Слизь

(Примечание: публикуется неотредактированная версия)

.........................

Глава первая. Водка на двоих

Лето, июнь 1990 года. Жара полыхает в Ташкенте, не смотря на утро; даже под кронами чинар и дуб не скрыться от палящих лучей солнца. Миллионный город работает как отлаженный механизм, хотя всю советскую страну давно уже сотрясают забастовки, разгул преступности, митинги политических сил, но это там, в других частях Союза, а в Узбекистане относительно спокойно. Здесь, как всегда, открыты двери кафе и столовых для посетителей, магазинов и мастерских — для клиентов, трудятся в кооперативах и на заводах тысячи людей, врачи лечат, на базарах продают мясо и овощи — все течет обычным руслом. Но не все так прилежны. Увы, некоторые не считают важным вовремя приходить на свой трудовой пост.

Серафим Осокин, сорокатрехлетний слесарь ЖЭКа номер пять и не просыхающий алкоголик с тридцатилетним стажем, как всегда был 'под мухой' (если это не назвать покрепче — 'под драконом'). Только что он вместе со своим коллегой по ремеслу (и в слесарне, и в алкоголизме) Батыром Мирбабаевым у него в квартире приняли ударно-ядерную дозу спиртного — три бутылки 'Распутина' неизвестно чьего разлива, десять бутылок пива 'Балтика номер три' и какое-то дерьмо, которое на этикетке читалось почему-то 'Баян-Ширей'. Конечно, такого количества алкоголя не мог выдержать обычный организм, но не зря же Серафим с десяти лет стал тренировать себя в этом виде спорта, достигнув определенных достижений. Вот и сейчас он без особых осложнений залил себя по уши 'горючим'. Но все испортил одеколон, который Серафим выпил по настоянию друга. Именно 'тройной' так пнул по желудку, что у слесаря подкосились ноги, учащенно забилось сердце и стало муторно, от чего он устремился в туалет, на ходу сбивая вазу со стола и картины со стены.

Теперь его движения напоминали не стойкого и уверенного матроса во время шторма, а неопытного акробата, делающего первые шаги по веревке и готового свалиться в любой момент вниз.

— Батыр, мне хреново, — прохрипел Серафим, стараясь добраться до заветной комнаты, которая ему теперь казалась прекраснее Собора Парижской богоматери. Хотя внешне туалет напоминал самый обычный общественный сортир — заляпанный черт знает чем унитаз, проржавевшее смывное устройство, обвалившаяся со стен кафель и штукатурка. Тусклая лапочка освещала это убогое место, но ее света не хватало, чтобы разглядеть за унитазом веник, какие-то банки с химреактивами.

Но Серафима никто не слышал — Мирбабаев мирно валялся на полу, в руке сжимая все-таки добитую бутылку 'тройного одеколона'. Из его рта исходил такой ядовито-смрадный запах, что никакой дезинфекции не требовалось, например, чтобы очистить комнату от домашних насекомых. Как бы в подтверждении рядом с ним в кайфе лежали две мухи, которые попали в заспиртованную атмосферу и теперь в судороге дергали лапками. Батыр блаженно улыбался, даже не помышляя, что рабочий день давно начался, и дежурная в ЖЭКе матюгается, поскольку десятки звонков по поводу аварий и неисправностей, а слесари между тем неизвестно где пропадают. К счастью, у Мирбабаева не было телефона, и поэтому никакой связи с работой не существовало и никто не мог побеспокоить.

У Серафима, между тем, ситуация приобретало крутой оборот, иначе именуемая как революционная ситуация: то есть, когда все внутри клокотало, но еще не вылилось в конкретное действие. А чем это может закончиться, Осокин осознавал и поэтому ускорил свое движение к туалету. Его усилия не прошли даром. Едва он влетел туда, как последовала сама революция.

— Ах, чтоб тебя! — неизвестно в чей адрес выругался слесарь, чувствуя, как содержимое желудка транзитом последовало из нутра к горлу и фонтаном вырвалось наружу. Это было необычайное зрелище, даже в День независимости невозможно было увидеть такого салюта. Честно говоря, Серафим бы с удовольствием понаблюдал за подобным как зритель, но ни как участник, причем в самой главной роли.

А сейчас четыре соленых огурца, три неспелых кислых помидора, лепешка, кусок охотничьей колбасы — все это в свежепереваренном виде очутилось на стенах, полу и немного в дырке унитаза. До потолка взрывной силы оказалось недостаточным, и поэтому он остался чистым.

Но Осокин на это не смотрел. Его продолжало изворачивать наизнанку, словно революция в желудке перешла в ракетно-ядерную войну. В голове все помутилось. Ноги и руки дергались в безумном танце, которым могли позавидовать самые пещерные аборигены.

Серафим подумал, что нужно все-таки быть точнее и всю блевотину лучше сбросить в унитаз. Ведь убираться здесь придется ему, а не кому-либо другому. Он склонился и прицелился точно в дырку, ожидая очередного спазма желудка. И тот не стал долго испытывать терпение хозяина и выдал хорошую порцию пушечных выстрелов.

К удивлению слесаря, реакция произошла в совсем ином месте. Вода в дырке унитаза вдруг забурлила, будто там ожил вулкан, и брызнула во все стороны, облив лицо Серафима. Осокин автоматически отпрянул, выставив вперед руки. Но это не спасло его от какой-то бледно-розовой слизи, которая выпрыгнула из унитаза и обволокла его голову, как марлевая повязка медсестры.

Теперь у алконавта[1] была совсем иная проблема, причем похуже, чем желудочная революция. Слизь разъедала его лицо сильнее всех известных на Земле кислот. Вначале растворилась кожа, обнажив красные мускулы и сухожилия, затем стала исчезать и это мясо. Серафим орал благим матом, зовя на помощь Мирбабаева, маму и супругу, которая лавно не признавала его как мужа и не делила с ним ложе. Но никто не пришел. Соседи думали, что это Мирбабаев, как всегда, в белой горячке и сейчас отгоняет чертиков, а между тем сам Батыр продолжал травить воздух в комнате своим дыханием, не слыша предсмертных криков.

Тем временем слизь проела глазницы и влезла внутрь черепа. Мозг был уничтожен за какие-то минуты. Затем слизь стала распространяться дальше по телу, вскоре покрыв ее полностью. Со стороны глядящий на этот процесс человек подумал бы, что Серафима обвернули в целлофановый пакет. Только это был смертельный пакет.

Фактически, слизь можно было рассматривать как самостоятельно живущий желудок, хотя внешне она немного напоминала медузу. Неизвестно, обладала ли она разумом или нет, однако переваривала слесаря значительно быстрее, чем это мог представить самый изощренный писатель-фантаст. Закончив с пищей, слизь протекла обратно к унитазу и скрылась в канализационном стоке.

Когда Мирбабаев отодрал прилипшие глаза и побрел в туалет, чтобы отлить ненужную жидкость, то возле унитаза он обнаружил чисто обглоданный скелет, одетый в одежду Серафима...

— Это еще что такое? — недоумевал он, пытаясь вспомнить, откуда мог взятся этот скелет. Может, вчера они с Серафимом зашли в какую-то медицинскую лабораторию и стянули учебное пособие для студентов? Но из памяти ничего не всплывало. Батыр помнил три бутылки водки, черт знает сколько пива и любимый свой одеколон. И как вошли в квартиру, готовили закуску и травили матерные анекдоты — тоже не выветрилось из головы. А что было до этого и после... тут полный провал.

— Серафим! — стал звать напарника он, желая поинтересоваться у него, откуда взялась в квартире это хрень. — Эй, ты, старый пердун, где ты?

Никто не отозвался. Квартира казалась пустой, как склеп.

Мирбабаев, качаясь, склонился над скелетом. Тихо к нему стало приходить осознание того, что он видит. Ведь на скелете была одежда Осокина, вонючие оранжевые носки. Даже часы на левом руке его...

Тут Мирбабаев почувствовал, как походело у него внутри. Мороза было достаточно, чтобы застудить алкоголь в организме, и мозг мгновенно протрезвел. Парень вскочил и в страхе попятился назад. Ему становилось плохо. Ведь как милиции объяснишь это? Кто поверит ему?..

— Наверное, я сошел с ума, — прошептал Батыр и, не будучи верующим, перекрестился.

Глава вторая. Распитие в школьном туалете

Ученик девятого 'Б' класса Хусанов Баходыр был известным на весь Хамзинский район лоботрясом и хулиганом — от его имени вздрагивали все работники районо, не говоря о мелкой шушере, что выгуливалось родителями во дворах, улицах и парках. Пропустить занятия ему было таким же легким делом, как грызть семечки, которыми он, кстати, часто пачкал школу. Его любимым занятием было натянуть на голову целофан и прыскнуть внутрь дихлофос, чтобы вдыхать пары ядовитого вещества и кайфовать, или положить на нос тряпочку, смоченную в бензине, и тоже уходить в нирвану. Он бы не отказался и от анаши, которую иногда ему давали попыхтеть из 'косяка' соседи-студенты, но сейчас все они находились на летней зачетно-экзаменационной сессии, и Баходиру приходилось искать иные доступные способы. И алкоголь был одним из них, благо в магазине 'Богурсок', что у троллейбусной дороги, продавал табак и водку его знакомый, тоже школьник-недоучка. Вообще, спиртное считалось им самым лучшем изобретением и достижением человечества, и вот первым самогонщикам следовало, по их мнению, поставить памятники, а не всяким там Христофорам Колумбам, Джордано Бруно или Юрию Гагарину. Пьянка — это тоже было своеобразное космическое путешествие, только в мир, где ракеты были не нужны.

Вот Баходир и сегодня решил провести свое время в алкогольном космическом полете, но не один, а с экипажем — такими же как он бездельниками, как и он. Уроки были скучными, и тратить на них часы не было желания. Для этого он отправил одного 'алконавта'-одноклассника по имени Нариман Маннанбеков в ближайший 'комок'[2], к своему знакомому, а когда тот вернулся с пакетом, то заперся в туалете с ним и с третьим товарищем — Вадимом Кочетовым, любителем поиграть в футбол и покер. Предварительно Баходыр заставил одного из сидевшей на унитазах мелюзги принести со столовой стаканы, а когда тот, дрожа, исполнил это, грозным голосом пригрозил, что если он еще раз увидит в уборной пацанят, то поотрывает им приборы, с помощью которых они энурезят, то есть по-простому дуют в трусы.

Те не заставили себя долго ждать и через секунду смылись с уборной, позабыв натянуть штаны. Ужас встретить грозных парней школы был слишком велик, чтобы они решились пожаловаться учителям или родителям. Такова уж была слава Хусанова и его боевой команды.

Довольно гогоча им вслед, оболтусы уселись на крышки унитазов, достали по сигарете и задымили. Это были их любимые болгарские 'ВТ', которые все почему-то расшифровывали как 'Вечерний Ташкент', видимо, из-за местной городской газеты. Баходыр хмыкнул и быстро распечатал бутылку 'Столичной'. Нариман, матерясь с целью придания себе солидности и важности, из спортивной сумки достал банку маринованных огурчиков и разломил лепешку.

— Закусон готов, шеф, — провозгласил Вадим, распаковав колбасу 'Золотая салями', которая, как говорила молва, была изготовлена из ослятины. А ребятам было все равно, они лопали и казы[3], и говядину, и свинину, и рыбу, и могли также испробовать змей и лягушек, если бы им кто-то такое предложил. Ведь к водке любая закуска годилась.

— Молодцы, братаны, — похвалил их 'уголовный' авторитет и быстро разлил спиртное по стаканам. Первые сто грамм прошли, как полагается, без закуски. Вторая и третья порции были проглочены словно лимонад. Салями-ослятина прибавила вкус на язык.

— Хорошо пошла, — хмыкнул один из лоботрясов и склонился над унитазом, чтобы сплюнуть горькую слюну. Смачный харчек, на девяносто процентов состоящий из спирта, попал прямо в дыру. — Люблю я 'Столичную', это тебе не 'Жириновка'!

— Да, — согласился другой. — От 'Жириновки' голова гудит и ничего в голову не лезет на уроках!

— Ха, — хмыкнул Баходыр. — Можно подумать, что в твоей голове есть место для знаний. Ты знаешь, чему равен катет, например?

— Нет, а ты?

— Какой-то там гипотенузе, тьфу, слово-то какое тупое! Так ты на занятие идешь?

— Не-а, сейчас химия, а я терпеть не могу нюхать всякие там вещества и решать задачки, что получиться, если железо смешать с кислородом, — сказал Вадим и опять сплюнул в унитаз. И тут его глаза полезли на лоб. Потому что вода почему-то забурлила.

— Это еще что такое? — изумился он и присел, чтобы внимательно вглядеться в розовую пену, которая стала появляться на поверхности воды. — Я что, кислоту сплюнул? Что за бурная химическая реакция с выделением розовой субстанции?

— А ты, оказывается, все-таки в химии разбираешься, — буркнул Хусанов, тоже заинтересовавшись необычным явлением. — Опять, наверное, канализация засорилась. Здесь трубы давно проржавели.

— А что это за розовое вещество? — недоумевал бездельник, увидев, как из дырки всплывает что-то непонятное. — Что-то на медузу похоже...

— Параша чья-то, — хохотнул Нариман и матюгнулся. — Кто-то обсирался медузами, ха-ха-ха, ты это классно схохмил, братишка! — Но через секунду ему было не до смеха. Ибо произошло то, что никто предугадать не мог.

Дело в том, что из унитаза со свистом выпрыгнул розовый комок, который мгновенно присосался к лицу Вадима.

— А-а-а! — заорал тот, вертясь, как юла. Он пытался руками отодрать слизь, но едва его пальцы вошли в розоватый студень, то тотчас его кожа и сухожилия были растворены и переварены. Обратно вернулись оголенные кисти, которые привели лоботрясов в смятение — нечто подобное они видели в кабинете биологии, где стояли пластмассовые макеты органов человека.

— О боже! Что это? — испуганно произнес Баходыр, чувствуя, как ноги буквально пригвоздились к полу. Он не мог сделать и шага, настолько был потрясен. Тем временем слизь разъела лицо товарища. Казалось, теперь она покрыта не кожей, а розоватой пленкой, было видно, как двигались оголенные челюсти, и только красные мышцы еще скрывали череп. Прошло еще несколько секунд и уже появилась белая кость... Нариман стоял со стаканом в руке и не мог ничего вымолвить, ему казалось все как в кошмарном сне. Баходир же тупо смотрел за происходящим, и разные мысли роились в его голове. Он не находил ответа, что это значило, его слабый мозг буксовал или, если выразиться компьютерным языком, 'завис' как от сбоя программы.

Между тем, одноклассник уже ничего не издавал, он тихо присел на колени и затем медленно повалился на пол. Его руки дергались в судороге. Розовый комок обглодал все, что было на его голове — волосы, сухожилия, мозги, кровеносные сосуды, а тем полез под одежду, продолжая поглощать легкие, сердце, печенку, пищевод, трахеи...

— Что это? Как это? — выдавил из себя Маннанбеков, делая шаги назад. Он не мог поверить, что только что пивший с ним водку товарищ уже мертв.

Тут у Баходыра на лице появилось выражение какой-то осмысленности. До него стало доходить, что какое-то существо съедало Вадима, и делало оно без какого-либо страха. Школьник хотел было схватить этот розовый студень и отбросить в сторону, но тут до него дошло: а ведь и его эта чертова штука может так же сожрать, стоит только прикоснуться. Вон, уже полтела исчезло под студнем. Лучше не рисковать — мелькнула мысль, и Хусанов решил не совершать подвиги.

Он сделал также шаги назад и тихо сказал: