Бесноватый кровожадный я

'Пусть ненавидят — лишь бы боялись'

Луций Акций, 'Атрей'

Когда солнце начало клониться к горизонту, бросив косые тени на стену палаты, я устало уронил книгу и закрыл глаза. Усталость берет свое, ведь я держал в руках томик и листал страницы практически с самого утра. Спешил дочитать, зная, что могу и не успеть.

Листать страницы и удерживать книгу в слабеющих пальцах с каждым днем все труднее. Осталось только два последних томика саги — один успею, я в этом почти уверен. Второй... сильно вряд ли. А жаль: все-таки книги — лучшие друзья. После Петрухи, разумеется. Мне вообще крепко повезло с таким соседом по палате: я просто удивлялся, как в таком щуплом пареньке, да еще и на год моложе меня, может быть так много мужества.

Люди, бросавшиеся грудью на амбразуры или на электрическую ограду концлагерей, по сравнению с Петрухой просто блекнут. Без вариантов. Чего вообще стоит броситься с гранатой под танк? Да это как два пальца об асфальт. Взял гранату, чеку дернул и бросился. Делов-то. За родину там, за сталиных всяких, еще за какую-нибудь фигню, в которую человек верит. С верой в осмысленность своей жертвы умирать легко, просто, а главное — быстро. Для этого вообще мужество не нужно как таковое — дали б мне гранату и показали танк, я бы тоже бросился, фигня вопрос. Ну или чуть раньше бросился бы: теперь я уже не смогу встать с постели, даже если у меня будут граната и танк.

А настоящий героизм — это день за днем подбадривать товарищей по палате, шутить, улыбаться, прекрасно понимая, что мы все угасаем, глупо и бессмысленно, просто потому, что нам не повезло. И Петруха улыбался и шутил назло всему. Как он мог? Откуда черпал свою силу духа? Этого я не знаю, и спросить не у кого: когда я вчера вынырнул из липкого забытья, койка справа от меня уже пустовала. Петрухи, самого замечательного человека, которого я когда-либо встречал, не стало. Признаться, я ему завидую: его страдания закончились. И если рай существует в каком-либо виде — Петруха уже там, его наверняка пропустили без очереди.

Появляется медсестра, меняет банку в капельнице, пока я равнодушно глотаю пилюльки. Паллиативная терапия такая паллиативная...

Закрываю глаза. Сил нет, но провалиться в спасительный сон не получается, такие вот странные таблетки, что после них сон не хочет приходить.

Ну и ладно. Ведь кроме книг и сна у меня есть еще одна маленькая лазейка из этой проклятой палаты — воображение. Если сосредоточиться, отстраниться от этой печальной реальности — к моим услугам любая другая, в которой я — пилот космолета, король, маг, рыцарь. Да кто угодно, меня бы устроил любой вариант, я согласен сесть даже в кабину летчика-камикадзе — лишь бы не в этой палате. У камикадзе хотя бы вера была в то, что он совершает великий подвиг, а затем вернется обратно в виде светлячка...

А у меня нет ничего. Только опостылевшая палата и слабое утешение, что это уже ненадолго. Да, меня утешает эта мысль: я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Желательно сразу после того, как я дочитаю последний том — это было бы вообще идеально...

Так, к черту палату, где мой меч? Позвать сюда оруженосцев...

* * *

Я падал в колодец бесконечной глубины. Приятное чувство легкости. Как сказал один упавший с крыши кровельщик, в падении нет ничего плохого. Это даже здорово в какой-то мере, проблема лишь в моменте приземления. Но если колодец бездонный — то и проблемы нет. Просто летишь и наслаждаешься чувством легкости. Во сне, ко всему прочему, нет такой неприятной штуки, как сопротивление воздуха, потому падение ничем не отличается от парения в невесомости.

А стенки колодца, кстати, занятные. Не кирпич, не камень, не земля. Эдакий красноватый туман, как на снимках космического телескопа. Облака туманностей, яркие точки звезд. Бессмысленно, хаотично — но как красиво — лететь сквозь туманности и созвездия со скоростью, многократно превышающей скорость света...

И тут внизу, в непроглядной темноте, появился свет. Не какой-то особенный, божественный или необъяснимый — обычный примитивный свет, причем даже не электрический, а будто от свечи... От многих свечей.

Я попытался всмотреться в этот свет — черт, а он приближается! У этого гребаного колодца есть гребаное дно! А, черт, черт, черт! Уцепиться не за что, махать руками бесполезно... или попытаться? Сон же, тут и не такое бывает.

И тут я увидел само дно. Посреди — каменный стол вроде жертвенного, на нем — человек в белой одежде, привязанный за руки и ноги, вокруг стола — зловещего вида пентаграмма или тому подобная чернокнижная хренотень, и рядом — две фигуры, на которые я смотрю сверху. И мне очень не травятся эти две фигуры: они тоже жуткие и зловещие.

Я успел осознать, что падаю аккурат на каменный стол, и взмахнул руками в безнадежной попытке затормозить падение.

А затем — удар.

* * *

Я открыл глаза и несколько секунд смотрел в потолок. Сон так хорошо начинался и так хреново закончился... Хм. Куда это с потолка палаты подевалась побелка? И почему мне так жестко?

Молнией мелькнула мысль: да это же морг! Я — на столе для вскрытия, но еще вроде бы живой... Врачи что, совсем дятлы?! Мало того что вылечить не смогли — они, видимо, еще и разучились еще живых от мертвых отличать?! Хотя чего я ждал от отечественной медицины? Как пошутил с присущим ему мужеством Петруха, лечиться даром — даром лечиться!

И тут сбоку раздался звонкий мелодичный голосок:

— Вау! Мастер, у вас получилось, подумать только! Получилось!!!

— А, так ты, стало быть, удивлена? — надменно отозвался тот, кого назвали 'мастером'. — Значит, ты не верила, что у меня получится?

— Нет-нет, что вы! — попыталась оправдаться звонкоголосая, но тщетно.

— Цыц, позорница! Мало того, что ты позволила себе сомнения, так теперь еще и лжешь мне в лицо, словно я последний дурак, способный купиться на такое бездарное вранье?

— Виновата, мастер! Простите! Смотрите, он начинает шевелиться!

— Так и должно быть, или ты думала, что он будет вечно тут лежать?

Надо мною склонился бледный силуэт, блеснули глаза — и я внезапно понял, что если это санитар, то очень-очень жестко упоротый какими-то сильнодействующими препаратами: лицо нездорово-бледное, цвета бумаги, губы бескровные, а глаза... О, эти огромные белки с крошечными точками зрачков! В анимэ с такими глазами обычно изображают особо отмороженных и двинутых на всю голову злодеев.

Забавный у меня глюк... Или это ад? В принципе, так-то я атеист, но ничего плохого не сделал в жизни... ну почти. Значит, если ад все-таки существует, то я должен попасть в Лимб — место, где находятся люди, не заслуживающие адских мук, но и не попавшие в рай по независящим от них причинам. Вроде как в Лимбе чертей быть не должно...

— А где твои рога? — спросил я у бледного.

Он с любопытством приподнял брови, тоже белые:

— А почему у меня должны быть рога?

— У чертей же есть, рога, разве нет?

— Понятия не имею, кто такой 'чертей' или кто такие. На случай, если я похож на кого-то, знакомого тебе, у кого есть рога — вынужден тебя огорчить: это не более чем случайное сходство. В общем, Грэйгор, давай я сразу объясню тебе, что к чему?

— Тут какая-то ошибка. Меня зовут...

С его указательного пальца сорвалась тоненькая молния — и меня стегануло так, что я вскрикнул. А вот скорчиться не получилось: я обнаружил, что привязан за руки и ноги.

— Не смей перечить мне, Грэйгор, — спокойно сказал бледный. — Не имеет значения, как тебя звали в твоем родном мире — теперь твое имя Грэйгор. На будущее — учись меньше говорить и больше слушать. Итак. Я — Сарториэль Вект, великий маг и мудрец... Ты знаешь, кто такие маги и что такое магия?

Я молча кивнул, опасаясь получить еще один удар: хрен его знает, как он это делает — но больно!

— Отлично. А кто такие короли и принцы, знаешь?

Я снова кивнул.

— Превосходно. Так вот. Я не знаю, кем ты был в своем мире — но наверняка кем-то убогим и никчемным, недовольным своей судьбой. Иначе, в общем-то, и быть не может, ведь если бы не твое желание стать кем-то более значимым в каком-то более замечательном месте — я не смог бы вытащить твою душу из твоего мира и перенести ее сюда. Возрадуйся: твоя мечта сбылась. Тело, в котором ты находишься, ранее принадлежало принцу, так что теперь ты — его высочество кронпринц Грэйгор Валлендел из рода Валленделов и наследник престола. Замечательно, не правда ли?

Должно быть, мои глаза полезли из орбит от таких новостей, потому что Сарториэль снисходительно улыбнулся, несколько секунд помолчал, давая мне переварить услышанное, и продолжил:

— Да, понимаю. Поверить трудно. Вы, людишки, понятия не имеете об истинном устройстве мироздания, равно как и о возможностях поистине сильной магии, а не тех убогих фокусов, которые вы с горем пополам у нас переняли...

Я повертел головой, пытаясь сориентироваться, и тут вспомнил, что падал из колодца на стол, к которому был привязан человек. А сейчас привязан я, к тому же лежу на столе в одиночестве...Постепенно все начало вырисовываться в более-менее понятную, но все равно невероятную картину.

Какая-то бледная жопа с ушами проводит ритуал, выдергивает из параллельного мира душу, которая оказывается моей только потому, что я имел привычку мечтать, и засовывает в тело местного принца. В принципе, тут бы радоваться, но я не настолько наивен: ведь если меня 'перетащили' в другой мир, то для этого наверняка имелась причина, и что-то подсказывает, что эта причина мне не понравится.

— А для чего все это? — осторожно поинтересовался я.

— О, тут все просто. Ты кронпринц, и если будешь слушаться меня — однажды станешь королем, хозяином этой страны. — Сарториэль хищно улыбнулся и закончил свою мысль: — а я стану хозяином короля. Со всем, что из этого следует. Как тебе мой план, Грэйгор?

Я молча смотрю на него, он смотрит на меня — и продолжает улыбаться. Злодей злодеем, внешность не обманула.

— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь? — спросил Сарториэль чуть погодя.

— И о чем же?

— Ты думаешь о том, что когда станешь королем — найдешь способ избавиться от меня. Угадал?

Я покачал головой:

— Не угадал.

— Тогда о чем?

— Если моя душа попала в тело Грэйгора — то куда делась душа самого принца?

Сарториэль пожал плечами:

— А вот этого я не знаю. Есть вещи, недоступные даже мудрейшим из мудрых, вроде меня. Куда уходит душа человека, дагаллонца, криффа или любого другого разумного существа после смерти — не знает никто из смертных.

— Принц умер, и ты воскресил его при помощи моей души?

— Точно, — кивнул маг.

— И как именно он умер?

— Как-как... Не пережил лечения. В общем, Грэйгор, есть очень важный разговор...

С этими словами Сарториэль взглянул на стул, стоящий у стены, взглядом пододвинул его к себе и уселся. В этот момент я обнаружил, что его гротескно-упоротые глаза с крошечными зрачками — обман зрения: на самом деле, его глаза устроены совершенно обычным образом, просто цвет радужки — тоже белый, оттого радужка сливается с белком. И потому на первый взгляд кажется, что глаз состоит только из белка и крошечного зрачка. А дополняет его образ такая же белая, словно выбеленная перекисью, шевелюра. Белое-белое лицо с двумя черными точками зрачков.

— А я так и буду лежать привязанным?

— Ну, это не обязательно, Грэйгор.

— Ну так развяжи меня.

— Ты не попросил.

— Пожалуйста, развяжи меня.

— Неправильно просишь. Ко мне тут обращаются на 'вы' все без исключения, в том числе и король. И ты — последний человек в этом мире, для которого я сделаю исключение. Потому что для всех я — 'светлейший', то есть великий маг и целитель, а для тебя — еще и хозяин. Впредь мы будем общаться согласно этикету — ты ко мне на 'вы' и 'светлейший', я к тебе — 'ваше высочество', но пусть это никогда не введет тебя в заблуждение: принц и король ты для всех, кроме меня и Роктис.

— Пожалуйста, развяжите меня, светлейший.

— Совсем другое дело. — Маг щелкнул пальцами и я почувствовал, как ремни, удерживающие мои руки и ноги, зашевелились сами по себе и развязались.

Я уперся руками в каменную столешницу и кое-как принял сидячее положение, огляделся по сторонам, потирая затекшие запястья. Помещение — подвальное, освещено факелами и свечами. Лаборатория чернокнижника, ни дать ни взять.

Тут у меня слегка закружилась голова, я качнулся, но стоящая сзади Роктис схватила меня за воротник рубахи и не дала упасть. Сильная, хотя выглядит поменьше меня.

— Роктис, микстуру.

Она протянула мне флакончик с резким запахом, напоминающим мятный. Я послушно его выпил, головокружение прошло.

— Хорошая микстурка, однако, — сказал я и развернулся лицом к Сарториэлю, свесив ноги со стола.— Так что за важный разговор?

— Я объясню тебе ситуацию, в которой ты оказался. Всех королей можно условно поделить на две группы: первые живут счастливо, но недолго, вторые — несчастливо и тоже недолго. А короля страны в глубоком кризисе это касается как никого другого. Но у тебя есть шанс попасть в редкую третью категорию: если будешь слушаться меня — проживешь долгую, счастливую и беззаботную жизнь. Беззаботную — потому что на самом деле править страной буду я, а на твою долю останутся только королевские развлечения и увеселения. Замечательная перспектива, правда?

— Угу, — кивнул я. — Вы похитили принца, заменили в нем душу...

— Что значит 'похитил'? Мы в королевском дворце находимся, между прочим. И вот тут я подхожу к главному — к природе моей власти над тобой. Видишь ли, я — королевский целитель. И тут, в этой лаборатории, я занимался исцелением принца от тяжелого недуга. Грэйгор Валлендел, увы, был бесноватым.

— Душевнобольным, в смысле?

Сарториэль приподнял брови:

— Так тебе известен принцип душевных заболеваний?

— Ну да, а что?

— Видно, в твоем мире людишки слегка мудрее здешних — и это очень сильно упрощает жизнь мне и тебе. Тут считается, что душевнобольных одолевают демоны-эфириалы, пытающиеся завладеть сознанием человека, и я, скажем так, пытался изгнать из принца демона, захватившего его... Но на самом деле демона нет. То есть, эфириалы, конечно же, существуют, но людишки не видят разницы между настоящим одержимым, захваченным эфирной приблудой, и душевнобольным. И вот одно важное уточнение: то, что называется душевной болезнью — на самом деле болезнь отнюдь не души.

— Мозга?

— Хм... Ты и это знаешь? Повезло мне, что не придется объяснять простые вещи... Да, верно. Бесноватость, вспышки агрессии, припадки и прочее — на самом деле разновидности заболеваний мозга. К сожалению для тебя, ты унаследовал тело принца вместе с его болезнью.

— Да блин... Так я и знал, что тут не все хорошо... И что у меня?..

Тут я внезапно понял, что не могу выговорить ни 'эпилепсия', ни 'шизофрения'. Чуть подумав, я догадался, что таких слов в языке, на котором я говорю с Сарториэлем, попросту нет — и следом пришло осознание того факта, что все это время я говорил вовсе не на русском.