Теnь

" Т Е N Ь "

ЧАСТЬ I

"Призрак"

I

"Трудно прожить мне без тебя на свете,

Любовь иль смерть, но от твоей руки.

И если ты мне вскоре не ответишь,

То я умру, то я умру от горя и тоски"*

(французская песня XV-XVI в.)

В этот день Nicolas просто тупо напился. Сухая, язвительная злоба прожигала мозг. Он хотел избавиться хотя бы с помощью вина от этого холода, который вернулся в его жизнь.

И он лежал в каком-то полубреду. Было жаль себя, и было на все наплевать. Хотелось жестоко унизить, оскорбить кого-нибудь. Nicolas чувствовал грязь воспоминаний, отчего становилось еще тошнотнее. Вино не одарило забвением. Напротив, какие-то мороки мучили его всю ночь. Под утро, в полусне Nicolas увидел себя — совсем молодым, в полузаброшенном деревенском доме.

...Он чувствовал запах апрельской сырости, только что сошедшего снега.

Nicolas открыл глаза, кошмар из сна все еще витал рядом, давил на виски. Он прислушался: тишина и мягкий свет из окна успокоили его. Дом спал. Тишина присутствовала во всем — в лунном свете, в густых тенях от предметов, в темнеющих занавесках на окне почему-то не закрытых этой ночью. Лунный луч протянулся на полу от окна до дверей. Nicolas подставил руку под его почти ощутимо теплый свет. Что за кошмар ему приснился, он уже забыл. В лунном свете он разглядывал свою руку — довольно широкую, крепкую ладонь с сильными пальцами. Несколько раз сжав и развернув ее, так как учат в фехтовании и еще у профессиональных музыкантов, Nicolas почувствовал ее гибкость, и это радовало. Он лежал без сна некоторое время, следя то за лунным лучом, то за тенью от своей руки. Потом поднялся, достал сигареты и подошел к открытой форточке, закурил. Окна выходили в сад, на поломанную изгородь и несколько старых деревьев. Днем здесь было неприглядно, тем более в апреле, когда зелень не прикрывает беспорядок, запустение. Но лунный свет все изменил. Тени от деревьев причудливо переплелись на земле, образуя сложный узор. Nicolas долго смотрел на них, и потом ему стало казаться, что они движутся в определенном ритме, подобии танца. Хотелось выйти туда, встать на влажную землю под теплый лунный свет. Дым щекотал ноздри, смешиваясь с запахом сырости, весенней влаги. Он закрыл глаза... Тишина — и все, ни звука, ни движения. Только тишина и танцующие беззвучно в саду тени.

"И вот мерный стук барабанов возвестил о праздничном шествии. Звон бубна в такт, мелодия скрипки и лютни. Они идут. Важные эти звуки разносят весть об Их приходе. Король одет в пурпурную мантию, волочащуюся за ним по полу шикарным хвостом. Блестящая корона при свете факелов-лучинок, что держат вельможи, кажется необыкновенно богатой. Он вышагивает важно и лапки его унизаны перстнями, как и положено королю.

Королева чуть ниже его, нежнее и упитаннее. Ее шерсть переливается белым атласом. На голове ее посреди розовых ушек серебряная корона. Глазки лукаво блестят, и розовый носик уже что-то учуял. Впрочем, она ведет себя скромно, даже усики ее не шевелятся в предвкушении роскошного угощения. Ее голубая мантия тянется рядом с его, пурпуровой, подобно реке и закату над нею.

Вельможи выстраиваются в цепочку по правую и левую сторону от них на всем протяжении пути, кланяются и освещают усердно дорогу. Их усики стараются не шевелиться, но все же возбужденно дрожат, голые хвосты нет-нет да и постукивают нетерпеливо об пол. Мелкие острые зубки уже давно готовы к бою... Король вышагивает важно, не спеша. Прежде него никто не решится тронуть ни кусочка. Когда же в конце-концов он соизволит!... и сколько еще шагов осталось?.. Король не обращает на них внимания, он меланхолично смотрит вдаль — не туда, где на столе горой высится всякая снедь. Но куда-то в темноту. Иногда он слегка повернет голову, чтобы посмотреть на свою спутницу, так, однако, чтобы она этого не заметила. Она тоже в предвкушении... Для короля этот пир не первый. Он знает как роскошно и красиво все начнется, и как закончиться. Будут похвалы Его могуществу, Его доброте... Его... чему угодно. Потом, после того, как Король и Королева отведают лучшие кушанья, когда отзвучит помпезная музыка и торжественные речи — тогда начнется то, чего все так ждали. Горы пищи начнут мгновенно таять. Все, чего так жаждет желудок — все есть здесь. Сотни колбас, сыров, вин, хлеба, окороков, сластей... В багряных лужах вина будут валяться огрызки, размоченный хлеб и сладкая патока. Пьяные музыканты, не в состоянии сыграть ни одной ноты, будут пиликать какую-то чушь. Да и танцевать никто уже не станет. Кто-то заснет прямо там же. Кто-то с трудом отползет в сторону. Одних унесут те, кто еще не может идти, других оставят до утра. Одни будут стонать и плакать, другие — кричать похабные песни, путая и забывая слова. Лакать вино прямо из луж — и блевать тут же — вот что они станут делать. Дамы вымажутся, кавалеры — упьются.

И о чем же здесь мечтать, о каком веселье говорить? Но Ей так хочется. Пусть посмотрит, пусть у нее радостно зашумит в голове и вино развяжет игриво язычок. Пусть всеобщее показное восхищение хоть немного потешит Ее тщеславие, пощекочет нервы. Король уже не получал от этого удовольствия. Ее скоро сморит сон, и слуги унесут свою королеву на шелковых носилочках в мягкую постельку. А он будет сидеть до конца пира, осоловелый, но не пьяный. И печаль только сильнее разъест его сердце, выльется в немую злобу, в презрение и брезгливость ко всем — не исключая и самого себя. Потому что он тоже стал старым, обрюзг так же как они.

Тогда он только сильнее почувствует свое бессилие что-то изменить. Мир всегда будет таким, каков есть. И красные лужи, где вино смешается с блевотиной и чьими-то пьяными слезами, никогда не отразят звезд. Их отсюда не увидишь.

А утром — все начнется сначала. "

II

Без аппетита поковырявшись вилкой в еде, Nicolas встал и отошел к открытой форточке закурить. В стекле он увидел отраженный свет электрической лампы и свое худое, заросшее рябой щетиной лицо... Он стал старым. Чувство это возникло внезапно, только сейчас, когда он стоял и смотрел на себя вот так, словно бы со стороны. И не вызвало в нем ничего, кроме гадливости. Nicolas глубоко вздохнул — все остальное, вместе со старостью, не замедлило прийти к его порогу.

— Господин Nicolas, вы поужинали? — послышался за спиной строгий голос.

Он поспешил выкинуть сигарету на улицу, обернулся. Дама-в-белом (как он про себя язвительно назвал эту женщину, навязанную ему больницей) выжидательно стояла у порога кухни. Поужинал он или нет — ей, по большому счету, было все равно, она не потрудилась даже взглянуть на обеденный стол. Nicolas ничего ей не ответил, молча прошел следом в свою спальню. Стянув с себя пестрый халат, слишком радостно-яркий для его нынешней жизни, он небрежно бросил ненужную тряпку то ли в кресло, то ли на спинку кровати и лег снова в остывшую постель. Остро запахло спиртом и лекарствами, звякнули переломленные ампулы. Потом Nicolas слегка дрогнул от проколовшей кожу иглы — так и не научился с детства терпеть. До сих пор боялся... Натянул на плечи одеяло.

— Спокойной ночи, сэр, — вежливо сказала ему сестра.

Nicolas отвернулся к стене. Дама-в-белом вышла, по больничной привычке, непререкаемо выключив за собой свет. Своей невозмутимостью она напоминала Nicolasу крокодила. Возможно, если б он пригрозил ей повеситься, как скоро не получит ключ от бара — она ответила бы спокойно: "Вешайтесь". Ибо, как медицинский работник, точно знала, что спасти его потом будет еще возможно. Nicolas вздохнул.

Ему не хотелось спать. Он лег на спину, прикрыв глаза, чувствуя свою слабость и боль. Вкус табака во рту еще сохранился, но удовольствие было слишком коротким и только раздразнило желание курить. Дама-в-белом заперла его бар, спрятала сигареты. Только при таких условиях его отпустили домой. Но лежать в больнице было еще хуже, Nicolasy постоянно чудилось, что там от всего воняет моргом.

...Кто-то негромко, но совершенно четко, внятно позвал его по имени.

Nicolas открыл глаза. В комнате царила густая осенняя темнота пасмурной ночи, даже очертания предметов различались с трудом. За окнами шел дождь, звук легкого шелеста капель о стекло и подоконник нарушал тишину. И снова его лба коснулось движение воздуха. Возможно, неплотно закрыли форточку и от ветра она открылась шире. Вроде бы колыхнулась занавеска, створка форточки скрипнула... Потом он увидел неясную, полупрозрачную фигуру в темноте, силуэт девушки. Она беззвучно подошла ближе, погладила ласково его руку, лежащую на груди поверх одеяла. И ладонь ее была странно ощутимой.

— Nicolas, — повторила она, улыбаясь. — Как хорошо, что ты здесь. Мне проще сюда прийти.

— Да, — пробормотал он в ответ.

Nicolas видел очень четко ее лицо, и узнал одну, очень давнее знакомство. Девушка продолжала говорить — тихо, невнятно, слегка склоняясь к нему. Nicolas видел ее легкомысленные кудри, старомодно уложенные — все так же, как в пору их прежних встреч. И только в ее глаза он не мог теперь заглянуть. Вместо тех, милых, глупеньких глазок — на него из глазниц смотрела темнота. Ночь. Даже Nicolas поддался гипнотическому воздействию совершенной пустоты этого взгляда.

— Я буду часто приходить к тебе, — заключила девушка-призрак, — Если хочешь знать, ты не так уж изменился, как воображаешь. Это лишь твоя навязчивая идея.

— Какие умные слова! И когда ты научилась так рассуждать? Раньше ты говорила проще, — ответил ей Nicolas, стряхивая с себя оцепенение.

Он вновь ощутил ее пожатие, услышал голос, тихий, удивляющий своей ровностью:

— Мне пора уходить.

И больше никто его не беспокоил.

Некоторое время Nicolas продолжал лежать без сна, спокойно и вполне серьезно думая о том, куда могут уходить призраки. Вопрос этот так и остался нерешенным, потому что веки его постепенно отяжелели. Пришел отдых, глубокий спокойный сон — непроглядно-черный, как ночь в глазницах девушки-призрака.

"И они гуляли вдвоем по мокрому песку, возле серого моря. Дул сильный ветер, им было холодно.

— Я давно уже разучился любить и оставаться надолго кем-то любимым, — сказал Nicolas

— Мне не нужно ни твоей любви, ни даже простого дружеского расположения. Ничего, из того, что ты можешь сейчас предложить мне, — ответила девушка. — Ведь Одиссей остановил свой корабль у таинственных берегов, чтобы узнать пророчество.

— О чем ты?

— О том, что я тоже видела здесь тополя и ивы. Nicolas, лучше иди рядом, так теплее. Ветер очень сильный.

— Зима, — коротко заметил Nicolas.

Берег позади и впереди них оставался пустым. Подол ее траурного платья мешал идти быстро, ноги увязали в песке, перемешанном с мелкими ракушками и камнями. Поневоле Nicolasy приходилось подстраиваться под ее медленный шаг. Он не знал дороги, просто следовал за нею, не совсем понимая, что они ищут.

— Там дальше будут ступени, — указала она рукой вдоль берега. — Осталось недалеко, так мне думается. Ты устал?

Nicolas счел за лучшее промолчать.

— У меня замерзли ноги, — голосом ребенка пожаловалась его спутница. — Песок пропитан водой и холодом... Хотя море красивое.

— Хорошо, что мы хоть иногда отрываем взгляд от земли, — улыбнулся Nicolas.

— У тебя тоже руки совсем закоченели, — сказала девушка, беря в свои ладони его руку. — Может быть остановимся отдохнуть? Или пойдем дальше?

— Пойдем. Здесь лучше не останавливаться, — ответил ей Nicolas.

Еще некоторое время они брели по песку, который становился все глубже. И ему невольно подумалось о песчаных топях, он крепче сжал ее руку, не давая убегать от себя вперед.

— Все души бродят по берегу серого, бурного моря, которое они не в силах до времени преодолеть, — печально улыбнулась ему девушка, чуть замедляя шаг, чтобы перевести дыхание.

— Ты думала сейчас о чем-то очень грустном, — заметил Nicolas.

Она продолжала смотреть на серые облака, сплошь закрывающие небо. Наконец, оторвалась от их созерцания, указала:

— Вот наша лестница, смотри!

Он повернул голову и на самом деле разглядел ступени — лестницу из наскоро составленных железобетонных блоков. Теперь, когда виделась цель, расстояние казалось не таким уж непреодолимым. Постепенно отдаляясь от моря, они пересекли это пространство.

Ступени были почти белыми, щербатыми от старости. Вблизи лестница казалась надежнее, чем издалека. В стыках бетонных плит торчала мертвая трава. Они стали неспешно подниматься наверх, время от времени отдыхая на плоских площадках. Nicolas мог лучше разглядеть свою спутницу. Он понял, что шел все это время рядом с незнакомкой. Никаких голубеньких глазок и завитушек. Невысокая, стройная девушка, ветер зарумянил ее щеки, и зеленые глаза смотрели на него ясно, без тени лжи. Nicolas не мог видеть себя со стороны, предполагал, что он-то уж не изменился до неузнаваемости. Его волосы, тронутые густой сединой, легли по плечам, лицо посветлело, но глаза оставались мрачными в окружении темных теней. Он был выше ростом, суше сложением своей спутницы.

Добравшись до просторной террасы, они остановились. Здесь лестница заканчивалась. Воздух как будто потеплел, сырость не так давила на грудь.

— Теперь мы расстанемся, — сказала девушка. — Дальше нет лестницы, но мы ее еще увидим.

Улыбка тронула их губы одновременно.

— Откуда ты пришла? — спросил ее Nicolas.

— До встречи, — не ответив на его вопрос, обронила девушка. Ее голос стал только эхом, стал шумом дождя и ветра..."

— До встречи, — едва заметно шевельнулись во сне губы Nicolasa.

III

Призрак больше не приходил. Иногда, когда особенно долго не удавалось заснуть, Nicolas вглядывался в темноту — и никого не видел. Темные, осенние ночи сменились лунными зимними. Впрочем, и в лунных лучах призраку появляться было бы вполне уместно.

До сих пор Nicolas, хоть и любил внешне показать свою беспринципность, позволял себе иногда хулиганские выходки (с точки зрения общества — но никак не его собственной), однако, он прекрасно знал, что мистицизма в его характере нет, и значительно больше здравого смысла, чем у некоторых. Потому появление призрака не испугало Nicolasа, но очень удивило. Так, иногда вдруг осознаешь, что собственный розыгрыш, тобою придуманный, на самом деле правда...

Нынче свободного времени хватало, и Nicolas попросил Даму-в-белом найти для него книги и статьи о привидениях. Этим чтением он развлекался, особенно заметками очевидцев. Теперь он и себя мог приписать к ним, что было еще смешнее.

Nicolas стоял перед зеркалом в ванной. Он относился к тому роду счастливых мужчин, кто может бриться раз в трое суток и при этом выглядеть ухожено. Его больше не раздражало созерцание собственного лица с дряблой кожей, что собиралась складками при оттягивании пальцами, с этой болезненной желтизной и опухшими от бессонницы глазами. Nicolas привык даже к своему халату с желтыми птицами. Кто купил ему такую дурацкую вещь? С синими птицами почему-то принято связывать слово "счастье", а вот с желтыми — какое слово подойдет для желтых птиц? В ответ (мысленно) сразу же возникло ругательство. Nicolas улыбнулся: если он мог ругаться и замечать что-то смешное значит — совершенно точно — отлегло. Как бы ни удручала его своим присутствием здесь Дама-в-белом.