Имя твоего врага

Интерлюдия 1. Время разбрасывать камни

— Почему ты его не убил? — спросил мягкий женский голос, странно посвистывая на согласных.

— Время разбрасывать камни, дорогая... — ответил мужской голос, спокойный и властный. — Неужели сама не догадываешься?

— Я много о чем догадываюсь... "дорогой", — многозначительно ответила Она. — И, кстати, в твоем случае камни больше похожи на горы. Так что кончай строить из себя мистера таинственность и расскажи мне, почему я не должна немедленно перерезать ему горло.

— Ай-яй, кто-то сегодня встал не с той ноги, верно? — насмешливо спросил Он. Ответа не последовало и спустя пару мгновений голос продолжил: — Неужели ты не чувствуешь в нем эту силу? Огромную, по меркам смертных... да и бессмертных тоже. Разве не знаешь, что он только что уничтожил целый мир? Превратил его в безжизненную пустыню, даже несмотря на вмешательство божественных сущностей?

— И вот именно поэтому я спрашиваю тебя — почему он еще жив?

— Разве ты не чувствуешь в нем тот особый склад характера, что превращает обычных людей в... нечто большее? — будто не слыша собеседницу, продолжал мужчина. — Разве не видишь в нем ярость, бескомпромиссность, упорство? Силу воли, в конце концов? Светлую, яркую душу, пусть и порядком запачкавшуюся в нашем жестоком мире?

— Вижу, — настороженно подтвердила женщина. — И что?

— Разве не узнаешь в нем... себя?

На долгое время воцарилось молчание. Каждый думал о своем, кто вспоминая свою жизнь, а кто — просто рассматривая распростертое между собеседниками тело.

— Убить его было бы слишком просто, — продолжил Он. — Да в этом и нет необходимости. Дай ему шанс. Дай ему всего один шанс, я обещаю, он не подведет и...

— Мы будем не одни, — закончила Она, откидывая прядь черных как смоль волос с лица человека. — Твоя жена знает?

— Пока нет. И не рассказывай ей, прошу... Иначе ее мягкое сердце все испортит.

И вновь мужчина и женщина на долгое время замолчали.

— Хорошо, — наконец сказала Она. — Но просто так мы его отсюда не отпустим.

— Само собой, — согласился Он. — Лишим сил, на время. Отгородим от него это отродье Хаоса, что исковеркало ему жизнь, дадим вздохнуть свободно. Подберем для него подходящий мир. Он справится.

— Я надеюсь. Потому что если ты ошибся, я убью сначала его, а затем и тебя.

Угроза осталась без ответа. Странный разговор где-то на границе реальности прервался так же резко, как и начался, потому что обладатель мужского голоса уже давно забыл значение слова "страх". Как, впрочем, и слова "ошибка".

Дориан Черное Пламя, Драконья Погибель, Чума Эльфов и прочие не слишком лестные эпитеты медленно покачивался в воздухе, отказываясь приходить в сознание.

Его ждала новая жизнь. Без черной сущности, годами калечащей его личность. Без всепоглощающего желания уничтожить каждого, кто осмелится перечить и без жажды власти.

Его ждала новая жизнь, полная лишений и испытаний, страха и ярости, ненависти и надежды.

Но он со всем справится, ведь так сказал бестелесный голос на краю мироздания. Тот самый голос, чьи слова всегда оказываются истиной. Просто потому, что его воля и есть истина.

Глава 1. Меченный злом

Бывает так, что что-то или кто-то

заставляют нас творить ужасные вещи.

Годами мы, не в силах противиться обстоятельствам

или чужой воле, несем в этот мир зло.

Но вот обстоятельства пропадают,

чужой воле мы становимся не нужны...

Возникает вопрос: что же дальше?..

— Вам плохо, дяденька? — мальчишка склонился над неподвижным телом, лежащим у края дороги, потеребив его за плечо.

— Пойдем, Лесс, самим жрать нечего, — попытался унять приступ беспричинной детской доброты бородатый, одетый в обноски мужчина.

— Маая будет рада новому постояльцу, — возразил мальчишка, продолжая трясти мужчину за плечо. — Холфа неделю назад забрали жрецы, а кому-то надо готовить в ночлежке... Ну пожалуйста, Т'хар!

Пару мгновений мужчина молчал, обдумывая слова Лесса, а потом махнул рукой:

— Тогда буди, тащить я его не буду.

На то, чтобы разбудить беднягу, потребовалось еще несколько минут, пара шлепков по щекам и один полновесный пинок по ребрам. Нищий бродяга что-то неразборчиво промычал и попытался снова заснуть, но разозлившийся Т'хар вздернул его на ноги и гаркнул в лицо:

— Проснулся, пьяный идиот!

Удивительно, но крик сработал куда лучше физических "пробудителей". Мужчина открыл глаза, посмотрев в которые Т'хар рефлекторно отпустил его и сделал два шага назад. Впоследствии он и сам себе не смог внятно объяснить — что же его так напугало в очередном алкаше, коих немало на улицах Алтара? Все мысли и размышления по этому поводу рано или поздно превращались в краткое и очень емкое слово "волк", к которому так и хотелось прибавить "одиночка". Осталось непонятным и то, что именно так напомнило ему этого зверя? Черные глубокие глаза с пляшущими в глубине желтыми отблесками фонарей? Густая копна черных же волос? Резкие, словно вытесанные из камня небрежными взмахами топора черты лица? Хищно раздувшиеся крылья ноздрей, мгновенно вобравшие и проанализировавшие все запахи? Трудно сказать... скорее всего — все сразу.

Впрочем, все это было пока неважно. А сейчас... спустя мгновение хищный зверь исчез, растворился, превратив жуткого, но по своему прекрасного хищника в человека с пустым взглядом, припорошенными пеплом волосами и прожженной в нескольких местах одежде.

Т'хар, разозленный приступом непонятного ему страха, отвесил мужчине подзатыльник, а затем грубо вытолкнул его вперед, буркнув:

— Ты пойдешь с нами.

Дориан Черное Пламя, Повелитель, Император Мира и прочая, покорно поплелся вперед, не поднимая глаз от мостовой, и только в глубине черных глаз тлел тихий огонек первозданного Мрака, плененного в хрупкой человеческой оболочке...

— Я не вечно буду жить у тетушки Мааи! — доверительным шепотом поведал Лесс, чистивший котлы вместе с Дорианом. — Скоплю немного денег, пойду учиться к жрецам и больше никогда не буду никем!

Дориан улыбнулся, что и раньше было редкостью, а в последние несколько лет вообще казалось невозможным.

Восстановление шло медленно. Он ощущал себя куклой, годами двигающейся по воле десятка тонких веревочек, которые, подчиняясь умелым пальцам кукловода, вели ее по жизни. А сейчас веревочки оборвались и искусно выточенная из дерева фигурка тут же рухнула на землю, не в силах пошевелить ни одним суставом и безмолвно недоумевающей, куда делись все силы.

То, что раньше побуждало бороться, жить, добиваться своего пропало, растворилось, оставив своего носителя в одиночестве, неспособным сделать выбор даже между хлебом и молоком.

Он походил на человека, переломавшего в нескольких местах ноги и теперь, по мере сращивания переломов, заново учившегося ходить. Неловкие шаги, подворачивающиеся ноги, атрофировавшиеся мышцы... и боль, сопровождающая каждый шаг или даже его попытку.

На прошлой неделе он вспомнил, что это такое — улыбка. Сначала — просто скопировал выражение лица Лесса, когда он рассказывал какую-то историю, и только потом вспомнил, что оно означает... Радость, смех, тепло...

— А окончив школу, я сам могу стать жрецом! — заливался соловьем мальчишка, сверкая отражением открывающихся перед ним перспектив в карих глазах. — А жрецов все уважают! И боятся...

Доронтор снова молча улыбнулся, но уже скорее озадачено. Лесс настолько походил на него самого в этом возрасте, что становилось не по себе. Даже план тот же...

— А еще есть девушка, Кара... Когда я поднимусь на ноги, я заберу ее отсюда!

Бывший император, а теперь обыкновенный нищий удивленно покосился на мальчишку.

— Все маленькие мальчики, выросшие на улице, мечтают об одном и того же... — тихо сказал он, ни к кому, в принципе, не обращаясь. — Однажды вырасти, стать большими и сильными, а затем спасти маленькую девочку от цепкой хватки нищеты...

— Дядя Дор? — переспросил Лесс.

— Ничего, — улыбнулся нищий, тряхнув головой и отгоняя воспоминания. — У тебя все получится.

— Хватит болтать! — одернул собеседников скрипучий голос тетушки Мааи. — Худший работник месяца будет отдан жрецам!

В столовой ночлежки, служащей по совместительству и кухней, и всем остальным, мгновенно воцарилась тишина. Казалось, обитатели городского дна даже дышать перестали — лечь на алтарь во имя очередного жреческого праздника не хотелось никому.

Дориан же молча продолжил чистить котлы. С тех пор, как за его спиной закрылся межмировой портал, его ничего не могло взволновать. Черное Пламя ушло и жизнь незадачливого императора мгновенно потеряла всякий смысл. С глаз словно спала пелена, открывая истинную природу его бестелесного попутчика. Теперь он каждую ночь, пугая соседей, просыпался с криками от видений того, что успел натворить. Многомиллионные города, в которых теперь хозяйничал лишь ветер да невесть откуда набежавшие крысы, выжженные дотла леса, сровненные с землей горы... Миллиарды жизней. Целые народы, нации, расы...

Он, ведомый безумием Черного Пламени, уничтожил целый мир. А теперь, словно справедливость наконец решила вспомнить о своих обязанностях, моет посуду за тремя десятками вонючих нищих и, скорее всего, закончит жизнь в какой-нибудь канаве, зарезанный за пару медяков. При таком раскладе перспектива лечь на алтарь казалась наилучшим вариантом, — по крайней мере, накормят от пуза и дадут помыться.

— Я закончил, Матушка,— тихо произнес Доронтор, подходя к владелице Ночного двора. — Я должен сделать что-то еще?

— Нет, все... — пробормотала толстушка, держащая своих своенравных подопечных в ежовых рукавицах, но опасающаяся смотреть нищему в глаза. В ночлежке ходили слухи, что странный, равнодушный ко всему бездомный проклят и, если смотреть в эти бездонные черные глаза больше трех секунд, — проклятье перейдет и на тебя. Матушка в это не особо верила, но, обладая большим жизненным опытом, предпочитала не рисковать зря. — Иди, отдыхай...

И он пошел. Не задавая вопросов, не радуясь долгожданному отдыху, даже не взглянув ни в сторону азартно режущихся в кости на щелбаны, ни на пару оборванцев, приканчивающих пузатую бутылку самогона, — лишь вяло кивнув устроившемуся рядом Лессу.

— Что будет завтра — неважно. Что было сегодня — не имеет значения... — услышал он краем уха шепот одного из пьянчуг, склонившегося к уху своего событульника и вздрогнул, — возникло ощущение, что оборванец прочитал его мысли. — Утром Менорес все равно откроет свою лавку ровно в семь утра. Я спрятал кинжал здесь, в ночлежке... Завтра будем гулять!

"Что будет завтра — неважно. Что было сегодня — не имеет значения..." — повторил Дориан, уже забыв про планируемое ограбление. — "До чего же ты прав..."

Вскоре он уснул, крепко сжимая в кулаке простой бронзовый медальон и опровергая этим сам себя. За эту безделушку он вполне мог бы выручить с десяток медяков (а, если повезет, и половину серебрушки) и в кои-то веки сытно поесть. Любой из его товарищей по несчастью поступил бы так не раздумывая и плевать бы ему было, что это последнее, что осталось от его любимой, пожертвовавшей ради тебя всем, что это единственное, что не дало тебя полностью раствориться в кровавом безумии свалившейся на тебя власти.

Что стоят воспоминания, когда тебе нечего есть? Для большинства — ничего. Вот только если у тебя нет ничего кроме памяти, даже простая бронзовая игрушка подчас становится бесценной.

Сегодня, впервые за долгое время, он спал спокойно. Его не мучили образы пустых городов, не выкрикивали проклятья убитые им люди и нелюди, не рвал душу рев пламени, в котором погиб Вечный Лес. Ему не снилось ничего — и уже одно это было благословением.

Пробуждение было привычным. Кто-то, скорее всего, Т'хар, по каким-то только ему известным причинам ненавидящий Дориана, заехал ему ботинком под ребра.

Дориан открыл глаза и привычно съежился, ожидая повторного удара. Однако его не последовало. Вместо этого он услышал тихий шепот:

— Вставай, идиот! Жрецы здесь!

Тихо радуясь про себя, нищий поднялся на ноги и огляделся. Ночлежка замерла, ее сломленные жизнью обитатели прижались к стенам и, казалось, даже не дышали. В центре образовавшейся пустоты стояли трое холеных мужчин с высокомерными лицами, закутанные в разноцветные мантии, а перед ними, согнувшись пополам, замерла Матушка.

— Хватит, дочь моя, — равнодушно бросил один из жрецов, отстраненно оглядывающий обитателей городского дна. Его взгляд скользнул по Дориану, скользнул и... вернулся.

Нищий не дрожал, не прятал глаза и не потел, трясясь за свою шкуру. И, будь жрец чуть более внимателен и чуть менее высокомерен, он бы заметил, как в глубине темно-карих, почти черных глаз шевельнулся комок первозданного мрака, будто зверь, готовящийся к прыжку.

— Кто этот наглец? — процедил он, подходя вплотную к Дориану и с интересом рассматривая безумца, посмевшего не боятся посланника богов.

— Он зовет себя Дориан, — хрипло ответила Матушка, вытирая выступивший на лбу пот, — для женщины ее комплекции согнуться в поклоне — сродни подвигу. — Местный юродивый. Почти не говорит, ничего не помнит и ни на что не реагирует.

— Безумцы угодны богам, — кивнул жрец. — Он пойдет со мной, — по ночлежке пронесся протяжный вздох облегчения, — жрецы нашли свою жертву, следовательно, всем остальным ничего не угрожает. — Но День Светлых Богов заслуживает большего, чем один вонючий нищий...

— Но вы всегда забирали только одного для своих ритуалов, — испуганно пролепетала Матушка. Еще бы, — если только ее заведению так повезет, о славе самого большого приюта нищих можно будет забыть. Как и о небольшом, но постоянном ручейке денег, взимаемых с "постояльцев".

— Ты будешь спорить со мной, женщина? — казалось, с удивлением спросил "сборщик налогов", не отрывая глаз от лица Дориана.

— Нет, господин... — опомнилась Матушка, вновь сгибаясь в поклоне. — Воля богов священна для смертных.

— То-то же... — жрец наконец отвернулся от Дориана и обвел взглядом вновь затаившую дыхание ночлежку. — Как тебя зовут, юноша?

— Лесс... — пролепетал мальчонка, чувствуя, как еще секунду назад бешено колотящееся сердце запнулось и рухнуло куда-то в район пяток.

— Тебе выпала великая честь, Лесс! — растянул губы в улыбке служитель богов. Казалось, он и сам верил в то, что говорил.

— Тогда почему же ты сам не ляжешь на алтарь, ничтожество? — тихо произнес за его спиной хриплый голос.

Ночлежка в очередной раз замерла, на сей раз — вся, включая Матушку и троих жрецов. Каждый, кому не повезло сегодня оказаться в этом, затерянном где-то в глубине городских трущоб месте, ощутил странное, но откровенно пугающее прикосновение к затылку. Холодное, липкое касание Смерти.

— Великая честь... — продолжал говорить Дориан, с каждым словом повышая голос. — Милосердные, всемогущие боги, трижды в год проливающие реки крови на своих алтарях. Мудрые, добрые жрецы, трижды в год набирающие в золотые чаши горячую кровь невиновных и выпивающие ее под грохот священных гимнов...