КАТТИ ШЕГГЕ
ЧЕРНОМОРЕЦ
КНИГА ТРЕТЬЯ
"ИЗ ТЕНИ ПРОШЛОГО"
ЧАСТЬ 5
Глава 1
СВИДАНИЕ
Он стоял возле окна между двумя далекими друг от друга колоннами. Прозрачная стена в виде мелкой решетки, в отверстия которой были вставлены темные стекла, открывала вид на пустынные просторы, засыпанные песками. Пески уходили далеко за горизонт, они поднимались от дуновения жаркого даже для поздней весны ветра и опускались на широкие каменные ступени, ведущие в заброшенный храм.
Позади раздались гулкие шаги. Он перевел взор от однообразного желтого пейзажа и оборотился к посетителю, чья поступь столь четко и громко отдавалась на холодном каменном полу зала, посреди которого в былые времена возвышалась золотая статуя Ал-Гаруна высотой в три человеческих роста. Она упиралась в потолок, также украшенный мелкими стеклянными окнами, через которые вовнутрь проникало темное солнце. Уже более двух лет в это святое для алмирцев место перестали стекаться паломники и священнослужители гарунского божества, когда-то бывшего правителем этого народа на земле, а ныне пребывавшего на вершине кургана в Аргуне, центре Со-Мира, северо-западных земель Ал-Мира. В бегстве гаруны не успели вывезти из храма все богатства, хранившиеся здесь в неприкосновенности столетиями, и ныне эти сокровища пополнили казну государя, а освященное молитвами место пустовало и засыпалось песками пустыни.
Еще раз оглядев величественное мрачное помещение, высокие колонны которого образовывали среди стеклянных стен, кое-где уже расколотых, два правильных прямоугольника, он остановил холодный взгляд на хрупкой фигуре, склонившейся в поклоне перед ступенями, на которые он взошел, чтобы ближе подобраться к застекленной решетке боковой стены. Девушка, закутанная в белые одежды, упала на коленях, опустив голову к полу. В вытянутых руках она держала широкий поднос с графином и золотым кубком.
— Я велел не беспокоить меня, — его голос был еще холоднее, чем взгляд. — Оставьте меня наедине и в следующий раз, чтобы я услышал шаги гостя, а не слуги, — последние слова были обращены к высокой мужской фигуре, которая замерла напротив его взгляда у широкого выхода из зала.
Охранник был проверенным телохранителем. Он громко выкрикнул пару слов на гарунском языке и взмахнул рукой в сторону дверей. Девушка мгновенно поднялась с колен и быстрыми мелкими шагами поспешила прочь из храма. Он заметил в солнечных отблесках, что её кожа отливала медным блеском. Она была рабыней в Ал-Мира. Она осталась рабыней и после прихода в эти земли чужеземных завоевателей. И он знал, что ничего нельзя изменить — даже изданный указ не поменяет умы тех, кто родился в кабале, не поднимет их с колен. Ниамей, охранник, вышел из тени и прохлады зала вслед за девушкой. Воин родился в Эрлинии, однако томился в плену у гарунов более двух лет. После освобождения мужчина счел за честь служить морийскому государю. Солдат прикрыл тяжелую створку дверей, однако солнечный свет продолжал литься между колонн сквозь вторую половину прохода, которая была разгромлена при взятии святилища.
Он усмехнулся, вспоминая, что сам присутствовал при захвате этого храма посреди пустыни. Тогда гаруны с ужасом бежали с северного побережья, на котором высадились морийские воины. Под внезапным натиском пал Илир. Стены небольшого приморского города были разрушены катапультами, собранными на скалистых песчаных берегах Э-Мира. А затем он повел войска вглубь страны к Миргуну, столице Э-Мира. На этом пути две сотни пехотинцев свернули в песчаные бураны, чтобы покарать безбожных гарунов, их идолов и жрецов, которые возносили молитвы своему богу, не признавая всемогущества Моря. Храм защищали лишь его непрочные стены и тяжелые железные двери, за которыми укрылись вооруженные мотыгами да кривыми саблями алмирцы. Но одного лишь взгляда государя на это укрытие хватило, чтобы двери развалились, а после морийцы разворотили образовавшуюся баррикаду у входа в храм и проникли вовнутрь. Кровь пролилась на холодные камни под ногами столпившихся в помещении людей, но тем, кто не пожелал добровольно сдаться и опустить оружие, не суждено было увидеть иного исхода войны. Оставшихся в живых погнали по пустыне впереди стройных рядов морян к ближайшему алмирскому городу, они должны были собирать материал и строить лестницы для взятия высоких ограждений гарунских поселений. Иногда пленные поворачивали назад на своих угнетателей — но в любом случае, они всегда принимали на себя первые потоки острых стрел, они погибали под горящими смолами и меткими камнями. А ежели горожане жалели своих соотечественников и поджидали, когда к городу подойдут северные захватчики, то он посылал им в знак приветствия несколько ярких молний. Государь морийский мог покорить город и без армии, но в первую очередь он хотел покорить головы этих людей. Он хотел показать им жестокость, он хотел посеять в них страх: он знал, что его противник многочислен, но большую часть его составляли уже смирившиеся покоренные рабы. А чтобы заставить их дрожать порой хватало и одного лишь фокуса, видения.
Он направил взор к горизонту. Пустыня, по-прежнему, была безмолвна, безбрежна и спокойна. Пустыня всегда была союзницей своих жителей. Сколько его солдат полегло в этих песках?! Сколько не выдержало жары, жажды, сгинуло в зыбучей бездне? Как ни горько было об этом думать, но порой ему казалось, что больше, чем погибло на поле боя. Битвы он привык выигрывать в одиночку, но люди, ставшие его противниками и врагами, даже осознавая, что не имеют шансов в этой войне, все равно поднимались на защиту своей свободы и умножали никому не нужные жертвы с обеих сторон. Этого он хотел? Нет, он хотел умерить спесь гарунов, но он никогда не вырезал деревни, не сжигал урожаи на зеленом побережье Э-Мира. Он не был дикарем, он был освободителем. Так все говорили в Алмааге. А нынче от этих слов эму хотелось громко рассмеяться. Морийцы называли колдуна освободителем, а раньше они сжигали лишь за подозрение в способности колдовать, лишь за долгую жизнь и неувядающую молодость.
Сколько лет прошло с тех пор... Не так уж много, а люди уже не помнили, что их страна не всегда была самой большой и непобедимой державой, что её граждане подымали мечи друг против друга, роптали на власть, взывали к богам. Теперь Море вспоминали, Тайру проклинали, а государя возносили в своих молитвах. Но как долог будет этот миг упоения славой и народной любовью?! Как скоро после подписания мира с империей гарунов, которая в последние годы развалилась от непрекращавшихся претензий друг к другу многочисленных потомков последнего почившего Ал-Гаруна, его войска вступят на новые непокоренные земли? А чем потом он сможет убеждать свой народ, что достоин титула и прозвища?! Неслучайно ведь его прозвали в Мории Разителем! Его взгляд, не мигая, пытался продырявить песчаную дюну на востоке. Когда же она приедет, чтобы раздражение, наконец, спало с его души, чтобы он мог заново поклясться себе в том, что не обнажит оружие на родной земле, что никогда не позволит этого своим последователям...
Клятвам могут быть верны слуги, дворяне, государи. Но, как говорил Молох, клятвы никогда не служат колдунам. Ибо если колдун решит дать клятву да еще скрепит её чарами, то тогда он перестанет быть колдуном, он станет обычным узником, заключенным в рамки, он потеряет свободу и будет вечным рабом своих слов, обетов. Он не видел этого ученого уже около двадцати... двадцати четырех лет. В той беседе он посмел возразить чародею: порой делать добро другим можно лишь будучи связанным, ибо, избавившись от уз, зачастую забываешь о других и думаешь о себе. Тогда он действительно был молод и многое не понимал, не ценил. Тогда он многое имел, многое приобрел, но не сумел сохранить из всего даже малую толику.
Он вновь усмехнулся. Воспоминания налетели на него горькой волной. Он окунулся в прошедшие годы с головой. Хотя в эти дни его имя наводило священный трепет, не стерлась еще память, когда оно звучало как зов исчадия Таидоса и Уритрея, посланного к людям для пожирания их тел, ибо стонала матушка Гелия и её дочь Олифея от безверия и уныния своих детей. Он по-прежнему обращался к чужим богам, чужим, ибо отныне не верил ни в каких...
Он был колдуном, но, как и все, родился в человеческой семье. Его отец был принцем-наследником, а мать царицей, чье иссохшее тело в момент смерти обратилось в хрупкую волчицу. Он был черноморцем, воспитанным магами в вере в Уритрея и великого Нопсидона, но юношей покинул родную страну, поклявшись не возвращаться без заветной жидкости, живой воды, что избавила бы его народ от проклятия ведьмы, обрекшего всех на послежизненное обращение в зверя. Он был изгнанником, был рабом, был возлюбленным и верным другом. Но теперь он был всего лишь государем морийским, и от этого сердце порой сжималось, и тошнота подступала к горлу, ибо грядущая вечность не обещала новых статусов, она готовилась забрать и оставшиеся роли, и несбывшиеся мечты.
История последних десятилетий его жизни была столь яркой и насыщенной, что мысли разбегались от недоумения — как же все так удачно сложилось?! Но на то воля колдуна, его желания и мысли сбывались — хотя знал ли колдун, к чему воистину стремился? Царевич Ортек всегда знал. Государь же морийский считал, что желает процветания своему народу. Но помимо цели чародею нужны средства, и на вопрос как исполнить задуманное ответ был готов не всегда.
Как быстро он понял, что в поисках живой воды обрел неожиданный дар или проклятие — воды мертвого озера одарили его колдовскими чарами, юностью и долгой жизнью. Он знал, что не каждому было суждено возродиться в том водоеме, неподвижные тела многих всплывали в его памяти в том путешествии к границам смерти, к царству богов. Познать свои силы и способности Ортеку довелось на трудной дороге домой. Путники брели по дремучему осеннему лесу, ожидая каждый день, что заметят знакомые следы, пеньки, пепел затушенных костров на прежних стоянках. Но лес не водил их кругами, он расступился и указал скитальцам звериные тропы, уходившие на север. Они перешли невысокие пики Рудных гор и повернули на запад к морским берегам. Добравшись к началу зимы до владений колдунов в Великом лесу, друзья уже догадались, что одному из них придется многому научиться в этих местах, оставленных около полугода назад. Он уже вернул себе прежний вид, его волосы, которые в одно мгновение обрели свет солнца, вновь потемнели.
В Деревне любой страждущий находил покой и помощь. Ортек был принят в среду колдунов, за которыми он лишь с любопытством и презрением подглядывал минувшей весной во время занятий с чародеями юной ведьмочки Марго. Ортек вместе с Дугласом и Оквинде поселились в одинокой избушке недалеко от Деревни и коротали длинные ночи и зимние дни в размеренном быте хозяйской жизни. Их путь был завершен, они потеряли друзей и еще не ведали, что обрели взамен. Дуглас вновь попал под пристальные взгляды Агрионы и прочих незнакомых колдунов, появившихся за время отсутствия искателей живой воды в Деревне. Рудокоп полностью исцелился, его руки и спина вернули себе здоровый вид, а на лице появился пушок первой бороды. Вин замкнулся в себе и не раз порывался тронуться на юг в Морию к морским берегам. Ортек же осваивал азы колдовства.
Глава Деревни, колдун Молох, поддерживал переписку с Алмаагом. Он сообщил своему давнему другу Элбету ла Ронэт, который во время проживания царевича во дворце деда стал близким человеком и для него самого, о завершении похода юного черноморца и его друзей на восток. Молох с радостью и большим удовольствием подтверждал, что живая вода существует, она надежно охраняется богами, а ныне, слава Морю, навеки попала под запрет номов и будет доступной лишь немногим избранным. Безусловно, эти новости были самыми желанными для колдунов, ибо их участь с возвращением живой воды морийскому народу могла быть поставлена под смертельную угрозу.
Ответные вести, пришедшие из Алмаага в Деревню, были не столь восторженными, хотя Молох обрадовался им несказанно. Элбет писал, что государь был совсем плох и последнюю неделю не вставал с постели, почти потерял голос, не выходил из забытья. Алмаагский колдун требовал срочного приезда в столицу черноморского царевича, ибо последние месяцы Дарвин II постоянно вспоминал своего внука. Сборы в дальнюю дорогу не затягивались. Ортек вместе с Вином тронулись на юг в Горест, снабженные письмами и монетами. Уже тогда черноморец догадывался, что его ожидало в столице, уже тогда Молох и другие колдуны с надеждой взирали на возможного наследника морийского престола, одновременно при этом предостерегая его от раскрытия другим тайны своих чародейственных способностей. Колдун на престоле мог защитить таких же как он, наделенных силами и вечностью, но, раскрыв свои козыри преждевременно, он мог никогда не занять это высокое место и скатиться, как и другие чародеи, в яму неизвестности и забвения, а может быть сразу на полыхающий костер.
Оставив Дугласа на севере, где рудокоп намеревался осмотреться и обустроиться на побережье Великого моря у лесовиков, подальше от морийских земель, черноморский царевич и релийский граф возвратились в Алмааг. За прошедший год столица государства совсем не изменилась: то же бледно-серое небо, мелкий дождь, шумные мостовые, кипевшие торговцами и иноземцами улицы. Ортек не замедлил послать весточку Элбету о своем приезде, и путешественники были приняты в апартаментах колдуна во дворце, хотя при этом старались всеми силами сохранять в секрете свое появление в государевых палатах.
Дарвин II, который уже разменял при жизни восьмой десяток лет, выглядел как прозрачная статуя из мрамора с седыми длинными волосами и бородой. Элбет провел Ортека к деду потайными ходами, но встреча государя со своим внуком и наследником была короткой и молчаливой. Старик лишь слегка приоткрыл морщинистые веки, сквозь редкие ресницы поглядел на юношу и попытался пожать его руку, которой черноморец ласково дотронулся до сморщенной ладони больного. Дарвин пробыл в сознании еще несколько недель и с приходом весны ушел в царство бога Моря. Его погребальный костер соорудили на площади столицы Малой Мории, а прах развеяли над родным для государя островом, с его самого высокого мыса, выступавшего в Великое море, откуда по преданиям юная Аллиин, дочь Алмааг, высматривала берега материка, стремясь попасть в земли, где обитал её суженный, приходивший к ней во сне.
В траурные дни в Алмааг прибыли главы всех государств и провинций Мории. Надлежало представить нового государя и провести соответствующие религиозные церемонии по возведению его на престол. По традиции морян, титул главы морийского государства переходил к здравствовавшему принцу-наследнику, то есть к старшему в роду по наследственной линии. У одра умиравшего государя стояли его младший сын Гравин и внук, сын первенца Релия, Ортензий. Гравин, до того более восьми месяцев обитавший в далийской столице Оклин, приехал на остров лишь, когда до дворян дошли вести о том, что государь при смерти. Он и его супруга Авиа получили достойный прием в среде далийцев, которым раздавали обещания об уступках и льготах, о подавлении восстаний крестьян, к лету вспыхнувших в Амане с новой силой и в итоге оставивших юг Мории почти без зерна и вина. Однако алмаагцы смотрели на своего принца-наследника с явным сочувствием и сожалением, ибо за два с лишним десятилетия его бравых подвигов и деяний в памяти народа остались лишь картины пышных дворянских празднеств, во главе которых всегда был наследник, да неудачный поход в Рустанад для устранения межевых претензий русов к тонам, в результате которого все южане увеличили свои права в морской торговле. Совсем другое дело обстояло с молодым черноморским царевичем, изгнанником, который отправился за горы в поисках живой воды. Об этом странствии в городе уже слагали песни и поэмы, храбрец вызывал уважение и любовь, как у простого люда, так и у знати, и немалую роль в этом сыграл советник государя, колдун.
