Сапегин Александр Павлович
Записки морфа
Записка из чужой тетради
(Предпролог)
— Поставь меня!
— Не-а!
— Поставь, мне неудобно, люди смотрят, — аргумент не произвёл никакого эффекта.
— Пусть завидуют!
— Коля, ну, что ты как маленький! — возмущённо сказала женщина, но сама плотнее прижалась к груди мужчины.
— Маленькие у меня вы с Санькой, а мы с Лёхой большие медведи, р-р-р! Да, сын? — крепко сбитый мальчишка, тянущий санки с уложенными на них пакетами с древесным углем и ведерком маринованного мяса что-то неразборчиво буркнул в ответ и с завистью, посмотрел на маму, устроившуюся на руках у отца, — Да-а. — протянул тот, — Не тянешь ты, Алексей, на медведя, только на хомячка.
Мальчишка насупился, утёр рукавом курточки раскрасневшийся на лёгком морозце нос и припустил вперёд, туда, где между деревьев виднелся разбитый бивуак и доносилась веселая музыка.
— Сын, не дуй губу, а то я скажу Саньке, чтобы она сверху села! Покатаешь в честь женского дня сестрёнку? — мальчишка, резко остановившись, показал родителям и сестре язык и припустил вперёд с утроенной скоростью.
— Видала? — рассмеялся мужчина.
— Неси, раз уж взялся, — улыбнулась "ноша", — Не тяжело?
— Своя ноша не тянет! — крякнул немного запыхавшийся "носильщик".
— Это хорошо. Саша, прыгай папе на спину!
— А-а! — от резкого толчка мужчина не удержался на ногах, вся троица рухнула в снег. — Санька!!!
— О-о-о, Беровы пожаловали! — послышалось из-за деревьев. — Быстро ходь сюды!
У мангала стояли два "дежурных по шашлыкам". Женщины сервировали раскладные столики, пара "дежурных по ухе" колдовала у костра, дети носились весёлой стайкой вокруг разбитого лагеря.
Один из "шашлычников" перевернул шампура и посмотрел на коллегу:
— Что думаешь, Бер?
— Не долго нам осталось, — ответил собеседнику Николай, — Если пиндосы боятся настоящей крови, то хунхузы слеплены из другого теста.
— Что, совсем никак? Что говорят твои?
— Хм-м.
— Не хмыкай.
— А твои? — выделил последнее слово Николай.
— Знаешь, есть такой анекдот. Чтобы изменить Россию, есть два варианта: реальный и фантастический. Реальный — прилетят инопланетяне и сделают всё за нас. Фантастический — придётся поработать самим.
— А если случится третий вариант? Инопланетяне прилетят, а работать всё равно придётся нам?
— Тогда, Коля, я поставлю тебе бутылку настоящего армянского коньяка.
Пометки на полях
(Вместо пролога)
Скажите, как вы относитесь к нумизматике? А к нумизматам? Никак? Хорошо, зайду с другой стороны — как вы относитесь к монетам? Да-да, к простым монеткам? Кругленьким таким, с насечками на ребрышках... да что вы, вообще можете знать о монетах?
Стоп, что-то понесло Остапа. Сам я не нумизмат и к нумизматике не имею никакого отношения и никогда не имен, и родственники не имели. Хотя..., жаль, что не имели, как этот сухонький старичок. Надо же, как он вообще смог выжить в двадцатые годы? Невероятно! Дедок сам по себе ходячее сокровище. Последние несколько лет, таких стариков я видел только в бункерах или подземных кварталах где их не могло достать излучение инопланетной орбитальной станции, а этот не прячется от смертельной угрозы, только кряхтит и поплёвывает в небо и на внуков, которые каждый раз пытаются увести его в бомбоубежище. Дед, оказывается, ещё та язва. Стоит, скалится, во рту полный набор зубов, трудно поверить, что ему за восемьдесят. Понятно, почему его не берёт убийственное излучение — с такими зубами чхать он хотел на всех инопланетян. Я выглянул в окно, сияние, порождаемое станцией, померкло. Оно и так было не сильным, сегодня наш район затронуло самым краем космического удара, периферийными отголосками, но Ярослав попросил побыть с ним у его деда, проследить, чтобы старичку не стало плохо, мало ли что? Мне не трудно, можно и посидеть. Если честно, я завидую другу — у него есть дед, а я своих стариков уже и не помню и таких как я много. Ярославу несказанно повезло.
Сегодня Ярик упросил деда показать свою коллекцию. Никогда не думал, что тот что-то коллекционирует, но увидев гордость древнего пенсионера, чуть не выпал в осадок. Обалдеть! Мне всегда нравился Иван Николаевич, классный старикан, но он почему-то воспринимал меня в штыки. Саньку, мою старшую сестрицу, готов был на руках носить, а на меня смотрел как партизан на немца через прицел. Вот уж не знаю, чем я ему не угодил?
— Как вам? Нравится? — дед подошёл к нам и заглянул через плечо Ярослава, увлечённо рассматривающего через лупу какой-то особо финдибоберный то ли талер, то ли пфенниг. Я тоже увлечённо рассматриваю эти кругляшки, но виду стараюсь не подавать. Иначе меня больше не подпустят к этому чуду, у-у-у. Так, успокоиться, сделать морду тяпкой. Силы небесные, за что мне такое наказание?
Дед заметил мой нарочито скучающий взгляд и недобро ухмыльнулся:
— Сразу видно современную молодёжь, вас ничем не прошибёшь, — я равнодушно пожал плечами. — Вы думаете, что я зря трачу своё время, эрги, вату и собираю разный хлам? (Да что он ко мне привязался?) Ошибаетесь! Я не монеты собираю, я собираю историю разных стран! Ведь каждый из этих кругляшков может рассказать столько, что вам и не снилось!
— Дед, ты опять? — одёрнул старика Ярослав, тот замолчал.
— А ты не перебивай старших! — древний нумизмат отобрал у внука свою коллекцию. Из альбома выпал пятачок, звякнул о паркет и подкатился к моим ногам. Обычный советский пятачок, выпуска одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года, я нагнулся и поднял монетку.
— Иван Николаевич, а у вас есть ещё Советские пятаки? — спросил я, судорожно сглатывая слюну, затопившую рот.
— А вам, э-э...
— Алексей, — подсказал я.
— Алексей, зачем?
— Потому что советские и российские деньги мне нравятся больше остальных, есть в них родной дух, — дед усмехнулся.
— Берите, дарю.
— Спасибо, — поблагодарил я доброго коллекционера и спрятал добычу в карман.
— Дуйте отсель, — погнал нас дед. — Станция улетела, дайте передохнуть старику.
Действительно, свет за окном померк, уступив место обычным солнечным лучам.
На улице, как после грозы, легко попахивало озоном. Распрощавшись с Яриком, я побежал домой. Пять минут и родные стены встретили своего блудного хозяина уютом и тишиной. Скинув туфли, я проскочил в ванну, ополоснул подарок Ивана Николаевича в кипятке, медленно выдохнул и засунул пятак под язык. Как вкусно!
— Лёш, — Санька? Она что, дома? — Скажи мне, братец, и давно ты ешь монеты?
Вот попал, так попал. Саша протянула на раскрытой ладони несколько мелких кусочков железа, в паре из которых ещё можно было узнать российские десятирублёвки начала века. Эти недоеденные "карамельки" я спрятал про запас три дня назад и уже сам забыл о них..., а Сантилла нашла.
— Лёш? — в глазах сестры беспокойство, приятно, чёрт побери, когда за тебя переживают. Вот так, по-доброму, по-настоящему. Санька знает, что я за неё голову любому откручу, другой сестры у меня нет и никогда больше не будет. Она для меня самый близкий человек и пользуется этим, зараза. — Лёш? — повторила Саша.
Что ей сказать? Я прошёл на кухню, выдвинул ногой из-под стола две табуретки и, плюхнувшись на ближнюю, пододвинул вторую сестре. Саша шмыгнула носом, обошла меня кругом и обняла сзади за плечи.
— Скажешь, когда тебя зацепило?
— Скажу.
Записка первая.
Урок истории.
— Вставай! Подъем! Глазоньки открой, ути-пути! Ма-а-алы-ыш, утро на дворе, на пару опоздаешь! — за что я люблю свою старшую сестренку, так это за неистребимый оптимизм, умение мертвого достать и загнать в могилу живого. М-м, странно, за то же самое я ее ненавижу. Санька пощекотала мою пятку. Боже, как тяжело не дергать ногами. — Игнорируем старших? Сам напросился... Придется принимать радикальные меры...
Наконец от меня отстали, но что-то не чувствую я удовлетворения от наступившей свободы, уж больно угрожающе звучали слова относительно радикальных мер и пока меня не навернули этими самыми радикалами по хребтине вдоль и поперек плотнее заворачиваюсь в покрывало. Санька тот еще зверь — добрая снаружи, злобная внутри. Даровал мне Всевышний сестренку, у-у-у мегера злобная. И никто не поверит, что это хрупкое создание с внешностью ангела вышло из преисподней и изгаляется над младшим братом как только может. Ну не хочу я идти на первую пару. После вчерашних возлияний организм ощущает себя несколько нехорошо и переться с больным видом в универ, чтобы посмотреть на Гулю и послушать его экзерсисы относительно новейшей истории Российской Федерации нет никакого желания. Хорошо Саньке, молодец, ограничилась вчера парой фужеров шампусика и скачет козочкой поутру, я же ощущаю себя приплюснутым палтусом. Не знаю, что тому виной — пиво после шампанского, коньяка вперемежку с вином или конфеты, которыми я отравился после пива? Ох, плохо мне! Ничему нас не учит история, ни новая, в изложении Гули, ни старая, накрывшаяся медным тазиком после появления на орбите Станции. Русские таки остаются самыми рисковыми парнями из всех рисконавтов нашего голубого шарика под скромным названием Земля. От мала до велика всем известно — если попадешь под луч в состоянии доброго алкогольного м-м, опьянения, то можно навеки прописаться в морге или на третьем километре от города в маленьком домике под полутораметровым слоем земли и крестиком над небольшим холмиком, но ничего нас не останавливает — даже угроза летально исхода. Учеными-генетиками доказано, что на русских, норвежцев, а также шведов и других родственных древним норманнам народов, как ни странно дойчей, сиречь немцев и лиц имеющих добрую примесь крови выше обозначенных наций, излучение действует по другому. Мягче, можно сказать, чем на остальных. Мягче то оно мягче, но нормы никто не отменял, а если бы над нами действительно пролетела Станция и шарахнула? Веселая студенческая свадьба могла бы закончиться такими же веселыми поминками, что-то я о грустном, Санька идет. Изображаю из себя батона. Хр-р, хр-р.
— Твою мать! Сашка! Чтоб....! — дальше пошла непереводимая игра слов, которая так смущает всех иностранцев и переводчиков. Я подлетел над кроватью и нос к носу столкнулся с белокурым ангелом, держащим пустое ведро в правой руке. Почему пустое? Потому, что его ледяное содержимое было подло вылито на меня. — Санька, ты самое... — дальше я не договорил. На самом донышке ведра еще оставалось немного воды и она была выплеснута на мою физиономию с открытым в праведном возмущении ртом. Сестренка не узнала, что я ей хотел сказать такого откровенного, зато я напился.
— Самое нежное, самое милое, самое чудесное и доброе существо на свете и ты гордишься, что я твоя сестра? — мурлыкнула эта оторва, достав из кармана джинс надушенный платочек и утерев им мое лицо. — Признайся, что ты просто пылаешь ко мне братской любовью! От твоей любви чуть-чуть не вспыхнула постель, пришлось тушить и спасать тебя от ожогов.
— Ладно, ты добилась своего, я проснулся, но на пару все равно не пойду.
— Конечно-конечно, перепившим пива на ночь придется теперь сушить свою постельку. Фу-у, как нехорошо.
— Саша, когда-нибудь я тебя задушу. Думаешь, если ты старше меня на одиннадцать месяцев, то тебе позволено все, что угодно?
— На одиннадцать месяцев, один день и пять минут. Вот эти пять минут, Леша, дают мне полное право наставлять тебя на путь истинный и любая твоя попытка свернуть с него или улететь, будут жестоко пресекаться. Вплоть до летального исхода. Знаю, мне будет больно потерять родного брата. — Санька помяла в руках платочек и картинно вытерла выступившую в углу правого глаза слезу. — Но лучше я сама залью тебя холодной водой, чем лучший снайпер курса вылетит из универа за систематические прогулы занятий, тем более, твой вылет черным пятном ляжет на мою белую, поистине ангельскую репутацию.
— Я тебя задушу два раза, первый раз и контрольный, чтобы не ожила. Твоя репутация держится исключительно на моей успеваемости.
— Точно, Лешенька, подмечено и ты у меня будешь грызть гранит науки, а я злобным надсмотрщиком стоять над одним студентом. Я маме с папой обещала приглядеть за тобой и я пригляжу, чего бы это тебе не стоило.
— Хрен ты у меня больше конспекты получишь. — сказал я скатывая матрас вместе с постельными принадлежностями в рулон.
— Санька, ты здесь? — в комнату заглянула Люся Завадская, наша одногруппница, живущая на третьем этаже общаги. Я давно точил на Люську глаз и другие части тела, но цербер, что стоял сейчас рядом со мною, перлюстрировал всех кандидаток в пассии младшего брата хуже цензуры, перлюстрирующей корреспонденцию. И чем ей Люська не нравится? И что, что она чебадка*, кого сейчас этим удивишь? Четверть группы чебады и моделируют тела на свое усмотрение. В плюс Люсе надо сказать, что свои "шарики" она сделала на мое усмотрение и ножки у нее ничего. Половина, если не все голливудские звезды чебады. — Лешка, а чего ты голый? Ты на пары идешь?
— Идете вы с Сашкой. Мелким таким шагом и быстро-быстро. Саша, ведро захвати, иначе я его на твою голову надену! — сквозь зубы прорычал я. Люся хихикнула. Сворачивая матрас я не заметил как белые мокрые семейники сползли и задница начала подсвечивать ягодицами, да и мокрая ткань не скрывала того что спереди. Сашка тут же отпрыгнула на три метра и схватив за локоток свидетельницу моего неглиже, скрылась за дверью. Ведро осталось на полу.
— Казанова, на вторую пару не опоздай! — донесся из секции голос сестры, перебиваемый дробным перестуком каблучков. Коз-за. Саша прекрасно знает, когда я могу пойти на крайние меры, типа надевания ведер на сооруженную с утра прическу и всегда успевает сделать ноги. Что в ней развито, так это инстинкт самосохранения.
Хлопнула дверь соседней комнаты и ко мне заглянул тезка по фамилии Валетов. Вообще, у нас на этаже жило пять Алексеев и четыре Александра, считая с одной козой женского полу. Одна радость — комнаты с этой "козой" у нас в разных секциях, что, впрочем, нисколько не мешало ей вломиться ко мне в любой час дня и ночи.
— Ты на пары идешь?
— А в глаз? — Валетов подозрительно покосился на небритого индивида, держащего правой рукой мокрый матрас, левой подтягивающего такие же мокрые подштанники и пинающего пластиковое ведро. Судя по мелькнувшему на морде Лехи некоему зерну неуверенности, индивид был вполне способен осчастливить друга дополнительным освещением.
— За что? — решился уточнить тезка.
— За Сашку, придешь на пару и передашь ей, что от меня! — я начал заводиться по новой. В нашей семье заводила сестра, я больше напоминаю флегматичного удава ленивой породы, но если уж завожусь, скрываются даже микробы. — Готов пойти на жертву ради моей сестры?
— Я не уверен, лучше я пойду.. — Леха, придерживая у груди папку с конспектами, и запихнув в карман коробочку хэндкомма*, бочком выскользнул в открытую дверь.
Уф-ф, теперь я действительно остался один. Общаговский шум и гам, когда вечно невысыпающиеся адепты гранита и науки стучат дверьми и, с металлическим грохотом, бегут вниз по лестничным маршам или по десять человек набиваются в четырехместный лифт, чтобы успеть влететь в аудиторию впереди звонка и преподавателя, затих. Кому надо убежали, кому не надо еще спали или занимались другими, не менее важными, делами. Матрас с покрывалом и простынею выл вывешен на балконе, мокрая лужа на полу в комнате прибрана, заодно помыл полы в своей берлоге, постоял, подумал и навел полный марафет с вытиранием пыли и извлечением из-под кровати засохших носков. У меня в комнате всегда идеальный порядок, но носки — это отдельная песня. Этот предмет гардероба живет какой-то своей, отдельной от хозяина жизнью, вечно заползая под кровать или прячась в других укромных уголках, иногда попадая даже в Санькину комнату. С "гостями" сестра боролась, выбрасывая их в помойное ведро, по часу мне потом выговаривая, но я включал полную вентиляцию черепушки и гневные тирады, обдувая ветерком воспаленный мозг, прямоходом проносились из левого уха в правое, или наоборот — все зависело в какое ухо вдувалась нотация.
