Рожденный верой

Рожденный верой

— Давай!

Юноша размахнулся и опустил тяжелый молот на раскаленную полосу металла. Ярко красная поверхность заискрилась. Молот отскочил обратно, сильно ударив по мокрым от пота ладоням.

— Еще раз!

Новый удар. Искры усеяли на землю, иногда они попадали на штаны из плотной ткани. Молот дернулся, когда пальцы едва не разжались. Было больно. Мозоли на ладонях словно пылали, пот залил глаза и тонкими ручейками стекал в рот.

— Сильнее, чтоб тебя!

Замах. Мышцы плеча свело судорогой. Молот казался невозможно тяжелым и так и норовил утянуть за собой незадачливого парня. Новый удар, и теперь он уже не смог удержать орудие труда. Молот выпал из ослабевших пальцев и рухнул всего в нескольких сантиметрах от ноги мастера.

— Да что ж это такое?!

Кузнец одной рукой подхватил молот и сердито поглядел на юношу. Последний удар вышел не только слабым, но и неуклюжим настолько, что мужчина едва сдерживал ругательства.

— Что такое? Опять устал?

— Руки, — промямлил юноша, пытаясь прийти в себя. Его кожа буквально горела от нестерпимого жара десятка печей. Он хотел уйти отсюда, хотел выпить воды или даже окунуться в озеро. Все что угодно, лишь бы убраться подальше рот этого нестерпимого жара.

— Руки? О великий Червь! Парень, ты безнадежен. Только посмотри на себя.

— Я... Я не могу...

Его вырвало. Юноша сложился пополам, пока его желудок извергал свое содержимое на землю.

— Твою мать! Хензен, помоги ему. Вынеси его отсюда, пока он все не изгадил здесь.

— Все сделаю.

Чьи-то сильные руки подхватили уношу и вынесли на улицу. Свежий воздух был подобен благословлению. Он придал юноше сил, выветрил из головы всю ту тупую боль, что давно истязала его. Мужчина бросил его на землю и с размаху окатил ведром ледяной воды. Юноша вскричал, когда холод пробрался в его легкие, причинив сильную боль.

— Не дергайся ты, сейчас станет легче.

За первым ведром последовало второе. Его он перенес гораздо легче и теперь, распластавшись в грязи, просто пытался сообразить, что же ему делать дальше. Мастер Монор явно не разрешит ему сегодня вернуться в кузницу — да и у него самого не было никакого желания продолжать работу, — а родители явно будут не в восторге от того, что их сан опять не выдержал семичасовой работы.

Хензен склонился над парнем и помог ему подняться.

— Давай, ты не можешь весь день валяться в грязи. Монор не позволит тебе распугивать клиентов, — весело подмигнул мужчина, приставляя собеседника к стенке. — Ну-ка расставь руки!

Еще одно ведро воды — теперь уже чтобы сбить прилипшую грязь и мусор.

— Вот так получше будет.

— Спасибо, — еле слышно пробормотал юноша, жадно слизывая с растрескавшихся губ прохладные капли. — Спасибо, Хензен.

— Да ладно тебе, никаких проблем.

Юноша отошел в сторону, сел на грубо сколоченную лавку и оперся локтями о колени. Хензен встал рядом, не решаясь опустить свое грузное тело на и без того едва державшуюся лавку.

— Послушай, ну что ты тут забыл? Это же явно не твое, а ожидать от Монора поддержки просто бесполезно. Еще два, три раза и все — он выставит тебя отсюда, даже не поморщившись.

— Родители хотят, чтобы я стал подмастерьем. А если ослушаюсь, то они заставят меня работать на пашне. А там будет еще хуже.

— Да уж, не повезло.

Хензен немного помолчал, прежде чем из кузницы донеслись крики приветствия очередного клиента.

— Ладно, мне пора работать. Иди домой, отдохни, поговори с родителями. А если захочешь, то приходи завтра. Знаю, что у тебя выходной, но Монор уедет в город с готовыми подковами для армии, поэтому сможешь как следует поупражняться в работе.

— Хорошо, я приду, — юноша поднялся на ноги, руки его все еще дрожали от перенапряжения. — До завтра, Хензен.

— До завтра, Сиптуаг.

* * *

Сиптуаг вернулся домой уже вечером, решив подольше погулять по городу. Отец его был торговцем, и обычно задерживался до самой ночи, упорно обслуживая даже самого позднего клиента; мать — настоятельница Храма великого Червя, считавшегося покровителем торговцев и крестьян. Червь огибал мир под землей, постоянно разрыхляя ее, чтобы людям было легче сажать и сеять, а также выбирался на поверхность и прокладывал новые маршруты для торговцев. Так ему говорила мать.

Сиптуаг прошел через несколько картин, на которых было изображено существо невиданных размеров, огибавшее целые страны, острова и континенты. Также на тумбочке стояла массивная статуэтка из бронзы, которую юноша люто ненавидел. Ненавидел по той простой причине, что она была уродлива. Слишком уродлива для нее, прекрасна для матери. Отец относился к вере жены немного скептически, но никогда не позволял себе проявить неуважения к богу. Тем более что этот Червь был тем, кто должен был помогать ему.

Сиптуаг отвернулся от статуэтке и поднялся на второй этаж, где располагалась большая кладовка и маленькая спальня, в которой он как раз таки и жил. Забавно, ему отвели куда меньшую площадь для жилья, чем для кладовки с иконами и образами.

Юноша открыл дверь, улегся на кровать и закрыл глаза. Его тело все еще нещадно болело, а ему безумно хотелось спать. Завтра он должен был отдыхать — так условились его отец с Монором, когда юношу отдавали в помощники кузнецу, — но Хензен предложил ему попрактиковаться. От такой возможности нельзя было отказываться, тем более подмастерье был куда более добрым учителем, чем его начальник.

Дверь в комнату Сиптуага открылась, внутрь зашла мать с лампой. Юноша удивленно поднялся. За окном уже давно стемнело, по улицам ходили фонарщики, разжигая пламя в немногочисленных фонарях. Неужели он заснул?!

— Сиптуаг? Ты спишь?

— Нет, мама.

Женщина присела на кровать, поставила лампу на табурет и обняла руки сына:

— Пойдем вниз, отец скоро вернется, а нам еще нужно подготовиться к молитве.

— Хорошо, сейчас спущусь.

Мать ушла, а Сиптуаг еще долго смотрел в потолок. Молитва. Как же он ненавидел это. Возносить хвалы Червю, оставлять ему кусок хлеба на алтаре. Как могли люди возвеличивать того, кого не видел ни один человек? Не единая живая душа не видела Червя, так чем же он заслужил их молитвы? Сиптуаг ударил кулаком по кровати, осознавая, насколько ему противна сама мысль о том, чтобы поклоняться этому богу. Нет, не богу. Червяк не может быть богом. Змея, волк, конь, но не червяк.

— Сиптуаг, ты спускаешься?

Спуститься? Спуститься сейчас лишь для того, чтобы восхвалить червяка? Не Червя, а червяка!

— Сиптуаг!

Спуститься? А как иначе? Мог ли он противиться воле родителей? Они кормили его, поили, давали кров и теплую одежду. Ему было всего четырнадцать лет, что он мог сделать сам в эти годы?

— Сиптуаг, немедленно спускайся!

Юноша поднялся, облизнул губы.

— Иду, мама.

"Поклоняться червяку, что за дикость" — пронеслось в его голове.

* * *

— Давай скорее, мы должны спешить в Храм, пока мать не начала службу без нас.

— Я почти собрался.

Сиптуаг натянул на себя рубашку, поправил светлые волосы и спустился по лестнице. Его отец уже стоял на выходе, потрясывая массивным кулаком.

— Я же говорил, чтобы ты подготовился заранее! Говорил?!

— Я и собрался...

Сильный подзатыльник заставил юношу умолкнуть на полуслове. Отец наклонился, так что его лицо угрожающе нависло над мальчиком.

— Не смей спорить с отцом, мальчишка! — тихо прорычал он. — Бери вещи и выходи из дома.

Сиптуаг молча кивнул, подхватил с пола кожаный мешок с подношениями богу и выбежал на улицу. Стоял жаркий день, по лицу мальчика сбежала капелька пота, затерявшись где-то в районе горла. Ему следовало бы одеться легче, но в храм не пускают в чем попало. Однако ему так хотелось стянуть с себя эти тяжелые, плотные штаны и рубаху...

— Пойдем давай.

Отец обогнул сына и быстрым шагом устремился вверх по улице. Сиптуаг припустил следом, при этом постоянно поправляя мешок на спине, который так и норовил сорваться с плеча. Они шли больше часа, постоянно натыкаясь на знакомых его отца, которые непременно останавливались для приветствий. Люди любили высокого мужчину, который всегда дожидался своих постоянных покупателей вне зависимости от того, насколько они задерживались. Мужчины обменивались рукопожатиями, шутками, обнимались и расходились. У отца было много друзей, а вот Сиптуага люди не замечали.

Юноша робко улыбался, кланялся, иногда даже помогал с переноской вещей, но никто ему даже не улыбнулся. И проблема была не в том, что Сиптуаг был некрасивым или отталкивающим, все дело было в его матери. А точнее в том, чем она занималась.

У Сиптуага не был друзей, потому что это запрещал великий Червь: дети настоятельниц не могли дружить ни с кем, если они не входят в число прислужников Храма. Если его мать или сам Сиптуаг нарушат этот запрет, то его семье грозили отречение. Никто не подаст им руки, не предложит воды, не продаст еды. Их будут мучить и истязать, пока они не заслужат прощения. И именно по этой причине Сиптуаг был одинок.

И он ненавидел это. Ненавидел одиночество, ненавидел эту проклятую религию. Ненавидел родителей.

Так банально. Многие его сверстники мечтали бы иметь таких отца и мать. У них есть хороший дом, приличная одежда, денег им хватало на все, чего только они могли пожелать, а люди просто-таки ломились к ним в гости. А Сиптуаг ненавидел это. И ненависть его усиливалась с каждым годом.

Храм был большим. Самым большим из тех, что стояли в черте города. Королевство не имело какой-либо одной четкой религиозной направленности, поэтому соперничающие храмы могли располагаться едва ли не на одной улице. Но Храм Червя несомненно был самым крупным и красивым.

Сиптуаг с отцом прошли мимо мелких торгашей и артистов, которых так ненавидели служители храма, но которые привлекали немало народу, и подошли в едва заметной двери сбоку от основных ворот, где уже собралась настоящая толпа.

Отец трижды ударил кулаком по темному дереву, послышался скрип, дверь отворилась. Перед ними стоял низкорослый послушник, в руках его был сжат посох из золота, что оказался в два раза выше его собственного роста.

— Могу я вам помочь?

— Я принес дары, подношения и реликвии. Позови Розальду.

— Она сейчас занята, господин. Однако я могу принять эти вещи.

— Я сказал, позови ее! Она — моя жена и я могу попросить ее вышвырнуть тебя отсюда в любой момент, — рыкнул отец Сиптуага. — А могу и похвалить тебя за расторопность, — тут же смилостивился мужчина.

— Я немедля схожу за настоятельницей. Обождите немного.

Дверь так и осталась открытой — отец Сиптуага подпер ее, всем своим видом показывая, что легче сдвинуть хребет, чем его, — изнутри потек ужасающий запах благовоний, от которых юноша едва не зашелся кашлем.

Вскоре подошла мать, прислужник следовал в пяти шагах позади нее.

— Ну, наконец-то! Я уж думала, что придется начинать службу без них! Киселл, забери это и подготовь все для церемонии.

Послушник передал свой посох настоятельнице, взял у Сиптуага мешок и умчался по коридору.

— Я рада, что решили прийти сегодня. Сиптуаг, — мать резко повернула голову и сверху вниз посмотрела на своего сына, — сегодня тебе придется кое-что сделать. Не волнуйся, не переживай, иди уверенно и не наклоняй головы. И не сутулься ты так! Расправь плечи.

— А что я должен буду сделать?

— Это будет маленьким сюрпризом, — подмигнула мать, поцеловала мужа и заспешила по делам. — Мы скоро откроем ворота, будьте аккуратнее — сегодня пришло так много людей, что мы едва сможем вместить их всех.

— Мы будем аккуратны. Так ведь? — отец грозно посмотрел на Сиптуага, который кивнул и медленно побрел к воротам.

Храм открылся как раз тогда, когда толпа уже была готова начать неистовствовать. Створки ворот раздвинулись, в щель тут же хлынул тонкий ручеек людей. Они пробегали мимо блюда для даров, бросали в него серебряные монетки и шли дальше, стремясь оказаться как можно ближе к кафедре.

Сиптуаг шел прямо за отцом. Широкоплечий, высокий мужчина без труда прокладывал себе дорогу в этом балагане. Проходя мимо жертвенного блюда, отец бросил две монеты и поманил сына за собой.

— Постарайся не потеряться. Мать захочет, чтобы ты бы на виду.

— Это как?

— Просто будь рядом, хорошо? — скривившись ответил отец, вглядываясь в мужчину, что занял место за кафедрой.

Это был настоятель храма. Он был на одном уровне власти с матерью Сиптуага, что сейчас стояла по правую руку от священника. В руках ее был широкий кубок, украшенный драгоценными камнями и дивной резьбой. Сиптуаг вытянул шею, пытаясь высмотреть остальных священников и послушников, но не заметил ни одного. Почему мать и этот человек были единственными, кто присутствовал на церемонии? Он думал, что этот день был важен для храма и тут будет яблоку негде упасть от столпившихся священников. Юношу мало интересовало, какой же праздник так взбудоражил его родителей, но все равно он ничего не понимал. Быть может остальные выйдут потом?

— Друзья мои, сегодня великий день. Праведный день. Сегодня великий Червь углубляется в землю и начинает свою битву с Падшими богами. Сегодня наш повелитель покидает нас, но лишь затем, чтобы мы все продолжили жить. Он уйдет, но вернется. И тогда люди будут воспевать его победу, ибо он вновь спасет нас всех от неизмеримого зла!

Люди восхищенно вскрикивали, ахали, кто-то даже падал на руки товарищей. Священник распалялся все больше, рассказывая о том, какие преграды придется преодолеть великому Червю по дороге к врагу. Люди кричали, жестикулировали, сыпали благословениями и молитвами. А Сиптуаг стоял молча. Его ничуть не интересовало все это сборище людей, который верили в то, что Червь будет за них сражаться. Они и правда верили в то, что червяки сражаются за людей!

Сиптуаг покачал головой. Его окружали взрослые люди. Не пожилые, не наивные сверстники. Его окружали взрослые люди, готовые поверить в подобную чушь!

— И сегодня мы выбираем того, кто будет проводником нашего бога! Того, кто благословит нас, когда наш повелитель вернется. Этот человек будет возвышен, он будет разговаривать с самим Червем, а после станет его глашатаем. Его гласом в этом мире!

Люди рукоплескали священнику, а у Сиптуага закралось нехорошее предчувствие. Что там говорила его мать? Маленький сюрприз? Она же не думала всерьез, что...

— И это сын нашей настоятельницы! Сиптуаг, поднимись к нам!

Отец положил руку на плечо сына, толпа резко повернулась в его сторону, словно он сам вдруг оказался великим Червем.

— Иди вперед и прими дар матери, — тихо прошептал отец, слегка подталкивая его вперед. Но сделал он это незаметно, притворяясь, будто треплет за волосы любимого сына. — Давай!

Сиптуаг неохотно пошел вперед, толпа расступалась перед ним. Юноша подошел к священнику, который тут же набросил на его плечи парчу с золотыми и серебряными нитями. На ткани был виден какой-то рисунок, отдаленно напоминающий великого Червя.

Мужчина обнял его и зашептал на ухо:

— Не волнуйся, Сиптуаг. Ты был избран самим богом, и сегодня мы поможем тебе стать его глашатаем. Подойди к матери, она дальше все объяснит тебе.

Сиптуаг обогнул священника и нахмурившись уставился на кубок в руках матери. Он не мог видеть из толпы, но сейчас осознал, что на руках у нее появилось несколько глубоких порезов. А кубок до краев был заполнен темно-красной жидкостью!

— Сиптуаг, сынок, — улыбнувшись, мать шагнула вперед, — держи. Ты должен выпить все это, и тогда тебе откроются такие тайны, о которых ты даже не подозревал!

Сиптуаг ужаснулся только от одной мысли о том, что ему придется сделать. Его мать предлагала ему выпить кровь! Ее кровь! Сама идея того, что он сделает нечто подобное, заставляла его желудок взбунтоваться. Ноги внезапно стали тяжелыми, руки ослабли настолько, что он едва мог пошевелить пальцем.

— Сиптуаг, — позвала мать, протягивая кубок.

Ее руки дрожали, едва зажившие раны открылись, а улыбка вышла немного вымученной. Сиптуаг просто стоял и смотрел на то, как его мать требует от него невозможного. Он ужасался каждому мгновению, что стоял здесь. Он проклинал людей, что восторженно приветствовали его. И он отрекался от них. Отрекался ото всех.

Сиптуаг сделал шаг назад:

— Нет! — его рука ударила по кубку, и алая жидкость пролилась на пол. — Будь проклят ваш червяк!

Толпа замерла. Больше не было слышно криков восхвалений и извергаемых людьми молитв. Никто не хлопал в ладоши и не рвался вперед для того, чтобы посмотреть на избранника храма. Все стояли и в ужасе смотрели на юношу, который отверг предложенный ему дар.

— Сиптуаг!

Отец прорвался через толпу и забрался наверх. Он возвышался над сыном, грудь его тяжело вздымалась, а руки поднялись в угрожающем жесте.

— Что ты натворил? Что ты натворил?! Ты хоть понимаешь, что отверг бога? Ты отверг бога!

— Я отверг мерзкого червяка, которому вы все поклоняетесь! Не бога, червяка! Вы, ваш храм, ваша вера — все это отвратительно и противно мне. Я не могу смотреть на это, не могу вдыхать мерзкие благовония. Я даже не желаю делить с вами одну крышу над головой! Вы все помешаны на уродливом ничтожестве, которое зовете богом, а сами упиваетесь безумством!

Сиптуаг собирался еще много чего сказать, но мощный удар отца повалил его на пол. Брызнула кровь, разбитая губа начала опухать. Еще один удар — на этот раз в живот. А затем по голове. Снова и снова. Отец избивал сына, а мать наблюдала за этим, не в силах ни защитить его, ни оттолкнуть обезумевшего мужчину. Она просто смотрела.

Голова Сиптуага дернулась, когда мощный удар ноги отбросил ее назад. Юноша уже давно был без сознания, но его отец все еще продолжал наносить удары.

* * *

— Выметайся! Прочь отсюда!

Сиптуаг хромал на выход, неся на плече те немногие вещи, что ему позволили забрать.

— Прочь. Прочь! Я не желаю видеть тебя в этом доме!

Юноша прошел мимо вазы с фруктами, и взгляд его сам начал двигаться в направлении сладких плодов. Но отец заметил это и преградил ему обзор.

— Даже думать не смей о еде, неблагодарное отродье, — прорычал мужчина. С его губ срывалась слюна, а разбитые костяшки кулаков грозились закончить начатое в храме. — Мы дали тебе все, и вот как ты нам отплатил?! Прочь отсюда!

Сиптуаг едва заметно улыбнулся, поморщился от боли и захромал дальше. Мать все время молчала, лишь ее пылающий ненавистью взгляд буравил спину сына, которого они выгоняли. Выгоняли после того позора, который он на них навлек.

Сиптуаг вышел на улицу, вдогонку ему неслась брань, вперемешку с проклятиями. Отец захлопнул дверь, прохожие удивленно воззрились на избитого мальчишку, пока не узнавали в нем того, кто недавно учинил настоящие беспорядки в храме Червя. Они плевали ему под ноги, сыпали проклятиями, но большинство просто отворачивались. Теперь он не существовал для них

— Теперь я один.

* * *

Сиптуаг лег на холодную землю, даже не удосужившись постелить под себя тонкое одеяло, которое умудрился стащить из дому. Он слишком устал, а еще ему было больно двигаться. Наступила ночь, тьма давно окружила его, став единственным попутчиком, но юноша не останавливался до тех пор, пока не покинул пределы города. Он взобрался на большой травяной холм и на нем же решил уснуть.

Луна достигла зенита и теперь зависла над Сиптуагом, освещая его слабыми холодными лучами. Глаза юноши закрылись, и он провалился в сон.

* * *

Свет бил в его глаза. Он пытался закрыть их, но не получалось. Пытался заслонить глаза руками, но это ничуть не помогло.

— Столько страданий. Столько боли, но он все еще не сломался.

— Я впечатлен.

— Он достоин. Я уверен.

— Достоин узнать правду? Или достоин нести ее? Люди никогда не примут его. Особенно после случившегося.

— Он видит желания людей. Видит их силу и слабость. Он непорочен, а значит обладает великой волей. Он отказался от такого, что ни один из окружавших его не отринул бы. Никогда

— Хорошо, дадим ему шанс.

— Проснись, Сиптуаг. Проснись и веди людей. Проснись и сияй, подобно святому.

Сиптуаг силился понять значение этих слов, но не мог. Не мог! Свет истязал его, сжигал, заставлял страдать.

* * *

Сиптуаг проснулся и рывком разогнулся. Он совсем забыл о том, насколько сильно пострадали его ребра, но машинально ухватился за грудь и... не почувствовал ничего!

— Что...

Сиптуаг рывком поднялся, когда понял, что рядом с ним стоят две высокие фигуры. Мужчины отличались друг от друга настолько сильно, насколько это было вообще возможно. Первый кутался в дорогие шелка, а голову его покрывал венок, сияющий нежно-голубым светом. Второй оказался закован в тяжелые доспехи, на поясе висели ножны с огромным мечом, а голову опутывало пламя.

— Кто вы? Что вам нужно?

Первый улыбнулся и наклонился вперед.

— Меня зовут Высший. И на нужно поговорить, Сиптуаг.

— Поговорить? О чем? Что вы от меня хотите?

— Мы хотим, чтобы ты стал нашим первосвященником. Чтобы ты нес свет просвещения людям и помогал им преодолеть трудности. Мы хотим, чтобы ты основал церковь.

* * *

Шесть лет скитаний. Шесть лет испытаний. Каждый год был наполнен болью и слезами, а также верой и надеждой.

Новый город, новые люди, новый дом. Сиптуаг ступал по заполненным людьми улицам, с легкостью проталкиваясь через бурлящий поток. Его сумка была практически пуста, а одежда давно износилась. Он не ел, не пил и даже не спал уже несколько дней, но все равно был полон силы и энергии. Сиптуаг с легкостью преодолевал долгие лестничные подъемы и без малейшего труда взбегал по ступеням домов. Он останавливался возле строений, доставал небольшую записку, прикалывал ее к двери и шел дальше.

Он подходил к беднякам, с улыбкой вручал им серебряную монету и жарко шептал:

— Два бога следят за тобой. Им известны твои страдания, но это лишь испытание твоей воли. И если ты станешь сильнее, то они обратят на тебя свой взор и одарят невероятной силой.

А затем он уходил, оставляя людей наедине с их размышлениями и горем. Прошел день, второй, третий. Сиптуаг продолжал ходить по городу, а запас его бумаг и монет все не иссякал. Он никого не тревожил, никому ничего не навязывал, а просто лишь дарил людям надежду и покой.

Пятый день. Сиптуаг стоял на коленях в пустом переулке, глаза его были закрыты, а вещи разложены по сторонам. Его одежда лежала прямо на земле, а сам он остался лишь в простых штанах. Он молился. Молился богам, прося их о силе. О силе, которой он хотел поделиться с людьми, которые придут сюда.

Наступил вечер, Сиптуаг так и не пошевелился и не поднялся. Боль растекалась по его коленям, но страдания лишь придавали ему сил. Он ждал. Ждал и верил, что они придут. И это случилось.

Люди испуганно озирались, когда входили в темный переулок. Они со страхом шли вперед, но вера толкала их. Вела их.

Сиптуаг дождался, пока последний из них не сядет рядом, и лишь тогда позволил своим глазам открыться. Пятьдесят мужчин, женщин, детей. Измученные, замерзшие, голодающие.

— Зачем вы пришли сюда?

Этот вопрос удивил их. Бедняки смотрели друг на друга, не понимая, почему этот человек спрашивал о подобном, если сам же их и созвал.

— Почему вы явились? Что вас подтолкнула? Вера? Отвага? Надежда? Отчаяние? — Сиптуаг поднялся с колен. Сейчас он не выглядел на свои двадцать лет — перед людьми стоял взрослый человек, который был готов изменить под себя весь мир. — Что из этого? Или ничего?

Люди сидели и смотрели на него, в глазах их начинал зарождаться страх.

— Ищете ли вы спасения? Ищите ли вы истину?

— Да?

Сиптуаг посмотрел на женщину:

— Это был вопрос? Разве я должен решать за вас? Вы — свободные люди, хоть вас и постоянно угнетают. Вы способны сами творить свою судьбу. Вы — вершители собственной жизни! Поэтому ответьте мне, чего вы желаете?

— Силы и свободы! — вскричал тощий подросток, нервно дергая свои поношенные штаны.

Сиптуаг улыбнулся:

— И я подарю их вам.

* * *

— Король готов принять вас.

Сиптуаг открыл глаза, медленно кивнул и поднялся на ноги. Жесткий деревянный стул скрипнул, когда тяжелый мужчина наконец слез с него. Священник прошел через арку, окрашенную в золотой цвет, миновал два десятка рыцарей, что образовали для него коридор к трону и предстал перед вызвавшим его человеком. Король был в самом расцвете сил: высокий, подтянутый, борода придавала ему слегка надменный вид, но глаза светились неопровержимой мудростью.

Сиптуаг резко склонил голову — поприветствовав короля не традиционный поклоном до земли, а обычным формальным кивком, — а затем взглянул в глаза собеседнику:

— Вы хотели меня видеть, ваше величество?

— Это вас зовут Сиптуаг?

— Да, ваше величество, это я.

— И вы — основатель церкви двух богов.

— Совершенно верно.

Король ненадолго замолчал, оценивая священника.

— Сколько вам лет?

— Сорок два.

— Вы еще молоды, а к вам уже прислушивается половина моих подданных. Я впечатлен. Даже во всем этом засилье религий, вы смогли привести свою церковь к такому процветанию.

— Меня вели боги, ваше величество.

— Ах, боги. Их желания так непостоянны, а дары столь непонятны, что людям часто приходится тратить всю свою жизнь, пытаясь постичь истину, — король улыбнулся, обдумывая эту мысль, а затем продолжил. — Сиптуаг, вы слышали о монстрах, что истязают наше королевство?

— Аргетовые монстры? Да, я слышал об их существовании и о тех бесчинствах, что они творят. Говорят, что они поистине ужасны.

— Верно, и нам каждый раз приходится использовать армию, чтобы хоть как-то останавливать их. Но каждый раз гибнут сотни солдат. Сотни загубленных жизней, еще больше получают ранения, которые не позволяют им больше ни нести службу, ни работать, а некоторые больше не могут исполнять свой долг в постели!

— Это прискорбно.

— Несомненно. Наши мечи больше не могу сдерживать этих существ, поэтому в последний раз я и обратился к храмам и церквям в надежде, что они помогут нашим солдатам, доблестно сражающимся за существование королевства. И они пришли на мой зов, — король склонился вперед, его кулаки сжались на подлокотниках. — Пришли все, кроме вас, Сиптуаг. Ответил каждый храм, каждая религия, кроме вашей. Почему?

— Боги запретили нам участвовать в этой войне. Они не желали, чтобы мы сражались. Это была не наша война.

— Не ваша? Люди умирают. Цепляясь за свою жизнь, они хватают оружие и бегут на врага, который выше их понимания! Эти монстры разрывают их на куски, а вы считаете, что ничего не должны делать?!

— Так нам сказали, — спокойно ответил Сиптуаг. Сейчас он жалел, что пришлось оставить свой посох снаружи, ведь он придавал ему уверенность в том, что он может контролировать все.

"Спокойно, боги не позволят тебе умереть, ведь ты их первосвященник", — ободрил себя архиерей, продолжая смотреть в глаза бушевавшему королю.

— Мы нужны вам?

— Что?

— Мы нужны вам? Церковь двух богов нужна вам?

— Нам нужны все, кто может противостоять этому бедствию! Все!

— Тогда я хочу спросить вас, на что вы готовы пойти ради этого?

— О чем вы, Сиптуаг?

— Я спрошу совета у богов, но они захотят свою плату за ту мощь, которая окажется в ваших руках.

— Деньги? Вы требуете от меня золота?

— Нет, нам оно не нужно.

— Тогда что?

Сиптуаг помолчал, позволяя вере вести его. Он молчал, прислушиваясь к богам, что шептали ему о пути, по которому он должен идти. И улыбнулся.

— Церковь достаточно долго мерилась с тем, что происходит в вашем королевстве. Вы не боролись с силой, что разлагала вашу страну изнутри, вместо этого всячески подпитывая и разжигая эту борьбу. Люди страдают, хотя на деле считают это благословлением. Теперь настала пора покончить с подобным варварством. Два бога, две силы, одна религия, один путь. Вот и все, что требуют боги. Подарите нам свободу, которой мы никогда не обладали. Позвольте нам искоренить все остальные религии, и мы дадим вашим солдатам мощь, которая сломит все препятствия.

— Вы хотите уничтожить храмы, которые стояли здесь до того, как вы родились на свет? — король даже привстал с трона, почувствовав, как ужас железной рукой сжимает его сердце. — Вы хотите начать гражданскую войну в моем королевстве, когда у нас имеется подобный враг?!

— Войны не будет, лишь искоренение. — Сиптуаг шагнул вперед, полностью игнорируя рыцарей, придвинувшихся ближе к трону. — Наша церковь сильна, наша вера крепка, а боги всемогущи. Дайте нам исполнить то, что предначертано, и мы отплатим вам тем же. Мы уничтожим монстров, подарив вам долгожданный покой, а сами будем слушать глас богов и толковать их желания. Пусть вас не пугают последствия подобного шага. Если мы преуспеем, то навеки решим проблему, с которой королевство ведет войну больше двухсот лет.

— Я... Я... — король встал, на негнущихся ногах подошел к окну, распахнул его и позволил свежему воздуху омыть лицо. Он тяжело дышал, его волосы отбросило назад, а бороду растрепало. — Как я могу так поступить? Я сам обещал этим людям, что буду уважать их веру и религию. Верите в трехголового козла, что перекатывает мир своими рогами? Хорошо. Думаете, что огромный кальмар оплетает землю и удерживает ее от разрушения? Ладно. Великий дракон, гигантская медуза, огромный червь, — сердце Сиптуага пропустило удар, когда он вспомнил об этом отвратном божестве. — Да будет так. Выбирайте любого бога, которого захотите, лишь бы он не требовал убийств, изнасилований и каннибализма.

Король замолчал и с силой ударил кулаком по стене, в кровь разбивая кулак. Рыцари тревожно переглядывались, некоторые двинулись по направлению к своему господину.

— Не надо! — остановил их король. — Не подходите. Не стоит беспокоиться.

Пытаясь вытереть нахлынувшие слезы, мужчина оставил на лице красные разводы. Алые ручейки сбегали в рукав камзола, придавая ему довольно неприятный оттенок.

— Что будет, если вам не удастся искоренить религии? Все кроме вашей, я подразумеваю. Начнутся волнения, люди выйдут на улицы и будут громить все подряд, столицу охватят беспорядки и пламя. А что потом? Люди будут пытаться доказать, что их религия стоит над остальными, хотя у них не будет никакой уверенности в этом. А затем они разорвут королевство на части. И все будет кончено. Кто выступит против Аргетовых монстров? Толпа фанатиков с палками? Крестьяне с вилами? Кто будет со всем этим бороться?

Сиптуаг подождал, пока у короля успокоится дыхание, и шагнул вперед. Рыцари двинулись, чтобы перехватить его, но архиерей не остановился. Он с легкостью растолкал могучих воинов и встал на одно колено перед королем. Рыцари замерли, их мечи с отвратительным звуком покидали ножны.

— Я готов заверить вас в том, что никто не посмеет бунтовать. Я клянусь вам: мы вернем покой людям и закончим бесконечную бойню, в которой гибнут ваши солдаты. Мы завершим этот порочный круг, разорвем его и подарим королевству новое будущее.

— Вы можете обещать это? Можете спасти нас?

— Боги дадут нам силу, а мы ее используем. Так было всегда.

Король с заметным усилием отвернулся от окна и опустил взгляд на архиерея.

— Хорошо. Я дам вам возможность стать единственной религией. Делайте все, что сочтете нужным. Спасите королевство. Спасите его.

Сиптуаг опустил голову, смиренно принимая тяжелое решение короля. И улыбнулся. Боги не обманули его, и теперь их архиерею придется сильно потрудиться, чтобы оправдать ожидания его повелителей. Ему придется смести оставшиеся препятствия, и лишь тогда боги благословят королевство и одарят своей милостью каждого человека.

— Я все выполню, ваше величество.

* * *

— Что вы делаете? Хватит! Перестаньте!

Сиптуаг ударил кулаком вопящее ничтожество, повалив человека на землю. Мужчина был абсолютно голым, если не считать отвратительной маски, которая сейчас лежала в грязи. Сиптуаг ступал вперед, а за ним шли семь телохранителей с мечами, готовые в любой момент наброситься обезумевших от страха и ненависти людей, если те посмеют подойти слишком близко.

Сиптуаг ступил на порог разрушаемого храма и высоко поднял факел, свет которого создавал на стенах необычные силуэты. Архиерей смотрел на то, как мужчины с молотками, кувалдами и долотами разрушали нечестивые фрески и скульптуры. Священники поощряли людей, принимая в разгроме активное участие.

Сиптуаг прошел между скамьями и остановился возле кучи досок, сваленных в центре бывшего храма.

— Хватит! Пора уничтожить это нечестивое место раз и навсегда!

Архиерей бросил факел на доски и, убедившись, что огонь начал стремительно распространяться, пошел на выход.

Дым уже заслонял собою солнце, по городу разносились бесконечные крики. Боль, отчаяние, страх, ненависть — они просто-таки пропитала воздух, порождая вонь не хуже горящей плоти. Подобное повторялось по всему городу, а вскоре выйдет и за его пределы. Церковь двух богов слишком долго ждала этого момента, готовилась к нему, и не позволит ничему испортить миг ее триумфа.

Даже богам.

* * *

— Какое зрелище, Сиптуаг. Видеть, как пылает этот рассадник ереси, чувствовать, как люди вырываются из оков собственной глупости...

— Отвратительно, — прорычал архиерей наблюдая, как солдаты разгоняют очередную толпу безумных фанатиков, попытавшихся отбить обратно свой храм. Их нисколько не смущал даже тот факт, что здание полыхало снизу доверху.

Сиптуаг наклонился вперед.

— Мы должны были предотвратить это. Могли предотвратить.

— Ты думаешь? А вот я в этом не уверен. Люди слабы и постоянно ищут облегчения в том, что кажется им более предпочтительным.

— Тогда мы должны были сделать так, чтобы они пожелали вступить в наши ряды!

Сиптуаг прикоснулся к серебряным полосам на своем нагруднике.

— Серебряное духовенство не могло бы справиться с этим. Черное духовенство не смогло справиться с этим. И все по одно простой причине — мы слабы. Все еще слабы. Люди продолжают цепляться за ложь, даже когда мы указываем им путь. Даже тогда они сопротивляются нам на каждом шагу!

— О чем ты? — пожилой собеседник Сиптуага развернулся и, помогая себе тростью, поспешил за архиереем. — Ты основал веру, равной которой не было еще никогда. Сами боги наблюдают за твоими действиями, и они же указывают нам путь. Что еще мы должны сделать, чтобы ты чувствовал себя хорошо?

— Не знаю. Я не знаю, — Сиптуаг опустился на скамью и запустил пальцы в волосы. — Но все должно быть по-другому. Если мы и дальше продолжим насаждать свою веру подобным образом, то у нас не останется людей, которые станут нашим святым войском.

— Жаль, что ты так думаешь. Люди всегда готовы пойти по пути наименьшего сопротивления и, как только они поймут всю силу нашей церкви, то мгновенно передумают противостоять нам.

Сиптуаг молчал, пытаясь успокоиться и найти ответ на так и не прозвучавший вопрос.

— Что будем делать завтра? Город очищен от скверны, нам нужно двигаться дальше.

— Дальше. Дальше, — шептал архиерей. — Все время вперед и ни шагу назад. Посмотришь за спину и начнешь все с самого начала.

Архиерей поднялся, сбросил плащ, ослабил ремни доспехов и начал разбрасывать их в стороны.

— Оставь меня одно. Эту ночь я проведу в молитве. Мы не сдвинемся с места, пока я не найду ответ.

Сиптуаг отшвырнул в сторону кольчугу и поддоспешник, снял плотные брюки, подошел к статуям двух богов и опустился на колени. Он был нагим, и теперь собеседник архиерея мог видеть шрамы, покрывавшие вздутые мышцы архиерея. Что же он перенес, пока шел по этому пути? По пути святости...

— Как пожелаешь. Распоряжусь, чтобы сюда никого не пускали.

Сиптуаг ничего не ответил. Он молился.

* * *

— Что тебя угнетает?

— Почему ты не желаешь двигаться дальше?

— Я слаб. Люди слабы. Почему? Почему я не могу стать сильнее?

Низший и Высший стояли перед архиереем, а в руках их плескалось пламя и молнии. Сиптуаг замолчал, взял в руки длинный металлически стержень и бросил его в огонь в камине. Здесь же лежали узкие ножи и тонкие спицы.

— Почему мы не можем заставить людей обратиться в нашу веру? Почему нам приходится каждый раз заставлять их силой отрекаться от еретических культов, что маскировались под храмы и церкви. Где мы ошиблись? Почему мы не можем показать им тот свет истины, что узрел я? Почему?!

Сиптуаг подтянул стержень, поднес раскаленный докрасна кончик к глазам, а затем прикоснулся им к предплечью. Запах горящей плоти заставил его желудок взбунтоваться, глаза заслезились, боль была ужасающей, но архиерей не прекратил пытки. Отложив стержень в сторону, поднял спицу и вонзил ее в голень. Он делал это аккуратно, не торопясь, отлично зная, как можно было безопасно истязать себя. Неосторожное движение — он станет калекой. Но Сиптуаг действовал наверняка. Кровь обильно бежала из получаемых ран. В ход пошли ножи, а затем вновь раскаленный стержень.

Архиерей стонал, рычал, плакал, но продолжал терпеть боль. Эта пытка была его способом очиститься. Очиститься от грехов, слабости и трусости. От мерзости этого мира и его несовершенства.

Низший подошел ближе:

— Ты считаешь себя слабым?

— Да. Я недостоин носить титул архиерея. Слабый не может вести сильных.

— А почему ты слаб? В чем причина?

— Я не знаю. Я не знаю...

Высший опустился на колени и положил руку на плечо архиерея:

— Тогда как ты хочешь стать сильнее, если не осознаешь причину слабости? Разве ты не веруешь в нас? Разве не мы спасли тебя от смерти? Разве не мы указали тебе путь?

— Да. Да, все верно.

— Тогда почему ты слаб?

— Я не знаю. Не знаю!

Нож оставил на мускулистой груди длинной извивающийся порез. Низший улыбнулся и опустил руку на голову священника.

— Ты не слабый, но и не сильный. Однако ты можешь стать любым из них. Достаточно лишь захотеть. Ты испытываешь веру своих людей, но кто испытывает тебя?

Сиптуаг склонил голову, отбрасывая нож в сторону и медленно покачиваясь на коленях. Кто испытывал его? Кто стоял над архиереем? Кто властвовал им?

— Вы. Я служу вам, но вы все равно испытываете мою верность. Я раз за разом я подтверждая верность вашего выбора, — Сиптуаг поднял голову. — Вы выбрали меня, и я не имею права подвести вас. Только не я. Пусть королевство потонет в крови, пусть хаос захлестнет каждую улицу, а пламя заберет каждого живого человека. Но я не подведу вас. Даже если мне придется умереть ради вас, я с радостью пойду на это!

— Я рад это слышать.

Низший отошел в сторону.

— Последнее испытание, Сиптуаг. Последнее из тех, что ты должен перенести, чтобы переродиться. А затем ты исполнишь нашу волю.

Высший согласно кивнул:

— Исцели свое тело, успокой свою душу. Сделай что должно. Стань тем, кем было тебе уготовано судьбой. Переродись.

Сиптуаг закрыл глаза, отпуская рукоять очередного ножа, и медленно кивнул.

— Да. Да. Я исполню свой долг. Я стану сильнее и избавлюсь от слабости.

Архиерей открыл глаза, но боги уже покинули его, оставляя своего избранника наедине с размышлениями. Его тело вновь оказалось благословлено: раны затянулись, боль ушла, слабость растворилась.

Сиптуаг поднялся с колен, взгляд его упал на нагрудник с пятью серебряными полосами.

— Серебро чисто, но превыше него стоит золото. Металл, который ценится более прочих. Сияющий, великий. Идеальный.

Сиптуаг поднял часть разбросанного по сторонам доспеха.

— Люди нас боятся, но напрасно. Они не видят истины, не чувствуют дыхания богов, не ощущают сладости их даров. Серебро и чернота оказались бесполезны. Пора сменить подход, — Сиптуаг отбросил наплечник в сторону и посмотрел на потолок. — Мы пытались уговорить вас присоединиться. Пытались увещевать вас выбрать путь праведников, не грешников. Но вы не можете смириться с тем, что у вас отбирают вашу мечту. Мечту, в которой правят ваши боги. Ложные боги. Значит, у нас остается лишь один выбор. Мы заставим вас уверовать! И мы не остановимся, пока самый последний крестьянин или вор не примкнет к нашей церкви! Черное духовенство взывало к вашим чувствам, Серебряное — к душам. Но это не помогло. Вы признаете лишь силу. И я покажу вам ее.

* * *

Сиптуаг ступил в храм, золото доспеха заискрилось, когда на него упал луч солнца. Он уже бывал здесь раньше, но то время уже давно ушло, а воспоминания потускнели. Золото теперь украшало буквально каждый сантиметр стен, а от количества статуэток начинало рябить в глазах.

Архиерей подобрал с пола книгу и прочел название: "Опоясывающий мир: пришествие Червя". Уголки губ Сиптуага чуть дрогнули, но ничем не выдали его веселья. Он искренне радовался тому, что вернулся сюда. Радовался, что может исправить то, для чего оказался слишком молод в прошлый раз. Слишком слаб.

— Архиерей?

Сиптуаг обернулся, когда к нему подошел раненый солдат. Он держал короткий меч, щит же пришлось оставить — левая рука отказывалась двигаться. Фанатики были упорны в своем сопротивлении.

— Вы нашли их?

— Да. Их скоро приведут на площадь.

— Прекрасно.

Золотое духовенство выстроилось перед храмом, позади него замерли Серебряное и Черное. Сиптуаг усмехнулся. Он изменил церковь: теперь Серебряное духовенство больше не имело титулов, все они перешли к Золотому. Никто не одобрил подобного шага, но Сиптуагу было плевать. Он создал эту церковь, он был первосвященником, а значит мог реформировать ее по своему желанию.

Люди ждали. Они не понимали, почему их лидер отдал предпочтение именно этому храму, но у многих уже зародились догадки. Архиерей принял посох из рук молодого послушника. Металл приятно холодил пальцы, а святые символы на нем дарили ощущение силы.

— Два бога, две силы, одна религия, один путь, — проговорил Сиптуаг.

— И сражаемся мы за них! — громыхнули солдаты.

На площадь вернулись разведчики, за собой они вели с десяток скованных мужчин и женщин. Битва за город не пощадила солдат, у многих виднелись ссадины и кровоподтеки, а одежда оказалась вся в подпалинах или изорвана.

Люди стонали и проклинали окружавших солдат, пока их не заставили замолчать, мощным рывком цепи уложив на землю.

— На колени, скот! Перед вами архиерей.

Сиптуаг прошел вперед, волосы его трепал ветер, и он же заставил плащ развеваться.

— Вы знаете, кто я?

Люди молчали. Лишь ненависть виднелась в их глазах. Без сомнения, если бы не вооруженные люди вокруг, они бы точно набросились на своего обидчика и разорвали его на части голыми руками.

— Я — архиерей церкви двух богов. Я их избранник. Светоч в темноте, которая окружила человечество. Я выведу людей из лабиринта боли, сомнений и страданий. Заставлю их познать новый, более совершенный мир.

Посох ударил о землю, всего на ладонь промахнувшись мимо головы одного из мужчин.

— Но вы все портите. Ваши слова заставляют людей верить в то, чего нет. Вместо того чтобы помогать людям, вы лишь усугубляете терзающую их болезнь. Почему?

— А с чего ты решил, что твои боги истинные, а наш — нет? — вскричал мужчина.

Сиптуаг опустил взгляд. Он помнил этого человека. Именно с ним разговаривал отец в храме, когда Сиптуага изгоняли из города. Именно он настоял на подобном наказании. Держал ли архиерей на него обиду? Нет. Как можно ненавидеть того, кто открыл тебе глаза на истину? Даже если этот человек так и не понял этого.

— Я их видел. Я видел богов, я ходил по дорогам, что сокрыты от обычных людей. И там не было ваших богов, — прошипел Сиптуаг, наклоняясь ниже.

Архиерей разогнулся и посмотрел на женщину, которая сидела позади остальных и старательно опускала глаза, страшась встретиться с ним взглядом. Сиптуаг подошел к ней, взял за подбородок и заставил поднять голову. Годы не пощадили ее, и теперь она совсем не напоминала ту молодую, красивую, полную жизненных сил женщину, что растила его. А сейчас... Он никогда не видел ее сломленной. Даже в момент, когда отверг уродливого бога.

— Ты сильно изменилась, матушка. Но я рад, что смог встретить тебя здесь.

Глаза женщины расширились от ужаса, остальные пленники резко развернулись, словно увидели среди них огромное чудовище. Сиптуаг стоял над ними, слышал их возгласы, но не отвлекался. Он не за этим пришел в этот город.

— Сиптуаг?

— Отец вскоре присоединится к нам — я уже сказал солдатам, где искать его. А ты... Я ожидал увидеть тебя в храме. Сегодня же ваш праздник, так почему же вы бросили свой храм на растерзание моим войскам? Неужели великий Червь вот так просто бросил вас? Неужели вы плохо молились, мама? Или же он просто никогда и не нуждался в вас?

Сиптуаг схватил закованную женщину за руку и вздернул наверх.

— В тот день вы потребовали от меня невозможного, и именно поэтому я отказал вам. Ваш бог не был тем, кому можно было бы поклониться. Он просто не заслуживал подобного. Люди не прислуживают ложным богам. Люди не прислуживают червякам!

Кулак Сиптуага ударил женщину в живот, заставив ее рухнуть на колени. Однако архиерей вновь поднял ее.

— Люди не марионетки, возносящие хвалу ничтожествам! — новый удар. На этот раз Сиптуаг держал крепко и не позволил женщине даже пошатнуться. — Люди свободны! Ими нельзя управлять, невозможно манипулировать, их не могут принуждать! Думаешь, мои боги ужасны? Нет, они милостивы. Милостивы настолько, что дали людям шанс измениться, вместо того, чтобы истребить неверных.

— Величий Червь покарает тебя! — выкрикнул мужчина.

— Он растерзает тебя, а потроха сожрет! — взвизгнула женщина.

— А мы будем в царстве Его наблюдать за тем, как рушится твоя ничтожная мечта!

Сиптуаг отпустил мать, вскинул посох и отыскал крикунов:

— Я разговариваю с матерью, — прорычал архиерей, а затем тремя точными ударами раскроил неугомонным фанатикам черепа.

Мертвецы рухнули в грязь, кровь хлестала во все стороны, марая соседей и заставляя их кричать еще громче. Но на этот раз уже от страха.

— Убить их всех. Но эту, — архиерей посмотрел на мать, — не трогать. Я еще не закончил.

Солдаты бросились вперед, разбили лишние звенья цепей, оставляя мать архиерея на месте, а остальных поволокли в сторону. Там уже поставили деревянные конструкции в форме буквы Х. Людей освободили от цепей и поволокли в разные стороны. Они пытались кричать, бороться, вцеплялись в руки и ноги солдат, но те были непреклонны.

— Ты знаешь, что обозначают кресты на одеждах наших солдат? — Сиптуаг опустил взгляд на избитую им мать. — Две линии обозначают двух богов и две силы, которые они собою олицетворяют. А точка их пересечения — одну религию и путь, которым идут люди. Два бога, две силы, одна религия, один путь.

— И что это должно для меня значить? Я воспитала тебя, вырастила, позволила возвыситься над остальными, а чем ты отплатил мне?!

— Я не убил тебя сразу, как возвысился, — ответил Сиптуаг, медленно поворачиваясь к ней спиной. — И за это ты должна быть мне благодарна.

Сиптуаг отошел в сторону, наблюдая за тем, как людей привязывали к конструкциям. Он так долго ждал этого мига, что сейчас не чувствовал ничего. Ни радости, ни восторга, ни сожалений. Ему было просто плевать. Быть может, если бы он сделал это сразу после основания церкви, то еще испытал бы какие-то чувства от того, что этих людей собирались убить прямо у него на глазах. Быть может, он радовался бы этому, или чувствовал облегчение. Однако сейчас происходящее казалось ему вполне логичным итогом. Подходящий конец для тех, кто требовал от людей поклонения червяку.

Когда привели его отца, деревянные конструкции уже догорали. Солдаты сталкивали их на землю и убирали обгоревшие останки людей в стороны.

Отец Сиптуага всегда был гордым и сильным человеком. Таким его помнил сын, но даже ему было тяжело сейчас разглядеть в этом ничтожестве того, кто до полусмерти избил его в храме. Он был толстым. Настолько толстым, что едва мог идти. Жир колыхался при каждом его шаге, а маленькие испуганные глазки перебегали с одного солдата на другого.

— Розальда?! — воскликнул он, завидев свою жену. — Что здесь творится? Почему ты вся в крови?

Сиптуаг встал перед ним, полностью заслонив обзор своей широкоплечей фигурой. Его взгляд был холоден. Не пылал верой, не сиял упорством, не жалил силой. Он просто леденил душу этого человека, что когда-то звался его отцом.

— Во что же ты превратился? Неужели передо мной стоит человек, которого я боялся всю свою жизнь? Ничтожество, которое я сейчас вижу, не имеет ничего общего с тем гордым и сильным человеком, что я помню. Сила, чувство превосходства над остальными — где все это? Неужели Червь отвернулся от нашей семьи? Ведь ты и только и делали, что столько твердили о том, как силен ваш бог и как он осыпает дарами своих слуг.

Сиптуаг опустил руку на плечо мужчины, отбросил посох в сторону и завел руку за спину.

— Я скучал, отец. Клянусь, я каждый миг думал об этом мгновении. О моменте, когда вернусь домой и смогу сказать одну единственную вещь. Вашего бога не существует!

Сиптуаг вбил нож в живот отца. Мужчина охнул, пошатнулся, но твердая рука сына удерживала его на месте. Вновь и вновь Сиптуаг погружал лезвие в тело того, кто больше не был его отцом. Он думал, что испытает радость или печаль. Что угодно, что обозначило бы его отношение к этому человеку.

Однако он ошибся. Отец, мать, друзья — все они были для него не более чем заблудшими душами, столь сильно сопротивляющимися истинным богам, что стали лишь очередными жертвами в этой войне. Войне за души людей.

Отец упал на колени, а его сын продолжал держать в руках нож и наблюдать. Мужчина еще пытался выдавить из себя хоть слово, но не мог. Не мог.

Сиптуаг наклонился и взглянул прямо в глаза умирающему:

— И почему я столько лет тебя боялся? Ведь ты даже не человек, не животное. Ты — ничтожество, о котором никто даже не вспомнит.

Нож ударил под челюсть, погрузившись в мозг мужчины, и мгновенно прекратил его страдания. Мать Сиптуага вскричала. Боль, отчаяние, страх — все это смешалось в ее вое, ибо она поняла, какая участь ее ожидает.

— Нет. Нет! Не надо! Пожалуйста!

Женщина тщетно пыталась вырваться из окружения, но воины выставили мечи, отрезая ей все возможности для побега.

— Сиптуаг, остановись! Я твою мать. Я твоя мать!

Архиерей шагнул вперед, схватил ее за волосы, повалил на землю и поволок за собой. Женщина кричала, ее лицо заливали слезы. Сиптуаг подобрал свой посох, зашел в храм и по ступеням поднялся к кафедре. Здесь он стоял раньше, здесь же он стоит и сейчас. И мать вновь рядом с ним.

— Как думаешь, что я испытываю, находясь в этом месте?

Мать вскричала, когда он резко перехватил ее за горло и швырнул о стену. Сиптуаг услышал звук, характерный для перелома ребер.

— Ненависть? Ярость? Быть может страх? Или отчаяние? Желание возмездия? Надежду на отмщение?

Женщина слабо пошевелилась, а ее сын продолжал говорить, не обращая на это ровно никакого внимания.

— Я чувствую превосходство. Знаешь почему? Потому что я познал истину. Я отринул ложь, которую вы мне предлагали. Я ушел от развращающей псевдовласти. Я был отдан на растерзание вам, но стал лишь сильнее. Я смог выжить, исцелиться, измениться и прозреть. А вы все еще продолжаете блуждать во тьме своих страхов и желаний.

Сиптуаг обернулся и резким ударом посоха сломал кафедру. Сырое дерево разлетелось под мощью металлического древка, щепки усеяли красный ковер.

— Этот храм — символ этого города. Символ слабости, разврата, нечистоты. И именно поэтому я избавлю этот город от него. Золото, драгоценности, дорогие ткани — все это сгорит, — Сиптуаг просмотрел на мать, которая пыталась подняться, в ужасе слушая приговор, выносимый ей собственным сыном. — А вместе с ним сгоришь и ты. И все мои слабости.

Сиптуаг ударил посохом по коленям матери. Хруст, крик. Женщина рухнула на пол, сломанные ноги выгнулись под ужасающими углами. Архиерей отвернулся и пошел на выход.

— Поджигайте! — крикнул он солдатам, застывшим возле костра с незажженными факелами.

— Будет исполнено, архиерей!

Огонь охватил здание в считанные минуты. Желтые языки пламени довольно быстро отвоевывали новое для себя пространство. Раздался грохот: это рухнула крыша, а задняя часть храма обрушилась вовнутрь. Сиптуагу показалось, будто он услышал далекий крик боли и отчаяния, но даже не пошевелился. Он наблюдал за крахом места, что символизировало его неудачу. Теперь его нет, и он мог продолжать. Он мог сделать то, о чем его просили боги.

* * *

Зеленое пламя разлилось по полю, тысячи людей кричали, стоило им коснуться неестественного огня. Они бежали, падали, затаптывали друг друга, но не могли спастись от того, что не знало преград.

Сиптуаг вскричал, наблюдая за этой бойней. Люди умирали. Просто так. Без цели, без причины. Это было убийством ради убийства. Уничтожением ради порождения хаоса, столь естественного и столь разрушительного...

— Нет! — взревел Сиптуаг видя, как огонь пожирает Серебряное духовенство, а за ним и Золотое. Священники отступали, а мертвецы хватали их за ноги, валили на обугленные кости, где их уничтожало пламя.

Архиерей побежал вперед. Его босые ноги горели, прикасаясь к раскаленным камням и остаткам доспехов. Кровь обильно бежала из многочисленных ран, которые появились так же внезапно, как и боль от них.

— Хватит. Хватит!

Пламя остановилось. Сиптуаг подумал, что сможет помочь выжившим, но слишком поздно понял шокирующую правду: все были мертвы. Огонь направился к архиерею. Сиптуаг не стал бежать. Он уже видел всю бессмысленность этой идеи, поэтому без страха пошел навстречу пламени. Навстречу смерти.

Огонь расступился, из него вышел мужчина. Он был похож на мертвеца. Огонь изливался из его глаз и рта, а кости внезапно оказались видны столь хорошо, словно на них не было плоти.

— Кто ты?

Человек не ответил. Он шел вперед, ломая ногами хрупкие кости мертвецов. Ветер бросил в него горсть пепла, и вот вместо лица у человека скалящийся череп.

— Кто ты?!

Человек — хотя правильнее было бы назвать его мертвец — раскрыл рот и засмеялся. Огонь изливался из него. Он был ужасом, тьмой. Сиптуаг понял, что смотрит на живое воплощение Смерти. Он не боялся, но не мог не испытывать отвращения от одного только вида этого ужаса.

* * *

Сиптуаг проснулся, но смех все еще преследовал его. Оружие лежало подле кровати, а начищенные доспехи были аккуратно сложены в углу. Архиерей протер глаза, и отпил воды из кувшина.

— Теперь ты понял?

Высший сидел на табурете, внимательно разглядывая первосвященника церкви.

— Да. Огонь, смерть, боль. Именно это мы испытаем, войдя на их земли?

— Совершенно верно. Смерть станет преследовать вас. Она будет стучаться в ваши души, доберется до самых сокровенных страхов. А затем извратит и заставит служить ей.

— Мы будем марионетками, если окажемся слабы, — пробормотал архиерей, опуская взгляд на посох. — Но у нас есть за что сражаться. И есть чем сражаться. Боги наш щит, а мы их оружие.

Архиерей обернулся к Высшему, но тот исчез. Растворился в ночи, словно неупокоенная душа.

Сиптуаг опустился на колени, взялся руками за посох и глубоко вдохнул. Завтра они отправляются на войну. Сиптуаг будет командовать армией королевства. Армией, равной которой еще не было у короля или его предшественников. Тысячи солдат, сотни служителей церкви, а к ним присоединятся еще многие верующие и обычные крестьяне, что стремились защитить свой дом. Они войдут в лес, ступят на земли некромантов.

И вернутся победителями.

* * *

Боль. Боль, тьма и смерть. Вот что бывает, когда рушатся твои мечты. Вот что бывает, когда твоя вера оказывается пустышкой, а мечты идут прахом.

Боль, тьма, смерть. И огонь. Везде огонь. Зеленый, ужасающий, всепожирающий.

Боль, тьма и смерть. Вот и все, что останется после него.