По широченным улицам ползли автомобили, всё больше новых моделей: дыма от двигателей почти не видно, остро пахнет грозой — значит на всех наиновейшие сажеуловители, — видно сидам показалось мало просто новых циклонов. Впрочем, чего же ещё ожидать от народа ведьмаков, купцов и промышленников?

Смотреть на город было интересно. А уж слушать — тем более. Над улицами разносился тот едва различимый мелодичный перезвон, который отличает места поселения сидов, и высокое пение клаксонов, ставшее обычным в больших городах. По газетным-то репортажам ожидалось совсем, совсем другое. Да и значение словосочетания "оживлённая ночная жизнь" тот, кто всю жизнь изучает сидов, мог бы понять правильно! Одно извинение — когда почтенного антрополога приглашают прочесть лекцию в городе, больее чем наполовину населённом объектами его непосредственного научного интереса, это немного расстраивает внимание.

Сыграла роль и постоянная газетная шумиха, да и весёлые карикатуры в Der Schlag, в которых некая сида N., традиционный символ Гесперии, свесив ушки, горько плакала над разорванной пополам картой страны, а монументальная фрау Германия отмечала, что тут не поможет никакая швейная машинка. Рейх не вмешивался в войну Севера и Юга, хотя и откровенно сочувствовал мятежникам.

Автомобиль громко пропел клаксоном и прижался к левой стороне — то есть к стенам домов, а не к набережной. Почему никого не придавил — непонятно. Вообще, ни малейших следов порядка германского образца в хаотическом движении не наблюдалось — не то, чтобы разметки или полицейского-регулировщика, но даже разделения проезжей части с тротуаром. Люди и машины перемешивались друг с другом, как в гибернийском рагу, и при этом ухитрялись и скорость не снижать, и в живых оставаться!

Водитель опустил перегородку, отделявшую пассажирский салон от кабины.

— Не беспокойтесь, — высокий голос водителя на вполне сносном немецком прозвучал в начале почти неразличимо на фоне уличного шума, острое ухо непрестанно ишуще двигалось, — прибудем вовремя, — сид немного повернул голову в сторону от пассажира, — мимо движется воинская часть, — теперь слова водителя четко слышались на фоне усилившегося шума, — адепт нимфы Эхо редко не будет услышан. Собственно, профессору и ранее доводилось наблюдать, как сиды работают с отражённым звуком. Но здесь это особое умение, применяемое, например, при горных работах или разговоре на дальнее расстояние, было применено так просто и обыденно, что оставалось диву даваться.

Теперь, после войны, армия Камбрии стремительно сокращалась — но городской гвардии это, разумеется, не касалось. Должен же кто-то готовить кадры запаса. Профессор вздохнул. Да, у Юга попросту не было шансов. Страна, в которой две трети населения — рабы и колоны, физически неспособна ни выставить значительную современную армию, ни обеспечить её на поле боя. А наёмные варвары стоят не дороже дополнительного расхода припасов к машинам. Кстати, та карикатура в Der Schlag явно навела камбрийцев на мысль. И дала возможность напомнить миру, что, хотя сиды очень любят добродушные светлые шутки, убийственно чёрный юмор они ценят ничуть не меньше. На этот раз чувство юмора у камбрийцев осталось на высоте. Скаламбурили они хорошо — в МАШИНЕ Ллойда было очень много общего со швейной машинкой — и она успешно сшила начавшее расползаться государство.

Для Германии исход гесперийской усобицы, на деле, был добрым знаком — да что там, прямым указателем на восток. Единственное, что пока сдерживало — так это сравнительно небольшое число сидов в Рейхе. Которое значительно снизилось после того, как император Фридрих повелел своим добрым ушастым подданным резко увеличить рождаемость, а мужчинам жениться исключительно на более плодовитых, в расчёте годового выхода, женщинах другого вида. Позднее, конечно, император приказ отменил, но эмигрантов это вернуть уже не смогло. Да и оставшиеся, увы, теперь не блещут лояльностью. Во время гражданской войны в Гесперии германские сиды нагло записывались добровольцами к северянам. Очевидно, специально, чтобы позлить кайзера! Так что, при жизни нынешнего правителя Рейху стоит забыть про войны...

Беспорядочная на первый взгляд толпа разомкнулась и радостно зашумела.

Посреди набережной, размеренно вращая педали, колонной по три, пронеслась тагма велокавалерии. Сверкали спицы, вились значки и плюмажи на шляпах. Да если бы в Германии какая-нибудь модница нацепила этакое, засмеяли бы. А тут — ничего, носят. И мужчины тоже. Заслужили. На горных дорогах велокавалерия оказалась отличной штукой — маневренной и не требующей огромных количеств фуража, подобно кавалерии традиционной. Только в песках она пока показывала себя хуже...

— Городская гвардия, — гордо пояснил водитель, — А вон, — слышите, — к перекрестку подходят "Змейки" усиления с машинами из Пятого Бронекопытного?

Профессор с интересом взглянул ввперед: могучий, почти на грани слышимости, звук, будто пыхтение великана, — и в поле зрения вплыли высокие, едва ли не в рост колеса, прямоугольный, сильно выдающийся передок — сплошь жалюзи радиатора, а над ним возвышалась кабина и труба. Передок трактора выполз на перекресток и начал поворот — вот уже и кабина повернулась в профиль, а задние колеса так и продолжали взблескивать влажным узором ползущего вниз протектора — трактор будто изогнулся посередине — и вправду "Змейка". И, что самое странное, при всей своей кажущейся медлительности он ничуть не отставал от торопящихся по домам гвардейцев. В основном людей.

— Дневная часть, — добавил сид, — в дневных и полуденных частях, — водитель с неприязнью дернул ушами, не любят сиды жару, очень не любят, — гораздо больше людей, а вот в ночных и полуночных — сидов. И полевая форма у них совсем не такая яркая.

Бурное ликование стихло, как только машина Ллойда на буксире последнего трактора вослед за легкой катапультой свернула с проспекта — и снова улица заполнилась деловой суетой, заливаемая сумеречным светом газовых фонарей. Снова — но по другому — прокричал клаксон и автомобиль ринулся в этот хаос.

— Как вы ухитряетесь никого не раздавить? — поинтересовался профессор у водителя, благо перегородку тот забыл поднять.

— Так правила же есть, как на море. И сигналы. Совершенно то же самое! — профессор едва не хватил себя кулаком по лбу: ну конечно же, пение клаксонов! — И люди, тоже, попривыкнув, их хорошо различают. По океану разметку не проложишь, а ведь корабли обычно благополучно расходятся. Даже в самом сильном тумане... Кстати, я непременно буду на вашей лекции. Страшно интересно знать, что же о нас думают на континенте.

Профессора едва не замутило. Так что, взбегая по ступеням из порттерранского камня — камбрийцы не признавали привозных материалов — он мысленно ужасался собственной наглости. Но — высокие двери Геологического музея распахнулись, служитель слегка поклонился и проводил в большой зал заседаний. Зал на редкость соответствовал своему назначению: три стены его, покрытые мозаикой из образцов, добытых на трёх континентах, показывали великие геологические чудеса: водопад Неметоны в Африке, долину Гейзеров в Азии, и скалы Афона — в Европе. А за спиной лектора оказалась стена, полностью посвящённая острову Придайн, его минералам. Мозаика на ней изображала аллегорию геологии — рыжеволосую сиду с геологическим молотком. Сида радостно рассматривает отколотый образец, ушки радостно вздёрнуты. Хрустальный, искрящийся голубым газовым светом — на деле стеклянный, конечно, — свод поддерживали колонны, напоминающие геологическое шурфы. Профессор машинально отметил, что кое-где порядок залегания пород нарушен — зал строили давно, могли и ошибиться.

И только встав за кафедру, профессор заметил — сида на панно позади — едва не единственная в зале. Неудивительно — самим про себя, им, наверное, слушать скучно и смешно, особенно, когда говорит человек другого вида. Только на самом верху маячила пара ушастых голов. Ну да, эти расслышат, а смотреть им удобнее из задних рядов. Кураж и страх ушли разом. Осталась привычная работа — говорить на интересную тему...

— Здравствуйте, дамы и господа, уважаемые коллеги, — начал он, — Главнейшим из трёх общеизвестных парадоксов современной антропологии является то, что самый распространённый на Земле вид крупных животных остаётся без признанного названия. Более того, это разумный вид! Тем не менее, Homo diurnus так и остаётся без общепринятого сокращённого наименования. Любая попытка сделать шаг в сторону от обозначения "человек", общего для всего рода, вызывает среди обывателей вида "человек дневной" удивительную эмоциональную реакцию, различно мотивируемую, но неизменно негативную! Это заставляет нас, учёных-антропологов, именовать для краткости один из двух видов современного человека "диурнисом", от последнего слова латинского наименования, как ископаемое. Обидно и неловко, особенно когда, как сейчас, с трибуны говорит сама "окаменелость". В настоящем обзоре я посмею называть диурнисов "людьми", никоим образом не претендуя отобрать право на это имя у вида, составляющего предмет рассмотрения. Таким образом, в дальнейшем, когда я буду упоминать "людей" и "человека" без указания вида, я буду иметь в виду именно диурнисов.

— А сиды не обидятся? — выкрикнули из зала. Как раз с верхних рядов. Веснушчатый парень. "Диурнис". Дердит за руку соседку-сиду, одну из немногих в зале.

— Мог меня на ухо спросить, — громко ответила сида, — сиды не обидятся! Господин профессор, продолжайте, пожалуйста. Вас, надеюсь, предупредили, что наше Общество славится несколько вольным поведением при докладах?

— Вполне. Что ж, раз сиды не против, я продолжу... Второй парадокс, который я тоже не могу обойти вниманием, заключается в том, что ранняя история человека вида Homo vespertinus, или "человек вечерний", который в просторечии именуется сидом, и не испытывает от того, замечу, никаких неудобств, известна гораздо лучше, нежели история человека. Что, по меньшей мере, странно, поскольку относительная численность всех видов этой ветви человечества во все эпохи была значительно ниже численности соседствующих видов. Эти заключения хорошо подтверждается сравнением числа находок — но образцы человеческой линии сильнее повреждены или относятся к одной эпохе: выходит то густо, то пусто. Если представить себе антрополога в роли следователя, допрашивающего минувшее, то фактологический материал по человечеству безудержно болтает и повторяется в ответ на одни вопросы — а на иные, ключевые, никакого ответа не даёт. По сидам же рапортует точно, лаконично, по пунктикам, не пропустив ни одной завалящей проблемы! Если проблемы и возникают, так именно в связи с этим лаконизмом. Поэтому многие этапы в истории эволюции человека нам приходится восстанавливать, исходя из аналогов, уже известных на примере сида.

Третьим парадоксом обычно полагают уши сидов, но вот в них-то никакого противоречия нет, хотя для гоминид, и даже приматов, они нетипичны.

— Обычный атавизм! — восторженно завопили в зале. Кажется, чьего-то ученика прорвало, от радости, что знает ответ.

— Совершенно верно, коллега. В случае целесообразности признаки, вернувшиеся из прошлого, закрепляются очень быстро, это известный и многократно подтверждённый факт. Вот хвостатые люди тоже иногда рождаются — но от хвоста им пользы никакой, кроме вреда, а потому признак не сохраняется, оставаясь курьёзным уродством индивида. Но природа всё равно время от времени перетряхивает старые сундуки: а вдруг хвосты нужны? А ухо стоячее не хотите? А что не на макушке, извиняйте — уж больно у вас мозг разросся. Чуткий же слух ночному существу попросту показан, так что уши, в отличие от хвостов, оказались сидам весьма кстати.

Справедливости ради нужно отметить, что уж от ушей своих сиды сполна натерпелись во времена оны — дело в том, что подобные анималистические признаки крайне характерны для различного рода фольклорных персонажей, и сиды ухитрились настолько затесаться в сказочную компанию, что, с одной стороны, им нередко отказывали в принадлежности к роду людскому, что мусульмане, например, делают до сих пор...

— Им ещё отольётся, — громко сообщил некто в блистающей парадной позолотой лорике катафракта, — вот оправимся чуток от Гражданской, настроим больше Ллойдов, и наплачутся...

Профессор решил не реагировать, и продолжал:

— ...а с другой — старательно объясняли их внешний вид и повадку уродством, отклонением от нормы более распространённого человеческого вида — обычным объяснением тому было кровосмешение. Но к нашему времени страсти — по крайней мере, среди учёных — улеглись. И сиды стали тем, что они и есть — отдельным видом нашего рода, со своими собственными благословениями и проклятиями. И всё-таки флёр мистичности до сих пор окружает их — в результате чего они часто становятся жертвами творцов вненаучных сенсаций.

Которые и создали камбрийским сидам в обывательских глазах славу последнего бастиона креационизма. Мол, уж их-то природа никак не могла произвести в ходе эволюции! Так что третьим парадоксом антропологии будет справедливо назначить эти настроения, которые не могут быть долее переносимы. Потому мне и пришлось подготовить серию лекций, кратких и не слишком сложных, дабы всякий желающий мог убедиться — камбрийские сиды самим своим существованием не только не опровергают эволюционную теорию, но полностью её подтверждают.

Начнём мы с периода, отстоящего от нас на 800 тысяч лет в прошлое — именно тогда в Европу в районе Иберийского полуострова проник Homo antecessor, последний общий предок — латинское наименование в переводе и означает — "человек предшествующий" — наших видов. Эта была первая успешная попытка колонизации человеком мира за пределами африканского континента.

— А неуспешные были?

— Были, и мы знаем отнюдь не о всех. Сами понимаете, если группа быстро вымирает, не успев размножиться как следует, вероятность найти останки таких неудачников крайне невелика. Так что те, чьи черепа мы наблюдаем в наших коллекциях скорее символы ограниченного успеха! Впрочем, антецессору забвение не угрожало бы даже в случае подобной неудачи — основной вид процветал и на старом континенте. Но далее эволюционная линия человечества разделяется на три ветви, две африканские и европейскую: в Европе существует приспособившийся к местным условиям Homo antecessor, в Африке формируется и около 700 тысяч лет назад покидает её Homo heidelbergensis, человек гейдельбергский, названный по месту первой находки, — для того, чтобы населить всю Европу и значительные области Азии. В Африке же около этого времени формируется некая промежуточная перед современным человеком форма, которая пока не описана.

В Европе между тем происходит вытеснение Homo antecessor человеком гейдельбергским. Отличная иллюстрация на тему, как происходило в истории человечества замещение одного вида другим. Теорий тут три, и все, очевидно, справедливы — в различной степени для разных случаев. Согласно одной, виды смешивались, а в последующих поколениях выживали носители лучших признаков. Согласно другой, исход противостояния решала война на истребление. Согласно третьей, вид, который лучше охотился и размножался, потихоньку вытеснял конкурента. Не была исключением и Европа 500-400 тысяч лет назад. Сам-то гейдельбергский человек, безусловно, предпочёл бы самый простой и брутальный способ действий — попросту говоря, он был вовсе не прочь сожрать соперников. Желания, однако, оказалось мало — и если останки архантропов в некоторых районах Азии, как раз перед исчезновением, представляют собой несомненные объедки с его стола с характерными повреждениями, то в остальных частях мира что-то не задалось. В Африке этой эпохи пока вообще не найдено ничьих останков, и как проходила борьба видов, неясно, но, в конце концов, эта борьба закончилась пришествием современного человека. В Европе случилось по-другому. Существовавший там подвид Homo antecessor развивался, в основном адаптируясь к окружающей среде. Грубо говоря, за триста тысяч лет он не поумнел: как был в черепной коробке литр мозга, так и остался! Причём разброса никакого — всегда литр, ровнёхонько! Именно из-за этого феномена возник обычай лаборантов-антропологов собираться не по трое, а по четверо. Дело в том, что хорошо сохранившиеся черепа они герметизируют. Чтобы, при плановом сливе спирта, в них оставалась достаточная порция. Такое вот воскрешение древних степных обычаев. Европейских антесессоров в любом музее много, и, какой череп ни возьми — всегда выходит ровно четыре стакана из любой взрослой особи... Из ранних до краёв, из поздних — с мениском. Всей эволюции! Но при этом, этот предок сидов был адаптирован к умеренной и холодной среде обитания несколько лучше южного пришельца. Конкуренция с более молодым видом вызвала некоторое совершенствование, но в основном адаптация пошла по пути специализации. Аборигенный вид нашёл себя в роли ночного загонного охотника.

123 ... 567

↓ Содержание ↓