Кто-то сеет разумное, доброе, вечное, а я потом эту хрень выкорчёвываю. Работа у меня такая. Тяжелая и неблагодарная. Профсоюз у нас слабый, общественность недолюбливает, да и клиенты митушные. Самое обидное, что и дома от работы не скрыться. Вот сегодня, поднимался на свой третий этаж, считал про себя ступеньки и кучки дерьма, мечтая о том, как сяду дома телевизор смотреть: тело в кресло уложу, ноги в тазик с теплой водой поставлю, а мысли отпущу, подальше, желательно к южным морям и мулаткам. Хорошо уже почти, спокойно. Вижу. Стоят. Целуются. Дылда какая-то в джинсе и коже, и Наташка, в платье своем сереньком, с бантиками распущенными в косичках. А ведь девке четырнадцать лет в обед. Достал морализатор и пульнул полразряда. Задергались, закричали. Схватил я Наташку за косу и к себе потащил. Посадил за стол, чай налил, ватрушки достал.

— Любит? — спросил.

— Любит, — пожала она плечами.

— А сама-то? — интересуюсь.

— Люблю, — и опять плечами дергается.

У них с мамашей это семейное. Та тоже плечами все время пожимает. В Наташкином возрасте еще и плевалась как верблюд, теперь отучилась. Элитная проститутку — это вам не хухры-мухры.

— А любишь-то чего? — продолжил я доебываться.

— Как это? — скривилось дитя, делая вид, что не понимает.

— За что дылду-то полюбила? Тачка? Мордашка смазливая? Поет, может, соловьем?

— А! Нет. Просто так.

— Понятно, — пробормотал я. — А что у тебя с курсами по этике семейной жизни?

— Я на пятом уровне уже, давно, — гордо заявила Наташа.

— Вундеркинд, как я мог забыть, — пробормотал я.

Ну вот, что с такой девкой прикажите делать? Ведь понимает все несуразность ситуации, а витает где-то в облаках, замки розовые конструирует, бля. И начни я объяснять пагубность, небезопасность и глупость её поступков — только ресницами захлопает. Вон, уже думает, что начну нотации читать: чашку двумя руками схватила, спряталась за нею и наблюдает, что еще такое страшный дядя скажет.

— Понятненько все, — произнес, усмехаюсь. — Допевай чай и уматывай. Ухажер твой, наверное, уже сдриснул.

Наташка заулыбалась, вскочила, чашку одним глотком осушила и к выходу побежала. В дверях только остановилась, посмотрела на меня.

— Мотыжкин, — спросила, — А почему вас все Мотыжкиным зовут?

Озадачила она меня, но отвечаю спокойно:

— Фамилия у меня такая. Мотыжкин. Старинная русская фамилия.

— Нет, вы не поняли. Почему никто по имени не зовет. Я вот даже не знаю, как вас зовут.

— Не знаю, — плечами только пожал. — Мне лично все равно.

— А имя-то у вас, какое? — продолжила та нудить.

— Для тебя, егоза, я Эмпедокл Тимофеевич, — строго произнес я.

— Понятно все, господин Мотыжкин, — и убежала, только косички мелькнули.

Ну да, имя у меня для работы неподходящее. Фамилия говорящая — это да. Тут любая поднадзорная особь согласится. Мотыжкин. Инструмент общества, призванный выкорчевывать вредоносные побеги фальшивых иллюзий и оторванных от реальности идей. Правильный такой пафос в фамилии слышится и в удостоверении гармонично смотрится. А с именем у меня папа нафантазировал. Мама говорит, он как лучше хотел, вроде лоск придать или ген пролетария приглушить. Но как-то оно только хуже получилось. В школьные годы пришлось пострадать и погоняла себе глупые придумывать, вроде ЭмТи и Тимофеича. Только к делу это не относится, конечно, просто к слову пришлось. Чтобы паузу мыслями забить. Сидел вот у себя, бумажки перебирал, думал о чем-то отвлеченном и ждал, когда малец, по повестке вызванный, начнет нервничать и выяснять, а почему его собственно сюда вызвали. Потом надо еще минут десять словесного поноса выдержать и к делу переходить. Или слезы совсем впечатлительным вытирать. Ждать пришлось не долго, меньше минуты.

- Вы меня из-за Наташки вызвали? Да? — спросил парень.

— Ну-ка, ну-ка, — делано обрадовался я. — Ты посмотри, какой догадливый фрукт заглянул ко мне на огонек! Поразительно!

Хотелось еще как-то подъебнуть.

— Вы не подумайте! У меня с Наташкой серьезно. Она мощная девка.

— Любишь её, значит? — спросил я, прищурившись.

Тут бы детке и ломаться да сопли по щекам начинать размазывать, а он гордо грудь выпер и заявил:

— Больше жизни!

Обосраться, одним словом. Встал я, шторы отодвинул, окно открыл, чтобы дурь романтическую ветром унесло. Ну, знаете, чисто демонстративный жест.

— Ты, я смотрю, книги читаешь, кино смотришь, наверное, еще от телепроектов фанатеешь, где любовь строят аж пар идет? — спрашиваю, делая вид, что за окном разглядеть что-то хочу.

— Ну, нет так чтобы сильно. Смотрю просто, — неуверенно пробормотал парень.

— В общем, понабрался всякого дерьма и думаешь, что любить — это просто?

Отошел я от окна, вернулся к парню, вдавил его своей пятерней в стул и крикнул, что было мочи, благо кабинеты у нас звуконепроницаемыми уже лет сто делают.

— Ты что думаешь, что любить это просто?! — закричал я прямо ему в ухо. — Как в заднице своей поковыряться?! Как в урну харкнуть?! Как кучу в унитазе смыть?! Думаешь так?! Думаешь!?

Пробрало паренька, пробрало. Задрожал, бедняга, затрепетал прямо. Но все равно смог из себя выдавить:

— Нет... — неуверенно пробормотал он, — нет. Я понимаю. Любовь это не просто так, это испытания, проблемы, путешествовать, может, придется вместе.

— О! — шумно вышел из меня воздух. И уже спокойно добавил, — попутешествовать, значит...

Отпустил я несчастного. Вернувшись за стол, еще раз в его дело нос сунул. Да нет, вроде на романтического дурачка не похож. Просто обыкновенный дурак. Прям с телеэкрана сошел.

— Значит, Матвей Степанович Мочалов, восемнадцати лет, ученик, русский, неженатый, третий сын первого сына, ты готов ради любви пострадать и попутешествовать. Правильно? — строго спросил я и, дождавшись робкого согласия, продолжил: — и откуда это в тебе? В твоей библиотечной карточке — учебники и паутина. По литературе ты все еще на третьем уровне, а вот карточка на телевиденье распухла. И откуда же у тебя эта фигня в голове? А?

Пациент заметно занервничал, но проблеял о том, что любовь это великая сила, которая меняет людей, двигает континенты и рождает галактики. Я такие ситуации не люблю. Большинство моих клиентов дети и подростки, а они прямые как рельсы. Хотят они этого или нет, но все они просто огромный набор стереотипов и готовых моделей поведения, с редкими и, честно признаться, хиленькими ростками индивидуальности. Нет-нет, встречаются и уникумы, и откровенные отморозки, но и они действуют по схеме, по своей особенной схеме. Главное в моей профессии эту схему раскусить, а дальше уже техника. И скажу без ложной скромности в этом деле, за двадцать лет службы, я стал настоящим мастером. И научился такие загадки не любить. По многим причинам, но главное потому, что любая нестыковка и шероховатость — серьезные проблемы, решать которые приходиться мне.

— Знаешь, сколько я уже работаю, Матвей? — спросил я, вытаскивая из дела аттестат. - Двадцать лет. Если все любовные истории, которые я вел, сложить в одну стопку, то она будет высотой с Эверест. И знаешь, что я давно уже понял? Сам понял, а не зазубрил параграфы из книг, пособий и рекомендаций? Хотя и там написано то же самое. Любовь, она больше всего страдает не от этих самых испытаний и прочих передряг, нет. Самые опасные для неё вещи это быт, привычки и социальная среда. А теперь, давай, вас сравним. Твой аттестат. Литература, как уже говорил, — третий уровень, математика — четвертый, химия — третий, физика — четвертый. Физическое развитие — шестой, футболист.

— Это просто увлечение... — промямлил он.

— Да уж понятно, что профессиональный спортсмен из тебя не выйдет уже, — усмехнулся я, откладывая аттестат в сторону. — В общем — мой вывод. В восемнадцать лет из тебя сформировалась посредственная личность, банальный потребитель благ. У тебя есть еще маленькие шансы подняться над серой массой, но, по большому счету, ты уже опоздал. Даже если ты порвешь себе жопу на мальтийский крест, всегда будет кто-то, успевший сделать то, о чем ты только задумался. Тебе прямая дорога в офис, на завод, в магазин. Или как твои родители — на субсидии и дотации. И самое главное. Этика семейной жизни — второй уровень. Тебе общество не советует даже фильмы с красным квадратом смотреть и мастурбировать, не говоря уже о том, чтобы трахаться и детей делать.

— Это же исключительно рекомендации. У нас свободная страна, вы все равно запретить не сможете!

Я плечами пожал.

— Не смогу. Даже уговаривать не буду. Трахайся на здоровье, раз член вырос. Дело тут в другом...

Я открыл ящик стола и достал оттуда карточку еще одного аттестата, Наташиного, и потряс им перед его носом.

— Вот Наташа. Посмотрим на уровни. Семь, семь, восемь, семь и так далее. Музыка — восемь, спорт — восемь. В четырнадцать лет! А университетский минимум уже готов! Всесторонне развитая личность, хоть сейчас на плакат и на центральное телевиденье. И, в отличие от тебя, по семейной жизни она уже на пятом уровне. Она готовая мать, и только из-за возраста на шестой уровень не перешла. У вас совершенно нет точек соприкосновения. Вы на разных плоскостях бытия. Прекратиться ваш гормональный взрыв, и что вы будете делать? Она будет жить среди элиты, ходить в театры, заниматься наукой, управлять государством, а ты — набьешь себе пузо, нажрешься пивом и сядешь смотреть очередное телешоу для дебилов? Вот тут ваша любовь и кончится. Пшык, а не любовь.

— Оно не обязательно только так бывает! — возмутился красный Матвей. — История знает примеры любви, которая ломает на своем пути все преграды, даже те, которые созданы обществом. И сейчас в вашей блядской утопии, множество женщин и мужчин отбрасывают условности и... это...— бедняга от напряжения извилин даже забыл свою речь. — И соединяются, так как им велит сердце, а не ваша галимая образовательная карточка.

Я только головой покачал.

— Я тут тебе штраф за мат пока выпишу. А тебе советую подумать, чем обычно заканчивают такие пары. Раз уж ты у нас несколько оппозиционных взглядов, — произнес я, оформляя общественное порицание. — В партию какую-то еще не вступил?

— Нормально заканчивают, живут, не умер никто.

— Пойми же, это быдлу достаточно: живут и живут. Они счастливы, когда кусок колбасы в одной руке, а пульт в другой. А такие, как Наташа, окунуться в такое счастье как ты, а потом выныривают, оглядываются и видят, что живут в дерьме, в цепях собственной нереализации, шансы все свои проебали, а ровесники, которые были не такими способными, пробились и теперь им не нужна еще одна девочка, которая когда-то подавала большие надежды. И пустится она тогда во все тяжкие, жизнь свою устраивая. А ты будешь сидеть на диване, яйца свои чесать.

Я замолчал. Парень тоже молчал, опустив глаза.

— Что молчишь? — спросил я.

— Это все потому, господин Мотыжкин, что общество у нас это стонет под игом нашей образовательной системы, которое больше внимания уделяет результатам тестов и экзаменов, а не человеку с его душой и устремлениями.

— О! — обрадовался я. — Так ты у нас, оказывается политически грамотный!

Если откровенно, то сушить себе мозги о Наташке и её ухажере я не должен. Не в моей они компетенции. Тут в чем вопрос? Наташка-то, хочешь, не хочешь, а малолетка. Какой бы высокий уровень по семейной этике она не получила, но, застав её, целующуюся с парнем, я просто обязан был пресечь безобразие, составить протокол и сообщить о случившемся их кураторам. Вот и все. Они уже там должны разбираться со всякими любовями и сексами. Самому копаться в таких мелочах... Все же я из тех, кого называют важняками, да еще и специалист по тому, что мы называем особыми случаями. Даже странный этот Матвей, с неясной мотивировкой и психологической реакцией, не попал бы ко мне в рабочую папку. Он странный, да. Но недостаточно опасный, слушает глупых политиков, но до настоящей социопатии еще не докатился и вряд ли докатится. Характер не тот: жидковат он, жидковат.

Я вот помню, когда сам молодым был, увлекался всеми этими теориями о разрушении тоталитарного строя всеобщего среднего образования. Там и с мамой Наташи познакомился, Тамарой. Её тогда все Царицей Тамарой называли, или Царой. Мне тогда пятнадцать было, а она на год меня старше. На заседании контрактно-анархистской партии сам её, каюсь, затянул. Мы с ней на олимпиаде познакомились, не районной, а всемирной. Она в том году у нас проходила. Я по литературе страну представлял, а она по медицине. Там и предложил со мной пойти на заседание ячейки. Пофорсить решил. Посмотри, цыпа, на меня, я крут! А на деле чухня, как водится, получилась. Салажонком я ей показался, как перьями не трусил. Там, в партии, собирались разные люди, с разным интеллектуальным уровнем, потенциалом, но в основном молодые, громкие, энергичные энтузиасты. Мы тогда верили, что мир погряз в системе как в дерьме, а к каждому из нас тянутся стальные щупальца образования и крепко держат нас за яйца. Казалось, достаточно освободиться и отказаться от глупых условностей, и мир станет сразу чище, свободней, правильней. Что пора уже каждому подписаться под общественным контрактом. Ведь это же хреново, что одни чуть ли не с рождения обеспеченны лучшими условиями для раскрытия своих способностей, правда? Это же не справедливо, что дети ученых, политиков, миллионеров быстрей проходят на следующий уровень, чем дети простых трудяг, которые не могу обеспечить отпрысков репетиторами и индивидуальной программой? Хрень же, что одним надо преодолевать сопротивление среды, чтобы получать знания, а у других дома говорят на трех языках? Тогда я считал это ужасно не справедливым. И не я один. Нас было много, мы были разные, ходили в порванных джинсах и рубашках с разноцветными заплатками, в длинные косы заплетали пластмассовые веревочки. Сейчас я бы сказал, что 'золотая молодежь' вознаграждение общества их успешным отцам и матерям за прошлые успехи, образовательный капитал так сказать. Никто же не мешает Васе Пупкину из районного центра подготовиться, скачать нужные учебники и перейти на следующий уровень, написать поэму, пробежать быстрее всех сто метров. Более того, многие так и поступают. Вот та же Наташка... А уж потом он своим трудом и своими талантами заработает своим детям на репетитора, личного тренера и специальные курсы. А всех подряд все равно не сделать умными и счастливыми. Хоть тресни.

С нами как получилось? Контрактно-анархистская партия победила. Смогла убедить всех, что образование должно даваться не на основе всеобщего принуждения, а общественного контракта, а там хочешь — подписывай, не хочешь — в леса иди жить... Что-то изменилось? Да не хера! Теперь-то, конечно, никто не может запретить трахаться с кем попало. Во времена моей юности Матвей получил бы судебное решение: не подходить к Наташе ближе, чем на сто метров, пока его уровень образования не будет ей соответствовать. А мы теперь вынуждены ограничиваться рекомендациями, уговорами, психологическими вывертами, что не так эффективно, как полицейский надзор. Безусловно, и тогда грозное судебное постановление было скорее красивым жестом, недействующей реально нормой, оставшейся со времён совсем темных веков. Случаев, когда власти вмешивались в народные амуры, было ничтожно мало. Мы, в партии с ними носились, описывали, тиражировали в интернете, а в конце года издавали специальный сборник со смешным названием 'Ужасы режима' или 'Убитая любовь'. А может 'Попранная любовь', хз. Вот уж... Суть вы поняли. Вспоминая эти истории, понимаешь, что в большинстве случаев: любовь, которую мы с таким усердием защищали, принимала какие-то странные патологические формы, которые сейчас стараются зафиксировать в специальных лечебных заведениях с упором на антидепрессанты и человеколюбие. Так что боролись мы с какими-то глупыми частностями. Вот примерно так благородные коммунисты боролись с деньгами. Яростно, дерзко и безрезультатно.

123456

↓ Содержание ↓