|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Вечером сестра приволокла с собой тяжелую артиллерию. Артиллерия флегматично курила, невозмутимо поглощала ужин и старалась не вмешиваться в эмоциональный, местами визгливый дамский треп с совершенно фантасмагоричным оттенком.
— Великий Князь, Ксюха, он Великий Князь! — подвывала сестрица.
Да. Зато при смерти практически, и не далее чем следующим летом вовсе помрет. А вот если бы его исцелить, то у нас откроются невиданные доселе перспективы: фантазия рисовала благодарную донельзя Марию Федоровну, счастливого Императора, титулы в награду — не менее княжеских, причем нам обеим бы, связи, знакомства, благоденствие всеобщее и наше локальное.
— Ксюха, он все равно умрет, и нас тогда отправят на каторгу. Всех. — мрачно заключила Люська и взялась за третий бокал.
Мы замолкали при появлении прислуги — Устя решила вести обучение стахановскими методами и гоняла новоприбывших служанок за собой почище любого прапорщика. Те старались, но выходило кривовато. Вот и сейчас Глаша съежилась от шипения начинающей экономки, когда чуть расплескала чай.
За карьерным ростом Усти мои гости наблюдали восторженно. Конечно, она своя, практически родная уже.
— А с чего ты решила лечить именно его? — с легким прищуром спросил Дима.
— Великий Князь. На минуточку, сейчас — цесаревич. То есть наследник престола в случае чего. Причем изначально его растили как дублера, так что когда кое-кто может отречься от престола, то этот персонаж, обязанный нам... — и я бы еще многое могла рассказать о благодарности умирающего, но возлюбленные родственники как-то не поддержали мою инициативу.
— То есть ты сама хочешь подправить романовское родословное древо? — полюбопытствовал греческий атташе по культуре.
— Не сама. Я лечить такое не умею. — да и страшно, честно говоря.
Это в случае с Тюхтяевым за спиной всегда была могилка на Большой Охте, а граф мог бы и помочь выкрутиться. Ставки в больших династических играх несколько иные.
— А если не выгорит? — он крутил в ладони зажигалку.
— Нехорошо получится. Придется придумывать что-нибудь другое. — признаться, я так уверовала в способности Люськи и наши фармацевтические запасы, что такого исхода как-то не планировала.
Да, до сей поры мне ни разу не удавалось что-то кардинально исправить. Смазать эффект — это сколько угодно, а вот чтоб спасти кого от грозившей участи — не срослось. Люди умирают, глупо и безвинно, их все также сминает толпа на Ходынке, размалывают жернова малых войн, что лишь анонсы Большой, выкашивают эпидемии, закалывают вилами пьяные пейзане. Да что говорить, собственного мужа не уберегла. И Тюхтяев бы не пострадал, коли б на меня не позарился.
Но я продолжаю думать, что это все проистекает исключительно от моей тазорукости, а случись взяться за дело всем вместе, продумать хорошенько, то можно достичь невероятных результатов. Верно же?
— Ксюх, а ведь когда дело до революции дойдет, ни одна кандидатура на троне не усидит. Будь этот твой чахоточный цесаревич семи пядей во лбу — не потянет. — сообщила мне сестра, а ее любовник только кивнул.
Вот, кстати, и случился у нас знаменательный разговор о судьбах Родины. Доселе все как-то были ерундой заняты — как выжить, как не раскрыться, как в петлю не залезть — а теперь спокойно можем переквалифицироваться в диванные эксперты.
— И что? Сядем ровненько и подождем, покуда тут все рухнет в тартарары? — нет, все же с терпением надо как-то работать.
Хакасидисы как по команде уставились в пустоту.
— Дим, вот ты сам что думаешь? — я свалила инициативу с больной голову на здоровую.
— Думаю, что войны мы продуем, а тогда все пойдет как в учебнике истории. — осчастливил меня боевой товарищ.
— А если не продуем? — да, примирение с любимым человеком раскрыло невиданные доселе кладези оптимизма.
— Ну если вдруг кто-то изобретет "Звезду Смерти" и не порвет бюджет страны непосильными военными расходами, одновременно как-то примирит эти конкурирующие общественные партии, легким прикосновение руки проведет все экономические, социальные и административные реформы, то тогда, конечно, его стоит вылечить. — язвительно ответил мой современник.
— То есть ты в монархию не веришь? — надо же понять, с кем мне предстоит не просто расшатывать историческую траекторию, а прямо-таки кардинально ее перенаправлять.
— Не верю. — Дима раскинулся на кресле поудобнее. — Но ты в нашу первую встречу правильно все сказала — не нам решать, как оно все пойдет.
— А во что веришь? В парламент? — сразу как-то представились сотни разнообразных партийцев, которые захлебываясь слюной поносят друг друга, а некоторые, пользуясь отсутствием металлодетекторов, проносит еще и гранаты как аргумент политического спора. Ой, где-то же это уже было...
— Временное Правительство как-то не взлетело. — подала голос Люся, внимательно прислушивающаяся к нашей беседе.
Спасибо, сестра, а то вдруг бы я запамятовала. Пока по всему выходит, что панацеи от грядущих катастроф нет. Но если все равно система обречена, то что нам помешает попробовать смягчить удар? Вот как по мне, то проблемы не только и не столько в социальном конфликте, хотя, несомненно, дворянство мышей не ловит. В мои времена англичане вон как-то приспособились — и работают, и зарабатывают, и преуспевают и блистают временами. А этих только горящей головешкой можно сдвигать в сторону прогресса и предпринимательства. Да, исключения имеются, но мейнстримом это стать не успеет. Памятуя уроки Геббельса и его толковых последователей от политологии и маркетинга, задурить головы народным массам в любой социальной группе можно. Непросто, но вполне посильно. Только вот ни одна пропаганда не сработает, когда придет война, а мы без танков, без химической промышленности, без авиации. Да что там говорить, грамотность покуда скорее редкость, чем правило. И развивать все это без диктаторских приемов за столь короткий срок нереально.
— Ксюха, ты учти, что как бы ни обернулось у нас тут, в окружающем мире все идет по-прежнему. И в первую мировую мы войдем так себе. — продолжал вещать Дима, словно вторя моим размышлениям.
— Но ты же в этом всем военном разбираешься? — беспомощно воскликнула я. Между прочим, я за ним в зону боевых действий потащилась не в последнюю очередь из-за этого.
— Не как армейский чудотворец. — отрезал крылья моей мечте Хакас.
— Но все равно. Ты знаешь больше, чем любой из местных генералов. Вообще любой — потому что ты уже в курсе чем, как и почему все закончится. — тут я перестроилась на грубую лесть в адрес настоящего воина.
— Эти знания не особо как-то работают без артподдержки, авиации и красной кнопки, которая вообще здорово остужает любые попытки соседей вспомнить о ветхозаветных претензиях. — язвительно парировал господин Хакасидис.
Да, ядерный чемоданчик у Российской империи мог бы обнулить любые попытки начать любую войну, но лишь до того дня, когда конкуренты сделают то же самое, а потом процесс уже не остановить. Мы это проходили.
— А люди вон по углам потихоньку подлодки клепают. — ворчливо напомнила я соратникам, что не нас одних занесло в это измерение. — И отлично помнят, кто как себя проявил в двадцатом столетии. Глупо ожидать, что те же немцы не позаботятся, чтобы СССР вообще не состоялся.
Хакас вздохнул. С одной стороны, ни у одного из нас нет архива чертежей современного вооружения, которыми Россия могла бы прикрыться от всех потенциальных врагов, и было здравое зерно в идее оставить все развиваться своим чередом. Глядишь, небольшая прополка политической элиты силами Особого департамента сработает, и эволюция политической системы обойдется без революции. Без Гражданской войны, без разрушенной империи. Но если у соседей найдется кто посмышленее и предприимчивее, способный поэкспериментировать в любой смертоносной сфере, то даже кровавая цена нашего социализма окажется напрасной.
— Мне твой Тюхтяев предложил кое-что. — после долгой паузы поведал Хакас.
— Что? — хором оживились мы с сестрой.
— Возможно, я все же сменю паспорт. — туманное предложение, даже для Тюхтяева, но на дальнейшие расспросы капитан греческой повстанческой армии не отзывался.
Я даже вспотела от досады.
— Ну и ладно. Возитесь со своими мужскими секретами сами. Я взываю к милосердию! — продолжила я лить воду на собственную мельницу. — Мы можем спасти умирающего. И это плюс к карме, помимо всего прочего. Да и хуже точно не будет.
— Не переигрывай, а? — взмолилась Люся. — Ну я могу попробовать. По учебнику, если очень-очень повезет. Но у него вряд ли один туберкулез за год до смерти. Там еще болячек воз и маленькая тележка, а у нас ни УЗИ, ни КТ, ни лаборатории для нормальных анализов.
Раз ворчит, то уже согласилась.
— А как ты намерена вообще к нему попасть? — задал Хакас самый неудобный вопрос.
— К кому? — второй раз за день Тюхтяев доводит меня до нервного тика.
Я только было повисла на любимой шее, как холодный голос сестры погрузил нашего гостя в шок.
— Ксюха вознамерилась полечить Великого Князя. — сдала меня сестра с потрохами. А я-то планировала начать издалека, чтобы он поверил, будто подобная инициатива придумана графом или им самим.
Когда Хакасидисы увидели реакцию Тюхтяева на без сомнения прекрасную и человеколюбивую (словно и не мою) идею, то сразу вспомнили о собственных важных делах и стремительно удалились. Люська так на лестнице споткнулась и не будь Хакас столь проворным, то стала бы недвижимостью.
— Ксения Александровна... — откашлялся наконец мой любимый человек.
Я кротко улыбнулась.
— Это же была шутка, верно? — мы знакомы уже так хорошо, то глупо быть столь наивным. Можно было бы и так сказать, но нет. Поэтому, чтобы не врать, но и не расстраивать сразу — пожала плечами.
— Ксения Александровна, ни один из вас не сможет, да и не должен приближаться к Великому Князю. Это слишком большой риск.
Зато и выигрыш неимоверный.
— А Вы сможете? — вот точно, у него же знакомств — трехтомник можно написать.
Он только прикрыл глаза.
— А граф? — не унималась я.
И не скоро удалось вернуть статского советника не то чтобы в безмятежное, но хотя бы в оптимистичное состояние.
29 марта 1898. Ксения Т.
Вербное воскресенье. На службу в этот раз идем вдвоем с любимым человеком, и я боюсь поверить, что все сложится хорошо. Просто очень боюсь. В церкви полно девочек в белом, и до того красиво, воздушно все. Лучше, чем можно себе представить, будто бы вокруг меня сон предутренний, полный света, тихих звуков.
После службы я уже почти собралась с духом чтобы задать важный вопрос о том, что же он все-таки себе думает дальше, но каждый раз язык прилипал куда-то и я замирала под его взглядом. В девяносто шестом у нас такое было, и потом я безумно тосковала по этим молчаливым диалогам, но все же...
Мы мирно обедали, когда у крыльца остановился экипаж, из которого нервным шагом выткался граф Татищев. Не церемонясь с Демьяном, пролетел холл и взмыл на второй этаж. На мои приподнятые брови Тюхтяев только пожал плечами и вопросительно уставился на новоприбывшего.
— Приветствую! — тот, не дожидаясь приглашения, упал на ближайший стул и оглядел стол.
По случаю Великого Поста я убрала алкоголь в дальний шкафчик, да и вообще решила как-то притормаживать с пьянками, но явная тоска в глазах у родича куда сильнее церковных ограничений.
Товарищ министра внутренних дел благодарно кивнул и уверенно опрокидывал одну рюмку за другой. Вот кто чувствует себя как дома в любой ситуации, но что-то зачастил с коньячком, зачастил. Тут и господин Тюхтяев уставился на друга и начальника уже с профессиональным интересом.
— Что-то случилось, Николай Владимирович? — я нарушила молчание, в котором пронеслись множество догадок все больше неприятного свойства.
Он так пил только когда случалось что-то действительно беспокоящее, а по мелочам никогда не разбрасывался. Вот когда я умирающего Тюхтяева выкрала из их тайного убежища — пил, когда оба под судом ходили — было дело. Только сейчас по словам статского советника обстановка в министерстве поражала безмятежностью. Или опять что-то скрывает?
Но Тюхтяев выглядел удивленным не меньше моего, так что теперь уже мы оба следили за каждым движением гостя.
— Сегодня в Санкт-Петербург прибывает граф Шпренгтпортен. — с интонацией Левитана объявил родич.
Мужчины переглянулись и синхронно вздохнули. Тягостно и тоскливо.
Кто это? Я поклясться могу, что впервые слышу эту фамилию вообще и она точно не вписала себя в анналы отечественной истории самого сумбурного времени. Может революционер какой? Но кто ж из них связан с этими двумя? Тюхтяев положил ладонь на мою руку, призывая к сдержанности, и это значит, что вопросы стоит начать записывать.
— Надолго ли? — осведомился Михаил Борисович.
— Как бы не навсегда. — граф задумчиво изучал опустевшую бутыль. Эк его проняло-то.
— И где же остановится? — а что это Тюхтяева так интересует? Али неведомый гость столь ценная персона, что его приютить придется? Мне?
— Полагаю, что в собственных покоях, раз с утра прислал телеграмму чтобы их приготовили. — сварливо выдал бывший свекор. — А поскольку вечером Их Сиятельство изволят устроить небольшой семейный прием только для своих, то милости прошу.
— И меня тоже? — изумился Тюхтяев.
— В большей степени Ксению Александровну, но и тебя, раз уж вас с ней водой не разольешь. — papa с двойственным чувством оглядел нашу пару. Вроде бы сам рад был, и что полтора года назад до помолвки дошли, и что потом помирились, но какое-то беспокойство во взгляде сквозит, определенно сквозит.
И у Тюхтяева энтузиазма — как перед первой нашей операцией.
Граф тоскливо оглядел стол, отказался от предложенного угощения и отбыл в растрепанных чувствах и легкой озлобленности. Мы переглянулись и двинулись проводить дорогого гостя. Я вот даже молчала, покуда не закрылась дверь.
— Это вот что сейчас было? — набросилась я на любимого человека, как только услышала цокот копыт по мостовой.
— Ксения Александровна, может быть, Вы не так хорошо себя чувствуете, чтобы ехать на прием? — он осторожно приобнял меня и всячески намекал на желание запереться в доме на пару пятилеток. И если бы еще и поцеловал при этом, а не источал почти осязаемое беспокойство, то все бы удалось.
Но как же можно?! Тут уникальный случай — граф в печали и расстройстве, а я пропущу такое мероприятие? Ни в жизнь!
— Превосходно себя чувствую. Как никогда. — отрезала я все пути к отступлению. — Думаю, Вам есть о чем мне рассказать.
— Обязательно. После службы. — и сбежал на Гороховую. В воскресенье-то!
Я кружила по дому, как никогда ранее понимая свою оторванность от этого мира. Мои информационные каналы, связывающие с историей — это местные мужчины. Теперь вот только Тюхтяев. А они все выросли в этом пространстве, и как мне понятны взаимосвязи между политиками и медиаперсонами начала двадцать первого столетия, так и местным известны все писаные и неписаные линии родства, а также полный пакет улик на каждого мало-мальски популярного дворянина.
Who is mister Sprengtporten?
Моя прислуга точно не в курсе, хотя...
— Мефодий! — раненным вепрем проорала я.
Изумленный дворецкий вскоре предстал моему взору. Семейное благополучие хорошо на нем сказывается — на фоне пузика горб уже почти и не заметен.
— Мефодий, дорогой, подскажи мне одну вещь. — я жестом пригласила того сесть и он окаменел на кончике стула. — Кто такой граф Шпрехт... Шпрент... порт, черт.
— Шпренгтпортен? — любезно подсказал мне бывший работник Татищевых.
— Да, именно так... — это ж сколько раз надо будет тренироваться, прежде чем научусь произносить?
— Александр Георгиевич, — дворецкий огладил бороду. — Давненько не приезжал в Россию вроде.
То есть раньше случалось такое.
— А он кто? — вот уже любопытно узреть этого великого и ужасного человека.
— Александр Георгиевич-то? — вот только ты не притворяйся глупее, чем есть на самом деле.
— Да. — терпение, Ксюша, терпение и еще раз оно же.
— Так воспитанник Владимира Дмитриевича, покойного папеньки нашего Николая Владимировича. За границами все больше пребывает по служебным надобностям. — степенно сообщал дворецкий.
Бинго!!! Не я одна играю в индийское кино, у нашего графа нашелся незаконнорожденный брат. Знаю я эту чехарду с воспитанниками. И в классической литературе, и в милых беседах с любимым человеком время от времени этот эвфемизм проскальзывал. Только вот редко у них титулы бывают, но это я чуток попозже выясню, когда на Гороховой лампы погасят.
А вот Петька мне ни разу о нем ни слова ни полслова. Обидно даже. Хотя я и сама хороша — про семью не расспрашивала, а после нежной встречи в Вичуге и вовсе вычеркнула фамилию из списка рекомендованных тем.
— А он старше Николая Владимировича или моложе? — это непростой вопрос, все же Мефодий младше графа, пусть и не намного, но вряд ли застал момент появления бастарда в семье.
— Да вроде помоложе чуток. Хотя по ним не поймешь. — в высшей степени информативно заключил Мефодий и откланялся.
У графа есть большая грязная тайна, и он явно ею тяготится! Плохо злорадствовать, но до чего же хочется! Я даже пританцовывала у книжного шкафа. Так, покуда нет гугла и желтых страниц, мы посмотрим еще одну интересную книгу — гербовник. Роемся-роемся и... не находим ничего. Несколько адрес-календарей Санкт-Петербурга, Москвы и прочих городов тоже не особенно помогли продвинуться в данном вопросе.
От расстройства я начала копаться во всех изданиях, которые предполагали перечисление фамилий. Все же цельный граф.
Так, картотеку Тюхтяева лучше не трогать — он очень просил не рыться попусту, и я в минуту слабости пообещала, а вот эти тома, скупленные в безумной лихорадке девяносто шестого, когда я обставляла свой пустой дом, даже не разрезаны. И это у нас что? "Список генералитету по старшинству".
Итак, Егор Максимович Шпренгтпортен или Горан Магнус Спренгпортен. Он же Гога, он же Жора. В высшей степени интересный субъект.
Участник Померанской войны. Это вообще кто с кем? Как обидно быть тупой и невежественной. Тут про войны собственной страны знаешь мизер — Великую Отечественную, Первую Мировую, Русско-Японскую, Крымскую, Финскую, Афганскую, да наполеоновскую. Ну и там Мамай-Батый, и Петр со шведами, и то без подробностей, ибо вызубренные в школе даты благополучно вылетают из головы за ее порогом. Все. Если вспомнить, что не только в России любили использовать войска по прямому назначению, то еще докидываем Столетнюю, Север и Юг, Вьетнам и Корею. Пока тут живу еще множество других узнала, оказывается наши частенько ходили в разные места повоевать, в том числе и для души. Но со своими мы разберемся потом, а вот как Георг Магнус стал Егорушкой?
Майор шведской армии. Почему? Он же вроде финн, а Финляндия наша?
Камергер императорского двора Ее Величества Екатерины Алексеевны. Внезапно. Это что за поворот? Генерал-майор сразу. Вот это я называю хорошей работой HR службы.
Генерал-губернатор Финляндии. То есть еще и должность приличную дали. Я вот тоже так хочу, начала было завидовать, но вспомнила о собственном карьерном рывке и разом заткнулась.
1740 года рождения. Это ж сколько ему стукнуло в год рождения графа? Сто один? Шведы как-то не особо славятся сексуальным темпераментом до гробовой доски, так что может все же дед?
И ведь времени просто не остается: на знакомой уже казенной бумаге нацарапано, что Тюхтяев заедет за мной лишь перед самим торжеством.
Принимали нас изысканно как никогда. Разве что взвинченность хозяев дома бросалась в глаза без промедлений: лихорадочные красные пятна по щекам графини не прикроет ни одна пудра, даже рисовая, к которой Ольга питала особую склонность, а цвет глаз хозяина дома свидетельствовал о побежденной бутылке чего-то крепкого. Но мы ж аристократы, лицо держать умеем. Потому все были молчаливы и поглощены исследованием тарелок. Лишь я, безродный прихвостень старинного дома пялилась на гостя во все глаза.
Признаться, удивил образ новоявленного родственника — вот интересно, они делают вид, что просто воспитанник, или все же не лицемерят? Хотя куда там, чтобы тут и не лицемерили! Так вот, иначе я представляла себе великого и ужасного господина Шпренгтпортена. Не был они ни писано красив, ни блистательно остроумен. Но это я чуть забежала вперед.
Еще во время сборов в гости к сиятельной родне в моем будуаре звучали не тревожные колокольчики, но словно вся коллекция звонницы Ивана Великого подверглась нашествию лишенного музыкального слуха дилетанта.
— Ксения, милая, я Вас лишь об одном прошу — не вступать с ним в дискуссии. — нервно расхаживающий вокруг Тюхтяев уже протоптал дорожку на ковре.
— То есть не разговаривать? — ах, как же я беспечно отнеслась к словам мудрого, знающего человека.
— Отчего же... — Знающий человек вздохнул и опустился на диванчик, возле которого в беспорядке валялись платья. Я решительно была настроена сразить заморского гостя наповал. — Разговаривать необходимо, все же существуют приличия. Было бы совсем хорошо, если он сочтет Вас несколько... — Тюхтяев поигрывая пальцами левой руки изобразил нечто совершенно ко мне неприменимое.
— Слабоумной что ли? — я вспомнила, как планировала прикидываться юродивой еще в первую зимовку в Саратове.
Тюхтяев лишь мечтательно вздохнул.
— Это слишком большая удача, чтобы нам всем сподобило. Но образ молодой провинциалки, чуть более легкомысленной, не обремененной интересами дальше гардеробной и салонов, пришелся бы весьма кстати.
Я резко развернулась и уставилась на него с еще большим подозрением.
— Михаил Борисович, я даже графа провести не смогла, насколько мы оба помним. Не мое амплуа.
— Но все же попытайтесь. — он привстал, поцеловал меня в лоб и удалился.
Странно все это. Прямо таки до зуда в ладонях странно и любопытно. Ну что мне может сделать некий левый совсем персонаж? Меня же papa любит, Ольга терпит уже без особого напряжения, любовник вот из пугающего любого вольнолюбивого гражданина ведомства. Кто мне может угрожать кроме собственной дурости-то?
Платье выбрала самое что ни на есть роскошное, изумрудное, с пышной драпировкой на груди. Колец насобирала в заветной шкатулке более дюжины.
Уже в малой гостиной Тюхтяев критически осмотрел меня и порекомендовал выбрать что-то поскромнее.
— Вот еще! — фыркнула я. — раз из меня лепим недалекую выскочку, то и декольте бы поглубже, да и украшений побольше нацепила.
Хотя и так краше новогодней елки сияла.
И стоило бы Тюхтяеву настоять на своем, но со строптивостью молодой любовницы он пока сладить не мог.
Усадьба на Моховой не выглядела зловеще, вороны не каркали над экипажем, лошади не подворачивали копыт, я практически без содрогания пережила высадку на курдонере, даже небо, радуя против обычая хорошей погодой, не предвещало беды, короче судьба в этот вечер была куда изобретательнее в каверзах.
Прислуга держалась по обыкновению высокомерно — и за несколько месяцев, минувших с новогоднего воскрешения покойного советника Тюхтяева привыкла к нашему альянсу.
— Ваше Высокородие, Ваше Сиятельство, их Сиятельства ожидают вас в итальянской гостиной.
Так, это которая же? Я напрягла память, но не угадала. Хранилище коллекции статуй разной степени древности располагалось в левом крыле, а лакей чинно следовал в правое. Вон оно что, я тут даже и не бывала — на этом этаже коридор в мою бытность вдовствующей затворницей был покороче и заканчивался плотно запертыми створками дверей. Видимо об этих апартаментах и вздыхал граф.
Окна просторной отделанной белым с золотистыми прожилками мрамором комнаты выходили все на тот же флигель, где доктор Сутягин продуцировал всяческие новинки фармации, значит и после взрыва меня расположили рядышком. Неприятное воспоминание. А покои у "воспитанника" едва ли не богаче графских. На стене огромный ростовой портрет Татищева-деда, коллекция наградных сабель, а к выставке картин стоит присмотреться, потому что вот как минимум одна подозрительно смахивает на работу всемирно известного живописца-разбойника. Да и белокожая девица на портрете справа своими неестественно золотыми волосами тоже наводит на мысли. Ну не может же быть, а?
Родственники расположились столь трогательно, что я сразу пожалела о покоящемся в тайнике моего клеверного домика фотоаппарате: вытянувшись в струнку на краешке дивана устроилась графиня Ольга в глухом темно-сером туалете. Совершенно не красящий ее оттенок превращал блистательную мадам Татищеву в страдающую столбняком мышь. Сам хозяин дома сосредоточенно изучал пейзаж за толстыми начищенными нашатырем стеклами. Поза вот только какая-то напряженная, словно старается не разнести это самое стекло тяжелой высокородной ручкой. И вот откуда-то слева раздался чуть визгливый голос.
— Les invités sont arrivés, Nicolas!
Подобно заржавевшей музыкальной шкатулке, где фигурки движутся уже не плавно, а неестественными рывками, передо мной начала разыгрываться светская пьеса.
— Ксюшенька, душа моя, проходи. — это мой papa, его точно не подменили? — И ты, Михаил Борисович, устраивайся поудобнее.
Он едва ли не раздавил новоприбывших в объятьях, оттаскивая меня к креслу у окна, а любезного друга располагая рядом с графиней. И отметьте это где-нибудь, та впервые с радостью уставилась на Тюхтяева. Может стоило расспросить его о подводных камнях этой встречи поподробнее? Тот едва заметно пожал плечами. Ничего, прорвемся.
— Вот, хочу представить Вам, Александр Георгиевич, Её Сиятельство графиню Ксению Александровну. — papa тяжелой рукой подтолкнул меня чуть вперед. На диване у дальней стены привольно расположился худой до болезненности, в большей степени похожий на мумию, чем на живое существо тип. Череп венчали реденькие уже русые волосы с изрядной долей седины, но фамильная залысинка лишь слегка проглядывала, не в пример законнорожденному брату, и почти не имела сходства с блистательным черепом Владимира Дмитриевича. Стоит признать, что на покойника более всего походил тоже ныне почивший Петенька — именно от деда мой несчастный муж получил и осанку, и прямой открытый взгляд и чуть пухловатые губы. Прочие родственнички обаянием не задались. Глаза у графа с труднопроизносимой фамилией близко посаженные, круглые, мутно-серые, с глубокими тенями под ними, уголки губ низко опущены.
— Я бесконечно рада знакомству. — сообразив наконец включить дурочку, я картинно приседаю в реверансе. Вот когда меня представляли Императорской Чете, была совсем неуклюжа, а сейчас могу почти плавно этот трюк изобразить.
— А уж я-то как счастлив! — с нескрываемым сарказмом послышалось в ответ.
Не, насчет такого мы не договаривались, тут в момент представления все ведут себя хорошо, а этот словно нарывается на конфликт.
— Михаила Борисовича Вы вряд ли запамятовали с прошлой встречи. — послышалось сзади. По моему, сегодня господин Татищев не устоит.
— Да-да, имел удовольствие. — мутные серые глаза отметили моего спутника, бесстрастно препарируя его шрамы.
— Надеюсь, путешествие было не очень утомительным? — сухо осведомился статский советник. То есть любовь тут у всех взаимная.
— Нет, mon cher, современные европейские поезда — это что-то. Хотя не припомню, когда имел удовольствие встречать кого-то из вашей... конторы в приличных местах. — судя по брезгливости в голосе еще и жандармов недолюбливает. Какой милый, прямо-таки сказочный человечек. Наверняка душа компании и с минуты на минуту сюда заявится дюжина-другая самых преданных друзей.
— Куда уж нам, все по каторжным обозам больше. — услышала я знакомые с зимы девяносто шестого года нотки. Ухмыльнулась, и тут же осеклась под косым взглядом.
Неожиданно мощи на диване рассыпались сухим смешком.
— Сколько лет прошло, а не меняешься! Раз уж и смерть тебя не исправила, то куда нам грешным. — еще один неприязненный взгляд на Тюхтяева и словно тумблер в голове этого полуробота вередвинули в нейтраль. — Что ж, позвольте покинуть вас ненадолго. — и размеренно двинулся прочь из комнаты. Не хромал, хотя тростью из рук не выпускал, оставлял за собой шлейф дорогого одеколона, но как-то не источал дружелюбия, отнюдь. — А Вы, прекрасная Ольга, распоряжались бы уже.
— Господа, извольте пройти в столовую. — это хозяйка дома перестала созерцать нечто неподвластное оптике прямо перед собой, вздрогнула и вспомнила о своих обязанностях. Не сразу, но участники этой неадекватной пьесы перешли на новую сцену. Хочется посмеяться, но что-то подсказывает, что иронию мою фирменную нынче не оценят.
Мы нездоровой кавалькадой двинулись на выход. Памятуя об особенностях архитектуры восемнадцатого века, могу предположить, что за итальянской гостиной галереей следуют приватные апартаменты, так что отправилась наша бригада смертников в привычную мне малую столовую. Как и в первый мой визит в Усадьбу, комната дышала холодом.
— Присаживайтесь, Ваше Сиятельство! — без эмоций бросил мне граф Шпренгтпортен, не дожидаясь хозяина и подвинул стул рядом со своим.
В гробовой тишине мы наблюдали за подачей блюд, и сегодня повар явно выложился по полной программе — подобного изобилия на малых приемах я что-то и припомнить не могу. И рыба, и мясо, и морепродукты — даром что вступаем в Страстную неделю. Дома я после приезда родни перестала выдерживать все нормы приличий, но так демонстративно все же не выпячивалась. И сразу стало понятно, ради кого мы все обрекаем себя на лишнее покаяние: Шпренгтпортен с безразличием завзятого гастрономического эксперта дегустировал практически все тарелки. Прочая публика пока продолжала готовиться на службу к мадам Тюссо, а я решила последовать примеру нового знакомого. В гостях выпендриваться неприлично, а моя Евдокия, при всех ее прочих положительных сторонах, все же не повар с четвертьвековым стажем в лучших домах. Подозреваю, что в иных условиях татищевские кулинары порвали бы мишленовский справочник легко и непринужденно.
— Записка для господина Тюхтяева. — чопорно произнес лакей и подал серебряный поднос означенному господину. Тот пробежался взглядом по листку бумаги, нахмурился, еще раз прочитал и передал послание papa.
— Раз такое дело, езжай. — хозяин дома был раздосадован куда сильнее соратника.
— Прошу меня простить! — статский советник сдержанно кивнул заморскому хаму, прикоснулся к безвольной Ольгиной лапке и склонился ко мне. — Мне срочно нужно в присутствие.
Вот что я могу сделать по правилам хорошего тона? Отчего-то идея навестить родню в считанные минуты изрядно потускнела. Вопросительно уставилась на него.
— Вы можете уйти в любой момент, помните. — шепнул он, касаясь губами моего затылка. Вообще-то нет, но крепостное право уже лет тридцать как отменили, попытку мне не запретят.
Но что нам, мы ж птицы сильные, на крыло крепкие, и на голову тоже... Все по первоисточнику.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
