Принцип абсолютного подчинения

Принцип абсолютного подчинения

Начало

Бездомного мальчишку били жестоко. Кулаками под дых, под ребра. Так, что кровь на обветренных губах, и слезы на ресницах. Но он все равно поднимался с мокрого, осеннего асфальта, хрипя и сплевывая красным. Вставал, сжимая пальцы со стесанными костяшками в кулаки. Красивый мальчик, битый мальчик, не достаточно сильный, чтобы дать отпор четверым. Изнеженный. Из влиятельной, богатой семьи, но сбежавший, скрывающийся.

А он наблюдал. Не за четырьмя бугаями, по его собственной затее, напавшими на подростка лет шестнадцати, что давно привлек его внимание на этих осенних аллеях. Кажется, не взирая на всю подпольность своего положения, мальчишка, словно на зло всем и вся, приходил в старый парк каждый день. Зачем? Или к кому? Да, его это интересовало, но не настолько, чтобы подойти и спросить. Но все равно, в этот момент он смотрел только на него, а не на тех, кто по его приказу измывался над ним. Пока только кулаками. Большего он бы им просто не позволил. Но все же долго смотреть на это бессмысленное по своей сути издевательство он не захотел, стало скучно. Он ожидал нечто большее от этого мальчишки. Просчитался. С кем не бывает?

Он отвернулся и пошел по аллеи в сторону парковки, и именно в этот момент на запястье сомкнулись горячие пальцы. Мальчишка вырвался из сжимающегося с каждой минутой круга и осмелился попросить помощи. У него попросить. Неудачный выбор, надо признать. Но в принципе, и так сойдет. Он медленно обернулся к нему, жалкому, с разбитыми в кровь губами и лихорадочным блеском миндальных глаз, в растрепанной одежде и слипшимися от пота волосами на висках. Выгнул бровь в немом вопросе, и тот, прочитав что-то в его глазах, опустил взгляд, разжал пальцы, сделал шаг назад. Так и не попросил, упрямый. Слишком много прочитавший в одном лишь взгляде. Слишком. Опасный в будущем из-за своей природной проницательности, но сейчас всего лишь недобитый щенок. Может, добить, чтобы не мучался?

— Будешь подчиняться беспрекословно, возьму с собой, Тимур Лавров. Нет — закопаю. — Сразу расставляя приоритеты, процедил он сквозь зубы.

Мальчишка вскинул голову, вздрогнул от режущей стали в серых, как осенняя морось, глазах, и, принимая условия, сделки, медленно кивнул, словно все еще не веря в свое счастье. Хотя, какое это счастье? Скорей уж маленький, персональный ад.

Часть 1

Убиться — не проснуться, или

как тяжело быть лишь чужим сном

Первоначально это была всего лишь попытка объяснить юному бунтарю, что в жизни не всегда будет только так, как хочет он, что нужно уметь подстраиваться и под чужие интересы, а иногда придется и вовсе по тем или иным обстоятельствам действовать в противовес своих собственных моральных принципов и представлений о честной игре. Именно этим руководствовался Никита Андреевич Демидов, мотивируя ту странную сделку, которую предложил сыну своего партнера по бизнесу. При этом он был убежден, что Тимур сам напросился на грубость. Этот его уход из дома поставил в длинном, сложносочиненном предложении их отношений с отцом последний восклицательный знак, после которого Лаврентий Петрович Лавров, всегда бывший человеком крутого нрава, позвонил молодому партнеру, коротко бросив в трубку всего несколько рубленых фраз, сводящихся к одному, что он полностью вверяет непутевого сына, посмевшего пойти против воли отца, в его руки, и пусть Никита делает с ним что хочет, но воспитает нормального парня, а не эгоиста с мелочной душонкой. Сказано-сделано, как иначе, когда тебя просит такой человек?

Отец Тимура знал к кому обращаться со столь необычной просьбой, понимая, что Никита, как никто другой, подойдет к заданию творчески и со свойственным ему размахом. Вот только никто из них, взрослых, и предположить не мог, что Тимка в свои шестнадцать окажется крепким орешком и переупрямит обоих. Но им об этом лишь предстояло узнать.

О том, что с этим мальчишкой по продуманной схеме действовать не получится, Никита, а для друзей просто Ник, понял уже в тот же вечер, как привез избитого его стараниями Тима в свой загородный дом. Тот был абсолютно индифферентен, когда он залечивал его ссадины и синяки, не шипел и даже не морщился, хотя Ник и понимал, что ему действительно больно, но мальчишка ему попался упрямым. Поначалу это удивило, потом, обрадовало. Никита в свои не такие уж большие годы, успел почувствовать как вкус припевающей жизни состоятельного человека, так и её скуку. Поэтому понадеялся, что мальчишка, отныне живущей в его доме, внесет в нее некую перчинку, и не позволит скуке принять в поистине вселенские масштабы. Он не ошибся. Тим умел удивлять.

Никита знал его как вздорного, дерзкого мальчишку, осмеливающегося за общим столом одергивать компаньонов отца, если те изволили говорить очевидную глупость, а еще он слыл бунтарем и неплохим для своих лет музыкантом. Их школьная группа уже даже успела дать несколько концертов в небольших молодежных клубах. Так что, по мнению Никиты, мальчишка просто зазвездился, раз осмелился в открытую перечить отцу. Но с того момента, как он привез его в свой дом, а на следующее утро туда же переехали все его вещи, Тимура словно подменили. Он всегда был активным, разговорчивым, как говорят в простонародье, шебутным, но неожиданно превратился в молчуна и слишком резко повзрослел. Никиту в первый момент это даже смутило, но он быстро разобрался что к чему, и с усмешкой принял правила навязанной ему игры.

Тимур учился подчиняться, а его учил приказывать. Теперь он ничего не делал без особого на то распоряжения с его стороны. Даже не ел. А все началось с того, что еще в машине, везя его к себе домой, Никита безапелляционно заявил, что уже завтра займется его переводом в другую, частную школу, и ему продеться забыть как о своих старых друзьях, так и об увлечении музыкой. "Никаких не серьезных глупостей, — объявил он, — Пока не поступишь в университет. А там посмотрим". Тимур тогда вздрогнул как он удара плетью по щеке, они как раз притормозили на светофоре, и Ник, повернув лицо в его сторону, заметил это невольное проявление истинных чувств непутевого подростка. Порадовался про себя, что так удачно задал правильный тон в общении с ним, и, не смотря ни на что, потом не пожалел. Так что жизнь под одной крышей для них обоих началась с пропасти между душами, и долгое время им казалось, что так даже лучше, проще и, как не парадоксально звучит, вольней.

А через несколько месяцев после Тиминого семнадцатилетия, которое в назидание Ник даже не подумал хоть как-то отметить и даже поздравлять мальчишку, ведущего себя с ним словно раб, исполняющий приказы деспотичного господина, не стал. На самом деле эта покорность начала его раздражать уже через несколько недель тишины и безмолвия со стороны Тимура, но он предпочитал ничем не выдавать свое раздражения, накапливая его, но раз за разом вовремя отметая.

На самом деле, несмотря на то, что они все это время жили под одной крышей, Ник далеко не сразу заметил, что Тим вытянулся почти на пол головы, и теперь его макушка доставала ему до середины уха. И удивительно возмужал, словно переезд к нему заставил его душу не просто повзрослеть, состариться раньше времени. Иногда он даже позволял себе жалеть о том, что не может заглянуть ему в голову и выяснить, какие черти прячутся в её темном, влекущем своими глубинами омуте. Но сделать это не представляло никакой возможности, так как Тим с упорством барана продолжал следовать правилам их маленькой игры.

Он подчинялся, Ник был вынужден приказывать. Даже расспросы про новую школу, учителей и одноклассников, неизменно наталкивались на стену отчуждения. Тим отвечал, только если Ник, тихо зверея, приказывал — "Ответь!". Он внимательно слушал и всегда смотрел только в глаза, не смущаясь даже самых откровенных вопросов, но никогда не позволял себе хотя бы покивать на какую-нибудь его не требующую словесного ответа реплику. Он молча пил чай вечерами, и ел ужин только в его присутствии, как бы пожилая приходящая кухарка, не пыталась накормить мальчишку, пока Ника не было дома, о чем она сама же ему и поведала. Но, тихо матерясь про себя, Ник как-то уговаривал себя в такие моменты сдерживаться и не принимать радикальных мер по устранению этого Тиминого подросткового издевательства над самим собой и, что неприятнее, над ним тоже, пока однажды после работы не стал отправлять за Тимом в школу водителя, а приехал сам.

Он застал подопечного в школьном дворе, укрытом совсем недавно выпавшим в полную силу снегом, в компании миловидной сверстницы. Она очень старалась ему понравиться, это было видно даже невооруженным взглядом, а Тим явно был к ней абсолютно безразличен. Стоял, засунув руки в карманы куртки на груди, и вежливо улыбался на все её кокетство. Но завела Никиту именно эта его улыбка. Слишком взрослая и понимающая для Тиминых семнадцати лет. Самому Нику с того самого дня, он ни разу не улыбнулся. А приказывать ему это мужчина считал унизительным как для Тима, так и для себя. И вот сейчас, подсмотренный разговор в школьном дворе, подвел его к мысли, что их с Тимом игре давно пора выйти на новый, качественно новый уровень. Мальчишка уже дорос до взрослых игр — в этом Ник не сомневался и был прав. И таки да, Никита, порой, умел быть и жестоким.

Сначала в качестве проверки, когда они вернулись домой, он подозвал его к себе, сидя в глубоком кресле в богато обставленной в классическом викторианском стиле гостиной. Тим безропотно подошел. Повинуясь отстраненно звучавшему голосу мужчины, не моргнув глазом, опустился перед ним на колени. Придвинувшись, как тот приказал, расстегнул на нем брюки, вельветовые, мягкие. Приспустил белье. Взял пальцами пока безучастный ко всему происходящему ствол. Придвинулся совсем вплотную и покорно обхватил головку губами, невзирая на странный, чужой всему его существу запах и непривычный вкус на языке. Ник над ним тяжко вздохнул и приказал выпустить его изо рта и вообще убрать все обратно, что Тим с той же скрупулезностью и проделал. Проверка была пройдена. Он подчинялся. Беспрекословно, полностью и абсолютно. Игра стала еще интересней, и, однозначно, взрослей.

Дальше больше. В очередной раз вернувшись от репетитора, Тимка застал в своей комнате посторонних. Двух миловидных девушек, развалившихся на его кровати поверх покрывала в призывных позах в чем мать родила, и без тени смущения в глазах взирающих на него, застывшего в дверях. Ник тоже был здесь. Сидел в компьютерном кресле на колесиках и вертелся, отталкиваясь от пола ногами, то в одну сторону, то в другую, изучая его реакцию.

Лицо Тима осталось беспристрастным. Тогда, повинуясь движению руки Ника, одна из девушек встала с кровати, подошла к стоящему в дверях мальчишке, опустилась на колени и принялась за его ширинку. Тим даже не зажмурился, все так же неотрывно и бесстрастно глядя в лицо улыбающегося Ника.

Обучена девица была явно профессионально, сосала и заглатывала по самые яйца так, что в ушах звенело, а перед глазами звезды вспыхивали. Но Тим был упрямым. Стоял молча, не шевелясь, и даже испытывая ни с чем не сравнимое возбуждение, которое давало о себе знать, быстро налившимся кровью членом, то исчезающим в напомаженном рту, то с вульгарным, влажным чмоком появляющимся вновь. Он продолжал смотреть в глаза переставшего улыбаться Ника совершенно не меняясь в лице все тем же немигающим взглядом. Лишь струйки пота, текущие по вискам к шее, давали понять, как дорого ему обходится такая отстраненность, такое подчинение.

Так и не дождавшись желанной реакции, Ник в тихом бешенстве кончить ему так и не дал. Отозвал девчонку, та тут же вернулась на кровать к подруге, а сам жестом выпроводил возбужденного до предела мальчишку за дверь и занялся сексом с вызванными им девицами, потребовав у них нарочито громко стонать, чтобы было слышно в любом уголке дома и даже во дворе. Те с готовностью его желание удовлетворили, не особо при этом лукавя, под взбешенным до крайности Ником трудно было не кричать.

Больше Тим даже в мыслях эту комнату в его доме своей не называл. А через полтора месяца, в один из зимних вечеров, появился мальчик, точнее, искусно маскирующийся под него довольно-таки взрослый парень. Но при этом внешне он выглядел как сущий мальчишка, вряд ли больше чем на пару лет старше Тима, лишь едва приметные морщины в уголках глаз давали понять, что ему вовсе не столько лет, на сколько он выглядит. На самом деле ему было двадцать семь, не многим меньше, чем тридцатилетнему Никите. Он был улыбчив и смешлив, Ник называл его Дани и откровенно тискал, устроившись на большом, стилизованном под старину, диване в гостиной.

Тим застал их, когда на хохочущем светловолосом Дани не осталось рубашки, мятой тряпкой валяющейся у ног откинувшегося на спинку дивана Ника, на коленных которого парень сидел верхом. А сам Никита выцеловывал изгиб его намеренно подставленной шейки, молочно-белой, как и все тело парня. На такой светлой коже следы от засосов обычно видны лучше всего. Тим, снова замерший в дверях, насчитал три. Ник увидел его через плечо Дани и, ухмыльнувшись, демонстративно сжал зубами мочку уха уже заведенного ласками парня, потянул за нее, и тот застонал, ерзая у него на коленях.

— Поиграешь с малышом, Дани? — хриплым, но достаточно громким голосом, так, чтобы услышал и Тим, поинтересовался он у парня.

Тот сразу же обернулся через плечо и встретился с ним глазами. Плотоядно улыбнулся, облизывая уже припухшие от поцелуев Ника губы, соскользнул с колен мужчины и шагнул навстречу семнадцатилетнему подростку. Тот и на этот раз не изменился в лице. Но почти неосознанно перенес вес тела на одну ногу, чтобы другой сделать шаг назад. Быстро опомнился и даже не отшатнулся. Но Ник все равно заметил эту его секундную слабость и записал одно очко в свою пользу.

Дани же подошел к Тиму и все с той же распутной, многообещающей улыбкой, обхватил пальцами затылок мальчишки, оказавшегося почти на пол головы выше его, заглянул в пустые глаза, цвета обжаренного миндаля, и попытался поцеловать. Но был вовремя остановлен ледяным голосом Ника из-за спины.

— Мы договаривались, Дани, помнишь?

— Никаких поцелуев, — протянул тот почти возмущенно и добавил, — И что мне теперь с ним делать?

— Все, что захочешь. Ограничение только одно.

— Ну, хорошо.

Парень делал минет еще лучше, чем та девчонка, что была в прошлый раз, насколько мог судить об этом Тим, пребывающий на грани обморока от его неторопливых, тщательных ласк, и вынужденный несмотря ни на что сохранять лицо. Дани же ласкал не только его готовый разорваться на части ствол, он вылизывал яйца, покрытые еще толком не оформившимся, почти детским пушком, прикусывал кожу на внутренней стороне бедер. А потом, когда Тим ощутил, что больше не в силах это терпеть, и сейчас либо как девчонка грохнется в обморок, либо кончит, окончательно проиграв в их с Ником затянувшейся игре, Дани неожиданно отстранился и, только прикусив щеку изнутри Тим смог сдержать рвущийся из горла протестующий возглас. Отрезвил горчащий привкус металла на языке. А Дани на полу перевернулся к нему спиной, стащил с бедер и без того держащиеся лишь на честном слове светло-голубые джинсы вместе с черными стрингами и, подставив молочно-белый, округлый зад, встал перед ним на четвереньки.