Раб в третьем поколении (роман)

Слава Имприс Slawanius@yandex.ru

Раб в третьем поколении

Часть первая: Раб

Пролог

Плеть поднималась и опускалась, никто не считал удары, ясно было одно — лишь смерть освободит несчастного раба от этой ужасной пытки.

* * *

— Перкенс, принеси полотенце, — услышал я женский голос.

Взяв полотенце, я зашёл в ванную. Внутри стояла обнаженная, с еще мокрой после мытья кожей, девушка — принцесса, богиня. Она совершенно меня не стеснялась. Ну что ж, я тоже совершенно не стеснялся смотреть на ее обнаженное тело. Выполнив это деликатное поручение, я ретировался обратно в комнату.

Простите, забыл представиться. Перкенс, раб Перкенс в третьем поколении, был подарен принцессе при рождении только благодаря тому, что имел несчастье родится в тот же день. Воспитывался во дворце вместе с принцессой. Как ее персональный раб, я не отходил от нее ни на шаг, даже на занятиях, так что необразованным рабом меня назвать никак нельзя.

Жизнь во дворце не была лёгкой, но я не хочу жаловаться. Моё детство нельзя назвать плохим, детство может быть плохим только, если тебе нечего есть. Нет, моё детство не было плохим — всего лишь тяжёлым. У моей хозяйки очень изобретательный характер. А я был её главным развлечением. Но всё изменилось в один момент. Взрослые называют это переходным возрастом, я называю это испорченным характером в сочетании с вседозволенностью. Нет, я не имею в виду издевательства и глупые шутки, которым подвергался, да и подвергаюсь всё время, хотя в наших отношениях и было что-то похожее на отношения между братом и сестрой.

Нет, принцессе как-будто (почему как-будто?) доставляет удовольствие провоцировать меня. И хотя раб не является человеком, но ничто человеческое ему не чуждо. И обнажённое тело принцессы действует на меня явно сильнее, чем я хотел бы.

Но она всё равно не злая. Она просто тоже в клетке, правда в золотой, но даже золотая клетка всё равно остаётся тюрьмой, пусть и со всеми удобствами. Может быть я и не совсем прав в своих суждениях, но мне нравится так думать. Это хоть как-то уравнивает меня с ней.

Простите, но я должен оставить своё повествование, моя принцесса, похоже, закончила с вытиранием и по привычке позвала меня, желая получить своё платье. Могу поспорить, что когда я войду, она не будет прикрыта полотенцем.

* * *

Плеть поднималась и опускалась, казалось, рука палача не знает усталости...

* * *

Ветер с тихим шелестом сметает пыль с крыш зданий, стоящих в округе, и укрывает ими мостовую. Он заглядывает в окна и двери, проникая повсюду. Ветер свободен и ему нет никакого дела до бредущего по крыше юноши.

— Не так уж здесь и высоко, — успокаивал себя я. Тем более на меня из своего окна наверняка смотрит принцесса. Мне всего-то и надо: перейти по тонкой дощечке на соседнюю крышу и забрать шаль моей хозяйки. Ну почему я не додумался взять с собой ещё одну доску. Может спуститься за ней? Нет, не могу, принцесса не любит долго ждать. Я не боялся наказания, меня ни разу не наказывали, принцесса не позволяла другим издеваться надо мной. Нет, главным обстоятельством, заставляющим меня изображать акробата, являлось то, что она наблюдает за мной. И я не мог отступить, даже если бы это грозило мне смертью (смертью это мне как раз не грозило, высота была недостаточна велика, да и принцесса не пустила бы меня рисковать жизнью, над мертвым рабом ей уже не удастся глумиться, но вот несколько довольно неприятных переломов были вполне возможны). Я не боюсь смерти, ведь мне нечего терять, я боюсь позора, позора в твоих глазах, королева.

Без тени сомнения ступил я на доску и она, словно проникнувшись моей уверенностью, лежала не шелохнувшись, будто каменная, пока я переходил на другую сторону. Шаль лежала недалеко от меня, выделяясь белым пятном в полутьме сгустившихся сумерек. Поднимая её, я сделал довольно неприятное открытие — в нее был завёрнут камень. Ну да, этого и следовало ожидать, уж слишком невероятна была история о том, что шаль у принцессы украл ветер, когда она выглядывала из окна. Внезапно вынырнувшая из-за туч луна весело усмехнулась, глядя мне в лицо. Тёмный побрал бы эту принцессу!

Дверь в покои была открыта. Я вошел, неся, как ребёнка на руках, шаль той, которую я называл своей повелительницей. Она лежала на кровати в одной из самых соблазнительнейших поз, какие я когда-либо видел в её исполнении. Ни капли вины не читалось на её лице. Лишь высокомерие каменной статуи. И где-то далеко-далеко, в самой глубине её безмолвных глаз, горели искорки волнения. Во всяком случае, я очень надеялся на это.

Я молча протянул ей шаль. Ни одного слова упрёка не сорвалось с губ моих. Зачем?

Это бы ничего не изменило. Как говорится, господин всегда прав, а принцесса была моим пожизненным клиентом.

* * *

Плеть поднималась... и опускалась, поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Били раба...

* * *

Сегодня произошло радостное событие, король объявил о помолвке своей дочери с одним из принцев какого-то дальнего королевства. Весь город лихорадило, будто они уже начали отмечать свадьбу, которая состоится лишь через полгода. Я бродил по улицам города, вокруг меня светились радостью лица прохожих, в этом водовороте улыбок можно было утонуть. Я тоже улыбался, но не тому, что принцесса станет женой какого-то напыщенного болвана, скорее всеобщая атмосфера безудержного веселья требовала какого-то выхода из той тюрьмы, в которой были заключены мои эмоции. И если бы я не улыбался, то наверняка плакал бы. И не оттого, что расстанусь со своей повелительницей — она, конечно же, возьмёт с собой любимого раба — нет, я сходил с ума оттого, что кто-то другой станет ей так же близок, как я.

Глупо, неужели я могу испытывать ревность... ревность по отношению к тому, что не принадлежит мне, и никогда не будет принадлежать? Неужели принцесса так много значит для меня? Да, значит, с ужасом понял я, и намного больше, чем я мог или хотел себе представить, Принцесса была для меня всем: матерью, сестрой, любимой. Принцесса была моим божеством, которому я в любой момент готов был пожертвовать единственное, что у меня было — мою жизнь. Хотя она и так принадлежала ей.

Я любил её и ненавидел. Так как можно было любить и ненавидеть лишь очень близкого человека. И я не знал чего бы мне хотелось больше: услышать свист опускающегося на её спину хлыста или ощутить коралловые губы, манящие и призывающие меня каждую секунду, стоило лишь мне закрыть глаза.

* * *

Плеть — она была словно живым существом, терзающим плоть несчастного раба. Она совершала змеиный прыжок к уже расписанной узорами спине и оставляла ещё один кровавый след, и ещё, и ещё...

* * *

Вечер подкрался незаметно, за ним наступила чёрная, как и моё отчаянье, ночь. Вы знаете, я стал бояться ночи. Нет, я не ошибся не темноты, а именно ночи. Ведь каждая проведенная ночь приближала меня к свадьбе. И я ненавидел себя за этот страх и не мог ничего с собою поделать. Мне было ужасно страшно засыпать, зная, что утром на ещё один шажок меньшее расстояние будет отделять принцессу от её будущего супруга. Я пытался остановить время, я отчаянно метался, пытаясь замедлить неумолимо проходящие сквозь меня минуты, часы, дни. Но всё, чего я добивался — это лишь усталость и красные от бессонницы глаза. Зато в таком состоянии было тяжело думать. И это было прекрасно, ведь я мог не задумываться о том, что принесёт с собой завтрашний день или день, что наступит через месяц. От мыслей также прекрасно помогало спиртное, но я не мог являться пред светлые очи моей повелительницы в пьяном виде, а запах спиртного, к сожалению, так просто не выветривается. А я не хотел, не желал, что бы принцесса знала о моих страданиях. Тем более алкоголь я не сильно жаловал.

— Перкенс, ты мне нужен, — услышал я прекраснейший из голосов на свете. Жаль, что он достался такому чудовищу.

Боги, за всё это время я так и не решил, люблю ли я её или ненавижу, лишь то, что она мне нужна, и я не хочу её терять. Ну, я пошёл...

* * *

Плеть поднималась...

* * *

— Перкенс, сегодня в замок должны были привезти портрет моего жениха. Пойди и узнай, прибыл ли он и, если прибыл, принеси его мне.

Я не отвечал, одним движением ноги я развернул свое тело спиной к принцессе и отправился выполнять данные мне инструкции.

Я шёл по коридорам древнего замка, а в моей голове была всего одна мысль. Я знал, что это глупо, я знал, что это по-детски, но я думал, что этот принц наверняка урод, вернее, я очень хотел, чтобы он им был.

Но жестокая действительность в очередной раз разрушила мои надежды. С первого взгляда на портрет мне стало понятно, что кем-кем, а уродом принц не был.

"Жаль, очень жаль, ну это ещё можно будет исправить", — пришла ко мне незванная мысль.

Я гнал её, как мог. Раб не имеет права так думать, раб вообще не имеет права думать. Всё, что он должен делать — это выполнять волю хозяина. Но как я ни гнал её прочь, полностью от неё избавиться мне не удалось.

Я внёс портрет в комнату принцессы, стараясь при этом не смотреть ей в глаза, но у меня плохо получалось.

— А он красавчик. В наше время браков по расчёту большая удача получить в женихи такого. Не правда ли, Перкенс?

Она выводила меня, она нарочно подогревала во мне гнев, заставляя потерять контроль над собой. Я знал, принцесса говорит не то, что думает... или то. Отличить правду ото лжи было довольно тяжело. И, несмотря на то, что я успокаивал себя, как мог, злость прочно обосновалась в моём разуме и подминала под себя всё новые и новые территории. Я знал — ещё немного и впервые в жизни она выплеснется наружу, в нелепой попытке что-либо изменить. А принцесса всё говорила и говорила, говорила и говорила, говорила и говорила.... Исходя из её слов можно было сделать опрометчивый вывод о божественности её будущего супруга, спустившегося на землю лишь ради моей госпожи.

Я не мог это вынести, как ни пытался. Моё лицо горело от гнева, а губы были плотно сомкнуты. Я боялся, что если разомкну свои уста, то уже не сумею закрыть их, пока не выскажу всё, что думаю о принце, принцессе и о жизни, моей жалкой, никому не нужной жизни, за которую я, несмотря ни на что, держусь, хоть и не знаю, что я буду с ней через месяц делать. Но тут нашу беседу, вернее монологи (у принцессы обычный, у меня внутренний) были прерваны появлением герольда, объявившего приход короля. Наверное, владыке было интересно мнение дочери о её будущем женихе, а, может, просто захотел поцеловать её на ночь (хотя это вряд ли, своими посещениями король принцессу не баловал). Но как бы то ни было, визит Его Величества предоставил мне прекрасную возможность, чтобы покинуть покои принцессы, и я ею воспользовался.

* * *

Плеть.... Она вновь приникла в своём огненном поцелуе к телу полуживого раба. Этот танец смерти не может продолжаться долго: слишком сильны удары, слишком слаб раб и слишком тонка та нить, что не дает несчастному кануть в небытие...

* * *

Зазвенел колокольчик, вызывающий меня к принцессе. Ну вот, опять начинается. Но делать нечего, долг, выработанный годами, заставлял меня откликнуться на призыв её высочества. Да и не так уж я был загружен работой, чтобы жаловаться. Честно говоря, у меня почти не было обязанностей, лишь прислуживать принцессе. А она — если не считать её сумасшедшие выходки — была не особо прихотлива, даже одевалась и раздевалась сама, что в высочайшем обществе вообще считалось нарушением правил приличия. Я больше нужен был ей как товарищ по играм (друг?), чем слуга. Ладно, хватит о пустом, мне уже давно пора откликнутся на зов моей хозяйки.

Я молча зашёл в её покои и остановился, взглядом спрашивая о причине, из-за которой должен был оставить свои размышления. В последнее время я старался поменьше говорить в присутствии принцессы. Нет, я её не боялся, наверное, я боялся себя и того, что скажу что-либо лишнее, о чём впоследствии буду сожалеть. Всё-таки не только у моей хозяйки был трудный возраст.

— Посмотри, Перкенс, — сказала принцесса, указывая на ненавистную мне картину. — Она совсем запылилась, пока её везли. Протри её.

Я выслушал приказание её высочества и внешне спокойно принялся его исполнять. Если бы она только знала, какой ад творился у меня в душе в этот момент... хотя я думаю, она знала... Иначе, зачем ей поручать мне эту задачу. Тем более пыли на этой дурацкой картине не было. Я приблизился к изображению будущего повелителя моей хозяйки, в руке у меня была тряпка, с каким бы удовольствием я поменял бы ее на нож. Я знал, что мне не за что его ненавидеть, я знал, что он ни в чём не виноват, если не он, то кто-то другой всё равно женился бы на принцессе. Но я ничего не мог поделать с собой...

Моя рука непроизвольно сжалась в кулак, и я поразил его грязной тряпкой в лицо, старательно протирая, в надежде порвать. Но неизвестный художник, к большому моему огорчению, выбрал слишком прочную ткань для своего произведения.

Но я все же старался изо всех сил, если не порвать, то хотя бы поцарапать, в глубине души мечтая, что упрямый материал всё же не выдержит.

Слава Небесам, принцесса молчала, стоит ей начать говорить что-либо на тему её замужества, и я не выдержу.

— Как ты резво взялся за работу, — сказала она и этим убила мою последнюю надежду на мирный исход. — Тебе, наверняка, нравится твой будущий хозяин, раз ты так заботишься о его портрете.

Её слова подействовали на меня, как красная тряпка на быка. Но я невероятным усилием воли сдержал себя. Правда, не полностью... Портрет мне всё-таки спасти не удалось. Он был обречен, обречён с того момента, как принцесса приказала принести его. Огонь в камине слизал всё высокомерие с аристократически красивого лица молодого человека, что был изображён на картине. Лишь глаза его осуждающе смотрели из пламени, но и они вскоре исчезли.

Похоже впервые на моей памяти у принцессы пропал голос. Она явно не ожидала, что всё зайдёт так далеко. После продолжительной паузы, во время которой принцесса изумлённо смотрела на меня, а я пытался выдержать её взгляд, способный, казалось, прожечь меня насквозь, дар речи вернулся к её высочеству.

-Как, как ты посмел? — сказала она дрожащим от негодования голосом. — Да я... просто не знаю, что я с тобой сделаю.

Я тоже был очень зол. Расправа над ни в чём не виноватым портретом только сильнее подхлестнула мой гнев. Нет, не он нёс ответственность за происходящее, а та особа, что стояла передо мной. Поэтому я произнёс слова, которые никогда не должен был услышать этот мир, во всяком случае, из моих уст не должен был.

— А ты ударь меня, ударь... или... или поцелуй...

Принцесса побледнела, словно кто-то мокрой губкой стёр все краски с её лица. В её голубых, как озёра глазах плескалась мольба, но я так и не успел понять о чём.

— Убирайся с глаз моих, — глухо приказала она.

Я бросил последний взгляд в зеркало её души. Там всё ещё звучал этот беззвучный, непонятно о чем моливший, крик... и ушёл. Я не посмел её ослушаться.