Том 4. Овцы на бойне

На берегу океана нашли ангела. Он лежал у кромки воды, твердый уже, с остывшей кровью; некогда сильные крылья смяты, перья перемазаны нефтью; конечности полусогнуты, верхние — в локтевых суставах, нижние — в тазобедренных и коленных. Ангел лежал на боку, и виден был его впалый живот: кожа испещрена трупными пятнами; кое-где прорвали ее клешни крабов. Благородное лицо чудовищно деформировалось: щеки вздулись, нос расплылся, подбородок потерял форму. Сухие глаза смотрели в небо.

Ангела обнаружили дети. Орудуя лопатками, дети закопали его в песок, затем откопали — и процесс повторился вновь; процесс доставлял им странное, неизъяснимое наслаждение. Один из них рассказал о находке взрослыми. Ангела кое-как обернули мешковиной и отнесли в местную администрацию. Оттуда его переправили в Иокогаму (найден он был в префектуре Канагава), затем — в Токио. Ангела приняли за инопланетянина, и решили подарить Национальному музею природы и науки.

Оказалось, Национальному музею ангел не нужен. Тогда его продали (за пятьдесят тысяч йен) бизнесмену Рио Такахико, известному любовью к разным диковинкам. Осмотрев ангела, Рио-сан остался доволен. Ангел занял место в его личном музее, рядом с когтем дейнонихуса и фрагментом Туринской плащаницы. Защищенный специальным барьером, ангел почти не гнил — процессы разложения приостановились. Он мог пролежать под стеклом и сотни лет.

Тазава Норифуми — следующий, если будет на то милость богов, премьер-министр Японии — служил Римско-католической церкви, вернее, брал у нее деньги. Благодаря этому Тазава мог противостоять и Северной демократической партии, и Рио Такахико, хищному осьминогу из Киото.

Противостояние было нелегким. Из-за проклятых выборов Тазава окончательно утратил аппетит и здоровый сон. Страх насильственной смерти стал вовсе невыносимым. Тазава боялся смерти, еще с детства — с тех пор, как брата его убили молодые подонки. Юный Норифуми-чан наблюдал за этим издалека: подойти и помочь брату он попросту не смог. За трусость расплатился кошмарами — яркими, цветными; смежив веки, Тазава раз за разом умирал, с размозженным черепом ли, с пробитой ли грудью — но умирал. Впрочем, визиты к психиатру сделали свое дело. Сны отступили, едва Тазава осознал: не стоит ассоциировать себя с братом, не стоит вспоминать его, нет; нужно лишь подавить свое ид и возвысить суперэго. Тазава открыл для себя методику доктора Кусиеды Такеру. Следуя ей, Тазава избавился от назойливых снов — и более того, пенис его увеличился на десять сантиментров (побочный эффект от лечения). Тазава был доволен. Он считал, что сны не вернутся — но он ошибался. Сны вернулись. Виноваты во всем выборы. А может, и Юмико, его несносная супруга.

Тазава скривил губы.

Он сидел в своем кабинете, перед выключенным ноутбуком. В темном экране отражался торс будущего премьер-министра. Видна была блестящая макушка — и бакенбарды, подступавшие к острым скулам. Локти Тазавы лежали на пухлых стопках бумаги, пальцы теребили засаленный коврик для мыши. Тазава нервничал. Он ждал важного гостя. Встреча была назначена на восемь часов вечера. Сейчас — только шесть.

— Будь ты проклят, — пробормотал Тазава. Ожидание становилось все более нестерпимым.

Ямамото Фумио убит в собственной резиденции, уничтожен и весь его кабинет министров. Совершено было покушение на Рио Такахико — он-то уцелел, но поражает сам факт: даже на всемогущих можно напасть. Чьи же это игры? Тазаве докладывали: на Ямамото напали сторонники Рио, на Рио напали сторонники Ямамото. Тазава долго смеялся — но выслушал доклад до конца. Под конец он даже посерьезнел: ведь следующей целью мог стать он сам — экзотической расцветки пешка, стиснутая меж двух клеток, белой и черной; он, поклонник Человека-Иисуса — двадцать седьмой японский мученик.

Тазава откинулся в кресле и сложил пальцы на животе. На часах было девятнадцать-ноль-ноль.

Взгляд Тазавы зацепился за фотографию — скованная рамкой, стояла она на краю стола: Тазава Норифуми, маленький, лысый, улыбается, и рядом — Тазава Юмико. Жена его красавица, несмотря на возраст; жаль, характер у нее сложный, Тазава бы сказал — отвратительный. Юмико обожала примитивный адюльтер. Первым ее любовником стал стилист, вторым — певец, третьим — профессор филологии, четвертым — разносчик рамена, китаец. Год назад Юмико сошлась с Кусиедой-сенсеем, чем особенно уязвила Тазаву: доктора Такеру он любил и уважал.

Тазава включил ноутбук и открыл интернет-обозреватель. Он слабо разбирался во всех хитросплетениях веб-два-ноль, несмотря на общественную молву. Тазава знал одно: у него есть почтовый ящик — и еще один почтовый ящик, тайный; писать туда могли лишь посвященные — а еще спам-боты (Тазава не знал, как блокировать спам, а спрашивать стеснялся).

Тазава проверил почту: пролистал несколько тайных сообщений, с ненавистью удалил весь найденный спам; улыбнувшись, просмотрел кое-какие материалы — а затем натолкнулся на письмо, подписанное: "Якумо-чан — Тазаве Норифуми-куну". Кто такая (или кто такой) эта Якумо, Тазава не знал.

Он неуклюже щелкнул по письму.

"Норифуми-кун! Пишет тебе Якумо-чан. Тебе привет от моих друзей, Фумио и Акинори — ты знаешь их. Хорошие люди, жаль, скучные. А вот ты забавный. И милый. И я совсем не против, если моим новым другом станешь ты. А ты как считаешь, Норифуми-кун? Пиши мне. Твоя Якумо-чан".

Тазава призадумался.

Фумио — наверняка ведь покойный Ямамото. Значит, неведомая Якумо работает на Северную демократическую партию.

Акинори — вероятно, Такамура Акинори, один из приближенных Ямамото, бывший глава НИИ нейропсихологии. Якумо-чан — из одаренных.

"Перспективный сотрудник, — подумал Тазава неспешно. — И ответить на письмо определенно стоит. Лишь бы не оказалось это провокацией. Я и так разочарован в людях, куда уж дальше?"

Двумя пальцами он напечатал:

"Дорогая Якумо-чан, я прочитал твое письмо. Знай, я ужасно растроган, и хочу стать твоим другом. Давай встретимся. Твой Норифуми-кун".

Отправив письмо, Тазава захлопнул ноутбук и потянулся к бутылке с коньяком. На часах была половина восьмого.

У дверей дежурили телохранители, но Тазава не беспокоился по этому поводу — гостя они не остановят. Он и к защитной системе, что опутала кабинет снаружи и изнутри, имеет свои ключи. Он войдет в любом случае.

Гость пришел на десять минут раньше, и не один.

Медленно отворилась дверь, пропуская двух молодых людей. Первый — тот, кого ждали — был европейской наружности, силен и широк в плечах. На нем был белый пиджак с прямоугольными лацканами, узкие брюки и остроносые туфли. На голове — шляпа с ободком "Чикаго". Паоло ди Тарсо, апостол Католической церкви — получеловек, жестокое и, по слухам, безумное создание, выхлоп церковной машинерии. Второй был высокий и тонкий, холеный, в черной рубашке навыпуск, с забранными назад синими волосами и в автомобильных очках.

"Пришел не один, — подумал Тазава. — Второй-то откуда, и кто он вообще?"

Ди Тарсо небрежно кивнул. Тазава торопливо встал и поклонился в ответ.

— Тазава-сан! — произнес ди Тарсо. — От вас несет, ей-богу. Снова пили?

— Было дело, — криво улыбнулся Тазава. К этому времени бутылка с коньяком вернулась уже, уполовиненная, в ящик стола.

"Проклятые европейцы, — подумал он раздраженно. — Никакого такта. Средний европеец или намного грубее среднего японца. Грубее их только американцы и русские. Терпеть не могу подобное".

— Выглядите зажатым, — заметил Паоло ди Тарсо. — Считаете, будто ситуация унижает вас? Это не так. В нашей иерархии вы находитесь намного ниже меня. Я могу сколько угодно оскорблять вас — и вашей чести не нанесен будет урон. Расслабьтесь, Тазава-сан, и наслаждайтесь ситуацией: вы полностью в моей власти. Это высшее блаженство.

— Иногда, — подал голос второй, — Паоло-сан говорит странные вещи.

— Хаха, Рё, хаха, — сказал ди Тарсо.

Тазава покосился на фотографию. Юмико словно подмигнула ему — и Тазава приободрился. Он любил ее, пожалуй, но не в том дело: Тазава принадлежал к такому типу людей, что постоянно нуждаются в чьем-то внимании. Сам по себе Тазава был весьма нервным и нерешительным. Но стоило появиться хотя бы одному зрителю, как голос Тазавы крепчал, а спина его распрямлялась; Тазава становился лидером. Но здесь не было зрителей, лишь фотография Юмико. Тут Тазава вспомнил, сколько и с каким удовольствием жена изменяла ему — и, приуныв, обессилев, сдался сразу.

— Хорошо, — вымолвил он, — я в вашей власти. Хотели поговорить со мной? Давайте.

Ди Тарсо улыбнулся.

— Вы, Тазава-сан, — он помедлил, — вы будущее Японии на несколько последующих лет. Вряд ли вы станете яркой фигурой, как Ямамото Фумио, или интеллектуалом, как Ишихара Шинтаро. Вы — посредственность, будем честны. Но вы являетесь одним из нас. Знайте, вы в руце Божией, и мы не станем просить у вас чего-либо невозможного. Так, общий курс... и некоторые мелочи. Мне нужна от вас одна услуга.

"Будь он японцем, я бы его вышвырнул отсюда", — подумал Тазава.

А сам спросил:

— И что за услуга?

Паоло ди Тарсо присел на край стола. Взял фотографию, стал рассматривать; проигнорировав улыбчивого Тазаву пятилетней давности, сразу перешел к Юмико.

— На прошлой неделе в Канагаве нашли труп ангела, — произнес он. — С крыльями, нимбом, все дела. Сейчас он у Рио Такахико. Чертов ублюдок выкупил его у рыбаков. А этот ангел — он нужен мне. Достанете?

"Ангел? В самом деле?"

Тазава попытался представить себе ангела: сверкающего, с белыми крыльями — но так и не смог.

— Да, понимаю, — сдавшись, произнес он.

Паоло ди Тарсо расцвел.

— Сняли груз с моей души. Я уж боялся, что вы откажетесь. Что бы я тогда делал? — он вздохнул. — Пары дней вам хватит?

— Хватит.

— Жду с нетерпением, — произнес ди Тарсо, пальцем лаская изображение Юмико. — Какая чувственная женщина. Ваша жена?

— Да, Юмико, — словно извиняясь, ответил Тазава, думая про себя:

"Чувственная, не то слово".

Он спохватился, что сжимает в кулаке коврик для мыши, и постарался разжать пальцы.

— Вот оно что, — рассмеялся ди Тарсо.

Он соскочил со стола и, пошарив на груди, вытащил изящный золотой крестик.

— Возьмите.

Тазава постарался не выказывать удивления.

— Это подарок. Не стоит отвергать его сразу, — сказал ди Тарсо. — Вы помогли мне, я помогу вам. Я никогда не забываю добра. Зла, впрочем, я тоже не забываю.

— Что это?

— Крест, — просто ответил ди Тарсо. — Крест усмиряет звериное начало в человеке. "Тот берет крест Христов и следует за Ним, кто ради Него усмиряет тело свое и ради Его любви сострадает ближним. Как это делал Павел: "Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? — сказал он. — Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" Господь сказал: "Возьми крест свой, и иди за Мною".

— Апостол Павел, значит, — произнес Тазава.

— Павел — это я, — несколько смущенно добавил ди Тарсо.

Тазава взял осторожно крест, повертел в пальцах. Крест переливался в лучах неоновой лампы. Казалось, маленький распятый Иисус подмигивает Тазаве.

— И что, крест вызовет у Юмико климакс? — с надеждой спросил Тазава.

— Не климакс, но смирение, — поправил его ди Тарсо. — Осторожнее с этой вещью. Себе на шею не вешайте.

Ди Тарсо и его спутник попрощались уже, и ушли, а Тазава по-прежнему рассматривал крест и думал о своей семейной жизни, дальнейших ее перспективах.

Об ангеле он не волновался — в конце концов, это задание можно поручить и Якумо-чан.

Ацумори Аяо знал, что он ненормален; Ацумори Аяо опасался, что знание это станет достоянием общественности; Ацумори Аяо хотел бы войти в новую жизнь свободным от дурной славы; Ацумори Аяо желал (пусть вяло, но желал) стать хорошим, законопослушным членом японского общества.

Ацумори Аяо стоял в пустом классе (уроки уже закончились) — и размеренно оттирал доску. Сегодня дежурил именно он. Мысли его текли медленно, тяжело, как и всегда; мыслил Аяо с размахом; мыслил Аяо с трудом.

"Существует проблема. В Японии нет известных мыслителей уровня античной школы. Конечно, был Сакума-сан. А кроме него? Нет, увы. Проблема, считаю я, возникла потому, что философия не была востребована. Люди развиваются духовно лишь в том случае, когда они материально обеспечены — а японский климат и географическое положение вообще (гористые острова) весьма мешают подобному; не следует забывать и о засилье иностранцев. Жителям Японии было не до философии — они пытались выжить и не стать рабами сверхдержав".

Мысль наконец была обозначена. Аяо довольно улыбнулся и стал оттирать доску еще тщательнее.

Закончив, он направился к чулану, где хранились ведра, швабры и прочие инструменты для влажной уборки; чулан располагался между выходом из класса и шкафом с книгами — белая выдвижная панель.

"Но постойте! — вдруг осенило Аяо. — Как насчет феноменов современной японской культуры — аниме и манги? Это ли не философия? Это ли не пир духа, изобилие мыслей? В сравнении с западными учениями, феномены современной японской культуры — аниме и манга — отличаются самобытной, неимоверно роскошной формой, свежестью восприятия, незамыленным взглядом на вопросы бытия. Западные экзистенциальные идеи, попав на японскую почву, дали обильный урожай; вызрели странные, экзотические плоды — панцушот, гигантский робот и мой сосед Тоторо; и это опять доказывает, что взаимодействие в любом его виде может давать жизнь воистину потрясающим шедеврам".

Аяо открыл чулан.

В чулане спала девушка.

"Что особенно актуально, аниме и манга (и ранобе, в меньшей степени) весьма популярны. Философия нашла способ взаимодействовать с широкой общественностью. Разве это не поразительно?" — развивал мысль Аяо, разглядывая при этом девушку.

Девушка спала, опираясь спиной о стену. Одна рука ее, сливочно-белая, обхватывала колено, другая — была чуть выставлена вперед. Сквозь тонкую кожу на запястье просвечивали вены.

Девушка зевнула.

На ней было светлое, с легким зеленоватым оттенком, платье. Длинные серые волосы, сейчас небрежно-кудрявые, лежали на груди тяжелой копной. На челке — простая заколка. Лицо скрыто в тени; заметны только маленький рот, нос, весь в веснушках, и пушистые ушки.

Аяо наклонился, чтобы рассмотреть девушку лучше — но она проснулась, едва на нее упала тень. Глаза ее оказались столь же серыми, как и волосы; в прозрачной глубине дрожал зрачок. Девушка секунду или две молча рассматривала Аяо — а потом с легким вскриком подалась назад. Затылок ее уперся в стену. Одна из швабр, качнувшись, упала и больно стукнула Аяо по макушке. Он поморщился, помотал головой — а девушка, воспользовавшись паузой, вдруг спряталась под ворохом тряпок.

"Интересное решение", — отметил Аяо, поднимая швабру. Кончиком ее он тронул груду тряпок. Та не шевельнулась. Аяо, заинтригованный, ткнул изо всех сил — и все равно: никаких движений, словно и не было девушки под тряпками.

"А если так оно и есть?" — подумал Аяо и погрузил обе руки в ворох. Пройдя сквозь мокрую ткань и ворс, его пальцы уперлись в стену. Девушка исчезла. Возможно, она знала некий секрет, позволявший управлять грязными (чистыми) инструментами для влажной уборки. Возможно, что Аяо столкнулся с самой Королевой чуланов.