О"САНЧЕС
ВРЕМЯ ИДЕТ, СПОТЫКАЯСЬ О НАС (Пусто завтра без вчера)
Время — общее пространство.
Наравне с единой территорией
и единым языком,
единство нашего народа
обеспечивается также
бесконечным разнообразием
взглядов
на нашу единую историю.
ПРОЛОГ
Вы бы хотели покататься в действующей Машине Времени, в которой нет руля и тормозов, отсутствуют коробка передач, двери и подушки безопасности?
Вы уже в ней.
30 апреля 1977 года.
— Товарищ Пол Пот буквально только что принял важное самоубийственное решение: всеми видами вооруженных сил Коммунистической Кампучии напасть на социалистический Вьетнам.
— Будущий писатель Лук изрядно "под банкой", но все еще на ногах. На ногах — в прямом и переносном смысле этого слова: он, босой, по пояс голый, широко, "по-ковбойски" раздвинув штанины отечественных джинсовых брюк марки "Орбита", стоит в открытом "коробе" автомобиля марки ГАЗ-51, мчащегося по бетонной трассе сквозь пустыню Кызыл-Кум; левая рука опирается на кабину грузовика, в правой ТТ, пистолет, из него Лук стреляет в набегающие дорожные знаки. Приструнить его некому, ибо на десятки верст вокруг ни одного постороннего человека, ни одного автомобиля, попутного или встречного, а привыкший ко всему и пьяный в зюзю шофер Володя Маматов занят: он ведет машину в заданном направлении и горланит песни Высоцкого; рядом с ним, плечом к плечу, хозяин пистолета — начальник их экспедиционной группы, мертвецки пьяный геолог Козырев Владимир Иванович, но он крепко спит; в кузове, на узлах с ветошью и прочим тряпьем поверх ящиков с геологическими пробами радиоактивного грунта, лежат еще двое в стельку пьяных попутчиков, из соседней экспедиции, и тоже дрыхнут. А бодрствующий Лук занят: он изображает из себя Омара Шарифа, стреляя с пояса и с вытянутой руки, но не просто так палит, а расстреливает три лишних магазина боезапаса, возникшие в хозяйстве экспедиции по какой-то счетоводческой ошибке. По большому счету, он не хулиганит, а выполняет приказ, который ему удалось выцыганить из пьяного начальника полчаса тому назад.
— У Микулы Тимофеева тоже рукоять пистолета во вспотевшей ладони, только не ТТ, а "макаров". И в магазине всего один патрон, равно как и у его противника. Сейчас Пал Палыч, распорядитель дуэли, выкрикнет "готовсь!" — и только тогда можно будет дослать патрон в патронник, а дослав — развернуться лицом к противнику, стоящему в сорока шагах.
"Готовсь!"
Микула Тимофеев клацает затвором и поворачивается. Мама! Ведь ему только двадцать лет, плюс восемнадцать дней, отроду! Неужто сейчас он умрет, погибнет? Ну не может же такого быть, просто не может! Или может!? Они вдвоем, с этим уродом Изотовым, сейчас будут друг друга убивать, а эти... стоят себе, как будто бы так и надо!..
Синоптики обещали плюс десять, по факту двенадцать, но дуэлянтов познабливает. Мелкий дождик моросит, словно оплакивает кого-то из них... Излучина реки Ижоры, светло и пасмурно, ровно полдень, никого лишнего на многие километры вокруг.
"Начали!"
Теперь каждому из них можно целиться и стрелять. И с места можно стрелять, или пройти пять шагов вперед... до ограничительной черты, обозначенной красной матерчатой ленточкой. Если ее переступить — секунданты имеют право стрелять в нарушителя на поражение. Изотов медленно, словно замороженный, делает шаг... и еще... и еще один... И Микула не трусливее этого майора-кагебешника, он тоже пять шагов сделает, поближе к цели подойдет! Под ногами травка молодая вовсю, а почки на деревьях еще не лопнули... Сорок минус пять... и еще минус пять — это тридцать шагов. Пал Палыч — хладнокровный чувак, он до конца противился дуэли, а ныне, десять минут назад, сделал все, что мог: шагал на всю ширину, доступную толстым его ногам. Конечная дистанция в итоге метров двадцать пять... Блин, как в тире, в смысле на стрельбище!.. Даже мелкий дождь весьма укорачивает дальнобойность ручного стрелкового оружия, а ливень сводит на нет прицельную дальность стрельбы, так, что и поправку не рассчитать, в отличие от поправки на боковой ветер. Да что толку! Хоть сто метров дистанции, ничему не поможет! Условия дуэли жесткие: стреляются до первой крови. Если сейчас промажут оба — опять каждому дошлют патрон в патронник — и все по новой.
Майор целился недолго и выстрелил первым. Промазал. Но Микула даже и обрадоваться не успел: тоже выстрелил, почти наугад, и — наповал! Пуля попала под самый лоб майору Изотову, в переносицу. Дуэль завершена, теперь нужно заметать следы. Победитель, преодолевая тошноту, подходит поближе и в упор вглядывается в лицо убитого им человека — мертвое безвольное лицо, крови немного... Отныне и навсегда кровь эта на нем. Какая тоска!..
Секунданты отнесут тело чуть в сторону, метров на пятьсот, пятьсот пятьдесят, к месту, заранее приготовленному на этот случай. Пулю из головы никто вынимать не будет, а она там, прострела насквозь нет. Его пистолет куда-то в утиль, а может и в запас, он ведь по-прежнему чистый, а с "моего" пистолета сотрут отпечатки пальцев и вставят в правую руку Изотова (он правша), рядом с левой будет валяться старый простреленный журнал "Смена" ?16 за 1975 год, типа, сквозь журнал стрелялся... Гильза где?.. Где гильза? Да не эта — эту уничтожить! А, здесь... давай ее сюда, вот так она примерно отпрыгнула... Этот журнал для того, чтобы у судебной экспертизы не возникло вопросов насчет пороховых следов на лице от выстрела в упор. В кармане — как и уславливались все участники, дуэлянты с секундантами — предсмертная записка. У Микулы не выдержали нервы: он немедленно порвал в мелкие клочья и сжег на костре возле шалаша свой "экземпляр"... Простыню туда же, в огонь, и чтобы дотла! Люди все опытные и дошлые: даже бумагу эту, журнал "Смена", простреливали непосредственно перед лицом убитого, чтобы уж комар носа не подточил...
Чей журнал? Откуда пистолет у самоубийцы? А кто его знает, пусть следствие разбирается, добыл, вероятно, в оперативном порядке, либо вне службы, по личной инициативе.
Блин! Мике только двадцать лет, а уже дуэль за плечами, и он, то есть, я — жив! И... и... и он — я — человека убил. Паршивого человека, почти врага, и в честной схватке, как Д"Артаньян, или капитан Блад, но...
Тридцать пять с половиной лет ему было, Виктору Семеновичу Изотову, офицеру КГБ, разведенному, официально бездетному, и погиб он от руки двадцатилетнего гражданского парня Микулы.
Пол Пот никто мне, посторонний упырь, Лук — это мой друг, старинный, верный и самый близкий.
Микула Тимофеев — это я, аз есмь.
Обычный год включает в себя триста шестьдесят пять суток, в отличие от високосного, в котором на одни сутки больше, и от последнего, который, как правило, короче календарного и для каждого живущего имеет индивидуальную длительность в днях, часах, минутах и секундах.
Индивидуальную — да, а вот с неповторимостью размера ее гораздо сложнее. Так, если считать длительность обычного года в секундах, то получится 31536000 (тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч) секунд. Если разделить семь миллиардов ныне живущих "земляков" на тридцать один с половиной миллионов — то получится, что на каждую секунду обычного полного года — чтобы умереть именно в ней — претендуют двести двадцать два смертных человека. А если посчитать всех хомосапых, уже откоптивших небо земной истории, то и за тысячу перехлестнет. На любую секунду года.
Сам же календарный год — часть временного блока, состоящего из двадцати восьми годов, расположенных в нерушимом порядке... Впрочем, об этом частном унылом кольце, феномене Времени, порассуждаем позже и чуточку более подробно, если вдруг понадобится.
Можно поправить статистику исключительности, умножив год на среднюю продолжительность человеческой жизни, упрочив таким образом среднестатистическую индивидуальность еще раз в пятьдесят, и, вдобавок, считать не в секундах, а наносекундах, то есть, умножить еще на миллиард... Но зачем нам это? В наносекундах ли считать, в планковском времени — итог для неповторимых личностей един: все смертны, все уходят в свой час, абсолютно обо всех обязательно забывают... и не так уж важно — сразу же после похорон и поминок, или через тысячу лет... Десять тысяч лет еще никому на Земле не удалось продержаться в памяти народной — если говорить именно о людях, а не о мамонтах и трилобитах. Впрочем, и те безымянны.
Что такое история человечества? — Конец света в рассрочку.
Река Стикс впадает в реку Лету.
Этот главный закон бытия не в силах помешать человечеству в целом и каждому человеку в отдельности жить, дышать, любить, надеяться на счастье, чтобы в колымаге настоящего, которая и есть реальная машина времени, путешествовать непоймизачем из туманного зыбкого прошлого в неизбежное хрупкое будущее. Признайтесь, ведь вы уверены, что завтра наступит когда-нибудь послезавтра?
Рай создан для бездельников, но им туда не попасть. Некоторые догадливые трудоголики, осознав и хорошо прочувствовав данный силлогизм, пытаются объехать его на кривой козе, неустанно куют себе рай в земных условиях. Как правило, неотличимый по своей сути от адского колеса, чаще именуемого беличьим, где в роли загнанной белки выступают сами строители, они же суетные пользователи. Бездельникам — проще, это так, однако же и для них райские кущи безмятежной праздности недолговечны: очень уж обманчивы, чересчур коварны они, слишком часто вторгаются в них силы вселенского зла под личиною безденежья, бытовых неурядиц, в образе тусклой от пыли окружающей действительности, чтобы вовлечь, чтобы напрячь, чтобы заставить, чтобы согнать с места, чтобы отравить бездельнику и без того краткие и скромные радости непритязательного земного эдемчика. Праздность — унылое безделье.
— Господи Сусе Хрести, и в кого ты у нас лодырь такой, а?
Долгие детские годы Лук был абсолютно уверен насчет самого себя, что он и есть подлинный закоренелый неисправимый бездельник! Да, да, Лук даже половицы в комнате пытался подметать сидя, за что не раз получал от Марфы Андреевны, любимой бабушки своей, тычки с горькими укоризнами...
И хотя впоследствии взрослая жизнь все-таки приучила его ловко притворяться в глазах Судьбы трудолюбивым и старательным, на темных глубинах своего Я он так и остался лодырем, бездельником, лентяем, пофигистом, лоботрясом, тихим прожигателем жизни...
Бабушка души не чает в своем любимчике, младшем Луке-внуке (у нее их четверо: двое от сына в далеком городе Норильске, двое от дочери, в семье которой она угнездилась приживалкою, здесь, в Зауралье, в захолустном городе Павлопетровске), но иногда охаживает упрямца-ленивца веником или куском шланга от стиральной машины. Веник в этот миг занят и бабушке недоступен.
— А чего? Я же подметаю?
— Кто же так подметает, горе ты луковое?
— Я.
— Дай сюда веник!
— Ага, дай! А потом будете меня же этим веником тыкать, что вот, мол, старую бабушку не пожалел, подметать заставил! Ученый уже, знаю!
— Так подметай, а не сиднем сиди!
— А я сидя подметаю!
— А надо подметать как следовает, а не как этот... Обломов...
— Дэ??? Бабушка, а вы хоть знаете, кто такой Обломов?
— Знаю! Тимуница, вроде тебя!
— Кто, кто, кто?..
Марфа Андреевна привыкла, неизвестно почему, говорить нелепое слово "тимуница" вместо тунеядец, и Лук пользуется этим, чтобы поддразнить бабушку. Он вообще любит беспричинно дразнить Вселенную и человечество, за что ему частенько перепадает от них. Лук тоже знает об Обломове самый минимум: лодырь в халате, помещик из книги какого-то скучного русского классика. Иначе говоря, ничего не знает, но перед бабушкой пыжится, и в словах его сквозит превосходство, чувство, которое, как известно — самый эффективный, самый короткий способ взбесить окружающих. Вот и сейчас: бабушка, исчерпав запас аргументов в споре с любимым внуком, молча пошла на кухню...
"За шлангом" — привычно смекнул тимуница Лук, и, не выпуская из рук веника, вскочил, чтобы переместиться под защиту тяжелого раздвижного стола, стоящего посреди комнаты. Бабушка маленькая, ростом с Лука, но грузная; семидесятипятилетней бабушке тяжело гоняться за вертким Луком вокруг естественной топографической преграды, тем не менее, каждый раз она честно пытается!
Догадка оказалась верной: бабушка врывается в "горницу", в главную комнату крохотной двухкомнатной "распашонки" и, вооруженная метровым куском гофрированного шланга от стиральной машины "Волга", начинает облаву на внука-ленивца, но тот уворачивается, возмущенно хохоча... Всё идет как обычно в этом маленьком устоявшемся мирочке с невинными домашними бурями, все при своих ролях...
Раньше в этой сорокаметровой квартире номер двенадцать, на третьем этаже хрущевской пятиэтажки, постоянно проживало пять человек, но уже нынешним летом старший брат Лука, новоиспеченный студент, уехал учиться в Ленинградский кораблестроительный институт, заселился в общежитие на проспекте Стачек 88, а дома осталось жить-обывать всего четверо: Лук, его родители и бабушка, мамина мама.
Лук недавно прибежал из школы, и даже наспех — это он еще в школе ухитрился, на переменках — сделал домашнее письменное задание по двум предметам, русишу и матиматишу. В квартире сейчас двое: бабушка и он, а родители, само собой, на работе. Из домашних животных — только мухи и клопы, хотя Лук всю жизнь мечтал о собаке. Пообедал, по обыкновению, хорошо, с аппетитом и с добавкой, бабушке это нравится.
А еще у них есть телевизор (появился в прошлом году), и телефон, установили совсем недавно.
И вот, в разгар неравной битвы между бабушкой и внуком, зазвонил телефон.
Бабушка пока боится брать трубку, чтобы самостоятельно отвечать на звонки, она вообще неграмотная, поэтому погоня прекращена, в квартире воцаряется перемирие.
— Да, алё?.. Чё?.. А, привет! Да ничего не делаю. Уроки сделал, борща поел. А ты?..
Бабушка понимает, что звонок пустячный, что это Луку звонят его дружки, но... Запал кончился, осталась одышка, семьдесят пять лет — не шутки... Рука, со шлангом в ней, бессильно опущена, однако бабушка никуда не уходит, слушает, тяжко вздыхая...
— Угу, я тоже! Чиво?.. А-а... Годится. На площади, перед памятником, как обычно... Ну, давай тогда в четы... в половину четвертого? Ништяк!..
Лук кладет трубку, а сам уже проговорил внутри себя все варианты беседы с бабушкой, необходимые для успешного разрешения бытового конфликта. Теоретически, ведь, бабушка может заупрямиться и не отпустить Лука на вольную волю, к друзьям, лодырничать, но сегодня это вряд ли, сегодня дома все спокойно, почти безмятежно.
— Бабушка! Тут это... Ну, короче, сейчас я быстренько подмету, и мне нужно будет...
— Нужно будет ему! Ничего не нужно! Уроки не деланы, я не видела, когда ты уроки делал! А он гулять навострился... нечего там делать, на улице, с ништяками! Все родителям скажу, как ты тут над старой бабушкой изгаляешься! Кто звонил?
— Тим звонил.
— Тимофеев, что ль?
— Угу, Мика Тимофеев. Да сделаны у меня все уроки, можете проверить! — Бабушка-то неграмотна, как она проверит? — Сде-ла-ны! Вот, зачем сразу родителям? Чё я такого сделал? Не надо ничего говорить, всё нормально. Всё, я согласен! Комнату я мету, ладно, а в спальне и так везде чисто...
