|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вечером сестра приволокла с собой тяжелую артиллерию. Артиллерия флегматично курила, невозмутимо поглощала ужин и старалась не вмешиваться в эмоциональный, местами визгливый дамский треп с совершенно фантасмагоричным оттенком.
— Великий Князь, Ксюха, он Великий Князь! — подвывала сестрица.
Да. Зато при смерти практически, и не далее чем следующим летом вовсе помрет. А вот если бы его исцелить, то у нас откроются невиданные доселе перспективы: фантазия рисовала благодарную донельзя Марию Федоровну, счастливого Императора, титулы в награду — не менее княжеских, причем нам обеим бы, связи, знакомства, благоденствие всеобщее и наше локальное.
— Ксюха, он все равно умрет, и нас тогда отправят на каторгу. Всех. — мрачно заключила Люська и взялась за третий бокал.
Мы замолкали при появлении прислуги — Устя решила вести обучение стахановскими методами и гоняла новоприбывших служанок за собой почище любого прапорщика. Те старались, но выходило кривовато. Вот и сейчас Глаша съежилась от шипения начинающей экономки, когда чуть расплескала чай.
За карьерным ростом Усти мои гости наблюдали восторженно. Конечно, она своя, практически родная уже.
— А с чего ты решила лечить именно его? — с легким прищуром спросил Дима.
— Великий Князь. На минуточку, сейчас — цесаревич. То есть наследник престола в случае чего. Причем изначально его растили как дублера, так что когда кое-кто может отречься от престола, то этот персонаж, обязанный нам... — и я бы еще многое могла рассказать о благодарности умирающего, но возлюбленные родственники как-то не поддержали мою инициативу.
— То есть ты сама хочешь подправить романовское родословное древо? — полюбопытствовал греческий атташе по культуре.
— Не сама. Я лечить такое не умею. — да и страшно, честно говоря.
Это в случае с Тюхтяевым за спиной всегда была могилка на Большой Охте, а граф мог бы и помочь выкрутиться. Ставки в больших династических играх несколько иные.
— А если не выгорит? — он крутил в ладони зажигалку.
— Нехорошо получится. Придется придумывать что-нибудь другое. — признаться, я так уверовала в способности Люськи и наши фармацевтические запасы, что такого исхода как-то не планировала.
Да, до сей поры мне ни разу не удавалось что-то кардинально исправить. Смазать эффект — это сколько угодно, а вот чтоб спасти кого от грозившей участи — не срослось. Люди умирают, глупо и безвинно, их все также сминает толпа на Ходынке, размалывают жернова малых войн, что лишь анонсы Большой, выкашивают эпидемии, закалывают вилами пьяные пейзане. Да что говорить, собственного мужа не уберегла. И Тюхтяев бы не пострадал, коли б на меня не позарился.
Но я продолжаю думать, что это все проистекает исключительно от моей тазорукости, а случись взяться за дело всем вместе, продумать хорошенько, то можно достичь невероятных результатов. Верно же?
— Ксюх, а ведь когда дело до революции дойдет, ни одна кандидатура на троне не усидит. Будь этот твой чахоточный цесаревич семи пядей во лбу — не потянет. — сообщила мне сестра, а ее любовник только кивнул.
Вот, кстати, и случился у нас знаменательный разговор о судьбах Родины. Доселе все как-то были ерундой заняты — как выжить, как не раскрыться, как в петлю не залезть — а теперь спокойно можем переквалифицироваться в диванные эксперты.
— И что? Сядем ровненько и подождем, покуда тут все рухнет в тартарары? — нет, все же с терпением надо как-то работать.
Хакасидисы как по команде уставились в пустоту.
— Дим, вот ты сам что думаешь? — я свалила инициативу с больной голову на здоровую.
— Думаю, что войны мы продуем, а тогда все пойдет как в учебнике истории. — осчастливил меня боевой товарищ.
— А если не продуем? — да, примирение с любимым человеком раскрыло невиданные доселе кладези оптимизма.
— Ну если вдруг кто-то изобретет "Звезду Смерти" и не порвет бюджет страны непосильными военными расходами, одновременно как-то примирит эти конкурирующие общественные партии, легким прикосновение руки проведет все экономические, социальные и административные реформы, то тогда, конечно, его стоит вылечить. — язвительно ответил мой современник.
— То есть ты в монархию не веришь? — надо же понять, с кем мне предстоит не просто расшатывать историческую траекторию, а прямо-таки кардинально ее перенаправлять.
— Не верю. — Дима раскинулся на кресле поудобнее. — Но ты в нашу первую встречу правильно все сказала — не нам решать, как оно все пойдет.
— А во что веришь? В парламент? — сразу как-то представились сотни разнообразных партийцев, которые захлебываясь слюной поносят друг друга, а некоторые, пользуясь отсутствием металлодетекторов, проносит еще и гранаты как аргумент политического спора. Ой, где-то же это уже было...
— Временное Правительство как-то не взлетело. — подала голос Люся, внимательно прислушивающаяся к нашей беседе.
Спасибо, сестра, а то вдруг бы я запамятовала. Пока по всему выходит, что панацеи от грядущих катастроф нет. Но если все равно система обречена, то что нам помешает попробовать смягчить удар? Вот как по мне, то проблемы не только и не столько в социальном конфликте, хотя, несомненно, дворянство мышей не ловит. В мои времена англичане вон как-то приспособились — и работают, и зарабатывают, и преуспевают и блистают временами. А этих только горящей головешкой можно сдвигать в сторону прогресса и предпринимательства. Да, исключения имеются, но мейнстримом это стать не успеет. Памятуя уроки Геббельса и его толковых последователей от политологии и маркетинга, задурить головы народным массам в любой социальной группе можно. Непросто, но вполне посильно. Только вот ни одна пропаганда не сработает, когда придет война, а мы без танков, без химической промышленности, без авиации. Да что там говорить, грамотность покуда скорее редкость, чем правило. И развивать все это без диктаторских приемов за столь короткий срок нереально.
— Ксюха, ты учти, что как бы ни обернулось у нас тут, в окружающем мире все идет по-прежнему. И в первую мировую мы войдем так себе. — продолжал вещать Дима, словно вторя моим размышлениям.
— Но ты же в этом всем военном разбираешься? — беспомощно воскликнула я. Между прочим, я за ним в зону боевых действий потащилась не в последнюю очередь из-за этого.
— Не как армейский чудотворец. — отрезал крылья моей мечте Хакас.
— Но все равно. Ты знаешь больше, чем любой из местных генералов. Вообще любой — потому что ты уже в курсе чем, как и почему все закончится. — тут я перестроилась на грубую лесть в адрес настоящего воина.
— Эти знания не особо как-то работают без артподдержки, авиации и красной кнопки, которая вообще здорово остужает любые попытки соседей вспомнить о ветхозаветных претензиях. — язвительно парировал господин Хакасидис.
Да, ядерный чемоданчик у Российской империи мог бы обнулить любые попытки начать любую войну, но лишь до того дня, когда конкуренты сделают то же самое, а потом процесс уже не остановить. Мы это проходили.
— А люди вон по углам потихоньку подлодки клепают. — ворчливо напомнила я соратникам, что не нас одних занесло в это измерение. — И отлично помнят, кто как себя проявил в двадцатом столетии. Глупо ожидать, что те же немцы не позаботятся, чтобы СССР вообще не состоялся.
Хакас вздохнул. С одной стороны, ни у одного из нас нет архива чертежей современного вооружения, которыми Россия могла бы прикрыться от всех потенциальных врагов, и было здравое зерно в идее оставить все развиваться своим чередом. Глядишь, небольшая прополка политической элиты силами Особого департамента сработает, и эволюция политической системы обойдется без революции. Без Гражданской войны, без разрушенной империи. Но если у соседей найдется кто посмышленее и предприимчивее, способный поэкспериментировать в любой смертоносной сфере, то даже кровавая цена нашего социализма окажется напрасной.
— Мне твой Тюхтяев предложил кое-что. — после долгой паузы поведал Хакас.
— Что? — хором оживились мы с сестрой.
— Возможно, я все же сменю паспорт. — туманное предложение, даже для Тюхтяева, но на дальнейшие расспросы капитан греческой повстанческой армии не отзывался.
Я даже вспотела от досады.
— Ну и ладно. Возитесь со своими мужскими секретами сами. Я взываю к милосердию! — продолжила я лить воду на собственную мельницу. — Мы можем спасти умирающего. И это плюс к карме, помимо всего прочего. Да и хуже точно не будет.
— Не переигрывай, а? — взмолилась Люся. — Ну я могу попробовать. По учебнику, если очень-очень повезет. Но у него вряд ли один туберкулез за год до смерти. Там еще болячек воз и маленькая тележка, а у нас ни УЗИ, ни КТ, ни лаборатории для нормальных анализов.
Раз ворчит, то уже согласилась.
— А как ты намерена вообще к нему попасть? — задал Хакас самый неудобный вопрос.
— К кому? — второй раз за день Тюхтяев доводит меня до нервного тика.
Я только было повисла на любимой шее, как холодный голос сестры погрузил нашего гостя в шок.
— Ксюха вознамерилась полечить Великого Князя. — сдала меня сестра с потрохами. А я-то планировала начать издалека, чтобы он поверил, будто подобная инициатива придумана графом или им самим.
Когда Хакасидисы увидели реакцию Тюхтяева на без сомнения прекрасную и человеколюбивую (словно и не мою) идею, то сразу вспомнили о собственных важных делах и стремительно удалились. Люська так на лестнице споткнулась и не будь Хакас столь проворным, то стала бы недвижимостью.
— Ксения Александровна... — откашлялся наконец мой любимый человек.
Я кротко улыбнулась.
— Это же была шутка, верно? — мы знакомы уже так хорошо, то глупо быть столь наивным. Можно было бы и так сказать, но нет. Поэтому, чтобы не врать, но и не расстраивать сразу — пожала плечами.
— Ксения Александровна, ни один из вас не сможет, да и не должен приближаться к Великому Князю. Это слишком большой риск.
Зато и выигрыш неимоверный.
— А Вы сможете? — вот точно, у него же знакомств — трехтомник можно написать.
Он только прикрыл глаза.
— А граф? — не унималась я.
И не скоро удалось вернуть статского советника не то чтобы в безмятежное, но хотя бы в оптимистичное состояние.
29 марта 1898. Ксения Т.
Вербное воскресенье. На службу в этот раз идем вдвоем с любимым человеком, и я боюсь поверить, что все сложится хорошо. Просто очень боюсь. В церкви полно девочек в белом, и до того красиво, воздушно все. Лучше, чем можно себе представить, будто бы вокруг меня сон предутренний, полный света, тихих звуков.
После службы я уже почти собралась с духом чтобы задать важный вопрос о том, что же он все-таки себе думает дальше, но каждый раз язык прилипал куда-то и я замирала под его взглядом. В девяносто шестом у нас такое было, и потом я безумно тосковала по этим молчаливым диалогам, но все же...
Мы мирно обедали, когда у крыльца остановился экипаж, из которого нервным шагом выткался граф Татищев. Не церемонясь с Демьяном, пролетел холл и взмыл на второй этаж. На мои приподнятые брови Тюхтяев только пожал плечами и вопросительно уставился на новоприбывшего.
— Приветствую! — тот, не дожидаясь приглашения, упал на ближайший стул и оглядел стол.
По случаю Великого Поста я убрала алкоголь в дальний шкафчик, да и вообще решила как-то притормаживать с пьянками, но явная тоска в глазах у родича куда сильнее церковных ограничений.
Товарищ министра внутренних дел благодарно кивнул и уверенно опрокидывал одну рюмку за другой. Вот кто чувствует себя как дома в любой ситуации, но что-то зачастил с коньячком, зачастил. Тут и господин Тюхтяев уставился на друга и начальника уже с профессиональным интересом.
— Что-то случилось, Николай Владимирович? — я нарушила молчание, в котором пронеслись множество догадок все больше неприятного свойства.
Он так пил только когда случалось что-то действительно беспокоящее, а по мелочам никогда не разбрасывался. Вот когда я умирающего Тюхтяева выкрала из их тайного убежища — пил, когда оба под судом ходили — было дело. Только сейчас по словам статского советника обстановка в министерстве поражала безмятежностью. Или опять что-то скрывает?
Но Тюхтяев выглядел удивленным не меньше моего, так что теперь уже мы оба следили за каждым движением гостя.
— Сегодня в Санкт-Петербург прибывает граф Шпренгтпортен. — с интонацией Левитана объявил родич.
Мужчины переглянулись и синхронно вздохнули. Тягостно и тоскливо.
Кто это? Я поклясться могу, что впервые слышу эту фамилию вообще и она точно не вписала себя в анналы отечественной истории самого сумбурного времени. Может революционер какой? Но кто ж из них связан с этими двумя? Тюхтяев положил ладонь на мою руку, призывая к сдержанности, и это значит, что вопросы стоит начать записывать.
— Надолго ли? — осведомился Михаил Борисович.
— Как бы не навсегда. — граф задумчиво изучал опустевшую бутыль. Эк его проняло-то.
— И где же остановится? — а что это Тюхтяева так интересует? Али неведомый гость столь ценная персона, что его приютить придется? Мне?
— Полагаю, что в собственных покоях, раз с утра прислал телеграмму чтобы их приготовили. — сварливо выдал бывший свекор. — А поскольку вечером Их Сиятельство изволят устроить небольшой семейный прием только для своих, то милости прошу.
— И меня тоже? — изумился Тюхтяев.
— В большей степени Ксению Александровну, но и тебя, раз уж вас с ней водой не разольешь. — papa с двойственным чувством оглядел нашу пару. Вроде бы сам рад был, и что полтора года назад до помолвки дошли, и что потом помирились, но какое-то беспокойство во взгляде сквозит, определенно сквозит.
И у Тюхтяева энтузиазма — как перед первой нашей операцией.
Граф тоскливо оглядел стол, отказался от предложенного угощения и отбыл в растрепанных чувствах и легкой озлобленности. Мы переглянулись и двинулись проводить дорогого гостя. Я вот даже молчала, покуда не закрылась дверь.
— Это вот что сейчас было? — набросилась я на любимого человека, как только услышала цокот копыт по мостовой.
— Ксения Александровна, может быть, Вы не так хорошо себя чувствуете, чтобы ехать на прием? — он осторожно приобнял меня и всячески намекал на желание запереться в доме на пару пятилеток. И если бы еще и поцеловал при этом, а не источал почти осязаемое беспокойство, то все бы удалось.
Но как же можно?! Тут уникальный случай — граф в печали и расстройстве, а я пропущу такое мероприятие? Ни в жизнь!
— Превосходно себя чувствую. Как никогда. — отрезала я все пути к отступлению. — Думаю, Вам есть о чем мне рассказать.
— Обязательно. После службы. — и сбежал на Гороховую. В воскресенье-то!
Я кружила по дому, как никогда ранее понимая свою оторванность от этого мира. Мои информационные каналы, связывающие с историей — это местные мужчины. Теперь вот только Тюхтяев. А они все выросли в этом пространстве, и как мне понятны взаимосвязи между политиками и медиаперсонами начала двадцать первого столетия, так и местным известны все писаные и неписаные линии родства, а также полный пакет улик на каждого мало-мальски популярного дворянина.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
