Я - киборг-убийца

Есть на свете вещи, которые лучше не знать.

Есть на свете вещи, которые лучше не знать, но от которых никуда не деться.

Новость о том, что по документам я мертв и официально больше не существую, к сожалению, относилась именно ко второй категории.

В общем-то, она застала меня врасплох. То есть, была куча косвенных признаков, которые заметил бы любой неглупый человек с критическим мышлением, но критическое мышление — не про меня в данный момент. Когда полупарализованного горемыку, который целых шесть адских месяцев ждет смерти, прикованный к разболтанному инвалидному креслу, однажды будят и говорят, что операция прошла успешно и он будет жить и ходить — о каком критическом мышлении речь?

Четыре дня с момента выхода из медикаментозной комы я находился в состоянии бесконечной, безграничной и всеобъемлющей эйфории. Радостно глотал пилюльки, ходил на физпроцедуры и реабилитационную гимнастику и даже не задумывался, что человеку, шесть месяцев не ходившему вообще, не положено проснуться после операции, встать и пойти, аки Лазарь. Меня совершенно не волновало, что тренер гимнастики занимается с одним-единственным мной, что я лежу в одиночной палате, больше похожей на капитанский мостик звездолета, и вокруг вообще нет других больных. То есть, это было бы в порядке вещей, будь я сыном Билла Гейтса или на худой конец наследным японским принцем, а не круглым сиротой, но вопросы о том, кто и почему так заморочился ради меня, как я оказался в этой чудесной больнице и прочие тому подобные меня не волновали. После шести кошмарных месяцев отчаяния и безнадеги мой разум отказывался воспринимать плохое и порождать мрачные мысли.

И уж конечно, я и думать забыл, что еще недавно мне в один голос говорили, что я неоперабельный: теперь я жив, практически здоров и бесконечно счастлив.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Вечером четвертого дня мой врач, Валентин Сергеевич, пришел не один, а с крепышом довольно характерной наружности, и критическое мышление, вынырнувшее из пучины эйфории, подсказало мне: не все так просто.

Я уже лежал в постели, уставший после гимнастических упражнений, и ждал, когда мне принесут вечерние таблетки. Валентин Сергеевич сел на стул возле кровати и начал спрашивать, как мое самочувствие, все ли хорошо — в общем, стандартные вопросы, которые он задавал мне каждый день по четыре раза — а крепыш остался стоять у двери.

— Замечательно, Валентин Сергеич, — ответил я, — только устал на 'физкультуре'. Жду, когда таблетки принесут — и на боковую.

Он полез в карман и достал пластиковую баночку и пакетик сока:

— Начиная с сегодняшнего вечера, Кирилл, ты будешь принимать вот эти таблетки. Одну в день. Каждый день. До конца жизни.

Вот тут мне стало как-то не по себе.

— Всю жизнь?! Вы же сказали — я почти здоров!

— Так и есть. Если человеку, предположим, успешно делают пересадку сердца — он 'почти здоров', но при этом всю жизнь должен сидеть на иммунодепрессантах.

— Погодите... Вы мне что-то пересадили?!

— Собственно, я как раз хотел об этом поговорить... Но вначале — маленькая демонстрация. Капитан, начинайте.

Я перевел взгляд на крепыша, а тот вынул нож — серьезный такой ножик, Рэмбо обзавидовался бы! — и с коротким замахом метнул его в меня.

Уклониться я, полулежа на кровати, конечно же, не мог, мне не оставалось ничего другого, как выставить руку и поймать нож за рукоятку. Стоп, я поймал брошенный нож?!! И вообще, какого хрена?!!

Я подбросил оружие в руке и поймал его за лезвие с намерением 'вернуть' владельцу.

— Не надо бросать в капитана обратно, — сказал Валентин Сергеевич, — он обычный человек и поймать не сможет.

— Да без разницы, — отмахнулся тот, — нож без заточки, а я в бронежилете.

— Если Кирилл попадет вам в глаз или горло — вот тогда будет без разницы и на заточку, и на жилет.

Я перевел взгляд на нож и убедился: это действительно тупой тренировочный снаряд.

— Вы сказали, что капитан обычный человек, будто ко мне это не относится, — сказал я, взглянув на врача.

Он кивнул.

— Верно. Ты теперь не обычный человек. — Валентин Сергеевич протянул руку, забрал у меня нож и откинулся на спинку стула. — Начну по порядку. То, что ты был неоперабельным — правда. С точки зрения современной медицины, конечно. Удалить глиому, не разрушив окончательно то, что осталось от твоего мезэнцефалона, то есть среднего мозга, было невозможно, поэтому опухоль удалили вместе с мезэнцефалоном, а вместо него имплантировали искусственный заменитель. И только что ты поймал брошенный нож именно благодаря импланту.

Молча пытаюсь осмыслить услышанное. Искусственный мозг? Серьезно? Что-то слабо верится.

— В общем, Кирилл, я хорошо понимаю твое постоперационное состояние. Ты даже не задал мне вопроса, как именно оказался здесь и почему не помнишь этого, не говоря уже о том, зачем и почему. Но теперь самое время озадачиться этими вопросами.

— А зачем задаваться, если вы, судя по всему, сами сейчас расскажете?

— В точку. Как ты, может быть, понимаешь, таких технологий, позволяющих создать имплант, соединяющий в себе черты мозга и компьютера, сегодня нет ни у кого, коме нас. Точнее, еще недавно и у нас не было, ты стал первым пациентом, который выжил и имеет шансы прожить полноценную жизнь. До тебя рекордом был сорок один день.

— И... сколько таких бедолаг было?

— Девяносто восемь. Большинство их даже не вышло из комы. Семеро выживших помогли нам отладить технологии, но их гибель была, увы, неизбежна. А с тобой, я надеюсь, все будет куда лучше, так что я уже припас ящик шампанского, чтобы праздновать главную победу всей своей жизни... Но пока это еще немного преждевременно.

— Почему?

— Кирилл, я буду с тобой предельно честен, потому что мы связаны одной цепью. От тебя зависят мои перспективы и будущее, от меня зависит твоя жизнь. Организация, которая двадцать лет оплачивала мою научную работу, хочет, наконец, получить отдачу.

— В каком смысле? На счетчик меня поставить, что ли? Так я несовершеннолетний нищий сирота, с меня взятки гладки.

— Без разницы, кем ты был. Важно, кем ты стал. На счетчик тебя ставить нет резона — ты обошелся нам слишком дорого. Восемьдесят миллионов долларов мы потратили только на взятки в поликлиниках и больницах по всей стране, чтобы собрать генетические материалы. А потом еще пятьсот тысяч генетических анализов и постройка лаборатории, способной проводить в день по десять тысяч этих самых генетических анализов. И это только, чтобы найти тебя. Твоя операция — еще сто миллионов долларов. Баночка с таблетками на тумбочке — шесть тысяч долларов. Во сколько обошлись двадцать лет разработок, лаборатория и операционная, все предыдущие пациенты... тебе лучше не знать. Астрономическая сумма, соизмеримая с национальным бюджетом небольшой страны.

Вот тут до меня начало доходить, что все намного серьезнее, чем я думал пять минут назад.

— Так я не случайно попал к вам?

— Не случайно. У тебя есть редкий генетический дефект, который, как ни странно, всех нас выручил. Твой организм практически не вырабатывает соединительную ткань для инкапсуляции инородных тел. Таких, как ты — один на миллион, и нам подходят только подростки: дети слишком быстро растут, а у взрослых имплант не приживается. На всю Россию подходящих кандидатов с шансами выжить — не более десяти, и нам повезло еще, что мы так быстро нашли тебя.

— Эм... а попроще? Что за ткань?

— Соединительная ткань — главная преграда на пути создания продвинутых киборгов. Любое тело — заноза ли, засевшая пуля ли — организм инкапсулирует, покрывает соединительной тканью точно так же, как устрица превращает песчинку в жемчужину. Проще говоря, любой имплант будет отторгнут организмом, покрыт соединительной тканью. В случае с заменителем части мозга, инкапсуляция попросту смертельна, поскольку мозг отторгает часть себя и тем самым саморазрушается. Эти таблетки — твое персональное лекарство, окончательно подавляющее выработку соединительной ткани в мозгу. Если они у тебя закончатся — тебе останется жить недели две-три. И к регулярности отнесись серьезно. Один пропуск ничего тебе не сделает, но за всю свою жизнь, сколько бы тебе ни довелось еще прожить, ты можешь пропустить без последствий не более пяти-шести приемов. Если больше — инвалидность или смерть.

— Понятно, — мрачно изрек я. — Так что там про организацию, которая хочет получить отдачу?

Валентин Сергеевич поерзал, удобнее устраиваясь в кресле.

— Как ты понимаешь, все это слишком дорого для медицинских целей. Лет через двадцать-тридцать мои разработки станут новым прорывом, но пока у такой дороговизны есть только одна область применения, где она могла бы окупиться. Военная.

— Так вот почему я поймал нож... — запоздало осенило меня.

— Угу. И тут мы подходим к моему самому выдающемуся достижению. Средний мозг отвечает в том числе за зрение, слух, контроль движений, боль, защитные и оборонительные реакции, ориентацию и многое другое. Пожалуй, я позволю себе немного пафоса и самолюбования... Я и мои научные сотрудники переиграли самого господа бога. Улучшили сотворенное им. В твой искусственный мезэнцефалон зашиты улучшенные и оптимизированные рефлексы, реакции и инстинкты. Де-факто, ты киборг, но я предпочитаю понятие 'сверхчеловек'. То есть, ты все еще человек, просто у тебя нет многих недостатков, заложенных природой в каждом из нас.

— Это как?

— Приведу пример. Если изо всех сил зажать в кулаке спичечный коробок и ударить — удар будет сильнее, чем просто кулаком. Дело в том, что инстинкты не позволяют человеку бить в полную силу. Ну, чтобы сохранить кости целыми. Но инстинкт можно обмануть, зажав в кулаке коробок. Организм 'думает', что происходит удар предметом, и позволяет бить в полную силу. Собственно, мастера боевых искусств тратят многие годы на преодоление этого рефлекса. А у тебя его теперь просто нет.

— Вообще-то, они тратят годы на то, чтобы набить специфические мозоли на костяшках, — возразил я.

— Неверно. Мозоли на костяшках спасают только саму кожу на костяшках, но не увеличивают общую прочность руки или костей. Еще пример. Если дать обычному человеку такой лук, который он сможет натянуть, только напрягши все-все силы, то он не сможет натянуть его, стоя на одной ноге.

— Почему?

— Потому что организм не даст поднимать тяжести, не имея хорошей опоры, и нагружать одну ногу весом, для которого нужны обе. В прыжке с парашютом, к слову, натянуть лук тоже не получится — там вообще нет опоры.

Я приподнял брови:

— Но натяжка лука вообще никак не задействует ноги!

— Правильно. Только организм не умеет отличать натяжку лука от поднятия тяжестей, потому что миллионы лет назад, когда наши инстинкты формировались природой, тяжести уже были, а луки — еще нет. Подобных примеров можно привести много. Но если коротко — мы модифицировали заложенные в средний мозг инстинкты и рефлексы.

Он резко подался вперед всем телом и неожиданно схватил меня за запястье. Я, не задумываясь, крутанул руку против его большого пальца, в следующий миг уже рука Валентина Сергеевича оказалась в захвате.

— Вот о чем я и говорю. Простейшие боевые и защитные рефлексы 'зашиты' в твой мозг, они получаются у тебя так же естественно, как у мотылька — его полет. Словно врожденные. Заодно ты теперь можешь на спор стрелять из пистолета в подброшенную монетку, бросать ножи, освобождаться из захватов, держать равновесие...

Я саркастически хмыкнул.

— А умение играть нунчаками в теннис вы мне не 'зашили' случайно? Я всегда мечтал быть как Брюс Ли.

— Нет. Сложные приемы оказались за гранью реального. Тем не менее, один из предыдущих пациентов показал хорошие результаты в борьбе с профессиональным борцом и в спарринге с боксером. Раньше он не умел ни бороться, ни драться, уступал обоим физически — но борец не мог его взять в захват, а боксер — попасть. На самом деле, мы не сделали тебя суперменом, только убрали врожденные преграды. Занимаясь вровень с любым бойцом, ты всегда будешь намного сильнее. Ну, по крайней мере, мы на это надеемся.

Я фыркнул, уже не сдерживая скепсиса.

— Вы серьезно? Скажите, каким образом даже самый крутой боец мира сможет окупить такие затраты? Особенно в эпоху, кода воюют танками и ракетами!

— Мысли глубже. Ты никак не возместишь затраты организации, но от тебя это и не требуется. Ты прототип. Если твои испытания пройдут успешно — разработки продолжатся в сторону удешевления. И лет через тридцать-сорок станут реальностью совершенно новые возможности. Вместо того, чтобы держать огромную армию, можно при необходимости просто имплантировать добровольцам улучшенный мезэнцефалон — и армия готова.

— Угу, добровольцам...

Тут отозвался 'капитан':

— Помнишь, что случилось с Римом? Великая империя закончила капитуляцией перед вандалами. А почему? Раб не заинтересован в результатах своего труда, рабу наплевать на успех начинаний хозяина. Организация делает ставку на добровольность, и наши успехи говорят сами за себя, разве нет?

— Правильный подход, — одобрил я, — только вот не помню, чтобы я выражал вам согласие стать подопытной свинкой.

— Хорошо. Отматываем время на месяц вспять. К тебе, полупарализованному обреченному калеке, подходит Валентин Сергеевич и предлагает пойти на операцию. Шанс — один на миллион. И что бы ты ответил? ...Риторический вопрос. Нам не требуется согласие умирающих, потому что они всегда соглашаются. Кто-то ради крохотного шанса, кто-то — просто чтобы все поскорее закончилось.

Я вздохнул.

— Резонно. Полагаю, смысла поднимать вопрос о том, что меня никто не спрашивал, хочу ли я быть прототипом оружия и работать на вас киллером, нет и подавно?

— Мне не надо этого знать, потому что я знаю другое: ты хочешь жить.

— ...И сижу на коротком поводке из таблеток, да?

— Ты можешь в любой момент отказаться их принимать.

— Ага, спасибо. Потрясающий выбор — стать киллером или сдохнуть.

Капитан кивнул.

— И ты не первый, не сотый, не тысячный и даже не миллионный человек в истории, оказавшийся перед этим выбором. Борись или сдохни. Но твое положение все же чуть получше. Киллер — грубое и некорректное слово, я предпочитаю термин 'агент'. Так вот, у тебя есть редкая возможность выбрать, с кем бороться. Мир стоит на грани ядерного терроризма, процветают наркоторговля, торговля людьми, обычных террористов немеряно, гражданские войны и геноциды. Что из всего этого тебе особенно не по душе?

— Хм... сложно навскидку сказать. Вы что, еще не знаете, куда меня пошлете?

— Не знаем, потому что этот выбор в твоих руках. Сражаясь с тем, что человек ненавидит больше всего, он обретает дополнительную мотивацию.

— М-да... То чувство, когда утром ты еще не знал, что станешь киллером... пардон, агентом. Как бы там ни было, это слабо соответствует словам про отказ от рабства. У раба тоже был выбор — работать или отказаться. И закономерные последствия ...

Капитан пожал плечами: