплого гула, последовали слова Зибо:
— Что милой мы зовём навек.
Вновь музыка нарастала вокруг нас; последняя нота задержалась, и Зибо встретил её следующей строкой:
— Достичь тот берег нам даёт единой веры указанье.
Паства заколебалась — Зибо тщательно повторил строку, и она была спета. На припеве Зибо закрыл книгу — сигнал пастве продолжать без его помощи.
На затухающих звуках "Юбилея", Зибо сказал:
— И в том краю, милом навек, за блеском вдаль бегущих рек.
[Когда по мне и по тебе забьют они в колокола златые]
Строчка за строчкой, певцы следовали простой гармонии, пока гимн не закончился меланхоличным шёпотом.
Я взглянула на Джема, который глядел на Зибо из уголков своих глаз. Я тоже не могла в это поверить, но мы оба это слышали.
Преподобный Сайкс затем призвал Господа благословить больных и страждущих — процедура, ничем не отличная от практики в нашей церкви, разве что преподобный Сайкс обратил особое внимание Бога на несколько конкретных случаев.
Его проповедь была открытым осуждением греха, и строгим объяснением девиза на стене за его спиной: он предостерегал свою паству о вреде крепких напитков, азартных игр, и заблудших женщин. Бутлегеры и так приносили достаточно бед в Казармы, но женщины были того хуже. И снова, как я уже встречалась с ним в своей собственной церкви, я столкнулась с учением о Загрязнённости Женщин, которое, казалась, занимало умы всех священников.
Мы с Джемом слушали подобные проповеди одно воскресенье за другим, с одним лишь исключением. Преподобный Сайкс свободнее использовал свою кафедру для выражения своих взглядов по отдельным случаям отпадения от благодати: Джим Харди отсутствовал в церкви уже пять воскресений, и не был болен; Констанции Джэксон следует быть осмотрительнее — она была в серьёзной опасности поссориться с соседями: она возвела единственный забор злобы в истории Казарм.
Преподобный Сайкс закончил свою проповедь. Он встал у столика перед кафедрой и просил утренние подношения — практика, чуждая мне и Джему. Один за другим, прихожане выходили вперёд и бросали пятаки и гривенники в чёрную эмалированную жестянку из-под кофе. Мы с Джемом последовали их примеру, и получили мягкое "Спасибо, спасибо вам", когда наши гривенники звякнули.
К нашему удивлению, преподобный Сайкс вытряхнул банку на столик и сгрёб монеты рукой. Он выпрямился и сказал:
— Этого недостаточно, у нас должно быть десять долларов.
Паства заволновалась.
— Вы все знаете зачем это — Элен не сможет оставить своих детей и пойти работать, пока Том в тюрьме. Если каждый даст ещё по одному гривеннику, нам хватит...
Преподобный Сайкс махнул рукой и крикнул кому-то в задней части церкви:
— Алек, закрой двери. Никто отсюда не выйдет, пока мы не соберём десять долларов.
Кэлпурния порылась в сумочке и вытащила на свет потрёпанный кожаный кошель.
— Неа, Кэл, — прошептал Джем, когда она протянула ему блестящий четвертак, — мы можем вложить наши. Дай-ка твой гривенник, Скаут.
В церкви становилось душно, и мне пришло в голову, что преподобный Сайкс решил выжать нужную сумму из своей паствы измором. Веера трещали, ноги шаркали, жеватели табака страдали в муках.
Преподобный Сайкс поразил меня, сказав строго:
— Карлоу Ричардсон, я ещё не видел, чтоб ты поднимался по проходу.
Худой человек в штанах цвета хаки прошёл по проходу и опустил монету. Паства одобрительно зашумела.
Затем преподобный Сайкс сказал:
— Пусть каждый из вас, у кого нет детей, поступится собой и даст по гривеннику с головы. Тогда нам хватит.
Медленно, мучительно десять долларов были собраны. Дверь открылась, и порыв тёплого воздуха оживил нас. Зибо прострочил [строку за строкой прочёл гимн] "На бурных берегах Иордана", и служба была окончена.
Я хотела задержаться и порассматривать, но Кэлпурния подтолкнула меня по проходу вперёд себя. У церковной двери, где она остановилась, чтобы поговорить с Зибо и его семьёй, мы с Джемом поболтали с преподобным Сайксом. Меня так и распирало от вопросов, но я решила подождать, чтобы дать Кэлпурнии на них ответить.
— Мы были особо рады принимать здесь вас всех, — сказал преподобный Сайкс. — У этой церкви нет лучшего друга, чем ваш папа.
Моё любопытство прорвалось:
— А зачем вы все собирали пожертвования для жены Тома Робинса?
— Разве вы не слышали, зачем? — спросил преподобный Сайкс. — У Элен трое малышат, и она не может пойти работать...
— Почему же ей не взять их с собой, Ваше преподобие? — спросила я.
Обычным делом для негритянок с маленькими детьми было разместить их в какой-нибудь тени поблизости, пока родители работали — обычно дети сидели в тени между двумя рядами хлопка. А те, кто и сидеть-то не мог, пристёгивались ремнями к спине их матери на манер индейских детей, либо помещались в свободные хлопковые мешки.
Преподобный Сайкс замялся.
— По правде говоря, мисс Джин Луиза, для Элен оказалось трудно найти работу в эти дни... Когда наступит время сбора, полагаю, что мистер Линк Диз возьмёт её.
— Почему же, Ваше преподобие?
Прежде, чем он успел ответить, я ощутила руку Кэлпурнии на своём плече. Под её нажимом, я сказала:
— Благодарим вас за позволение зайти.
Джем вторил мне эхом, и мы двинулись по направлению к дому.
— Кэл, я знаю — Том Робинсон сидит в тюрьме, и он чего-то ужасного наделал, да почему же Элен никто не нанимает? — спросила я.
Кэлпурния, в своём тёмно-синем муслиновом платье и шляпке размером с бочку, шагала между Джемом и мной.
— Это из-за пересудов о том, что сделал Том, — сказала она. — Люди не горят желанием... не хотят иметь хоть что-то общее с его семьёй.
— Да что же он такого сделал, Кэл?
Кэлпурния вздохнула.
— Старый мистер Боб Юэл обвинил его в изнасил'ваньи своей дочки и добился, чтоб его арестовали и посадили в тюрьму...
— Мистер Юэл?
Что-то всплыло в моей памяти.
— Имеет ли он какое-то отношение к тем Юэлам, которые каждое первое сентября приходят в школу, а затем идут домой? А ведь Аттикус сказал, что они — шваль чистой воды... Я никогда не слышала, чтобы Аттикус говорил о людях таким же образом, каким он говорил о Юэлах. Он сказал...
— Ага, это те самые.
— Ну, если все в Мейкомбе знают, что за люди эти Юэлы, то должны быть рады нанять Элен... А что такое изнасилование, Кэл?
— Это нечто, о чём тебе придётся спросить мистера Финча, — сказала она. — Он сможет объяснить это лучше меня. Вы голодны? Преподобный уж очень долго раскачивался этим утром, обычно он не настолько нудный.
— Он совсем как наш проповедник, — сказал Джем, — но почему же вы поёте гимны таким способом?
— Строченье? — спросила она.
— Разве это оно?
— Ага, называется это "строченье". Всегда делалось именно так, насколько я помню.
Джем сказал: наверное, можно было бы накопить деньги с пожертвований в течение года, и достать несколько сборников гимнов.
Кэлпурния рассмеялась:
— Толку не будет, — сказала она. — Читать-то не умеют.
— Не умеют читать? — переспросила я. — Все эти люди?
— Вот именно, — Кэлпурния кивнула. — Не умеют, окромя где-то четырёх человек на всю Первую Покупку... И я одна из них.
— Где же ты ходила в школу, Кэл? — спросил Джем.
— Нигде. Ну-ка посмотрим, кто же учил меня грамоте? То была тётя мисс Моди Аткинсон, старая мисс Бьюфорд...
— Ты настолько старая?
— Я даже старше мистера Финча. — Кэлпурния усмехнулась. — Не знаю только, насколько. Однажды мы стали припоминать, пытаясь выяснить, сколько же мне лет... Я помню всего на несколько лет больше него, так что я не многим старше, если списать тот факт, что мужчины не помнят так же хорошо, как женщины.
— А когда твой день рожденья, Кэл?
— Я просто отмечаю его на Рождество — так легче запомнить... У меня нет настоящего дня рожденья.
— Но Кэл, — возразил Джем, — ты и близко не выглядишь такой же старой, как Аттикус.
— На цветных возраст не сказывается так быстро, — сказала она.
— Может потому, что они не умеют читать. Кэл, а это ты научила Зибо?
— Ага, мистер Джем. У нас не было школы даже когда он был мальчиком. Однако ж я заставила его учиться.
Зибо был старшим сыном Кэлпурнии. Если бы я хоть раз об этом задумалась, то догадалась бы, что Кэлпурния была уже зрелых лет — у Зибо были подросшие дети — да ведь я же никогда не думала об этом.
— Ты учила его по букварю, как и нас? — спросила я.
— Нет, давала ему выучить страницу из Библии каждый день, и ещё была книга, по которой меня учила мисс Бьюфорд — наверняка не знаете, откуда она мне досталась, — сказала она.
Мы не знали.
— Ваш дедушка Финч подарил мне её.
— Так ты из Пристани? — спросил Джем. — Ты нам никогда не говорила об этом.
— Конечно оттуда, мистер Джем. Выросла там между Резиденцией Бьюфордов и Пристанью. Все свои дни я проводила, работая на Финчей или Бьюфордов, и переехала в Мэйкомб, когда поженились ваши папа и мама.
— А что это была за книга, Кэл? — спросила я.
— "Комментарии" Блэкстоуна.
Джем был ошеломлён.
— Хочешь сказать, учила Зибо по нему?
— Ну да, сэр — мистер Джем. — Кэлпурния робко приложила пальцы ко рту. — То были единственные книги, которые у меня были. Ваш дедушка сказал, что мистер Блэкстоун прекрасно владел английским...
— Так вот почему ты не говоришь, как все прочие, — сказал Джем.
— Какие прочие?
— Прочие цветные люди. Кэл, но в церкви ты говорила, как они...
То, что Кэлпурния ведёт скромную двойную жизнь, никогда не приходило мне в голову. Мысль о том, что у неё было своё особое существование за пределами нашего двора, была необычной, не говоря уж о её владении двумя языками.
— Кэл, — спросила я, — а зачем ты говоришь на ниггерском языке с ни... со своими людьми, хотя знаешь, что это не правильно?
— Ну, прежде всего, я и сама чёрная...
— Это ещё не значит, что тебе надо так говорить, раз ты умеешь лучше, — сказал Джем.
Кэлпурния откинула шляпку и почесала голову, затем осторожно натянула шляпку себе на уши.
— Это очень трудно объяснить, — сказала она. — Представьте, что вы со Скаутом заговорили бы дома, как цветные, — это было бы совсем не к месту, верно? А что если бы я заговорила на языке белых в церкви и со своими соседями? Они бы решили, что я заважничала не хуже Моисея.
— Но Кэл, ты же умеешь лучше, — сказала я.
— Совсем не обязательно показывать всё, что умеешь. Это не воспитанно... Да и потом, людям не нравится видеть рядом с ними кого-то, кто умеет больше них. Это их злит. Ни одного из них не изменишь правильной речью — они сами должны захотеть учиться, а раз они учиться не хотят, то тут уж ничего не поделать, кроме как держать рот на замке или говорить на их языке.
— Кэл, а я могу зайти повидать тебя иногда?
Она глянула вниз на меня.
— Повидать меня, золотце? Ты видишь меня каждый день.
— Прямо у тебя дома, — сказала я. — Как-нибудь после работы? Аттикус может меня забирать.
— Когда тебе будет угодно, — сказала она. — Будем рады видеть тебя.
Мы были на тротуаре у Резиденции Рэдли.
— Гляньте туда, на веранду, — сказал Джем.
Я осмотрела Резиденцию Рэдли, ожидая увидеть её призрачного обитателя загорающим на качелях. Качели были пусты.
— Я о нашей веранде, — сказал Джем.
Я глянула вниз по улице. В боевом облачении, прямая, непреклонная тётя Александра сидела в кресле-качалке точно так, как если бы раньше сидела там каждый день своей жизни.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
