Легенды Севера и Востока
Легенды Севера и Востока
ЧЕРНАЯ ПРИСЯГА: CОН
Белый-белый, сказочно прекрасный мрамор. Высокие колонны поддерживают легкий свод. Подковообразное основание, в узкой части — ступени. Лестница. Мрамор такой белизны и свежести, какая бывает лишь во сне. Каждый крохотный его кристаллик блистает в мягком, но ярком свете, который заливает это место. От этого прекрасного камня не хочется отводить глаз, хочется вечно любоваться им, радужной игрой света на шероховатых колоннах...
В круг — восемь тронов, на них — восемь статуй из все того же мрамора. Белое, царство белого света. Он не ослепляет, но пленяет своей чистотой и строгостью. Восемь статуй — с разными, но равно прекрасными лицами. Неподвижны, как и полагается каменным изваяниям. Складки одеяний ниспадают строгими волнами...
А на ступенях — человек в одеждах слепяще-черного цвета, особенно яркого на фоне белых ступеней. Только приглядевшись, можно понять, что черное одеяние — очень широкий плащ. Складчатым кругом оно лежит на ступенях — беспорядок в разбросе линий все же удивительно тонок и красив. Такие же черные волосы беспорядочными черными прядями вьются вокруг лица. Лицо не уступит в белизне белокаменным ликам сидящих — но сразу ясно: оно живое. Человеческое...
Человек распластан на ступенях — словно он еще недавно стоял на коленях, и упал лицом вперед, услышав что-то страшное. Руки беспомощно пали — бессильные, недвижные — на плащ, и видны черненого железа браслеты наручников. Черные — но почти белоснежные рядом с плащом. Между браслетами — змеей в складках притаилась цепь. Звенья тонкие и легкие. Он весь — остановленный порыв, прерванное движение...
Откуда-то я знаю, что это — Суд. Что этот, распластанный на камне, сейчас услышит свой приговор. Здесь происходит что-то, что выше моего понимания. Взгляд мечется между белым и черным — прекрасно и то и другое. Строгость белых линий. Хаос складок черной ткани. Достоинство трона. Распластанность на камнях. Покой. Порыв. Свобода. Плен...
Кто-то шепчет мне — выбирай. Голос тихий, нечеловеческий. "Выбирай!" — только одно слово. Что-то изнутри рвется во мне, подталкивает к выбору. Словно мечется стрелка на весах, а чашки колеблются, ожидая меня. Что выбрать? Белое — кристаллики мрамора в радужном ореоле блеска. Черное — тень самой черной ночи, матовая непроглядность. Что, что же выбрать? Сердце неистово колотится, рвется из груди. Голос неумолчно шепчет, требует выбора. Белое — такой порядок, такая идеальная строгость линий. Черное — беспорядок, излом. Что, что из этого — мое? Взгляд мечется все быстрее, и радужные пятна в глазах. Я невольно ищу хоть чей-то взгляд. Мрамор — холод и камень, он ласков и покоен. Он зовет — иди к нам, будь с нами. Мы дадим тебе радость и спокойствие, тепло и безмолвие. Ты станешь созерцать мир и радоваться его красе. Иди сюда, сядь рядом с нами...
Глаза Черного — словно два провала в бездну. Бессветная, беззвездная тьма. Острые иглы смерти. Он отталкивает от себя. Кричит взглядом — уходи. Не смей приближаться. Ты мне не нужна. Я — одиночка. Убирайся. Я — это ночь и смерть, гибель и хаос. Не вздумай даже выбрать — меня...
Белое, черное. Белое, черное... Ночь, день... Тьма, Свет... Покой, борьба... Хаос — порядок... Один — гонит прочь, другие — приглашают к себе...
И — я больше не размышляю. Прости, Черный — я всегда была упряма и строптива...
На прекрасный белый мрамор ступеней, рядом с изысканным профилем человека в черном плаще — мятущимся диссонансом — неловкий подросток. Неровные пряди светлых волос, смешная мальчишеская стрижка, нелепая рядом с этими ослепительно четкими линиями одежда. Испуганный, но дерзкий взгляд...
Я нахожу руку Черного — его пальцы горячее расплавленного металла. Но я все же терплю этот жар, хотя и слезы наворачиваются на глаза. Стоя на коленях, я закрываю собой Черного от взглядов мраморных владык. Я чувствую их мысли. Они не разгневаны, не огорчены. Хотя — немного сожалеют о моем выборе. Они искренне хотели мне добра.
За спиной — в спину мне впивается взгляд Черного. Он недоволен. Он почти что зол на меня. Я чувствую его раздражение. А за ним — недоумение и робкую радость. И все же — на первом плане гнев. Он тоже искренне хотел мне добра.
— Я выбрала! — Говорю я тому голосу, который наконец, замолчал. А потом еще раз, вслух — всем. Судьям. Подсудимому. Самой себе.
— Я выбрала. Я с ним.
Потом меня накрывает волной слепящей глухоты. В ушах звон, и почему-то именно он мешает мне хорошо видеть. Впрочем, что-то я все-таки понимаю. Тот, кто сидит в центре, что-то говорит. Читает приговор. Я знаю, что он изменил свое мнение. Из-за меня? Но как — принесла ли я хоть немного пользы Черному? Или — наоборот...
Звон в ушах пропадает, спадает пелена, что закрывала меня...
Глаза Черного внимательно изучают меня, сверлят насквозь. Яростные, огненные глаза. Недобрые. Я чувствую себя маленькой, неловкой и беспомощной. Но — в мыслях он полон недоверчивой благодарности.
— Я с тобой. Навсегда.
Слова сами срываются с губ. Зачем я это говорю — ведь меня никто не просит...
Он медленно, ласково забирает из моей руки — обожженной до потери чувствительности — свою. Касается щеки...
Сон рвется тонкой паутиной. Я просыпаюсь в своей постели, в своей комнате. Трезвон будильника кричит — выбрала, поклялась... "Выбрала, поклялась!".
Да, я — поклялась. Только вот — кому? В чем?
Что за странный выбор?
Я не жалею о нем. Я знаю, что поступила единственно правильным образом. И все же — что это было?
И из дали темных времен приходят слова: Черная Присяга.
РЕКВИЕМ
"Но самым опасным врагом, которого
ты можешь встретить, всегда будешь ты сам;
ты сам подстерегаешь себя в пустынях и лесах.
Одинокий, ты идешь дорогою к самому себе!
И твоя дорога идет впереди тебя самого..."
"Так говорил Заратустра". "О пути созидающего".
Ф.Ницше
Сотворение Эа
В начале была Песнь.
Нет, до нее было и что-то еще. Был тот миг, от которого он начал осознавать себя — таким, каким был здесь — его выплеснули из теплого и мягкого ничто, в котором он пребывал до того. Мягко, осторожно — и он увидел: свет. Тени. Силуэты. Разноцветные огни.
Одни были подобны ему — расплывчатые, мягкие и робкие. Другие были велики и прекрасны — переливы цветов, блеск и тени, плавные изменения формы. Было То, что призвало его из небытия — или того, что казалось небытием — непостижимо огромное, светло-прохладное и бесконечно доброе. Но Того он все же опасался.
Его неосознанно тянуло к одному из старших и сильнейших, как ему казалось. Старший казался сгустком золотых и медных тонов, плавных овальных и круглых поверхностей с густо-коричневыми искрами внутри. Возле этого существа хотелось быть всегда — надежно, уютно, тепло.
Другие из старших казались странными и непонятными, иногда страшными — как тот, что был сгустком черно-багровых теней, непрестанно клубящихся и вращающихся, как смерч. Или та, что была ярко-зеленой с алыми и голубыми вкраплениями — она все время держалась рядом с его покровителем, вызывая какую-то смутную ревность.
Старшие собирались вместе и делали что-то непонятное — частично сливались вместе, и от этого случалось нечто: что-то новое рождалось в сплетении их тел. Он, пока еще безымянный сгусток серебряно-золотых искр, всегда старался приблизиться к этому слиянию — ему казалось, что будучи рядом, начинает сам что-то понимать. Но он был еще духом, бесформенным и безымянным образованием новорожденной энергии, бессмысленно носившимся в пространстве.
Потом была Песнь — и все они, и старшие, и такие, как он, собрались вместе по зову Того. Слияние голосов, слияние душ и тел — и родилась некая особенная гармония. Он был едва ли не в центре ее, стараясь раствориться в том, чему уже родилось имя — Музыка. Странные видения, какие-то необыкновенные знания, небывалая дотоле ясность понимания пленили его. Он начинал понимать, что его голос составляет какую-то малую, но все равно необходимую часть мелодии. Понимал, о чем поют другие — о создании некоего материального и живого мира; и пел о своей мечте — умении переливать расплавленный металл из бесформия в дивные и прекрасные линии Гармонии. Сначала он желал этого для себя — а потом вдруг ему увиделись некие существа, абсолютно несхожие с ним: хрупкие, ранимые, с уязвимо-определенными контурами тел, прекрасные и беззащитные.
Он долго не замечал, что в голосах нет единства. Две темы, две мелодии звучали теперь — но они не спорили друг с другом, скорее, дополняли. Он мучительно замер на миг — какая из них ближе ему? Потом рванулся следом за Золотым на одну из сторон. Там было несколько Старших помимо него — тот, страшноватый, черный, незнакомый темно-фиолетовый, и еще много других Младших.
Были и еще две темы. Он не понимал смысла борьбы, как и прочие Младшие, но четко держался избранной стороны, вторя голосу Золотого. Надо всем этим — дуэтом ли? разноголосьем? — он ощущал единую неизмеримо огромную волю Того, Кто Призвал. Он только краем еще туманного сознания ощущал, что То вполне довольно всеми ими.
А потом было удивительное видение, открытое им: возникший из ниоткуда сияющий шар — голубой, зеленый, белоснежный. На нем было нечто, имя чему он знал — горы, и были моря, и невозможно прекрасные зеленые леса. И столь прекрасным казался этот мир, столь соответствующим всему, о чем он только мог мечтать, что он рванулся туда — и оказалось, что ничего нет. Только видение, только сказка... Как же это страшно — первое разочарование...
И опять были скитания в пространстве, оказавшемся теперь ограниченным какой-то незримой преградой. Там не было ничего, был лишь сияющий чертог, слишком величественный, чтобы его можно было описать. И было много их, он уже знал имя — Айнур. Он называл себя Айну, и все же этого было мало. Должно было быть Имя... оно почти что было готово родиться — и иногда казалось, что оно протягивает тонкие нити туда, за Начало. Но звуки ускользали, таяли и то, что было Именем сейчас, хотело звучать совсем по-иному.
Имена...Он так хотел узнать их все. Имена Айнур. Имена вещей из дивного видения. И больше всего — свое имя. С ним охотно делились знанием и старшие, и младшие — этого было недостаточно. Он был пытливым юным духом, любопытным и самоуверенным. Ему казалось, что он не может ошибаться ни в чем — и он спорил со старшими, если это казалось ему верным, убеждал, был резок и насмешлив с подобными себе, считая их ленивыми и ограниченными. Его наставник, Золотой, часто не мог сам ответить на его вопросы и отправлялся за советом к Тому. То было единственным, кто обладал именем: Эру.
Арда. Начало времен.
Он одним из первых ступил на только что воплощенную Арду. Шаг — и из бесплотности эфира он падает с огромной высоты на странную бесформенную плотную массу, ничуть не похожую на сказочное видение. Земля что-то хочет от него, зовет, шепчет — как же трудно понять этот голос... И все же он разобрал: "Каким ты будешь? Выбери облик!".
Он выбрал — изящные очертания тела дивных существ из видения, длинные вьющиеся золотые волосы — такие же, как у них. Глаза — цветом, как увиденное в видениях небо. Это было наиболее близким к его сути обликом, и одеяние — откуда-то он знал, что это необходимо — было тех цветов, что были у его наставника — золото, медь, густой шоколадный. И вдруг он вспомнил или только что понял имя наставника — Аулэ. И понял свое — Артано. Это было легко, легко и радостно — имя. Тело. Цвета... Познание.
Все оказалось интересным, совсем не похожим на его представления о творении мира. Все нужно было делать с нуля — и задуманные горы, и недра, и их содержимое. Под руководством Аулэ юный Майа трудился много и упорно. Это было интересно, но утомительно .
Между Валар не было единства. Тот, что когда-то казался черно-багровым вихрем, а теперь звался Мэлькор, яростно спорил с прочими Валар о том, каким должен быть мир. Иногда Аулэ соглашался с ним, иногда — нет, и чаще тот, фиолетовый, Намо, был согласен с Мэлькором. В них трех было нечто, объединяющее их. И все же главенствовал Мэлькор.
Остальные держались вместе, не слушая и не вслушиваясь в то, что им говорили. Земля неизменная, ровные течения вод, мягкие дуновения ветров — вот что их привлекало. Те бури и молнии, о которых говорил Мэлькор, пугали их и отвращали от всех его идей.
А Артано, внимательно вслушиваясь в их споры, с удивлением понимал, что ему — все равно. Он служил своему наставнику Аулэ, потому что это казалось наиболее верным — казалось раньше. А теперь ему было скучно. Мягкий, добрый и медлительный Аулэ казался ему скучным и пресным. Даже облик его — сильного, крепкого меднокожего мужчины в расцвете лет, с густой бородой и добрыми карими глазами — казался каким-то неверным, неправильным. Еще более неверным казалось ковыряться в недрах, обогащая их рудами и самоцветами, выравнивая поверхности и формируя горы. Ему хотелось сотворить нечто особенное, живое. Подобное тому, что он видел. Подобное ему самому.
Особенно унизительным казалось приводить в порядок те участки поверхности, где Мэлькор и Аулэ спорили о том, каким должен быть облик Арды — и воздвигали огромные модели. И он начал хитрый план. Аулэ не меньше его хотел сотворить живое — но знал, что это противно воле Эру. Ибо ни у Валар, ни тем более у Майар не было довольно сил для такого творения. И Артано непрестанно об этом твердил, мечтал и делился мечтами с Аулэ. Тот только слушал и сожалел, но делать ничего не собирался — а Артано ждал, терпеливо ждал. В те годы он выучился терпению лучше, чем кто-нибудь другой.
Век Столпов Света.
Противоборство Валар достигло своего апогея. Не в силах найти компромисс, упрямые, словно дети, они вели настоящую войну за право формировать облик Арды по своему разумению. Создавались и рушились горы, наливались влагой и высыхали океаны. В мире возникли туманы, лед, снег и дождь — прекрасные явления; но не все Валар признали их таковыми, даже обратившись за советом к Эру — они были навязаны их картине мира Мэлькором насильно. Из союза трех Валар — Мэлькор, Аулэ, Намо — Мэлькор остался один. Аулэ предпочел остаться на стороне прочих Валар, ибо дорожил любовью своей супруги Йаванны и мнением прочих Валар. Намо не смог принять разрушительных методов борьбы и предпочел стать Судьей обоим сторонам.
