Рожденный верой

— Давай!

Юноша размахнулся и опустил тяжелый молот на раскаленную полосу металла. Ярко красная поверхность заискрилась. Молот отскочил обратно, сильно ударив по мокрым от пота ладоням.

— Еще раз!

Новый удар. Искры усеяли на землю, иногда они попадали на штаны из плотной ткани. Молот дернулся, когда пальцы едва не разжались. Было больно. Мозоли на ладонях словно пылали, пот залил глаза и тонкими ручейками стекал в рот.

— Сильнее, чтоб тебя!

Замах. Мышцы плеча свело судорогой. Молот казался невозможно тяжелым и так и норовил утянуть за собой незадачливого парня. Новый удар, и теперь он уже не смог удержать орудие труда. Молот выпал из ослабевших пальцев и рухнул всего в нескольких сантиметрах от ноги мастера.

— Да что ж это такое?!

Кузнец одной рукой подхватил молот и сердито поглядел на юношу. Последний удар вышел не только слабым, но и неуклюжим настолько, что мужчина едва сдерживал ругательства.

— Что такое? Опять устал?

— Руки, — промямлил юноша, пытаясь прийти в себя. Его кожа буквально горела от нестерпимого жара десятка печей. Он хотел уйти отсюда, хотел выпить воды или даже окунуться в озеро. Все что угодно, лишь бы убраться подальше рот этого нестерпимого жара.

— Руки? О великий Червь! Парень, ты безнадежен. Только посмотри на себя.

— Я... Я не могу...

Его вырвало. Юноша сложился пополам, пока его желудок извергал свое содержимое на землю.

— Твою мать! Хензен, помоги ему. Вынеси его отсюда, пока он все не изгадил здесь.

— Все сделаю.

Чьи-то сильные руки подхватили уношу и вынесли на улицу. Свежий воздух был подобен благословлению. Он придал юноше сил, выветрил из головы всю ту тупую боль, что давно истязала его. Мужчина бросил его на землю и с размаху окатил ведром ледяной воды. Юноша вскричал, когда холод пробрался в его легкие, причинив сильную боль.

— Не дергайся ты, сейчас станет легче.

За первым ведром последовало второе. Его он перенес гораздо легче и теперь, распластавшись в грязи, просто пытался сообразить, что же ему делать дальше. Мастер Монор явно не разрешит ему сегодня вернуться в кузницу — да и у него самого не было никакого желания продолжать работу, — а родители явно будут не в восторге от того, что их сан опять не выдержал семичасовой работы.

Хензен склонился над парнем и помог ему подняться.

— Давай, ты не можешь весь день валяться в грязи. Монор не позволит тебе распугивать клиентов, — весело подмигнул мужчина, приставляя собеседника к стенке. — Ну-ка расставь руки!

Еще одно ведро воды — теперь уже чтобы сбить прилипшую грязь и мусор.

— Вот так получше будет.

— Спасибо, — еле слышно пробормотал юноша, жадно слизывая с растрескавшихся губ прохладные капли. — Спасибо, Хензен.

— Да ладно тебе, никаких проблем.

Юноша отошел в сторону, сел на грубо сколоченную лавку и оперся локтями о колени. Хензен встал рядом, не решаясь опустить свое грузное тело на и без того едва державшуюся лавку.

— Послушай, ну что ты тут забыл? Это же явно не твое, а ожидать от Монора поддержки просто бесполезно. Еще два, три раза и все — он выставит тебя отсюда, даже не поморщившись.

— Родители хотят, чтобы я стал подмастерьем. А если ослушаюсь, то они заставят меня работать на пашне. А там будет еще хуже.

— Да уж, не повезло.

Хензен немного помолчал, прежде чем из кузницы донеслись крики приветствия очередного клиента.

— Ладно, мне пора работать. Иди домой, отдохни, поговори с родителями. А если захочешь, то приходи завтра. Знаю, что у тебя выходной, но Монор уедет в город с готовыми подковами для армии, поэтому сможешь как следует поупражняться в работе.

— Хорошо, я приду, — юноша поднялся на ноги, руки его все еще дрожали от перенапряжения. — До завтра, Хензен.

— До завтра, Сиптуаг.

* * *

Сиптуаг вернулся домой уже вечером, решив подольше погулять по городу. Отец его был торговцем, и обычно задерживался до самой ночи, упорно обслуживая даже самого позднего клиента; мать — настоятельница Храма великого Червя, считавшегося покровителем торговцев и крестьян. Червь огибал мир под землей, постоянно разрыхляя ее, чтобы людям было легче сажать и сеять, а также выбирался на поверхность и прокладывал новые маршруты для торговцев. Так ему говорила мать.

Сиптуаг прошел через несколько картин, на которых было изображено существо невиданных размеров, огибавшее целые страны, острова и континенты. Также на тумбочке стояла массивная статуэтка из бронзы, которую юноша люто ненавидел. Ненавидел по той простой причине, что она была уродлива. Слишком уродлива для нее, прекрасна для матери. Отец относился к вере жены немного скептически, но никогда не позволял себе проявить неуважения к богу. Тем более что этот Червь был тем, кто должен был помогать ему.

Сиптуаг отвернулся от статуэтке и поднялся на второй этаж, где располагалась большая кладовка и маленькая спальня, в которой он как раз таки и жил. Забавно, ему отвели куда меньшую площадь для жилья, чем для кладовки с иконами и образами.

Юноша открыл дверь, улегся на кровать и закрыл глаза. Его тело все еще нещадно болело, а ему безумно хотелось спать. Завтра он должен был отдыхать — так условились его отец с Монором, когда юношу отдавали в помощники кузнецу, — но Хензен предложил ему попрактиковаться. От такой возможности нельзя было отказываться, тем более подмастерье был куда более добрым учителем, чем его начальник.

Дверь в комнату Сиптуага открылась, внутрь зашла мать с лампой. Юноша удивленно поднялся. За окном уже давно стемнело, по улицам ходили фонарщики, разжигая пламя в немногочисленных фонарях. Неужели он заснул?!

— Сиптуаг? Ты спишь?

— Нет, мама.

Женщина присела на кровать, поставила лампу на табурет и обняла руки сына:

— Пойдем вниз, отец скоро вернется, а нам еще нужно подготовиться к молитве.

— Хорошо, сейчас спущусь.

Мать ушла, а Сиптуаг еще долго смотрел в потолок. Молитва. Как же он ненавидел это. Возносить хвалы Червю, оставлять ему кусок хлеба на алтаре. Как могли люди возвеличивать того, кого не видел ни один человек? Не единая живая душа не видела Червя, так чем же он заслужил их молитвы? Сиптуаг ударил кулаком по кровати, осознавая, насколько ему противна сама мысль о том, чтобы поклоняться этому богу. Нет, не богу. Червяк не может быть богом. Змея, волк, конь, но не червяк.

— Сиптуаг, ты спускаешься?

Спуститься? Спуститься сейчас лишь для того, чтобы восхвалить червяка? Не Червя, а червяка!

— Сиптуаг!

Спуститься? А как иначе? Мог ли он противиться воле родителей? Они кормили его, поили, давали кров и теплую одежду. Ему было всего четырнадцать лет, что он мог сделать сам в эти годы?

— Сиптуаг, немедленно спускайся!

Юноша поднялся, облизнул губы.

— Иду, мама.

"Поклоняться червяку, что за дикость" — пронеслось в его голове.

* * *

— Давай скорее, мы должны спешить в Храм, пока мать не начала службу без нас.

— Я почти собрался.

Сиптуаг натянул на себя рубашку, поправил светлые волосы и спустился по лестнице. Его отец уже стоял на выходе, потрясывая массивным кулаком.

— Я же говорил, чтобы ты подготовился заранее! Говорил?!

— Я и собрался...

Сильный подзатыльник заставил юношу умолкнуть на полуслове. Отец наклонился, так что его лицо угрожающе нависло над мальчиком.

— Не смей спорить с отцом, мальчишка! — тихо прорычал он. — Бери вещи и выходи из дома.

Сиптуаг молча кивнул, подхватил с пола кожаный мешок с подношениями богу и выбежал на улицу. Стоял жаркий день, по лицу мальчика сбежала капелька пота, затерявшись где-то в районе горла. Ему следовало бы одеться легче, но в храм не пускают в чем попало. Однако ему так хотелось стянуть с себя эти тяжелые, плотные штаны и рубаху...

— Пойдем давай.

Отец обогнул сына и быстрым шагом устремился вверх по улице. Сиптуаг припустил следом, при этом постоянно поправляя мешок на спине, который так и норовил сорваться с плеча. Они шли больше часа, постоянно натыкаясь на знакомых его отца, которые непременно останавливались для приветствий. Люди любили высокого мужчину, который всегда дожидался своих постоянных покупателей вне зависимости от того, насколько они задерживались. Мужчины обменивались рукопожатиями, шутками, обнимались и расходились. У отца было много друзей, а вот Сиптуага люди не замечали.

Юноша робко улыбался, кланялся, иногда даже помогал с переноской вещей, но никто ему даже не улыбнулся. И проблема была не в том, что Сиптуаг был некрасивым или отталкивающим, все дело было в его матери. А точнее в том, чем она занималась.

У Сиптуага не был друзей, потому что это запрещал великий Червь: дети настоятельниц не могли дружить ни с кем, если они не входят в число прислужников Храма. Если его мать или сам Сиптуаг нарушат этот запрет, то его семье грозили отречение. Никто не подаст им руки, не предложит воды, не продаст еды. Их будут мучить и истязать, пока они не заслужат прощения. И именно по этой причине Сиптуаг был одинок.

И он ненавидел это. Ненавидел одиночество, ненавидел эту проклятую религию. Ненавидел родителей.

Так банально. Многие его сверстники мечтали бы иметь таких отца и мать. У них есть хороший дом, приличная одежда, денег им хватало на все, чего только они могли пожелать, а люди просто-таки ломились к ним в гости. А Сиптуаг ненавидел это. И ненависть его усиливалась с каждым годом.

Храм был большим. Самым большим из тех, что стояли в черте города. Королевство не имело какой-либо одной четкой религиозной направленности, поэтому соперничающие храмы могли располагаться едва ли не на одной улице. Но Храм Червя несомненно был самым крупным и красивым.

Сиптуаг с отцом прошли мимо мелких торгашей и артистов, которых так ненавидели служители храма, но которые привлекали немало народу, и подошли в едва заметной двери сбоку от основных ворот, где уже собралась настоящая толпа.

Отец трижды ударил кулаком по темному дереву, послышался скрип, дверь отворилась. Перед ними стоял низкорослый послушник, в руках его был сжат посох из золота, что оказался в два раза выше его собственного роста.

— Могу я вам помочь?

— Я принес дары, подношения и реликвии. Позови Розальду.

— Она сейчас занята, господин. Однако я могу принять эти вещи.

— Я сказал, позови ее! Она — моя жена и я могу попросить ее вышвырнуть тебя отсюда в любой момент, — рыкнул отец Сиптуага. — А могу и похвалить тебя за расторопность, — тут же смилостивился мужчина.

— Я немедля схожу за настоятельницей. Обождите немного.

Дверь так и осталась открытой — отец Сиптуага подпер ее, всем своим видом показывая, что легче сдвинуть хребет, чем его, — изнутри потек ужасающий запах благовоний, от которых юноша едва не зашелся кашлем.

Вскоре подошла мать, прислужник следовал в пяти шагах позади нее.

— Ну, наконец-то! Я уж думала, что придется начинать службу без них! Киселл, забери это и подготовь все для церемонии.

Послушник передал свой посох настоятельнице, взял у Сиптуага мешок и умчался по коридору.

— Я рада, что решили прийти сегодня. Сиптуаг, — мать резко повернула голову и сверху вниз посмотрела на своего сына, — сегодня тебе придется кое-что сделать. Не волнуйся, не переживай, иди уверенно и не наклоняй головы. И не сутулься ты так! Расправь плечи.

— А что я должен буду сделать?

— Это будет маленьким сюрпризом, — подмигнула мать, поцеловала мужа и заспешила по делам. — Мы скоро откроем ворота, будьте аккуратнее — сегодня пришло так много людей, что мы едва сможем вместить их всех.

— Мы будем аккуратны. Так ведь? — отец грозно посмотрел на Сиптуага, который кивнул и медленно побрел к воротам.

Храм открылся как раз тогда, когда толпа уже была готова начать неистовствовать. Створки ворот раздвинулись, в щель тут же хлынул тонкий ручеек людей. Они пробегали мимо блюда для даров, бросали в него серебряные монетки и шли дальше, стремясь оказаться как можно ближе к кафедре.

Сиптуаг шел прямо за отцом. Широкоплечий, высокий мужчина без труда прокладывал себе дорогу в этом балагане. Проходя мимо жертвенного блюда, отец бросил две монеты и поманил сына за собой.

— Постарайся не потеряться. Мать захочет, чтобы ты бы на виду.

— Это как?

— Просто будь рядом, хорошо? — скривившись ответил отец, вглядываясь в мужчину, что занял место за кафедрой.

Это был настоятель храма. Он был на одном уровне власти с матерью Сиптуага, что сейчас стояла по правую руку от священника. В руках ее был широкий кубок, украшенный драгоценными камнями и дивной резьбой. Сиптуаг вытянул шею, пытаясь высмотреть остальных священников и послушников, но не заметил ни одного. Почему мать и этот человек были единственными, кто присутствовал на церемонии? Он думал, что этот день был важен для храма и тут будет яблоку негде упасть от столпившихся священников. Юношу мало интересовало, какой же праздник так взбудоражил его родителей, но все равно он ничего не понимал. Быть может остальные выйдут потом?

— Друзья мои, сегодня великий день. Праведный день. Сегодня великий Червь углубляется в землю и начинает свою битву с Падшими богами. Сегодня наш повелитель покидает нас, но лишь затем, чтобы мы все продолжили жить. Он уйдет, но вернется. И тогда люди будут воспевать его победу, ибо он вновь спасет нас всех от неизмеримого зла!

Люди восхищенно вскрикивали, ахали, кто-то даже падал на руки товарищей. Священник распалялся все больше, рассказывая о том, какие преграды придется преодолеть великому Червю по дороге к врагу. Люди кричали, жестикулировали, сыпали благословениями и молитвами. А Сиптуаг стоял молча. Его ничуть не интересовало все это сборище людей, который верили в то, что Червь будет за них сражаться. Они и правда верили в то, что червяки сражаются за людей!

Сиптуаг покачал головой. Его окружали взрослые люди. Не пожилые, не наивные сверстники. Его окружали взрослые люди, готовые поверить в подобную чушь!

— И сегодня мы выбираем того, кто будет проводником нашего бога! Того, кто благословит нас, когда наш повелитель вернется. Этот человек будет возвышен, он будет разговаривать с самим Червем, а после станет его глашатаем. Его гласом в этом мире!

Люди рукоплескали священнику, а у Сиптуага закралось нехорошее предчувствие. Что там говорила его мать? Маленький сюрприз? Она же не думала всерьез, что...

— И это сын нашей настоятельницы! Сиптуаг, поднимись к нам!

Отец положил руку на плечо сына, толпа резко повернулась в его сторону, словно он сам вдруг оказался великим Червем.

— Иди вперед и прими дар матери, — тихо прошептал отец, слегка подталкивая его вперед. Но сделал он это незаметно, притворяясь, будто треплет за волосы любимого сына. — Давай!

Сиптуаг неохотно пошел вперед, толпа расступалась перед ним. Юноша подошел к священнику, который тут же набросил на его плечи парчу с золотыми и серебряными нитями. На ткани был виден какой-то рисунок, отдаленно напоминающий великого Червя.

Мужчина обнял его и зашептал на ухо:

1234