Ведьмина сила

Подписки нет, текст бесплатный.

Идите.

Ведь только когда человек в пути,

у него есть надежда.

"Письма мёртвого человека"

Пролог

Верховная ведьма напряженно ходила из угла в угол. Уже скоро... Девочку должны привезти уже очень скоро... Она остановилась у окна. На подоконнике цвели белые орхидеи, на улице шумел поздними машинами полночный город, а из тёмного стекла смотрела моложавая, уставшая женщина.

Высокий лоб в глубоких морщинах, нахмуренные брови, запавшие глаза, поджатые губы, чёрные с проседью волосы, выбивающиеся из строгого пучка. Не больше сорока, решит, посмотрев на Верховную, человек. Давно за сотню и уже пора, поймет любая ведьма. И последнее важное дело она довести до конца не успеет. Успеет лишь убедиться... И уже скоро.

Шаги за дверью. Она оглянулась. Тихие, нерешительные... замершие на пороге. Верховная быстро поправила прическу, села за стол и включила настольную лампу. И чихнула аллергично. Проклятые орхидеи и чужой кабинет... Но — девочка могла взбрыкнуть, а отдавать на растерзание свой кабинет Верховной не улыбалось.

— Заходи, — велела она негромко.

За дверью завозились, и отчетливо послышалось отчаянное "Не хочу, пусти!..". Ведьма усмехнулась и сразу стала серьезной.

— Инга, заходите, — повторила она негромко.

Дверь открылась, и в кабинет буквально впихнули девчонку лет тринадцати. Едва исполнилось. А взгляд взрослый. Понимающий. И тьма в крови — мощная... чужая.

— Извини, задержались, — Инга, высокая, худая, с воспаленными глазами и ожогом на левой щеке, сжала дрожащие плечи своей подопечной.

А та едва не рычала. Рыжеватые волосы дыбом, в чёрных глазах... ненависть. Недетская, жгучая ненависть. Ко всему. К миру — за странную силу. К ведьмам — потому что не успели. И лично к Верховной — за то, что... позволила. Да, честно призналась себе старая ведьма, но ничем этого не выдала. Позволила свершиться древнему страшному ритуалу.

— Как тебя зовут? — спросила она спокойно. — Маргаритой?

Девочка промолчала, только смотрела не мигая. Грязные джинсы, мятый свитер с разорванными рукавами. И ненависть.

— Покажи руки, — велела Верховная. — Покажи.

Лохмотья рукавов разошлись как от дуновения ветра, и на худеньких предплечьях обнаружились ожоги. Багровые, вспухшие отпечатками ладоней. Так, словно кто-то напал на девочку со спины и схватил за руки раскаленными перчатками. Верховная удовлетворенно улыбнулась. Получилось.

— Вы... — девочка сглотнула, и ненависть сменилась испугом, но лишь на секунду. — Вы знали!.. Вы заодно! — и дернулась, но Инга по-прежнему держала ее за плечи мертвой хваткой.

— Нет, — резко возразила Верховная, — не заодно, — и подалась вперед, прошипев: — Я охочусь за Ехидной сотню лет, детка. Она убила людей — и ведьм, моих ведьм! — больше, чем ты можешь себе представить. Во время последней облавы, пять лет назад, эта тварь убила восемнадцать круговых ведьм. Самых сильных, самых лучших, опору Круга. А теперь всё, — и она откинулась на спинку кресла, повторив: — Всё! Больше она никого не убьет. Побоится рисковать. Она заляжет на дно и будет ждать. Тебя.

Девочка вздрогнула.

— Да, тебя, — ведьма сложила пальцы домиком. — И теперь нам не нужно бегать за ней по всей стране. Когда ты подрастешь и наберешься сил, она сама придёт. К тебе. За тобой. Вернее, за твоим телом. По метке, — и посмотрела на ожоги. — А мы будем наготове.

— Только вы этого не увидите, — девочка смотрела зло и проницательно. — Вы умрёте. Завтра. В полдень. И за это, — и протянула руки, — заплатите. Там.

— Да, — Верховная устало кивнула. — Ты права. Во всём. Но я защищаю свой Круг, и это мне тоже зачтется. Там. Пятьдесят сбереженных жизней стоит больше одной погубленной. К тому же, — и она встала, — ты не мертва. Ты жива, ты среди своих, и мы тебя не бросим.

— В нашем округе уже нет места для тёмной ведьмы, ни в Круге, ни на периферии. А Рита тёмная. Её придется отдать наблюдателям, — подала голос Инга.

— Не просто придется. Она изначально принадлежала им и принадлежит сейчас. Правда, хорошую ведьму они воспитать не способны, но вот сберечь ценность — вполне. Они охотятся за Ехидной дольше нас и давно приготовили для нее хворост. Позже мы... договоримся. К тому же при Павле есть ведьма с такой же сферой силы, как у Риты, — тёмный целитель. Научат. Защитят. И лет через тридцать... — она замолчала, выдержала паузу и выдохнула: — Всё закончится, — и старая ведьма вернулась к окну, рассеянно дотронулась до цветка орхидеи и сразу отпрянула, задохнувшись.

Девочка со злой иронией посмотрела на Верховную и опустила взгляд.

Ну и зря. Зря хотят сберечь. Ехидна вернётся — Круг умрет. Никто против неё не выстоит.

А может... и не зря. Может, заодно. Может, её хотят вернуть. И знаний хотят. Древних знаний, которыми она так хвалилась, когда...

Девочка угрюмо нахмурилась. Тридцать лет... Откуда такая цифра?.. Дата взросления тела, ведь слабое не вместит дух сильной ведьмы? Или дело в чем-то ещё?.. И много это или мало, когда на кону — собственная жизнь? И много. И мало. Но... Она непроизвольно обхватила ладонями предплечья и сморщилась от боли. Руки всегда будут болеть, пообещала Ехидна. Всегда. И чем она ближе — чем ближе время её возвращения, тем сильнее боль. Но она не сдалась без борьбы сегодня, не сдастся и потом.

А все, кто против... сами виноваты. Тёмных ведьм, выбирающих сферой силы жизнь и целительство, в простонародье не зря называют палачами. И пусть этот путь привит насильно. Пускай. Мама учила верить в себя и цепляться за любую возможность. И не останавливаться. Никогда не останавливаться и не сдаваться. И идти к цели, несмотря ни на что.

Тридцать лет, значит?..

Тридцать лет...

Дорасти, выучиться, набраться опыта... дожить.

Дожить, чтобы выжить.

Часть 1: Предвестники

Глава 1

Тут дурные бабы в селе толкуют,

что Вы, пани Солоха, некоторым образом - ведьма...

Н. В. Гоголь "Вечера на хуторе близ Диканьки"

Я вышла на балкон, оставив открытой дверь, и следом за мной на весеннюю улицу вырвались клубы вонючего зеленоватого дыма. Да, зелье вредное... во всех смыслах этого слова. Но необходимое. И именно для сегодняшнего мероприятия.

Едкий дым оплел студенистыми щупальцами балконные перила, завонял тухлыми яйцами. Рядом сразу же захлопали двери.

— Это ж сколько будет продолжаться-то, а?.. Это жить же невозможно!.. С утра же с самого!.. — заголосила соседка слева, наспех завязывая халат. — Маргарита Вла...

— Мара, — меланхолично поправила я, отмахиваясь и от дыма, и от соседки. — Сколько нужно.

— Послушайте, вы, так сказать, ведьма!.. — перехватил эстафету старичок справа. — Вы нарушаете общественный порядок! Милицию вызову!

— Прокляну, — пообещала привычно.

Как замечал мой начальник, миром правят предрассудки и деньги. И первое, то бишь предрассудки, были моим основным оружием против людей. Одно "прокляну" из уст тёмной ведьмы затыкало рты недовольным лучше мешка баксов. И, кстати, исключало дальнейшие варианты шантажа и провокаций.

Соседи, разумеется, сочли за лучшее промолчать, только засопели в унисон, гневно и недовольно. А дым потемнел, сгустился и повис на перилах рваной тряпкой.

— Что это за дрянь, а? — старичок поправил очки и брезгливо поджал губы.

— Вы же не спрашиваете об этом, Валерий Дмитриевич, когда приползаете за мазью от суставов, — я потерла руки и начала осторожно отдирать студенистую "тряпку" от перил, подтягивая ее к себе и скручивая в рулон.

Сосед нервно закурил. Соседка засопела ещё недовольнее, бдительно наблюдая за каждым моим движением, одной рукой крестясь, а вторую, сложив пальцы в кукиш, спрятав за спину. Я усмехнулась про себя. Да, предрассудки — наше ведьмовское всё... А они ведь даже не знают, насколько я ведьма. Хочешь спрятать вещь — положи на видное место. Хочешь спрятать истинную суть и силу — выстави её напоказ. Всё равно не поверят. В реальность настоящей магии — не поверят.

Я скатала свой "студень" и ласково улыбнулась соседям:

— Валерий Дмитриевич, ещё одна сигарета — и вызывайте скорую, давление подскачет под двести. Марина Станиславовна, позвоните дочке, ей скоро рожать. И не пейте за здоровье малыша... водку точно не пейте. У вас же печень. А больше сегодня сюрпризов не будет. Доброго дня, — и степенно удалилась.

А беспечный майский ветер уже разгонял тухлую вонь, и снова одуряюще запахло цветущими вокруг дома яблонями и черемухой. Оставив дверь на балкон открытой, я подобрала юбку, села на колени в углу комнаты и раскатала тёмно-зеленый "коврик" по полу. Сто раз готовила, а никак нужный момент поймать не могу — "убегает", мерзость... Достала иглу и быстро написала на "пластилиновой" поверхности сдерживающее заклятье. Одно хорошо — на воздухе "остывает" быстро, да и от создательницы далеко не удрать.

Встав, я отступила и критически осмотрела угол, тёмно-зеленый от "коврового покрытия" с пола до потолка и исписанный заклятьями. Перечитав и перепроверив, я улыбнулась, убрала иглу на место и отправилась на кухню. Та тоже была зелёной с пола до потолка, вернее, белой в зелёную крапинку. Да, гости требуют подготовки... Подготовка закончена, осталось притащить "гостя".

С минуту я рассматривала грязную плиту и размышляла — сейчас убраться или после "гостей", но всё решил случай. Зазвонил сотовый, и я выбрала "гостей". Коллега без дела звонил редко, значит, надо в больницу. А "гость" как раз рядом с ней прячется.

— Слушаю.

— Мар, привет, — голос у Стёпы был такой жизнерадостный и веселый, что сразу понималось — дело дрянь. — Занята?

— Не особо, — я насторожилась. — А что случилось?

— Баба Зина! — торжественно ответил он.

Я раздражённо фыркнула. Стёпа засмеялся.

— Давай, ведьма, спасай нас, несчастных. Она уже достала и терапевта, и кардиолога, и психолога, и теперь требует подать ей патологоанатома. А Анатоль Михайлович, представь себе, очкует страшно и отказывается покидать любимый морг.

— Зачем ей патологоанатом? — я вздрогнула. Этот человек вызывал не слишком приятые воспоминания о "крещении" больничной работой.

— Напомнить, что по закону никто не имеет права изымать органы умершего без подписанного ею или её родственниками разрешения. И она с того света вернется, если узнает, что кто-нибудь продал "чёрным" трансплантологам хоть кусочек ее бесценной печёнки.

Я хмыкнула.

— Весело тебе? И нам весело, да. Приходи, вместе развлечёмся.

— Уже.

До больницы — четыре дома, но баба Зина... Я быстро переоделась в длинное чёрное платье. Баба Зина — местная достопримечательность и очень подозрительная для меня как для ведьмы личность. Ей давно и серьезно за восемьдесят, а она патологически, неприлично здорова. И даже медицина в ее случае была бессильна. Бабку не брало ни одно лекарство, а от слоновьей дозы снотворного она только зевала и с утроенной силой жаловалась на "ой, чой-то в боку-то колет...". И требовала ведьму. В современную медицину она давно не верила, зато в собранные на закате травки, к облегчению больничного персонала, — вполне.

Обувшись, я надела плащ, прихватила сумку, закрыла квартиру и отправилась в больницу. Медленно и величаво, ибо я тоже местная достопримечательность, а тёмной ведьме не к лицу нестись сломя голову.

Цокая каблуками, я проходила под цветущими яблонями и обдумывала план действий. Без антуража и ритуалов бабку не пронять, а если не пронять, то она застрянет в больнице с ее извечным "ой, чой-то..." на несколько дней, персонал сляжет с истерикой, работа встанет... И с антуражем и ритуалом работа тоже встанет, да, но по другой причине — народ сбежится поржать за моей спиной. Но — что поделать, роль. И маскировка.

Охранник встретил меня стоя и нервно.

— Маруся... — и чуть не прослезился.

А со второго этажа неслось привычное и громкое: "Ой, умираю, милок, ой, Христом-Богом прошу, спаси! Ой, где ведунья-то наша?.. Ой..."

— А подать сюда Ляпкина-Тяпкина... — я вздохнула, собираясь с духом для представления. — Добрый день, Николай Васильевич. Что, желудок прихватило? Это от нервов, ничего серьёзного.

— Маруся... — повторил он с облегчением, дежурно выдал халат с бахилами и перекрестил меня.

Будто это поможет... Беса из мира живых изгнать проще, чем бабу Зину из больницы, когда ее настигло внезапное "Ой...".

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я скрылась в Стёпкином кабинете, распахнула шкаф и вытащила "антуражную" коробку. Из-под чьих-то туфель, но у меня там хранились килограммы бижутерии и косметика. Цирк...

В дверь предупредительно стукнули.

— Заходи, — я накрасила правый глаз. Поярче и пострашнее.

Ахи-охи стали громче и сменились замогильным завыванием. И так — сутки напролет, и даже мне не всегда удавалось быстро их унять... Стёпа просочился в кабинет и плотно закрыл дверь. Не помогло. Казалось, баба Зина стонет из каждой щели.

— Всё, Мар, — он привалился плечом к косяку, — мы деморализованы, обескровлены, обессилены, раздавлены... Твой выход.

— Угу, — я взялась за второй глаз.

В коридоре громко хлопнула дверь, баба Зина завопила благим матом "ой, умираю-у-у, спаситя-а-а!..", а мимо нас с истеричным рёвом пронеслась медсестричка. Стёпа, махровый атеист, чуть не перекрестился.

— Слушай, а может в неё вселился кто, а? — спросил он встревожено. — Может, отцу Фёдору позвонить?.. Только ему до нас пилить из своей деревни, но а вдруг...

— Не надо, — я закончила со "штукатуркой" и зарылась в коробку, звеня кольцами и браслетами. — Нет у неё никакого "авдруга", только острый недостаток внимания и общения. Она здоровее всего больничного персонала вместе взятого. Ты кому больше веришь — мне, своему врачебному опыту или бабе Зине?

— Сложный вопрос, — признал коллега.

— А если ты снова заржешь в самый ответственный момент, я больше никогда сюда не приду, даже из уважения к тебе.

Стёпа, взрослый тридцатидвухлетний мужчина с двумя высшими образованиями и солидным "хирургическим" стажем, расплылся в довольной детской ухмылке. Взъерошенные светлые волосы, серьга в левом ухе, смешливые зеленовато-карие глаза, джинсы и очень популярная в городе майка. С чёрного фона из-под белого халата душевно улыбался маньяк с бензопилой, а кровавая надпись над и под "фото" гласила: "Заболели? Тогда я иду к вам!". Шпана. Но руки золотые. И если человек хочет в свободное от работы время быть несерьёзным — это его право.