Том 4. Овцы на бойне

На берегу океана нашли ангела. Он лежал у кромки воды, твердый уже, с остывшей кровью; некогда сильные крылья смяты, перья перемазаны нефтью; конечности полусогнуты, верхние — в локтевых суставах, нижние — в тазобедренных и коленных. Ангел лежал на боку, и виден был его впалый живот: кожа испещрена трупными пятнами; кое-где прорвали ее клешни крабов. Благородное лицо чудовищно деформировалось: щеки вздулись, нос расплылся, подбородок потерял форму. Сухие глаза смотрели в небо.

Ангела обнаружили дети. Орудуя лопатками, дети закопали его в песок, затем откопали — и процесс повторился вновь; процесс доставлял им странное, неизъяснимое наслаждение. Один из них рассказал о находке взрослыми. Ангела кое-как обернули мешковиной и отнесли в местную администрацию. Оттуда его переправили в Иокогаму (найден он был в префектуре Канагава), затем — в Токио. Ангела приняли за инопланетянина, и решили подарить Национальному музею природы и науки.

Оказалось, Национальному музею ангел не нужен. Тогда его продали (за пятьдесят тысяч йен) бизнесмену Рио Такахико, известному любовью к разным диковинкам. Осмотрев ангела, Рио-сан остался доволен. Ангел занял место в его личном музее, рядом с когтем дейнонихуса и фрагментом Туринской плащаницы. Защищенный специальным барьером, ангел почти не гнил — процессы разложения приостановились. Он мог пролежать под стеклом и сотни лет.

Тазава Норифуми — следующий, если будет на то милость богов, премьер-министр Японии — служил Римско-католической церкви, вернее, брал у нее деньги. Благодаря этому Тазава мог противостоять и Северной демократической партии, и Рио Такахико, хищному осьминогу из Киото.

Противостояние было нелегким. Из-за проклятых выборов Тазава окончательно утратил аппетит и здоровый сон. Страх насильственной смерти стал вовсе невыносимым. Тазава боялся смерти, еще с детства — с тех пор, как брата его убили молодые подонки. Юный Норифуми-чан наблюдал за этим издалека: подойти и помочь брату он попросту не смог. За трусость расплатился кошмарами — яркими, цветными; смежив веки, Тазава раз за разом умирал, с размозженным черепом ли, с пробитой ли грудью — но умирал. Впрочем, визиты к психиатру сделали свое дело. Сны отступили, едва Тазава осознал: не стоит ассоциировать себя с братом, не стоит вспоминать его, нет; нужно лишь подавить свое ид и возвысить суперэго. Тазава открыл для себя методику доктора Кусиеды Такеру. Следуя ей, Тазава избавился от назойливых снов — и более того, пенис его увеличился на десять сантиментров (побочный эффект от лечения). Тазава был доволен. Он считал, что сны не вернутся — но он ошибался. Сны вернулись. Виноваты во всем выборы. А может, и Юмико, его несносная супруга.

Тазава скривил губы.

Он сидел в своем кабинете, перед выключенным ноутбуком. В темном экране отражался торс будущего премьер-министра. Видна была блестящая макушка — и бакенбарды, подступавшие к острым скулам. Локти Тазавы лежали на пухлых стопках бумаги, пальцы теребили засаленный коврик для мыши. Тазава нервничал. Он ждал важного гостя. Встреча была назначена на восемь часов вечера. Сейчас — только шесть.

— Будь ты проклят, — пробормотал Тазава. Ожидание становилось все более нестерпимым.

Ямамото Фумио убит в собственной резиденции, уничтожен и весь его кабинет министров. Совершено было покушение на Рио Такахико — он-то уцелел, но поражает сам факт: даже на всемогущих можно напасть. Чьи же это игры? Тазаве докладывали: на Ямамото напали сторонники Рио, на Рио напали сторонники Ямамото. Тазава долго смеялся — но выслушал доклад до конца. Под конец он даже посерьезнел: ведь следующей целью мог стать он сам — экзотической расцветки пешка, стиснутая меж двух клеток, белой и черной; он, поклонник Человека-Иисуса — двадцать седьмой японский мученик.

Тазава откинулся в кресле и сложил пальцы на животе. На часах было девятнадцать-ноль-ноль.

Взгляд Тазавы зацепился за фотографию — скованная рамкой, стояла она на краю стола: Тазава Норифуми, маленький, лысый, улыбается, и рядом — Тазава Юмико. Жена его красавица, несмотря на возраст; жаль, характер у нее сложный, Тазава бы сказал — отвратительный. Юмико обожала примитивный адюльтер. Первым ее любовником стал стилист, вторым — певец, третьим — профессор филологии, четвертым — разносчик рамена, китаец. Год назад Юмико сошлась с Кусиедой-сенсеем, чем особенно уязвила Тазаву: доктора Такеру он любил и уважал.

Тазава включил ноутбук и открыл интернет-обозреватель. Он слабо разбирался во всех хитросплетениях веб-два-ноль, несмотря на общественную молву. Тазава знал одно: у него есть почтовый ящик — и еще один почтовый ящик, тайный; писать туда могли лишь посвященные — а еще спам-боты (Тазава не знал, как блокировать спам, а спрашивать стеснялся).

Тазава проверил почту: пролистал несколько тайных сообщений, с ненавистью удалил весь найденный спам; улыбнувшись, просмотрел кое-какие материалы — а затем натолкнулся на письмо, подписанное: "Якумо-чан — Тазаве Норифуми-куну". Кто такая (или кто такой) эта Якумо, Тазава не знал.

Он неуклюже щелкнул по письму.

"Норифуми-кун! Пишет тебе Якумо-чан. Тебе привет от моих друзей, Фумио и Акинори — ты знаешь их. Хорошие люди, жаль, скучные. А вот ты забавный. И милый. И я совсем не против, если моим новым другом станешь ты. А ты как считаешь, Норифуми-кун? Пиши мне. Твоя Якумо-чан".

Тазава призадумался.

Фумио — наверняка ведь покойный Ямамото. Значит, неведомая Якумо работает на Северную демократическую партию.

Акинори — вероятно, Такамура Акинори, один из приближенных Ямамото, бывший глава НИИ нейропсихологии. Якумо-чан — из одаренных.

"Перспективный сотрудник, — подумал Тазава неспешно. — И ответить на письмо определенно стоит. Лишь бы не оказалось это провокацией. Я и так разочарован в людях, куда уж дальше?"

Двумя пальцами он напечатал:

"Дорогая Якумо-чан, я прочитал твое письмо. Знай, я ужасно растроган, и хочу стать твоим другом. Давай встретимся. Твой Норифуми-кун".

Отправив письмо, Тазава захлопнул ноутбук и потянулся к бутылке с коньяком. На часах была половина восьмого.

У дверей дежурили телохранители, но Тазава не беспокоился по этому поводу — гостя они не остановят. Он и к защитной системе, что опутала кабинет снаружи и изнутри, имеет свои ключи. Он войдет в любом случае.

Гость пришел на десять минут раньше, и не один.

Медленно отворилась дверь, пропуская двух молодых людей. Первый — тот, кого ждали — был европейской наружности, силен и широк в плечах. На нем был белый пиджак с прямоугольными лацканами, узкие брюки и остроносые туфли. На голове — шляпа с ободком "Чикаго". Паоло ди Тарсо, апостол Католической церкви — получеловек, жестокое и, по слухам, безумное создание, выхлоп церковной машинерии. Второй был высокий и тонкий, холеный, в черной рубашке навыпуск, с забранными назад синими волосами и в автомобильных очках.

"Пришел не один, — подумал Тазава. — Второй-то откуда, и кто он вообще?"

Ди Тарсо небрежно кивнул. Тазава торопливо встал и поклонился в ответ.

— Тазава-сан! — произнес ди Тарсо. — От вас несет, ей-богу. Снова пили?

— Было дело, — криво улыбнулся Тазава. К этому времени бутылка с коньяком вернулась уже, уполовиненная, в ящик стола.

"Проклятые европейцы, — подумал он раздраженно. — Никакого такта. Средний европеец или намного грубее среднего японца. Грубее их только американцы и русские. Терпеть не могу подобное".

— Выглядите зажатым, — заметил Паоло ди Тарсо. — Считаете, будто ситуация унижает вас? Это не так. В нашей иерархии вы находитесь намного ниже меня. Я могу сколько угодно оскорблять вас — и вашей чести не нанесен будет урон. Расслабьтесь, Тазава-сан, и наслаждайтесь ситуацией: вы полностью в моей власти. Это высшее блаженство.

— Иногда, — подал голос второй, — Паоло-сан говорит странные вещи.

— Хаха, Рё, хаха, — сказал ди Тарсо.

Тазава покосился на фотографию. Юмико словно подмигнула ему — и Тазава приободрился. Он любил ее, пожалуй, но не в том дело: Тазава принадлежал к такому типу людей, что постоянно нуждаются в чьем-то внимании. Сам по себе Тазава был весьма нервным и нерешительным. Но стоило появиться хотя бы одному зрителю, как голос Тазавы крепчал, а спина его распрямлялась; Тазава становился лидером. Но здесь не было зрителей, лишь фотография Юмико. Тут Тазава вспомнил, сколько и с каким удовольствием жена изменяла ему — и, приуныв, обессилев, сдался сразу.

— Хорошо, — вымолвил он, — я в вашей власти. Хотели поговорить со мной? Давайте.

Ди Тарсо улыбнулся.

— Вы, Тазава-сан, — он помедлил, — вы будущее Японии на несколько последующих лет. Вряд ли вы станете яркой фигурой, как Ямамото Фумио, или интеллектуалом, как Ишихара Шинтаро. Вы — посредственность, будем честны. Но вы являетесь одним из нас. Знайте, вы в руце Божией, и мы не станем просить у вас чего-либо невозможного. Так, общий курс... и некоторые мелочи. Мне нужна от вас одна услуга.

"Будь он японцем, я бы его вышвырнул отсюда", — подумал Тазава.

А сам спросил:

— И что за услуга?

Паоло ди Тарсо присел на край стола. Взял фотографию, стал рассматривать; проигнорировав улыбчивого Тазаву пятилетней давности, сразу перешел к Юмико.

— На прошлой неделе в Канагаве нашли труп ангела, — произнес он. — С крыльями, нимбом, все дела. Сейчас он у Рио Такахико. Чертов ублюдок выкупил его у рыбаков. А этот ангел — он нужен мне. Достанете?

"Ангел? В самом деле?"

Тазава попытался представить себе ангела: сверкающего, с белыми крыльями — но так и не смог.

— Да, понимаю, — сдавшись, произнес он.

Паоло ди Тарсо расцвел.

— Сняли груз с моей души. Я уж боялся, что вы откажетесь. Что бы я тогда делал? — он вздохнул. — Пары дней вам хватит?

— Хватит.

— Жду с нетерпением, — произнес ди Тарсо, пальцем лаская изображение Юмико. — Какая чувственная женщина. Ваша жена?

— Да, Юмико, — словно извиняясь, ответил Тазава, думая про себя:

"Чувственная, не то слово".

Он спохватился, что сжимает в кулаке коврик для мыши, и постарался разжать пальцы.

— Вот оно что, — рассмеялся ди Тарсо.

Он соскочил со стола и, пошарив на груди, вытащил изящный золотой крестик.

— Возьмите.

Тазава постарался не выказывать удивления.

— Это подарок. Не стоит отвергать его сразу, — сказал ди Тарсо. — Вы помогли мне, я помогу вам. Я никогда не забываю добра. Зла, впрочем, я тоже не забываю.

— Что это?

— Крест, — просто ответил ди Тарсо. — Крест усмиряет звериное начало в человеке. "Тот берет крест Христов и следует за Ним, кто ради Него усмиряет тело свое и ради Его любви сострадает ближним. Как это делал Павел: "Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? — сказал он. — Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" Господь сказал: "Возьми крест свой, и иди за Мною".

— Апостол Павел, значит, — произнес Тазава.

— Павел — это я, — несколько смущенно добавил ди Тарсо.

Тазава взял осторожно крест, повертел в пальцах. Крест переливался в лучах неоновой лампы. Казалось, маленький распятый Иисус подмигивает Тазаве.

— И что, крест вызовет у Юмико климакс? — с надеждой спросил Тазава.

— Не климакс, но смирение, — поправил его ди Тарсо. — Осторожнее с этой вещью. Себе на шею не вешайте.

Ди Тарсо и его спутник попрощались уже, и ушли, а Тазава по-прежнему рассматривал крест и думал о своей семейной жизни, дальнейших ее перспективах.

Об ангеле он не волновался — в конце концов, это задание можно поручить и Якумо-чан.

Ацумори Аяо знал, что он ненормален; Ацумори Аяо опасался, что знание это станет достоянием общественности; Ацумори Аяо хотел бы войти в новую жизнь свободным от дурной славы; Ацумори Аяо желал (пусть вяло, но желал) стать хорошим, законопослушным членом японского общества.

Ацумори Аяо стоял в пустом классе (уроки уже закончились) — и размеренно оттирал доску. Сегодня дежурил именно он. Мысли его текли медленно, тяжело, как и всегда; мыслил Аяо с размахом; мыслил Аяо с трудом.

"Существует проблема. В Японии нет известных мыслителей уровня античной школы. Конечно, был Сакума-сан. А кроме него? Нет, увы. Проблема, считаю я, возникла потому, что философия не была востребована. Люди развиваются духовно лишь в том случае, когда они материально обеспечены — а японский климат и географическое положение вообще (гористые острова) весьма мешают подобному; не следует забывать и о засилье иностранцев. Жителям Японии было не до философии — они пытались выжить и не стать рабами сверхдержав".

Мысль наконец была обозначена. Аяо довольно улыбнулся и стал оттирать доску еще тщательнее.

Закончив, он направился к чулану, где хранились ведра, швабры и прочие инструменты для влажной уборки; чулан располагался между выходом из класса и шкафом с книгами — белая выдвижная панель.

"Но постойте! — вдруг осенило Аяо. — Как насчет феноменов современной японской культуры — аниме и манги? Это ли не философия? Это ли не пир духа, изобилие мыслей? В сравнении с западными учениями, феномены современной японской культуры — аниме и манга — отличаются самобытной, неимоверно роскошной формой, свежестью восприятия, незамыленным взглядом на вопросы бытия. Западные экзистенциальные идеи, попав на японскую почву, дали обильный урожай; вызрели странные, экзотические плоды — панцушот, гигантский робот и мой сосед Тоторо; и это опять доказывает, что взаимодействие в любом его виде может давать жизнь воистину потрясающим шедеврам".

Аяо открыл чулан.

В чулане спала девушка.

"Что особенно актуально, аниме и манга (и ранобе, в меньшей степени) весьма популярны. Философия нашла способ взаимодействовать с широкой общественностью. Разве это не поразительно?" — развивал мысль Аяо, разглядывая при этом девушку.

Девушка спала, опираясь спиной о стену. Одна рука ее, сливочно-белая, обхватывала колено, другая — была чуть выставлена вперед. Сквозь тонкую кожу на запястье просвечивали вены.

Девушка зевнула.

На ней было светлое, с легким зеленоватым оттенком, платье. Длинные серые волосы, сейчас небрежно-кудрявые, лежали на груди тяжелой копной. На челке — простая заколка. Лицо скрыто в тени; заметны только маленький рот, нос, весь в веснушках, и пушистые ушки.

Аяо наклонился, чтобы рассмотреть девушку лучше — но она проснулась, едва на нее упала тень. Глаза ее оказались столь же серыми, как и волосы; в прозрачной глубине дрожал зрачок. Девушка секунду или две молча рассматривала Аяо — а потом с легким вскриком подалась назад. Затылок ее уперся в стену. Одна из швабр, качнувшись, упала и больно стукнула Аяо по макушке. Он поморщился, помотал головой — а девушка, воспользовавшись паузой, вдруг спряталась под ворохом тряпок.

"Интересное решение", — отметил Аяо, поднимая швабру. Кончиком ее он тронул груду тряпок. Та не шевельнулась. Аяо, заинтригованный, ткнул изо всех сил — и все равно: никаких движений, словно и не было девушки под тряпками.

"А если так оно и есть?" — подумал Аяо и погрузил обе руки в ворох. Пройдя сквозь мокрую ткань и ворс, его пальцы уперлись в стену. Девушка исчезла. Возможно, она знала некий секрет, позволявший управлять грязными (чистыми) инструментами для влажной уборки. Возможно, что Аяо столкнулся с самой Королевой чуланов.

Блестело пластиковое ведро, пахло стиральным порошком от тряпок. Чулан молчал.

Аяо вздохнул, подумал: "Что тут поделаешь?" — и приступил к уборке; швабру и тряпку он ведь уже вытащил.

Едва Аяо закончил уборку, как в класс вошла Рио Чиери. Она помогала старосте, Михаре Касуми, готовиться к школьному фестивалю — а потому задерживалась в школе допоздна. Сейчас Чиери освободилась, а Касуми отправилась в учительскую; с пропажей госпожи директрисы и ее заместителя у нее, как старосты и главы студсовета, появилось множество иных, весьма утомительных, обязанностей. Новым директором стал — на время — старый, маразматичный Каори Шинсаку, а он постоянно путался в формулировках. Касуми разбирала для него отдельные места. Скучная работа.

Чиери между тем бросила сумку на пол и сказала:

— Аяо-кун, я к тебе сегодня зайду, ладно? Навещу Мейду-чан. Как она, болеет еще?

— Да.

— Сильно кашляет?

Мейда была совершенно здорова. Просто Аяо, опасаясь новых действий со стороны Танимуры (уже не сенсея), запретил ей покидать дом; и Мейда уже в течение трех недель не выходила из квартиры — отчаянно скучая при этом. Аяо утешал ее словами: "Нет скучных мест для умного человека", — но Мейда, упорствуя в невежестве, отказывалась принимать его слова на веру.

— С Мейдой-чан все замечательно, — сказал Аяо, глядя на Чиери. — Но ходить к ней не советую. Возможно заражение. Я расстроюсь, если и ты заболеешь, Чиери-чан.

— Ты как всегда заботлив, Аяо-кун. И вежлив.

— Я и в самом деле вежлив, — не осознал иронии Аяо. — Жизнь для меня представляется чередой ритуалов. Соблюсти каждый ритуал сложно. Но я прилагаю к этому все усилия. Вот сейчас: ты предложила, я отказался, сославшись на благовидную причину. Ритуал окончен. Я освободился.

Аяо говорил искренне — но Чиери посчитала его слова за шутку.

— Ладно, — посмеиваясь, произнесла она, — давай тогда ты ко мне. Нужно кое-что обсудить.

И тут же добавила:

— Кое-что важное.

Аяо ничего не имел против длинных, обстоятельных разговоров. Он согласился.

— Только вынеси ведро, — подумав, добавил он.

— Помнишь, мы с тобой о Треугольнике говорили? На крыше. Ты еще с Мейдой сидел, — произнесла Чиери, когда они вышли на улицу.

— Да, — сказал Аяо. — Ты сказала, меня подставили.

— Вот именно. Сказала. А ты что?

— Не знаю.

— А ты полез дальше, в самую задницу. Зачем? Зачем эти... — Чиери неопределенно взмахнула руками. — Вот скажи, ты к Хасегаве зачем полез? Умереть захотелось? Аяо-кун, — Чиери сдвинула брови, — ты умереть хотел?

— Нет.

— Ну тогда почему?

— Я хотел спасти Мейду-чан, — ответил Аяо.

— Она тут не при делах! Ты мог забрать ее и спокойно уйти. А ты пошел к Хасегаве, зачем?

— Не понимаю, к чему ты ведешь.

Чиери взяла его за локоть.

— Пойдем. Покажу кое-что.

Она повела его к остановке.

— Кстати, ты не видела Когу-куна? — спросил Аяо. — Его с начала месяца в школе не было.

— Кацуджи мне неинтересен, — сказала Чиери. — Абсолютно.

Она потянула Аяо налево.

— Вот, сюда.

Кацуджи Кога был личностью любопытной, жаль, если он умер. В ту ночь Аяо ударил его ножом. Возможно, Кога этого удара не пережил. Люди удивительные существа: ранение, пускай и самое безобидное, может стать для них смертельным.

— Надо его навестить, — сказал Аяо.

— Ты не о Кацуджи думай, — назидательно произнесла Чиери, — а о себе. Вот электричка. Сейчас сядем.

"Я бы сейчас домой пошел", — грустно подумал Аяо.

Сели в электричку, в первый вагон. Внутри пахло старой резиной и средством для дезинфекции. Вагон был почти пуст — лишь некий мальчик сидел в другом его конце, мирно болтая с самим собой; Чиери не обратила на него внимания. Рука Аяо касалась теплого, нагретого осенним солнцем поручня. Он глядел в окно и скучал.

— А знаешь, что я с Ямамото-саном сделал? — спросил он.

В тот день Аяо заглянул к премьер-министру — и застал его в неудобном положении; премьер-министр сидел в кресле и занимался самоудовлетворением. Ужасное положение. На сэппуку не оставалось времени, и Аяо сам убил Ямамото; премьер-министр должен быть благодарен за это. Аяо спас и его, и всю Японию от немыслимого позора.

— С Ямамото? — переспросила Чиери. — Убил, я полагаю. С его придурками вместе, всем скопом.

— Ты знала?

Чиери усмехнулась.

— Еще как знала!

— И тебя не смущает... подобное?

— Нисколько, — ответила Чиери. — Думаешь, кто помог тебе в подземку забраться?

Электричка бесшумно текла сквозь город. В окнах отражалось солнце.

— Май-чан, — сказал Аяо после паузы.

— Май-чан? Вот еще. Ее бы не хватило на всех, — хмыкнула Чиери. — Это всё мы. Вошли в подземку и разогнали охрану.

— Мы?

— Божественный Треугольник из Киото, — сказала Чиери. — Ками но Санкаку. FTL.

Аяо помолчал немного, затем спросил:

— А почему треугольник?

Чиери взглянула на него, как на сумасшедшего.

— Ты хоть понимаешь, насколько это сейчас неважно?

— Мне интересно, — сказал Аяо.

Чиери яростно взлохматила свои волосы.

— Потому что их трое! Лидеров Треугольника — трое!

— А, вот как, — ответил Аяо, полностью удовлетворенный ответом.

Чиери чуть не расплакалась.

— Дурак! Ты всё сделал, что они от тебя хотели. Сам подставился. Руки испачкал, а FTL чиста, с какой стороны ни посмотри!

Аяо посмотрел на свою ладонь. В ней лежал когда-то канцелярский нож, прервавший жизнь Ямамото Фумио.

— Мне все равно, — сказал он.

— Но тебя использовали! — сорвалась Чиери. — Тебя поимели!

— Нет, мне помогли, — возразил Аяо. — Ямамото Фумио причинил боль нэ-сан. Я бы убил его в любом случае. Помощь FTL оказалась лишь кстати.

— Ты идиот, — со злостью произнесла Чиери.

Аяо был в недоумении.

— Почему?

— Потому что ничего ты не понимаешь.

Электричка остановилось, и Чиери потянула Аяо за рукав.

— Выходим.

Близился вечер, и тени растягивались на многие метры. Город замер. Аяо шел, засунув руки в карманы, и думал о Коге-куне. С небес подмигивало солнце.

— Мы пришли, — наконец сказала Чиери.

Перед ними было невысокое четырехэтажное здание, обнесенное каменным забором. Стены из светлого кирпича, пластиковые окна. Перед входом — галерея, перила облиты красным лаком. Во дворике растут невзрачные лотосы. На воротах свежая надпись — "Кокоро". Ее, похоже, часто подновляют.

— Собственность семьи Рио, — пояснила Чиери. — Не смотри, что он такой скромный. Защита на уровне. Войти можно только с разрешения нашей семьи.

— Это твой дом? — спросил Аяо.

— Да, живу здесь. С тех пор, как переехала в Токио.

Чиери провела Аяо внутрь. Он помедлил перед тем, как войти — стащил кроссовки и отряхнул штаны от невидимой пыли.

— Отец уехал в Киото, — сказала Чиери.

Аяо приуныл. Он был не прочь посмотреть на одного из членов Треугольника.

— Обычно он живет в Киото, — сказала Чиери, — а здесь бывает по выходным. В Киото у нас целый особняк. Все как положено, с горничными и с большой белой собакой. Ах да, еще есть дворецкий по имени Себастиан. Не знаю зачем.

— Вот как.

— Да. Хочешь послушать, как я пою? — предложила Чиери. — У меня есть караоке.

Аяо отказался.

— Жаль, — без особого сожаления произнесла Чиери.

Аяо огляделся. В прихожей стояла полка для обуви, рядом вешалка; на вешалке не только летняя, но и зимняя одежда. За дверью — массивная "слоновья нога" для зонтов (и костылей, если понадобится). Некрашеный деревянный пол поднимался на ступеньку — прихожая переходит в коридор. Стены его увешаны были сюрреалистическими картинами. Аяо особо запомнился один сюжет: баран в фартуке, надетом поверх шерсти, с помощью ножа и кухонного топорика разделывал человеческие туши. "Хм", — подумал Аяо.

Они прошли мимо комнаты с открытой дверью. Там, в окружении плюшевых медведей, сидела девочка лет десяти и смотрела телевизор. Увидев Аяо, девочка почему-то рассмеялась и прикрыла лицо подушкой.

— Не обращай на нее внимания, — поморщилась Чиери. — Это моя младшая сестра, Нацуми.

— А здесь, — сказала Чиери, — моя комната. У меня беспорядок, поэтому заходить не будем.

— А вот это, — продолжила она, — кабинет моего отца. Мы почти у цели. Следующая ведет в музей.

— Музей?

— Да, личный музей моего отца.

Чиери показала Аяо и музей. Тот был просторным вытянутым помещением. Длина — более трехсот метров. Как же подобное умещается в не самом большом доме, Аяо особо не волновало; его взволновали, впрочем, экспонаты — выставленные вдоль стен, освещенные мощными лампами, распластанные, раскрытые, обнаженные, доступные. Вот череп каппы с вросшей в макушку тарелкой, вот — заспиртованный тануки, вот — маленький гермафродит с двумя головами, кусок нестиранной ткани, раздувшийся утопленник с крыльями; ржавое железо, красное золото, серебристая кожа; многохвостые уродцы и безголовые женщины; Аяо решил, что в этом бессистемности есть своя прелесть. Он остановился возле старого, потемневшего от времени меча. Лезвие его выглядело необычно: от главного лезвия отходило семь отростков-шипов. Аяо подумал, что таким мечом не убить и лису.

— Это Шичишито, — пояснила Чиери. — Семизубый меч. Отец зовет его Акацией. Я его не поправляю.

— А это, — сказала Чиери, — член Юкио Мисимы.

— А это зуб дейнонихуса.

— А это инопланетянин.

— А это Туринская плащаница.

— А это жаббервог.

— А это череп единорога.

— А это отрезанный нос. Не знаю чей.

— А это кувшин. Смотри, на боку вывел автограф Басё.

— А это мой дедушка. Отец заспиртовал его. Дедушка представляет определенную семейную ценность.

— А это тело, извлеченное из могилы Юз Асуфа. Возможно, это Иисус Христос.

— А это стилсьют.

— А это...

Поняв, что Аяо несколько наскучило это перечисление, Чиери смолкла.

— Нам вообще-то не в музей нужно, — сказала она виновато.

— Вот как.

— Просто туда можно попасть только из музея.

Чиери показала Аяо на маленькую дверь в конце зала. До нее было около сотни шагов.

— Пурурум! — вдруг раздалось звонкое.

Аяо и Чиери повернулся на звук. Их стремительно нагоняла маленькая девочка в черном платьице. За собой она волочила плюшевого медведя.

— Пурурум! — выдохнула девочка, останавливаясь возле Аяо. Чтобы притормозить, она использовала медведя как якорь.

— Нацуми, — укоризненно произнесла Чиери.

Рио Нацуми оказалась совершенно непохожей на свою сестру. Она была хорошенькой, словно кукла, да и напоминала больше куклу, чем живую девочку — с ее бледным лицом, хрупкой фигуркой, кудрявыми волосами, с ее темным платьицем и полосатыми туфлями. Нацуми поднялась на цыпочки и заглянула Аяо в глаза.

— Друзьяшки? — спросила она.

Аяо обдумал этот вопрос и медленно, осторожно кивнул.

Нацуми солнечно улыбнулась. Затем оттолкнулась от земли и взмахнула рукой. Пальцы ее на мгновенье мазнули Аяо по лицу.

— Пурурум!

— Нацуми! — воскликнула Чиери.

Аяо судорожно вздохнул. Когда Нацуми коснулась его, словно расплескалась чаша с жидким солнцем, и свет перетек в Аяо. Он ощутил, как по венам его струится артериальная кровь. Позвоночник задрожал от примитивного наслаждения. Аяо подумал: "Так быть не может", — и ухватился за Чиери, чтобы не упасть. Колени его сотрясались, икроножные и бедренные мышцы пульсировали.

— Ну зачем же, Нацуми? — вздохнула Чиери.

Нацуми лишь рассмеялась.

— Тебе понравилось? — спросила она.

Аяо не сразу понял, что обращаются к нему. Он медленно потряс головой, затем провел рукой по лицу, словно счищая с него глупую улыбку. И лишь тогда ответил:

— Да.

Нацуми хихикнула и протянула руку, чтобы опять коснуться его — но Чиери остановила сестру строгим окриком:

— Не смей! Хватит уже.

Нацуми надулась.

— Нууу! — ударила она медведем о пол. — Я хочу, чтобы братик улыбался.

— Он в таком не нуждается. Иди к себе. Нам с Аяо-куном нужно поговорить наедине.

— А-я-о? — склонила голову набок Нацуми. — Братика зовут Аяо?

Тут у Чиери лопнуло терпение. Она подтянула к себе сестру и отвесила ей звонкий подзатыльник. Нацуми не расплакалась — нет, вновь хихикнула. Она подмигнула Аяо и оленьими прыжками помчалась обратно в дом. Медведь волочился следом.

"Не уходи!" — чуть было не закричал Аяо.

У него тряслись руки.

Аяо хотел прямо здесь и сейчас, не обращая внимания на Чиери, вытащить из-под стекла Семизубый меч и вспороть им нежный живот Нацуми-чан; а после вгрызться в ее фиолетовые кишочки и жевать ее плоть, и терзать ее кости; и пить, пить то концентрированное счастье, что текло у нее в жилах. На какой-то момент Аяо и в самом деле потерял контроль над собой.

Хорошо хоть, вовремя спохватился.

— Я уж думал, умру, — выдохнул он.

— Мне жаль, что так вышло, — извинилась Чиери. — Нацуми через прикосновение контролирует эмоции. Обычно она передает счастье. Иногда — меланхолию. А иногда и тупую тоску. Отец привез ее две недели назад, звонил вчера, сказал, что на днях заберет обратно. Скорей бы. От Нацуми столько проблем.

Аяо слушал ее вполуха. Его заботило другое: лишь мимолетный контакт с этой Нацуми дал ему эмоции в чистом виде. Об этом стоит подумать, определенно.

— Мы забыли о цели нашего визита, — сказала Чиери.

Они подошли наконец к маленькой двери.

— Как думаешь, что там? — спросила Чиери.

— Понятия не имею.

В ответ она толкнула дверь.

Аяо уловил запах сырости. А еще — запах машинного масла, и слабый, почти незаметный гнилостный аромат.

За дверью открылся еще один зал, поменьше. Пол здесь вымощен был холодной плиткой. Из углов исходили железные рельсы, что тянулись по полу и пересекались в центре, образуя квадратное возвышение. На нем установлен был громоздкий механизм, составленный из шестеренок, линз и стальных пластин. Заканчивался он матовым цилиндром с широким диаметром. Верхний раструб упирался в куполообразный потолок. Под нижним же раструбом, в переплетье проводов и металла, сидел труп. С него сняли кожу и сорвали большую часть мускулов, а оголившийся череп посеребрили так, что он стал напоминать выпуклое зеркало. Изгнивший позвоночник пронизали медной проволокой. Труп сидел, уронив словно бы оглоданные руки себе на бедра. Он был небольшим и принадлежал, скорее всего, женщине или ребенку.

...Аяо её узнал.

Правда, не сразу.

— А зачем серебро? — спросил он.

— Чтобы сохранить душу. По-другому не получится, слишком давно она умерла.

— Она умерла этим летом, — возразил Аяо.

И задумался.

— Такамура... Маю, да?

— Мию, — неохотно ответила Чиери. — Пойдем отсюда. Я долго на это смотреть не могу.

— Теперь понимаешь, Аяо-кун? — спросила она уже в музее. — Ты в заднице. Вся вина на тебе, а оружие — у FTL. Сейчас оно не работает, какие-то проблемы с гальванизацией. Но его скоро восстановят. FTL хочет войны с церковью, а ты, Аяо-кун, ты уже опробованный инструмент, ты проявил себя неплохо, и этим уже понравился моему отцу. Он будет использовать тебя и дальше. А уж его методы... сам видел эту гадость, — она мотнула головой в сторону механизма. — Ты хочешь, чтобы и тебя в обгрызанный овощ превратили? Чтобы в мозг трахали? Без проблем, это отец обеспечит. Но я... мой тебе совет: хватай Мейду в охапку — и уезжай из Токио, как можно дальше. И лучше не возвращайся.

Аяо обдумал ее слова.

— Нет, — сказал он наконец.

— Аяо-кун...

— Ты, возможно, не знаешь, — произнес Аяо, разглядывая музейные экспонаты, — но Мейда в списке врагов церкви. А они своих врагов убивают быстро. У меня нет выбора, уехать я не могу — нас и вне Токио найдут. Лучше уж здесь. Тут есть хотя бы FTL. Ха. Пусть FTL имеет меня. Лишь бы защиту обеспечили.

— Ты идиот, — разозлилась Чиери. — Знаешь об этом?

— Я не идиот! — ответил Аяо, недоумевая: неужели ей не хватило этой речи?

"Что ж, попробуем еще раз".

— Чиери-чан, это мое собственное решение. Никто меня в это не втравливал, никто не тащил за шкирку. Я сам так решил. Я подумал: о, Мейда-чан! Надо ее защитить. И начал защищать, а то, что при этом еще и с церковью проблемы появились, меня не особо расстроило. Жизнь — неинтересная штука, сама по себе. А с Мейдой... Она мне дала смысл жизни, пускай и примитивный. За это я ей благодарен. И буду ее беречь, лелеять, делать все, что потребуется, потому что Мейда — центр моей жизни. FTL, церковь — все это неважно для меня. По крайней мере, пока есть Мейда.

Он смолк.

"А ведь и вправду, Мейда дала мне смысл жизни, — вдруг дошло до Аяо. — Сначала дала врагов, а через них и смысл жизни: истреблять и мучить этих врагов. Весело".

Он посмотрел на Чиери.

— Любишь ты... ее, — с каким-то странным выражением произнесла Чиери.

Похоже, удалось ее убедить. Чтобы закрепить успех, Аяо бурно запротестовал:

— Нет, о чем это ты!

Все школьники протестуют против правды. Ему не следует быть исключением.

— Больше ври, — сказала Чиери.

— Нет, я не вру!

— Ладно, я о не том, — Чиери вздохнула.

Она сняла со стены проржавевший кинжал и стала задумчиво вертеть его в пальцах.

— Был еще момент, — сказала она, — который бы я хотела обсудить с тобой. Ты не обидишься?

— Я не могу обидеться на то, чего не знаю.

— Понимаешь... — Чиери нервно хихикнула. — Блин, да не могу я так прямо, в лоб сказать! Ты же обидишься.

Аяо никогда не обижался и недоумевал, как вообще можно испытывать обиду.

— Скажи прямо, — предложил он.

— Ох, хорошо! — сдалась Чиери. — Слушай. Аяо-кун, я вот заметила одну штуку. Все проблемы Мейды-чан — от тебя. Только не перебивай! Не перебивай. Это просто наблюдение. Мейда-чан... Она спокойно жила со своим Курумару, пока ты не вмешался. Если б не ты, она бы и дальше жила без всяких тревог и волнений. А тут ты. Уж не знаю, что ты ей предложил, но она пошла за тобой, и началась такая неприятная канитель: Мейда получила на орехи от Курумару и от тебя, замок, ее родной дом, был уничтожен, да еще, в придачу ко всему, о ней узнали христиане. И началось... Дальше. Фигня с Хасегавой. Тут к ней пришел Танимура. Он хотел забрать ее и увезти в безопасное место. Но ты помешал ему. Вот Танимура, от отчаяния, и спутался с Хасегавой, которая ему наобещала с три короба, и стал действовать против Мейды — думая, конечно, что все это ради ее блага. А получилось, что получилось. Мейду изнасиловали, в живот ей меч всунули, да еще и чуть не убили. А не будь тебя... не будь тебя рядом, кто знает, как бы оно все обернулось? Как-то так. Аяо-кун, — он смолкла. — Ты не обиделся?

Аяо молчал. Он думал.

— Аяо-кун, ты... — смешалась Чиери. — Блин! Да это шутка была. Шутка. Выброси из головы, что я сказала.

— Хорошо, — произнес он.

Однако из головы не выбросил.

— Я с Хироко-чан общалась, — сказала Чиери. — От нее и узнала... большую часть.

— Зачем ты мне это говоришь? — удивился Аяо. — Ты хочешь свалить всю ответственность на Хироко?

— Да нет же! Не знаю я.

Они надолго замолчали.

"Действительно ли это так? — раздумывал Аяо. — Конечно, Хироко настроена против меня, у нее есть на это причины. Однако и ее точка зрения интересна. Может, я и в самом деле причиняю Мейде лишь беды?"

Он вдруг ухмыльнулся.

"Да, так и есть. Что с того?"

— Ты улыбаешься, — настороженно сказала Чиери.

— Я вспоминаю Мейду-чан.

— Странное занятие.

— Действительно.

Чиери положила кинжал на место.

— А я помню, ты для нее место освободил, — произнесла она. — Было ведь дело.

— Не помню.

— Я только перевелась к вам, — сказала Чиери. — Помню, стою я у доски. Оттуда видно, что все парты заняты, а новых еще не принесли. Одно только место свободное. Туда я и села. Не знала же я, что ты его для Мейды-чан занял. Узнала я об этом гораздо позднее, — Чиери усмехнулась. — Я села, и ты не стал возмущаться или негодовать — ты просто взял и выбил мне зуб.

— Возможно, — уклончиво ответил Аяо.

Подобного он и в самом деле не помнил. Произошло это, вероятно, еще до встречи с Курумару Тацуо.

И знакомство с Мейдой относилось к тому же периоду.

— И о чем это говорит? — спросил он.

— Ни о чем. Просто ты ради Мейды был готов на все. Меня это удивило. И удивляет до сих пор.

— Да, — сказал Аяо механическим тоном. — Это так. Я действительно на все готов ради Мейды-чан.

— Вот бы и обо мне кто-нибудь так заботился, — тихо произнесла Чиери.

Аяо понимающе улыбнулся.

"Это я могу. Я вырву твои кишки и намотаю на дерево, если есть желание. Это забота высшей степени. Ты навсегда уже забудешь о невзгодах и тревогах земной жизни".

— Не думай об этом, Чиери-чан, — сказал он. — Мы друзья, и ты для меня столь же важна, как и Мейда. Веришь?

— Нет, — пробормотала Чиери. — Я не настолько наивна.

Вечер выдался жарким. Улицы, чье дно лишь изредка выбиралось из перекрестья теней, томились от жара. Асфальт стал пластичным и мягким, стекла исходили легким паром, и казалось, что даже бетон способен от подобной температуры растечься и впитаться в жадную, черную, уж много лет как скованную землю. Громадные экраны, установленные на перекрестках, ослепли. Слышно было, как телеведущая Аяко Мидори рассказывает о последних новостях — о конфликте вокруг Сахалина-2, о смерти Орианы Фаллачи, о сверхновом спутнике "Hinode", запущенном на прошлой недели с космодрома Учиноура, о замечательных гигиенических прокладках, что без проблем впитывают все. Размеренно мигал светофор. Серебристая хонда с исцарапанным боком пронеслась по автомагистрали, развернулась на повороте, въехала на тротуар, врезалась в девушку с ребенком на руках, что только вышла из супермаркета; ребенок выжил, мать умерла. Из машины вылезла женщина в очках с черной оправой, присела рядом с жертвой, не обращая внимания на прохожих. Громко плакал ребенок. Полицейский молча стоял, не зная, как поступить.

Было 27 число сентября 2006 года.

Двуединый Такамура Коске зевнул и посмотрел на часы. Те показывали 12:00, полдень — время неточное, разумеется. Эти часы, симпатичные, с черным пингвином на циферблате, Коске нашел на скамейке в городском парке. Ему нравились подобные артефакты, осколки чьего-то прошлого; так что часы Коске забрал себе. На его тонкой бледной руке они смотрелись неплохо.

— Такое открытое место, братик, — поежилась Такамура-2, бывшая Асами Сакура. — Это ничего, что мы здесь стоим?

— Вообще плохо, — ответил Такамура-1, иначе Коске. — Но таковы условия нанимателя. Он хочет для начала понаблюдать за нами с определенного расстояния. Привыкнуть к нашему облику. Так что стоим на месте и ждем дальнейших указаний. Вот что. Давай сядем. Ты устала, наверное, Сакура-чан?

— Не называй меня так, — попросила Такамура-2.

— А я буду.

— Нет, не надо.

— Я буду, буду.

— Уууу, братик!

Со стороны это выглядело как обычный разговор. Прохожим невдомек было, что все реплики принадлежат на самом деле одному человеку, одному разуму — двуединому Такамуре, существу, рожденному этим летом.

"Нет, "рожденному" — слишком пафосно звучит, — решил Такамура. — Я ведь давно был. Просто раньше со мной не было милой Сакуры-чан. Да, Сакура-чан?"

"Да, братик. Да".

Двуединый Такамура Коске, тщательно координируя свои движения, присел на скамейку. Рядом стояла мусороуборочная машина с выставленными вперед лезвиями. Такамуру машина заинтересовала. Сакура даже спрыгнула со скамейки, чтобы исследовать лезвия поближе — но тут ее пронзило чувство опасности. Сакура замерла; маленькие руки ее остановились в полуметре от машины.

— Братик, — беспомощно пискнула она.

— Не двигайся. Кто-то смотрит на нас, — произнес с беспокойством Коске.

Двуединый Такамура огляделся по сторонам; две пары его глаз обеспечивали многоракурсный эффект — 360 градусов обзора. Вокруг шумел город. Протекла, подобно струе воды, сине-белая электричка. Прошмыгнул куда-то пес со скругленными ушами. Трое ребятишек промчались прочь. Один из них спотыкался и никак не мог догнать товарищей; кажется, это была девочка. В небесах мелькнула ласточка. Вновь мигнул светофор.

— Никого нет, братик, — пожаловалась Сакура, медленно, на цыпочках возвращаясь к основному телу. — Может, это камера?

— Нет, не камера, что я несу, — тут же оборвал ее Такамура-1. — Это, должно быть...

Тихий, змеиный шелест.

Двуединый Такамура не успел даже пошевелиться.

Мгновенье — и вот шеи его нежно касается катана с бритвенной остроты краями. Лезвие холодное. Многоракурсное зрение распалось. Краем глаза Такамура-1 видит, что лезвие так и не покинуло до конца ножен. Ножны сжимает женская рука.

— Это прием? — спросил Коске. — Я имею в виду, не вытаскивать меч до конца. Бить наполовину извлеченным лезвием. Я прав?

— Да, — согласилась девушка, что держала меч.

— Так я и знал.

Девушка — на ней изумрудный свитер поверх крахмально-белой рубашки и красная клетчатая юбка — чуть напрягла правое запястье. Лезвие разрезало эпидермис и погрузилось в кожу. Коске почувствовал теплую кровь на своей шее .

— Мне больно, — кротко сообщил он.

— Так защищайся.

Такамура Коске посмотрел на свой чуть согнутый мизинец. Одно движение — и девушка исчезнет. Распадется в прах. Система, состоящая из крови, плоти, кости, приводимая в движение солнечной энергией; распадется в прах, перестанет существовать; энергия, не находя должного приложения, рассеется в воздухе, остальные элементы посыплются на землю, более не соединенные в нечто целое, живое. Но начать стоит не с девушки — а с катаны.

— Защищайся, — повторила девушка и надавила лезвием сильнее. Стало действительно больно.

"Норифуми-чан, это ведь твоя затея? — подумал Такамура. — Ты сейчас наблюдаешь за нами издалека, с безопасного расстояния, не так ли, старый мерзкий урод? Я не доставлю тебе должного удовольствия. Я не из трусливых, Норифуми-чан. И еще я умный. Не веришь? А придется".

До этого неимоверно растянутые, секунды вернулись в свои прежние пазы.

Такамура-1 остался сидеть на скамейке. Рука его шевельнулась — чтобы сымитировать осмысленное движение. Девушка отреагировала. Лезвие отошло от шеи — и тут же врезалось острием в предплечье, и кровавая полоса растеклась по бледной коже. Коске вздрогнул.

— Что за глупости? — осведомилась девушка.

Тут далеко отставленных персиковых ножен коснулась маленькая ладошка. Такамура-2, Асами Сакура, подобралась незаметно — и совершила-таки касание. Девушка не глядя ударила ее локтем. Сакура упала с жалким "ай!"

И под этот звук прахом осыпались ножны — прямо на брусчатку. Катана осталась обнаженной. Лезвие ее голо и нелепо сверкнуло на солнце.

Почему-то это ужасно расстроило девушку. Ее нижняя губа задрожала от обиды. Коске решил даже, что она заплачет — но девушка справилась с собой. Она глубоко вздохнула и перевела взгляд на Сакуру, что поднималась в это время с земли.

— Значит, Якумо-чан — это ты.

— Конечно же, я! — воскликнула Сакура. — А вовсе не этот огромный тупой братец!

Такамура-1 сделал недовольную гримасу. По его шее и по предплечью струилась кровь. Нужно скорее перевязать. Как-никак, кровотечение вредно для подрастающего организма.

— Я сомневалась, — сказала девушка. — И вполне справедливо.

— Глупая сестренка! — заявила Сакура.

Она подошла к основному телу, промокнула платком кровь, что текла по шее. Неклюже перевязала руку: пришлось скатать платок в подобие веревки и ею стянуть бледную плоть около локтя. Истечение крови замедлилось. Коске слабо улыбнулся и потрепал второе тело по стриженной голове; Сакура застенчиво переступил с ноги на ногу — и тут же спохватилась:

— Не распускай руки, огромный тупой братец!

— Хорошо.

Такамура Коске привык уже разговаривать с самим собой. Жаль, с людьми он был знаком слабо, в основном — по телевизору; потому и оба его тела разговаривали, словно актеры из второсортной дорамы.

Девушка ждала, пока они закончат. Ее длинные черные волосы, стянутые в хвост, оттенком напоминали графит; настолько темные, что способны отражать свет. Катану она обмотала чем-то вроде шелковистого шарфа. Изумрудный свитер грубой вязки сверкал и переливался в лучах солнца.

Двуединый Такамура почувствовал, что нужно показать свою воспитанность.

— Мое имя — Коске, — сказал Такамура-1, протягивая ей руку. — Приятно познакомиться.

Руку девушка проигнорировала.

— Мориока Акико, — сказала она негромко. — Внучатая племянница Тазавы Норифуми.

Кафе "Kill Time" располагалось возле дома Рио Такахико. Из окон его можно было увидеть здание из светлого кирпича, с галереей и небольшим двориком. Забор невысокий, железные ворота возвышаются над ним, словно башня. "Странная конструкция", — решил Такамура.

Они с Мориокой сидели в кафе, за одним столиком: вот оба Такамуры, прижавшись друг к другу, а напротив — Мориока, положив локти на стол, выставив перед собой катану в шелковых ножнах. Принесли горячий шоколад. Сакура испустила радостный визг и припала к своей чашке. Коске пил, одним глазом поглядывая на Мориоку. Та так и не притронулась к шоколаду. "Расстроилась из-за ножен", — понял Такамура. И печально вздохнул.

— Мориока-сан, вы хорошо владеете мечом, — сказал он.

— Возможно, — хмуро сказала она.

Влезла в разговор и Сакура:

— На тебе школьная форма. Почему?

Мориока пожала плечами.

— Потому что я школьница. Христианская гимназия имени святой Марии.

— Неправда! — воскликнула Сакура с торжеством. — Одна моя знакомая училась в этой гимназии. У них форма розовая, я знаю. А твой свитер зеленый. Ты сказала неправду.

— Форму поменяли.

— А-а.

Вернулись к шоколаду. Сакура пила его с особенным удовольствием. Блаженство распространялось, впрочем, сразу по обоим телам.

— Уууаа! — подняла голову от чашки Сакура. Лицо ее было в шоколадных брызгах.

— Якумо... сан, — произнесла Мориока.

— Ммм?

— Прошу, наденьте вот это, — Мориока поставила на стол небольшой пластмассовый браслет, вульгарно-розовый, с зайчиками.

Сакура удивленно склонила голову набок.

— Что это, глупая сестренка?

— Необходимое условие, — сказала Мориока.

Без особых раздумий Сакура схватила браслет и защелкнула на своем маленьком запястье:

— Вот.

— Хорошо.

— Ну а что, что это? — не унималась Сакура.

— Браслет верности, — с неохотой ответила Мориока. — Их раньше дайме надевали на своих самураев, чтобы обеспечить верность. Конечно, тогда браслеты выглядели по-другому. Вздумаешь сбежать или напасть на хозяина, тут же умрешь. Снять браслет может только хозяин, в твоем случае — Тазава Норифуми. Все понятно?

"Я так и знал", — подумал Коске. Он встал в позу и воскликнул, имитируя гнев:

— Что за глупости!

— Все нормально, братик, — засуетилась Сакура.

— Нет, не нормально! — возразил Коске. — А вдруг что-то пойдет не так? Что будет тогда?

— Якумо-чан умрет, — произнесла Мориока после паузы.

Сакура вздрогнула.

— Что за бред?! — воскликнул Коске.

— А ты думал, здесь детские игры? — сказала негромко Мориока. — Сядь и замолчи.

— Снимите браслет!

Мориока промолчала.

— Если, — подала голос Сакура, — если сестренка говорит, что так нужно...

Оба они, и Коске, и Мориока, посмотрели на Сакуру. Она смущенно откашлялась и заговорила — тихо, жалобно, с искрой таланта:

— Братик... не ругай сестренку, пожалуйста. Браслет, да пусть! Если нужно, пусть будет. Я сестренке доверяю, она ведь хорошая и зла нам не причинит, я знаю! Ты ей тоже доверяй. Хотя бы ради меня.

— Л-ладно, — сказал, стискивая кулаки, Коске. — Ладно, ладно!

И сел.

Мориока закрыла глаза и тяжело вздохнула. Ее нижняя губа вновь задрожала.

"Какая чувствительная. Надо ее дожать", — решил двуединый Такамура.

Коске взял свою чашку, поболтал немного, чтобы шоколад на дне расплескался, и — выдержав нужную паузу — сказал, тихо, но с нажимом:

— Вы знаете... это отвратительно. То, как вы с нами поступаете.

— Неужели? — приоткрыла глаза Мориока.

— Она ведь маленькая девочка! Вдруг вы действительно убьете ее? Вы об этом подумали?

— Нет.

— Почему?

— Я не привыкла думать, — теряя терпение, произнесла Мориока, — о маленьких девочках. И о чужих проблемах.

— Вы ужасный человек, — Коске едва сдерживал смех. Однако Мориоке, судя по всему, было очень тяжело, и разговор этот казался ей неприятным.

— Давай прекратим, — попросила она.

— В самом деле, братик, — "вмешалась" Сакура.

— Прекратим, — сказал Коске. — Вы только ответьте мне, Мориока-сан: вы и вправду такая мерзкая, какой кажитесь? Я уже сомневаюсь, стоит ли иметь с вами дело.

Тут он спохватился, что говорит от имени Коске, не Сакуры, не "Якумо-чан", поэтому сомнения эти выражать не стоило — но было уже поздно.

— Тебя здесь никто и не держит, — с тихой яростью произнесла Мориока. — Не понимаю, что вообще здесь забыл, обезьяна, болван, макака. Убирайся отсюда.

"Ох, это столь оскорбительно!" — млел двуединый Такамура. А сам сказал, в тоне Мориоке:

— Я не оставлю Якумо-чан, — тут он перешел на трагический шепот. — Тем более — сейчас. Тем более — с вами. Мы с ней выросли в одном приюте, всю жизнь провели вместе, и я не прощу себе, если с ней что-то случится. Понимаете? Да нет, разумеется. Вам не понять. Вид у вас, Мориока-сан, такой, словно вы вообще никогда не дружили, ни с кем! Куда уж вам понять!

— У меня много друзей! — прошипела Мориока.

— Ага, как же!

— У меня... у меня... — Мориока глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. — Не будем об этом.

"Уже сдаетесь, Мориока-сан?"

"Может, она просто решила не спорить", — возникла вторая мысль.

Зачем, действительно, спорить — учитывая, что Коске абсолютно прав?

— Хорошо, — сдалась Мориока. — Твои аргументы выглядят убедительными.

"Вот-вот".

— Оставайся, если хочешь. Одно лишь условие. С этого момента ты молчишь. Не смей разговарить со мной. Вообще.

— Почему?

"Фух, и чего я спрашиваю? — рассмеялся про себя Такамура. — Понятно ведь почему".

— Ты мне омерзителен, — сказала Мориока, обиженно сморщила губы и сама этого не заметила.

— Не говори так о братике, — вскинулась Сакура. — Он...

— Он молчит, а мы разговариваем. Так будет, и это условие, мое условие.

— Хорошо, — сказал "братик".

— Хорошо, — с неохотой сказала Сакура.

— Вот и славно.

Добившись своего, Мориока чуть повеселела.

— Тогда завтра, — сказала она, — мы посетим Рио Такахико, и заберем то, что должны забрать.

"Неуклюжая формулировка", — отметил Такамура.

— Тогда закончим на сегодня? — спросил Коске. — Мориока-сан?

Его проигнорировали.

Мориока взяла катану, поднялась из-за стола и кивнула Сакуре:

— До завтра, Якумо-чан.

— Пока, сестренка!

Сакура махала рукой до тех пор, пока Мориока не вышла из кафе "Kill Time", пока не закрылась за ней стеклянная дверца.

И лишь тогда сказала, тонким голосом маленькой девочки:

— Ну что за замечательная бака!

Браслет сидел как влитой. Двуединый Такамура решил, что снимет его позже.

Накахара Аюми — типичная антигероиня, бунтовщица, хулиганка; несмотря на это, привязана к своим друзьям (их у нее немного) и готова ради них на все. Имеет ярко-рыжие волосы и взрывной характер. Цундере. Физически развита, спортивна и энергична, любит утренние пробежки и по воскресным дням посещает плавательный бассейн. Не склонна к мистицизму. Презирает фатализм и фаталистов. Фобии: боится кошек, телевизионных спасателей и роботов. Заводится, когда ей напоминают об этих слабостях.

Дата рождения: 1 апреля

Группа крови: A

Рост, вес: 163 см, 41 кг

Любимое блюдо: кунжутные булочки

Любимый цвет: красный

Любимые группы: классическая музыка

"Кого я обманываю?" — подумала Аюми и, чуть помедлив, вычеркнула последний пункт. Теперь осталось лишь заполнить следующие категории:

— Любимый ТВ-сериал

— Любимое телешоу

— Любимый телевизионный герой

— Любимая книга

Аюми расставила ответы так:

— Нет

— Нет

— Нет

— Пошли вы к черту

Закончив, она раздраженно отбросила анкету — сборник анкет, симпатичную розовую книжечку — куда-то в сторону; книжка ударилась об угол стола и рухнула на пол. Аюми же вытянулась на кровати, подложив руки под голову; хотелось сейчас же встать, схватить какое-нибудь оружие для уверенности, баллончик или хотя бы шариковую ручку с выкидным лезвием — и отправиться на поиски. Искать... что именно она собралась искать? В тот момент Аюми не смогла бы ответить определенно. Мать, наверное. Да, мать. Накахару Рейко.

Аюми попыталась вызвать в памяти облик матери. Маленькая, с пухлыми щеками и глупой прической: волосы ниспадают на лицо, закрывая глаза — глупо же; Аюми не стала бы так издеваться над собой ради одного только стиля.

"Дура", — подумала Аюми, обращаясь не то к матери, не то к себе. Зачем-то стукнула кулаком о стену. Раздался мягкий гул; звук этот немного успокоил Аюми. Она перевернулась на живот. Прядка рыжих волос свисала теперь со лба и щекотала щеку. Рыжие волосы. Будь они прокляты. В детстве Аюми только и дралась, и все из-за них. Дети недолюбливают своих рыжих сверстников; пожалуй, сильнее рыжих их раздражают лишь те, чей цвет волос вообще нельзя назвать человеческим — зеленый, синий, фиолетовый; таких бьют еще в детском саду, и бьют больно, бьют толпой, бьют палками и пластмассовыми солдатиками, игрушечными грузовиками и стянутыми у отца роботами. Аюми тоскливо посмотрела в окно. Вечереет. Она вспомнила, как однажды ее ударили в висок большим, хорошо склеенным Заку. Заку сломался. Грустно. Рыжие волосы. Знали бы они, что с некоторых пор у Аюми стали расти волосы и в других местах, не только на голове; волосы эти были не просто рыжими — оранжевыми. Задрать бы юбку и показать им. Пусть смотрят. Всё оранжевое-оранжевое. Всех Заку не хватит, чтобы уничтожить столько оранжевой поросли.

"Поспать бы", — мелькнула мысль, но вопреки ей Аюми встала с кровати, постояла немного перед зеркалом, расчесывая волосы, и осмотрелась по сторонам: это ее комната, в ней она выросла и в ней же проводила примерно половину из тех 24 часов, что отпущены на сутки. Кровать с розовым покрывалом; оно было когда-то вызывающе красным, даже алым — но после многочисленных стирок выцвело и утратило прежний оттенок. Шкафчик с книгами. Шкафчик с одеждой. Зеркало. Стены — расклеены плакатами, изображавшими разных актеров; имен их Аюми почти не помнила. Стол с гладкой глянцевой поверхностью; на нем установлена лампа, с лампы свисает брелок — игрушечная панда.

— Как я все это ненавижу, — пробормотала Аюми.

После чего направилась в главную комнату; там, где раньше спала мать, обитал теперь Его Величество Императорский Пингвин, он же Моришима Такео, младший брат Накахары Рейко — и дядя Аюми. Узнав, что сестра (нээээээээ-сан, как звал он ее) пропала, Такео развил бурную деятельность: немедленно связался с племянницей, что лежала в больнице с сотрясением мозга, пообещал защиту и любой каприз, после чего приехал из Киото — притащив кучу своего барахла — и вселился в квартиру сестры. "Я твой опекун, я должен тебя оберегать", — заявил Такео растерянной Аюми. Пока она не выписалась из больницы, Такео жил в свое удовольствие: переставил мебель в квартире, выкинул несколько важных вещей (например, альбом, где хранились фотографии с ненадежным Накахарой Такуей, отцом Аюми), поджег случайно занавески, разломал и криво починил телевизор. Каждый вечер в квартире раздавались веселые — чрезмерно веселые — крики; то Такео приводил своих друзей; вместе они играли в маджонг. Но всему однажды приходит конец. Закончился и золотой век Моришимы Такео — вчера Аюми выписали. Она вернулась, вдохнула сильно прокуренный воздух и подумала: "Вот я и дома", а после пинком разбила горшок с петунией; горшок этот Такео выиграл в карты и поставил зачем-то в прихожей.

Аюми-чан. Так он называл ее. Аюми-чуаааан. Она въерошила свои рыжие волосы. Нужно разобраться с ним, раз и навсегда; пусть не думает, что он, со своими прокуренными дружками и пропиской в Киото, имеет право опекать ее — Накахару Аюми; должна же и у нее быть хоть какая-то гордость?

"Сволочь, — думала Аюми, медленно, неторопливо отмеряя шаги. — Сволочь, какая же он сволочь".

У нее под кроватью, схваченный двумя полосками скотча, был спрятан отбойный молоток. Оружие возмездия. Им можно уничтожить кого угодно. Даже всесильного Кацуджи Когу. На слабосильного же Моришиму Такео хватит всего одного удара.

Кога-кун.

Мысль была слишком важной, чтобы обдумывать ее на ходу; поэтому Аюми отложила ее пока — а сама вошла в комнату матери.

В нос ей ударил сильный запах табака.

Моришима Такео сидел на полу, скрестив ноги, и читал "Звездный пот" — научно-фантастическую мангу. На нем были темные штаны и просторная рубашка цвета хаки. Волосы Такео, волнистые и ярко-зеленые от рождения, слиплись от пота. В комнате больше не работал кондиционер. Такео его сломал.

— О, Аюми-чуааан, — воскликнул он, увидев племянницу. — Ты только послушай, что говорит этот идиот. "Я орошу весь Млечный путь кровью" — ну не дурак ли? Все ведь понимают, и он в том числе, что Юкемия-кун на своем верном Буцефале-МК-78 разрушит орбитальные станции и спасет галактику. Ведь понимают же? А он? Он? Дурак! Сдавайся уже, Кастемару, сдавайся! Ты проиграл, проиграл в тот самый момент, когда перешел дорогу Юкемии-куну!

— Он тебя не слышит, — сказала Аюми, не скрывая раздражения.

— Да я знаю, — согласился Такео. — Аюми-чуааан, хочешь, сходим сегодня в кинотеатр? Показывают третий фильм "Ньювея". Будет весело.

— Ты похож на педофила, — сказала она. — Со мной тебя никуда не пустят.

— В самом деле?

Такео извлек из кармана небольшое зеркальце и начал себя рассматривать.

— Прекрати это, — сказала Аюми.

— Аюми-чуааан?

Ну вот, началось. Ссора. Пингвин не хочет ссоры, но ссоры хочет она. Ссора нужна ей, чтобы прогнать пингвина.

— Хватит звать меня "Аюми-чуааан", — сказала она. — Это мерзко, знаешь ли.

Такео захлопал глазами. Отложил зеркальце в сторону, поднял в примирительном жесте руки:

— Хорошо. Аюми-чан...

— Ты меня достал. "Аюми-чуааан". Ты такой отвратительный. Приехал и... — Аюми сглотнула. — В общем, ты меня достал. Проваливай отсюда.

— Аюми-чан, не горячись, — Такео жалко улыбнулся. — Давай все обсудим. Если хочешь, я сегодня же уеду. Но...

— Да. Хочу.

— Но я не могу! Не имею права. Аюми-чуа.. Аюми-чан, я же твой опекун. Пока твоя мама не вернется, я должен защищать, оберегать тебя. Ты просто сама не понимаешь, как опасно юной девушке жить одной, Аюми-чан.

— А с таким озабоченным как ты — что, не опасно?

Такео не обратил внимания на эти слова.

— Аюми-чан, вот что. Давай я поживу у тебя еще неделю. Постараюсь устроить твои дела. Может, подыщу тебе другого опекуна. А может, — тут Такео зачем-то подмигнул ей, — ты еще поймешь, что даже самый закоренелый злодей однажды перевоспитывается, и что Моришима Такео не такой уж и плохой человек. Как тебе такой расклад?

— Нет.

— Аюми-чан...

— Нет, — повторила Аюми.

И вышла из комнаты. Прочь, прочь отсюда. В коридоре она перешла уже на быстрый шаг. Зашнуровать кроссовки. Пальцы заплетаются. Ноготь сломался. Больно. Аюми закончила, наконец, и — не обращая внимания на нудение Такео над ухом — вышла, точнее, выбежала из квартиры. Лишь на улице ее расстроенные нервы чуть пришли в порядок. Она перевела дыхание и глубоко вздохнула.

Почему ее так раздражает Моришима Такео? Дело, конечно, не в "Звездном поте" и не в запахе табака. Такео символизирует то, что в представлении Аюми было чем-то вроде конца света — Такео символизирует смерть (маловероятную, конечно) Накахары Рейко, ее матери, ее опоры и оплота; Аюми помыслить не могла о том, что матери однажды не станет. А вот пришел Такео. И всем видом своим он сигнализирует: конец света наступил. Матери нет. Матери больше нет рядом с ней.

Пусть же он уйдет! Ей станет легче. Может, и мать вернется — конечно же, она вернется; да, стоит убрать Такео, и мать вернется.

"Глупости", — сказала себе Аюми.

Надо успокоиться.

Аюми подняла глаза к небу. Такое розовое, такое спокойное... Вечер. Белесые облака текут на запад, в жаркую пасть заката. Западный пес пожирает белых птиц неба.

Аюми была в шортиках. Немного легкомысленно, но, пожалуй, сойдет. Не на свидание же она идет.

Не зная, чем занять себя, Аюми направилась в сторону школы.

Теперь... теперь, когда она одна, пора бы подумать и о действительно важных вещах.

О Коге-куне.

"Не беспокойся, Аюми-чан, найду я твою мать", — сказал тогда Кога-кун, и на душе у Аюми стало легко-легко, как в детстве, когда отец брал ее на руки и подкидывал в воздух — вверх-вниз, вверх-вниз. Аюми почувствовала, что теплеют щеки, они буквально пылают — и залилась краской еще сильнее. Кога спас ее от белого пламени и пообещал свою помощь, свою защиту; тоже самое пообещает впоследствии и Моришима Такео — но Такео вообще-то императорский пингвин и довольно подозрительный тип, а Кога — Кога внушает доверие, несмотря на свои идиотские гримасы (когда он чем-то недоволен — хмурится и жует щеку изнутри) и свои странные моральные принципы. Что он сказал ей? "Право на жизнь есть у каждого?" Завзятый моралист... Зануда редкостный. Интересно, а отец был таким же?

Переход. Мигнул светофор, и Аюми остановилась. Пусть проедет электричка. Вот и она, бело-синяя, едет, вышибая искры из рельс.

... А Кога пропал.

Может, его машина сбила? И он пролежал в коме три недели. А потом очнулся, вот только без памяти — вообще без всяких воспоминаний. Или он на Окинаву улетел. И лежит себе, ест осьминогов. С завязанными глазами разбивает арбузы.

"И если это правда, — Аюми сжала пальцы в кулак, — то тебе, Кацуджи-кун, не жить".

Но это ведь неправда?

Электричка скрылась за поворотом. Светофор дал сигнал: свободный проход. Люди стронулись с места, и Аюми, чтобы не отставать, шагнула вперед. Кроссовки упруго касались асфальта.

Она же свернула за угол. Вот и нужная улица. Большая надпись "Аптека"; дракон, обвивающий дверь — вход в китайскую забегаловку; так и не достроенный небоскреб (говорят, из-за небоскребов портится роза ветров и нарушается климат города) и ресторан "Фушиги" — у них лучшие блюда в городе, судя по заманчивым вывескам. На крыльце "Фушиги" курила эмигрантка из России. Ее звали Линайна. Увидев Аюми, она улыбнулась, вынула сигарету изо рта и крикнула:

— Привет, Аюми-чан!

— Привет.

Линайна обняла ее. Пахнуло табаком, и Аюми поморщилась.

— Давно я тебя не видела, — сказала Линайна. — Сигарету хочешь?

— Я не курю.

— Не куришь, до сих пор? Совсем не тому в школе детей учат.

— Наверное, — сказала Аюми. — Я давно не была в школе. Болела.

— Я так и поняла. А почему не звонила?

— Телефон сломался.

— Врешь, — печально подметила Линайна.

— Вру.

Линайна затушила сигарету о мусорный бачок, установленный на крыльце, и шепотом произнесла:

— Ты как относишься к сталкерам, Аюми-чан?

— Если честно, — задумалась Аюми, — то плохо. Я бы таким головы разбивала.

Линайна усмехнулась.

— Ходил за мной один. Коротышка, в черном плаще. Несколько раз подбегал и пробовал плащ распахнуть. Один раз получилось. Под плащом, — Линайна сдавленно рассмеялась, — он был совсем голый, без трусов. Жуть! Я закричала и пнула его, он убежал. Я уж думала, больше его не увижу — а он дня через два снова вылез. Урод такой.

— Это не сталкер. Это просто, — Аюми некоторое время подбирала нужное слово, — просто эксгибиционист.

— Ага, эксгиби, — согласилась Линайна. — Забавно, да?

— Нет, — сказала Аюми. — Тебе следует...

— Обратиться в полицию?

— Вовсе необязательно. Можно отвесить пинок посильнее. Может, у него в заднице какие-нибудь важные кости сломаются.

— Кости? В заднице?

— В заднице. Тазовые кости... ну я не знаю. Подумай сама. Вот смотри, какая вещь там самая важная для мужчины?

— Ааа, вот ты к чему, — протянула Линайна. — Но я не могу. Это слишком жестоко.

— Хочешь, я сама его пну? — предложила Аюми.

— Нет, зачем?

— Дура ты, — сказала Аюми.

— Сама такая, — сказала Линайна и охнула. — Кажется, у меня сигареты закончились.

— Ну да, проблема.

— Ты не понимаешь, — вздохнула Линайна. — Мне нет еще двадцати. Сигареты таким, как я, продавать не принято. Все говорят: "Подрасти сначала!" Ханжи они. Лицемеры! — Линайна притопнула ножкой и фыркнула, показывая степень своего негодования.

Аюми почувствовала, что разговор этот переходит в пустой треп. Мать же всегда говорила, что болтовня — это верный путь к саморазрушению. Естественно. Накахара Рейко слаба была в диалогах, потому и осуждала их. А что дочь?

"Дочь осуждает", — решила Аюми.

И сказала:

— Я пойду, Лин-чан.

— Куда? — поинтересовалась Линайна; кажется, она не прочь была еще поболтать.

Аюми скрестила руки на груди.

— Не могу же я провести весь вечер с тобой, согласись?

— Соглашусь, — сказала Линайна немного расстроенным голосом. — Пока.

Освободившись, наконец, от Линайны, Аюми направилась дальше по улице — к школе.

Солнце еще балансировало на краю горизонта.

Школьное здание Аюми заметила издалека. Пустая серая коробка; к ней примыкала еще одна, чуть поменьше — помещение для спортивных клубов, плюс бассейн. Двор, в меру широкий, и решетчатый забор, его ограждающий. Перед забором стоял худой синеволосый человек в желтых автомобильных очках. Он рассматривал школу с безопасного расстояния (два метра от решетки); еще он выглядел сосредоточенным, словно школа — невесть какое зрелище.

"Архитектор?" — предположила Аюми.

Выглядит так, будто понимает, под каким углом положен тот или иной кирпич в основание школы, какое расстояние между стенами, как устроена система вентилляции и зачем-таки нужны эти дурацкие часы над главным входом.

— Привет, — сказал человек, не оборачиваясь.

— Добрый вечер, — настороженно произнесла Аюми.

— Ты ученица? Мое имя Кавасаки Рё, — он обернулся, и лицо его погрузилось в тень — Я учитель. С завтрашнего дня буду заменять Танимуру-сенсея. Как тебя зовут?

— Накахара Аюми, — неохотно ответила она.

Этот Кавасаки ей не понравился. Он выглядел странно — и говорил странно, с механическими нотками, так, что слышен был перестук шестеренок в его голове. Словно в мозг ему вкрутили парочку шунтов.

— Зачем ты здесь? — спросил Кавасаки.

— Хотела... да в школе хочу посидеть.

"Черт, вырвалось, — перепугалась Аюми. — Школа-то закрыта, и никого не пускают. Вдруг он решит, что я воровка? Или у него на это воображения не хватит?.. Точно, не хватит".

— Иногда, — произнес Кавасаки, — люди говорят правду. Мне тоже нравится эта школа. В ней есть некая тайна. Словно смотришь в зрачок чудовища.

"Насчет нехватки воображения — это я погорячилась".

— Тогда удачи, — продолжил Кавасаки. — Если хочешь войти в школу, не буду мешать. До завтра.

— Спасибо... сенсей.

Он повернулся и, двигаясь ровной, механической походкой, направился прочь, оставив донельзя озадаченную Аюми позади.

"Странный какой".

— Сенсей! Подождите! — спохватившись, окликнула она его.

— Да? — он остановился.

— Снимите очки, пожалуйста.

— Иногда, — помедлил он, — некоторые просьбы некорректны. В том числе и эта.

— Х-хорошо, — стушевалась Аюми. — Извините.

— Ничего, — он возобновил шаг.

Аюми смотрела, как уходит все дальше и дальше Кавасаки, и на душе у нее было тревожно.

"Ненормальный какой-то учитель, — наконец решила она. — Может, он лучше Танимуры-сенсея будет. Не знаю".

Танимуру-сенсея она, странное дело, практически не помнила — да и не вспомнила бы, если б не услышала его имя.

"Ерунда", — решила Аюми.

И посмотрела на школу.

Старшая школа Шико относится к числу муниципальных школ; обучение платное, как и полагается. Есть отдельное здание для спортивных клубов, теплица. В самой школе четыре этажа, плюс дополнительный, подземный — там располагаются, по очереди, кабинет физкультуры, большая морозильная камера и бомбоубежище, где лежат вповалку крысиные тушки и порванные скакалки. Каждый из четырех надземных этажей обустроен по-разному. Скажем, на первом этаже: раздевалка (серый плиточный пол, галогеновые лампы, ряды белых шкафчиков), столовая, библиотека; приемный зал — фикусы в кадках, фонтан, большой глобус (без южного полушария); огромная лестница с желтыми ступенями — по ней можно подняться на второй этаж. Там: классные кабинет в ряд, клубные помещения, учительская, а также две лестницы в разных конца коридора; лестницы эти ведут на третий этаж, а при желании — и на четвертый. Крыша есть, разумеется. Есть и прочие сакральные места — например, школьный бассейн (где подлые учителя совращают школьниц в тугих трусиках), компьютерный клуб, клуб искусства, кабинет школьного совета — и (на первом этаже) огромная доска, увешанная приказами, распоряжениями и списками поступивших.

Снаружи школа выглядит так: массивное, тяжелое, на редкость неизящное здание с фисташково-серыми стенами; несколько входных дверей; главные — из крашеного дуба, украшены надписью "Вход". Есть также несколько табличек для гостей: "Вход", "Вход направо" и "Вход налево". Над главным входом вплавлен в стену белый циферблат часов. Крыша огорожена решеткой. Есть флагшток, но флага там нет.

Ближе к ночи все расходились, и школу закрывали на ключ. Танимура Джун, школьный дворник, подметал двор, мыл бассейн. Закончив, он доставал мячик для пинг-понга и метал в небо, воображая себя гениальным питчером, звездой Кошиена.

Танимура Джун был весьма мечтательной личностью.

Наконец наступил закат, солнце слилось с горизонтом, розовое сменилось серым. Танимура Джун сунул мячик в карман и поплелся домой.

"Пора", — решила Аюми.

Она приблизилась к решетке. Подошвой нашарила опору — и, поднапрягшись, перемахнула через забор.

Скорее, скорее...

Окно на первом этаже, третье с угла. Есть секрет: нужно лишь потянуть стекло чуть влево — и оно отойдет, и можно будет залезть внутрь. Аюми узнала это от матери; откуда узнала это мать, оставалось лишь догадываться.

Стекло было холодным.

Аюми отодвинула его. Влезла с ногами на подоконник, осмотрелась. Какой-то класс: в дальнем конце доска, ряды парт тянутся от нее к шкафу, над потолком закреплены белесые плафоны. И темно. То, что нужно, подумала Аюми, и спрыгнула на пол.

"Сегодня, — решила она, — я буду ночевать в кабинете Накахары-сан. Кабинете Накахары Рейко-сан".

Ну хоть спокойный сон сегодня обеспечен.

Мейда сидела на кровати, с мокрыми после ванной волосами, в халате на голое тело, и смотрела телевизор. По экрану скакали разноцветные фигурки. Аяо посмотрел на часы — нэ-сан все не было, хотя рабочее время уже закончилось — и сказал:

— Собирайся, Мейда-чан.

— Ацумори-сама? — обернулась она.

— Я иду в школу. Хочешь со мной? Собирайся.

— А мне можно? — спросила Мейда. — Я ведь болею, Ацумори-сама, вдруг мне станет хуже?

"Безмозглое существо", — без гнева подумал Аяо.

— Ты не больна. Пойдем. Я обнаружил в школе кое-что интересное, и хочу им с тобой поделиться. Это Королева чуланов, девушка, что живет среди швабр и тряпок. Забавное существо. Я убью ее, затем вымажусь в крови и буду плясать на партах. А ты будешь наблюдать.

— Хорошо, Ацумори-сама, — беззаботно произнесла Мейда. — А можно я джинсы надену?

Пока она возилась около шкафа, Аяо отошел к креслу и присел. Он стал смотреть на Мейду.

"Какая она... обыденная. К ней привык, — подумал он. — Королева чуланов? Тьфу, это лишь повод. Я хочу взглянуть на Мейду в иной обстановке. Оценить".

Аяо не привык обманывать себя. В своих мыслях он был всегда честен.

Он думал сейчас, не убить ли Мейду.

Освободить ее, наконец, от своего чудовищного гнета.

— Я готова, — сказала Мейда.

— Тогда пошли.

Они выбрались на улицу и отправились к школе. На Мейде были узкие джинсы и белая футболка, плотно прилегавшая к телу. Волосы ее, собранные в две влажные косы, в наступивших сумерках казались то ли черными, то ли каштановыми; глаза же стали монохромными — однообразно карими. Аяо чувствовал по этому поводу легкое недовольство, однако словами его выразить не мог.

— А вас я люблю, Ацумори-сама, — вдруг сказала с нежностью Мейда.

— И я люблю тебя, — сказал Аяо. — Поэтому я тебя убью. Так я понимаю любовь. Что скажешь, Мейда-чан? Тебя пугает подобное?

— Нет, Ацумори-сама, — притихла Мейда. — Я не против, если это будете вы.

Аяо сразу поскучнел. Ответ банальный, но правильный. Это ведь Мейда. Нестандартных ответов от нее ждать не следует. Мейда тем и хороша — скучная, предсказуемая до самого своего последнего поступка и до последней мысли, преданная, милая, добрая и запредельно глупая.

"Но потерять я ее не могу. Я слишком привязался к ней, — с некоторой тоской подумал Аяо. — А если... Вот, если она потеряет меня? Вот было бы здорово".

Мысль была неожиданной.

Аяо решил как следует обдумать ее.

— Ацумори-сама?

— Не беспокойся, — сказал он рассеянно. — Просто иди за мной, и я защищу тебя. Защищу от кого угодно, от врагов ли, от неверных друзей — от всех, кто захочет причинить тебе вред. Я обещаю. А ты знаешь, что обещания свои я выполняю всегда.

Мастерпис, том 16, стр 124 в исправленном издании. Речь Шимидзу Тома, обращенная к Хаяме Каору; сказана перед битвой с Ретардатором.

Мейда повесела. Она прижалась к Аяо и зарылась лицом в его футболку. И сказала:

— Ацумори-сама...

Хорошо, что Мейда не читает Мастерпис, подумал Аяо. Многие его враги тоже не утруждают себя подобным чтением. Тот же Танимура-сенсей. Огромный, злобный болван. Следовало убить его; Танимура причинил боль Мейде — а Аяо, в ту минуту слишком обеспокоенный происходящим в городе, пощадил его. Это неправильно. В следующий раз Аяо уничтожит его — раз и навсегда, растопчет в кровавую кашу, вырвет мозги и сожрет.

— Пойдем, Мейда-чан. Нам нужно успеть в школу, — сказал он, стараясь оторвать от себя радостную Мейду.

— Угу, — умильно улыбалась она.

До школы они добрались быстро. Аяо посмотрел на массивное серое здание и взялся за створки ворот; железо оказалось довольно холодным. Аяо вошел на территорию школу — словно на вражескую территорию. Самое время появиться злодеям в клоунских нарядах. Где же они прячутся, эти негодяи — может, в тех мусорных контейнерах, или за этим кустом, или вот там, у главных ворот? А может, с крыши сейчас спрыгнет светящийся, будто обмазанный фосфором акробат, который стреляет лучами и после каждого слова вставляет "десу~а"?

Но никто не появился.

— Пойдем, пойдем, — и Аяо, увлекая за собой Мейду, вступил на брусчатку, устилавшую школьный двор.

— Ацумори-сама, а эта Королева красивая?

— Да.

— Ну блин!

Но не успели они дойти даже до главных ворот, как позади раздался дикий крик. Аяо резко обернулся. Кричала некая рыжая девочка: она подошла к школьным воротам, тронула их — и, словно получив заряд электричества, забилась в судорогах; чуть подымив, кулем свалилась у ворот.

— О как, — сказал Аяо.

К упавшей бросилась темноволосая девушка в оранжевой юбке. Первая помощь, несомненно.

— Она умерла? — спросила Мейда.

— Не знаю, — и Аяо, заинтересованный, поспешил к страдалице.

Она, чуть постанывая, лежала в объятьях темноволосой. От ее одежды валил дым. Кажется, она чуть подгорела.

— Вам помочь? — спросил Аяо.

— Нет, спасибо, — отмахнулась темноволосая. — Я сейчас ей сама... Подождите немного. Стойте. То есть нет, подойдите ко мне.

Аяо приблизился.

— Ацумори Аяо! — сказала она. — Я так и знала. Это вы. Я вижу, с вами и Дева Мира, — она кивнула в сторону Мейды.

— Вы? — спросил Аяо.

— Сугимото Эри. Вы забыли меня? Неудивительно.

Голос ровный, почти не окрашенный эмоциями. Темные волосы. Типичное японское лицо — с огромными глазами и маленьким носом; подбородок заостренный, шея очень тонкая. Аяо узнал ее.

— Вы из "Пустующего трона", — сказал он.

— Да.

Аяо показал на рыжую девочку:

— А это, выходит, Люси-сан.

— Вы правы.

Аяо встретил их на Окинаве — странную парочку. Люси Пульвермахер говорить то ли не умела, то ли стеснялась, поэтому говорила за нее Эри; вместе они предложили Аяо выступить против японского правительства — реконструировать замок Канкешин и использовать Мейду как оружие. Аяо, который тогда еще не пришел в себя (последствия потери памяти), отказался, да еще и накричал на Люси-сан в духе приснопамятных борцов со злом.

— Ацумори-сама?..

Мейда смотрела на них из-за решетки школьного забора.

— Вы в школу? — спросил Аяо.

— Да, — сказала Эри. — Мы ищем Фредерику Ланге. Я слышала, она прячется где-то в этом районе.

— Это кто?

— Глава немецкой епархии. Глупая девица в белом платье. Вы видели ее, Ацумори Аяо?

— Да, — припомнил он. — Сегодня утром видел, в этой школе. Девица в белом платье. Я ее зову Королевой чуланов.

— Вы говорили с ней?

— Нет.

— Это правильно. Она весьма опасна, — сказала Эри. — Люси-сан ранена. Думаю, это дело рук Ланге. Школа ограждена барьером. Поможете нам войти, Ацумори Аяо? Это хорошо, что мы встретились, ваша способность здесь кстати. Проведете нас в школу, и мы станем вам благодарны.

Громоздкие формулировки, сказанные ею, волшебным образом обретали скользкость и гладкость односложных предложений.

— А если нет? — спросил Аяо.

Сугимото Эри встала.

— Вы сильно изменились, Ацумори Аяо, со дня нашей последней встречи. Повысился уровень эмпатии. Люди из Института напали на вашу старшую сестру — и вы отомстили даже не Институту, а самому премьер-министру, который этот Институт спонсировал. Резкое решение. Вам небезразлична, значит, судьба вашей старшей сестры. Это хорошо. Нам есть, чем угрожать вам. Если вы откажетесь, то знайте, мы убьем Ацумори Аяме.

Аяо моргнул. Слова эти оказались для него полной неожиданностью.

— Нет, — сказал он.

— Мы можем. Убьем ее. Лишим ее жизни.

У Сугимото Эри красивые зубы, подумал Аяо, ровные, с блестящей эмалью. Может, вколотить ей эти зубы в глотку? Хоть эмоции какие-нибудь на лице появятся. Развязной эта Эри не станет, конечно, но вот первый шаг к превращению в генки будет сделан.

— Ацумори Аяо, — начала было Эри.

— Нет.

Эри склонила голову набок. Глаза равнодушные, подернутые дымкой. Ей все равно, каким будет ответ Аяо; пожалуй, ни согласие его, ни отказ не выжмут из нее даже капли эмоций.

"Любопытно, — подумал Аяо, — я шел поболтать с Мейдой, но получил вдруг моральную дилемму".

Под языком нацедилась металлическая лужица. Аяо почавкал немного, затем проглотил ее.

— Нет, — повторил он. — Убирайтесь прочь. В школу вы не войдете.

— Хорошо, — сказала Эри. — Я принимаю ваше решение.

Она подхватила Люси-сан на руки. Кивнула ему. Затем прижала маленькую хозяйку к груди и, развернувшись, пошла прочь. Аяо впервые заметил, что Эри была в белых кроссовках с черной подошвой; между нижним краем джинс и кроссовками была небольшая щель, и сквозь нее виднелись беленькие носочки. Аяо подумал: "Белые носки так легко испачкать", — и вспомнил, что нэ-сан недавно купила (после долгих размышлений) новую стиральную машину — взамен старой, сломавшейся уже давно.

— Вас не будет беспокоить чувство, подобное стыду? — крикнул он вслед.

Прежде чем Эри скрылась окончательно, Аяо произнес еще несколько правильных, хрустящих от пафоса фраз. Большую часть их он почерпнул из Мастерписа.

— Чего они хотели, Ацумори-сама? — спросила Мейда.

Аяо был занят — он с озабоченным видом рассматривал главный школьный вход. Заперто; а двери из крашеного дуба так просто и не сломаешь. Придется ломать окно.

— Ацумори-сама?

— Они хотели убить нэ-сан, — сказал он, рассматривая цветник.

— О! Я и не знала.

— Они сказали, что убьют нэ-сан, если я не стану им помогать. Я отказался, — Аяо вывернул из цветника два самых массивных камня и направился к школьному зданию.

— Ацумори-сама...

Мейда сидела на ступенях. Ее тонкая футболка белела в темноте; волосы же окончательно потемнели. Сидит, соединив кончики пальцев; будто размышляет о чем-то неприятном.

— Ацумори-сама, вы правильно поступили, что не согласились.

— В самом деле?

Аяо замахнул камнем; Мейда инстинктивно пригнула голову. Камень ударил в окно, блестяще-черное в сумерках, и прошел сквозь него. С легким звоном на землю посыпались осколки.

— Нельзя, чтобы какие-то там... — Мейда явно хотела произнести некое ругательство, — чтобы они указывали вам, что делать. Они не смеют поступать так. Они меня злят! — Мейда взмахнула сжатым кулачком.

В окне зияла теперь дыра с неровными краями. Аяо, стараясь не наступать на осколки, стал расширять проем с помощью второго камня. Стекло ломалось с приятным хрустом.

"Мейда злится, — подумал Аяо. — Не ожидал от нее подобного".

Он мечтал всегда, что Мейда станет интереснее, что реакции ее станут не столь шаблонными. Жаль, пока она возложенных ожиданий не оправдала.

Аяо сделал ей знак — вперед. Мейда спрыгнула со ступеней, подбежала к окну. Аяо подсадил ее и помог залезть внутрь. Затем, уцепившись за оконный косяк, забрался в школу и сам.

— Скажи, а ты бы убила ее? — спросил он, отряхиваясь от мелких осколков.

— Ацумори-сама?

Вокруг была липкая темнота. Аяо спиной задел стул, тот с грохотом опрокинулся.

— "Та женщина", Ацумори Аяме. Моя старшая сестра. Ты бы убила ее?

Мейда втянула голову в плечи.

— Ацумори-сама, я бы... Нет, конечно же! Это ведь ваша сестра. Как я могу!

— Не лги мне, — произнес Аяо невозмутимо. — Ты ненавидишь ее. Я знаю, какими словами вы обмениваетесь у меня за спиной. Скажи, Мейда-чан. Если я попрошу тебя об этом... сможешь ли ты убить ее?

— Если попросите вы...

Не найдя ответа, она села за стул. Волосы падали ей на лицо. Мейда склонилась голову так низко, что едва не касалась лбом парты.

— Если вы, то...

— То что?

Голос Мейды стал почти неразличим.

— Нет.

— Громче.

— Я не могу убить ее! — изо всех сил прокричала Мейда; звук этот отразился от потолка и унесся куда-то в коридор. Когда эхо стихло, Аяо спросил:

— Почему?

— Вам станет плохо, если я убью ее, — прошептала Мейда.

— Вот как, — разочарованно протянул Аяо.

"Неинтересная реакция".

— Почему вы спрашивате меня об этом? — жалобно произнесла Мейда. — Не надо. Не мучайте меня больше.

Аяо смотрел на нее и думал:

"И почему она столь скучна?"

Похоже, выхода нет. Стоит убить или искалечить Мейду прямо здесь — может, хоть тогда она проявит характер?

Звенела, забившись в темный угол, цикада, и звон этот далеко разносился по школьным коридорам; синусоида звука — сначала громче, затем на полутон тише, и вновь громче. Аюми не слышала даже собственных шагов. Она шла, наступая на внутренную часть стопы, легкой, размеренной походкой; простой механизм этого действия успокаивал. Окна, столь темные снаружи, оказались совершенно прозрачными изнутри: Аюми видела все, что было на улице — и свет восходящей луны, и темень улиц, и даже ирисы и фиалки, что росли в полукруге школьных цветников.

Школьный коридор — стены, разделенные двумя метрами, потолок с ослепшими лампами, пол, облицованный холодной плиткой и покрытый ковром; по коридору этому не раз ходили люди из Попечительского совета, поэтому выглядел он максимально представительно; во многих кабинетах пол облит был простым линолеумом. Аюми коснулась пальцем стены. Прохладная. Поежившись, она поспешила дальше. Директорский кабинет располагался на первом этаже. Пройти только холл (он же приемный зал), с его фикусами, глобусами и фонтанами, и нырнуть под лестницу — и можно уже стучаться в незапертую дверь, с табличкой "Директор школы" и с ручкой в виде знака инь-ян (черное железо, белое серебро).

Остановившись перед сумрачным глобусом, Аюми попыталась отыскать на нем Антарктиду; не найдя, расстроилась. Глобус имел лишь одно полушарие — северное.

"Что я здесь делаю? — подумала устало Аюми. — Почему я не дома? Плевать на пингвина. Плевать на все. Постоять под душем, отмыться, и сразу в постель. И в школу на следующий день не идти, прогулять. Зачем мне это? Куда я иду, что я делаю, черт возьми?"

Ответа не было.

Аюми слишком устала, чтобы сформулировать его.

Оставив глобус, она отыскала наконец-то дверь в директорский кабинет. Вот и знакомые иероглифы — "школа" и "длинный"; соединяясь, они образуют слово "директор".

Подняв руку, Аюми осторожно коснулась таблички. Пальцы уперлись в иероглиф "школа". По позвоночнику Аюми прошла дрожь.

— Накахара... Рейко-сан, — вымолвила она.

И тихо, надсадно завыла.

Звенала где-то далеко цикада, шумел ветер за окнами, поскрипывала чуть слышно полуприкрытая дверь — а Аюми стояла, с дрожащими губами, зажмурившись, сжав кулаки; из горла ее вырывался тонкий, ужасный звук.

Она скучает по матери.

Мысль эта пришла неожиданно и принесла с собой страшную боль; боль эта смыла всю злость и все отвращение, испытанные ей за этот день.

Сейчас ей овладела одна лишь обида на мать: почему та ушла, оставила вместо себя лишь пингвина — и эту вот табличку, с двумя никчемными, никому не нужными больше иероглифами?

— Ты ужасная мать. Ненавижу тебя, — пробормотала Аюми. — Ненавижу, ненавижу.

Мир расплывался в тумане слез.

— Ненавижу, — сказала она еще раз.

И повернула ручку, открывая дверь.

Знакомый кабинет: массивный стол, уставленный стопками бумаг и документов, стул, сзади — окно; шкаф у левой стены, горшок с кактусом-цереусом и заполненная бумажным сором урна — у правой; на вершине шкафа установлена статуэтка Будды, сделанная из латуни и алюминия. Лампа-таблетка под потолком, дешевый линолеумный пол. И девушка с серебристыми волосами, что стояла, опираясь одной рукой на директорский стол; одета она была в светлое, почти что белое платье. Глаза ее в темноте казались огромными и немигающими. Заметив Аюми, девушка издала странный звук — что-то вроде "Нет!", и заслонилась руками. Лунный свет, падавший из окна, делал ее фигуру странно плоской, словно бы двухмерной.

Аюми моргнула. Из глаза ее вытекла слезинка; прочертив щеку, капнула на грудь. Аюми медленно, не совершая резких движений, утерла щеку тыльной стороной ладони. Аюми была слишком удивлена, чтобы предпринимать что-либо. Так они и стояли: девушка в глубине кабинета, и Аюми на пороге; ни одна из них не шевелилась.

А затем раздался шум и прозрачный звон: будто вывалилось из рамы и разбилось стекло. Звук шел со стороны коридора. С некоторым усилием Аюми отвела взгляд от девушки и выглянула наружу — проверить, не случилось ли чего.

Когда она вернулась, девушки уже не было.

— Эй, — позвала Аюми.

Она рывком распахнула шкаф. Никого — лишь полки, уставленные книгами.

— Эй, ты где?

Аюми опустилась на колени и заглянула под стол. Там девушки тоже не оказалось.

— Я ведь все равно...

Еще одна слеза скатилась по щеке; ее Аюми смахнула уже с раздражением. А после промокнула глаза коротким рукавом футболки; на рукаве осталось влажное пятно.

"Исчезла, — думала Аюми, разглядывая потолок. — Может, мне привиделось?"

Лунный свет, преломляясь, создает оптические иллюзии. Это доказала еще Харуна-семпай в "Сладкой волшебнице Якумо-чан": ее коронный прием — "Белая радуга" — и основан на свойствах лунного света.

"Привиделось", — решила окончательно Аюми.

Неизвестно почему, но вывод этот разочаровал ее. Аюми, уже не скрываясь, вышла из кабинета. Ей захотелось пройтись еще немного по школе; заглянуть, быть может, на другие этажи, побродить по крыше, посетить и подвал, и морозильную камеру. В крови кипел адреналин; мысли о матери оступили куда-то. Аюми решила, что это и к лучшему. Не стоит раскисать, она ведь...

Голоса.

Аюми остановилась.

Она слышала человеческий голос; звучал он глухо — значит, говорят за дверью. Двери лежат по обе стороны коридора. Кабинеты, клубные комнаты. Где именно?

— ..Н-не знаю, Ацумори-сама, — вдруг раздалось явственно, и одна из дверей сдвинулась.

Аюми, спохватившись, заскочила в первый попавшийся кабинет.

— Не понимаешь? Пусть так. Ты слишком глупа, чтобы понимать, — произнес другой голос.

— Ацумори-сама!..

— Но это не имеет значения. Будь со мной, Мейда-чан, и вместе мы пройдет сквозь все испытания.

— Ацумори-сама!

Раздался звук; будто один стал радостно обнимать второго, а тот — его отпихивать.

Ацумори-сама.

"Ацумори Аяо", — внезапно дошло до Аюми.

Ее одноклассник, необщительный, глуповатый на вид, с оловянными глазами; сидит себе на задней парте у окна и молчит. Похож чем-то на андроида — из тех, с молочными кишками и электронным мозгом. Ацумори был известен своими странными выходками: однажды он безо всякой видимой причины напал на Рио Чиери — тогда еще новенькую в их классе. Аюми не знала, нравится ли ей Ацумори или нет; за весь прошлый триместр они обменялись от силы десятком фраз. Кога-кун считал Ацумори своим другом. Аюми вообще не понимала, как можно считать другом андроида.

Она прижалась к двери и стала слушать внимательнее, не упуская ни слова. Что здесь понадобилось Ацумори? Что он в школе забыл? Одно дело — она, Накахара Аюми, она выросла здесь, она любит эту школу. А он? Пришел сюда для темных дел? Наверняка ведь.

— Ацумори-сама, а как вы убьете Королеву чуланов? Она сильная, наверное.

— Вот, — сказал Ацумори.

— Стекло?

— Осколок. Подобрал в кабинете. В ладонь удобно ложится. Колоть можно, резать тоже.

Они обсуждают... убийство? Аюми стало не по себе. Второй голос она тоже узнала — Мейда, ее одноклассница, странная девочка без фамилии и школьной формы. Когда бывает в школе, не отлипает от Ацумори и Орино Май.

Странная привязанность.

— Ацумори-сама, я...

(Sagashimono wa nan desu ka?)

Непринужденная и легкая песня. Аюми установила ее на телефон в качестве звонка.

(Mitsukenikui mono desu ka?)

Телефон вибрировал в тесном кармане шорт. Обмирая от ужаса, Аюми поняла — ей кто-то звонит, прямо сейчас, в эту секунду.

Она перестала дышать.

— Пурум-пурум, — рассеянно произнес Ацумори Аяо. — Неужели, Мейда-чан, мы нашли Королеву чуланов?

Дверь медленно сдвинулась вправо. Почти без скрипа, все сочленения и рельсы смазаны тщательно. Напевая под нос, Ацумори Аяо вошел в пустую комнату. Из трех окон, не подернутых шторами, тек лунный свет; обрисованный им, Ацумори выглядел опереточным злодеем — высокий, болезненно тощий, в черно-белом одеянии, с лицом, полускрытым в тени; он шел, неторопливо осматриваясь, бормоча: "Королева, где же ты?", — и пальцем постукивая по партам. Вместо глаз — тьма; подбородок же виден четко, и четко видна широкая, разорванная улыбка. Ацумори предвкушал уже кровавую расправу. В правой руке, зажав между большим и указательным пальцем, он держал стеклянный осколок.

— Ацумори-сама, это Королева чуланов? — спросила Мейда, входя следом. Она выглядела чем-то расстроенной.

— Возможно.

"Если выберусь отсюда, — подумала яростно Аюми, — то обязательно этих двоих возьму в оборот. Пускай они и убийцы. Да. Плевать, что они убийцы".

Это единственное, что она могла сделать. Аюми даже пошевелиться была не в силах. Рот ее сжимала узкая ладонь, от которой приятно пахло духами; другая ладонь лежала на животе — фиксировала центр тяжести. Похоже, Аюми стала пленницей Королевы чуланов — если это существо действительно так зовется. Девушка в светлом платье, с серебристыми волосами; она все-таки существует.

Когда прозвучала мелодия звонка (вызвав тем самым интерес Ацумори) Аюми решила, что ей конец; однако из чулана высунулась бледная девичья рука — и силком втащила растерянную Аюми к швабрам и тряпкам. В чулане телефон выпал; ударившись о пол, он тут же отключился. А Накахару Аюми после недолгой борьбы обездвижили. Она и не ожидала, что сдастся так легко.

— Тсс, — шепнули ей. — Вам что, погибнуть хочется?

Аюми, подумав, замотала головой.

И прекратила сопротивляться.

Дверца чулана была чуть приоткрыта, и можно было видеть и Ацумори Аяо, и его пассию.

— Возможно, Мейда-чан, — сказал Аяо. — Сейчас поищем, пурум-пурум... Или нет так? "Пурурум"? Не помнишь, как сериал называется, его в 8:45 показывают по Токио-ТВ — ну тот, где мальчик сосет леденец и превращается в девочку-волшебницу, и потом сражается со злом?

— "Леденец на удачу"? — уныло предположила Мейда.

Она рассматривала свои руки.

— Только, Ацумори-сама...

— Да? — отозвался он, исследуя один за другим отделения книжного шкафа.

— Это не леденец. Эта штука называется "Лунное семя".

— И он сосет семя? Как можно сосать, — Ацумори встал на стул, чтобы оглядеть шкаф сверху, — семя?

— Не знаю, Ацумори-сама.

— Всегда думал, что это леденец. Эх. И здесь ее нет. Куда же она подевалась?

— Ацумори-сама...

Со стула он шагнул на пол.

— Что?

— Вы ведь не злитесь? — тихо спросила Мейда.

— Почему я должен злиться?

— Я бесполезная, потому что.

— Нет, ты... — тут Ацумори заметил чулан. — Сейчас здесь посмотрим.

Королева встревожилась. Аюми почувствовала, как напряглось ее тело.

— Не шевелитесь, — прошептала Королева.

Ацумори шествовал к чулану. Шаг ровный, неторопливый; осколок покачивается в его руке — вверх-вниз, вверх-вниз. Стекло чуть грязное, и тень потому отбрасывает плотную; тень эта ползет, ползет по паркету, взбирается по стенам — и вот уже падает косо на дверцу чулана.

Ацумори остановился.

Его лицо частично проступило из тьмы. Видны стали черные, прилизанные на висках волосы, и широкий ровный лоб. Глаза же по-прежнему оставались невидимыми.

— Пурурум! — объявил Ацумори и рывком распахнул дверцу.

И увидел: три швабры и семь довольно-таки чистых тряпок, разломанный пылесос, несколько ведер, вложенных одно в другое, а также большого бледного паука, который тут же спрятался в темном углу.

— Ацумори-сама?

— Похоже, ее здесь нет, — с сомнением произнес Ацумори.

Он закрыл дверцу.

— Вы мне хотели что-то сказать, — смущенно напомнила Мейда.

— А, точно. Подойди-ка сюда.

Мейда немедленно подошла.

— Дай руку.

— Да, Ацумори-сама, — взгляд у нее был доверчивый.

— А теперь потерпи немного, — сказал Ацумори.

Он заломил Мейде руку и нанес ей глубокий порез вдоль локтя. Мейда беспомощно вскрикнула. В выемке раны проступила кровь, нереально черная в лунном свете.

— Ацумори-сама!

— Больно? — спросил он.

— Да! — расплакалась Мейда.

— Потерпи.

— Зачем? Мне же больно, Ацумори-сама!.. Мне так больно!

Аяо нанес еще два пореза. Мейда плакала и умоляла его прекратить. Кровь заливала паркет; вокруг них расползалась темная лужа.

— Терпи, — бормотал Ацумори.

— Ацумори-сама... пожалуйста... мне очень, очень больно!

— Терпи!

Накахара Аюми с ужасом и отвращением наблюдала за мерзким ритуалом. Они с Королевой сидели, наполовину погруженные в стену, мягкую и тягучую. Стоит Ацумори открыть дверцу, как стена вновь поглотит их.

"Волшебство", — шепнула Королева.

Снаружи был Ацумори, гротексно-страшный в своем безумии, и перепуганная Мейда. Мейда пыталась высвободиться, но Ацумори крепко держал ее за руку. Он медленно водил кончиком ножа по нежной коже и все повторял: "Терпи. Терпи!" Мейда терпеть не могла. "Простите, Ацумори-сама! — всхлипывала она. — Простите!" Ей было больно.

Аюми с тоской подумала, что скоро первый из преступников убьет второго — и ее план наказать негодяев сократится на одну цель.

— Отпусти меня, — сказала Аюми, и попыталась высвободиться. Какой бы дурной ни была Мейда, ей следует помочь.

Королева разволновалась:

— Хватит, пожалуйста.

Они стали бороться в темноте.

Привлеченный звуком, Ацумори отпустил Мейду и подошел к чулану.

И с грохотом сорвал дверцу с петель.

Стена хлюпнула, скрывая Аюми и Королеву, чулан вновь опустел. Ацумори оглядел его, отбросил сломанную дверцу в сторону, зевнул — и сказал Мейде:

— Плохо ты терпишь. А лгала ведь, что готова умереть от моей руки.

Мейда не ответила. Она лишь бессильно плакала от боли и унижения. Она не понимала, почему обожаемый Ацумори-сама так сильно обидел ее.

— Мне больно...

— Пошли домой, — сказал Ацумори.

Оказалось, что Мейда не может встать на ноги.

— Мейда-чан, тебе бы побольше выносливости, — укоризненно произнес Ацумори.

Но, едва он склонился над беспомощной Мейдой, чтобы помочь ей встать, в окно вдруг влетела шаровая молния. Она прошла сквозь стекло, оплавив его, осой покрутилась из стороны в сторону, после чего устремилась к Ацумори. Он сделал шаг назад, и молния, промахнувшись, ударила в пол и погасла. Осталось лишь черное пятно на линолеуме.

— Впервые такое вижу, — сказал Ацумори. Удивленным, впрочем, он не выглядел. — А ты, Мейда-чан?

Она не ответила. Вздохнув, Ацумори вернулся к прерванному занятию: он подошел к Мейде, обхватил ее за пояс и потащил к выходу. Ноги ее, в темных полусапожках, волочились по полу. Кровь вяло сочилась из ран. Ацумори шел, оскальзываясь на лужах, подошвами размазывая кровь по паркету. Он перебрался через порог, стер пот с лица, и продолжил путь. Дверь осталась открытой.

— Он ушел, — скорее подумала, чем сказала Аюми.

Королева не ответила. Лишь стены разошлись, наконец. Вместе с Королевой Аюми вынырнула из вязкого месива. Свежий воздух хлынул в легкие. Аюми закашлялась.

— Он ушел, ушел! Отпусти меня, — попросила она. — Хватит бояться. Отпусти меня.

Тело ее, стиснутое в объятьях Королевы, уже начало побаливать. Аюми чувствовала электрическую боль в бедрах и в икрах. Ей просто необходимо размяться, иначе судорога.

— Отпусти же, дура!

— Нет, — возразила Королева. — Он до сих пор в школе.

Аюми закусила щеку изнутри — словно подражая Кацуджи Коге; уж он-то нашел бы решение. Укус, еще укус. Бесполезно. Искусанная щека не сделает Аюми такой же смелой, как и Кога-кун.

— Они ведь друзья, — сказала Аюми тихо.

— Кто? — спросила Королева.

Ее горячее дыхание обожгло ухо. Аюми прикрыла глаза.

— Ацумори Аяо, — произнесла она. — Он друг... друг одного хорошего человека. Так странно.

— Хорошие люди часто дружат с плохими.

— Все равно ненормально. Маньяк какой-то этот Ацумори, с вывихнутой логикой. Полгода с ним в одном классе сидела, а о заскоках его только сейчас узнала. Ну ничего. Вот завтра же этих двоих... Подожди-ка, — спохватилась Аюми. — Они говорили, что собираются убить какую-то Королеву чуланов. Это ведь ты?

— Меня зовут Фредерика, — сказала Королева.

— Не спорь. Это ведь ты?

— Может быть, — Королева надула щеки.

"Сидеть в чулане и разговаривать с существом, что выглядит как школьница с серыми волосами, — подумала Аюми. — Прекрасное занятие. И во что я, черт, ввязалась?"

Хотела ведь просто переночевать в школе.

А что получилось?

Пустой кабинет, размазанная по полу кровь, целая лужа под ногами, рядом пятно от шаровой молнии — она-то откуда взялась?..

Дурацкая ситуация, определенно.

— Этот Ацумори грязный, — произнесла Королева.

— Я и не сомневаюсь. Отпусти меня.

В этот раз Королева не стала спорить. Освобожденная, Аюми вывалилась из чулана. Ужасно болела спина, пришлось сделать растяжку. Руками Аюми чуть не угодила в кровавую лужу. Брр. Кровь пахла резко и остро, как перекаленный металл. Аюми ощутила тошноту и комок в горле, и поспешно отвернулась от лужи. Чтобы успокоиться, она стала смотреть на Королеву: та сидела, обхватив колени руками, и задумчиво изучала небольшой телефон с брелоком-каппой.

— Это ведь мой, — пробормотала Аюми. — Дай сюда. Сейчас хоть узнаем, какая сволочь мне звонила.

— Сволочь?

— Сволочь, сволочь.

Батарея отошла. Аюми вставила ее на место и включила телефон. На экране проступили пиксельные буквы.

"Непринятый вызов от: Императорский пингвин".

Аюми закричала от злости и пнула дверцу. Та проехалась по полу, острым краем задела кровавую лужу, сорвав с нее черные запекшиеся сливки.

— В чем дело? — испугалась Королева.

— Вот ведь сволочь.

— Э?

Аюми кипела. Ее просто переполняла ярость.

— Сволочь, — прошептала она.

Сволочь! Сволочь!

— Беспокоился, наверное? Хотел узнать, где Аюми-чуууууан шляется? Да я тебя... я же тебя... — так и не найдя нужных слов, Аюми еще раз пнула дверцу.

— Почему вы так сердитесь? — недоумевала Королева.

— Почему? Да потому я чуть не погибла из-за одного мудака! — тут Аюми постаралась взять себя в руки. — Ладно, проехали, дома разберемся. Фу... Фуредерика?

— Да?

— Спасибо, — сказала Аюми. — Ты мне очень помогла. Люблю тебя.

— Правда? — глаза у Королева как-то странно засверкали.

— Правда. Правда-правда. А теперь я пойду.

— Но куда? Оставайтесь здесь, — предложила Королева. — Я постелю вам в кабинете. Вы можете поесть в столовой. И... и даже в приставку поиграть, в комнате охраны есть. Не хотите?

— Извини, не хочу.

"Ты дура, что ли? — хотелось закричать Аюми. — Да я только что видела, как в этой школе чуть не зарезали человека, а ты, мистическая хрень, мне предлагаешь здесь заночевать? Охренеть, вот это люди. Я не могу остаться. Я умру, если останусь. Умру".

— Ну, пока, — сказала Аюми.

— Пока, — огорченно сказала Королева.

Возможно, и ей было страшно оставаться в школе.

Но об этом или чем-то ином Королева предпочла промолчать.

Город Ширнесс на острове Шипей основан был во времена Генриха VIII — чтобы защищать устье Темзы. В 17-том веке здесь построили королевскую верфь, в 18-том — сухой док. В Ширнессе располагался известный военно-морской госпиталь; функционирует он и поныне — а верфь закрыли лет двадцать назад, по ненадобности. Город стоит, окутанный влажным туманом, оглохший уже от рева сирен и свиста поездов. Здесь пахнет сталью, лекарствами и колбасой. Население — рыбаки, грузчики, рабочие со сталелитейного завода и туристы из центральных графств, довольно бедные, но все же ухоженные, как и подобает туристам.

Епископ Ричард Нельсон Уильямсон, член братства святого Пия X, по слухам — тайный седевакантист, любил во время своих круизов (епископ владел большой моторной яхтой, "Eclipse") приближаться — не вплотную, конечно — к берегам Ширнесса; яхта покачивалась на волнах, оттуда доносилась громкая музыка и нечестивые звуки. Епископ с хрустом вкушал яблоко греха.

— Как думаете, кто это? — спросила Эшли Лавджой у рыбака, выходившего на ночной лов.

Рыбак пожал плечами и ответил, что наверняка кто-то из промышленной элиты — а может, и сам герцог Кембриджский.

— Болван, — сказала досадливо Эшли.

Он схватила рыбака за шкирку и, раскрутив, забросила в прибрежные волны. Сама же забралась в лодку, включила мотор и отправилась к сверкавшей вдали яхте.

— Сучка! Ты сучка! — надрывался позади рыбак.

Эшли устроилась поудобнее; жезл она приготовила заранее — он лежал под рукой, мощный, с тяжелым набалдашником. Чтобы создать новый жезл (старый сломал Ацумори Аяо), ушло немало времени. В этот раз, решила Эшли, жезл стоит поберечь.

Задание предстояло несложное. Епископ Уильямсон, давний друг Фредерики Ланге, не раз и два гостивший у нее в Кельне, встречается с Джошуа Кримсоном, ересиархом, террористом от религии — и передает ему некие сведения; есть подозрение, что связано это с Тремя догматами. Также епископ отправил через королевскую почту некую вещь; что именно — выяснить не удалось. Эшли приказано было найти Уильямсона и узнать, что именно он рассказал Кримсону; а после тихо и без особого шума расколоть предательскому епископу голову.

"А обязательно убивать его?" — спросила она у архиепископа Кавендиша.

"Да, — ответил он, прихлебывая яблочный сок. — Мы можем убить его. Значит, мы убьем его".

Яхта была уже близко. Эшли слышала грохот музыки, рев солиста. Несмотря на полный штиль, вода вокруг вибрировала — и все из-за музыки, этих богомерзких звуков. Девица в белом, перегнувшись через борт, неслышно блевала в море; придерживал ее за плечи кавалер. Они и заметили Эшли Лавджой первыми. "Новый гость!" — пьяно заорал, замахал руками кавалер; скинул ей спасательный круг (серо-белый в темноте) с пропущенной через него веревкой. Эшли поймала круг, привязала его к лодке и, подхватив жезл, стала взбираться по веревке.

— Мы заказывали девочек, но так тоже сойдет! — перекрикивая музыку, заявил кавалер. — Пойдем с нами!

Оказавшись на палубе, Эшли осмотрелась. Вот кубрик с многоступенчатой крышей; танцевальная площадка и музыкальный центр, сделанный в форме алтаря; корма, где и сгрудилась основная часть гостей — ярко, красиво одетых, с бокалами в руках, с лентами (знак приглашенных) и без них; среди них сновали официанты и дорогие шлюхи. Эшли неодобрительно покачала головой.

— Да пойдем! Не стесняйся! — кавалер потянул ее в сторону кубрика.

Эшли врезала ему локтем в лицо. Кавалер, булькнув, осел; девица в белом пронзительно завизжала — но крик ее заглушила музыка. Эшли схватила девицу, приподняла (с трудом, поскольку девица была упитанной) и выкинула за борт; вытерла руки о пиджак кавалера.

— Вот так! — произнесла Эшли и не услышала своих слов.

Она вошла в кубрик, и музыка сразу приутихла. Здесь, среди стен из белого пластика, прятались наиболее почтенные гости — старики, старухи; измазанные помадой, румянами, белилами, липли они к молодым проституткам. Эшли выбрала наудачу дверь, снесла замок и заглянула внутрь. Там лежал жирный священник с сутаной, обвязанной вокруг брюха, пьяный, в окружении трех бледных мальчиков. Сладко пахло гашишем.

— Где хозяин яхты? — спросила Эшли у священника.

— А? — отозвался он. Мальчики, сонные от наркотиков, гладили его по плечам.

— Где епископ Уильямсон?! — повысила голос Эшли.

Священник сладостно, во весь рот, зевнул, перевернулся на живот и сказал:

— Помассируй мне спинку. Ты же знаешь, я не люблю девочек.

Эшли пинками прогнала мальчиков. Потом, встав у кровати, взмахнула жезлом. Правая ягодица священника — жирная, заросшая густым волосом — превратилась в кровавое месиво.

— Больно, — сообщил священник.

Но так и не пошевелился.

— А будет еще больнее, — сказала Эшли.

Несколькими прицельными ударами она перебила ему позвоночник, сломала ребра и, наконец, ударила в основание шеи.

— Где епископ Уильямсон? — повторила она вопрос.

Священник не ответил.

Он, оказывается, умер.

"Вот неудача!" — подумала Эшли.

Стряхнув с жезла кровь, она вернулась на палубу. Охранники должны знать, где находится сейчас их наниматель.

— Эй, в чем дело? — обратился к ней человек в костюме фокусника. — Почему не на танцполе? Такая красивая девушка и не на танцполе?

Эшли, не обратив на него внимания, приблизилась к охранникам — те стояли у борта и обсуждали что-то. Может, думали, как вытащить из воды упавшую девицу.

— Где епископ Уильямсон? — спросила Эшли.

— Не знаю, — ответил ближайший охранник.

Делать нечего. Эшли двинулась прочь.

"Кто знал, что охрана будет настолько некомпетентной?" — вздыхала она.

— Я хочу помочь вам! — возник снова фокусник. — Я жажду, буквально-таки... Аааа! Кровь! Господь небесный, здесь кровь!

Фокусник указывал на жезл Эшли. На гладком набалдашнике и вправду была кровь.

— Господь небесный! — повторил фокусник.

И, расталкивая гостей локтями, скрылся в толпе.

— Здесь в самом деле?.. — подошел к Эшли охранник.

— Да, — сказала она.

И, ударив жезлом понизу, сломала охраннику колено. Он закричал. Остальные поспешно вытащили оружие — пистолеты, раздвижные дубинки; кто-то достал даже автомат.

Эшли усмехнулась.

— В свободное время вы предаетесь греху, — сказала она охранникам. — Составляете гусеницу содомскую. Групповой гомосексуализм. Бог не одобряет подобного. Следуя его воле, я накажу вас.

По-прежнему играла музыка.

— Окружайте ее, — сказал один из охранников (судя по всему, командир) остальным. Эшли среагировала мгновенно. Разрывая дистанцию, одним прыжком она достигла командира; быстро, с оттягом хлестнула его жезлом. Командир упал, истекая кровью. Из живота его лезли скользские, упругие кишки.

— Нет! — закричал молодой охранник гомосексуального вида. — Нет! Ты убила его!

Он начал стрелять, не целясь и не стараясь даже попасть в Эшли; скорее, так он выплескивал свою бессильную ярость. Часть пуль задела других охранников — те, следуя приказу командира, успели уже сгрудиться вокруг Эшли; с жалобным криком упала, придерживая пробитую шею, одна из гостей.

Эшли раскручивала жезл, стараясь уклониться от всех выпущенных пуль. В тело ее, обычно нежное и слабое, вливалось все больше силы — то действовало божественное Правосудие.

— Ха! — сказала она, отмахиваясь жезлом.

Двое охранников, не успев увернуться, осели на колени.

Охранник гомосексуального вида продолжал стрелять, раня своих товарищей. По лицу его стекали слезы.

— Пристрелите, кто-нибудь, этого идиота! — взмолился охранник с розой в петлице. Его Эшли и убила следующим.

Тем не менее, к словам этим прислушались: сразу несколько стволов повернулись в сторону страдальца. Отброшенный выстрелами, он рухнул на танцплощадку.

— Стойте! Стойте! — раздался чей-то тонкий голос.

Из-за спин охранников показалась девочка в синем платье. Кудрявые волосы ее покачивались при каждом шаге. Девочка несла, прижимая к груди, скрипку с лаковой поверхностью.

— Стойте! — повторила она.

Эшли перехватила жезл у самого набалдашника.

— Ты из охраны епископа? — спросила она.

— Это так, — согласилась девочка. — Меня зовут Дейдри Кросс. Прошу, прекрати этот ужас. Уходи, и я не трону тебя. Пожалуйста.

— У меня задание, — угрюмо произнесла Эшли.

— Ну, как хочешь, — Дейдри вытащила смычок и приставила его к натянутым струнам.

— Это не я так хочу, — сказала Эшли. — Это задание, разве тебе непонятно?

И, резким движением обратив жезл в сеть, Эшли метнула его в сторону девочки. Сотнями крючков сеть зацепилась за скрипку — крепко, не оторвать. Эшли рванула на себя. Дейдри, вскрикнув, едва не упала. Скрипка вылетела из ее рук и, ударившись о палубу, разбилась.

— Вот и все, — сказала Эшли. И взглянула на Дейдри.

Девочка улыбалась.

Ее зубы были матово-белыми, как алебастр. Между верхними — небольшая щель.

— А вот и нет, — сказала Дейдри мстительно.

Жезл, до этого очень тяжелый, вдруг полегчал, словно сталь в нем заменили на алюминий. Эшли помахала им. Жезл, почти невесомый теперь, летал вверх-вниз, не сопротивляясь даже. Эшли почувствовала тошноту.

"Она отменила Правосудие!"

— Это моя способность, — сказала Дейдри. — Зря ты меня в расчет не приняла, дура взрослая. Я могу запретить какую-нибудь способность. Всего одну и на время, но и этого, как видишь, хватает.

Охранники взвели курки.

Эшли невольно попятилась.

— И скрипка здесь ни при чем! — торжествовала Дейдри. — Все почему-то думают, что скрипка связана с моей способностью, и ломают ее в первую очередь. Дураки! Так они мне выдают свой дар, и я его отменяю! Какая я все-таки умная!

Эшли, стиснув ткань на груди, спокойно улыбнулась. Затем сделала шаг и, резко развернувшись, выбросила жезл вперед. Охранник, которому набалдашник угодил в шею, застонал и опустился на палубу.

— Жаль, но мой дар не связан с физической силой, — сказала Эшли — Его нельзя отменить.

Никто, в том числе и Дейдри, не заметил: охранник не был травмирован. Эшли лишь оглушила его. Однако блеф сработал. Пока еще живые охранники переглянулись — и стали медленно отступать к кубрику.

— Трусы! — пискнула Дейдри.

Эшли схватила ее за воротник платья.

— Как тебе такое?

И, подтащив брыкавшуюся Дейдри к борту, Эшли выбросила ее в море. Мелькнули только ноги в синих туфельках. Дейдри скрылась среди волн.

"Забыла спросить, где епископ", — с досадой подумала Эшли.

Тут взгляд ее упал на маленькую шлюпку, подвешенную к борту яхты. Внутри сидел человек в сутане, и лихорадочно резал тросы. Эшли перевесилась через борт и закричала:

— Ваше Преосвященство!

Епископ съежился и начал резать быстрее. Наконец трос истончился и лопнул, остатки его, жужжа, размотались, и шлюпка плюхнулась в воду. Включив мотор, Уильямсон начал разворачивать шлюпку к берегу.

— Сбежал, — Эшли была удивлена.

Она обратила жезл в сеть и бросила, не надеясь особо на успех.

Сеть уцепилась за мотор.

— Есть! — сказала Эшли с оптимизмом. И, взобравшись с ногами на борт, прыгнула в воду.

— Вон! Вон! — закричал епископ.

В воде Эшли промерзла в одно мгновение — впрочем, и его хватило, чтобы достичь шлюпки. Вся мокрая, Эшли влезла внутрь. Епископ, выкрикивая что-то воинственное, толкнул ее в грудь. В ответ Эшли ударила его резко потяжелевшим жезлом. Похоже, ей удалось покинуть зону, в которой действовал запрет Дейдри.

Шлюпку вело в сторону. Эшли отключила мотор и повернулась к епископу, который немедленно осенил ее крестным знамением.

— Будь ты проклята, убийца!

— Если не заткнешься, я тебе этот крест вобью в глаз, — сообщила Эшли.

Ричард Уильямсон оказался изможденным человеком с венчиком седых волос и мощными, как у обезьяны, набровными дугами. Лиловые глаза неприятно блестели.

— Это вы мучили девицу Фредерику! — сказал он внезапно.

— Такого не было, — возразила Эшли.

— Кому вы служите? Джеремии Кавендишу? — епископ сорвал с себя крест и выбросил в воду. — Ему мой крест не достанется. Я ведь знал. Я всё знал! Она меня предупреждала, что и за мной придут!

Эшли развела руками в стороны.

Пора перейти к делу.

— Зачем вы встречались с Кримсоном? — спросила она.

Епископ поднял брови.

— Я с ним не встречался!!

— Да? — только и нашла, что ответить, Эшли.

— Я узнал, что Кавендиш готовит заговор против матери нашей Церкви. Разве стал бы я обращаться к Кримсону? Только в последнюю очередь!

— Заговор?

— Не знала? Кавендиш ересиарх! Он такой же, как Курумару Тацуо! Он хочет убить меня! А за что? Да потому я, дурак эдакий, защищал от него девицу Фредерику, — епископ затрясся. — Кавендиш хочет сделать из нее Деву Мира!

— Такое невозможно.

— Нет, возможно! — голос епископа стал тонким.

Он нервничал.

— Девица Фредерика давно уже... То есть... У Кавендиша, — нашелся Уильямсон, — есть чем ее шантажировать. Он требовал от нее подчинения. Влиял с ее помощью на Папу. Фредерика была его инструментом! А потом у нее отказали нервы, она сбежала на край света — и даже там он ухитрился достать ее! Она плакала, когда говорила со мной по телефону. Плакала! Она не может больше так жить. Ее сознательно сводят с ума! Кавендиш... Он ведь замыслил злое против матери нашей Церкви, ты должна понять. Да для него Кримсон — лучший союзник! Он и вправду...

Тут Эшли надоело выслушивать ересь. Развернув жезл острым концом, она ткнула епископа в грудь. Уильямсон поперхнулся кровью, пробормотал что-то невнятное и тяжело осел вперед.

Его тело, мягкое, теплое, Эшли столкнула за борт. Плеснув водой, епископ стал погружаться в море.

Раздался второй всплеск.

Тихий, беззвучный — но Эшли поняла: кто-то здесь, рядом, он прячется в воде и держится за лодку. Эшли склонилась над поверхностью воды.

— Эй, где ты?

Поняв, что скрываться бесполезно, Дейдри Кросс отцепилась от лодки и нырнула на глубину. Эшли помахала немного сетью, без особого энтузиазма, затем отложила ее в сторону. Искать Дейдри сейчас не было сил и желания.

Епископ Уильямсон мертв. Можно вернуться в Вестминстер.

Его Высокопреосвященство выслушал доклад Эшли с невозмутимым видом, и не удивился даже, узнав про собственное коварное намерение сделать из Фредерики Ланге Деву Мира, лишь покивал головой. Спросил:

— Ты узнала, что именно Уильямсон отправил по почте?

Эшли обмерла.

— Я забыла, — сказала она жалобно.

— Плохо. Но в остальном ты поступила правильно. Иди. Можешь отдыхать в течение недели. Сейчас ты мне не понадобишься.

— Вы не хотите?.. — спросила Эшли робко.

— Сейчас — нет.

Архиепископ отвернулся к окну.

Эшли собралась уже уходить, когда он произнес:

— Погоди.

— Да, Ваше Высокопреосвященство?

— Ты когда-нибудь смотрела в небо? — архиепископ выглядел отрешенным.

— Конечно, — Эшли не понимала, к чему этот разговор.

— Вы видела, как в нем дыра? Огромная. Прореха в стеклянном куполе, — архиепископ вздохнул. — Она появилась совсем недавно, но с каждым Божьим днем все ширится и ширится. Однажды купол рухнет. А существа с той стороны уже появляются здесь.

— Ваше Высокопреосвящество? — смущенно произнесла Эшли.

Поведение Кавендиша пугало ее.

— Для нашего косного мира они слишком чисты, — произнес архиепископ. — Они умирают, вдыхая воздух, зараженный нашим дыханием. И это славно. Люди и ... те, остальные, должны жить раздельно. Я говорил Фредерике, что невозможно для человека постичь суть того, кто жил в Саду Эдемском. Но она все упрямилась.

— Я не понимаю, — жалобно произнесла Эшли.

— Фредерика Ланге скоро умрет, — архиепископ помрачнел и отвернулся от окна. — И в этом нет моей вины. Иди, Эшли. Отдыхай.

Она склонилась в поклоне.

— А можно, я сегодня навещу... ее? — решилась она.

— Поступай, как знаешь.

Скрывая лицо под капюшоном, Эшли спустилась по пологим коридорам Вестминстера к подвалу. Отыскала нужную дверь, сунула в щель ключ, провернула; двигалась тихо, стараясь не разбудить ее. Глаза привыкали к слабому, рассеянному свету — единственным источником которого была маломощная галогеновая лампа. Эшли подошла к стене, коснулась ее рукой. В средние века самых опасных преступников муровали заживо, в таких вот стенах. Эшли провела пальцем по кирпичу.

По влажной поверхности бегали мокрицы. Эшли не стала их пугать.

— Франческа, — сказала она тихо. — Потерпи. Скоро все закончится.

И, поняв, что лукавит, добавила:

— Я приложу к этому все усилия.

Еще с ночи шел слабый дождь. Капли — легкие, почти невесомые, диаметром не более пол-миллиметра. Они не падали, а как будто парили в воздухе. Мелко подрагивали нежно-серые облака; ветер неуклонно тянул их куда-то на запад. Туман слоями накручивался на шпиль Токийской башни. Далекие здания тонули во мгле, близкие теряли объем, лишались веса, превращаясь в пустые, чуть подмокшие декорации. Тихо шумели машины.

Было утро.

В дверь к Ацумори Аяо постучалась девушка в костюме кролика. Просторный костюм висел мешком, полностью скрадывая фигуру. Длинные ушки переламывались посередине и падали ей на лицо. В одной руке девушка держала школьный портфель.

— Аяо-кун! Просыпайся! — крикнула она.

И снова постучалась.

Лицо у девушки было округлое, с чуть припухшими губами и вздернутым носом.

— Аяо-кун!

Дверь открылась. Из квартиры выглянул Ацумори Аяо — как всегда, не особо приветливый. Без всякого выражения он осмотрел девушку и произнес:

— Привет, Май-чан.

— Аяо-кун, — протянула она укоризненно и показала на свои часы. — Мы так скоро опоздаем в школу!

— Нога больше не болит? — спросил Аяо. — Ты можешь ходить?

— Да, да! — Май упруго взметнулась в воздух.

Как кролик, она запрыгала по лестничной площадке. Ушки всякий раз хлопали ее по лбу. Школьный портфель щелкал застежкой.

— Мейде плохо, — сказал Аяо.

Май перестала прыгать. На лице ее появилось беспокойство.

— Что с ней?

К Мейде она испытывала исключительно добрые чувства. Да и Мейда любила ее — столь же сильно, как и ненавидела Аяме. Аяо не мог понять, почему: для него и Май, и нэ-сан были равны и равнозначны.

Стояли на одной ступеньке.

— Так что с Мейдой? — не отставала Май.

— Я поранил ее.

— А-а, случайно? — догадалась Май.

— С умыслом.

Май дернула себя за ушки и улыбнулась — просительно, будто извиняясь за назойливость.

— Понятно. Но она ведь хорошая, Мейда-чан. Она провинилась, да? Что-то не так сделала?

— Нет. Так было нужно.

— Все равно не понимаю... — протянула Май.

Аяо задумался.

— Подожди немного.

Вскоре он вернулся, полностью одетый (брюки-дудочки, белая рубашка — школьная форма Шико) и с портфелем в правой руке.

— Я сменил ей бинты. Пойдем.

— Аяо-кун! — возмутилась Май, пока еще с улыбкой.

— Ты что, хочешь, чтобы я с ней сидел и выслушивал все жалобы? Мне нужно в школу.

Май перестала улыбаться.

— Аяо-кун.

Отодвинув его, Май вошла в квартиру. В лицо ей ударил электрический свет. Лампу Аяо не выключал еще с ночи. Стараясь ни на что не наступать, Май зашла в комнату. Там, на растрепанной постели, лежала Мейда. Жалкая, больная на вид, она скорчилась в самом углу, плечи ее сгорбились под одеялом. Одну руку Мейда держала между ног, вторую, плохо перебинтованную — положила на подушку, рядом с лицом. На лбу ее каплями собирался пот. Заметив Май, Мейда слабо шевельнулась.

— Хорошо, нэ-сан вчера не было, — сказал Аяо, входя следом. — Иначе б такой шум поднялся...

Май села на кровать.

— Эй, — позвала она.

— Май-чан, ты... — прошептала Мейда.

— Да, — нежно сказала Май. — Сейчас я... Дай мне посмотреть. Так не больно? Рука порезана. Ну, раны не сильно страшные, заживут быстро. Пальцами двигать можешь?

— Могу.

— Да уж, — Май повысила голос. — Аяо-кун!

Аяо приблизился.

— Ты раны обработал? Эксол, эксадол, что-нибудь такое ей давал? — спросила Май.

— Нет.

— Ну и почему, спрашивается?

— Не хотел, — сказал Аяо.

— Это еще почему? — рассердилась Май. — Ты вообще чем думаешь, Аяо-кун? Ты зачем бил ее? Ты не думал, что близким людям нельзя причинять боль, что это как-то нехорошо?

Аяо промедлил с ответом.

— Странный ты, — сказала Май.

— Я бил тебя, — нашелся с ответом Аяо.

Май смутилась.

— Так ради пользы же! Я совершила глупость, и была наказана. А Мейду за что?

— Я совсем не против... — пискнула Мейда, но Май жестом заставила ее замолчать.

— Так что же, Аяо-кун? — продолжала настаивать она.

— Понимаешь, — сказал Аяо, — я не рассматриваю Мейду как близкого человека. В отличие от тебя.

— Что?! — сразу как-то потерялась Май. — Я не расслышала, кажется...

— Я не считаю Мейду близким мне человеком.

Стало тихо и очень неприятно. А потом Мейда медленно-медленно подняла к голове руки, и больную, и здоровую, и прижала к ушам — словно пытаясь таким образом отменить сказанное. Аяо задумчиво наблюдал за ней.

Смешное она все-таки существо.

— Ты не... — пробормотала Май. — То есть как это?

— Одно дело — нэ-сан и ты, — пояснил Аяо. — Вы люди, что были со мной всегда. Совсем другое — Мейда. Я встретил ее совсем недавно и, если честно, сомневаюсь, что она интересна мне, не говоря уже о таких чувства, как приязнь или дружба, — Аяо бросил взгляд на еле живую от горя Мейду. — Не знаю даже, как следует ее использовать. Наверное, только так: истязать и смотреть на реакцию. Хоть что-то интересное.

— Ты...

Май встала на ноги. Возможно, она хотела ударить Аяо, но не решалась.

— Что? — спросил он.

— Ты... Немедленно извинись! — вырвалось у нее. — Извинись перед Мейдой-чан!

Учитывая, что Май была в костюме кролика, получилось очень смешно.

— Я жду!

"В подземке ты убила кучу людей, — подумал Аяо. — Не понимаю я твоей логики. Убийство, прерванная жизнь не вызывает у тебя протеста, а вот обычная обида, нанесенная какой-то Мейде — нет, нужно возмутиться. Возможно, все дело в эмпатии. К Мейде у тебя добрые чувства, значит, Мейде нельзя причинять боль. А к солдатам в подземке ты испытывала ненависть — значит, их убийство расценивается как хороший поступок. Или не так?"

— Май-чан.

— Да? — она глядела с вызовом.

— Ты и вправду значишь для меня больше, чем Мейда.

Май не поддалась на уловку.

— Извиняйся. Если не извинишься — не выпущу из квартиры, ты понял меня? — она прижала руки к вискам. — Вот зачем ты так? Я не понимаю. Откуда такая гадкая жестокость, почему ты так... не понимаю.

— Все ради пользы.

— Прекрасная польза! — воскликнула Май. — Девиз Шимидзу-куна, да? А знаешь, Аяо-кун, не хочу я такую пользу принимать. Так ты извинишься или нет?

В углу тихо плакала Мейда.

"Поплачь, — подумал Аяо. — Это полезно".

Интересно, будет ли теперь она его звать "Ацумори-сама"?..

— Май-чан.

— Ну?

— Когда Мейда придет в себя, ну, вынет из ушей пальцы, — сказал Аяо, — передай, что она и вправду бесполезна. Надеюсь, хоть в лоб она эту истину поймет. Предыдущие намеки она благополучно пропустила.

— Аяо-кун, еще немного, и я тебя возненавижу, — зло сказала Май.

— Хорошо.

Он встал и направился к двери. Май, вопреки обещаниям, останавливать его не стала. Аяо спокойно взял портфель, поправил у зеркала прическу, после чего пошел в школу.

Спускаясь по лестнице, он думал: "Эмпатия — это когда относишься к людям по-разному. Одних ставишь выше других". Выглядит логично.

Еще интересно было: зачем Май костюм кролика?

...Школу закрыли.

Ранним утром пришел Танимура Джун. Заметив, что одно из стекол разбито, он стал проверять по кабинетам, не пропало ли чего. Обнаружив кровь, целое море крови на полу, Танимура-сан немедленно вызвал полицию. Те приехали, сверкая мигалками. Танимуру утащили для снятия показаний, а школу оградили желтыми лентами "POLICE LINE DO NOT CROSS" и на время прикрыли.

На часах было 9:07 a.m., когда Аяо подошел к школе.

Во дворе стояли черно-белые машины. Рядом с разбитым окном маячил молодой полицейский. Он смотрел в пасмурное небо, мок под дождем и страдал. Его фуражка потемнела от влаги — как, впрочем, и школьные стены: из светло-серых они стали сизыми. Полицейский медленно, как бы нехотя, вытащил початую пачку сигарет. Вместе с ней он удалился к школьным воротам.

Аяо проводил его взглядом, затем повернулся и пошел домой. Похоже, занятий сегодня не будет.

Аяо прошел мимо ресторана "Фушиги" и свернул на соседнюю улицу. Шел дождь, воздух был душным и мокрым. Прозрачные, почти невесомые капли стекали по одежде, не впитываясь и не пачкая ее. Аяо подумал, что с такой качественной формой ему и зонт не нужен; зонта, кстати, у него и не было.

Вчера нэ-сан не пришла домой.

Аяо подумал даже, что Эри и Люси осуществили свою угрозу — но все оказалось намного прозаичнее: Аяме просто решила заночевать у подруги. А может, и у друга, кто знает. "Ну, не беспокойся за меня! — пьяно хихикала нэ-сан в телефон. — Ой, ты такой милый, когда..." Здесь Аяо прервал звонок, так и не узнав, когда именно он становится милым; нужно было обработать раны Мейды.

По трассе, расплескивая воду, ехала на минимальной скорости машина канареечного цвета. На крыше ее установлен был динамик, оттуда доносились звуки церковного гимна. Из раскрытых окон летели листовки. Аяо изловчился и поймал одну прежде, чем она коснулась мокрого асфальта. Листовка на ощупь была приятной: твердая, гладкая бумага, плотная, острая — такой можно резать мясо. Буквы чуть выпуклые. "Христос сексуален!" — гласила листовка; под надписью этой изображена была картинка, где некий бородатый человек, очевидно, Христос, бравировал мускулами. "Примитивная пропаганда", — подумал Аяо и выбросил листовку. Кружаясь, она упала в лужу; Аяо переступил через нее и двинулся дальше.

Чуть левее районного банка темнел вход в переулок. Там, не стесняясь никого, стоял низкорослый человек со спущенными штанами. Руки его быстро двигались — коротышка насиловал кошку, чьи лапы и пасть были схвачены скотчем. Аяо, не в силах вытерпеть подобного зрелища, набросился на коротышку. Кошка упала на землю; коротышка, получив по лицу, с жалобным криком ненависти убежал во тьму. Аяо поднял кошку, пожонглировал ею, как мячиком, затем отпустил — точнее, положил аккуратно в мусорный бак и прикрыл крышкой.

"Ненавижу, когда насилуют животных", — подумал он.

Загудел телефон. Аяо вынул его из кармана, проверил номер — незнакомый. Аяо любил новые знакомства. Входящий вызов он принял с энтузиазмом.

— Аяо-кун! — прозвучал взволнованный голос. — Это ты?

Голос показался знакомым.

— Да, я, — сказал Аяо и вышел из переулка.

— Это Матоко! Твоя одноклассница! Мы учимся вместе, ты еще не забыл?

— Нет, — сказал Аяо.

Он подумал, что в данный момент желает уничтожить Матоко; разбить ее глупую голову об асфальт, разломить ей лицо напополам; пусть кричит и плачет, захлебываясь слезами.

Аяо задумчиво глянул в небо.

— Школу закрыли, ты знаешь? — спросила Матоко.

— Да.

— Но это ведь не повод для безделья, верно? Ты готов к работе?

— Какой еще работе?

— Ну вот же! — Аяо представил, как на другом конце линии Матоко укоризненно качает головой. — Ты записан в клуб чайных церемоний, ты разве забыл это? А скоро осенний фестиваль. Мы должны подготовиться как следует! Аяо-кун, слушай меня внимательно, — понизив голос, Матоко назвала некий адрес. — Запомнил? Приезжай скорее. Будем вместе работать. Ты, я, — тут Матоко задумалась. — Еще Сейджи-кун, но он, как и ты, редко бывает в клубе... А еще девочки, я им позвоню сейчас. Аяо-кун! Ты где, дома? Сумеешь приехать?

Аяо оглядел свои руки, представил, как будет мять ими розоватое мясо Ямагаты Матоко, и улыбнулся.

— Конечно, — сказал он.

— Я знала, что на тебя можно положиться!

Ямагата Матоко принадлежала к числу тех девушек, которые и глупы, и оптимистичны одновременно; иначе говоря, она была генки-девочкой, с ее спортивной фигурой, упругим животом, сильными бедрами; волосы ближе к черным, рот постоянно приоткрыт — на лице ее всегда было удивленное выражение. Матоко носила школьную форму с удовольствием: юбка, которая какой-нибудь Накахаре или Фуджимото казалась слишком короткой, не приносила ей никаких неудобств; рубашка, больше похожая на топик, ничем не смущала ее. Матоко красила ногти в зеленый цвет. Аяо подозревал, что Матоко ведет дневник — и что заполнен он однообразными заметками в духе: "Сегодня проснулась, сходила в школу, вернулась и вскоре заснула". Кацуджи Кога — безусловно, самый интересный из одноклассников Аяо — выбрал Матоко в качестве близкого друга. Аяо не понимал, почему.

Жила Матоко в большом двухэтажном доме: во дворе развешано было отсыревшее белье, лаяла, яросто роя землю лапами, собака, и вертелась — отслеживая сигналы спутника — вогнутая тарелка на крыше.

— Что это? — спросил Аяо уже в комнате.

Матоко развела руками.

— Мама говорит, — она вновь понизила голос, — что мой папа был с другой планеты. Вроде как прилетел на большом корабле и женился на маме. Мама тогда еще в школе училась. Они поженились, и родилась я, а потом папа сказал: "Моя миссия завершена", сел на корабль и улетел. Мама на всякий случай поставила тарелку — ну, чтобы папа мог послать нам сигнал в случае чего. Мама до сих пор ждет его возвращения, — Матоко вздохнула. — Глупая история, да?

— Нет.

Комната Матоко была обставлена в девчачьем стиле: с преобладанием розового, ножки кровати обуты в тапочки-зайчики, стены обклеены постерами (среди поп-исполнителей затесался Бергман), мягкие игрушки выстроены в ряд на вершине шкафа; Аяо представил, насколько сильно подобная обстановка деформирует психику, и подумал — неудивительно, что Матоко ведет себя столь странно.

Сама же она, одетая по-домашнему — просторная белая футболка и обрезанные джинсы — сидела за столом, полуобернувшись, и держала на сгибе локтя тяжелую книгу ("Сложный чай"). Она не знала даже, какие мысли посещают Аяо.

— Кто еще записан? — спросил Аяо.

Матоко стала отстукивать пальцем по губам, подсчитывая.

— Так... Тебя Касуми-чан записала. В клубе, не считая тебя и меня, есть Сейджи-кун, Тецуна-чан, а еще Рика-чан и Маю-чан; может, ты их не знаешь — они из параллельного класса. А, была еще сама Касуми-чан, но она вряд ли придет, у них там в студсовете такая суматоха из-за фестиваля... А так всё.

— Сейджи-кун? — переспросил Аяо.

— Да, Сейджи-кун, — подтвердила Матоко. — А что?

— Не знал, что у нас в классе учится парень с таким именем.

— Он редко появляется, — Матоко неодобрительно качнула головой. — Так нельзя. Человек должен учиться, разве нет?

Аяо был с ней полностью согласен.

Злость куда-то исчезла. Аяо сидел и прижимал к себе химическую грелку, наслаждаясь теплом. Он прикидывал сейчас, какие процессы происходят в голове разнесчастной и обиженной (а может, и раздавленной горем) Мейды, и предвкушал грядущие результаты.

Возможно ли такое, что Мейда возненавидит его?

Было бы неплохо.

"Еще и нэ-сан под угрозой", — вспомнил Аяо.

Да, жизнь определенно стала интереснее. Аяо прижал к себе грелку и блаженно зажмурился.

Матоко зачитывала ему отдельные отрывки из "Сложного чая" и, параллельно с этим, рассказывала о своих (сложно-чайных) взаимоотношениях с Кейтаро Ичиру. Насколько Аяо понял, Кейтаро пытался в отсутствии Коги стать для Матоко больше, чем другом. Матоко яростно противилась всем его поползновениям. "Не могу же я!" — говорила она возмущенно. Аяо кивал. Потом Матоко сделала еще один звонок: "Рика-чан, Маю-чан, вы где?" Те были рядом. Матоко обещала и Тецуну; это Аяо совсем не понравилось — но здесь было слишком тепло и хорошо, и он не стал возражать, разомлевший.

— Аяо-кун, — вдруг сказала Матоко.

— Ммм?

— Станешь моим парнем?

Аяо подумал, что должен по всем правилам поперхнуться слюной — и, опционально, переломить грелку пополам; он не стал этого делать, а просто спросил:

— Почему я?

— Не подумай чего! — Матоко энергично замахала руками. — Только на пару дней. Чтобы Ичиру-кун отстал. Он увидит нас в кино, или где-нибудь в кафе, и поймет, что ему ничего не светит. А то, знаешь, он просто невыносим, просто проходу мне не дает! Аяо-кун. Поможешь?

Матоко сложила ладони в мольбе.

— Ну, поможешь?

Аяо прикрыл глаза.

"О, новый повод для фансервиса, — подумал он. — Но сейчас это лишнее. Ветку эту, пожалуй, я предпочту вовсе не открывать".

Мало ему Мейды и Май, нэ-сан и Тецуны — здесь еще и Матоко; слишком много переменных в одном уравнении — решить его уже невозможно. Аяо решил не влезать в подобное. Он сказал:

— Нет. Мейде-чан такое не понравится.

— Ну ладно, — Матоко даже и не расстроилась.

Потом она, правда, спросила:

— Аяо-кун.

— Да?

— А ты точно имел в виду Мейду-чан? Может, все-таки Май-чан? Я думала...

Аяо испустил тяжелый вздох.

Пустопорожняя болтовня.

Потом Матоко предложила заварить чай. Вместе с Аяо они пошли на второй этаж — в комнату, где чайная заварка хранилась в просмоленных мешках. Разумеется, Аяо поскользнулся на ступенях и упал на Матоко. Вместе они покатились вниз — и остановилось их движение только на самом дне. На Матоко задралась футболка. Оказалось, что бюстгальтера на ней нет. Аяо лежал, упираясь носом в ее небольшие груди, и думал о своем. "Ой", — совсем глупо сказала Матоко. А потом одна из дверей открылась, и в коридор выглянула мать Матоко, Ямагата Харука. Некоторое время она рассматривала Аяо и Матоко, лежавших посреди коридора в двусмысленной позе, затем кашлянула и исчезла, закрыв за собой дверь.

— Что это с ней? — Матоко была поражена. — Обычно она... я думала, будет скандал.

У Аяо были свои догадки на этот счет. Еще в прихожей Харука-сан стала доставать его — потребовала, чтобы он высушил волосы и одежду феном, и лишь потом входил. Голос у Харуки-сан был мерзкий, злобный. Аяо подошел к ней и незаметно ударил в живот, быстро и сильно; подумав, добавил еще. Несмотря на боль, Харука-сан осталась стоять на ногах; затем, извинившись за бестактность, отправилась к себе в комнату. Двигалась при этом она осторожно, будто несла что-то хрупкое и ценное.

Возможно, дело в этом.

— Думаю, ты понравился моей маме! — подвела итог Матоко.

Аяо с ней согласился.

Накахара Аюми почувствовала сырое, мокрое жжение где-то в глубине горла. Она резко выдохнула, чтобы очистить связки от слизи. Не получилось. Тогда Аюми начала кашлять, сначала осторожно, затем все сильнее. Закончив, она подтерла влажный нос согнутым указательным пальцем и с тоской уставилась на дом, в котором скрылся Ацумори Аяо. На крыше вращалась тарелка. Аюми подумала, не пришелец ли Аяо — но тут же отмела эту мысль прочь. Скорее, он просто сумасшедший.

"Поверить не могу, я здесь, — думала она, рассматривая дом с безопасного расстояния. — Страшно... то есть нет, не страшно! Я никого не боюсь. Наверное".

К нынешнему походу Аюми подготовилась как следует: надела черный пуловер с высоким воротником, черный жилет и черную в зеленую полоску юбку; под жилетом, в специальной петле, висел отбойный молоток. Молоток был тяжелым и внешне напоминал бензопилу. Жилет из-за него оттопыривался; казалось, Аюми там держит небольшое животное, вроде комнатной собаки.

"Портативный", — Аюми пощупала молоток.

Испугается ли Ацумори Аяо?

Должен, иначе и быть не могло — молотка пугались и ретивые полицейские, и безжалостные хулиганы, и даже один худой старик (он приставал к Аюми в парке). По назначению, кстати, молоток не применили ни разу — лишь для запугивания.

Левой рукой Аюми бессознательно поглаживала молоток, в правой — держала зонт. Дождь мерно капал с неба. Это успокаивало. Аюми дышала ровно, стараясь не сопеть носом. Ей вдруг пришло в голову, что эта ее выходка — проследить за Ацумори Аяо до самого его дома — абсолютно глупая и непоследовательная. Правильнее будет пойти домой и забыть обо всем.

Однако она осталась.

Телефон Аюми отключила, чтобы не общаться с дядей Такео. Вчера она попыталась спросить с него за тот дурацкий, идиотский звонок — однако пингвин все ее аргументы уничтожил одним-единственным вопросом:

— Аюми-чан, чем ты тогда занималась-то? Никак не возьму в толк.

Аюми смолкла и, донельзя обиженная, пошла в свою комнату. Рассказать дяде об Ацумори Аяо она так и не решилась.

Утром Аюми, взяв зонт, молоток и мелонпан в целлофановой упаковке (съесть по пути), отправилась к школе. Кто-то уже вызвал полицию. Аюми не хотела с ними связываться. Она встала возле школы, ожидая, когда же появится шанс войти и осмотреться как следует — чтобы найти, наконец, Королеву чуланов. Аюми верила: Фредерика знает, что происходит; у Фредерики есть ответ, хоть какой-нибудь, да хоть самый простой. Но из-за вмешательства полицейских в школу теперь не войти, как ни старайся. Аюми смутно надеялась, что нынешний директор исправит ситуацию; в ожидании этого она и стояла под дождем. Съела мелонпан, но так и не насытилась. Ближе к девяти появился Ацумори Аяо. Он потоптался немного, затем пошел обратно. Аюми, сама не зная зачем, последовала за ним.

"Уничтожу, уничтожу, уничтожу", — бормотала она. Под ногами мелькал темный асфальт.

Страх, огонь, кровь, Мейда — всё это слилось для Аюми в единый образ зла, и воплощением его стал Ацумори Аяо, чья узкая спина мелькала впереди. Ацумори был в красном пиджаке и в красных же брюках. Аюми отслеживала каждое его движение: она видела, как Ацумори прочитал листовку, затем нырнул в темный переулок — и появился уже с целеустремленным видом. Он явно шел в определенное место. Аюми кралась за ним. Она особо не таилась — шагала себе, чуть прикрыв лицо зонтиком. К счастью, за весь путь Ацумори ни разу не обернулся.

Пройдя через несколько кварталов, он достиг своей цели — двухэтажного дома с белыми стенами — и вошел внутрь; Аюми, не зная, что делать дальше, остановилась.

Хотелось стиснуть молоток покрепче и вперед, в дом, срывая двери с петель. Аюми не стала действовать столь опрометчиво. Она поступила по-другому — спряталась за столб. Оттуда и началось ее наблюдение.

"Что же я делаю?" — бормотала она.

Аюми была на пределе.

Нет, не молоток хотелось ей тискать; скорее, хотелось закричать, выкинуть этот молоток куда подальше — и пойти домой, подальше от Ацумори Аяо и всех страшных, неприятных событий, которые произошли столь неожиданно; а она только-только вернулась из больницы, и мать ее пропала, и что делать — непонятно; только стоять здесь, под этим проклятым дождем, хлюпать носом — и ждать, когда же проклятый, невероятно мерзкий и гадкий Ацумори Аяо высунет свой нос оттуда, чтобы... чтобы что?

Аюми переместила вес с одной ноги на другую. Кажется, вновь затекают мышцы.

Бойся тех, кто молчит, говорила мать. Правильно говорила. Ацумори Аяо — вскрой его череп, и найдешь там гнилое мясо. "Трепанация", — подумала Аюми и сжала рукоять молотка. Нет, убивать Ацумори она не станет. Только напугает. О, она умеет пугать, действительно умеет, и если будет нужда...

— Аюми-чан?

Она подпрыгнула на месте и выронила зонт.

— Не пугайся ты так, — смущенно произнесла Минамори Тецуна.

Она стояла, маленькая, хрупкая, одетая в школьную форму, с чулками до середины бедра; рот открыт, и видны оба клычка, желтые волосы собраны в конский хвост; над головой раскрыт зонт — с ярким рисунком в виде танцующих тануки.

— Не испугалась я, не ври, — сказала Аюми, чувствуя себя невероятно жалкой. — Чего ты здесь делаешь? Ты же в другом районе живешь.

Тецуна — ее подруга. Аюми успокоилась. Она подняла зонт и рукой стряхнула с него капли.

— Я? В клуб иду, — Тецуна мечтательно улыбнулась. — Школу закрыли, и наш клуб... я в клубе чайных церемоний состою, я не говорила? В общем, наш клуб собирается у Ямагаты-кун. А ты?

— Я слежу, — сказала Аюми, насупившись.

— В самом деле? За кем?

Аюми не знала, что ответить. Обманывать Тецуну, одну из немногих ее подруг, не было желания. Но и правду не стоит — поскольку звучит она глупо. Аюми нашла компромисс.

— Пойдем, — сказала она.

И потащила Тецуну к самому дому. Он оказался рядом — мокрый, с потемневшим забором. Аюми нажала на кнопку звонка.

— Ждем, — сказала она.

— Не понимаю, — покачала головой Тецуна. — Ты тоже состоишь в клубе?

— Какой еще клуб, черт побери? — раздраженно перебила ее Аюми. — Здесь живет настоящий монстр. Я веду его от самой школы, я даже вооружена!

— Это шутка?

— Слушай, не говори глупостей! — затем Аюми вспомнила, как именно Тецуна относится к Ацумори Аяо, и смутилась. А смутившись, немедленно разозлилась.

— Слушай, Тецуна. Ты меня достала уже, со своими дебильными вопросами.

Тецуна огорчилась.

— Ну я же не хотела...

И тут дверь наконец открылась. На пороге, в футболке и джинсах, возникла Ямагата Матоко.

— Тецуна-чан! Ты так быстро! — тут она заметила Аюми. — О, Аюми-чан? А ты здесь что делаешь?

Промелькнуло множество мыслей, из них главной была — "Ацумори Аяо живет с Ямагатой Матоко, ахаха!"

И недоумение: зачем она здесь, зачем позвонила в дверь, зачем... С какой-то нечеловеческой тоской Накахара Аюми осознала: она угодила в болото, и с каждой секундой все глубже погружается в мутную топь. Сейчас главное сохранять спокойствие, а она...

Нырять придется с головой.

— Да в клуб хотела вступить, — кротко сказала Аюми.

И вот теперь Аюми сидела в комнате Матоко, среди милых постеров и плюшевых зверей, нервничая, потея, страдая; сидела она, скрестив ноги, за круглым столиком — а напротив сидел Ацумори Аяо. Мутными глазами он водил по сторонам, рассматривая постеры и извлекая из них, судя по всему, некую ценную информацию. Рядом с Аяо, буквально прижимаясь к нему, расположилась Тецуна; она говорила и говорила, в основном какую-то чепуху. Матоко валялась на кровати и пыталась вслух, громко и внятно, читать свою толстенную книгу. За окном лил дождь, а обстановка располагала к душевной, откровенной беседе.

Начала Тецуна:

— Вы знаете, почему школу закрыли?

— Кровь нашли, — отстраненно произнес Аяо.

— Вот-вот, — подхватила Тецуна, — говорят, кровь нашли, а еще в одном классе стекло разбито, и трупы, прям куча трупаков. Ужас какой-то. Не понимаю, кому такое вообще понадобилось.

Она поежилась и, как бы случайно, коснулась вялой руки Ацумори.

"И когда это они успели так сблизиться? — подумала Аюми раздраженно. — И я куда смотрела?"

Куда, в самом деле? Проглядела. Не удержала подругу от глупого, необдуманного поступка; позволила ей влюбиться в это... в это существо. И что теперь делать?

Аюми не знала.

— Я думаю, это розыгрыш или что-то вроде этого, — сказала Тецуна. — Кровь украсть из донорского центра и на полу разлить, шутки ради. Бывают же придурки разные.

— А я думаю, что в городе маньяк завелся, — сказала Аюми и в упор взглянула на Ацумори.

Он только пожал плечами.

— Крови много было? — спросила Матоко с кровати.

— Много, — снова поежилась Тецуна.

— А она свежая была?

— Что?

— Она была свежая?

— Да откуда я знаю, — сказала Тецуна, несколько растерянная.

— Жаль, — произнесла Матоко. — Следует знать о таких вещах. Ведь кровь могут и из нас выпустить.

И она вдруг причмокнула — тихо, еле слышно.

Аюми передернуло. Она не любила Ямагату Матоко, в том числе и за это. Ямагата-кун была ненормальной, говорила странные вещи. И подумать только, она встречалась с Кацуджи Когой! Вот уж действительно удивительная парочка.

"Ей больше Ацумори подходит", — зло подумала Аюми.

Она пожалела уже, что оставила молоток в прихожей. Здесь и Ацумори Аяо, и Ямагата Матоко. Люди, которые буквально умоляют о молотке.

— Будем пить чай? — решила сменить тему Тецуна.

— Действительно, — встрепенулась Матоко. — Сейчас я вам зачитаю, как правильно его разливать, что говорить и в каких ситуациях. Подождите.

Она захлопотала вокруг столика: принесла мешок с сухим чаем, горячей воды в чайнике, несколько истлевших свитков (Аюми тронула один, и он тут же рассыпался) и целую стопку табличек с иероглифами. Аюми о такой чайной церемонии даже и не слышала — здесь был, очевидно, очень сложный чай.

Ацумори сидел и еле шевелился, будто каждое движение причиняло ему неимоверные страдания. Поначалу Аюми нервничала в его присутствии и сидела как на иголках. Теперь она немного успокоилась.

— Я говорила? Мы всей семьей на выходных едем в Киото, на экскурсию, — сказала Тецуна.

— Это же замечательно! — Матоко так разволновалась, что даже пролила кипяток мимо чашки. — В Киото прекрасные места, особенно один парк, забыла название...эээ... а, неважно. Обязательно сходи!

— Схожу, — Тецуна покосилась на Ацумори. — Мама сказала, я могу взять с собой одного одноклассника.

— Возьми меня тогда! — немедленно отозвалась Матоко.

— Тебя?

Матоко плюхнулась перед ней на колени.

— Я буду паинькой, правда!

— Даже не знаю... — растерялась Тецуна.

— Я очень хочу в Киото! Правда-правда! Если возьмешь, я буду работать на тебя пол-года, выполнять все твои прихоти, спинку массировать!

Наверняка Матоко шутила, и вид у нее был несерьезный, и тон. Но все это страшно бесило. Аюми сжала кулаки.

— Ну как? — ныла Матоко.

Тут Аюми не выдержала:

— Ты разве не видишь, не тебя приглашают!

Матоко осеклась.

— Но я...

— Тецуна-чан хочет, чтобы с ней поехал Ацумори-кун, а вовсе не ты, — язвительно произнесла Аюми. — Не видно тебе?

Тецуна вспыхнула. Ацумори-кун никак не отреагировал.

"Ой, — возникла у Аюми мысль. — Что я делаю?"

Но останавливаться было поздно.

— Не видишь, да? — повторила Аюми.

— Я вижу, — опустила голову Матоко.

— Тогда какие возражения?

— Никаких, просто...

— Ну и все тогда, — Аюми чувствовала, что ведет себя откровенно грубо. Однако в присутствии Ацумори она никак не могла собраться с мыслями.

С обиженным видом Матоко вернулась к чаю.

— Ну и ладно.

— А когда мы едем? — спросил Аяо, о котором все забыли.

— Ты согласен, Аяо-кун? — обрадовалась Тецуна.

— Да.

— Сейчас я тебе расскажу! Слушай...

И он стал слушать. А потом ему позвонили. Ацумори Аяо взял трубку, покивал, сказал "Да, нэ-сан", извинился, поклонился каждой из них троих, объяснил, что его ждет сестра, и вышел на улицу. Угрюмая Матоко проводила его до порога.

Тецуна сияла.

Пока Аяо и Матоко шли к выходу, Тецуна раз десять успела встряхнуть подругу и прошептать ей на ухо: "Спасибо! Спасибо!"

Аюми же испытывала очень сложные, трудноописуемые чувства.

Ацумори Аяо так легко сдался. Он что, настолько робкий, что позволяет манипулировать собой?

Всех, побежденных и переубежденных собой, Накахара Аюми не то чтобы любила — но и ненавидеть не могла. Ацумори не стал исключением.

Возможно...

"Возможно, Ацумори не так уж и опасен, — возникла неожиданная мысль, — он замкнутый, он копит в себе злость и срывается лишь на безобидной Мейде. Да он же обычный забитый урод! Меня, скажем, он не посмеет тронуть. Ведь верно же? Верно?"

Аюми сидела, растерянная.

Не может же Ацумори быть столь... ничтожным?

Хм.

А ведь и может.

— Где здесь туалет? — спросила Аюми у Матоко.

— В коридор и направо. А тебе зачем?

— А ты догадайся.

Тецуна звонко расхохоталась.

Запершись в туалете, Аюми вытащила телефон и набрала номер Хитори Юки, своей подруги.

— Привет, Юка-чан. Да нормально у меня все. Что? Фестиваль? Да без разницы. Слушай, Минору рядом? Позови его.

Хитори Минору, брат Юки, был редкостным идиотом. Он носил синюю бейсболку, брил брови и ни секунды не расставался с оружием. В детстве таким оружием был водяной пистолет. Им Минору обливал взрослых граждан, целя в первую очередь между ног. Когда получалось, он громогласно орал: "Ааа, описался! Дяденька описался!" Повзрослев, Минору не стал серьезнее. Правда, теперь он носил настоящий пистолет и в придачу к нему — электрошокер. Шокером Минору бил людей, как прежде, в промежность. От таких дел люди действительно писались под себя.

— Минору-кун, привет. Слушай, ты свободен? О, это хорошо. Не можешь на днях одного человека побить? С парнями? Так надежнее? Ну ладно. Зовут Ацумори Аяо, мой одноклассник. Да откуда я знаю, где он живет. Узнаю, узнаю. Потом тебе скажу. Ну или сам пробьешь, по своим, хаха, каналам. Да, долг спишу. И не смей называть меня "молодец", сволочь. Да. Пока.

Аюми нажала "отбой" и привалилась к стенке.

Вот и все. Легко и просто.

"Не переборщила ли я? — засомневалась Аюми. — Его ведь действительно больно побьют. Он этого заслуживает?"

Она вспомнила, как кричала Мейда.

"Да. Заслуживает".

Аяме приехала за братом на черном Subaru Forester, большом, удобном кроссовере. Принадлежал он, как оказалось, Каори Шинсаку-сенсею.

— Прекрасный человек! — сказала Аяме. — Сам позвонил мне, предложил на машине покататься.

— Неужели?

Аяо уставился на сестру. Аяме была в коротком халате. Под ним виднелись зеленая майка и тугие джинсы.

— Дверь прикрой, — сказала Аяме и, не дождавшись, пока он сделает это, вдавила педаль газа. Машина сорвалась с места.

— Возмутительно! — Аяме покосилась на спидометр.

Аяо решил было, что говорит она о скоростных ограничениях. Или о Каори-сенсее.

Но Аяме говорила о школе.

— Школу закрыли! И это сейчас! Они что, специально время такое подгадали, да? Вот точно же!

— Зачем тебе школа, нэ-сан?

— Ну, Каори-сенсей не просто так мне звонил, — смущенно произнесла Аяме. — Меня же, сам помнишь, с работы поперли, мол, за безответственное поведение. Я же не виновата, что мне какие-то уроды руку сломали! Тоже мне, начальство, сволочи. Ну вот я и нашла работу... то есть, конечно, Каори-сенсей сам мне ее предложил, — поправилась она. — Я буду в твоей школе медсестрой. Ну как? Ты рад?

Аяо вспомнил Каори-сенсея, его вставную челюсть. Аяо раздавил ему кадык — во сне, конечно же; во странном сне, что привиделся ему в директорском кабинете, после драки с Танимурой Реджиро. Каори-сенсей...

— Вот, значит, почему ты дома не ночевала, — сказал Аяо, без особого, впрочем, осуждения.

Аяме жутко покраснела.

— Хочешь знать? Или, может, нэ-сан показать тебе, как это выглядит на практике? Хочешь?

— Нет, — сказал Аяо.

Аяме жадно усмехнулась:

— Какой же ты миленький!

— Я миленький? — невольно удивился Аяо.

— А то как же!

Аяме, похоже, нашла свою линию поведения — стала сюсюкать, как и многие взрослые при разговоре с ребенком. Выглядело это наигранно.

"Интересно, о ком она думает, когда удовлетворяет себя? — размышлял Аяо, глядя в блестящие глаза сестры. — Неужели о Каори-сенсее?"

Нет, вряд ли.

— Нэ-сан, а куда мы едем? — спросил он.

— В полицию. Скажу, что это ты кровь разлил. Мол, шутка это, и пусть они школу откроют, — Аяме хихикнула. — А то я останусь без работы, и не смогу тебя кормить. Будешь сидеть голодный и злой.

Аяо хотел ответить, что в таком случае съел бы ее саму; но рисковать не стал — нэ-сан могла и не оценить шутки.

Машина выехала на тротуар, расплескивая воду, и притормозила возле серого здания.

— Приехали, — сказала Аяме.

Полицейский участок — основной в районе, не будка-кобан — стоял в окружении поникших серых деревьев и влажных клумб. У входа дежурил пожилой, с ровно выстриженными седыми баками офицер. К нему и обратилась Аяме:

— Извините за вторжение!

Офицер поклонился.

— Я из министерства образования, — продолжила Аяме, — поговорить нужно с вашим начальством. Впустите нас?

Офицер поклонился еще раз.

— Спасибо, — сказала Аяме.

На входе у них проверили документы. Занимался этим робот с сенсором вместо сердца. Закончив, он выдал им по пропуску. "Будьте приятны", — сказал робот. Далее их подхватил давешний офицер. Он провел их через просторный холл, где на пластиковых скамейках сидели зажатые посетители и расслабленные полицейские в синих рубашках. Аяме с любопыством глядела по сторонам. Офицер подвел их к большой двери, к которой болтами прикручена была табличка: "Tokkou".

— Проходите, — и офицер, поклонившись в третий раз, распахнул перед ними дверь.

Они вошли.

Начальник полиции оказался печальным мужчиной средних лет, с редеющей макушкой и тонкими, на конце загнутыми усиками. Он пил кофе и ложечкой разламывал кремовый тортик, стоявший перед ним.

— Такеда, — сказал он устало. — Говорите.

— Я из министерства образования, — повторила Аяме. — Вы, я слышала, закрыли старшую школу Шико. По какому основанию?

— Проводится расследование.

— В самом деле? — Аяме скрестила руки на груди.

— Это так, — кивнул Такеда. — В одной из классных комнат найдены следы крови, и множество отпечатков пальцев. Не волнуйтесь, эээ...

— Ацумори-сан.

— Ацумори-сан, — согласился Такеда. — Отпечатки и кровь уже отправлены на экспертизу. Вот увидите, расследование закончится очень быстро. Школа откроется в ближайшее время. Еще вопросы?

— Нет, — сказала Аяме.

И, поклонившись, попятилась к выходу. Такеда проводил ее скучающим взглядом, затем вернулся к недоеденному тортику.

— Он врет! — уверенно заявила Аяме. — Отпечатки какие-то. Пойду попью кофе. Тебе взять?

— Да.

Аяме подошла к красному автомату, рядом с регистраторским столом. Кофе стоил 100 иен. Аяме взяла по порции себе и Аяо; затем они, раскланившись с дежурным офицером, вышли на улицу, где было мокро, и текли по асфальту струйки воды.

— Дурость какая-то, — сказала Аяме, садясь в машину.

— Пару дней без школы я вытерплю, нэ-сан.

— Ну я как же?

Аяме выглядела расстроенной. Она поднесла к губам стаканчик кофе и, понюхав, поморщилась:

— Гадость.

Аяо свой кофе пить не стал. Стаканчик он поставил на приборную панель.

Нужно поговорить с сестрой.

— Нэ-сан, — сказал Аяо. — пообещай мне, что эти дни будешь дома сидеть. Никуда не выходи. Даже если звать станут. Хорошо?

— С чего бы это? — мрачно спросила Аяме.

— Так нужно.

— Ты ревнуешь, что ли? Насчет Каори-сенсея я пошутила, так что успокойся.

— Пообещай мне.

— Да не буду я! — рассердилась Аяме. — То же мне, выдумал. Причину хоть назови. Я что, так тебе дома нужна?

— Да.

— Хаха, выдумал тоже. Ты всё о Мейде думаешь, а обо мне ни разу, — Аяме помрачнела еще больше. — Не буду я ничего обещать.

Аяо надоели эти препирательства. Он отвел руку назад и с силой ударил сестру в полные губы. Аяме вскрикнула. Стаканчик выпал, горячий кофе расплескался по коленкам. Аяме попыталась сказать что-то разбитыми губами, но Аяо ударил еще раз, и в этот раз попал в челюсть. Голова сестры дернулась, Аяме вздрогнула, обмякла, и обессиленно вытянулась в кресле. По подбородку ее стекала кровь.

— Извини, нэ-сан, — сказал Аяо. — Но я не могу позволить каким-то Люси-Эри тронуть тебя.

Перетащив безвольную сестру на заднее сиденье, Аяо уселся за руль сам.

Опыт вождения у него был. В тот день, когда неведомые люди искалечили Аяме, он вышел из дома в скверном настроении, взял ближайшую машину и в ней поехал к Ямамото Фумио. Прокатился в ад. Водить, впрочем, он так и не научился.

Аяо дернул за рычаг, пару раз надавил на педали, включил радио — и врезался в ближайший супермаркет. Раздался грохот. Сзади Аяме свалилась на пол, весь грязный от осенних подошв. Аяо это не огорчило. Он дал задний ход и, разобравшись кое-как в управлении, быстро поехал вдоль улицы.

Полицейский, куривший в кобане, просвистел ему вслед. Аяо сделал радио погромче.

Машину он бросил у дома. Взвалив сестру на плечи, поднялся по лестнице. Было трудно. Аяо вспотел. Сестра, нетяжелая вроде, после первого пролета сильно прибавила в весе. Добравшись до своей квартиры, Аяо отпер дверь ключами и аккуратно положил сестру перед обувной полкой.

— Вот и все, — сказал он.

Май к тому времени ушла. Мейда, брошенная ей в одиночестве, сидела в кресле, вялая и безжизненная. Когда Аяо вошел, она даже не пошевелилась. Рука ее, туго перебинтованная, лежала на подлокотнике. Мейда изредка двигала пальцами, разминая их, и молча смотрела на выключенный телевизор.

Аяо присел рядом и с любопытством взгляделся в ее бледное несчастное лицо. Мейда отвернулась.

— Ты обиделась? — спросил Аяо.

— Как я могу? — ровно произнесла она. — Ацумори-сама, моя жалкая жизнь принадлежит вам. Я не могу обидеться на вас. Это невозможно.

— Нет, ты обиделась, — сказал Аяо.

Он взял ее за спутанные волосы, подтянул к себе и несколько раз сильно ударил в грудь. Мейда задохнулась. Аяо отпустил ее, затем, глядя, как она кашляет и дрожит, произнес:

— Там в прихожей лежит нэ-сан. Свяжи ее и отнеси на кровать, ее собственную. Будешь кормить, три раза в день. Нэ-сан сейчас в большой опасности. Мы должны о ней заботиться и из дома не выпускать. Все поняла?

— Д-да, — прошептала Мейда.

— Жалкое ничтожество, — сказал Аяо. — Будешь ныть, я тебе руку отрежу. Что говорила Май-чан?

— Что вы плохой...

— Нет, — сказал он. — Плохая здесь ты. Ты отвратительна. Подумать только, я занимался с тобой сексом. Наверное, в каком-то затмении был. Ничтожество ты, Мейда-чан. Ты даже не предстаешь, как мне противно прикасаться к тебе.

— Ацумори-сама... — здесь она не выдержала и все-таки расплакалась. — Пожалуйста, хватит.

— Тебе противна правда?

— Нет, это неправда, — замотала головой Мейда. — Ацумори-сама, вы же говорили, что любите меня. Что с вами случилось? Пожалуйста, обнимите меня и скажите, что все это неправда, пожалуйста!

— Что ты несешь? — спросил Аяо.

Долгое молчание.

— Что я несу... — мертвым голосом повторила Мейда.

Она еще раз всхлипнула.

— И вправду, что я несу, — наконец сказала она. — Извините, Ацумори-сама. Этого больше не повторится.

Голос ее был измученным.

— Надеюсь на это, — сказал Аяо.

Он был недоволен.

Мейда, несмотря на все его старания, так и не сорвалась. А ведь какая задумка была. Аяо надеялся, что Мейда сможет возразить ему, в открытую сказать "Да ты идиот!" и врезать ему хорошенько.

Ну, или уйти от него.

Навсегда.

Вот было бы хорошо.

"Я ведь люблю тебя, — думал он, глядя, как ослабевшая от побоев Мейда тащит по полу Аяме. — И нэ-сан тоже. Вы только поймите, всё это ради вас. Чтоб вам было хорошо. Я лишь хочу защитить вас".

Тут он задумался, от кого хочет защитить Мейду, и ответа не нашел.

Сегодня двуединый Такамура Коске пребывал в мрачном настроении: он не любил влагу и сырость — ему больше нравилось солнце, теплый живой свет, энергия, веселье. Вдобавок Такамура и не выспался толком — всю ночь второе его тело (Сакура) мучилось из-за сильных болей внизу живота. Такамура решил даже, что начались месячные; причина, однако, была в плохом, некачественном шоколаде, который подавали в кафе "Kill Time". Зря Такамура пил его.

"Глупый, жестокий Такамура-1 переварил шоколад без проблем, — думал он, — а вот слабая Сакура-чан не смогла, не выдержала, бедный ее желудок вывернулся наизнанку. Отсюда вопрос: как там Мориока-сан? Она, можно сказать, занимает промежуточное положение между Такамурой-2 и Такамурой-1 — одновременно и крепкая, и в меру женственная. Достаточно ли мощный у нее желудок?"

Двуединый Такамура вышел на площадь. Здесь, в веере луж, пересекались две улицы, одна из которых вела в Сибую, другая же, намного более короткая — к кафе "Kill Time" и особняку Рио Такахико. Посвистывая, Такамура направился по второму пути.

Брошенная кем-то, стояла на обочине машина с зеркальными стеклами. Такамура улучил возможность, чтобы проверить, как он выглядит. Тело первое одето было в стандартный черный гакуран: узкие брюки и военного вида пиджак со стоячим воротником. Тело второе носило блузку с матросским платком и синюю юбку — сейлор-фуку; на шее подвязан красный галстук. Такамура улыбнулся. Оба комплекта он честно купил. Деньги, правда, были не его — Такамура их отнял у одного человека. Человек этот соблазнился прелестной Асами Сакурой и решил сделать с ней кое-что нехорошее. Пришлось его распылить. Рискованное предприятие — пускай бладхаунды и дремлют пока, однажды они проснутся.

Такамура сверлился с часами (замечательные часы с пингвином). 11:30.

"Я, Такамура Коске, примерный сын и замечательный человек. Являюсь ли мальчиком, вот что меня интересует, — размышлял Такамура, отмеряя шагами улицу. — Такамура-1 стерилен. Паха нет, нет и семенников, даже тестостерон не вырабатывается. Половой нуль. С Такамурой-2 все намного лучше — нетронутая половая система. Женская. Гормоны женские. На оба моих тела — одни лишь женские гормоны".

Такамуре пришло в голову, что зря, должно быть, он распрощался с половой жизнью — ведь возбуждение он все еще может испытывать, правда, как женщина (как девочка). Но разве этого мало?

Щеки Асами Сакуры стыдливо покраснели.

"О чем я думаю?"

Откуда-то сбоку вынырнуло кафе "Kill Time" — одноэтажное здание с плоской, будто бы срезанной крышей. Стеклянная дверь, окна огромные; с улицы видно все, что происходит в кафе. У входа стоит белый манеки-неко, машет механической лапой. Пустые глаза неотрывно смотрят на особняк, что расположен напротив; дом Рио Такахико.

"Рио, Рио, — бормотал Такамура, входя в кафе, — что-то знакомое..."

Прямоугольный зал, уставленный по краям столиками. Пол вымощен черно-белой плиткой. Освещение тусклое. Сидят на диванах, обтянутых псевдокожей. На один столик приходится два дивана, значит, место есть на четырех человек.

Такамура осмотрелся.

Вот и Мориока Акико: изумрудного цвета свитер, белая рубашка; сидит лицом ко входу, колени плотно сдвинуты — чтобы не видны были трусики под красной клетчатой юбкой. Черные волосы собраны в хвост. Такамура поискал взглядом катану; не нашел — похоже, та была спрятана.

— Привет, — сказал Коске.

Акико даже не шевельнулась

Двуединый Такамура почувствовал раздражение. Не было сейчас желания играть с баками вроде Мориоки.

— Привет, глупая сестренка, — сказала Такамура-2.

— Привет, Якумо-чан, — медленно кивнула Акико.

Ритуал свершился.

Сели так: сначала Сакура, поближе к запотевшему окну, затем Коске. Мориока как бы невзначай пересела к окну — чтобы не оказаться напротив Такамуры-1. Показывает свое недовольство.

Такамура, после цепочки логических умозаключений, решил: пусть говорит сегодня исключительно Сакура. Нет желания спорить с Мориокой, злить ее, как-либо подкалывать. Не тот день.

— Когда мы пойдем к Рио Такахико-сану? — пропищала Сакура, положив руки на стол. Стал виден пластмассовый браслет. При виде его Мориока поморщилась.

— Сейчас, — сказала она. — Откладывать не будем. Рио Такахико сейчас нет в городе. Из Киото он приезжает послезавтра, так что время у нас есть, нужно лишь постараться не вляпаться. Дом защищен специальными системами. О некоторых я знаю, постараюсь отключить. Остальное — на вас... на тебе, Якумо-чан.

Голос ее — спокойный, и с каждой секундой все более ровный. Мориока, поначалу смущенная видом браслета, вернулась в прежнее замороженное состояние.

— Якумо-чан, расскажи мне о своей способности.

Двуединый Такамура растерялся.

— Моей... способности? — промямлила Асами Сакура.

За соседним столиком расположились двое: кудрявая женщина в белом костюме и здоровенный парень, круглую голову которого обтягивала разноцветная шапочка. Они смотрели на Такамуру.

"Отвернитесь же, не действуйте на нервы", — мысленно попросил их он.

— Якумо-чан?

— А, моя способность! — спохватилась Сакура. — Я повелеваю энергией. Беру — и фухх! — вкладываю энергию в разные тела. Они с таким забавным звуком — пумм! — разлетаются; вот увидишь, сестренка, это очень смешно и забавно.

Закончив, Сакура с усталым видом положила одну ладошку на другую.

— Вон оно что. Тогда я иду первой. Ты за мной, — сказала Акико.

— Угу, — смиренно опустила голову Сакура.

— Тогда идем.

Акико начала подниматься.

Женщина в другом углу зашевелилась, встала. Парень попытался встать тоже. Женщина толкнула его в грудь, сделала запрещающий жест; после чего быстро направилась к столику Мориоки и Такамуры.

Такамура-1 среагировал быстро: схватил Акико за рукав и заставил сесть. Несколько растерявшись, она подчинилась. Но тут же пришла в себя. Холодным, разгневанным голосом спросила:

— Срезать тебе зубы, обезьяна?

— Как можно срезать зубы? — поразился Коске.

Женщина была совсем рядом. Такамура видел ее относительно молодое, злое, настороженное лицо. На верхней губе у нее была родинка.

"Одну руку держит в кармане, — отметил Такамура. — Бить будет быстро".

— Зубы та же кость. Разрубить их легко, — холодно произнесла Мориока.

— Но какой в этом смысл? Не проще ли работать со тканями? Скажем, срезать правую ягодицу. Она мягкая, резать ее легче, чем зубы.

Увлекшись, Такамура ткнул пальцем в грудь подошедшей женщины.

— Что вы себе позволяете? — ошеломленно произнесла она.

— Вот скажите, легко ли отрезать ягодицу? — спросил Такамура. — Вот сидит ваш юный любовник. Вы бы отрезали ягодицу ради него? Если бы он попросил? Вот вы, развратная тетка — вы бы отрезали, подобно амазонке, свою ягодицу? Отвечайте.

Женщина покраснела до самых кончиков волос. Она хотела, может, отказаться гневно, а может, и выразить полное согласие — но тут Такамура проник в ее систему.

Вся корпускулярная вселенная состоит из систем разного уровня и ранга; система — это и целая галактика, где вращаются, стянутые силами притяжениями, морозный камень и пылающий металл; это и крохотный атом, с его ядром и электронным облаком. Система — это и кафе "Kill Time", и столик, и паркетный пол; это и Асами Сакура, и Мориока Акико, и сам Такамура Коске. Человек — система костей и плоти; бьется дерево сосудов, разносится кислород по телу, рождаются кислоты и полисахарадиды; стоит выбить всего один элемент — и система придет в хаос. А еще лучше разъять ее на мельчайшие составляющие, обратить в пыль. Уничтожая системы, Такамура веселился; процесс всегда доставлял ему огромное удовольствие.

В этот раз Такамура ограничился хаосом.

Смешал ток крови в теле женщины.

Та застыла на месте. Лицо ее смертельно побледнело, глаза закатились. Родинка из черной стала вдруг снежно-белой.

— Вы что-то хотели сказать? — спросил Коске, отнимая палец от ее груди.

Женщина промолчала. Из носа ее медленно вытекла струйка крови.

— Способность? — удивилась Акико.

Тут женщина рухнула на столик, и пальцы ее судорожно заскребли по стеклянистой поверхности. Скрип-скрип. Парень, ее спутник, испугался — вскочил на ноги и закричал:

— Хисуи-сан! Как вы?!

— Она умерла! — через столик ответил ему Коске.

— Вроде бы нет, — сказала Мориока, но договорить не успела: парень раскрутил цепочку со стальными шариками и с гневным выкриком снес плафон над ее головой. На Мориоку сверху посыпалось белое стекло.

— Мое имя — Китазава Сейджи! — закричал парень. — И я вас сейчас убью.

Кажется, Мориока разозлилась. По крайней мере, брови ее сурово сдвинулись. Вытащив из волос осколок стекла, Мориока приставила его к шее Хисуи-сан.

— Ну уж нет, — сказала она. — Не двигайся. Не то я перережу ей горло.

Хисуи-сан под ее руками выглядела несчастной и потерянной, а еще без сознания.

— Вы не посмеете, — Китазава не особо и испугался.

— Еще как посмею.

Такамура кожей ощутил, как возросло напряжение вокруг. Никто в кафе не смел и пошевелиться. Все сидели, уткнувшись в столики, и молчали. Девушка в кружевном переднике, надетом поверх формы, остановилась в трех шагах от барной стойки. В руках ее мелко подрагивал поднос.

— Отвратительный здесь беспорядок, — сказала Мориока.

Она принялась неторопливыми, точными движениями вытряхивать стекло из волос. При этом левая рука ее опустилась под стол. "Катана", — подумал Такамура, и внезапно осознал, что второе его тело (Сакура) пять минут как сидит в одной позе, с пустыми, стеклянными глазами.

— Братик! — просыпаясь, вскрикнула Сакура.

Из глаз ее брызнули прозрачные слезы.

— Не бойся, Якумо-чан, — тихо (но так, чтобы слышали все) произнес Такамура-1. — Он не причинит тебе вреда.

— Братик... — заныла Сакура.

Китазава взвесил шарики в руке.

— Это пои — мое оружие. Сейчас я убью вас, и вреда Хисуи-сан не будет никакого.

— Да ну? — осведомилась Мориока.

Китазава вновь начал раскручивать шарики. Один из них врезался в барную стойку, проломил ее и застрял. Второй — с огромной силой ударил в потолок; вниз посыпалась каменная крошка.

— Вот ерунда, — произнес Китазава.

Он подошел к стойке и начал вытаскивать шарик из змеистого разлома. Его широкая спина, обтянутая грязно-белой футболкой, казалось, принадлежала взрослому человеку; но лицо было слишком юным.

Такамура-1 положил локти на неподвижно лежавшую Кану-сан.

— Сейчас, — сказал он Мориоке.

Та, забыв уже о ссоре, медленно кивнула.

И тут же нахмурилась; отвернулась и сделала вид, что никакого кивка не было.

"Так она цундере или кудере?" — попытался понять Такамура.

По поведению и не скажешь точно.

"Цундере", — произнесла с придыханием Такамура-2.

"Кудере", — уверенно ответил Такамура-1.

А двуединый Такамура Коске резюмировал:

"Цунку".

Цунку, прям как в Morning Musume.

Между тем Мориока взяла персиковые ножны, такие же, как и вчера, и встала из-за стола.

— С Каной-сан все в порядке? — осведомился Китазава. Он по-прежнему не мог вытащить застрявший шарик.

— Она жива! — крикнул Такамура-1.

— О, это хорошо, — покивал Китазава и широко улыбнулся.

Мориока отодвинула девушку с подносом в сторону и подошла к Китазаве. Он, занятый шариком, не заметил ее. Мориока проверила, как выходит меч, затем громко хлопнула в ладоши.

Китазава тут же обернулся.

— Да? — спросил он.

В кулаке его висел пои с обоими шариками.

— Защищайся, — сказала Мориока. — Я не могу бить в спину и нападать на безоружных.

— Защищаться? — медленно протянул Китазава.

И с размаху саданул Мориоку локтем в лицо.

Она, не ожидая подобной атаки, не успела поставить блок. Прозвучал хруст. Мориока попятилась к столикам, оглушенно мотая головой.

— Вот дура! — проревел Китазава, раскручивая шарики над головой. — Думала, я совсем тупой? Маунт!

— Ааааааа! — завизжала, словно очнувшись от транса, девушка в кружевном переднике.

Китазава отвлекся на нее.

Первый шарик ударил девушку в висок; второй, увлекая за собой цепочку, обмотался вокруг ее талии — передник немедленно окрасился кровью, цепочка покрыта была иглами. Девушка со стоном рухнула на колени.

— Что вы делаете?! — раздался яростный крик.

В кафе, плечом распахнув дверь, ворвался школьник в черной форме.

— Ей же больно! — воскликнул он. — Ей нужно в больницу!

— Ты кто? — не понял Китазава.

Одной рукой он придерживал шарик (тот, что бил в висок), другой сматывал цепочку.

— Это неважно! — крикнул школьник. — Нельзя причинять боль людям! Я сквозь стекло увидел, что здесь творится, и понял, что должен вмешаться! Убери, черт побери, свои шарики и вызывай скорую!

— Так их, братик! — в восторге потрясая кулачками, воскликнула Такамура-2.

— Да вызовите скорую, кто-нибудь! — закричал школьник.

В следующий момент Китазава метнул шарик ему в лицо.

Китазава промахнулся — попал в горло. С треском смялся кадык, разошлась трахея. Школьник, фонтанируя кровью, замолчал и упал на пол.

— Странно, все умирают почему-то, — сказал Китазава.

Девушка, освобожденная от цепочки, страшно закричала. Она бросилась к мертвому школьнику, накрыла его своим телом и завыла. По щекам ее бежали слезы, смывая кровь.

"Человеческая комедия, — вздохнул Такамура. — А где же Мориока-сан?"

Та стояла около столиков, пытаясь прийти в себя. Похоже, Китазава сильно ударил ее. Неужели сотрясение мозга?

— Нет, она бы блевала тогда, — высказалась Сакура.

— Какие страшные слова ты говоришь! — возмутился Коске.

— Пускала бы из ротика такие разноцветные радуги!

— Вот так правильно, — довольный, сказал Коске.

Китазава тем временем вытер шарики, размазав кровь по футболке, и уставился в потолок.

— Что я здесь делаю? — вслух удивился он.

— Мерзавец.

Китазава повернулся на звук.

Мориока стояла на ногах, нетвердо, опираясь о пол катаной, и смотрела на него с ненавистью.

— О чем это ты? — спросил Китазава.

— О тебе.

Мориока направилась к нему.

— Ты...

— Чего ты хочешь? — спросил Китазава.

Со звоном шарики ударились друг о друга.

— Убить животное, — сказала Мориока. — С тобой, похоже, иначе нельзя.

— Да, животные, они иногда опасные, — доверчиво улыбнулся Китазава.

Мориока повела плечом. Блеснула катана — и, натолкнувшись на натянутую цепочку, заскрежетала. Китазава выставил блок.

— А где Хисуи-сан? — задумался Китазава.

— Да сдохла, — прошипела Мориока.

Китазава отмахнулся от нее. Мориока отпрыгнула и тут же нанесла новый удар. Из-за блока пропал впустую и он. Китазава умело защищался.

Сакура набирала на телефоне номер: скорая помощь.

— Чем ты занимаешься, черт возьми? — ударил ее по руке Коске. — Это так глупо!

— Но что мы можем сделать, братик? — шмыгнула носом Сакура. — Мы ведь защитники добра и справедливости. Мы обязаны вмешаться!

— Конечно! — заявил Коске.

И, обняв Сакуру за талию, приподнял в воздух. Тело ее было маленьким и теплым. Двуединый Такамура ощутил необыкновенное волнение. Близость обоих его тел оказалась внезапно приятной. Он мог обонять оба своих запаха. Чувствовать, как бьются оба его сердца. Соприкасаться кожей. Быть единым.

— Аххх, — выдохнул Такамура-1.

— Иии, — протянула Такамура-2.

А потом Такамура-1, напрягшись, метнул Такамуру-2 вперед.

Целился он в Китазаву Сейджи.

Мелькнули столики, диваны, мелькнул черно-белый пол, мелькнули плафоны над головой.

— Па-пам! — прокричала Асами Сакура, повисая на шее у Китазавы.

— Якумо-чан! — воскликнула Мориока.

Китазава издал странный звук: нечто среднее между мычанием и хмыканьем.

— Прощай, злой братик, — тихо и зло произнесла Сакура.

— А?

Сакура ткнула его кулачком под челюсть.

— Исчезни.

И Китазава исчез.

Осталась лишь пыль.

Сакура неуклюже свалилась на паркет. Мориока с неверящим видом вдвинула катану в ножны.

— Якумо-чан! — с заботливым воплем бросился ко второму телу Коске.

По пути он натолкнулся на девушку со школьником. Пробормотал: "Вот ведь!", и походя пнул труп. Девушка подняла глаза. Во взгляде ее была такая ненависть, что Такамура даже опешил; девушка ненавидела его.

"За что? Я ведь... я всех защитил, и ее в том числе", — подумал Такамура обиженно.

И так умилился, что даже пустил слезу.

"Одно меня беспокоит, — подумал он. — Я успел применить разъятие, или Китазава исчез раньше?"

Школьник лежал на полу, раскинув руки в стороны. Форма его намокла от крови. Вытекли, наверное, все пять или шесть литров. Удар Китазавы разорвал ему основные артерии, в том числе и сонную. Девушка в переднике, сама раненая, медленно растирала бледные щеки школьника, будто надеясь вернуть ему жизнь.

Люди в кафе молча наблюдали за ней. Слышно было, как за окном утихает дождь. Мужчина в полосатом пиджаке незаметно поднялся и, спиной прижимаясь к стене, направился в сторону выхода. Со звоном приоткрылась стеклянная дверь, и мужчина выскользнул наружу.

Мориока Акико, пошатываясь, присела за столик. Вид у нее был измученный. Персиковые ножны лежали на краю. Мориока неловко повела локтем, и случайно задела их. Ножны упали, Мориока потянулась за ними. Такамура-1 опередил ее.

— Держи, — негромко сказал он, протягивая ножны.

Мориока сжала губы.

— Да возьми же, — настаивал Такамура.

Не знаю, как поступить, Мориока выхватила у него ножны. Лицо ее покраснело.

— Я и сама бы справилась, знаешь.

"Все-таки цундере", — решил двуединый Такамура. Тело-2, Асами Сакуру, он убрал в сторону. Вся нагрузка перешла на тело-1.

Коске, откинув со лба волосы, подался вперед и грубо схватил Мориоку за воротник.

— Да что с тобой такое?! — закричал он.

Не ожидавшая подобного, Мориока зажмурилась и вжала голову в плечи.

Такамура приблизил свои губы к ее уху.

— Здесь смерть, — прошептал он.

— Я...

— Тут умер человек. Он умер, пытаясь защитить нас всех, и тебя, и меня, — продолжил Такамура. — Он умер, а ты здесь мнешься, характер свой сраный показываешь. Не стыдно тебе?

Мориока приоткрыла один глаз.

— Но я ведь... да отпусти ты меня, — буркнула она.

— Тебе все равно, значит, — процедил Такамура.

— Это не так.

— Это так, — Такамура прижался лбом к ее лбу.

Румянец Мориоки стал еще сильнее.

— Я знал, ты равнодушная. Смотришь на людей с презрением. Плюешь на всех. Конечно, тебе все равно — кто станет оплакивать раздавленное насекомое, как настоящего человека? Не ты. Ты — точно нет.

— Я стану, — запротестовала Мориока.

— Ты мне противна, — сказал Такамура.

И зажмурился от удовольствия.

— Я не использую других, — сказала Мориока.

Такамура расхохотался ей в лицо.

— Ты о Якумо-чан? Мы с ней едины. Скорее, наоборот: она использует меня.

— Что значит "едины"?

— С нас с ней отношения, — с затаенным наслаждением произнес Такамура.

— Быть такого не может, — забормотала Мориока. — Она же... сколько ей лет?

— А сколько мне? — спросил Такамура. — Мы молоды.

Мориока испустила вздох.

— Меня не волнуют подобные подробности, — сказала, наконец, она.

Тон ее был ледяным.

"Похоже, дальнейшее воздействие бесполезно", — поскучнел Такамура.

И отпустил ее.

Мориока с невозмутимым видом разгладила воротник и поправила свитер.

— У нас задание, — сказала она. — Эти люди работали на Рио Такахико. Похоже, мы вчера еще погорели на маскировке.

— Маскировке? — протянул Такамура. — А кто вчера разгуливал с катаной? Кто вчера разговаривал так громко, что услышать можно было из особняка?

— Оставайся здесь, — не заметила его слов Мориока.

— Почему это еще?

— Поможешь пострадавшим.

"Ой-ой-ой", — подумал Такамура.

Если расстояние, разделяющее его тела, превысит хотя бы десять метров, произойдет синхронный припадок; если же расстояние будет в двадцать или в тридадцать метров — Такамура, возможно, умрет.

— Я пойду с Якумо-чан! — поспешно произнес Коске.

— Ты поможешь пострадавшим, — повторила Мориока, указывая на девушку в переднике.

Такамура лихорадочно размышлял.

"Так... Асами Сакура... я... ну и ладно", — решил он.

И широко улыбнулся.

— Хорошо, Мориока-сан.

Она удовлетворенно кивнула.

Взяв Асами Сакуру за ладошку, Мориока Акико вышла из кафе "Kill Time". Они попали под дождь и в секунду промокли.

Коске остался в кафе вместе со всеми остальным людьми.

— Можно, я уйду? — подала голос девочка в белой шляпке. — Прошу вас... мне нужно домой, очень нужно...

Такамура не ответил ей.

Нарушилось единство места.

Двуединый Такамура Коске ощутил прилив паники.

Он пребывал сразу на двух сценах — в кафе "KIll Time", где черно-белый пол и сыплется с потолка каменная крошка, и на улице, под дождем, где виден дом Рио Такахико и где бегут по мостовой струи воды.

Сердце засбоило, как при аноксии.

— Великолепно! — срываясь, закричал Коске в потолок.

Он был на грани смерти; самое время упиваться адреналином.

— Якумо-чан? — удивилась Мориока.

Прямо посреди дороги Сакура перестала идти и села на мокрый асфальт.

— Якумо-чан! — повысила голос Мориока.

Наклонившись, она подняла девочку на руки — и направилась к дому Рио Такахико.

— Сестренка, — прошептала Сакура.

— Что случилось? Скажи мне.

— Я без братика не могу, — призналась Сакура. — Давай вернемся за ним. Пожалуйста!..

— Тебе эта макака не нужна, — резко сказала Мориока и тут же осеклась, потому что Сакура расплакалась, тихо и жалобно.

— Ну хватит, хватит, — сказала Мориока.

Встреча с Китазавой и последующий разговор с Такамурой-1 и так уже выбили ее из обычного состояния. К плачу Сакуры она оказалась просто не готова.

"Думала обойти меня? Перехитрить? Ничего не выйдет; для этого тебе придется пойти против желаний Якумо-чан — а на это ты не способна, жалкая, ничтожная дурочка. Бака. Баааака!"

Посмеиваясь, Такамура-1 переключился на кафе.

И склонился над девушкой в переднике.

— Вам, кажется, нужно помочь, — сказал он заплетающимся языком.

На мир наползала иная картинка; казалось, стены истаивают, и вместо них проступает улица, залитая водой.

"Уровень сихронизации упал до критического! Вызывайте механика!.."

Не удержавшись, Такамура испустил нервический смешок.

Девушка смотрела на него снизу вверх, из лужи крови — на него, залитого тусклым светом.

Интересно, о чем она думает?

Хочет убить его, наверное. Наказать. Думает, что он смееется над ней, что он, Такамура Коске, не уважает смерть.

Это не так.

Такамура знал, как он поступит.

— Убирайтесь отсюда, — четко произнесла девушка. На голове ее была страшная рана. Сквозь кровь проступали обломки кости, а чуть глубже — розоватый мозг; жутковатое зрелище, если честно.

— Я вам помогу, — сказал Такамура.

И, совершив молниеносное движение, погрузил два сомкнутых пальца, указательный и средний, в мякоть мозга. Девушка охнула. Глаза ее закатились. Пальцы заскребли по паркету, обламывая ногти.

— Вот так, милая, вот так... — пробормотал Такамура, вынимая из черепа мокрые пальцы.

Девушка качнулась вперед и упала, лицом уткнувшись в ноги школьника. Волосы ее волной накрыли паркет.

— Кто-нибудь против? — спросил Такамура у аудитории.

Все молчали.

Такамура присел рядом со школьником.

— Дурачок ты, — сказал он и разъял труп на молекулы.

Не выдержав несовершенства мира, девочка в белой шляпке расплакалась.

— Не нужно плакать, — произнес Такамура, вставая. — Он умер, и его не вернуть. То тело было лишь трупом, пустой оболочкой. Он не смог бы удовлетворить нашу бедняжку, как живой человек, и с этим ничего не поделаешь. А ей, — он указал на неподвижно лежавшую девушку, — я повредил кору головного мозга. Стер память, иначе говоря. Теперь она забудет о произошедшем. Не будет печалиться зазря, начнет новую жизнь. Если не умрет, конечно. Шансы на это не столь велики.

Такамура развернулся на носках — и, наталкиваясь на стены, побрел к выходу.

В дверях он столкнулся с Мориокой Акико.

— От тебя не избавиться, макака, — сказала она с отвращением. — Якумо-чан просит...

— Я знаю, о чем она просит, — перебил ее Коске. — Пойдем.

— Ты позаботился?..

— Да, — сказал Коске и немного смутился. — Позаботился.

Хисуи-сан так и осталась лежать в кафе.

"Если подумать, то драку в кафе можно растянуть на две-три серии, — размышлял Такамура. — Арка в целом занимает серий пять-шесть, значит, в доме нам нужно задержаться серии на три как минимум. Продюссер Мориока, как вы оцениваете способности Рио Такахико и его друзей? Смогут ли они оказать достойное сопротивление — так, чтобы мы смогли уложиться в нужный хронометраж?"

Мориока больно дернула его за локоть. Такамура-1 остановился, повинуясь; второе тело притормозило в двух шагах от первого.

— Хотела вчера показать, — с насупленным видом сказала Мориока. — Смотрите.

Вытянув руку, она указала в сторону особняка. Массивный, с четверкой этажей, наброшенных друг на друга, он стоял, устойчивый и к землетрясениям, и к цунами. Стены из светлого кирпича, ребристая крыша, уснащенная солнечными батареями, прозрачные (сейчас залитые дождем) окна; перед входом расположена галерея. Такамура поднялся на цыпочки. Он хотел рассмотреть, что же растет у Рио во дворе; увидев блеклые цветы с мокрыми венчиками, расстроился, поскольку ожидал чего-то величественного.

— Сестренка, я ничего не вижу, — пропищала Сакура.

Мориока шмыгнула носом.

Сейчас, под струями дождя, ее свитер намок и потерял свой изумрудный оттенок. Рубашка прилипла к телу, волосы спутались. Катану Мориока прижимала к груди — чтобы не намокла.

— Смотри вверх, — сказала Мориока.

Такамура-1 посмотрел вверх, ничего не увидел и выразил справедливое возмущение:

— Ничего нет.

— Вообще я не к тебе обращалась, — уже не столь агрессивно, как в кафе, произнесла Мориока. — Неважно. Над домом пространство искривляется. Видите? Крыша абсолютно сухая, капли дождя ее не достигают. Еще к ограде приглядитесь. Видите ворота?

Такамура посмотрел на ворота. Ворота и ворота, обычные, железные только, посреди низкого забора.

— Это единственный путь внутрь, — сказала Мориока.

— А забор перепрыгнуть?

— Невозможно. На ливер разорвет.

— Ворота же заперты, — сказал Коске. — Как мы войдем?

— А здесь, макака, ты и пригодишься.

Тон Мориоки, абсолютно ровный, не соответствовал грубым словам.

— Конечно, — осторожно сказал Коске.

Он все еще думал о Китазаве; кажется, стоит смотреть по сторонам — вдруг Китазава Сейджи вернется?

— У тебя есть способности, — сказала Мориока. — Почему ты раньше не сказал?

— А? — спохватился Коске. — Да как-то шанса не было...

— Твоя способность связана с разрушением? — спросила Мориока.

— Сестренка, что ты хочешь сделать с братиком? — подала голос Сакура.

— Можешь не беспокоиться. Он выживет.

— Звучит обнадеживающе, — сказал Такамура-1, ощущая себя стереотипным школьником. — Моя способность и вправду...

— Тогда вперед, — сказала Мориока.

Она мягко подтолкнула Такамуру в спину.

"Вот оно как! — восхитился он. — Мною жертвуют? Тогда должна звучать фоновая музыка, громче, как можно громче! Я бы предпочел хорошего композитора, продюссер Мориока!"

Он поднял глаза к небу, моргнул, когда вода капнула прямо в зрачок, и простер руки в драматическом жесте. Задрался черный рукав, и видно стало часы — те самые, с пингвином.

— Братик! — взвыла Сакура.

— Я должен победить! — заявил Такамура-1. — Должен!

И обрушил кулаки на стальную поверхность ворот.

Те выдержали. Сработала защитная система — лишь появились на стали две небольшие вмятины.

— Как больно! — стенал Коске. — Как же больно!

Ворота сопротивлялись. Он ощущал это, как будто под кожу его при каждом ударе проникали ядовитые насекомые. Злясь, Коске усилил напор. Он стал бить изо всех сил.

— Транк! — скрежетали ворота.

Электроны слетали с орбит, ядра атомов вертелись вокруг оси; система распадалась, ворота оплывали — по ним стекала жидкая сталь; а Такамура бил и бил, ожидая, когда же ворота рухнут, превратятся в пыль. Они стояли.

Кровавый сгусток попал Такамуре на щеку. Такамура смахнул его, испытывав мимолетное удивление ("Это что, моя кровь?"), и продолжил наносить удары; он уже начал злиться.

"Почему они стоят? Почему не падают?"

— Отойди в сторону!

Такамура едва успел; мимо него пронеслась сизая струя. Это напоминало вскипевшее железо. Била Мориока. Она размахнулась — и нанесла новый удар. Еле различимое глазом движение, и из ножен вылетает железная струя, и бьет в ворота. Ворота не выдержали третьего удара; по их поверхности прошла легкая дрожь — затем они попросту развалились.

Мориока вложила катану в ножны. Повернулась к несколько ошеломленному Такамуре. Шевельнула губами, будто хотела презрительно улыбнуться, но по пути передумала. Склонила голову набок.

— Пойдем.

— Сестренка, вот это катана! — восторженно повисла на Мориоке Сакура.

— Это мой особый удар, — зарделась Акико. — Называется "Полет ласточки".

— Раз вы такая крутая, Мориока-сан, меня зачем вперед послали? — спросил обиженно Коске.

— Чтобы запомнил, макака, кто здесь сильнее, — сказала Мориока.

— Хорошее же у вас отношение ко мне.

Вошли во двор.

На галерее, положив ногу на ногу, сидела девочка лет десяти. На ней была футболка с узором-сердечком и высокие, до середины бедра, сапожки.

— Друзьяшки? — спросила девочка.

Девочка выглядела настолько милой и забавной, что Такамура не удержался.

— Нет, — сказал он.

— Сюда могут входить только друзьяшки, — надула губки девочка.

— Но ведь я не друзьяшка, — сказал Такамура.

Мориока отодвинула его в сторону.

— Ею займусь я.

— Друзьяшки? — девочка улыбнулась.

Мориока взмахнула катаной.

Удар ее в один миг смёл всю галерею; лишь изломанные доски остались лежать на земле. Девочка исчезла.

— Ты убила ее! — в восторге прошептал Такамура.

— Если бы, — поморщилась Мориока.

— Сестренка расчистила путь, все дела сделаны, дела сделаны! — закричала Сакура.

Размахивая руками, она бросилась к галерее. Туфельки ее вязли в грязи. Сакура добежала до входной двери, навалилась на ручку и потянула на себя. Дверь легко поддалась.

— Осторожнее, — предупредила Мориока.

— Сестренка нас защитит! — воскликнула Сакура.

В этот момент раздался взрыв.

Сакура отлетела в кусты.

— О, как же больно, — сказал двуединый Такамура.

Мориока, на бегу выхватывая катану, взлетела на галерею. Удар ее пришелся на дверь и прилегающую область — дверь слетела с петель, стены раскрошились. "Помоги ей!" — прошипела Акико Такамуре; сама же бросилась в дом.

Такамура-1 вытащил из кустов безвольное тело Сакуры, взвалил на плечо и последовал за Мориокой.

Прихожая: дощатый пол покрылся трещинами, лежит в сторонке поваленная вешалка, лампочка разбита. Такамура услышал хруст под ногами. Оказывается, он наступил на зонт.

Далеко вперед простирался коридор, в котором двери чередовались с картинами (рамы их стилизованы были под оконные). Одна из дверей была распахнута — оттуда доносились звуки бьющегося стекла. Мориока начала уже действовать.

— Ой, что это? — удивился Такамура.

Перед ним, застенчиво сложив лапы за спиной, стоял плюшевый медвежонок. Его глазки-пуговицы отливали черным. Медвежонок выглядел столь же милым, как и недавняя девочка.

Такамура пнул его.

Медвежонок ударился о стену и взорвался с чавкающим звуком; из брюха его волной выплеснулись синеватые кишки. Запахло гнилым мясом.

— Как любопытно, — произнес Такамура.

Из дверей выходили все новые медвежата, сопровождаемые и зайчиками, и птичками, и печальными каппами. В мольбе они тянули к Такамуре свои лапки.

"Улисс, — подумал он. — Остров Кирки".

Волшебница Кирка (она же Серсея), дочь Аполлона, превратила спутников Улисса в свиней. Он же, не распознав друзей под личинами животных, забил их, поджарил на костре и с удовольствием съел.

"Интересно, кто это? — думал Коске, выдавливая мозг из каппы. — Может, мой отец? Ах, великолепно!"

Сакура мешалась. Пришлось снять ее с плеча и положить в уголке. Коске хрустнул пальцами. Заметил одну из картин — баран режет людей — Такамура ухмыльнулся. Обстановка соответствовала.

— Эй, — позвала его Мориока, выглянув из комнаты.

— Да?

— Якумо-чан жива?

— Да-да, — ответил Такамура, сжимая в кулаке очередного медвежонка. — А где защитники особняка?

— Я не знаю, — сказала Мориока.

Она вышла в коридор.

— Думаю, они...

По стенами вскарабкалась железная лоза; извивы ее вмиг покрыли каждый сантиметр. Двери заросли шипастыми розами. С потолка свесились металлические лианы — их кончики сверкали, остро заточенные. Одна из лиан царанула Мориоку по щеке. Мориока вскинула голову, побледнела. Рука ее тут же упала на рукоять катаны.

— Защищай Якумо-чан! — крикнула она.

"Якумо-чан не такая слабенькая, как ты думаешь, хватит обо мне беспокоиться", — подумал Такамура недовольно. Но все-таки поднял второе тело и прижал к себе.

Игрушки куда-то пропали. Там, где они стояли, теперь расползалась тень.

Из железных зарослей вышла некрасивая девушка, держа перед собой меч. От лезвия его, маслянисто-блестящего, отходило шесть длинных шипов; меч этот напоминал ветку акации. Девушка наклонила голову. Такамуре очень не понравился ее взгляд, злой и сосредоточенный; Такамура даже немного поежился.

— Вот и они, — сказала Мориока ровно. — Защитники.

Железные заросли разрастались. Лианы колыхались. Их чуткие усики, усеянные шипами, непрестанно шевелились, ощупывая все вокруг. Мориока, не подумав, наступила на один из усиков — и тут же сморщилась от боли: шип прошел сквозь подошву и вонзился в пятку.

— Мерзкое изобретение, — сказала Мориока, обращаясь к девушке.

Та сменила позу, и меч ее уставился в лицо Мориоке.

— Это не изобретение, — сказал девушка. — Это исконно японский меч, Семизубый Шичишито. Гордость нации. Им доблестный быстрый ярый бог-муж из Суса сразил дракона и помог императору Дзимму захватить власть над Японией.

— Ошибка. Это не Фуцу-но Митама, — возразила Мориока.

Они начали сближаться. Мориока сжимала рукоять катаны, девушка следила за ее движениями. Такамура же прошел дальше по коридору и спустил на пол второе тело. "Вперед", — скомандовал он. Сакура открыла глаза, присела, размяла носочки; затем встала и побежала на поиски. Сюда они пришли за ангелом (если верить Норифуми-чану); пора бы его найти. Сейчас Такамура был рад, что тел у него два — можно искать ангелов и одновременно исследовать поведение Мориоки Акико в столковении с опасностью.

Битва еще не началась. Мориока и девушка по-прежнему обменивались репликами.

— Зачем вы здесь? — спросила девушка.

— Этого вам знать не следует, — ответила Мориока.

— Чего вы хотите?

— Это вам не поможет.

"Напоминает телевикторину", — подумал Такамура.

— Когда воспитанный человек приходит в чужой дом, он должен представиться и объяснить свои намерения, — сказала девушка. — Я свое имя не скрываю. Меня зовут Рио Чиери, и я дочь Рио Такахико, хозяина дома.

— Может, вы нас еще в чайный домик отведете, и чай предложите? — спросила Мориока. — Ваше поведение смешно, Рио Чиери. Я смеюсь над вами. Ха-ха.

Рио Чиери нахмурилась.

— Вы не в том положении, чтобы смеяться надо мной.

— Это не так, — сказала Мориока и чуть сжала пальцы. Катана выпорхнула из ножен. Рио Чиери поймала ее в перекрестье шипов. Раздался металлический звон. Чиери шагнула вперед, стараясь выбить катану из рук Мориоки. Не получилось. Мориока повела свой меч влево, сохранив равновесие.

— Семь лезвий, — сказала Мориока. — Довольно нефункционально.

— Шичишито, — сказала было Чиери, но Мориока перебила ее:

— Просто меч с семью лезвиями. Это не Шичишито.

— Это настоящий Шичишито, — возразила Чиери.

Изловчившись, она пнула Мориоку в голень.

— Настоящий, — скрипя зубами, произнесла Мориока, — настоящий Шичишито находится в Корее, а у вас подделка.

— Подделка в Корее.

— Подделка, — повторила Мориока.

И плюнула Чиери в лицо.

— Чайная церемония уже началась? — спросила Мориока. — Вот мой подарок хозяйке дома. Чистая, девичья слюна. Как вам?

Чиери, чьи руки были заняты, стереть слюну не могла, и потому лишь бессильно прошипела:

— Может, вам еще и сладостей поднести?

— Вы лучше себя поднесите, — сказала Мориока.

"О боги! — Такамура аж хлопнул в ладоши. — Это была лексическая шутка! Сладости, то есть "вагаши", и намек на "ваташи". Продюссер Мориока умеет шутить!"

— Себя? — нахмурилась Чиери. — Зачем вам я? Вы что, лесбиянка?

— А если и так? — спросила Мориока.

Тут Такамура отвлекся от их разговора. Второе его тело отыскало вход в музей; там и надпись висела — "Музей", иначе "Hakubutsukan". Такамура-1 улыбнулся. Такамура-2 же, переступая от нетерпения ножками, схватилась за ручку — и тут же зажмурилась, опасаясь нового взрыва.

Взрыва, к счастью, не произошло. Ручка провернулась свободно. Дверь приоткрылась. Сакура заглянула внутрь.

"Онии-чан, здесь караоке и девчачьи розовые обои!" — сообщила она разочарованно.

"Музея нет? Может, это и есть музей?"

"Нет, это не музей! — Сакура прошлась по комнате, сдирая обои со стены. — Это спальня юной девушки. Здесь и шкафчик есть с нижним бельем. Вот трусики с медвежонком, прелесть какая!"

"Не трогай! — Коске передернуло от отвращения. — Вдруг эти трусики принадлежат той, с мечом? Представь, как они пахнут. Наверняка ведь потом воняют. Воняют же? Воняют?"

Сакура принюхалась.

"Чистые", — сказала она.

"Какой тогда смысл их нюхать?" — отозвался Коске.

"Запах порошка не такие уж и плохой".

"Только последний извращенец будет дрочить на стиральный порошок, — горько произнес Коске. — Нельзя же так! Это не свежесть невинной девушки, нет. Это свежесть порошка с гранулами!"

Сакура вышла из комнаты. Отправилась в следующую. На той была надпись "Туалет".

"Братик", — позвала она.

"Да, что тебе?"

"Здесь тоже караоке. В туалете. И шкафчик с нижним бельем".

Двуединый Такамура задумался.

А затем отправил Сакуру и в третью комнату. Там открылась та же картина — девичья спальня. Похоже, все двери в доме вели в одну лишь комнату.

Такамура понурился.

Защитная система активирована.

"Дом перестраивается, — задумался Такамура. — Вместо музея он предлагает мне другую комнату. Что же делать? Уничтожить дом я не могу, он защищен. Уничтожить защитную систему? Она связана с домом; по сути, это и есть сам дом. Так. Вот дом, в нем несколько комнат. Доступна одна из них — и коридор. Значит, остальные комнаты, включая искомую, располагаются за стенами — стенами коридора или стенами той комнаты с караоке. Пробить их, и защитная система потеряет смысл. Тогда..."

Стараясь не задевать лианы, Такамура приложил ладонь к стене.

Распыление.

Не получается; тело прошила боль, в желудке взбурлили остатки (скорее, воспоминания) шоколада.

Такамура загрустил.

Он снял со стены картину с бараном, осмотрел; жаль, нет в коридоре отбойных молотков — тогда Такамура пробил бы стену и так.

Он посадил Сакуру себе на колени и стал думать.

В то же время Чиери с Мориокой обменивались быстрыми ударами. Звенел металл, сыпались искры. Чиери была сильнее, она подавляла. Мориока еле успевала отбивать ее удары. Под ногами струились лианы. Усики тянулись к Мориоке, пытаясь ухватить ее за лодыжки. Мориока рубила их. Ее лицо раскраснелось, по лбу стекал пот.

— Знаете, — произнесла Чиери, — отец спит с моей младшей сестрой.

Мориока остановилась.

— Мне не интересна личная жизнь вашей сестры, Рио Чиери. Зачем вы это мне рассказываете?

— Мне трудно держать такое в себе, — призналась Чиери. — А сейчас я убью вас, и тайна вернется ко мне. И будет хоть чуточку, но легче.

— Эгоистичное устремление, — Мориока вынула бурлящую железом катану из ножен. — Сколько лет вашей сестре? Двадцать, тридцать? Насколько она старше вас?

— Она младше меня, — Чиери подбросила Шичишито в воздух; сделав несколько оборотов, меч вернулся к ней. — Ей десять лет.

— Ужасно, — Мориока сделала выпад. — Это не похоже на правду.

— Именно поэтому я не могу больше терпеть, — вздохнула Чиери.

Катана прочертила воздух и натолкнулась на выставленный Шичишито. Мориока, однако, совершила неуловимое движение — и катана (подобно колоде карт) перетекла ей в левую руку. Мориока тут же нанесла удар слева. Чиери не успела выставить блок — катана разрезала ей плечо до кости.

— Ааах! — прошипела Чиери.

— И педофилия, и инцест. Кошмар, — выразила свое негодование Мориока. — Я помогу вам, Рио Чиери. Вам не придется терпеть эту противоестественную связь. Я убью вас.

Чиери, зажимая рану ладонью, отступила к стене.

— Кажется, зря я надеялась на сочувствие, — голос ее с каждой секундой звучал все злее.

— Действительно, зря. Мне все равно. Меня не трогает подобное.

— Тогда и моя совесть спокойна, — пробормотала Чиери.

И нанесла удар — простой, безыскусный, но очень быстрый; Шичишито прошел сквозь все блоки Мориоки, вонзился двумя шипами ей в диафрагму и резко приподнялся. Мориока, следуя за ним, взлетела к потолку. Изо рта ее хлынула кровь. Пальцы разжались. Катана, потеряв форму, плюхнулась на пол и растеклась серебристой лужей.

— Не стоило меня злить, — сказала Чиери.

Мориока закричала. Она билась, как рыба на гарпуне.

"Еще и бесполезная Мориока, — вздохнул Такамура. — А я так и не придумал, как пробить стену. Разве что взорвать тут все".

Взорвать.

Что может быть лучше?

Коске взял картину с бараном и направился к Чиери.

"Спасти, спасти, спасти Мориоку Акико", — напевал он при этом.

Подобравшись к Чиери, Такамура выкрикнул:

— Отпусти Мориоку-сан!

И опустил картину ей на макушку.

С треском картина порвалась. голова Чиери торчала теперь из холста. Шичишито метнулся вправа, влево; слетев, Мориока ударилась о стену. Кровь брызнула Такамуре на гакуран. Он расстроился. Гакуран ему нравился.

— Что за... — Чиери сорвала картину, покрутила головой.

Взглянула на Такамуру.

— Эй!

Вид ее был совсем не злой, и это несколько сбивало с толку.

— Я не дам тебе убить Мориоку-сан! — неуверенно произнес Такамура.

— Ты. Ты сын Такамуры Акинори, верно?

Такамура замер.

— Так он жив, — пробормотала Чиери.

— Не знаю, о чем ты, — угрюмо произнес Такамура.

Настроение сразу испортилось.

Даже задумка со взрывом перестала греть душу.

— Он жив, значит, — протянула Чиери. — Надо сообщить отцу. Позавчера пытались украсть Sedes Vacans из императорского музея. К счастью, удалось предотвратить... Это ваших рук дело?

Такамура не понимал, о чем она говорит. Это злило. Он чувствовал себя идиотом.

— Да, это были мы, — сказал Такамура.

— Что ж, хорошо.

Рио Чиери качнула мечом. Шипы, казалось, изогнулись, чтобы дотянуться до Такамуры — но и не возражал; наоборот, он сам протянул руки к мечу — и обратился к способности. Пусть Шичишито сгинет.

Шипы распались в пыль.

— Ха! — сказал Такамура.

Из главного лезвия-стебля вырвалось сразу семь или восемь новых шипов. Они без труда проткнули выставленные ладони и вылезли из запястий.

Такамура моргнул.

— Регенерация, — пояснила Чиери.

И встряхнула мечом, рассекая ладони Такамуры. Прохрустели кости; левый мизинец упал, отрезанный. Такамура охнул. Чиери кулаком ударила его в челюсть. Такамуру развернуло в сторону, он сделал пару шагов и упал. Было очень больно и обидно.

— А это у нас кто? — спросила Чиери.

Она смотрела на второе тело Такамуры. Оставленное им, тело стояло, одной рукой опираясь о стену. "Волосы уже подросли", — машинально отметил Такамура. И попытался отрешиться от главного тела, сейчас бесполезного; здесь нужна Асами Сакура.

— Они используют детей? — вымолвила Чиери. — Вот же сволочи.

Сакура оттянула веко и показала Чиери розовый язычок.

— Глупая сестренка!

— Я не глупая, — возразила Чиери.

— Нет, глупая! Получи!

Сакура схватила одну из лиан и немедленно порезалась. Выступила кровь. Сакура собрала ладонь в горсточку. Когда кровь набралась полная пригоршня, Сакура одними губами сказала: "Бум!" — и метнула кровь в сторону стены.

— Что ты делаешь? — удивилась Чиери.

Раздался взрыв.

Дом содрогнулся и чуть просел; со стен посыпалась пыль. Всех, кто стоял в коридоре, бросило на пол. Мориока упала на Такамуру-1. Рио Чиери отлетела в угол. Сакуре досталось сильнее всего — взрыв отшвырнул ее в самый конец коридора, к двери с надписью "Музей".

Когда пыль осела, стало видно: в том месте, где комок крови соприкоснулся со стеной, зияет отверстие.

— Отли-ично, — выдохнула Сакура и, спотыкаясь, бросилась к отверстию.

Поняв, что происходит, Рио Чиери страшно закричала:

— Нет!

В один миг преодолев все расстояние, Чиери ударила мечом — снизу, чуть искоса. Сакура не успела даже среагировать. Она повисла на шипах, визжа от боли; тело ее конвульсивно задергалось. Один шип вошел в живот, не задев, впрочем, жизненно важных органов, другой вошел в бедро. Остальные шипы тянулись к горлу и груди. Сакура отчаянно билась. Рукой, на который был браслет, она цеплялась за шипы, отталкивала их прочь.

— Нет, — повторила Чиери.

— Больно! Больно, прекрати!

— Нет, — прошептала Чиери, наблюдая за страданиями Сакуры. — Тебя мне жалко, но... Нет выбора. Ты умрешь.

Такамура Коске не хотел умирать. Еще утром он чувствовал себя прекрасно — а сейчас обе тела его ранены, а вскоре, возможно, и умрут. Это несправедливо. В нем слишком много жизненных сил, слишком много радости, оптимизма. Он не может умереть.

— Пошла ты! — прохрипела Сакура.

Распыление.

Шипы опали; мгновенно выросли новые. Сакуру тряхнуло. Боль, и без того ошеломляющая, стала еще сильнее.

— Не сопротивляйся! — сказала Чиери. — Тебе же больно, не сопротивляйся!

— Хахаааах, — только и выдавила Сакура.

— Давай я тебе помогу, — Чиери стала медленно опускать меч. — Сейчас я... помогу...

Из груди ее вырвалось лезвие.

Такамура Коске сначала решил, что так и было задумано — лезвие бьет из груди, убивая Сакуру быстро и безболезненно. Однако Чиери и сама удивилась. Она выронила Шичишито, схватилась обеими руками за выступавшее лезвие и попыталась обернуться.

И упала.

Колени ее подогнулись. Меч рухнул на пол, увлекая за собой и чуть живую Сакуру.

"Спасение!" — вяло думал Такамура Коске, чувствуя, как вытекает из него кровь. — Сейчас будет фраза: "Ты в порядке? Слава Богу!" Ну давай же, спроси меня, спроси!"

— Якумо-чан! — Мориока Акико, перебравшись через тело Чиери, тронула Сакуру за шею. — Жива... Ты лежи, лежи, я сейчас вытащу...

Пребывать в теле Асами Сакуры было слишком болезненно. Такамура Коске сосредоточился на главном своем теле.

Такамура-1 кое-как встал.

— Я помогу, — сказал он.

Мориока обернулась; кажется, она уже и забыла о нем.

Такамура-1 подошел к Мориоке, взялся на шипы Шичишито — не получилось, ладони омертвели и теперь не слушались. Он попытался приподнять второе свое тело, но тут Мориока оттолкнула его:

— Я сама.

Коске не стал спорить.

Он подошел к отверстию и заглянул туда.

"Хорошо получилось, — подумал он без особых эмоций. — В человеческой крови есть взрывчатые вещества, особенно всякие жиры. Я просто смешал их, системы сбились, и получилось... хорошо получилось".

Стена толстая, бетонная. Взрывом ее разбило в одной точке; отверстие получилось довольно неровным — словно нора какого-нибудь подземного насекомого. Тоннель заканчивался чьим-то глазом.

Глаз моргнул.

Кто-то смотрит на него.

— Друзьяшки? — спросил детский голос.

— Нет, — ответил Такамура.

У него была идея продолжить поиски. Теперь он от нее отказался.

— Пойдем, — тускло произнес Такамура. — Кажется, Якумо-чан нуждается в срочной медицинской помощи. Завтра сюда вернемся. Сколько у нас дней осталось?

— Два, включая этот, — сказала Мориока.

Она встала. Асами Сакура, вся изрезанная шипами, лежала у нее на плечах.

— Ну, успеем, — сказал Такамура.

— Да, — согласилась Мориока с серьезным видом.

Такамура хотел было посмеяться, но не смог.

— Ну и в чем смысл, братец? — сердито спросила Аяме.

Он лежала, привязанная к кровати, и сверлила глазами безмолвного Аяо. Нэ-сан выглядела злой. По подбородку ее расползалось желто-лиловое пятно, губы распухли и напоминали теперь сырое мясо. Хорошо хоть, сама Аяме об этом не знала.

Иначе бы рассердилась еще сильнее.

— Ну что ты молчишь, дебил?! — теряя терпение, закричала она. — Идиот! Если тебе так хочется, я пообещаю, я из дома месяц выходить не буду. Только отпусти. У меня уже руки затекли. Мне в туалет надо!

— Мейда принесет тазик, — вымолвил Аяо.

— Да мне не тазик нужен!

— Мейда-чан, принеси ей тазик! — крикнул Аяо.

— Идиот! Совсем умом тронулся! — Аяме заерзала, пытаясь высвободить руки. — Как в детстве, блин.

Пришла с кухни тихая Мейда, принесла пластмассовый тазик, в котором иногда мыли овощи. Аяо взял тазик и водрузил сестре на живот.

— Вот так.

— Я тебе это припомню, братец, — зловеще произнесла Аяме. — Я тебя слабительным накормлю. Я твои диски выкину, в унитаз, в мусоропровод, куда подальше! Я твои порножурналы сожгу!

— У меня их нет, — сказал Аяо.

— Ври больше.

Он и не врал.

— Корми мою нэ-сан, — сказал Аяо, обращаясь к Мейде. — И не вздумай вредить ей, дрянь. Иначе я тебя никогда прощу. Сама ведь знаешь, она для меня всё, а ты — никто.

Мейда вздрогнула.

— Да, Ацумори-сама.

Аяме притихла и стала смотреть на них с любопытством.

— Вы поссорились, что ли?

— Нет, — Аяо покачал головой. — Просто я понял, что притворяться больше нет смысла. Вот и все.

Он похлопал подавленную Мейду по голове и, провожаемый странным взглядом Аяме, покинул замолчавшую комнату.

"Ладно. Пора бы и прогуляться", — решил он.

Набросив на плечи авиационную куртку, Аяо вышел на улицу.

Дождь перестал: в облаках закончился мокрый лед. В грязно-сером, волокнистом небе появились светлые прорехи. Одна из них была золотой — иллюзорное солнце работало исправно. Ацумори Аяо вспомнил о спутнике, запущенном с Учиноуры. Интересно, что будет с ним? Разобьется о небесный купол? Погибнет, сожженный ангелами? Или же доберется до механической Луны, где облака из алюминия, трава из железной стружки, а Бог существует?

"Если записать слово "спутник" хираганой, получится "Уау" — подумал Аяо. — Забавно".

Автомобиль, брошенный на парковке, Аяо решил пока не трогать. Он сел на электричку и поехал к Рио Чиери, поговорить об FTL. Помощь корпорации не помешает сейчас: пусть на неделю приютят у себя Аяме.

"Ну а потом, когда я убью Сугимото Эри, — подумал Аяо, — нэ-сан вернется к прежней жизни. Но не раньше".

За сестру он искренне переживал.

Ацумори Аяо принял решение, и в душе его, темной и уродливой, воцарилось спокойствие.

Пребывая в хорошем настроении, Аяо запел — во весь голос — "Царствование императора":

Пусть продлится твоё царство

Тысячу,

Восемь ли тысяч

Поколений, пока

Мох не украсит скалы,

Выросшие из щебня.

Ремикс "Царствования" был использован в седьмом опенинге "Мастерписа". Под звуки электрогитары Шимидзу Том разрывал на части британскую королеву, девочку с короной в белых волосах; Хаяма Каору плакала бензиновыми слезами, Хигашионна Юкио рвал чьи-то ребра, а Хирому Мидорико раскалывалась на части и уплывала в закат.

— Мох не украсит скалы, пен-пен, — напевал Аяо, глядя на проплывающие мимо дома.

Он думал, что скажет Чиери.

"Извини, но возникла проблема. Сможешь помочь? Хочу, чтобы мою сестру погрузили в раствор и заперли где-нибудь в подвале. Так безопаснее. И, пожалуйста, не суйте ей что-либо между ног. И спермой собак не оплодотворяйте. Это ведь, в конце концов, моя сестра. Я должен о ней заботиться. Что я и делаю. Жаль, Мейде она не нравится. Но это поправимо. Мейда вскоре станет совсем другим человеком, и не факт, что она сохранит неприязнь к нэ-сан. Уверен, они подружатся. На расстоянии легко дружить. Да. Ну как там, Чиери-чан, с убежищем?

Речь была хороша.

Увы, к Чиери его не пустили. У ворот, оплавленных и пробитых насквозь, стояла угрюмая женщина в белом костюме. Она была кудрявая и с родинкой на губе, как героиня французских фильмов. Увидев Аяо, женщина стала еще угрюмее.

— Сегодня гостей не принимаем, — с ненавистью произнесла она. — Приходите потом.

— Это еще почему?

— Хозяйка болеет.

— Чиери-чан? — удивился Аяо. — Ее что, кто-то обидел или побил?

— Вам-то какое дело? — женщина коснулась родинки. — Нельзя сегодня. Идите, вон, в ресторанчике посидите.

— Но я за Чиери-чан переживаю, — бесстрастно сказал Аяо.

— Да мне всё равно.

Аяо вынул телефон и, поглядывая на женщину, набрал номер Чиери.

— Глупо, — злобно сказала женщина.

Гудок, еще гудок. Чиери не брала трубку.

— Ладно, потом зайду, — сказал Аяо.

— Ага, иди.

"Трудно, наверное, наследнице Треугольника живется, — подумал Аяо. — Риск большой. Даже ворота оплавить могут. Мерзавцы, негодяи".

Потерпев неудачу с Чиери, он направился в центральный информаторий. Тот располагался в Сибуе. Аяо сошел на станции, осмотрелся, увидел огромную, будто бурлящую толпу, над которой стояли здания со стеклянными стенами; подумал, что следовало бы купить путеводитель.

Купил. И по ненадобности выбросил.

Заметив статую Хатико, верного пса, Аяо подошел, чтобы рассмотреть получше. Статуя была сделана из грубого железа. Это второй вариант памятника. Первый, созданный еще при жизни верного пса, в войну был переплавлен в грейфрайерса Бобби; в обществе сильны были проамериканские настроения. В 1948 году грейфрайерса Бобби распилили на части, а части эти украли. Японские власти поняли, какие настроения владеют народом, и восстановили памятник Хатико.

"Семь лет он ждал хозяина. Семь лет провел впустую", — подумал Аяо.

Он рассеянно погладил Хатико по голове и отправился дальше.

На квадратной площади, ограниченной громадными телеэкранами, показывали Мастерпис. 472 серия, с цензурой. Отаку, нагруженные мангой и онани-фигурками, стояли на влажных камнях мостовой и смотрели новую серию. Неподвижные глаза их мерцали. Аяо рассудительно обогнул площадь. Он остановился на сороковой серии и не хотел портить себе удовольствие от дальнейшего просмотра.

Путаясь в названиях улиц, объектов и зданий, Аяо кое-как добрался-таки до центрального информатория.

В этом сером здании, выстроенном в форме шестигранника, хранилась общедоступная информация о жителях Токио: дата и место рождения, образование, профессия, группа крови и прочие заморочки. Аяо интересовал адрес. Отметившись, он сел за свободный компьютер и ввел в поиск:

"Пульвермахер как найти"

Первый же результат выдал:

"Пульвермахер, Люсинда. Район Минато, квартал Таканава. Въезжайте на главную улицу, пропустите три поворота налево, на четвертом поворачивайте, дальше до супермаркета и налево, после прямо до табачной лавки. Искомый дом — следующий. Благодарим за использование нашей системы".

Адрес Аяо записал на бумаге, одолженной у старичка-регистратора. Тот вежливо осведомился, хорошо ли работает система.

— Прекрасно, — ответил Аяо.

На улице он купил бисквит и съел, греясь под солнечными лучами. Жирные облака, напоминавшие морских животных, лениво текли от горизонта к горизонту. Громадные здания отбрасывали тень, что накрывала весь город.

Аяо решил пройтись пешком. Легким прогулочным шагом он пересек несколько кварталов, не глядя по сторонам. Аяо редко когда интересовался пейзажами.

Когда он проходил под домом, нависшим, подобно мосту, над несколькими домами поменьше, к нему подбежал мальчишка в белых кроссовках.

— Аямори! — сказал он и уставился на Аяо. — А ани с друзьями тебя искали.

— Чего?

— Я их сейчас позову, — сказал мальчишка и умчался прочь прежде, чем Аяо остановил его.

"Странно всё это".

Пожав плечами, Аяо пошел дальше. Но не успел он выйти из тени, отбрасываемой домом, когда его нагнал тот самый мальчишка. С ним был и долговязый парень лет восемнадцати, в красной футболке и скейтерских кедах.

— Ани, — сказал запыхавшийся мальчишка, — вот он, Аямори, как я и говорил.

Долговязый протянул руку и хлопнул Аяо по плечу.

— Реально Аямори! А я, блин, не верил.

Аяо стоял, удивленный.

— Так ты жив, оказывается! — продолжил долговязый. Лицо у него было открытое и простодушное.

— Я жив, — сказал Аяо.

— Я думал, ты умер! — сообщил парень. — Ты у нас не появлялся еще... с весны, вроде как. Слушай, Аямори, а чего случилось-то? Решил исправиться, что ли?

И парень расхохотался. Смех подхватил и мальчишка в белых кроссовках. Долговязый немедленно отвесил ему подзатыльник. Мальчишка заныл, но долговязый сказал безжалостно:

— Не вой! Домой иди. Домой иди, я сказал!

Он проследил, чтобы мальчишка ушел прочь.

— Мой младший, — сказал долговязый, извиняясь. — Кано его зовут.

Аяо спросил:

— Ты сказал, что я исправился. Что это значит?

— То и значит. Да это, блин, прикол был. Аямори просто не мог встать на путь исправления. Иначе это был бы не он.

Аяо размышлял тем временем:

"Аямори — это я, вероятно. Аямори. Ацумори плюс Аяо? Да, скорее всего. Этот человек, — и Аяо искоса взглянул на парня, — имеет отношение к моей прошлой жизни. Я получил шанс побольше узнать о своем потерянном прошлом. Могу ли я упускать его? — он снова посмотрел на парня. — Пожалуй, что и могу".

Парень нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая его реакции.

— Как тебя зовут? — спросил Аяо.

— Такеюки. забыл, что ли? — чуть нахмурился парень.

И, почти не прерываясь:

— Ты знаешь, что Таро-чана забрали в колонию? А Сейджи-чана так и вовсе — убили втихую. Вот ведь сволочи. Это им с рук не сойдет. Сузухара-сан давно уже говорит: пора с ними кончать. Аямори, ты чего думаешь? Сумеешь с нами выйти?

— Я, — только и произнес Аяо, когда назойливый, крикливый Такеюки перебил его:

— Я знаю, ты медленно думаешь. Ты, главное, сильно не напрягайся. Аямори-чан, ты скажи просто: ты выйдешь с нами, или как?

"Он раздражает меня", — подумал Аяо.

— Cвой меч принесешь, деревянный. Пригодится.

— У меня был меч?

Такеюки аж подпрыгнул.

— Был! Ты им сломал Сейджи-куну руку, не помнишь разве?

Аяо не помнил. Ему уже надоел этот разговор.

"Семья и школа — вот общественные институты, в пределах которых мне нужно восстановить связи. Эти связи полезны, — подумал Аяо. — Жизнь показывает, что прошлый "я" касался и третьей сферы: входил в некую уличную банду, судя по всему. Нужны мне такое и в нынешней жизни? Нет, пожалуй. Предложение этого Такеюки стоит отклонить. Прощай, Такеюки".

— Ты не уходи, Аямори-чан, — словно прочитав его мысли, сказал Такеюки. — Мы же это, давно не виделись. Может, ко мне зайдем?

— Такеюки-кун, кем был твой отец?

— Чего?

— Кем был твой отец?

Такеюки был сбит с толку.

— Безработным. И вообще, он умер. А тебе, блин, это вообще зачем?

Аяо откашлялся. И сказал негромко, серьезно:

— Мой отец тоже умер, Такеюки. Он умер совсем недавно. И он был безработным, как и твой отец. Мое детство прошло в бедности и нищете, Такеюки; знакомо ли тебе такое? Уверен, что да. Отец говорил: "Однажды мы заживем, сынок!" — но он врал. И я врал в ответ: говорил, будто у меня есть работа. Каждый вечер я приносил домой деньги; я отбирал их у других, таких же бедняков, как наши отцы, Такеюки, — твой и мой. Я бил этих людей. Бил в кровь, бил до тех пор, пока не отдавали они свои деньги; они плакали при этом — ведь я забирал последнее. Я забирал последнее у них; нет, не у них даже — у их семей, их жен, их детей. Мне было стыдно. Но я говорил себе: так нужно. Ты понимаешь меня, Такеюки? Тебе знакомы эти слова, Такеюки — "так нужно"?

Такеюки промолчал.

С каждым словом он мрачнел все больше.

— Вижу, что знакомы, — со вкусом произнес Аяо. — Вот и мне. Я приносил деньги отцу. И он не спрашивал — потому что догадывался, откуда взялись деньги. Он боялся собственных догадок. А потом он умер. Пневмония, — это слово Аяо буквально выплюнул. — Он лежал и кашлял. И блевал в тазик, отрыгивая собственные легкие. Он был как никогда ничтожен в тот момент. Я думал: и ради кого я старался, ради кого топтал собственные принципы? Вот ради него, гнилого куска мяса? Я решил: отныне буду жить для себя. Накоплю деньги. Вырвусь из этого дерьма — любой ценой. И плевать, сколько пустых голов придется для этого расколотить!.. А потом отец подозвал меня к себе. Я подошел, гордый, горделивый. Я был такой умненький. Такой всезнающий. Я начал утешать отца. Сказал: "Не переживай, ты выздоровеешь", — сказал абсолютно равнодушно. А он, — Аяо подпустил немного грусти в свой металлический голос, — он взял мою руку в свою. И сказал: "Хреновый из меня получился отец. Надеюсь, я не сильно тебя испортил. Я скоро умру. Все наши грехи, и свои, и твои — я заберу с собой. Ты останешься чистым перед богами. Живи... и не сильно балуйся, хорошо?" И я не смог ничего ответить ему. А потом, через два дня, он умер. А я не могу найти ответа до сих пор, — Аяо сделал паузу. — Такеюки, я не пойду с вами. Понимаешь, почему?

Такеюки медленно закивал, потрясенный. Глаза у него блестели. Явно он что-то вспомнил из собственного детства.

Аяо сказал:

— Еще увидимся, Такеюки-кун.

— Да, пока... — выдавил из себя тот.

"Интересно, а кем является мой отец на самом деле? — думал Аяо, покидая двор. — Он жив, я знаю это. Но кто он? И кто моя мать?"

Стоит расспросить об этом нэ-сан.

Возвращаясь домой, Накахара Аюми прихватила с собой и Тецуну. Была надежда, что при посторонних пингвин не станет говорить глупости.

Но нет.

Едва Аюми переступила порог квартиры, как Моришима Такео вышел из-за угла и воскликнул:

— Аюми-чуууан! Ты не одна, а даже с подругой. Будь ты мальчиком, я бы решил, что ты сильно повзрослела, и пустил бы сентиментальную слезу. Но увы. Ты девочка.

Аяо перенервничала из-за Ацумори и принятого ею решения, а потому терпение ее было на нуле.

— Будь я мальчиком, врезала бы тебе хорошенько.

Пингвин решил, что с ним шутят. Он приободрился и стал вовсе невыносим.

— Девочки тоже дерутся, знаешь ли!

Аюми стиснула под одеждой отбойный молоток.

— Я знаю.

— Аюми-чан реально дерется, — вмешалась Тецуна. — Я сама видела, как она сразу двум уродам... Пам! И нету их. И ведь, гады, не постеснялись вдвоем на девушку лезть. Стрелять таких надо.

"Нет, только не это!" — ужаснулась Аюми, но было уже поздно.

Пингвин посерьезнел.

Нет.

Он разволновался.

— Тебя обижали... парни?

— Не твое дело, — сказала Аюми.

Вообще, не парни обижали ее, а она парней. Но пингвину об этом знать было не обязательно.

— Еще как мое! — Такео приблизился к ней, словно хотел обнять. — Ты ничего не бойся, Аюми-чан. Не стесняйся и все мне говори. Кто это негодяи?

— Неважно.

— Не покрывай их! — пингвин совсем голову потерял. — Я этих мерзавцев найду. Так им вмажу, так вмажу, мало не покажется. Ну же! Аюми-чан! Скажи, кто обижал тебя.

Он скрестил руки на груди, ожидая ответа.

Аюми мрачно пялилась вперед. Тецуна, испуганная тем, что ее слова стали поводом для расспросов, молчала и делала вид, что ее нет.

— Не хочешь говорить, не надо, — наконец вздохнул пингвин. — Сам их найду. Слишком мы, конечно... — он спохватился. — Подруга-Аюми-сан!

— Х-хай! — вытянулась по струнке Тецуна.

— Вы проходите, — пингвин показал на комнату Аюми. — Зачем, блин, в прихожей стоять...

Аюми почувствовала, как горят ее щеки. Пингвин распоряжался в ее доме. Словно он здесь хозяин. Словно он похоронил уже Накахару Рейко.

— Сволочь, — тихо сказала она.

— Прости, не расслышал, — смутился пингвин.

— Я говорю, мои проблемы тебя не касаются! — громко произнесла Аюми. — Тецуна-чан, пошли!

Она потянула растерянную Тецуну за собой в комнату.

— Но мы же семья, блин... — сказал ей вслед пингвин. Он выглядел огорченным.

Словно он своими дурацкими расспросами хотел сделать ей приятное.

Пингвин — идиот. Он действительно считает, что они с Аюми семья? Тогда он и вправду идиот.

— Садись, — сказала Аюми, указывая на застеленную кровать. Тецуна села.

Сама же Аюми закрыла дверь, чтобы пингвин, не дай бог, на них не глазел.

— Аюми-чан, — сказала Тецуна тактично. — Зря ты так со своим дядей. Он ведь беспокоится о тебе.

— Ага, беспокоится. Он еще и звонит, в самое неподходящее время. Достал уже. Не хочу с ним жить, надоел.

— Я все же считаю, что зря, — повторила Тецуна. — Он ведь неплохой человек. Помнишь, когда ты лежала в больнице, он навещал тебя, приносил там разное, всякое, фрукты...

— Фрукты, — кивнула Аюми. — Ну да.

Моришима Такео действительно навещал ее, и не единожды. Потом, правда, когда Аюми объявила, что видеть его не желает, он приходить перестал. Даже на своём настоять не смог.

Аюми села рядом с Тецуной, провела пальцами по ее небольшой красивой ноге, по тонкой лодыжке. Сказала:

— Ну хватит уже.

— Как хочешь, — Тецуна вздохнула, подложила руки себе под голову. — Чем думаешь заняться сегодня?

— Не знаю, — ответила Аюми. — Я хотела спросить у тебя кое-что. Ты только не удивляйся.

Тецуна опустила ресницы в знак согласия. И после столь тонкого знака спросила:

— А почему я должна удивляться?

Аюми закатила глаза. Порой Тецуна-чан, столь обаятельная в минуты молчания, сама разрушала собственное обаяние неуместными фразами.

— Вообще я...

В дверь робко постучали.

Аюми досадливо прикусила губу.

— Чего ты хочешь? Отстань уже от меня!

— Аюми-чууаан! — бодро произнес Такео из-за двери. — Я тут схожу пока, погуляю. Вам мешать не буду. Ключи у меня есть, можешь не беспокоиться. В общем, — он сделал паузу, — я пошел, ладно?

Даже здесь, в эту — столь уместную сейчас речь — он умудрился внести струю пошлости. Естественно, ведь пошлость составляла основу его самого.

— Иди, — сказала Аюми устало.

Когда дядя Такео ушел — а случилось это не сразу, он долго еще возился со своей обувью — Тецуна сказала:

— Он ведь брат твоей матери. Моришима ее девичья фамилия?

— Да. Накахара — это фамилия моего отца. Они с матерью сейчас в разводе. Отец живет... ну, там, — Аюми неопределенно махнула рукой в сторону окна. — Где-то в городе. С другой семьей. Я с детства его не видела. Можно позвонить ему, телефон у меня есть... но не хочется. Вот просто не хочется.

— Понимаю, — сказала Тецуна.

Помолчали.

А потом Аюми спросила:

— Слушай, а где Ацумори-кун живет?

— Это... — оторопела Тецуна. — Тебе-то зачем?

— Нужно, — смутившись, Аюми взяла Тецуну за гладкую икру, стала водить по ней пальцем.

— Хватит меня тискать. Зачем тебе Аяо?

Аюми решила рассказать правду.

— Ацумори Аяо, он... он плохой человек. В общем, он мой враг. Я хочу дать ему, крепко дать. Чтобы он перестал быть моим врагом. Ну, понимаешь.

— Нет, — Тецуна прикрыла глаза. — И бить Аяо-куна я тебе не позволю. Ты так и знай.

— Но Тецуна-чан!

— Нет и нет, не дам, — Тецуна рассмеялась. — Серьезно, зачем он тебе? Я не прошу правды. Можешь сказать мне любую неправду, только пусть она выглядит логично.

— Логично, — протянула Аюми. — Хорошо, будет тебе логично. Ацумори Аяо, он машет крыльями. Летает по ночам и защищает город. Я видела, как он мальчика одного спас от бандитов. С тех пор я восхищена этим Ацумори и хочу посмотреть на его дом, то самое место, откуда он каждую ночь выползает творить добрые дела. Как тебе такое?

— Логично, — тихо вздохнула Тецуна. — И не смешно. Как думаешь, Кога-кун правда пропал или как?

— Неважно.

— Он мог в больницу попасть.

— А мог и умереть, — жестко произнесла Аюми. — Хватит уже. Надоело.

— Хватит, — согласилась грустно Тецуна. — Адрес Аяо-куна я тебе скажу. Запиши.

Аюми, немного остыв, села за стол и под диктовку Тецуны записала адрес.

Теперь можно и Минору-куну звонить.

— Так зачем тебе Аяо-кун? — спросила Тецуна.

— Мы же договорились!

— Так зачем? Любопытно же!

Аюми почувствовала легкую дурноту. Ей вдруг представилось, что будет, если Тецуна узнает правду.

"Неужели я все это ради Мейды делаю? — возникла кислая мысль. — Подругу обманываю, гадости творю исподтишка? Оооох, до чего я скатилась! Всё. Вот сейчас прямо Тецуне скажу, в чем дело, зачем я и почему... почему преследую этого Ацумори".

— Мне нравится Аяо-кун, — улыбнулась Тецуна. — Ты знаешь, наверное.

Она так некстати это сказала.

И Аюми не смогла.

— Мне Ацумори не нравится, — выдавила она вместо этого. — Странный какой-то.

— Тебе так кажется. Погоди, — Тецуна хитро взглянула на нее. — Да ты покраснела вся! Он что, тебе тоже нравится?

— Ага, — сказала Аюми. — Как ты догадалась? Загляни в шкаф, у меня там алтарь стоит, в форме Ацумори сделанный. И фотографии его расклеены. Я же сталкер, черт побери.

Тецуна расхохоталась.

— Сейчас проверим, какой ты сталкер, — сказала она.

И подошла к шкафу.

В дверном зеркале отразилось ее лицо. Большеглазое, доверчивое, с широким открытым лбом. Желтые волосы зачесаны были назад. Тецуна улыбалась.

"Люблю ее, — тоскливо подумала Аюми. — Еще бы не задавала она глупых вопросов..."

— Открываю! — сказала Тецуна. — Ой. Тут кто-то сидит.

— Привет, — робко произнесла Королева чуланов.

Она и сидела в шкафу. В волосах ее, серебристо-серых, запутался черный кружевной бюстгальтер, принадлежавший, несомненно, Накахаре Аюми.

— Ты как здесь оказалась?

— А вы реально иностранка?

Первый вопрос задала Аюми, второй — Тецуна. Аюми фыркнула, отпихнула подругу в сторону и занялась растерянной Фредерикой всерьез.

— Я понимаю, школа. Но здесь ты что делаешь?

— В школе плохо было, — сказала Королева. — Я за вами пошла... вот.

— Угу! — сказала Аюми. — Считаешь, здесь лучше? Да как бы не так! Вот, Тецуна подтвердит. Дурной район.

Тецуна закивала.

— Я плохих людей не боюсь, — Фредерика подбоченилась. — Если хотите, я их всех перебью. Я могу. У меня и сила для этого есть.

— Не хочу, — сказала Аюми.

Она села на кровать и задумалась. Фредерика в это время с любопытством изучала ее бюстгальтер. Аюми не возражала. В конце концов, Фредерика — девушка. Ей можно.

— А это ваш натуральный цвет? — спросила у нее Тецуна.

— Да.

— Можно потрогать?

— Д-да, — Фредерика смутилась.

Тецуна осторожно пропустила сквозь пальцы серебристые прядки. Фредерика пискнула. Ей было щекотно. Здесь, в залитой солнцем комнате, Королева чуланов выглядела еще моложе. Сейчас Аюми не дала бы ей и семнадцати.

— Удивительно, — сказала Тецуна, отпуская волосы. — Хочу такие же!

— Так ты блондинка. Для японки тоже достижение, — заметила Аюми.

— Нет, хочу платиновые!

— Они не платиновые. Они серебристые, — сказала Аюми. — Или серые.

— Серые, серые, — пробормотала Тецуна. — Да хоть бы и серые.

— Тебя что, в детском саду не били, мол, у тебя волосы неправильного цвета?

— Нет, — Тецуна удивилась.

— А меня били, — мрачно сказала Аюми. — Я же рыжая.

— Ладно тебе.

Тем временем забытая всеми Фредерика натянула поверх платья бюстгальтер. Он застегивался спереди. Фредерика щелкнула застежкой — и ойкнула, потому что бюстгальтер оказался ей тесен, и сильно.

— Ты это специально? — насупилась Аюми.

— Дышать не могу, — пискнула Королева.

Она попыталась высвободиться — но бюстгальтер держал крепко, Фредерика задыхалась и беспомощно пищала. Аюми взяла со стола ножницы и, ногой опрокинув Королеву на пол, разрезала на ней бюстгальтер вместе с платьем. Мелькнула в прорехе гладкая атласная кожа. Королева благодарно кивнула и часто-часто задышала, наверстывая упущенное. Спадавший на пояс лиф она придерживала руками.

— Ну? — спросила Аюми. — И кто же ты? Только не говори, что ты дух неупокоенный и прочие глупости. Я люблю, когда честно.

"Люблю, когда честно, а сама подругу обманываю", — всплыла мысль. Аюми ее поспешно подавила.

— Я из избранников Господа, — сказала Фредерика.

Тецуна тронула пальцем губы, размышляя.

— Так ты из секты? — спросила она.

— Нет!

Фредерика страшно возмутилась. Она даже платье придерживать перестала.

— Я из Католической церкви, — она изобразила руками нечто большое, необъятное. — В ней нет ни сект, ни ответвлений. Мать наша Церковь едина и единственна! Ереси нет места в мире, данном нам Господом! Она должна быть выкорчевана вся и полностью!

Было что-то донельзя нелепое в этой ситуации: невысокая девушка, минуту назад сидевшая в шкафу, объясняет другим двум основы христианского учения и энергично при этом жестикулирует.

— Ну, ну, — примирительно сказала Аюми. — Хорошо. Давно ты здесь сидишь?

— С ночи, — Фредерика притихла.

— И видела, как я раздеваюсь? — Аюми не удержалась от подколки. — Видела меня без одежды?

Подколка пропала впустую.

— В наготе нет ничего оскорбительного, — сказала Фредерика. — Люди в Эдемском саду были наги. А у вас, Аюми-сан, хорошее тело, сильное и тренированное. Не понимаю, почему вы стыдитесь его и носите эти ужасные джинсы и толстые футболки. Вам надо носить платье!

Тецуна не выдержала и засмеялась в голос.

— Да, Аюми-чан, отстала ты от жизни!

— Замолчи, — Аюми развеселилась и сама.

Фредерика не понимала, почему они смеются, и недоуменно переводила взгляд с одной на другую.

— А ведь и вправду! У тебя же вообще платьев нет, одни джинсы да юбки! — задыхаясь от смеха, выдавила Тецуна. — Не по моде, Аюми-чан, одеваешься!..

В прихожей зашумели, и Тецуна осеклась.

— Твой дядя? Быстро он...

— Забыл что-то, наверное, — Аюми нахмурилась. — Фредерика-чан, лезть в шкаф, быстро.

Королева беспрекословно подчинилась.

— Вот так, — сказала Тецуна, закрывая за ней дверцу шкафа.

Аюми выглянула из комнаты и, к своему удивлению, никого в прихожей не обнаружила. Она уставилась на дверной замок. Похоже, никто не входил.

— Фигня какая-то, — пробормотала Аюми.

На душе стало тревожно.

В детстве Аюми часто мучили кошмары, она росла боязливой и впечатлительной. Мать водила ее по докторам. Один из них глубокомысленно заметил, что девочка-то замечательная, а вот пугливость это плохо, и надо лечить ее методом Уэкси. "Пугайте ее, ежедневно, сначала слабо, затем все сильнее. Пусть иммунитет вырабатывает". В первый же день мать посадила Аюми перед телевизором и включила какой-то триллер про громадных бабочек. "Смотри, не отворачивайся, пожалуйста", — сказала мать. Аюми плакала и умоляла ее выключить. Но мать была непреклонна. Было ужасно. До конца они так и не дошли: от испуга маленькая Аюми впала в полуобморочное состояние и обмочилась. Мать отнесла ее в ванную и долго потом качала на руках, и плакала сама, умоляя о прощении. Метод Уэкси себя не оправдал, доктор получил в свой адрес кучу упреков. А Аюми долго еще мерещились, даже при свете дня, туго свернутые хоботки, бархатистые нарывы глаз, острые щетинки, членистые тела, усеянные пробоинами дыхалец. Бабочки дышат животом. При мысли об этом Аюми становилось дурно. Даже сейчас.

"Ох, о чем я думаю", — одернула она себя.

Глупости все это.

Аюми собралась уже вернуться в комнату, когда раздался звук.

Скрр. Скрррррр.

Она застыла, пригвожденная страхом к полу.

Скрррррр.

Звук шел из-под двери.

Он был тихим, но явственным. Как будто когтем, или громадной изогнутой хелицерой провели по деревянной поверхности.

За дверью стоит чудовище.

Аюми поняла это сразу.

Она приложила ладонь к двери. Заскребли снова — скррр — и Аюми ощутила, как вибрирует под ее ладонью поверхность двери.

"Бред, — подумала она. — Никакое это не чудовище, а просто пацан какой-нибудь взял палку и играется, мудила. Вот как выйду и вдарю ему, сразу поумнеет".

Но она не вышла, а очень медленно, стараясь не производить шума, отступила к комнате. Она не понимала даже, чего боится, и страх этот, наложившись на стыд, сильно и больно терзал ее.

"Только бы не заметили", — ныло где-то внутри.

Какая же она трусиха.

Как в детстве.

Сердце колотится как бешеное.

"Сейчас выйду и вдарю, выйду и вдарю", — нудно она успокаивала себя.

В этот момент из комнаты высунулась Тецуна.

Аюми обмерла от ужаса. Нет, только не сейчас! Аюми резко махнула рукой, показывая, чтобы Тецуна вела себя как можно тише. Но Тецуна, дура, ее совсем не поняла.

— Ты еще долго? — невыносимо громко спросила она.

— Заткнись! — зашипела Аюми.

— Аюми-чан?

— Заткнись, идиотка!

Аюми прижала ладонь ко рту Тецуны. Та протестующе замычала и попыталась высвободиться.

— Да что с тобой такое?

— Молчи, я тебя умоляю!

— Да успокойся ты! Отпусти меня!

Аюми чувствовала, как что-то сжимается внутри нее, как рвутся тончайшие нервы. Ей трудно было даже держаться на ногах.

— Замолчи! Неужели ты не слышишь? — застонала она. — Он стоит за дверью! Он пришел за нами!

Тецуна прижала бьющуюся Аюми к дверном косяку.

— Хватит уже! Фредерика-чан, помоги! Аюми немного не в себе, — Тецуна неловко рассмеялась. — Сейчас мы тебя чаем напоим, и все будет нормально.

— Нет, — обреченно заныла Аюми.

Королева чуланов уже вылезла из шкафа. Она стояла рядом и помогать Тецуне не спешила. Платье она скрепила застежкой. Серебристые волосы тускло блестели.

— Да помоги ты! — повторила Тецуна.

— Пришли плохие люди, — сказала Фредерика. Голос у нее был спокойный и отрешенный. — Держи ее крепче.

— Чего?

"Плохие люди, — подумала ослабевшая Аюми. — Вот оно как. Вроде Ацумори Аяо. А если это он? Забавно... Он будет бить Тецуну ножом и кричать "Терпи, терпи!", а я спрячусь, может, даже в шкафу... Забавно, в самом деле".

Фредерика подошла к двери. Тронув ее ладонью и помолчав немного, она сказала:

— А, вот оно что.

И эта фраза как-то сразу успокоила Аюми. Королева знает, что делает.

"И почему я опять струсила?" — возникла досадливая мысль. — Почему? Я ведь не трусиха, почему?"

Тем временем Фредерика, стоя перед дверью, подняла руку и ударила воздух раскрытой ладонью. Простое движение. Легкое и сильное, если бить в шею, таким и свалить человека можно...

Дверь хрустнула. Затем смялась, как бумага, и свернулась в неровный шар из раздробленных щепок.

Аюми ахнула. Удар был страшным и захватил не только дверь, но и косяк, и часть прилегавшей стены. Фредерика сжала пальцы, и шар, невероятно сдавленный, рухнул на землю.

— Что это было? — слабо произнесла Тецуна.

Открылся коридор, и стало видно, что вся площадке перед дверью уничтожена, оголившийся камень усеян бороздами, как от следов громадных зубов. Тот, кто стоял перед дверью, должен был непременно умереть.

Но он был хитер.

Высокий, худой, синеволосый и в желтых очках, в черной рубашке, он держал длинный железный прут и водил им из стороны в стороны. Прут был обломан на конце.

— Рад видеть вас, Фредерика Ланге, — произнес Кавасаки Рё. — Я знал, что вы примените свою способность, и заранее подготовился.

— Действительно, — только и сказала Фредерика.

Левой рукой Кавасаки вытащил из кармана пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Со стоном Фредерика осела на пол. Аюми не видела, куда именно ее ранили, а потому страшно перепугалась.

— Урод! — не помня себя, закричала она. — Сволочь!

Как-то плевать было, что она встречала этого Кавасаки раньше, и что он учитель в их школе. Аюми ощущала лишь страх за Фредерику и дикую ярость. Оттолкнув растерянную Тецуну, она метнулась в комнату, схватила со стула отбойный молоток и выскочила в коридор. Кавасаки молча смотрел на нее. У ног его корчилась Фредерика. Аюми закричала:

— Отойди от нее, ублюдок! — и запустила молоток в Кавасаки.

Он резко шагнул назад, выцелил молоток и выстрелил. Молоток упал.

— Накахара Аюми, — произнес Кавасаки. — Иногда вмешиваться не стоит. Эта женщина, Ланге, принадлежит Церкви.

— А этого не хочешь?!

Аюми взяла с полки ботинок и швырнула в ненавистное лицо Кавасаки. Он вновь отступил и выстрелил. Ботинок, продырявленный, отскочил в руки Аюми.

— Меня это злит, — ровно произнес Кавасаки.

— А ты злись! — Аюми подошла к Фредерике и потянула ее, тяжелую и неуклюжую, на себя. — Злись! Давай, стреляй в меня!

Почему-то он медлил.

— Аюми-сан, уйдите, я прошу вас, — умоляла Фредерика. Лицо у нее покрылось каплями пота, губы мучительно искривились. Кавасаки, оказывается, ранил ее в живот. Аюми ощутила острую жалость.

— Оставьте ее, Накахара Аюми, — сказал Кавасаки. — Иначе я выстрелю в вас.

— Хаха. Стреляй, — Аюми поняла уже, что Каваски опасается это делать. Наверное, запрет какой-то. Им нельзя убивать невинных граждан? Или религиозное что-то? Неважно! — Да стреляй ты! Я жду!

Она оттащила Фредерику к комнате.

— На кровать ее положи, — приказала она Тецуне. Та испуганно кивнула. — Эй, Кавасаки! Стреляй!

Он вскинул пистолет и выстрелил.

"Зря я его злила", — подумала Аюми напоследок, но пуля прошла мимо нее и врезалась в стену, выбив фонтанчик каменной крошки.

— Перезарядиться надо, — сказал Кавасаки.

— Трус, — срывающимся голосом произнесла Аюми.

Внизу послышался звук шагов. Кто-то поднимался по лестнице. Кавасаки постоял немного, прислушиваясь к звуку. Затем приподнял рубашку и сунул пистолет за пояс.

— Иногда, — произнес он, — мешают непредвиденные обстоятельства. Я ухожу.

Он повернулся и быстро зашагал вверх по лестнице, к крыше.

— Эй, — произнесла Аюми. Она поверить не могла, что Кавасаки так легко отступил.

Может, это ловушка?

Аюми вышла на площадку и посмотрела вверх.

Нет, Кавасаки не прятался на ступеньках. Похоже, он и вправду ушел.

"Смылся", — подумала она.

— Блин, что это?! Аюми-чууан?

На нижних ступеньках стоял пингвин. С обомлевшим видом он пялился на разрушенную площадку, на дверь, превратившуюся в маленький шарик, на вход в квартиру, больше напоминавший тоннель червя — круглый и неровный. Пингвин казался маленьким и глупым.

— Это? Поле боя, — сказала Аюми и захохотала. А потом, не выдержав, расплакалась.