Бесноватый кровожадный я

'Пусть ненавидят — лишь бы боялись'

Луций Акций, 'Атрей'

Когда солнце начало клониться к горизонту, бросив косые тени на стену палаты, я устало уронил книгу и закрыл глаза. Усталость берет свое, ведь я держал в руках томик и листал страницы практически с самого утра. Спешил дочитать, зная, что могу и не успеть.

Листать страницы и удерживать книгу в слабеющих пальцах с каждым днем все труднее. Осталось только два последних томика саги — один успею, я в этом почти уверен. Второй... сильно вряд ли. А жаль: все-таки книги — лучшие друзья. После Петрухи, разумеется. Мне вообще крепко повезло с таким соседом по палате: я просто удивлялся, как в таком щуплом пареньке, да еще и на год моложе меня, может быть так много мужества.

Люди, бросавшиеся грудью на амбразуры или на электрическую ограду концлагерей, по сравнению с Петрухой просто блекнут. Без вариантов. Чего вообще стоит броситься с гранатой под танк? Да это как два пальца об асфальт. Взял гранату, чеку дернул и бросился. Делов-то. За родину там, за сталиных всяких, еще за какую-нибудь фигню, в которую человек верит. С верой в осмысленность своей жертвы умирать легко, просто, а главное — быстро. Для этого вообще мужество не нужно как таковое — дали б мне гранату и показали танк, я бы тоже бросился, фигня вопрос. Ну или чуть раньше бросился бы: теперь я уже не смогу встать с постели, даже если у меня будут граната и танк.

А настоящий героизм — это день за днем подбадривать товарищей по палате, шутить, улыбаться, прекрасно понимая, что мы все угасаем, глупо и бессмысленно, просто потому, что нам не повезло. И Петруха улыбался и шутил назло всему. Как он мог? Откуда черпал свою силу духа? Этого я не знаю, и спросить не у кого: когда я вчера вынырнул из липкого забытья, койка справа от меня уже пустовала. Петрухи, самого замечательного человека, которого я когда-либо встречал, не стало. Признаться, я ему завидую: его страдания закончились. И если рай существует в каком-либо виде — Петруха уже там, его наверняка пропустили без очереди.

Появляется медсестра, меняет банку в капельнице, пока я равнодушно глотаю пилюльки. Паллиативная терапия такая паллиативная...

Закрываю глаза. Сил нет, но провалиться в спасительный сон не получается, такие вот странные таблетки, что после них сон не хочет приходить.

Ну и ладно. Ведь кроме книг и сна у меня есть еще одна маленькая лазейка из этой проклятой палаты — воображение. Если сосредоточиться, отстраниться от этой печальной реальности — к моим услугам любая другая, в которой я — пилот космолета, король, маг, рыцарь. Да кто угодно, меня бы устроил любой вариант, я согласен сесть даже в кабину летчика-камикадзе — лишь бы не в этой палате. У камикадзе хотя бы вера была в то, что он совершает великий подвиг, а затем вернется обратно в виде светлячка...

А у меня нет ничего. Только опостылевшая палата и слабое утешение, что это уже ненадолго. Да, меня утешает эта мысль: я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Желательно сразу после того, как я дочитаю последний том — это было бы вообще идеально...

Так, к черту палату, где мой меч? Позвать сюда оруженосцев...

* * *

Я падал в колодец бесконечной глубины. Приятное чувство легкости. Как сказал один упавший с крыши кровельщик, в падении нет ничего плохого. Это даже здорово в какой-то мере, проблема лишь в моменте приземления. Но если колодец бездонный — то и проблемы нет. Просто летишь и наслаждаешься чувством легкости. Во сне, ко всему прочему, нет такой неприятной штуки, как сопротивление воздуха, потому падение ничем не отличается от парения в невесомости.

А стенки колодца, кстати, занятные. Не кирпич, не камень, не земля. Эдакий красноватый туман, как на снимках космического телескопа. Облака туманностей, яркие точки звезд. Бессмысленно, хаотично — но как красиво — лететь сквозь туманности и созвездия со скоростью, многократно превышающей скорость света...

И тут внизу, в непроглядной темноте, появился свет. Не какой-то особенный, божественный или необъяснимый — обычный примитивный свет, причем даже не электрический, а будто от свечи... От многих свечей.

Я попытался всмотреться в этот свет — черт, а он приближается! У этого гребаного колодца есть гребаное дно! А, черт, черт, черт! Уцепиться не за что, махать руками бесполезно... или попытаться? Сон же, тут и не такое бывает.

И тут я увидел само дно. Посреди — каменный стол вроде жертвенного, на нем — человек в белой одежде, привязанный за руки и ноги, вокруг стола — зловещего вида пентаграмма или тому подобная чернокнижная хренотень, и рядом — две фигуры, на которые я смотрю сверху. И мне очень не травятся эти две фигуры: они тоже жуткие и зловещие.

Я успел осознать, что падаю аккурат на каменный стол, и взмахнул руками в безнадежной попытке затормозить падение.

А затем — удар.

* * *

Я открыл глаза и несколько секунд смотрел в потолок. Сон так хорошо начинался и так хреново закончился... Хм. Куда это с потолка палаты подевалась побелка? И почему мне так жестко?

Молнией мелькнула мысль: да это же морг! Я — на столе для вскрытия, но еще вроде бы живой... Врачи что, совсем дятлы?! Мало того что вылечить не смогли — они, видимо, еще и разучились еще живых от мертвых отличать?! Хотя чего я ждал от отечественной медицины? Как пошутил с присущим ему мужеством Петруха, лечиться даром — даром лечиться!

И тут сбоку раздался звонкий мелодичный голосок:

— Вау! Мастер, у вас получилось, подумать только! Получилось!!!

— А, так ты, стало быть, удивлена? — надменно отозвался тот, кого назвали 'мастером'. — Значит, ты не верила, что у меня получится?

— Нет-нет, что вы! — попыталась оправдаться звонкоголосая, но тщетно.

— Цыц, позорница! Мало того, что ты позволила себе сомнения, так теперь еще и лжешь мне в лицо, словно я последний дурак, способный купиться на такое бездарное вранье?

— Виновата, мастер! Простите! Смотрите, он начинает шевелиться!

— Так и должно быть, или ты думала, что он будет вечно тут лежать?

Надо мною склонился бледный силуэт, блеснули глаза — и я внезапно понял, что если это санитар, то очень-очень жестко упоротый какими-то сильнодействующими препаратами: лицо нездорово-бледное, цвета бумаги, губы бескровные, а глаза... О, эти огромные белки с крошечными точками зрачков! В анимэ с такими глазами обычно изображают особо отмороженных и двинутых на всю голову злодеев.

Забавный у меня глюк... Или это ад? В принципе, так-то я атеист, но ничего плохого не сделал в жизни... ну почти. Значит, если ад все-таки существует, то я должен попасть в Лимб — место, где находятся люди, не заслуживающие адских мук, но и не попавшие в рай по независящим от них причинам. Вроде как в Лимбе чертей быть не должно...

— А где твои рога? — спросил я у бледного.

Он с любопытством приподнял брови, тоже белые:

— А почему у меня должны быть рога?

— У чертей же есть, рога, разве нет?

— Понятия не имею, кто такой 'чертей' или кто такие. На случай, если я похож на кого-то, знакомого тебе, у кого есть рога — вынужден тебя огорчить: это не более чем случайное сходство. В общем, Грэйгор, давай я сразу объясню тебе, что к чему?

— Тут какая-то ошибка. Меня зовут...

С его указательного пальца сорвалась тоненькая молния — и меня стегануло так, что я вскрикнул. А вот скорчиться не получилось: я обнаружил, что привязан за руки и ноги.

— Не смей перечить мне, Грэйгор, — спокойно сказал бледный. — Не имеет значения, как тебя звали в твоем родном мире — теперь твое имя Грэйгор. На будущее — учись меньше говорить и больше слушать. Итак. Я — Сарториэль Вект, великий маг и мудрец... Ты знаешь, кто такие маги и что такое магия?

Я молча кивнул, опасаясь получить еще один удар: хрен его знает, как он это делает — но больно!

— Отлично. А кто такие короли и принцы, знаешь?

Я снова кивнул.

— Превосходно. Так вот. Я не знаю, кем ты был в своем мире — но наверняка кем-то убогим и никчемным, недовольным своей судьбой. Иначе, в общем-то, и быть не может, ведь если бы не твое желание стать кем-то более значимым в каком-то более замечательном месте — я не смог бы вытащить твою душу из твоего мира и перенести ее сюда. Возрадуйся: твоя мечта сбылась. Тело, в котором ты находишься, ранее принадлежало принцу, так что теперь ты — его высочество кронпринц Грэйгор Валлендел из рода Валленделов и наследник престола. Замечательно, не правда ли?

Должно быть, мои глаза полезли из орбит от таких новостей, потому что Сарториэль снисходительно улыбнулся, несколько секунд помолчал, давая мне переварить услышанное, и продолжил:

— Да, понимаю. Поверить трудно. Вы, людишки, понятия не имеете об истинном устройстве мироздания, равно как и о возможностях поистине сильной магии, а не тех убогих фокусов, которые вы с горем пополам у нас переняли...

Я повертел головой, пытаясь сориентироваться, и тут вспомнил, что падал из колодца на стол, к которому был привязан человек. А сейчас привязан я, к тому же лежу на столе в одиночестве...Постепенно все начало вырисовываться в более-менее понятную, но все равно невероятную картину.

Какая-то бледная жопа с ушами проводит ритуал, выдергивает из параллельного мира душу, которая оказывается моей только потому, что я имел привычку мечтать, и засовывает в тело местного принца. В принципе, тут бы радоваться, но я не настолько наивен: ведь если меня 'перетащили' в другой мир, то для этого наверняка имелась причина, и что-то подсказывает, что эта причина мне не понравится.

— А для чего все это? — осторожно поинтересовался я.

— О, тут все просто. Ты кронпринц, и если будешь слушаться меня — однажды станешь королем, хозяином этой страны. — Сарториэль хищно улыбнулся и закончил свою мысль: — а я стану хозяином короля. Со всем, что из этого следует. Как тебе мой план, Грэйгор?

Я молча смотрю на него, он смотрит на меня — и продолжает улыбаться. Злодей злодеем, внешность не обманула.

— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь? — спросил Сарториэль чуть погодя.

— И о чем же?

— Ты думаешь о том, что когда станешь королем — найдешь способ избавиться от меня. Угадал?

Я покачал головой:

— Не угадал.

— Тогда о чем?

— Если моя душа попала в тело Грэйгора — то куда делась душа самого принца?

Сарториэль пожал плечами:

— А вот этого я не знаю. Есть вещи, недоступные даже мудрейшим из мудрых, вроде меня. Куда уходит душа человека, дагаллонца, криффа или любого другого разумного существа после смерти — не знает никто из смертных.

— Принц умер, и ты воскресил его при помощи моей души?

— Точно, — кивнул маг.

— И как именно он умер?

— Как-как... Не пережил лечения. В общем, Грэйгор, есть очень важный разговор...

С этими словами Сарториэль взглянул на стул, стоящий у стены, взглядом пододвинул его к себе и уселся. В этот момент я обнаружил, что его гротескно-упоротые глаза с крошечными зрачками — обман зрения: на самом деле, его глаза устроены совершенно обычным образом, просто цвет радужки — тоже белый, оттого радужка сливается с белком. И потому на первый взгляд кажется, что глаз состоит только из белка и крошечного зрачка. А дополняет его образ такая же белая, словно выбеленная перекисью, шевелюра. Белое-белое лицо с двумя черными точками зрачков.

— А я так и буду лежать привязанным?

— Ну, это не обязательно, Грэйгор.

— Ну так развяжи меня.

— Ты не попросил.

— Пожалуйста, развяжи меня.

— Неправильно просишь. Ко мне тут обращаются на 'вы' все без исключения, в том числе и король. И ты — последний человек в этом мире, для которого я сделаю исключение. Потому что для всех я — 'светлейший', то есть великий маг и целитель, а для тебя — еще и хозяин. Впредь мы будем общаться согласно этикету — ты ко мне на 'вы' и 'светлейший', я к тебе — 'ваше высочество', но пусть это никогда не введет тебя в заблуждение: принц и король ты для всех, кроме меня и Роктис.

— Пожалуйста, развяжите меня, светлейший.

— Совсем другое дело. — Маг щелкнул пальцами и я почувствовал, как ремни, удерживающие мои руки и ноги, зашевелились сами по себе и развязались.

Я уперся руками в каменную столешницу и кое-как принял сидячее положение, огляделся по сторонам, потирая затекшие запястья. Помещение — подвальное, освещено факелами и свечами. Лаборатория чернокнижника, ни дать ни взять.

Тут у меня слегка закружилась голова, я качнулся, но стоящая сзади Роктис схватила меня за воротник рубахи и не дала упасть. Сильная, хотя выглядит поменьше меня.

— Роктис, микстуру.

Она протянула мне флакончик с резким запахом, напоминающим мятный. Я послушно его выпил, головокружение прошло.

— Хорошая микстурка, однако, — сказал я и развернулся лицом к Сарториэлю, свесив ноги со стола.— Так что за важный разговор?

— Я объясню тебе ситуацию, в которой ты оказался. Всех королей можно условно поделить на две группы: первые живут счастливо, но недолго, вторые — несчастливо и тоже недолго. А короля страны в глубоком кризисе это касается как никого другого. Но у тебя есть шанс попасть в редкую третью категорию: если будешь слушаться меня — проживешь долгую, счастливую и беззаботную жизнь. Беззаботную — потому что на самом деле править страной буду я, а на твою долю останутся только королевские развлечения и увеселения. Замечательная перспектива, правда?

— Угу, — кивнул я. — Вы похитили принца, заменили в нем душу...

— Что значит 'похитил'? Мы в королевском дворце находимся, между прочим. И вот тут я подхожу к главному — к природе моей власти над тобой. Видишь ли, я — королевский целитель. И тут, в этой лаборатории, я занимался исцелением принца от тяжелого недуга. Грэйгор Валлендел, увы, был бесноватым.

— Душевнобольным, в смысле?

Сарториэль приподнял брови:

— Так тебе известен принцип душевных заболеваний?

— Ну да, а что?

— Видно, в твоем мире людишки слегка мудрее здешних — и это очень сильно упрощает жизнь мне и тебе. Тут считается, что душевнобольных одолевают демоны-эфириалы, пытающиеся завладеть сознанием человека, и я, скажем так, пытался изгнать из принца демона, захватившего его... Но на самом деле демона нет. То есть, эфириалы, конечно же, существуют, но людишки не видят разницы между настоящим одержимым, захваченным эфирной приблудой, и душевнобольным. И вот одно важное уточнение: то, что называется душевной болезнью — на самом деле болезнь отнюдь не души.

— Мозга?

— Хм... Ты и это знаешь? Повезло мне, что не придется объяснять простые вещи... Да, верно. Бесноватость, вспышки агрессии, припадки и прочее — на самом деле разновидности заболеваний мозга. К сожалению для тебя, ты унаследовал тело принца вместе с его болезнью.

— Да блин... Так я и знал, что тут не все хорошо... И что у меня?..

Тут я внезапно понял, что не могу выговорить ни 'эпилепсия', ни 'шизофрения'. Чуть подумав, я догадался, что таких слов в языке, на котором я говорю с Сарториэлем, попросту нет — и следом пришло осознание того факта, что все это время я говорил вовсе не на русском.

— Приступы бешенства и немотивированной жестокости с потерей самоконтроля. То есть, именно то поведение, которое в наибольшей мере ассоциируется у людишек с эфириалами. Но все не так уж и плохо: у меня есть лекарство, которое избавит тебя от этих приступов. Флакончик в день — гарантия душевного равновесия и полного самоконтроля. Думаю, ты понимаешь, что рецепт знаю только я.

— Понимаю, — кивнул я. — Но в чем тогда смысл трюка с душами? Можно же было и принца так шантажи... 'лечить'.

— Там были неизлечимые осложнения в виде жгучей неприязни к моей персоне, к моему народу, зашкаливающих амбиций, да еще и так называемый 'патриотизм' имелся. Он, видите ли, не позволит, чтобы дагаллонец правил страной... Вдобавок, принц полагал, что меня надо посадить на цепь и заставить выдать секрет... В общем, с ним бы не получилось — пришлось от него избавиться. А с тобой вполне получится. Ты учти еще вот какой момент. Что в твоем мире делают с душевнобольными?

— Лечат. В специальных лечебницах.

— Вот оно, преимущество мудрого подхода... А тут бесноватость болезнью не считается, понимаешь? Одержимых демонами людишки обычно сжигают.

От этих слов меня передернуло.

— Да вы не волнуйтесь, ваше высочество, — проворковала мне на ухо Роктис. — На самом деле все не так ужасно: демон якобы сидит в груди у человека, потому перед сожжением надо крепко перетянуть горло, чтобы демон не смог вырваться и тоже сгорел. Иными словами, одержимых душат, а сжигают уже мертвых.

Меня снова передернуло.

Сарториэль ухмыльнулся:

— Тебе и это не грозит. Как особу королевской крови, тебя просто запрут в самом глубоком подземелье дворца — до тех пор, пока демону не надоест и он не покинет тебя. Вот только демона, как мы с тобой знаем, нет, так что сидеть тебе в темнице до самой смерти. Да, и еще одно: о том, как устроено мироздание, людишки не ведают ни сном, ни духом. О том, что за 'пустошами Хаоса' лежат другие миры, вроде твоего, даже среди просвещенных народов знают единицы. Проще говоря, если ты попытаешься кому-либо рассказать о реальном положении дел — тебя опять-таки примут за демона. Тебе не то что никто не поверит — никто даже не поймет, если б и хотел поверить.

Минуту я переваривал услышанное.

— Ну, так что скажешь?

— А что я могу сказать-то? — развел руками я. — Выбора у меня, я так понимаю, нет.

— Правильно понимаешь. А, забыл еще сказать, что в стране положение шаткое, а у тебя лично есть недалекий младший брат Люциус, который готов на что угодно пойти ради короны, и младшая сестра Лина, гораздо более умная. Ей корона сама по себе не очень-то и нужна — она жаждет реальной власти. Так что они будут действовать против тебя в паре. Добавь сюда сомнения многих дворян в том, что принц Грэйгор способен управлять страной, с трех сторон окруженной врагами... Даже не принимая во внимание твою болезнь, ты не протянешь долго сам по себе.

— Да уж, — вздохнул я.

Сарториэль ухмыльнулся:

— На самом деле, поводов для печали нет. Ведь я же сказал, что возьму все хлопоты на себя. Будешь делать что я скажу, ваше высочество — однажды станешь вашим величеством.

— Все равно, быть чьей-то разменной фигурой веселья мало.

— Не совсем верно, — возразил маг. — Моя фигура — да. Разменная — нет. Все завязано на тебе, я ждал этой возможности больше ста лет и в обиду тебя не дам. Но если ты меня подведешь — от моего гнева тебя спасет только петля... если успеешь повеситься. Думаю, это ты тоже понимаешь... ваше высочество.

— Понимаю.

— Отлично. Итак, теперь о том, как все будет. Первое — вы потеряли память, ваше высочество. Ваш отец, король Дардан Четвертый, был мною заранее предупрежден, что такова цена исцеления: изгнанный демон прихватил воспоминания с собой. Дабы это не повторилось — вы будете пить магический эликсир, который делает вас невосприимчивым для демонов. Моя ученица, Роктис, отныне приставлена к вам — на очень крайний случай, если эликсир почему-то не сработает. Она знает, что делать в таких случаях, а заодно будет помогать вернуть воспоминания, в том числе и такие простые, как правильно держать вилку за столом, кто есть кто, как к кому обращаться и вообще — как вести себя по-королевски.

— Понятно.

— Замечательно. Ваше высочество, вы готовы снова исполнять роль наследника престола?

— Куда деваться-то...

— Отлично. Сейчас Роктис позовет ваших слуг, вам помогут дойти до ваших покоев. Слуги уже знают, что вы потеряли память, так что проблем возникнуть не должно. Да, и не пугайтесь своих телохранителей, если что.

— А что с ними не так? — насторожился я.

— Ваш отец набрал личную охрану исключительно из полукриффов. В мире интриг, политики и дворцовых заговоров положиться можно только на них: все остальные способны вас предать, а эти — нет. Итак, Роктис, зови слуг: пора вернуть народу Талсидонии исцеленного принца.

* * *

За следующие два часа я понял, каково это — быть очень важной персоной.

Двое слуг в ливреях — оба пожилые, видимо, служат давно, может, всю жизнь — провели меня по коридору, поддерживая под руки, помогли подняться по винтовой лестнице, затем провели до моих палат. Кстати, оба — обычные люди, а не бледные, как Сарториэль. На всем протяжении пути — закрытые двери и ни одной лишней души: только я, слуги, помощница колдуна и четверо стражников-полукриффов: двое идут спереди, двое сзади.

Эти четверо — мягко говоря, не совсем люди. Если Сарториэль, назвавшийся дагаллонцем, выглядит как человек, только бледный до белизны, то полукриффы на нормальных людей похожи еще меньше. Амбалы — дай боже, все четверо под два метра, широкоплечие, с мощными лбами, треугольные лица с узкими подбородками, глубоко посаженные глаза, приплюснутые носы — и специфические роговые наросты на голове, похожие на загнутые назад рога. Увидел бы вначале их — точно подумал бы, что в аду. Только один из четверых без рогов — явно спилил, все остальные детали внешности те же. А вот цвет кожи — сероватый слегка, не более. И в целом, если бы не 'рога', они вполне могли бы сойти за не совсем нормальных людей. Сильно не красавцы, но и не страхолюды: на Земле среди всяких там борцов и рестлеров были типчики и поуродливей.

Меня довели до покоев, не позволив никому постороннему увидеть мою персону в столь жалком состоянии, уложили в кровать — а затем слуг появился целый даже не взвод, а скорее рой. Как мое высочество себя чувствует? Не желает ли отобедать? Чего подать? Сидеть в постели удобно или еще подушек принести? Велю ли я позвать музыкантов? Шута? Открыть окно или поставить рядом слугу с опахалом? Или еще одно одеяло нужно?

Я даже растерялся немного, но выручила Роктис: высочество болеет, подать только здоровую диетическую пищу и свежего молока, всех лишних отсюда убрать, никакого шума и впредь являться только по колокольчику.

Охрана осталась за дверью, слуг поубавилось — и я вздохнул свободней. Принесли еду — ломтики нежного мяса, фрукты и салаты — и я получил еще одну передышку: кушая, можно спокойно осмотреться и разобраться, что к чему.

Роктис быстро рассказала мне все, необходимое в первую очередь: эти четыре охранника — мои личные, один дежурит у двери всегда и следует за мной по пятам везде во дворце, захочу выйти — со мной пойдут минимум двое. Слуга, вот этот вот лысый — Финтус, он прислуживал мне с самого детства. Королевскую еду готовят в отдельной, очень охраняемой кухне и только старые, проверенные слуги. Приносят тоже они, причем несущих еду слуг всегда сопровождает дворцовый стражник, а дворцовая стража состоит исключительно из гвардейцев, доказавших свою верность многолетней службой. Гвардейцы не обладают патологической верностью полукриффов — но тоже весьма надежны.

Самое главное — ко мне не пропустят никого постороннего, кроме Сарториэля и короля, до тех пор, пока я не решу, что полностью здоров и готов снова 'выйти в свет'.

Поев — ох и вкусно же тут готовят! — я откинулся на подушки и изъявил желание отдохнуть. Оставшись один, задумчиво уставился в окно. Что мне теперь делать дальше?

В общем-то, мне бы радоваться: благодаря вмешательству Сарториэля я оставил костлявую с носом, избежав своей неприглядной печальной участи. Но нет, на душе — странная пустота. Еще совсем недавно у меня была мечта, помогавшая мне держаться из последних сил: я хотел успеть дочитать два последних тома. Но уже не дочитаю: они остались в прежнем мире. И потому теперь я чувствую себя очень странно. Вроде бы, что такое какие-то два томика по сравнению с джекпотом под названием 'жизнь'? Да пшик. Но только ощущение такое, как будто меня лишили моей последней точки опоры, а новую я пока еще не нащупал.

Итак, что у нас в активе? Смерть отменяется — это плюс безусловный, но есть и обратная сторона: а надолго ли? Сарториэль избавился от принца — и от меня избавится, как только я стану ему не нужен. Вопрос именно в том, когда это произойдет. Судя по всему, не раньше, чем я стану королем, а вот потом... Возможно, он все же говорил правду и я ему нужен просто как прикрытие, марионетка. Честно говоря, для меня это был бы наилучший вариант: ну какой из меня правитель? Да никакой. И если Сарториэль хочет править — да пожалуйста! Он получает то, чего жаждет — власть. Если я при этом получу беззаботную жизнь коронованного бездельника — окей, я согласен. Одна беда: я не уверен, что Сарториэль был честен со мной, да и вообще быть чужой пешкой, которую в любой момент могут снять с доски — удовольствие ниже среднего.

Возможно, если бы мне удалось упрочить свое положение — мы могли бы быть с ним на равных, эдакий дуэт, но этот тип весьма коварен и стар, с возрастом сильно за сотню, и за одну ли? У меня, молокососа, нет шансов против его жизненного опыта.

Второй пункт в активе — я теперь ВИП. Очень важная персона, чьи желания и прихоти готовы исполнять десятки слуг. Прямо сейчас я полулежу в кровати с мягким матрацем, пуховыми подушками и приятной на ощупь периной, в комнате с явными признаками чрезмерной роскоши: гобелены на стенах, палас на полу. Если память не изменяет — за год мастер мог сделать примерно квадратный метр гобелена, максимум полтора. А у меня тут не то пятнадцать, не то двадцать квадратных метров красивейших из них — то есть пятнадцать-двадцать лет жизни какого-то мастера, и все гобелены в едином стиле... Наверное, дохрена денег угрохано, и это на одни только гобелены.

Но и этот 'плюс' имеет свою цену: мое место ВИПа хотят занять младшие брат и сестра принца, ну то есть теперь, видимо, мои... И я их очень даже понимаю. Правда, они вряд ли живут в худших условиях, нежели я — но корона, надо думать, манит.

Эх-х, что тут рассуждать? Я сейчас в таком положении, когда от меня ничего не зависит, вот прямо сейчас я ничего изменить не могу. Мне надо вначале разобраться в ситуации, освоиться, понять, что к чему, куда и как — и только потом, может быть, я стану чем-то большим, нежели пешка злодея.

А пока... на меня свалилось слишком многое за считанные минуты. Говорят — утро вечера мудренее. Сейчас за окном светло — наверное, и полудня нет, только это не помешает мне немного поспать, а сон, надеюсь, немного сгладит мое теперешнее околошоковое состояние. Психике нужен отдых.

Я закрыл глаза и вдруг подумал, что есть кое-что однозначно хорошее в моем теперешнем положении. Раз Сарториэль Вект перетащил мою душу 'оттуда' 'сюда', то сам факт существования души я могу считать доказанным. И если так — то, стало быть, для Петрухи все не закончилось в той богом проклятой палате. Где он? Что с ним? Этого я уже не узнаю, скорее всего.

Петруха, где бы ты сейчас ни был... я надеюсь, что у тебя все хорошо.

Мне очень-очень хочется в это верить.

* * *

Спал я плохо, но пробуждение оказалось еще хуже.

Лязг железа по железу и рев сражающихся — оп-па, кажется, самое хреновое началось гораздо быстрее, чем рассчитывал Сарториэль. Видимо, я обманул Костлявую не так сильно, как думал, и мне надо срочно отсюда бежать, если я не хочу дать ей отыграться!

Я выскочил из своих покоев в одной ночной рубашке — и оказался в предпокое, маленьком 'тамбуре', где вся утварь — один-единственный массивный стул с восседающим на нем здоровенным рогатым телохранителем.

Завидев меня, амбал вскочил.

— Выше высочество?..

— Что происходит?!!

— Э-э... где?

Он что, вообще глухой?!!

— Через окно слышны вопли и звуки боя!

— А, это... Это тренировка. Она всегда бывает в это время... Эм-м... Кажется, кто-то забыл сказать сержанту о том, что вы отдыхать изволили...

— Кажется, кто-то забыл сказать мне о том, что тут бывают тренировки, — беззлобно передразнил я и вернулся обратно в свою комнату.

— Эм-м... Ну да, это тоже сказать забыли, ваше высочество, — донеслось мне вслед.

Охранник, судя по всему, особым умом не отличается. Но лоб здоровенный, а его меч весит точно не килограмм и не два. Для охранника это важнее, надо думать.

Сонливость как рукой сняло, потому я подергал за веревочку колокольчика. Сразу же явился Финтус, и я потребовал подать мне чего перекусить. Вкусняшек каких-нибудь. Стресс, как говаривал один толстый психолог, надо заедать.

Финтус кабанчиком метнулся куда-то и вернулся с блюдом, на котором красовались два больших пирожка вроде расстегаев и стакан молока. Пирожки оказались с мясом и грибами — годится. Впрочем, детдомовскому сироте не угодить в плане жратвы — задача непростая, прямо скажем.

Не успел я доесть первый пирожок, как заявилась Роктис собственной персоной.

— Приятного аппетита, ваше высочество! — медовым голоском произнесла она.

— Угу, спасибо. Зачем пожаловала?

— Убедиться, что вы себя хорошо чувствуете!

По правде, я хорошо себя чувствовал, пока ее рядом не было, но стоило ей появиться, как мне снова вспомнилось мое шаткое положение.

Тут я получше к ней присмотрелся и впервые заметил, что сама она явно той же крови, что и Сарториэль — бледная до белизны, бескровные губы, белые волосы — но глаза не такие, как у ее мастера. Нормальные голубые человеческие глаза. Ну хоть не бело-упоротые, как у Сарториэля — и то хорошо.

— Да нормально я себя чувствую...

— Замечательно. Вас с минуты на минуту навестит ваш отец — он только что вернулся в столицу, — и смотрит так выразительно.

Ясно, мне надо получить инструктаж. Я поставил блюдо с пирожком и молоком на подоконник и кивнул слуге.

— Все, больше ничего не нужно. Ступай.

Финтус поклонился и исчез, бесшумно закрыв за собой дверь, а я повернулся к Роктис.

— Итак... как я должен общаться с королем?

— С отцом, — поправила меня она.

Роктис быстро описала мне нормы этикета — ничего внезапного — и ввела в курс дела относительно взаимоотношений короля и принца. Король Дардан, как я понял, оказался неплохим отцом, который, впрочем, обычно очень сдержанно себя ведет. Ну в самом деле, какие тут сюси-пуси, он же все-таки король, а не кто-то там.

Минут через пять в коридоре послышалось громыхание тяжелых доспехов — ясно, идут рогатые амбалы. Стало быть, и король там же...

Тут у меня идея появилась: скажусь-ка я совсем разбитым, вдруг Сарториэлю за это влетит? Я таким образом смог бы прикинуть, насколько прочны позиции 'упоротого колдуна' при дворе... Но, конечно, напрямую жаловаться не буду — напротив, скажу, что, дескать, все замечательно, а потом ненароком раз — и покачнусь...

Тут громыхание доспехов совсем уж рядом в коридоре, топот подкованных сапог. Ну, вот сейчас я встречусь с королем... с отцом, то бишь. Своего отца у меня в 'той' жизни не было — сирота, причем идеально круглый, так сказать... Может, узнаю хоть приблизительно, каково это — быть не сиротой...

И тут дверь резко распахнулась, и...

...И в комнату стремительно ворвался, а точнее — чуть ли не вкатился толстый недоросль ростом метра полтора, с кривым носом, кривыми ножками, а на голове — корона из желтого металла высотой где-то сантиметров пятьдесят.

— Тааак! Где там мелкий засранец?!! — возвестил коротышка скрипуче-писклявым голосом.

Бутерброд мне в рот, это и есть король?!!

Пока я пытался удержаться от нездорово-истерического смеха, в комнату следом ворвался 'мой' телохранитель, причем с настолько перекошенной рожей, что смеяться мне враз перехотелось.

А охранник хапнул короля за шиворот с таким видом, будто намерен незамедлительно звездануть его головой о стену, и выдернул из комнаты прочь.

И пока я сидел и пытался сообразить, какого хрена тут происходит, в комнате появился высокий крепкий мужчина с широким обветренным лицом и черной бородой, одетый во что-то вроде походной одежды с кольчугой поверх оной и с мечом у пояса. О том, что это не простой воин, свидетельствовал разве что серебряный обруч на голове.

Пока я все еще соображал, стоящая возле моей постели Роктис поклонилась, и тогда я понял, что это и есть король, а коротышка...

— Ха-ха, — издал негромкий смешок чернобородый, — гляжу, Яцхена ты забыл и принял за меня, а он, конечно же, в своем репертуаре...

— О да, — подтвердил я, — несколько ужасных секунд я пребывал в уверенности, что это и есть мой отец...

— Значит, все-таки демон подчистую все украл, — вздохнул король. — Ну и как ты теперь, сын?

— Надо думать, вашими молитвами, отец, — ответил я, — без гнусных голосов в моей голове оно как-то полегче. А что касается потери памяти... В определенном смысле, тут даже есть кое-что хорошее: ничего не болит и постоянно новости. Хотя таких новостей, как с Яцхеном, хотелось бы поменьше.

Король криво улыбнулся, развернул к себе кресло, стоящее у стола, и сел напротив меня. Я при этом отметил, что сей предмет меблировки весит килограммов под пятнадцать и что король оторвал его от пола и развернул одной рукой без малейшего напряжения.

Мы с ним коротко поболтали, он убедился, что я действительно забыл почти все, а я отвечал ему довольно беспечно, мол, забыл и что? Раз я что-либо знал или умел — не вижу проблемы узнать или выучить повторно. Тем более что говорить и ходить я не разучился — видать, не все так плохо, как кажется.

— Ну коли так, — сказал король, — денек-другой приди в себя, отдохни, а далее снова придут к тебе твои былые учителя... Эх-х, уж подкосило тебя так подкосило... Но это было меньшее из двух зол.

— Это не страшно, — заверил я, — молодец не тот, кто никогда не падал, а тот, кто после каждого падения снова поднимался.

— Верно говоришь. Ну что же, поправляйся. Мне еще на день-два надо съездить в ближайшую крепость, глянуть, как там дела обстоят, а дальше... Ну, чай, Творец да не оставит.

Когда он ушел, я отметил про себя, что Роктис в его присутствии даже не пикнула, а он ее не удостоил и словом. Видать, ее положение от положения слуги мало отличается, авторитет колдуна на нее не распространяется. Учтем-с.

— А этот коротышка, Яцхен — это шут? — спросил я.

— Да, ваше высочество, шут.

— Стало быть, он знал, что я потерял память, раз такую шутку отколол...

— Если вы про 'мелкого засранца', прошу прощения, то он так регулярно шутил и ранее.

Я вздохнул. Ладно же, с волками жить — по-волчьи выть. Надо оттачивать зубы, и в качестве тренировочного противника шут подойдет. Посмотрим, Яцхен, кто будет смеяться последним.

* * *

Ближе к вечеру появился в моих хоромах незнакомый слуга и с поклоном доложил, что мои дражайшие брат и сестра испрашивают, есть ли у меня возможность и желание их принять. Роктис, как назло, отсутствует, так что мне не у кого спросить — это нормально, что к брату официально посылают слугу, вместо того, чтобы просто взять да зайти? Видимо, нравы такие... нездоровые. Хотя, если Сарториэль не врал, что братан и сеструха меня свергнуть хотят...

— Да, вполне могу и принять, пускай приходят.

Ну, поглядим, что за звери.

Вскоре они явились — и оказались, как ни странно, не совсем такими, как я ожидал. Подсознательно я представлял себе средневековую принцессу примерно такой же, какими они выглядят на портретах земных средневековых художников — полные, круглолицые и весьма далекие от идеалов двадцать первого века. Но нет, Лина — стройная, невысокая девушка, черноволосая, привлекательная и... нет, пожалуй, до 'роковой' красавицы немного не дотягивает. Нет в ней 'роковости'. А вот коварства, видимо, хватает.

Она сразу же вкрадчиво осведомилась, как я себя чувствую, но между сказанных слов мне почудился реальный вопрос: 'Грейгор, ну как, ты в состоянии после 'лечения' бороться за корону?'.

— Спасибо за заботу, дорогая сестра, — улыбнулся я. — Отлично себя чувствую. Даже лучше, чем ты могла бы надеяться.

— На что это ты намекаешь?! — она сделала вид, что обиделась.

— Ни на что я не намекаю. Просто говорю, что мое самочувствие опережает самые смелые твои надежды. Ведь ты же надеялась, что со мной все хорошо, не так ли?

— Э-э... Конечно, а как же иначе?!

Люциус чем-то напоминал сестру, но чуть попроще. Не такие живые глаза, не такой цепкий взгляд, не такая вкрадчивая речь. Однако на тупого он не тянет, как это пытался изобразить Сарториэль. Да, безусловно, по сравнению с Линой Люциус смотрится бледно, но все же не тупица, и недооценивать его было бы глупо с моей стороны.

Я поболтал и с ними на ничего не значащие темы, в процессе беседы узнав, что Люциус — заядлый коллекционер, собирающий образцы гончарного мастерства древних альвов. Кстати, надо будет узнать, кто такие альвы.

Затем я сослался на усталость и снова остался в одиночестве.

Ближе к вечеру я вызвал слугу и велел подавать ужин, а пока он бегал хлопотать, ради интереса подошел к креслу, в котором сидел король, и попытался его поднять. Оказалось — хрен там, поднять его в воздух я смог только двумя руками, кресло-то дубовое и очень основательное, а потому — даже не пятнадцать кило, а все двадцать. С другой стороны, двумя руками я его поднял без особых проблем, видать, не совсем доходяга — и это хорошо.

А то мало ли что готовит мне день грядущий.

* * *

На следующий день рано утром заявилась Роктис и принесла флакончик снадобья. Эликсирчик, надо думать, неплох: если с момента пробуждения меня одолевала тревога, то после приема лекарства ее как рукой сняло. Действительно, а почему я должен опасаться проблем на ровном месте? Видимо, у принца Грейгора еще и паранойя была... ну то есть теперь она у меня. Просто, мать его в бога душу, замечательно: только паранойи мне не хватало.

Хотя... один хрен сижу на коротком поводке у Сарториэля. Шизофрения сама по себе или шизофрения в паре с паранойей — так и так дела мои будут хреновые без эликсира.

Ближе к обеду в атриуме дворца началась тренировка, так что я оделся и в сопровождение телохранителя пошел посмотреть с балкончика.

Атриум — внутренний дворик, характерный для домов патрициев в древнем Риме — в королевском дворце был приспособлен непосредственно под военные упражнения гвардии и телохранителей. В дальней от меня половине пара взводов стражи упражнялась в маневрах и перестроениях, и к ним я быстро потерял интерес.

Потому что ближе ко мне происходило куда более зрелищное действо.

Примерно дюжина здоровенных амбалов, закованных в гремящую броню с очень специфическими открытыми сверху шлемами, из которых торчат их роговые наросты, тренировалась не в командном взаимодействии, а в непосредственном сокрушении и размазывании противника тонким слоем, опираясь исключительно на личное мастерство, силу и чудовищное оружие.

Шесть пар громадных тяжеловесных бойцов, двигаясь с невероятной для их размеров и веса прытью, налетали друг на дружку, размахивая, ни много ни мало, железными ломами с приваренными поперечинами, и сшибались с грохотом сталкивающихся тепловозов.

Руководил этим действом особенно здоровый пожилой громила, чей облик выдавал очень опытного ветерана, прошедшего множество боев. Ну как руководил — орал страшным голосом, перемежая указания отборной руганью и незнакомыми мне словами, в которых я тоже улавливал что-то матерно-оскорбительное.

— Кадиас! Какого дьявола ты прохлаждаешься?!! Ты вообще понимаешь разницу между ударом и дружеским хлопком?!! Бей, а не хлопай! Бей, твою мать, бееееееееееей!!! Вархан!!! Вот чего ты телишься?! Он блокирует — а ты ему в ухо левой врежь, мать твою налево, у тебя левая не только чтобы служанкам сиськи тискать!!! Сильнее бейте, лодыри никчемные, я вам за такие 'удары' и гроша ломаного бы не платил!!!

Больше всего меня удивило то, что эти парни обменивались такими ударами, от которых нормальный человек околел бы на месте, невзирая ни на какие доспехи. Когда Вархан, следуя инструкциям, двинул своего оппонента кулаком — раздался лязг, словно по наковальне грохнули тяжеленным молотом. А тот только отступил назад на шаг, размахнулся и двинул в ответ, хотя у меня, поймай я такой боковой, просто отвалилась бы голова.

Глядя на них, я поневоле вспомнил анекдот про стройбатовцев, которым кроме лопат ничего не выдают, чтобы это зверье не истребило все живое в округе.

— Впечатляет, не правда ли, ваше высочество? — раздался сбоку голос Роктис.

— Да уж, — кивнул я. — Глядя на это, я теряюсь в догадках, для чего им еще и мечи выдавать? Тут и ломов хватит, чтобы целый полк перебить.

Мой охранник — не тот, что вчера — воспринял мою шутку как прямой вопрос.

— Видите ли, ваше высочество, короткие мечи в узких коридорах предпочтительнее, а в поле или на улице длинные тяжелые мечи и огромные топоры не только эффективнее, но и гораздо более устрашающе выглядят.

— Его высочество пошутили, — ответила за меня Роктис, — никто не сомневается в том, что вам необходимо ваше оружие.

— О... Прошу прощения.

Роктис повернулась ко мне:

— На будущее — у полукриффов с чувством юмора большая проблема. По крайней мере, в Талсидонии — так точно. И я ни разу в жизни не слыхала, чтобы они шутили или смеялись.

— Почему? — удивился я.

— У криффов, ну, которые в степи живут, чувство юмора не такое, как у нас. Другое. Их шутки нам не смешны или даже непонятны. Я без понятия, у кого и как наследуется чувство юмора, но в Талсидонии у полукриффов, откровенно скажем, мало поводов шутить и смеяться, даже если б они могли.

— Отчего так?

— Трудное детство, тяжелая жизнь, нищета и презрение. Тут такое дело: появление полукриффов — это результат налета орды куда-нибудь. Криффы вырезают всех, кто оказывает сопротивление, грабят город и насилуют женщин. Потому полукровки обычно растут без отца или при крепко недолюбливающем их отчиме. А отсюда — высокий процент убийств ими своих отчимов, репутация отцеубийц не добавляет им популярности.

Мне стало не по себе: обсуждаем полукриффов, хотя один из них стоит у меня за спиной, ему это слышать вряд ли приятно. Надо бы сгладить как-то момент.

— Да уж, варварство как оно есть...

— Вы про криффов? Ну, у них иная точка зрения на этот момент... Обычно налет орды случается как ответ на враждебность людей, это акт возмездия, а не грабительский рейд. Еще у криффов принято, что женщины побежденных — собственность победителей, они не видят в своих действиях ничего плохого.

— Разве это не варварство?

Роктис пожала плечами:

— Криффы точно так же считают варварами талсидонцев, которые, к примеру, лгут и практикуют дуэли, в которых часто погибает один дуэлянт, а иногда и оба. В то же время сами криффы сводят друг с другом счеты в состязательных поединках с небоевым оружием или вообще без него. Проигравший должен отдать победителю на одну ночь свою жену — или одну из них, если имеет несколько. Интересно, что это воспринимается как услуга со стороны победителя, в том смысле, что если проигравший слаб — так пусть у его детей будет кровь сильного. Криффы растят чужих детей как своих собственных, и ненависть мужа изнасилованной женщины к полукровке им непонятна... Как и сопротивление самих женщин. В целом же криффы — народ древний и развитый. Просто они другие.

— А из-за чего войны и набеги?

— Степи криффов богаты на золото, но сами они не добывают его, считая кровью своего божества. Когда-то огненный дракон Солнце сошелся в схватке со Змеем Пустоты, его горящая кровь капала на землю, застывая и превращаясь в золото. Для криффов кровь, которую огненный дракон пролил, защищая все сущее от поглощения Пустотой — священна, так что профессия золотодобытчика, сующегося в степи криффов — очень опасное занятие. Кстати, никогда не платите телохранителям жалованье в золоте — только серебром.

Я повернулся и посмотрел на охранника.

— Получается, ты чтишь веру криффов?

— Да, ваше высочество. Как и вы — веру вашего отца.

— Только ты своего никогда не видел.

— Но благодаря ему и его силе я живу.

Я подумал, что точка зрения интересная... и что при случае я найму еще больше полукриффов. Честность и сила — из всех качеств телохранителя самые главные, и у этих рогатых парней есть и то, и другое.

* * *

Пару дней я просто отдыхал в свое удовольствие. Вкусно есть, сладко спать — Творец здоровья должен дать, как говорится. Ни забот, ни хлопот, ни волнений — а к хорошему, ясен пень, привыкаешь быстро.

Правда, по утрам меня одолевают тревожные параноидальные думы — но тут появляется Роктис с флакончиком снадобья, от которого моя психика приходит в норму. Ну или хотя бы в состояние спокойствия.

Интересно, а не пичкает ли меня Сарториэль наркотиком каким-нибудь? Надо будет как-нибудь разок перехитрить Роктис и не выпить зелье. Если полезу на стенку от ломки — значит, наркота. А если начну бесноваться — значит, зелье действительно содержит что-то, блокирующее неконтролируемые вспышки ярости.

Впрочем, во всякой бочке меда всегда есть ложка дегтя, в моем случае этой ложкой дегтя стала скука: средневековье такое средневековье.

Утром третьего дня, как и было сказано, ко мне пришел некто Маркано, магистр математики, обучавший принца в детстве, дабы обучить его, ну или меня, заново.

Начали мы с уравнений, где-то так уровня третьего класса, я их, ясное дело, легко порешал. Затем перешли к системам уравнений — и я осознал, что уровень математических премудростей здесь куда ниже восьмого класса.

И тут у меня появилась идея, как повеселиться.

— Магистр, а давайте посоревнуемся в скорости счета, — предложил я.

— Давайте, ваше высочество, — согласился Маркано, — как мы будем соревноваться?

— Мы выберем какое-нибудь число и проверим, кто из нас быстрее подсчитает сумму всех чисел от единицы до выбранного числа.

— Хорошо. Какое число?

— Выбирайте сами.

— Хм... пятьдесят восемь?

— Начали.

И магистр принялся скрипеть пером по бумаге, а я просто написал на своем листе правильный ответ, перевернул вверх ногами, чтобы оппонент не подсмотрел, и повернулся к слуге, застывшему у двери в ожидании приказов.

— Слушай, сгоняй на кухню и принеси мне чего перекусить, заморю червячка, пока магистр меня догоняет.

Слуга поклонился, метнулся исполнять и быстро вернулся с блюдом сладостей и стаканом молока на подносе. Я принялся за еду под озабоченно-подозрительные взгляды Маркано.

— Да вы, никак, просто решили перерыв таким образом сделать, — заметил он, — а то считать и не начинали.

— Я уже сосчитал. В уме. Ответ на этом листе.

Минутой позже магистр закончил подсчеты.

— И я сосчитал. Правильный ответ — тысяча семьсот одиннадцать. Ну-ка, каков у вас результат...

Он перевернул мой лист и озадаченно почесал затылок, увидев там просто четыре цифры без каких-либо расчетов.

— Видимо, ваше высочество подготовились, — предположил Маркано, — заранее сосчитали и заучили все суммы от единицы до выбранного числа... Возможно даже, вплоть до сотни... А скорее — заставили считать слуг. Верно?

Я ухмыльнулся:

— Нет, магистр, не верно. Можем повторить. Вы называете любые два числа, и мы наперегонки считаем сумму всех чисел от первого до второго.

Маркано вызов принял.

— Превосходно, — сказал он, уперев в меня горящий взор. — Первое число — сто два. Второе число — двести восемь! Готовы? Начали!

— Это вы начали, — ухмыльнулся я и написал на листе решение: — а я уже закончил. В общем, вы считайте, а я пойду разомнусь. Ответ мой здесь.

— Невозможно сосчитать в уме так быстро.

Я улыбнулся и, проходя мимо слуги, сказал:

— Присмотри, чтобы магистр математики считал честно, а не подсмотрел мой ответ.

Я вышел из своих палат, посмеиваясь своей шутке, и в сопровождении охранника выглянул на балкон — но в атриуме пока тихо. Тогда я пошел на внешний балкон, фасадный, и оттуда с высоты третьего этажа — а второй 'высокий' этаж дворца это практически третий, если мерять по 'хрущевке' — некоторое время рассматривал город.

В принципе, по домам и не скажешь, что глухое средневековье: все-таки моему взгляду открылось более-менее живописное зрелище, а не то, что я опасался увидеть. Дома приличные, выглядят солидно, архитектура необычная — но и только. Ну, на глазок город уровня семнадцатого века, приблизительно. С другой стороны — столица же.

Когда я вернулся в свои палаты, магистр как раз заканчивал подсчет.

— Итак, у меня получилось... — сказал Маркано.

Я молча перевернул перед ним листок с ответом.

— Это невозможно! — чуть ли не завопил он, когда нему вернулся дар речи. — За несколько секунд в уме сложить больше ста чисел?!! Да как так-то?!!

Я ухмыльнулся.

На самом деле, сумма всех целых чисел в определенном диапазоне находится очень просто: сумма первого и последнего равна сумме второго и предпоследнего, третьего и третьего с конца, четвертого и четвертого с конца и так далее. Потому нужно взять эту сумму, разделить на два и умножить на количество слагаемых чисел.

Но гения вроде Гаусса, открывшего этот метод, здесь явно не было.

* * *

Магистр Маркано, видимо, никому ничего не рассказал о том, как я над ним пошутил, потому что на следующий день король — да, все не привыкну мысленно называть его отцом — осведомился, как мои успехи на поприще арифметики.

— Замечательно, отец. Я легко вспомнил все, чему магистр учил меня когда-то, — сказал я и вовремя прикусил язык, чтобы не ляпнуть 'и кучу всего, чему он меня не учил и вообще сам не знает'.

— Хм... Тогда что там дальше? Риторика?

— А разве риторика — не удел придворных шаркунов? — возразил я. — Настоящий мужчина не должен уметь красиво говорить — за него должны говорить его дела. Слова суть бичевание воздуха, и веры им нет. На словах всяк герой и молодец, однако люди познаются по своим поступкам.

— Ну толика истины в этом есть, — согласился Дардан, — однако порой случается, что надо сказать определенные вещи, и сказать складно да убедительно. Ну там, войска воодушевить...

— А теперь представьте себе, отец, как некто Яцхен воодушевляет войска перед битвой. Сдается мне, тут риторика будет бессильна, ведь важно не что говорится, а кто говорит. Если король обладает харизмой, пользуется уважением и любовью солдат — любое его слово все равно что высечено в граните. Если же король плевал на страну, армию и народ — ну, риторика ему вряд ли поможет.

— Ха, я вообще затрудняюсь представить себе такого королька во главе войска перед боем, — хмыкнул отец. — Впрочем, с риторикой у тебя, гляжу, все неплохо... Ладно. Вечером у меня совет назначен в связи с некоторыми событиями — приходи.

— Как скажете, отец.

Покинув кабинет короля — хренасе кабинет, комната двадцать на двадцать шагов, заставленная статуями и увешанная картинами, и только у окна — большой рабочий стол и кресло — я двинулся было на поиски Сарториэля, но вовремя вспомнил, что хоть он и авторитетный чародей, а все-таки я принц. Для окружающих будет нормально, если я не сам к нему пойду, а вызову его к себе.

Вернувшись в своим палаты, я дернул за колокольчик и сказал моментально появившемуся слуге:

— Сходи-ка за Сарториэлем-целителем. Передай, что мне слегка нездоровится перед королевским советом.

Сарториэль явился через несколько минут, а с ним — Роктис, несущая ларчик с кучей баночек и флакончиков. Я отпустил слугу и тут вспомнил, что за дверью охранник никуда не делся, кто знает, какой у криффов слух и что до него донесется?

— И какие же у вас неурядицы с самочувствием, ваше высочество? — спросил Сарториэль.

Я многозначительно указал пальцем на дверь, а вслух сказал:

— Да вот, вечером отец совет собирает, мне также присутствовать велел, а я, как назло, уставшим себя чувствую...

— Это мы сейчас поправим, — ответил колдун.

Он повернулся к двери, указал пальцем на верхний левый угол косяка, скороговоркой пробормотал какую-то несуразицу, повторил эту процедуру с остальными тремя углами, а затем повернулся ко мне.

— Так, дверь теперь временно непроницаема для звуков. В чем проблема?

Я пожал плечами:

— Я должен присутствовать на совете. Что мне следует знать, чтобы не облажаться?

Сарториэль пододвинул себе кресло, то самое, в котором сидел король, только сделал это не рукой, а взглядом, уселся и вольготно забросил ногу на ногу.

— Итак... Первое. На совете обычно собираются если не все столичные дворяне и советники короля, то многие. Это все сплошь люди, имеющие авторитет и влияние на короля, в той или иной мере. Примерно треть их ставит традиции, законы и свой вассальный долг перед королем выше таких понятий, как 'интересы страны' или 'здравый смысл'. Это самые надежные люди, которых король считает своей главной опорой, однако при этом они — наименее умные и хитрые. Нет, они не дураки, но их способ мышления не всегда разумен и рационален. Они идут за королем потому, что он король, которому волею небес предназначено править Талсидонией и ими. Если король принимает тяжелые решения — ну там, народ новыми податями обложить, на кровопролитную войну сходить, массовую казнь провести — они на стороне короля. По крайней мере, пока эти самые решения не ущемляют их лично. Вторая категория — хитрецы, которые себе на уме и держат нос по ветру. Заботятся о собственных интересах, делают что-либо для страны только дабы сделать карьеру. В целом, они могут быть относительно лояльными, но только пока король силен. Такой у них способ мышления — всегда принимать сторону сильнейшего ради собственного блага. Дашь слабину — моментально переметнутся в чужой лагерь, а при возможности — сами попытаются сесть на трон. И третья категория — самая неприятная. Те, кого люди называют словом 'патриот'. Являются сторонниками короля только при условии, что он такой же, как они, хотя бы частично. В данный момент все три группы — условно на стороне Дардана Четвертого, но на твоей — только первая. Когда ты станешь королем, они пойдут за тобой просто потому, что ты — законный носитель короны. А вот остальные две группы — в общем-то, твои враги. Эгоисты — потому что сомневаются в способности Грэйгора управлять страной и заботиться об их интересах. Патриоты — потому что сомневаются в способности Грэйгора управлять страной на благо народу и самой стране. Кроме того, Грэйгор исповедовал такую точку зрения, что кто не предан короне безоглядно и не готов выполнить любой приказ без сомнений и колебаний — тот плохой дворянин и его следует гнать поганой метлой... в лучшем случае. Ну, юношеский максимализм, все такое.

Я кивнул:

— Понятно. И что дальше?

— Уже все или почти знают, что ты потерял память в процессе исцеления. Кстати, именно по этой причине к тебе будут подлизываться те, с кем Грэйгор был на ножах... Твоя задача заставить всех поверить, что 'новый' ты — не чета прежнему. Что ты изменился. Стал другим. Будь вежлив — Грэйгор частенько был остер на язык. Демонстрируй внимание к государственным делам и рассудительность — то, чем Грэйгор не особо отличался.

— Ясно. А о чем совет вообще должен быть?

— О делах финансовых. Казна видала времена и получше, а тут еще один из двух кораблей, отправленных на Маотаанский Архипелаг за пряностями, сел на мель, уходя от пиратов, и капитану пришлось сжечь судно, чтобы груз не достался никому. Так что казна теперь недополучит солидную сумму.

— Ладно, понял. Кстати, а где находится казначейство?

— В подвале дворца, естественно. Почти по соседству с моей лабораторией — только в соседнем флигеле. А зачем вам?

Я пожал плечами:

— Пойду проявлять интерес к государственным делам.

Как оказалось, Сарториэль не очень хорошо ориентируется во дворце, потому что в подвале находилась только казна. Казначейство, возглавляемое главным казначеем, находилось в заднем флигеле, в скромных, но хотя бы светлых комнатах.

Главный казначей — пожилой, сутулый, длинноносый и в толстых очках. Типичный мелкий чиновник или бюрократ, как я их себе представлял. Одет в шелка, на шее — золотая цепочка с медальоном дворянина, на пальце — золотой перстень-печатка, но общий облик и повадки ни разу не соответствуют высокой должности, это я практически сразу заметил. Видимо, просто способный человек, получивший дворянство за то, что занимает важный пост, а не дворянин, получивший важный пост за то, что дворянин.

— Чем могу служить, ваше высочество? — осведомился казначей после того, как поприветствовал меня, сняв берет с лысеющей головы.

От меня не укрылось, что он встревожен моим визитом. Интересно, почему?

— Мне нужно получить сведения о том, из каких источников и в каких объемах наполняется казна. Например, за прошлый год. Вы храните подобные записи?

Я увидел на лице казначея плохо скрытое облегчение: он явно ожидал чего-то другого. Хм... Может быть, думал, что я пришел потребовать денег, в то время как без разрешения короля он не вправе выдать их мне, и тогда ему пришлось бы отказывать принцу.

— Да, ваше высочество, в канцелярии у нас все хранится... Только там многовато записей, признаться — целый шкаф за прошлый год. Может, мы сделаем для вас итоговую выписку?

— Было бы замечательно. Это надо сделать как можно быстрее, чтобы я мог ознакомиться до начала королевского совета.

— Сейчас же и незамедлительно, ваше высочество. Я поручу это самым способным людям, и как только все будет готово... Куда велите принести бумаги?

— В мои палаты. И принесите их сами — мне наверняка потребуется получить у вас разъяснения по некоторым вопросам.

— Как вам будет угодно.

— Приступайте.

Видимо, в казначействе использовали довольно продвинутую систему бухучета, потому что на создание выписки у них ушло всего два часа.

Казначей явился и с поклоном протянул мне лист бумаги, держа под мышкой целый свиток.

— Вот, ваше высочество. Это итоговая выписка по итоговой выписке, так сказать. Полная выписка — вот, она побольше будет.

Я пробежался глазами по строчкам. Так, подати, торговые пошлины, выручка от продажи трофеев, дань с трех княжеств — протектораты, видимо... А, вот. Продажа пряностей. Неслабый источник доходов — около ста тысяч золотых райсов. То есть, примерно десятая часть. Хм.

— А продажа пряностей — это выручено за два корабля?

— Да, ваше высочество.

Та-а-а-к... Минус корабль — минус пять процентов годового дохода. Я чуть задумался, а затем повернулся к казначею:

— А почему кораблей отправляют только два?

— Если привезти больше пряностей — цена упадет. Дорого то, чего мало. Что не каждому можно купить и не всегда. Если, положим, отправить пять кораблей — ну, товар подешевеет, и особой прибавки не будет. Только придется отправлять пять кораблей, а не два. Что однажды крепко подешевело — то с трудом будет дорожать, чай, пряности — не хлеб и не мясо...

Я задал еще несколько вопросов и приблизительно понял, как обстоят дела с пряностью под названием 'тулокк' у нас и у соседних государств. Самое неприятное, что тулокк собирают только раз в году и короткий период времени. Следующий раз отправить корабли можно только через год.

Я отпустил казначея и остаток времени провел, сидя напротив окна с выпиской и всяческими закусками, запивая их чем-то похожим на шербет.

Ну, вроде готов, хотя бы не буду сидеть, словно олух царя небесного, который ничего не понимает. А может, даже удивлю кое-кого...

* * *

В зал для совещаний я вошел следом за отцом. Дворяне к тому моменту уже собрались и даже расселись за длинным столом, но, завидев нас, поднялись и нестройным хором нас поприветствовали.

Король сел во главе стола, мне указал место слева от себя: места по левую и правую руку заняты не были. Наши с ним телохранители остались у двери внутри зала. Затем последовала короткая заминка: слуги принесли графины с прохладительными напитками и принялись расставлять перед собравшимися бокалы.

Несколько человек воспользовались моментом и поинтересовались, как мое здоровье.

— Ну как бы вам сказать, — улыбнулся я. — Ничего не болит, но вас, господа, я не помню. Хорошая новость, если кто был должен мне денег, а вот для тех, кому был должен я — наоборот.

Раздались смешки — частично искренние, частично из вежливости. Тут слуги убрались восвояси, король выразительно кашлянул — и королевский совет начался.

Я сразу же порадовался тому, что догадался расспросить Сарториэля: не было никаких вступлений, рассказов и введений в курс дел, словно все присутствующие и так хорошо знают, что случилось и о чем речь. Если б не моя предусмотрительность — сидеть бы мне сейчас, ни черта не понимая, и либо делать вид, что мне все ясно, либо постоянно просить объяснений.

Практически сразу речь пошла о том, как компенсировать недобор денег. Ситуация усугубилась тем, что груз первого корабля уже наполовину распродали, теперь-то пряности подскочат в цене, но не настолько, чтобы покрыть убытки.

Идеи высказывались разные — от простых, вроде поднятия налогов, до откровенно рискованных. Усатый рыжий тип лет пятидесяти предложил снарядить экспедицию в золотоносные степи, но его тут же раскритиковали все, кому не лень, а его оппонент, длинный и тощий старик, резонно заметил, что соседняя с нами страна четыре года назад точно так же поступила — и лишилась двух полков: криффы хлебалом щелкать не стали.

В довершение всех бед поднять налоги также оказалось рискованно: народ отнюдь не благоденствует. Пока еще не ропщет — но может и начать, а там уже и до смуты недалеко.

И тут поднялся сидевший в самом конце стола человек в довольно необычной одежде. Более того, он сразу показался мне неуместным на этом собрании, словно белая ворона в стае черных — своей толщиной.

В самом деле, этот тип — практически единственный жирдяй из присутствующих. Ну, если точно, то не совсем единственный: через два человека от короля, наискосок от меня, сидит здоровенный мужчина с явным избытком жира в организме — вот только он не воспринимается жирдяем. Пузо и толстые щеки имеются, но при этом он на голову выше своих соседей, на нем поверх дублета кольчуга с нашитыми стальными пластинами, а его меч — форменный двуручник. Здоровяк упирает меч в пол перед собой — видимо, привычка. Руки, лежащие на крестовине — огромны, даже не считая пухлости. Человек-гора, пусть и не без жира, но это однозначно военный, и меч его — отнюдь не сувенир. И другие дворяне — они тоже явно в форме, кроме нескольких самых старых. Даже тех, кто одет в шелка и не выделяется габаритами, мне нетрудно представить в рыцарском доспехе. У многих обветренные лица, кое-кто и со шрамами.

А поднявшийся оратор — толстяк. Просто толстяк, без намека на сколь-нибудь значительные успехи на военном поприще. Добродушное такое щекастое лицо, заплывшие жирком хитрые глаза... Да он тут один такой.

— Благочестивые господа, ваше величество, высочество, — вкрадчиво начал он. — Так уж вышло, что скромные слуги Творца, ведя жизнь праведную и умеренную, скопили кое-какие средства на трудные времена, которых, полагаю, хватит, чтобы покрыть убытки. Церковь Творца с радостью даст взаймы требуемую сумму... и ее даже не потребуется возвращать. Но, дабы Церковь могла компенсировать сей убыток и снова собрать запас на черный день — нужно освободить ее от налогов... на пару лет.

В общем-то, такое предложение показалось оптимальным почти всем. Всего один человек заметил, что недоимка за эти пару лет будет куда больше полученных сейчас денег, но ему возразили, что растянутый на пару лет ущерб легче возмещать.

— Да, конечно, — фыркнул противник займа, — если бы казну не довели до такого состояния воровством и мздоимством — какой-то потерянный корабль не был бы такой неприятностью!

Король печально усмехнулся:

— Увы, мздоимство — бич всех держав. Талсидония — не исключение ни в коей мере... Порой мне кажется, что у нас не воруем только мы с вами, и то я не за всех уверен.

Шутку встретили печальными смешками.

Вопрос был решен.

Пока писарь записывал грамоту, я покопался в памяти и припомнил, что налог с церковных землевладений составил всего несколько тысяч райсов. Каким образом Церковь сумела накопить сумму, превышающую пятьдесят тысяч золотых? И главное — каким образом она покроет убытки за пару лет, если годовой налог — несколько тысяч?!! Видимо, церковники накопили куда большую сумму и, получив 'налоговые каникулы', развернутся вовсю.

Затем обсуждение перешло на причину проблемы — пиратов, основательно распоясавшихся сверх всякой меры. Предпосылки тому вполне очевидные: соседние Кортания и Каллагадра три года назад ввязались в войну, одна с морской державой Сильбинд, вторая с другим соседом. Обе страны потеряли при этом значительные морские силы, а флот Талсидонии в Северном море никогда силой не отличался. Как итог, морских джентльменов удачи стало как-то многовато.

Мысли высказывались разные, озвучили даже идею масштабного строительства флота на Северном море. Однако этот вариант оказался слишком фантастичным: строительство флота требует верфей и денег, и если деньги — дело наживное, то все северное побережье Талсидонии — аж четыре версты, полностью занятые портовым городом. Купить еще кусок берега у кого-то из соседей не получится: враги и те, и другие.

Более реальным выглядел план переправить небольшие корабли с внутреннего Моря Ветров: по реке до Соленого озера, а оттуда прорыть канал к северному побережью. Однако противники идеи аргументировали тем, что переброска части флота еще не гарантирует успешной борьбы с пиратами, а вот удержать свои позиции во внутреннем море может оказаться затруднительным. Султану Хеспереса мало перекрыть всем соседям единственный пролив, соединяющий Море Ветров и большие океанские просторы, он спит и видит, как стать единоличным владельцем внутреннего моря.

Когда озвучили идеи и поспорили практически все, король внезапно взглянул на меня:

— А ты что скажешь, сын?

Оп-па! Внезапно! Надо бы что-то сказать...

— А зачем мне что-то говорить, если тут до меня уже высказалась куча людей куда старше и опытней меня? Все, что я мог бы сказать, уже прозвучало, и не раз.

— И какая точка зрения кажется тебе правильной?

Черт, да что ж он пристал, а?!

Я улыбнулся:

— Все говорившие выдвинули веские и убедительные аргументы в поддержку своих идей, даже самых трудных в исполнении. Тут нет правильных или неправильных решений — будет только принятое решение и его последствия.

В глазах Дардана появилось веселье.

— Резонно, — сказал он, — так какое ты бы принял?

Я улыбнулся еще шире и пошутил:

— Вопрос хороший, но со стороны он выглядит, как попытка переложить ответственность.

Засмеялись почти все, и король громче всех.

— Строго говоря, — добавил я, — пока я тут сидел и слушал, у меня возникли кое-какие мысли, но к обсуждаемым тут вопросам они имеют слабое отношение, и вообще слишком сыроваты, чтобы привселюдно озвучивать. Хотелось бы опосля посоветоваться.

В общем-то, по пиратскому вопросу так ничего и не решили: всякое решение требует затрат, а прямо сейчас есть проблемы посерьезней. Одно точно: через год отправлять один военный корабль уже нельзя, нужен эскорт.

Король закрыл совещание и позвал слуг, которые быстро расставили на столе вино и закуски. Началась неофициальная часть в виде пира. Вначале присутствующие подняли кубки за короля и Талсидонию, затем принялись за еду. Я, в принципе, не голоден — но ладно, посижу за компанию, сгрызу колбаску-другую: инерция детдомовского мышления требует заправлять желудок всякий раз, когда такая возможность есть.

Что меня удивило — так это манеры половины пирующих, а точнее — их отсутствие. Чавкают, хватают пищу руками... Человек-гора уписывает за обе щеки, периодически вытирая пальцы о штаны — то еще зрелище.

А с другой стороны — если вдуматься, отсутствие манер есть в некоторой степени даже плюс: теперь я точно знаю, что эти люди занимают места на королевском совете не за изящные манеры, а за другие достоинства, более ценные.

Чуть погодя король встал, сказал, что скоро вернется, и сделал мне знак идти за ним.

Я прошел следом и оказался в небольшой личной библиотеке.

Дардан сел в кресло, кивком указал мне на другое и спросил:

— Так что за мысли, о которых ты упоминал?

Я сел и постарался придать себе непринужденную позу.

— Первая — насчет пиратов. Самое простое решение — начать выдавать пиратские патенты.

— Пиратские... чего?! — вытаращил глаза король.

— Патенты. Это документ, который разрешает держателю патента грабить суда враждебных нам держав и служит защитой от наших военных кораблей. Само собой, что держателю патента запрещается грабить наши корабли, если такое случится — патент аннулируется.

— А самому пирату с этого какой прок? У нас на Северном море и так нет флота, которого пираты могли бы бояться.

— Зато у нас есть порт, где можно безопасно починить корабль, сбыть награбленное, отдохнуть, покутить, нанять новых матросов и купить припасы. Само собой, после уплаты налогов в казну. А по завершении карьеры бывший пират сможет поселиться с заработанным добром в Талсидонии, как добропорядочный человек, не опасаясь виселицы.

— Неожиданное решение... Допустим, пираты решат, что им это выгодно. Только это нам мало что даст, потому что наши соседи тоже начнут выдавать такие патенты.

— У нас нет широкой морской торговли через Северное море, и потому пиратам выгодно брать патент именно у нас, это первое. Мы будем первыми — и, значит, к тому времени, как соседи поймут, что к чему, мы уже приберем к рукам значительную часть этой публики — это второе.

— Угу. Только кем мы станем, если начнем привечать разбойников?

— Во-первых, отец, не разбойников привечать, а выдавать своим подданным разрешение на личные военные действия против враждебных королевств. Во-вторых... — я сунул руку в карман, нащупал там монету и вынул.

Это оказался серебряный стогрош. Я понюхал монету, а затем протянул королю.

— Вот, отец, понюхайте. Чувствуете запах?

Он взял стогрош и понюхал.

— Нет, он ничем не пахнет.

— Вот то-то и оно. Кого бы мы ни обложили налогом, хоть пиратов, хоть общественные уборные — деньги не пахнут ни кровью, ни говном. И в третьих — кому такое решение не понравится, пусть предложит лучший способ.

Король задумчиво забарабанил пальцами по столу.

— Признаться, мысль того... интересная. Необычная. Обдумать надо. Но ты вроде говорил во множественном числе?

— Ага. Вторая мысль заключается в том, чтобы послать за тулокком не два корабля, а десять. Или двадцать.

— Это нам ничего не даст. Пряность просто упадет в цене, и...

— Так я не закончил мысль — лишь начал ее излагать. Суть в том, что мы продадим у себя только два корабля, как обычно. Затем еще один — по сниженной цене, и стоимость пряности начнет снижаться. Остальные семь привезут груз в полной тайне, и затем мы за полцены сплавим все это купцам, ездящим за границу торговать. Разумеется, им все продадут люди, якобы прикарманившие часть груза. За полцены, и с условием не продавать дома, иначе схватят и продавца, и купца как сообщника. К слову, я читал годовые отчеты — у нас все равно идет торговля с Кортанией и Каллагадрой?

— А почему бы ей не идти, войны-то нет как таковой.

— Ну вот. Радостные купцы летят продавать пряности за границу, где цена не упала... нужно ли говорить, что семь кораблей, распроданных в соседних странах, обвалят там цену на пряности до предела? Купцы привезут домой заграничные деньги, заплатят налоги — как результат, мы станем богаче, соседи — беднее.

— Только до следующего года. Затем и они пошлют по десять кораблей, и...

— ...И обвалят цены у себя еще ниже. А мы снова привезем только два корабля. И запретим ввоз пряностей к нам через границу.

Король сидел и смотрел на меня большими глазами — разве что челюсть у него не отвисла от удивления. А я принялся ковать, пока горячо.

— Это еще не все. Даже в самом худшем случае, если цена обвалится и у нас — мы все оказываемся в равных условиях, но это потом. А в самом начале мы получаем преимущество, так как продаем у себя вначале два корабля по полной цене, затем один по сниженной, а затем еще семь-восемь — по половинной. И потом эти семь-восемь еще и частично вернутся в виде налога на доходы купцов. И наши купцы тоже привозят домой чужие деньги — таким образом, мы перераспределяем общее количество денег в странах. Проще говоря, наша страна станет чуть богаче за счет других стран.

— Однако в долговременной перспективе мы сами снизим свои доходы.

— И вражеские — в равной мере. Позвольте, я изложу одну теорию, довольно очевидную для меня... Как вы полагаете, отец, если некий колдун прочтет заклинание, и все деньги и сокровища мира удвоятся — у кого была одна монетка, станет две, у кого тысяча — станет две тысячи и так далее — станем ли мы богаче?

— Безусловно.

Я вздохнул. Конкистадоры, везя из Нового Света золото ацтеков, тоже так думали. Они привезли в Европу золота в тридцать раз больше, чем там было — но богаче не стали. Просто цены взлетели в тридцать раз.

— Боюсь, что ничуть. Положим, у нас сейчас миллион райсов, и мы можем нанять двадцать наемных полков. И у соседа столько же денег — он тоже может нанять двадцать полков. Но что будет, если деньги удвоятся, а полков как было сорок, так и осталось? Цена их найма удвоится, только и всего. Видите ли, отец, деньги — среди всех ценностей особенные. Любое благо мы ощущаем в момент приобретения: купили колбасу и съели, купили кольчугу и надели, наняли полк и расставили вокруг дворца. Но деньги — единственное благо, чья ценность ощущается в момент потери. И потому деньги противопоставлены всем остальным благам мира. Ценность всех денег мира равна ценности всех остальных благ мира, понимаете?

— Нет, — признался король, — не очень.

Я указал на стоящий на столе графин с водой:

— Сколько стоит эта вода?

— Хм... Да ничего она не стоит. Слуги в колодце набрали.

— Верно, ничего не стоит, потому что у нас есть колодец. А теперь представьте себе, что мы встретили путника, несущего котомку золота в пустыне, но умирающего от жажды. Единственное благо в том месте — это наш графин с водой. И за него путник отдаст нам все золото, что есть у него. Потому что если золота много, а воды мало — золото теряет свою ценность. Иными словами, даже если в мире станет в сто раз больше денег, чем есть — богаче не станет никто, потому что хлеба, ткани, вина и оружия останется прежнее количество. Просто цена вырастет в те самые сто раз.

— Теперь понимаю. И что из этого следует?

— Когда все вокруг богачи — никто не богач. Богатый не тот, у кого много денег, а тот, у кого их больше, чем у других. Предпринимая действия, которые приведут к перетеканию денег из соседней страны в нашу, мы становимся сильнее и создаем противнику проблемы. Устроив диверсию с распространением дешевой пряности, мы вначале забираем деньги у соседей, а затем разрушаем важную статью их доходов. В следующем году мы хорошенько заработаем, а еще через год создадим соседям проблему, при этом полученной прибыли хватит, чтобы покрыть убытки на год вперед. У соседей же возникнут проблемы сродни тем, что сегодня у нас. Только серьезнее. Если же удастся перекрыть границу от доступа чужих пряностей — тогда все еще лучше, у нас тулокк подешевеет немного, а у них — сильно упадет. Так вот, это лишь второй шаг финансовой войны, пиратские патенты — первый. Действуя подобным образом, мы подорвем финансовое могущество соседей.

Король скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла.

— Есть только одна трудность. Финансовая война может спровоцировать обычную. От Кортании нас отделяют труднопроходимые горы, от Каллагадры — обширные болота, и это очень затрудняет нападение на нас. Но своими действиями мы можем спровоцировать нападение: финансовое положение легче всего поправить путем грабежа.

Я ухмыльнулся:

— Я бы поспорил. Имея запас денег, мы сможем перевербовать наемные полки противника или часть их. Или же нанять их где-нибудь еще.

— Звучит разумно. Я вот думаю: от кого ты набрался этих хитростей? — спросил Дардан.

Я пожал плечами:

— У потери памяти есть свои плюсы. Когда человек все забыл и вынужден познавать мир заново — у него есть шанс увидеть многие вещи иначе. Не так, как в первый раз.

* * *

После совещания я ушел к себе, а вскоре явились Сарториэль и Роктис со склянками для отвода глаз: разумеется, колдуна интересовало, как все прошло.

Когда я рассказал ему о совете, не упоминая о разговоре с глазу на глаз с отцом, он остался доволен.

— Хорошее начало... А жирный святоша, конечно, ушами не хлопает, да... Я всегда говорил, что эта самая Церковь Творца — суть величайшее жульничество. Религия, придуманная для наживы и власти.

— Все религии такие, разве нет? — спросил я.

— Хм... Да в том и дело, что нет. До того, как Церковь пришла в Талсидонию, тут были другие верования. Не такие бесстыдно-стяжательские. Я не стану корчить из себя невинность — сам тоже не против богатства и власти... Но эти церковники переплюнули в корыстолюбии даже меня, чистокровного дагаллонца... До них основная масса крестьян почитала Небесных Братьев — старшего Солнцебога, среднего Ветробога и младшего Дождьбога. Там были очень простые ритуалы, а жрецы Братьев не жили за счет паствы, а работали в полях, как и все... Горожане поклонялись преимущественно Госпоже, чьи странствующие жрецы давали обет бессребренничества и жили на добровольные подаяния. Еще многие переняли у альвов веру в их лесных богов — по вполне очевидным причинам...

— По каким?

— У альвов очень неревнивые и нетребовательные боги. Фигурку дома ставишь, не выказываешь неуважения ни словом, ни мыслью, выполняешь некоторые правила, вроде не воровать, не убивать, не злословить, не есть мяса в лесу — вот и все поклонение. Даже молитв возносить не надо... А Церковь... самая гнусь не в том, что это придуманная для наживы религия, а в том, как она обошлась с другими верованиями и как преследует всех иноверцев. Тоже мне, 'единственно истинная религия'... тьфу. Ничего, придет и их час, а пока пусть накапливают богатства, святоши...

— Интересно, какая религия у дагаллонцев?

Сарториэль хмыкнул.

— Это и религией назвать трудно. Изначальный, создав мир, дал всем и каждому из смертных частицу себя, разделив свою сущность между всеми, с тем, дабы каждый в меру своих способностей приумножил полученную силу. Мы не поклоняемся никаким богам — мы пытаемся взрастить богов в самих себе. Полагаю, что из всех ныне живущих я — один из тех, кто преуспел больше остальных... Ладно, Грэйгор, боги богами, а дела делами. Начало положено — надо дальше укреплять ваш авторитет. Завтра я скажу королю, что вам надо поправлять здоровье, и он отправит вас в Темерин на лечебные источники. Это соседний городишко. А там вы устроите королевский суд.

— Какой еще суд?! — удивился я.

— Королевский. Темерин страдает от неправого судочинства, мздоимства и тому подобного произвола. Как наследник короны, вы имеете право вершить правосудие, в том числе отменяя ранее вынесенные решения других судов. Ваше решение отменить только сам король может.

— Но я ничего не смыслю в законах!

— А вам и не надо. В городском столичном суде есть способный стряпчий по имени Винзейн — человек честный, сам родом из Темерина, в прошлом пострадавший от несправедливого судейства. Вы возьмете его с собой в роли советника, и на королевском суде ваше дело только заслушивать жалобы истцов и пояснения ответчиков. Винзейн, стоя возле вас, будет объяснять, что к чему и где правда — и вы просто озвучите его решения. Все просто. Сам Винзейн — дальний бедный родственник сразу трех влиятельных дворян из категории 'патриотов'. Он не откажется подсобить принцу: тут ему и справедливость, которую он так любит, и возможность выдвинуться, если не при Дардане Четвертом — то при Грэйгоре Втором. Ну и ваше стремление к наведению порядка сюда добавить — как итог, трех влиятельных дворян мы перетянем на вашу сторону. А заодно нанесем удар по графу Пандеру — Темерин в его графстве. Королевский суд в его владениях — все равно что шило ему в зад воткнуть. Вот такой у нас план.

— Ладно, на воды так на воды, — кивнул я.

* * *

О том, что в королевстве дела идут из рук вон плохо, мне лишний раз напомнил мой кортеж. Не в карете с эскадроном рыцарей, а в небольшом конвое из четырех купеческих повозок. Ни дать ни взять купец ниже среднего везет свой нехитрый скарб в сопровождении небольшой охраны. Чего не видит посторонний глаз — так это того, что в одной крытой повозке сидят три здоровенных рогатых мордоворота, закованных в сталь до корней рогов, еще в двух едет целое отделение гвардейцев с арбалетами, пистолями и мечами. А в четвертой, непрезентабельной снаружи, но роскошной изнутри, едет наследник престола, то есть я, Роктис с ее склянками и четвертый из моих личных телохранителей.

Этого четвертого, по имени Арситар, я увидел впервые — и сразу догадался, почему он никогда не дежурит у моей двери. Широкое лицо, словно высеченное из камня — статуи острова Пасхи тихо стоят в сторонке и завидуют — раза в три шире моего, а из его кулака можно было бы сделать пять моих. Сто пятьдесят кило крепких костей, бугрящихся мышц — и вся эта машина смерти покрыта исполосованной шрамами обветренной шкурой, увенчана парой обломанных в боях рогов. По пути я выяснил, что Арситару тридцать один год, из которых он служит моему отцу двадцать, успев принять участие в четырех войнах. Фактически, он оказался вторым после Гаскулла как по возрасту и опыту, так и по мастерству, и входит в число 'старших' — телохранителей, которые избавлены от рутинных обязанностей.

Причину, по которой я вынужден ездить скрытно, мне растолковали еще дома: враги на востоке, враги на западе, враги на юге — а на севере врагов нет только потому, что там море. Мой дед погиб от клинков наемных убийц, а на отца покушались четыре раза, из них последний — два года назад. Причина такой неприязни соседей — относительное богатство страны и давние счеты. И дед, и отец всегда жестко отвечали на любую агрессию и даже отобрали у соседей кое-какие земли с городами в результате ответных ударов. Ко всему этому можно приплюсовать разбойничьи шайки, что тоже не добавляет спокойствия.

С учетом всего этого, удивляться тому, что я езжу по стране инкогнито с четырьмя телохранителями и тремя десятками гвардейцев, не приходится.

Сам путь занял целый день, в Темерин мы прибыли только вечером. Норбертус — сержант гвардии, играющий роль купца — занял целый флигель в самом хорошем постоялом дворе, и там мы скрытно 'высадились' из повозок. В моем распоряжении оказалась отдельная комната, у Роктис, с учетом ее статуса, тоже, а Винзейн и охрана разместились в трех довольно больших помещениях, хотя занять достаточно много комнат, не вызывая подозрений, мы не смогли.

Поужинали мы так хорошо, как могли, причем я дополнительно раскошелился на пару самых нежных барашков, пироги с дичью и шесть бутылок лучшего вина для солдат и телохранителей: в конце концов, это 'мой' взвод гвардии и мои телохранители. Если мне придется колесить по стране — то с ними вместе, и ситуация, в которой этим людям придется защищать меня, рискуя или даже жертвуя собой, вполне вероятна. Так что они — последнее, на чем я буду экономить. Благо, денег на расходы я получил предостаточно, а самому мне, недавнему сироте-горемыке, много ли надо для счастья?

Тайком подсматривая за окружающими, я заметил, что моя щедрость пришлась им по душе — кто бы сомневался? — и что они удивлены. Прежний Грэйгор, видимо, не отличался вниманием к своей свите.

Меня немного напряг только момент с вином, я даже немного поколебался — брать или не брать? Но все же шестью бутылками не напьешься: одну распили криффы на четверых, выделив рюмочку Роктис, остальные пять достались гвардейцам, то есть по бутылке на шестерых, тем более что вино легкое — не водка. Пожалуй, этого слишком мало, чтобы напиться или даже утратить адекватность.

Наутро я посовещался с Винзейном о том, как именно мне стоит приняться за дело.

— Тут есть трудность одна, ваше высочество, — сказал он. — Видите ли, я подозреваю, что большое количество жалоб будет на нынешние власти — судью, бургомистра и капитана стражи. Все трое — прожженные мошенники и мздоимцы.

— А если их уволить? — спросил я.

— Ну, чиновничье окружение той же породы. К слову, чиновников в Темерине назначать и увольнять — прерогатива графа Пандера. Вы-то можете предать действующих суду, да только толку... Есть у меня подозрение, что мздоимство расцвело так буйно не без его покровительства. Наверняка не брезгует долей с этого...

— Надо бы обдумать. Прогуляемся, посмотрим на город да помозгуем.

Я взял с собой Норбертуса и нескольких гвардейцев, сменивших доспехи на прочные кольчуги под обычной потрепанной дорожной одеждой и арбалеты и мечи — на короткие кошкодеры под плащами, и двух телохранителей. У меня, правда, возникли опасения, что двое настолько заметных громил будут привлекать ко мне внимание, но Арситар заявил, что без них мне не удастся никуда пойти: приказ короля и все тут. Впрочем, маскировка на такой случай у них тоже есть.

Наша процессия выглядела следующим образом: впереди в обычной одежде идет Врэй с мешком на плечах — ни дать ни взять батрак или чернорабочий. Мешок наполнен свернутой мешковиной и парой подушек, кроме того, в нем скрыта дубина — но со стороны не заметно, что ноша легкая. Следом идет пара гвардейцев, за ними на некотором отдалении — я в одежде молодого повесы и с моим коротким мечом, указывающим на мой благородный статус, со мной Винзейн. Чуть позади — Норбертус и трое гвардейцев, выглядящие как купец с охраной, а за ними — Арситар в непритязательной кольчуге, шлеме и с огромным топором: крифф-охранник у купца — явление довольно обычное. Так что в толпе вряд ли будет заметно, что все мы — одна группа.

Темерин показался мне каким-то не очень средневековым. В моем представлении, средневековый город — это в первую очередь сточные канавы с дерьмом и выливаемые из окон ночные горшки, а также сопутствующая дикая вонь, но тут всего этого почему-то нет. Впрочем, вопрос о том, как 'здесь' решены вопросы ассенизации — явно не приоритетный для меня. В конце концов, этот мир не обязан быть таким же, каким был мой. Если вдуматься, то в моих палатах имеется уборная со 'стационарным' туалетом, что в 'прошлом' мире появилось только в середине девятнадцатого века, а до этого пользовались горшками.

В целом — ну город как город. Архитектура... в пределах обычного для меня, ничего странного или иррационального. Люди — примерно такие, каких я видел в исторических фильмах. И я сам словно попал в какой-то исторический фильм, с той разницей, что декорации настоящие, и режиссера, который крикнет 'снято!', поблизости нет.

Исторический фильм, в котором мне предстоит играть и жить.

Когда мы проходили мимо приметного особняка, Винзейн указал на него кивком головы:

— Дом начальника городской стражи. Догадываетесь, сколько он стоит?

— Разве что приблизительно. С жалованья на такой не накопить, да?

— Ну-у-у-у, в принципе, это возможно... Если сто лет служить начальником стражи и ничего не есть и не пить.

— Понятно...

В этот момент впереди произошел инцидент: толстый обрюзгший коротышка в довольно хорошей одежде, пошатываясь, случайно задел медленно бредущего с мешком Врэя и немедленно разразился бранью, в которой выражение 'никчемный рогатый выблядок поганой шлюхи' было наиболее вежливой фразой.

Я уже предчувствовал ту подачу, которую этот полупьяный алкаш сейчас отхватит, и потому изрядно удивился, когда Врэй произнес слова извинений. Ну да, ведь ему же надо играть свою роль парии с самого дна и не привлекать внимания. В его голосе я все же уловил с трудом сдерживаемую ярость: он вынужден извиняться перед наглой пьяной мразью по долгу службы, хоть и в самом деле предпочел бы врезать как следует... Права была Роктис: у полукриффов нет поводов для веселья в здешних реалиях. Насколько нужно быть бесправным, чтобы чмо болотное, достающее макушкой максимум до груди гиганта, могло преспокойно поносить его последними словами?!

И тут меня начала заедать злость. Черт возьми, как оно смеет так вести себя с моей охраной?! И вообще, охрана — это те, которым я доверяю защищать мою жизнь. Кем я буду, если не стану защищать своих людей от того, от чего могу защитить? Врэй скован законами и службой — но я-то нет!

Когда толстяк, продолжая браниться, поравнялся со мной, я сделал шаг в сторону и ловко подставил ему подножку. Вестибулярный аппарат, обремененный жиром и алкоголем, не справился, и жирдяй-недоросток приземлился пузом в лужу.

Возникла немая сцена: я смотрю на толстяка сверху вниз, он, моментально протрезвев, испуганно смотрит на меня снизу вверх, напряглись сержант и гвардейцы: мало ли что может выкинуть пьяный и разозленный недоросль. Застыли телохранители, ожидая развязки, умолкла окружающая толпа.

— Чего молчишь? — спросил я. — Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь про мою мать и про меня, а?

Но он, разумеется не хотел. Мерзавец, питающий страстишку к попиранию слабых и бесправных, зачастую не имеет мужества дать отпор более сильному, это я усвоил еще в детдоме.

— П-п-простите, — пробормотал он и на карачках поспешно пополз в толпу с моих глаз долой.

Я посмотрел ему вслед, глубоко вдохнул, выдохнул и сказал Винзейну:

— Так, на чем мы остановились?

И мы пошли дальше в прежнем порядке.

— На том, как заработать на очень роскошный дом, служа капитаном городской стражи, — напомнил мне Винзейн. — Кстати, еще можем обсудить, как приобрести самые дорогие в городе хоромы, служа городским судьей. У судьи Фарнея — самый большой дом в городе. Даже больше, чем у бургомистра. Только городская ратуша и храм больше и выше. Ну и поместье графа Пандера, но оно за городом.

— Хм... А сколько получает судья?

— Примерно столько же, сколько и капитан. Оба живут очень сильно не по средствам. Нужно ли говорить, что есть только один способ нажить такое благосостояние?

— А что бургомистр?

— Ну, бургомистр из богатого рода, живет в родовом особняке и если имеет толику с чужого мздоимства... Хотя какое 'если' — без его молчаливого согласия судья и капитан не смогли бы творить то, что творят. Но бургомистру хотя бы хватает благоразумия не кичиться своими богатствами, он всегда соблюдал умеренность.

— В принципе, расклад понятен... Но соображения вроде 'живет не по средствам' — еще не улика, если мы намерены устроить тут именно правосудие, а не судилище... — тут мой взгляд упал на выцветшую вывеску стряпчего и у меня появились пока еще туманные очертания плана. — Давайте заглянем вот к этому человеку. Знаете о нем что-нибудь?

— Знаю, — кивнул Винзейн. — Зовут стряпчего Беррик, и это ну не то чтобы кристально честный человек, но в здешнем болоте беззакония его можно принять чуть ли не за эталон. Не всегда честными методами работает, но за клиента стоит горой.

— Ладно, годится.

Я толкнул дверь и вошел, за мной вошел Винзейн, а следом поспешно протиснулся сержант Норбертус и двое гвардейцев.

— Приказ есть приказ, — виновато пожал он плечами в ответ на мой вопрошающий взгляд. — Самого вас никуда отпускать не велено.

Контора стряпчего произвела на меня впечатление упадка. Пыльно, не очень чисто, и как-то депрессивно. Несколько книжных шкафов пусты, рядом стоят упакованные тюки с книгами и еще какой-то утварью.

И тут из задней комнаты появился молодой человек лет двадцати пяти, несущий охапку каких-то бумаг. Завидев нас, он положил свою ношу на конторский стол и приподнял берет на голове.

— Приветствую вас, господа. Чем могу служить?

— А где господин Беррик? — удивился Винзейн.

— Мастер ушел к Творцу уже три года как, передав свое дело мне. Я Морвейн, его ученик.

— Ну что ж, — сказал я, — жаль, да что поделать... В общем, я сюда приехал, потому что мне надо подать в суд на одного человека, и для сего дела мне требуется сведущий стряпчий, который поможет выиграть тяжбу.

Морвейн невесело усмехнулся:

— Помочь — это легко. Дайте на ручку судье больше, чем даст ответчик — выиграете.

— Чего?!! — я наигранно выпучил глаза.

— Увы, господин, но этот совет — единственная помощь, которую я могу вам оказать. Как вы сами видите — я собираю свои вещи и съезжаю, потому что в Темерине нет никакого правосудия, и стряпчие тут не нужны, к сожалению. Мы с мастером ничего не смогли поделать, и за три года своей практики я окончательно в этом убедился. Выше судьи и бургомистра — только граф Пандер, которому бесполезно жаловаться, и король, которому тоже жаловаться бесполезно, потому что все жалобы просто растворяются в недрах его канцелярии. Хотите выиграть тяжбу — дайте взятку судье, как бы мерзко это ни звучало из уст стряпчего. Мои знания законов в Темерине бесполезны, поскольку эти самые законы тут не работают и никому нет дела.

Я переглянулся с Винзейном, и он пожал плечами с видом 'ну а что я говорил?'.

— Ну, есть еще третий человек, кроме графа и короля, который выше судьи и кому не все равно, — сказал я Морвейну и достал из-под камзола золотой медальон с гербом.

Он выпучил глаза, а затем поспешно стащил с головы берет:

— Виноват, выше высочество, не имел чести знать вас в лицо...

Я подошел к ближайшему креслу, убедился, что оно не пыльное, и сел.

— Оно и к лучшему, что меня в лицо мало кто знает. Итак, раз тут настолько все плохо — придется принять меры. Но чтобы правосудие восторжествовало — нужны железные доказательства, иначе это будет уже не правосудие. В общем, план у меня такой. Морвейн, ты сейчас пойдешь к ближайшей лавке или еще куда. Сержант, — повернулся я к Норбертусу, — а ты пойдешь в противоположную сторону. А затем вы оба пойдете навстречу друг другу. Поравнявшись с Морвейном, ты его толкнешь. Умышленно. Так, чтобы он упал. И со словами вроде 'с дороги, сучий потрох'. А идти будешь, чуть пошатываясь, вроде как ты выпил, чтобы это было заметно. А ты, стряпчий, когда упадешь, скажешь, например, 'многоуважаемый, что вы себе позволяете?'. Главное, чтобы ты сказал это вежливо. После чего ты, сержант, дашь ему в глаз с какими-нибудь оскорбительными словами, вроде 'а ну молчать, быдло, пасть на порядочных людей разевать не смей!'. Да, Морвейн, тебе придется получить в глаз за правое дело, чтобы любому с первого взгляда было видно, кто тут пострадавший. Ну а потом ты начинаешь звать стражу и требовать суда. Как бы дальше развивались события, происходи они в другом месте, где закон королевский блюдут?

Морвейн чуть задумался.

— Приходят стражники, ведут нас к судье. Ждем своей очереди, предстаем перед судом.

— И каков будет исход и приговор?

— Зависит от обвиняемого. В конкретно нашем случае, если виновник очевиден и полно свидетелей, самый лучший ход — признать вину. Придется извиниться и заплатить штраф за побои. Если же ответчик не признает вину — судье придется вести дело полностью, с допросами свидетелей и всем таким прочим. Что не добавит ему хорошего настроения. Штраф будет больше, возможен и кнут. А если вести себя на суде по-хамски — может и палками закончиться.

Я повернулся к Винзейну:

— А если бы сержанта защищал хороший стряпчий? Допустим, сержант наймет тебя.

Мой спутник пожал плечами:

— Хорошие стряпчие не берутся за тяжбы, которые заведомо выиграть невозможно, ваше высочество. Проигранное дело — падение репутации. Лучшее, что может сделать стряпчий в описанном вами случае — посоветовать клиенту сразу же извиниться и признать вину. Любой иной путь ведет к более суровому наказанию и большим издержкам.

— Отлично. Значит, выиграть тяжбу в честном суде сержант бы не смог.

— Никакой возможности, — подтвердил Винзейн.

Я достал из кармана кожаный кошелек с вышитым королевским гербом, высыпал на стол серебро, вывернул кошелек наизнанку, чтобы герб стал неузнаваем с первого взгляда, ссыпал монеты обратно и вручил сержанту.

— Твоя задача — дать судье взятку именно этим кошельком. Морвейн, а твоя задача — выиграть тяжбу. Мой друг, стряпчий из столицы, будет наблюдать и скажет мне, все ли ты сделал правильно и профессионально. Теперь научи сержанта, как именно он должен взятку давать, чтобы все было как надо, и можем приступать к нашему плану.

— А что будет потом? — осторожно поинтересовался стряпчий.

— Как только судья вынесет неправосудный вердикт — на сцене появляюсь я с парой очень больших парней, вытрясаю из судьи при всем честном народе улику — и вершу королевское правосудие.

— Надо послать за остальными людьми, — сказал Норбертус, — а то мало ли что.

— Посылай.

* * *

Десять минут спустя я из окна наблюдал, как мой план пришел в действие. При этом вскрылась моя недоработка: стража приперлась только через пять минут, а я не предусмотрел, что должны делать мои актеры это время. Но сержант быстро сориентировался и отыграл талантливо: ухватив Морвейна за воротник, он его тряс, бранился и орал страшным голосом 'да ты знаешь, кто я такой, а?!!'. В общем, меньшего я и не ждал: все-таки в сержанты гвардии дураков брать не должны.

А потом стража повела Норбертуса и Морвейна к судье, мы вышли из конторы, Винзейн ее запер ключом стряпчего. Вскоре мы воссоединились с остальным отрядом, включая Роктис. Причем капрал, следуя указаниям сержанта, предусмотрительно спрятал телохранителей в повозке, которую тоже привез с собой, как и полные доспехи Арситара и Врэя. Я велел телохранителям облачаться в броню, а сам пошел к месту судочинства в окружении гвардейцев.

Суд происходил прямо на площади, под разлапистым высоченным дубом, который оказался единственным деревом, виденным мною в городе. На возвышении сидел сам судья в характерном облачении, чуть ниже — пара писцов, трибуну окружала группа стражников, а у ее подножия, на меньшем возвышении, но все еще выше толпы, стояли Морвейн и Норбертус.

Мы успели как раз к началу. Вначале Морвейн изложил свою жалобу, указывая на заплывший глаз, затем судья обратился к сержанту за пояснениями.

— А что тут пояснять, ваша честь? — ответил Норбертус. — Я себе иду, и тут это чувырло мне дорогу перешло! Я, между прочим, не какое-нибудь отребье! Я — офицер королевского войска, ветеран и герой двух войн! Меня сам король — вы слышите, сам король! — после битвы на Вартуге обнял, как брата! Как смеет этот немытый смерд мне поперек дороги перейти?!!

— Хороший вопрос, — изрек судья и повернул голову к Морвейну: — и что вы скажете в свое оправдание?!

Я с трудом удержал рвущийся наружу вопль 'чего-о-о, мля?!!'. Это что за нафиг я тут наблюдаю?! Побитый должен оправдываться?!!

— Думаю, вы и без моего комментария поняли, насколько это возмутительно бредовый поворот, — шепнул мне Винзейн.

— Да уж...

Морвейн возразил примерно то же самое: тяжба об избиении, а если ответчик считает, что ему было нанесено оскорбление переходом дороги — это тема для другой тяжбы. Кроме того, он попытался обосновать, ссылаясь на законы и цитируя их, что даже трижды герою и королевскому офицеру законы не дают права избивать людей налево и направо, но судья его перебил.

— Ты зарываешься, никчемный стряпчий! Сей благородный муж — не абы кто, он великий человек, которому ты и ботинки целовать недостоин! Перешел дорогу королевскому офицеру и герою — перешел ее самому королю! И ты еще смеешь тут рот свой раскрывать?! Изыди прочь с моих глаз и радуйся, что дешево отделался! Дело закрыто!

Ну вот и мой выход на большую сцену.

— Пошли, — кивнул я капралу.

— Расступиться, именем короля! — крикнул он и водрузил на голову шлем, то же самое проделали остальные гвардейцы.

Толпа, заметив группу вооруженных людей, поспешно расступилась, и мы двинулись вперед. Одновременно позади появились криффы, уже в полном боевом облачении, и тогда до всех начало доходить, что здесь происходит что-то необычное.

Я поднялся на возвышение к Морвейну и Норбертусу и взглянул на судью.

— Ну-ка, твоя честь, поди-ка сюда.

Он подчинился, сняв с головы судейский колпак и постоянно кланяясь. Городская стража, догадавшись, что раз некто преспокойно вторгается в место отправления судочинства, значит, имеет на то право, никак мне не воспрепятствовала, только все вытянулись и застыли, как истуканы. Позади, позвякивая сталью брони, на возвышение взобрались телохранители.

— Э-э, чем могу служить, ваше высочество? — проблеял судья.

— Догадался, кто я такой, а зачем пришел — не догадываешься? Арситар, потруси его. Только не заслоняй, пусть народ честной видит, что из шельмы посыплется.

Когда судья, жалобно причитая, повис вниз головой, из его мантии высыпалась куча добра, включая табакерку с каким-то порошком и несколько кожаных кошельков.

— Ба, да ты богатый судья — аж четыре кошелька с деньгами... — я нашел глазами свой, наклонился и поднял его, высыпал деньги прямо на помост, вывернул обратно и продемонстрировал вначале толпе, затем самому судье.

— Чей герб, а, шельма? Признавайся, как у тебя в кармане оказался мой кошелек?

— Я не виноват, Творцом клянусь! — взвизгнул судья и, все еще болтаясь вниз головой, указал пальцем на сержанта: — это он мне его дал!!!

Я хмыкнул: вот идиот, а?

— Ну и за какие же такие заслуги он тебе его дал?

Судья, осознав, в чем признался, принялся скулить пуще прежнего:

— Смилуйтесь, ваше высочество! Чужак попутал!

— Да уж. Даже если один из этих кошельков твой — еще и полудня нет, а Чужак тебя уже три раза попутал.

— Простите меня, никчемного, ваше высочество!

— Творец, именем которого ты клялся, простит. Я — нет.

Пять минут спустя судья уже дрыгал ногами, вися на ветке дуба, под одобрительный гул.

Я подошел к краю помоста и обратился к толпе, у которой поспешно пропали шапки с голов:

— Эй, народ честной, мне нужны кожевенник и столяр! Есть тут такие?

Вначале возникла заминка, а затем кто-то указал на двух внешне похожих мужчин, стоящих неподалеку от помоста:

— А вон братья Сэлвэйны, ваше высочество. Один кожевенник, другой столяр как раз.

Сэйлвэйнов мое внимание не порадовало — от принца, который пришел и за пять минут повесил судью, разумный человек будет держаться подальше — но деваться-то некуда.

— Чего изволите? — хором спросили они, поклонившись.

— Хочу, чтобы вы сняли кожу с этой вот падали, что на суку болтается, и обили ею судейское кресло. Отныне тут судья будет суд вершить, сидя в кресле, обитом кожей судьи-мздоимца.

От такого приказа у них глаза на лоб полезли, один даже поперхнулся.

— Да, понимаю, люди добрые, дело... грязное, скажем прямо. Но так надо, дабы закон в город вернулся. Стражники вам принесут кресло и тело, куда скажете.

Я повернулся к судье, который уже перестал дергаться, и по выпученным глазам, багровому раздутому лицу и вывалившемуся языку определил: все, уже не воскреснет.

— Что ж, — сказал я Винзейну, — назначаю судьей тебя. Как только кресло приготовят — так и начинай править суд и пересматривать старые вердикты. А ты, Морвейн, уже никуда не съезжаешь: теперь в Темерине снова нужен честный стряпчий. Ну а мне нужны капитан и бургомистр! Подать сюда обоих!

* * *

Однако свершить правосудие над капитаном мне не удалось: кто-то его предупредил, и он поспешно удрал со службы. Прибыв в его особняк, мы обнаружили, что дом в спешке покинут, а сам капитан, забрав семью, удрал в неизвестном направлении, бросив все, нажитое неправедными делами, и если что-то и взял — то только наличные деньги.

Вскоре стража, выполняя мои приказы, разыскала бургомистра и привела в особняк капитана, который я сделал своей временной резиденцией.

Бургомистр — к слову, человек немолодой, но сохранивший военную выправку и неплохую форму — не стал ни от чего отпираться, а просто бухнулся на колени и во всем сознался, перекладывая большую часть вины на судью, капитана и графа Пандера.

— Ваше высочество, что я мог поделать?! Бургомистр же — никто! Налоги собирать да благоустройством города заниматься — все мои полномочия! Судья мне неподвластен, капитан стражи напрямую подчиняется графу, а сам граф... Ну вы же понимаете, что без его согласия эти двое не посмели бы супротив закона идти! Граф тут хозяин волею короля, он мне прозрачно намекнул, чтобы я помалкивал... Конечно же, мздоимцы ему долю платили, иначе как?

— А тебе — нет? — спросил я, развалившись в удобном кресле и покачивая ногой, заброшенной на ногу.

По его лицу я видел, как ему хочется сказать 'нет', но он оказался последовательным в своем покаянии.

— Кидали кость и мне, чтобы, значит, не лаял попусту...

— А ты должен был... лаять. Ты королю жалобу хоть одну написал?

Бургомистр указал пальцем на Морвейна:

— Он писал! И его мастер писал! Годы назад причем! И что? Много лет — ни гу-гу из столицы. В конце концов, кто я такой, чтобы против графа выступать? Он тут хозяин волею короля, король двести лет назад его предкам лен пожаловал — на то воля королевская, как я смею поперек?..

— А вот так. Лен дается за заслуги достойным людям, и не в собственность, а в управление согласно королевским законам. Которые тут попирались много лет. А ты знал — и молчал.

— Моя вина, признаю! Смилуйтесь, я маленький человек, не карайте за то, что носа в дела знати сунуть не посмел!

Я вздохнул.

— Значит, так. Сколько денег от мздоимцев получил — столько в казну города вернешь. Еще раз взятку возьмешь или о преступлении умолчишь — кресло бургомистрово в ратуше твоей кожей будет обито. А теперь садись за стол, бери перо да бумагу и пиши.

— Что писать?

— Как мздоимцы произвол творили, карманы набивали, да графу долю платили. И про то, как граф тебе молчать велел. Полное признание во всем и обо всем, что знаешь.

— Ох-х... Не сдобровать мне, как граф вернется, после такого...

— Я дам тебе грамоту о том, что волею своей вывожу тебя из-под власти графа Пандера. И это еще вопрос, вернется ли после такого граф...

* * *

Мы всей честной компанией обосновались в доме сбежавшего капитана, где в нашем распоряжении оказались уютные комнаты, четыре служанки, кухня и кладовая, забитая снедью, а также погреб с соленьями и винами.

Я разрешил своим людям жрать все, до чего дотянутся их руки, и выбрать лучшее вино — но не более пяти бутылок на гвардию и одной — телохранителям. Мы расположились в доме привольно и без тесноты, сержант расставил охрану — чем не курорт?

Возникла некоторая заминка, потому что одна из служанок, когда ей приказали готовить для принца, ударилась в истерику.

— Что за фигня? — удивился я и велел Роктис пойти и разобраться.

Оказалось, бедняжку смутили гвардейцы: сразу двое их стали слева и справа от нее, следя за каждым ее шагом. Девушка уже знала о том, что я ничтоже сумняшеся повесил судью Фарнея при всем честном народе, и теперь ошибочно подумала, что гвардейцы убьют ее, если мне не понравится стряпня. Поскольку свой уровень кулинарного мастерства она оценила очень здраво, полагая, что против дворцовых поваров не потянет, то решила, что ее участь уже практически решена, и ударилась в слезы. Гвардейцы попытались растолковать ей, что просто следят, не подсыпает ли мне кухарка яда в еду, но было уже поздно.

— Ну и ничего страшного, пусть идет домой, — махнул я рукой. — Я и сам себе повар.

Я выбрал кусок мяса побольше да попостнее, налил в сковороду масла и принялся жарить, чем изрядно смутил гвардию: когда принц вынужден готовить сам себе — это явный непорядок.

Я и сам сообразил, что это как-то немного не согласуется с моим статусом — да поздно, теперь надо выкручиваться.

— Расскажу я вам притчу одну, — сказал я сержанту и находящимся на кухне гвардейцам и поправил вилкой мясо. — Был в одной очень далекой стране давным-давно генерал по имени Суворов. Звучит странно, но для тех мест нормальное имя. Был он, как и все офицеры и генералы, дворянином, но слыл чудаком и не гнушался есть солдатскую кашу и солдатскую похлебку, которую ни один дворянин есть бы не стал... неприхотливый был человек, суровый. Как-то раз армия совершила стремительный марш по бездорожью, заняла позиции, но в распутицу обоз отстал, а вместе с обозом — и офицерская кухня... Когда стало ясно, что офицерского ужина не будет, Суворов спокойно сел к ближайшему костру и вместе с простыми солдатами поужинал солдатской кашей, а офицеры остались голодными. Кстати, ту ночь Суворов проспал на сеновале, укрывшись камзолом. Где и как ночевали, в отсутствие палаток, офицеры, история умалчивает, но дела их были незавидны. На следующий день оказалось, что обоз все еще не добрался, потому офицеры снова голодали, а к вечеру, поскольку голод — не тетка, пришлось и им солдатской похлебкой ужинать... К чему это я... — Я перевернул мясо и закончил свою мысль: — Суворов этот говаривал: 'тяжело в ученье — легко в бою'. Может так в жизни случиться, что не будет ни королевского шатра, ни слуг, ни обеда. А будет только небо над головой и солдатская каша. Если учесть, что вокруг Талсидонии враги все, кроме рыбы морской... В общем, я не собираюсь сидеть голодным, если однажды королевский повар куда-то запропастится.

Мясо мое малость подгорело, малость пережарилось, но зато с хрустящей корочкой, а еще я отыскал в шкафчике грибной соус. Сгодится.

— Слушай, сержант, — сказал я, перекладывая мясо на тарелку, — а что ты там рассказывал про битву на Вартуге? Что, в самом деле король обнял, как брата?

— Ну, в общем, так и было, ваше высочество.

— А что же ты такого выдающегося сделал?

— Да, в общем-то, 'сделал' — слово неверное. В самом начале сражения враг смял наши передние ряды, войска слева и справа от нас — ну, от моей роты — были оттеснены назад, и мы, выдержав первый натиск, оказались в окружении. Островок посреди моря вражеских солдат. Мы бы и рады были отступить — но уже некуда стало, так что сражались, как могли. Вначале погиб капитан, командование принял последний оставшийся в живых сержант. Потом и он пал под ливнем стрел, а я оказался последним живым капралом, и принял командование. Опять же, 'командование' — слово не подходящее... Воплями солдат подбадривал — вот и вся команда. Мы просто сражались плечом к плечу, став в круг, и только иногда раненые и уставшие из переднего круга уходили за задний, так и менялись местами, держались, как могли. Я был дважды ранен стрелами, в этот момент убили и знаменосца, я знамя и подхватил. Сражаться уже не мог: стрела в плече, стрела в бедре. Просто размахивал флагом и орал всякую чушь, которую в приличном обществе повторять не буду. Вот и все. А когда нас осталось всего ничего — в последний момент наши войска обратили врага в бегство после изнурительной сечи. Кроме меня, в живых осталось одиннадцать человек. И вот мимо нас бегут наши, преследуя противника, а мы боимся упасть, где стоим, чтобы не затоптали. И тут прямо из этой массы выходит пеший рыцарь в помятых доспехах. Подошел ко мне и молча обнял. Уже потом я понял, что это был король и что наш развевающийся флаг оказался той каплей, что склонила чашу весов в нашу сторону. Войска, теснимые врагом, далеко впереди видели наше знамя и думали, что это только у них враг напирает, а в других местах мы стоим крепко... Вот так оно все и было. Прямо скажем, из нас, двенадцати оставшихся из всей роты, я сделал меньше всех, потому что другие до самого конца сражались, а я уже не мог и стоял за их спинами с флагом.

Я задумчиво уставился на него.

— Погоди... Ты хочешь сказать, что стоял до конца в безнадежной ситуации, стал главной причиной победы — и за это тебя повысили от капрала аж до сержанта?!! Люди порой за куда меньшее титулы получали или хотя бы рыцарский ранг, а ты до сих пор в пехоте!

Норбертус кашлянул.

— Ну, так я, строго говоря, получил и рыцарский ранг, и титул барона, хотя это меньшее из моих наград. Король доверил мне защищать вас, ваше высочество. Многие ли графья такого удостоены? А насчет пехоты... Рыцарская конница — кулак любой армии, но пехота — ее основа, ее щит. Пехота может победить без рыцарей — но рыцари еще ни в одном сражении не победили без пехоты. Спору нет, стремительный удар рыцарской кавалерии способен решить исход сражения, но только при условии, что пехота выстоит достаточно долго, порой битвы длятся часами. Когда рыцари разбиты — они отступают за пехотные ряды для перегруппировки и отдыха. Когда разбита пехота — сражению конец. И пусть рыцари приписывают себе выигранные сражения — войны выигрывает пехота.

Вечером, когда я собирался ложиться спать, ко мне постучалась Роктис со своими склянками.

— Я вроде принимал микстуру утром? — спросил я.

Она подошла ближе, поставила ящичек на стол и наклонилась к моему уху:

— Ваше высочество, вы очень сильно перегнули палку. Мастер Сарториэль вовсе не это говорил вам сделать. И уж тем более — не так!

Я ухмыльнулся:

— Тебе не кажется, что ты несколько запоздала, говоря мне это?

— А что мне оставалось? Я узнала, что происходит, только когда вы с охраной уже забрались на возвышение. Думаю, если бы я громко крикнула 'ваше высочество, мастер Сарториэль не велел вам такого делать!' — было бы еще хуже.

— Ну, что сделано, то сделано. Думаю, так даже лучше вышло.

— Выше высочество, думать — задача мастера!

— Ладно, я буду иметь это в виду, — пообещал я, а про себя подумал, что при настолько жестком контроле конфликт с Сарториэлем неизбежен...

...Потому что мне понравилось быть принцем.

* * *

Долго лечиться на источниках мне не довелось. Как я и ожидал, на следующий день в обед прискакал гонец и привез мне письмо, которым король вызвал меня обратно в столицу. Ну, иначе и быть не могло, за свои художества мне предстоит держать ответ, я это заранее знал. А потом еще и перед колдуном... Но к этому я тоже готов.

И вообще, не очень-то и весело тут на источниках, как что ничего страшного.

Утром следующего дня мы поехали обратно, уже без Винзейна, и после полудня въехали в столицу.

Я не стал заходить в свои палаты, а сразу двинулся вместе с Арситаром в зал совещаний, рассчитывая найти отца или там, или в кабинете. У двери зала — два телохранителя.

— Доложи, что я явился по воле короля, — сказал я.

Один из них вошел внутрь и почти сразу вышел, распахнув передо мною дверь. Я шагнул внутрь, отметив, что в сборе примерно та же компания, что и на прошлом совете. Судя по всему, тут шло обсуждение, не имеющее отношения ко мне, потому что на столе, среди прочего, я увидел разложенные карты местности.

Однако после того, как появился я, в зале повисла мрачная тишина.

— Мое почтение, отец, господа, — поздоровался я, дворяне в ответ нестройно поприветствовали меня.

— Проходи, сын, садись, — король кивком указал мне на то же место, что и в прошлый раз, — и начинай рассказывать, что ты в Темерине отколол...

Я сел и спокойно сказал:

— А что тут рассказывать... Вы на днях изволили пожаловаться на воровство и мздоимство — вот я и решил доказать, что с этими явлениями можно и нужно бороться.

— Вздергивая судей?

— Вздергивая преступников, попирающих королевский закон, — поправил я. — Видимо, до вас, отец, только сам факт донесли, но без подробностей.

— Ну еще бы, какие там подробности... К графу Пандеру прискакал человек и сообщил, что ты, значит, судью при всем честном народе повесил, не разбираясь.

— А это уже вранье. Арситар вытряхнул из судьи мой кошелек, который я дал сержанту, чтобы он отдал его судье как взятку. Пойман с поличным — при всем честном народе.

— Это произвол! — не выдержал сидящий с другой стороны посередине стола костлявый старик с не самым приятным лицом. — Ваше величество, его высочество повесил судью за преступление, на которое сам же его и толкнул!!!

— А судья не должен на такое поддаваться! — с жаром воскликнул другой человек.

Я скосил взгляд на старика:

— Граф Пандер, если не ошибаюсь?

— Он самый, к вашим услугам!

Я усмехнулся.

— Господа, кто носит деньги в кошельке — поднимите руки, пожалуйста.

Подняли почти все, только человек-гора хмыкнул:

— Оказывается, я один деньги в карманах таскаю...

— А теперь, пожалуйста, опустите руки все, у кого при себе только один кошелек.

И рук не стало.

— Ну вот, — подытожил я, — как мы видим, нормальный человек носит при себе один кошелек. Арситар, сколько кошельков вывалилось из судьи, когда ты его за ноги держал?

— Штук пять, — отозвался Арситар от двери.

— Четыре, если точно. Один мой, если второй — судьи, чьи еще два? Обед еще не настал, а у судьи в карманах уже три лишних кошелька! Граф, остальные два его кто подтолкнул взять?! Но это была присказка, сказка впереди. — Я вынул из сумки признание бургомистра и протянул отцу: — извольте прочесть. Сие есть признание бургомистра во всех темных делишках и о том, что граф Пандер не только знал, но прямо покрывал мздоимцев и имел с этого долю.

Глаза у Пандера стали круглыми, волосы на голове чуть ли не дыбом поднялись.

— Ваше величество! Это все гнусная клевета! Бургомистр давал показания под пытками!

— Вот это, граф, и есть клевета, — усмехнулся я. — Бургомистр давал показания добровольно, причем в присутствии Арситара и более чем десяти человек из гвардии. Никаких пыток, никакого принуждения, никакой диктовки.

Король забарабанил пальцами по столу.

— Перерыв в совещании, — объявил он, — мы пока отлучимся, слуги пускай подают закуски. Да, и вы, граф, оставайтесь во дворце.

— Ага, заодно завещание напишите, — злорадно сказал тот же человек, который ранее возражал Пандеру.

Король сделал мне знак идти за ним, и вот мы снова в кабинете.

— Умеешь же ты разворошить осиное гнездо, — вздохнул он.

— Что вы имеете в виду?

— У нас в любой момент может начаться война, конфликты с дворянами — последнее, что нам нужно.

Я пожал плечами:

— Да, в любой момент может начаться война. И кто будет стоять в передних рядах войска? Дворяне? Нет, простые люди стоять будут. Это народ в первую очередь несет бремя войны, а не дворяне. Рыцарская кавалерия выигрывает порой битвы — но войны выигрывает народ. Или проигрывает, смотря какая у народа мотивация, сильна ли в нем любовь к короне. Задайтесь вопросом, отец: если мы не хотим защитить народ от кровососов-грабителей — захочет ли народ защищать нас от других королей? Если жалобы на беззаконие, произвол и поборы годами растворяются в нашей канцелярии — на месте простого человека я бы желал победы в войне чужому королю. Может, хоть чужой порядок наведет, если свой не хочет или не может. Опять же, не далее как пару дней назад стоял вопрос, где денег взять. Я видел своими глазами хоромы капитана стражи и судьи — они огромны, бесстыже огромны и роскошны. На чьи деньги? На деньги обобранных людей. А мы сидели тут и рассуждали, что налоги поднимать некуда, народ едва терпит. А почему едва терпит? Потому что помимо налогов в казну он еще и мздоимцам платить вынужден. Благосостояние простых людей — это залог преданности народа и наш ресурс на крайний случай. Страна не может быть сильной, если народ бедный, и потому с какой стороны ни глянь — нельзя позволять обворовывать народ. И попирать закон тоже нельзя позволить: может ли власть короля быть сильной, если закон королевский даже мелкий местечковый судьишка невозбранно нарушает годами?!!

Дардан вздохнул снова и забросил ногу на ногу.

— В целом, говоришь правильные вещи. И даже не будем судью обсуждать — получил свое и ладно. Но что мне теперь с Пандером делать? Ты, как назло, еще и признание чье-то привез, его изобличающее... И как теперь поступить? И закрыть глаза плохо, и наказать плохо. Что Пандер стяжательством грешит, мне и так давно известно, но он еще отцу моему, твоему деду, служил. Получше некоторых причем. Людей без недостатков не бывает, увы. И что делать, скажи мне? Отобрать лен, лишить дворянского ранга или вообще сразу повесить? Хорошенькую проблемку ты устроил.

— Я ее уже и решил. Раз у графа Пандера такие большие заслуги, что его наказывать не с руки — значит, напрямую не наказывать. Но и позволять ему наживаться незаконно тоже нельзя. Потому лен его перевести на внешнее управление.

— На какое такое управление?

— Внешнее. Я уже назначил судьей честного человека, а бургомистра призвал к порядку, пригрозив обить его стул в ратуше его же кожей, если мздоимствовать продолжит, и дал ему грамоту, выводящую его из-под власти графа. Суть внешнего управления в том, что трех важнейших людей — судью, начальника стражи и бургомистра — назначаете вы, они подчиняются только вам и отвечают только перед вами. Граф по-прежнему остается владельцем лена и получает с него все причитающиеся ему доходы, но только законным путем.

— Должен заметить, что это довольно унизительно — не иметь власти в собственном лене...

— Увы, он сам виноват. Это решение вы сообщаете графу с глазу на глаз, и оно служит ему наказанием, смягченным за былые заслуги. Пандер никому не расскажет об этом, чтобы не позориться, все остальные дворяне подумают, что граф отделался выговором. Конфликта с дворянами нет, напротив, дворяне убеждаются, что вы не забываете добра. А Пандер лишается возможности грабить свой лен и потворствовать беззаконию, народ начинает выбираться из нищеты, зная, что именно король вернул в город закон и порядок. Ну или принц в данном случае, что не принципиально. Вот так я бы поступил. И вам остается только капитана стражи честного назначить.

— Кого ты назначил судьей?

— Винзейна.

— Он вроде ан Кранмерам родней приходится?

— Ага.

— А ты уверен, что он сам не начнет взятки брать?

Я улыбнулся:

— Сидя в кресле, обтянутом кожей судьи-мздоимца? Это очень вряд ли.

* * *

Первая часть прошла без сучка, без задоринки, примерно так, как мне и хотелось.

Я вышел из кабинета короля и сказал Пандеру, указывая на дверь:

— Граф, извольте. Король желает с вами говорить с глазу на глаз.

Он со вздохом пошел внутрь, а я вернулся к своему месту, но садиться не стал, а уперся руками в столешницу и обозрел разложенные на столе карты. Карты, к слову, оказались весьма хороши для глухого средневековья, по качеству примерно как земные карты фон Мига. Если они еще и хоть вполовину точны...

— А что у вас тут за военный совет, господа? — спросил я. — В мое отсутствие что-то случилось?

— Решаем, где необходимо проложить новые дороги для быстрейшего перемещения войск, ваше высочество, — любезно объяснил мне один из дворян. — Дело такое, стоит одному соседу пойти на нас войной, как другой поступит так же, как только узнает. Между ними согласия нет, но ударить нам в спину, пока мы воюем с другим — довольно очевидный и выгодный ход. В такой ситуации наше спасение в том, чтобы очень быстро разбить первого врага и двинуться навстречу второму, промедление чревато разоренными провинциями.

Я еще раз оглядел карту и сел в свое кресло: прокладка дорог — не то, в чем я силен.

Вскоре вернулись король и граф, совещание продолжилось. Я испросил позволения пойти отдыхать с дороги и ушел.

Итак, король принял мою аргументацию, дворяне одобрили, по крайней мере часть их, теперь осталось убедить Сарториэля.

Что-то подсказывает мне, что он будет недоволен не столько моими решениями, сколько тем фактом, что я начал пороть отсебятину.

Я вернулся в свои покои, позвал Финтуса, потребовал обед и с аппетитом поел: все-таки дворцовые повара готовят замечательно, а к хорошему привыкаешь быстро.

Вскоре после этого раздался стук в дверь: явился Сарториэль в сопровождении Роктис с ее вечными склянками, поздоровался согласно этикету и 'запечатал' дверь своим заклинанием звуконепроницаемости.

— Ну, ваше высочество, чем вы объясните свои действия в Темерине? — нарочито спокойно осведомился он.

— Состоянием дел в этом городе, — беззаботно ответил я. — Так и так большинство жалоб было бы на судью.

— Это не ваша забота. Мне казалось, я очень ясно и однозначно сказал, что вам надлежит делать.

— Угу. Вы много чего говорили. Например, обещали мне увеселения и развлечения. Ну и как, много их на мою долю выпало с того самого дня?

Вот тут Сарториэля малость перекосило.

— А вот если бы вы сделали, как я сказал — потратили бы день или даже полдня на дело, а потом могли бы недели две, а то и три развлекаться в Темерине, сколько влезет! Это что, так сложно было понять?!!

Я принял классическую позу мыслителя, подперев голову кулаком, и сказал:

— Отлично. Давайте, светлейший, просветите меня, как именно я должен был развлекаться в Темерине?

— Да как душе угодно! Хотите — охота...

— Убивать животных ради развлечения — низко и недостойно. Я-то знаю, что короли частенько так развлекаются в мирах вроде этого — но мне, выходцу из куда более цивилизованного места, такая кровавая забава претит. Следующий вариант?

— Да нет им числа! Кабаки, гулянки, шуты, музыканты...

— Нет-нет, я не свинья, чтобы надираться до полной потери человеческого облика. Музыканты? С этими смешными дудочками и жалко бренчащими гитарами? Смешно, право слово. Мне больше по душе гитары, в которых используется сила молний, и барабаны, звучащие с силой грома, но увы, они есть только в моем мире, а тут их нет.

— Гитара с силой молнии? — удивился Сарториэль.

— Именно так, светлейший. Это нельзя описать словами — надо один раз услышать, но увы — не судьба. И шуты здешние — просто кривляющиеся паяцы, а я привык к более утонченному юмору, на который Яцхен не способен.

Колдун приподнял бровь:

— Утонченный юмор — это какой же?

— Ну вот, пожалуйста. Не все толстяки веселые: некоторые из них женщины. Вы не подумайте, я не хочу их обидеть, ведь у толстушек тоже есть чувства. Чувство голода, в основном. Как-то раз я рассказал эту шутку среди друзей, и одна девушка встала и вышла... точнее, выкатилась. Может, обиделась, но скорее просто проголодалась. А еще у меня в детстве был невидимый друг, который всегда был рядом и исполнял мои желания. И все было хорошо, но потом я немного повзрослел и перестал ходить в церковь.

— Не сказал бы, что это очень смешно.

— Вот и я о здешних шутах того же мнения. Не в обиду вам будь сказано, светлейший, но в силу ограниченности этого мира юмор моего вам непонятен. Да, вы великий маг, постигший впечатляющие штуки с мирами и душами — но во всем остальном мой мир вас обогнал. Представьте такое развлечение, как гонки на железных конях, у которых по колесу вместо каждой пары ног. И ездят они в пять раз быстрее любого живого коня. Или, например, ящик с окошком. Заглянув в это окошко, вы можете увидеть любые события, произошедшие в любом месте и в любое время. Хотите посмотреть, как великие герои, числом в двести девяносто девять человек, три тысячи лет назад сражались с царем-завоевателем и его армией в триста тысяч? Пожалуйста. Хотите узнать, что происходило в подземном замке великого злодея за день до его самоубийства? Легко. Вы можете посмотреть любые истории о любых событиях, даже о тех, которые никогда не случались, про чудовищ, которые никогда не существовали. Как театр, только по-настоящему. Тонущие корабли, сражающиеся армии, рушащиеся замки — все это вы можете наблюдать так, словно находитесь прямо там, на холме рядом с генералом или даже в самом центре битвы. Ящик покажет вам все, что вы хотите увидеть. И знаете, что самое удивительное? Что этот чудо-ящик — самое обыденное развлечение, доступное даже бедным. Даже у меня, нищего сироты в приюте, такой был. Правда, один на всех нас — но все же. Или как вам такое — вы поднимаетесь в небеса внутри железной птицы, а затем прыгаете вниз и медленно опускаетесь на особом устройстве. Или участвуете в гонках на железных повозках без коня, которые ездят быстрее любой лошади. А еще у нас можно общаться с любым человеком, где бы он ни находился. Вы можете говорить с ним и видеть его, даже если он на другой стороне мира. Вы можете иметь друзей в местах, где никогда не бывали. Или представьте себе колесо в пять раз выше дворца, которое медленно крутится, а к нему прикреплены корзины со скамьями. Садитесь в такую корзину, колесо крутится — и вы оказываетесь высоко-высоко и можете обозреть весь город. В какую сторону ни посмотри — до самого горизонта только город. Огромный город. Самое забавное, что все это — без капли магии, которой в нашем мире нет, разве что в сказках.

— Странный мир...

— Ничуть. Мой мир когда-то был таким, как этот, лет пятьсот назад. Может, и этот станет, как мой, лет через пятьсот. А пока — увы, привычных мне развлечений тут не найти. У меня, если на то пошло, и друзей-то нет. Так что, светлейший, вначале помозгуйте, как исполнить свои обещания передо мною, и только потом упрекайте меня в неисполнении моих обязательств, хорошо? Да, и просто между прочим: мне понравилось то, как это обстряпал я. Король доволен, большинство дворян одобряет, мой авторитет среди народа растет. Вряд ли я добился бы такого же результата вашим способом.

Сарториэль скептически хмыкнул.

— Полагаете, мне 'ваш' способ в голову не пришел? Пришел. Вместе с десятком других, о которых не подумали вы. И я выбрал наиболее безопасный способ. Вы радуетесь, потому что все прошло гладко, но при этом не хотите думать о том, а что было бы, если б все повернулось худо? Например, вы знаете, что ваш брат со вчерашнего дня шепчется с сестрой, а затем идет шептаться с некоторыми дворянами?

Я развел руками.

— Увы. Но первоначально все звучало так: вам власть, мне развлечения, и это была честная сделка, каждый получил бы, чего хотел. Теперь оказывается, что мне и делать что-то нужно, и с весельем как-то не заладилось. Вот и развлекаюсь, как могу. Тем более что мой мир уже прошел этап развития, который сейчас идет здесь, и у меня есть кое-какой исторический опыт, которого нет у вас. Это как кресла, в которых судьи не берут взяток: в моем мире три тысячи лет назад придумали, а тут — новизна.

— По лезвию ходите, — предостерег меня Сарториэль.

— Ага. Причем с тех самых пор, как кое-кто утащил мою душу в соседний варварский мир, в тело припадочного принца. В общем, светлейший, тут вариантов мало: на первоначальный вариант — вам власть, мне жизнь без забот — я согласился. Но если мне приходится что-то где-то делать по вашим планам — всякая дополнительная обязанность увеличивает мои права. Больше обязанностей — больше прав. Не можете все-все-все обстряпать без меня — смиритесь с тем, что у меня есть собственная воля и собственное понимание, как надо делать то, что надо.

— Надеюсь, это ваше 'понимание' не приведет вас в темницу. Если вам придется провести там всю жизнь — ваша беда, но ждать еще сто лет подходящего момента мне как-то не хочется.

— Я тоже на это надеюсь, — ухмыльнулся я.

Все-таки говорить с колдуном куда легче, когда за дверью дежурит рогатый амбал... Хм. Сарториэль запечатывает дверь, делая ее звуконепроницаемой, значит, мне надо провести еще один колокольчик прямо в тамбур к телохранителю... Сегодня же распоряжусь.

* * *

Вечером я долго ворочался, не в силах заснуть. Мне явно предстоит борьба с Сарториэлем, и пока что мои позиции слабы оттого, что я на коротком поводке. Он может убрать меня с доски, просто не дав свой эликсир или подсунув вместо него пустышку. Вопрос в том, смогу ли я обойтись без снадобья?

Если вдуматься, в теории человек способен противостоять душевным недугам, если понимает их суть. Ярчайший пример — математик Джон Нэш. Всю жизнь этот незаурядный человек боролся с паранойей и шизофренией, и в конечном итоге одержал верх. Болезнь не оставила его, но не смогла помешать жить и работать.

Ладно, была не была. Я получу у Роктис флакончик, но не приму лекарство. Один день поживу без него и посмотрю, чем это обернется.

* * *

Наутро я проснулся, умылся и позавтракал, а затем полез в шкаф и устроил 'инвентаризацию' своего гардероба. Сегодня я решил кое с кем встретиться, так что мне нужен чуть более солидный наряд, чем обычно.

Среди кучи дорогих камзолов и панталон я отыскал в углу меч, слегка припавший пылью. Не такой, как мой 'парадный' короткий меч, богато отделанный, но пригодный разве что для самозащиты в крайнем случае, а относительно большой полуторный меч . Ножны качественные, явно хорошим мастером сработанные, но без каких-либо украшательств. Крестовина и навершие рукояти — обычная сталь, наборная кожаная рукоять со следами потертости.

Я вынул меч из ножен — как и ожидалось, клинок оказался очень острым, превосходно отполированным и покрытым тонкой маслянистой пленкой, видимо, против ржавчины.

Посмотрев на свои ладони внимательно, я решил, что принц, скорее всего, кое-что смыслил в фехтовании. Явных мозолей от долгих тренировок нет, но и кожа не холеная. Что-то вроде рук человека, который никогда рьяно не тренировался, но и не гнушался мечом помахать.

Эту догадку косвенно подтверждает и сам меч. Примерно таким и должно быть идеальное оружие воина: все наивысшего качества, и при этом ни грамма лишнего. Никаких инкрустаций, нет даже позолоты. Крестовина и овальная шишечка навершия — очень простые, без рельефных изображений и фигур — я бы сказал, даже изящные в своей абсолютной простоте. Своеобразная такая микеланджеловская красота: ничего лишнего, только необходимое.

Хм... Надо будет узнать, кто учил принца, и взять у него пару уроков. Рукоять легла в руку, словно влитая, мышечная память, видимо. Но вот сам я без понятия, как мечом орудовать: голливудские 'махачи' так же далеки от реальности, как наручные часы у воина в фильме о Клеопатре.

Я положил большой меч на стол, чтобы не забыть о нем, подпоясался парадным и вышел.

Первым делом я отыскал Роктис и условился, что отныне она не будет ходить в мои покои, чтобы окружающим не казалось, что я постоянно болею. Вместо этого мы будем встречаться где-нибудь во дворце невзначай, и она тайком будет передавать мне флакончик.

Затем я направился в канцелярское крыло, к главному писарю, который, по сути, был секретарем короля.

— Чем могу служить? — осведомился он, встав и сняв берет.

— Кто в городе самый богатый и влиятельный купец?

Он чуть задумался:

— Скорее всего, это Оззимунд Лерней, глава гильдии купцов. Не уверен, что он самый богатый, но считается самым влиятельным.

— Отправьте ему приглашение во дворец от моего имени. Есть разговор.

— Сейчас же и незамедлительно, — поклонился секретарь.

В ожидании купца я набросал на листе бумаги приблизительный список вопросов, которые следует задать в первую очередь, и когда он вскоре явился, я уже был более-менее готов.

Оззимунд Лерней оказался довольно толстым пожилым человеком, но при этом все равно значительно отличался от давешнего жреца. Тот — жирный и щекастый, а вот купец при схожих габаритах обладает несколько более суровым и обветренным лицом. Сразу ясно: этот человек на своем веку повидал больше, чем путь от храма ко дворцу и обратно.

— Вы желали меня видеть, ваше высочество? — сказал он после того, как снял шляпу и поклонился.

— Да, господин Лерней, желал. Присаживайтесь, разговор может быть долгим. Что пить предпочитаете?

— Благодарствую. Я предпочитаю днем не употреблять алкоголь вообще: в моей профессии это вредно.

— Интересная мысль. — Я велел слуге принести шербета и закусок и взялся за свой лист с вопросами. — Я вас сюда позвал, чтобы кое-что узнать о торговле. Вы лично куда торговать ездите?

— Уже никуда, ваше высочество, годы не те. Но если ваш вопрос был, с кем я торгую — то практически везде, куда может караван добраться по суше в разумный срок.

— И со всеми нашими соседями?

— Разумеется.

— А что везете туда, что обратно?

— Раз на раз не приходится. В прошлом году, к примеру, когда в Каллагадре случилась беда с виноградниками — вез туда молодое вино, а обратно — ткани, которые как раз тогда в цене упали у них. А в этом году, надо думать, повезу зерно, потому что там сейчас жарко, может засуха случиться, и сейчас многие запасаются зерном и мукой на случай голода, пока не подорожало — и потому зерно как раз подорожало, хоть и меньше, чем если засуха таки случится.

— В таком случае, как вы узнаете, что везти туда, что обратно?

— Проще простого: смотрю, чего их купцы привозят сюда и чем закупаются в обратный путь. Помимо этого, у меня есть смышленые помощники, которые узнают разные сведения от конюхов и охраны чужих купцов. Ну там, за кружечкой эля...

Мы побеседовали где-то час, в результате чего я получил довольно обширные сведения о том, где и что у нас и наших соседей производится, где сбывается, составил определенное мнение о том, у кого как обстоят дела в плане внутренней экономики и внешней политики.

Талсидония располагается в северной центральной части крупного материка, с очень узким выходом к океану на севере. С востока с ней соседствуют Каллагадра, степи криффов и Мрачные горы, также населенные криффами. На юго-востоке и юге — королевство Эрулан, на юго-западе Талсидония выходит к внутреннему морю Ветров, на западе граничит с Кортанией, которая отделена от нас труднопроходимым горным хребтом и обширными лесами, населенными альвами. А на том берегу внутреннего моря находится длинный пролив, соединяющий море с южным океаном, и Хесперес, перекрывший этот самый пролив двумя неприступными твердынями и тем самым отрезавший Кортании, Талсидонии, Эрулану и нескольким странам поменьше выход на богатейшие рынки южного океана.

Каллагадра — крупное государство, преимущественно степное, с натурально-сырьевой экономикой. Сельское хозяйство работает главным образом на внутренние нужды, основа экспорта — преимущественно железная руда с примесями, делающими ее пригодной для оружейного производства. С учетом того, что король Каллагадры держит своих оружейников в черном теле, скупая оружие по низким ценам и запрещая продавать его 'налево', общее благосостояние народа там печальное, а внешняя политика — сугубо милитаристская. Армия Каллагадры хорошо вооружена за казенный счет, а король спит и видит, как бы поправить свое финансовое положение за счет соседей. Торговля с другими странами сделала купцов Каллагадры вторым по богатству и влиянию сословием, но в целом эти купцы не особо и богаты.

Эрулан — также довольно сильная и агрессивная страна, располагающаяся преимущественно на побережье, на узкой полосе между Мрачными горами и морем Ветров. Эруланцы — типичные морские налетчики, и большая часть их армии — это флот. Король Эрулана имеет давние счеты с талсидонскими монархами, так как лет семьдесят назад мой прадед предпринял ответный удар, перевалил через горы, разорил пару городов помельче и осадил столицу. В последовавшем сражении армия Эрулана продемонстрировала крайне низкое умение сухопутной войны и была наголову разбита, и в этой битве погиб сам король, чей череп до сих пор надет на пику на единственном удобном пути из Талсидонии в Эрулан. И ниже — предостерегающая надпись 'Он забыл, что Талсидония — не провинция Эрулана'.

Однако, несмотря на кровную вражду, эруланский король — наименьшая из проблем, поскольку у него просто нет сколь-нибудь серьезной сухопутной армии. От сухопутных соседей его хорошо защищают Мрачные горы и степи криффов, а в самом крайнем случае — все крупные города находятся на побережье и очень хорошо укреплены. Таким образом, взять их приступом очень трудно, а измором — и вовсе невозможно, потому что для этого нужна еще и морская блокада, а по любой стране, имеющей сильный флот в море Ветров, Эрулан способен нанести ответный удар по морю.

Более того, основа экспорта Эрулана — рыба, морепродукты и военные трофеи, а основной торговый путь к рынкам сбыта — именно через Талсидонию, потому что Каллагадра сама имеет большой рыболовецкий флот на северном океане, криффы рыбу не едят вообще и торговать с Эруланом не склонны, а более мелкие соседи и сами рыбаки. Потому эруланцы продают почти всю свою рыбу через Талсидонию и в самой Талсидонии, и война с нами королю этой страны просто невыгодна, хотя при случае он не преминет оттяпать кусок нашей земли.

С Кортанией все сложилось иначе: в целом, она могла бы быть не врагом, а союзником, потому что врагов у нее хватает и без нас, но общее тяжелое положение в Кортании и относительное благополучие Талсидонии привели к нескольким попыткам кортанских королей поправить свои дела за счет более богатого соседа. Далеко не всегда эти попытки носили военный характер, впрочем, хотя заканчивались все одинаково — провалом. Два года назад старый король скончался, его наследник, взойдя на престол, даже посватался к Лине, но сватовство не удалось. Детали я не стал выспрашивать — это было бы странно — но на ус себе намотал: надо будет узнать, что там к чему.

Что до торговли, то кортанские мастера давно и заслуженно славились своими шедеврами, будь то вазы, украшения, гобелены или оружие, также страна лидирует по части экспорта тканей. Однако торговля в Кортании обстоит не лучшим образом, поскольку и она окружена врагами, и, что еще хуже, начался процесс превращения пахотных земель в пастбища. Похожий процесс, названный 'огораживания', имел место и на Земле, особенно в Англии, где, по расхожему выражению, 'овцы пожрали людей'. Суконные мануфактуры требовали шерсть, потому феодалы отбирали земли у крестьян и отдавали в аренду овцеводам, что привело к голоду и обнищанию населения. Похожие события начались и в Кортании, что усугубило ситуацию с производством качественных товаров: покупательная способность населения упала. Кортанский король удержал ситуацию под контролем, приказав построить огромный рыболовецкий флот, но это привело к конфликту с Хеспересом.

Еще одним торговым путем остался северный океан, в частности, островная империя Сильбинд, чьи торговые корабля ходят далеко-далеко на север. Сильбиндцы, собственно, живут только рыболовством да торговлей, так как у них практически нет пахотной земли.

После того, как Лерней обстоятельно ответил на все мои вопросы, у него возник вполне резонный интерес.

— Будет ли мне позволено, ваше высочество, спросить, что у вас на уме?

Я кивнул:

— Да вот, думаю, что если бы Талсидония начала больше продавать товаров за границу, не увеличивая количество ввозимого — общие богатства окружающих стран были бы перераспределены в нашу пользу. Богаче купцы — богаче народ. Богаче народ — сильнее страна.

В глазах купца зажглось неподдельное любопытство:

— И как же ваше высочество намеревается это осуществить?

— Сложный вопрос, я ведь только начинаю вникать во все тонкости... Хотя... Давайте предположим, господин Лерней, что у меня есть полкорабля тулокка. Давайте предположим, что я продам вам его за полцены, с условием не продавать ни щепотки на территории Талсидонии и не рассказывать, откуда у вас пряность. Что бы вы сделали?

Купец почесал голову:

— Боюсь, что тут замешаны интересы короля, а супротив короля...

— Хорошо, у моего отца есть полкорабля тулокка, и он вам его продаст. Что делать будете?

Он снова почесал голову:

— Боюсь, у меня просто не хватит денег купить столько пряности, даже за полцены. Я мог бы организовать секретную гильдию, но это неосуществимо из-за условия никому не говорить.

— Хорошо, вы можете сказать это тем, кого пригласите в гильдию и за кого сами поручитесь... головой.

Купец чуть подумал, затем ответил:

— Полагаю, самым выигрышным путем было бы отправить малые партии в разные места... Тогда удастся продать все по высокой цене.

— А если вы получите целый корабль? Или даже два?

Он призадумался.

— В общем-то, возможно. Сам я редко имею дело с тулокком, но другими пряностями порой торгую... Но, конечно же, мы в любом случае останемся в прибыли.

— А если кораблей будет пять?

Он несколько секунд подозрительно смотрел на меня, а потом сказал:

— При таких объемах цена упадет заметно... Может быть, даже больше, чем вдвое. И сдается мне, вы и сами это прекрасно понимаете.

Я усмехнулся в ответ:

— Ну вот, первый же умный человек сразу обо всем догадался. Сможете продать пять кораблей настолько быстро, чтобы везде и сразу, и таким образом выйти в плюс и убраться домой быстрее, чем местные власти поймут, что к чему, и доложат королям?

Лерней тоже ухмыльнулся:

— Сдается мне, нас с вами за это проклянут... Эх-х, вот бы в южный океан выйти... Вы знаете, что там тулокк стоит в восемь-десять раз больше, чем тут?

— Уже знаю, и подумаю над этим. А вы подумайте, где и как продать пять кораблей. И учтите, знаете о моем замысле только вы. Если окажется, что знает кто-то еще — я буду знать, чей язык разболтал.

— Я — могила, — заверил меня Лерней, — без вашего распоряжения вообще никому ни гу-гу.

Мы с ним распрощались и я пошел пообедать. Подали мне восхитительные салаты с красной рыбой, нежными соленьями и беконом, рыбный паштет и замечательные сочные отбивные, запил все это я шербетом с куском фруктового пирога.

Затем я пошел в караульное помещение. Проходя мимо балконов, я увидел двух рогатых амбалов, стоящих у двери. А за дверью на балконе сидели за столиком Лина и Люциус и вкушали закуски с красным вином, при этом обмениваясь неслышными мне репликами. За все время с момента их визита брат и сестра больше никак мне не надоедали, мы только здоровались, если встречались в коридорах и залах дворца. Пожалуй, я уже готов поставить на то, что Сарториэль не врал, говоря, что они против меня. То есть, доказательств заговора пока никаких, но что они замечательно ладят между собой — железный факт, и что не спешат меня приглашать вот так посидеть — тоже факт.

В караульном помещении я отыскал капитана Сидониуса, командира дворцовой гвардейской роты, того самого, который руководил тренировками гвардейцев.

При виде меня он вытянулся и отдал честь.

— Вольно, капитан. Я пришел спросить, не знаете ли вы случайно, кто учил меня фехтовать?

— Я, — коротко сказал он.

— Отлично. А то мне требуется память свою освежить: я из фехтования только и помню, с какой стороны за меч браться... ну вы понимаете.

— Понимаю, — вздохнул он. — Я сохранил ваш тренировочный меч на память... Не думал, что пригодится. Когда желаете начать?

— Как только у вас появится на это время.

— Хоть сию секунду.

— Превосходно.

По его приказу слуги принесли из арсенала мой тренировочный доспех, в целом похожий на боевой, только легче, и помогли мне в него облачиться, поскольку мой личный оруженосец был отослан из дворца, когда я начал 'болеть'. Затем капитан принес тренировочные мечи, причем мой оказался почти точной копией того, что в шкафу, только тупой.

И понеслась. Вначале капитан показал мне простейшие движения и приемы, и я их без труда повторил.

— Кажется, вы не разучились фехтовать, — заметил Сидониус.

— Я и не разучился. Я забыл. Все, что вы мне показали, капитан, я увидел будто бы впервые, а руки... руки помнят.

— Ладно, тогда начинаем вспоминать штуки посложнее.

Он показал мне круговую защиту, приемы с двуручным хватом, парирование и специальный хват 'полмеча', предназначенный для точных ударов в уязвимые части латного доспеха. Все это я тоже довольно уверенно повторил.

— Давайте перейдем к собственно фехтованию в целом, а не к отдельным приемам, — предложил я.

— А вы себя хорошо для этого чувствуете? — забеспокоился капитан.

— Абсолютно, — заявил я.

Иногда лучше жевать, чем говорить, но никого, кто вовремя заткнул бы мне рот пирожком, поблизости не нашлось.

* * *

Следующие два часа были воистину адскими.

Капитан ничтоже сумняшеся хреначил меня мечом по голове, рукам и плечам, и легкие учебные доспехи пропускали сквозь себя немалую толику кинетической энергии. Мои попытки применять все 'вспомненные' приемы имели минимальный эффект: Сидониус атаковал, отбивал мои контратаки и снова атаковал — легко, не напрягаясь, с ленцой. Молодость, скорость и реакция оказались пшиком против его опыта и мастерства, он двигался медленнее и даже как-то вальяжнее, но все равно успевал отбивать мои удары, порой из немыслимых позиций, и легко доставал меня, порой под немыслимыми углами. В его движениях не было ничего киношного — только совершенно незрелищные, но весьма эффективные приемы. Самое унизительное — что я был в легких доспехах, а он — в тяжелых боевых, и я все равно выглядел сосунком.

И все бы еще ничего, но затем капитан сказал, что, в общем-то, я явно вернул себе значительную часть былых навыков, пора от боя с бездоспешным противником перейти к бою с противником одоспешненным...

...А бой двух рыцарей в латах, как оказалось, состоял процентов на десять из собственно ударов в стиле 'полмеча' и на добрых девяносто — из приемов, вращающихся вокруг этого стиля, и все приемы в той или иной мере оказались силовыми. Толчки, броски и опрокидывания, а иногда и локтем в голову. К такому просмотр исторических фильмов меня не готовил.

Начался настоящий ад: за час я упал, наверное, раз пятьдесят. Хуже всего же было то, что наша тренировка собрала определенное количество зрителей, в том числе придворных фрейлин, коих набрался добрый десяток, все хорошенькие, некоторые примерно моего возраста.

Когда я грохнулся, гремя латами, в первый раз, они даже ахнули, но я бодрячком встал и довольно громко сказал:

— Молодец не тот, кто никогда не падал, а тот, кто каждый раз поднимался!

Ну и пошло-поехало.

В конечном итоге я вымотался настолько, что уже едва стоял на ногах, но самолюбие не позволяло мне позорно сбежать с тренировки. К счастью, капитан все же спохватился, что перестарался.

— Пожалуй, на первый раз хватит, ваше высочество, за один день фехтование не освоить, — сказал он и добавил: — да и я устал, признаться. Давненько не приходилось так выкладываться.

Последнее, скорее всего, было сказано как раз для моего самолюбия.

Я поблагодарил его за науку, взвалил на плечо тренировочный меч, к тому времени ставший уже почти неподъемным, и прямо в доспехах пошел к своим покоям, рассудив, что если я их сниму — окружающим явится весьма жалкое зрелище взмыленного меня. Уж лучше греметь по полу сабатонами, чем шаркать туфлями.

Вернувшись в свои покои, я приказал приготовить мне ванну и выбрался из доспехов с помощью Финтуса, оставил ненавистные железяки валяться на полу и пошел принимать омовение в комнату, находящуюся рядом с покоями, неотлучный охранник остался у двери.

Я отмокал в горячей воде минут двадцать, пока она не начала остывать, и успел немного оклематься от полученной взбучки. Выбрался из ванной, вытерся, сунул ноги в теплые тапочки, надел халат и пошел в свои покои. Так, надо поужинать — и на боковую.

Но в коридоре меня уже поджидала Роктис с каким-то свитком под мышкой.

— Ваше высочество, мы с мастером тут опросили кое-кого и составили список ваших друзей, которых вы забыли из-за, кхм, болезни, — сказала она и протянула мне свиток.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Что-нибудь еще?

— Вас там ждут, — она кивнула в сторону двери в мои палаты и пожелала мне спокойного отдыха.

Я вошел, закрыл за собой дверь, вошел в спальню и понял, что тут не так: в моей кровати обосновалась белокурая обнаженная девица.

Точнее, она укрылась одеялом, так что я видел только ее плечи, но интуиция мне подсказала, что она сняла с себя все.

Мы взглянули друг на друга: я — слегка ошарашенно, она — радостно.

— Я так рада, что вы наконец-то вспомнили обо мне! — прощебетала она. — А то уж боялась, что не вспомните совсем...

И я ее вспомнил: только что она была среди фрейлин. Ну да, я идиот, мог бы и сам догадаться, что у принца просто не могло не быть любовницы. Что ж, из прежней жизни ушел, не солоно хлебавши — в этой наверстаю!

— Я тоже рад, что мне напомнили, — улыбнулся я, сбросил халат и забрался под одеяло.

Мы обнялись, я нащупал гладкое бедро и полную, упругую грудь, наши губы слились в поцелуе — и на этом прелюдия закончилась. Я оказался на ней, блондиночка обхватила меня ногами и руками, закрыла глаза и запрокинула голову.

Первый 'круг' я закончил очень быстро, но сразу же пошел на второй, а потом и на третий. Девица оказалась не особо активной и искусной: скорее всего, практики у нее нет, как и у меня, наверняка она досталась принцу девственницей. Впрочем, это с лихвой компенсировала ее неподдельная искренность, а еще она не только приятна глазам и на ощупь, но и восхитительно узкая. Немного лишнего веса — но совсем чуть-чуть, ровно настолько, что на ней приятно лежать, не упираясь в кости. Как сказал какой-то остряк, потрясающее тело — это когда есть чем потрясти, а не погреметь.

Через час я основательно выдохся: все капитан виноват со своей адской тренировкой. Впрочем, этого с лихвой хватило и мне, и девице.

Когда мы расслабленно откинулись на подушки — ее щека на моей груди, моя рука ненавязчиво играет с ее соском — я подумал, что, наверное, надо бы и познакомиться, а то даже имени не спросил.

У моей новой или не очень подружки оказалось красивое имя Брианна, и сама она, как я вскоре выяснил, далеко не худший собеседник. Может, и не семи пядей, но и не дура, несмотря на цвет волос, так что наша беседа получилась не только приятной, но и полезной.

Брианна вир Верникс — из категории так называемых 'безродных' дворян. Ее отец был обычным то ли тяжелым кавалеристом, то ли безземельным рыцарем, служившим за деньги, и единственное его отличие от наемника или простого солдата заключалось в личной присяге и вытекающем из этого праве на приставку 'сэр'. Двадцать лет назад во время сражения с войском Каллагадры он отличился, но потерял руку, получил в качестве награды за доблесть и компенсации за увечье две деревни и личный, то есть ненаследуемый, титул баронета.

Дети таких вот новоиспеченных дворян как раз и именуются 'безродными', то есть не имеющими родословной, и считаются дворянами как бы 'авансом', что, впрочем, дает кое-какие привилегии. Два брата Брианны благодаря этому стали рыцарями сразу по факту присяги, 'проскочив' этап оруженосцев, а сама Брианна, формально считаясь особой благородного происхождения, получила права сочетаться браком с дворянином, быть фрейлиной, ну или наложницей принца. Причем такие 'безродные' девицы нередко имеют неплохие шансы на хорошее замужество: подобно земным немецким принцессам, у них есть статус, но нет влиятельной родни, с интересами которой надо считаться. Потому для богатого и влиятельного аристократа, который не преследует женитьбой иных целей, кроме собственно создания семьи, такая невеста попросту удобна: статус, достаточный для того, чтобы дети были потомственными дворянами, есть, внешние и умственные данные видны сразу — и никаких скрытых сюрпризов и довесков в виде нежелательной родни. Не исключено, что принц, выбирая себе любовницу, руководствовался теми же соображениями: если бы он ее поматросил и бросил, это не было бы чревато осложнениями. Впрочем, земные короли решали проблему надоевших любовниц проще и красивее: тот же Людовик Пятнадцатый, к примеру, выдавал их замуж, обеспечивая приданым.

Но самым интересным для меня оказалась семья Брианны. Ее отец, уйдя со службы, не стал спиваться, а женился на обычной сельской девушке и начал хозяйничать в двух своих деревнях. В нем обнаружился неслабый талант к коммерции и сельскому хозяйству: он настолько рачительно, бережливо и грамотно вел свои дела, что умудрился обеспечить обоих своих сыновей конем и полным комплектом доспехов и вооружения и даже нашел деньги на кое-какое образование для дочери. Это особенно впечатлило меня на фоне того факта, что обычно полноправным рыцарям принято жаловать три деревни или две, если одна из них большая, так как считается, что именно три деревни нужны рыцарю, чтобы обеспечить себе все необходимое на войне и приличный уровень жизни в повседневности. Даже более того: обе деревни за двадцать лет слегка увеличились, а когда четыре года назад по провинции прокатились народные волнения — имение отца Брианны осталось в полном спокойствии.

Правда, не все так гладко у этого семейства: Верникс-старший получил только две деревни на том основании, что служить с одной рукой нельзя, а раз так — то расходы на коня и доспехи не нужны. За двадцать лет он сумел скопить аж на два 'рыцарских комплекта', но образование самой Брианны 'доело' последние сбережения, и больше глава семейства помочь сыновьям уже ничем не мог.

А между тем, быть рыцарем — занятие дорогое. Одно дело — безземельный рыцарь, получающий плату кавалериста и довольствующийся приставкой 'сэр'. Это не совсем полноценный рыцарь, он ближе к солдату, чем к рыцарю, и перспективы соответствующие. А 'настоящему' 'столичному' рыцарю нужны, помимо доспехов и коня, место в конюшне для коня, хотя бы один слуга, мало-мальски приличный гардероб, оруженосец. Оруженосцу нужны конь попроще, вооружение попроще, грузовой конь или хотя бы ишак какой-нибудь для перевозки поклажи. Ну и сама поклажа: палатка, кое-какой инструмент и припасы. Само собой, что к безземельным нищим рыцарям в оруженосцы не пойдет ни один мало-мальски зажиточный кандидат, значит, расходы лежат на них. А где денег взять-то?

Впрочем, оба брата не лыком шиты. Прежде чем податься в рыцари, они два года отслужили в страже ближайшего городка: отец отдал их туда под начало старого вояки, который их кое-чему научил, заодно и деньжат они подкопили. Сама Брианна проболталась — а может, намекнула — что продала подаренные ей мною серьги и деньги отдала братьям.

Тем не менее, перспективы у них так себе, потому что деньги вот-вот кончатся.

Вообще, у безземельного рыцаря вариантов несколько. Простейший — пойти в тяжелую конницу, жить на жалованье, воевать на всем казенном. В какой-то мере это значительный шаг вниз: и статус почти как у солдата-простолюдина, и карьеру сделать трудно, потому что важные персоны типа генералов и королей в бою находятся среди рыцарей, попробуй им на глаза попади, да и в светской жизни не поучаствуешь.

Второй путь — стать 'товарищем', то есть экономически зависимым рыцарем, чьи расходы оплачивает другой рыцарь, 'старший товарищ'. Для людей без статуса это практически единственный путь наверх: вначале стать оруженосцем, а затем доказать, что достоин стать 'товарищем'. Не так уж и трудно, поскольку многие крупные феодалы имеют по несколько товарищей, а то и два десятка. Рыцари-товарищи — уже полноценные рыцари во всех отношениях, но есть одно 'но': товарищ не вправе вернуться с войны живым, если его старший товарищ погиб или попал в плен. Если такое случается, то обычно влечет за собой безвозвратную потерю рыцарского статуса, и даже если этого не происходит — человек становится презренным изгоем.

Рассказав мне все это, Брианна намекнула, и притом прозрачно, что не прочь посодействовать карьере дорогих братьев, любыми возможными способами, так сказать.

Я на эти слова чуть усмехнулся:

— Я-то думал, рыцарь должен карьеру делать благодаря доблести и отваге, а не благодаря тому, что сестра спит с принцем.

— Естественно, — согласилась Брианна, — но доблесть трудно продемонстрировать, неся гарнизонную службу в какой-то дыре. Для этого надо на войну попасть, и желательно оказаться рядом с кем-то, кто эту самую доблесть заметит.

Вот тут я уже задумался. Есть два неимущих рыцаря, жаждущих сделать карьеру. И есть я, которому предстоит побороться за место под солнцем и за то, что мое по праву... Если я хочу укрепить свою власть — пора начинать собирать вокруг себя людей, которые, случись что, будут выполнять именно мои приказы, и желательно — без колебаний.

* * *

Моя жизнь понемногу вошла в определенную колею. Я тренировался у капитана Сидониуса, читал книги в библиотеке отца и ходил на королевские советы, понемногу наращивая авторитет в глазах дворян.

Я с подачи Сарториэля даже выработал определенную тактику для совещаний. Когда мне предлагалось высказать свое мнение, мой ответ сводился к формуле 'я склоняюсь к такому-то решению, но А и Б уже сказали все до меня, притом куда более убедительно. Также должен заметить, что хоть мне и не нравится то, что предложили В и Г, но некоторые их аргументы слишком веские, чтобы просто от них отмахнуться. Мне кажется, тут не получится отделаться простым решением, а иначе проблема не стоила бы выеденного яйца'.

В общем, я всегда старался не говорить, если не был уверен, и вообще говорить меньше, слушать больше, чтобы потом выдать взвешенную и вдумчивую реплику, возможно, не решающую проблему, но не вызывающую ни у кого сомнений в том, что это слова умного, рационального человека. В самом деле, если сказать 'мне нравится идея А и Б, но у В и Г тоже сильная аргументация', то у каждого из четверых сложится мнение, что я всерьез обдумываю его доводы и согласен с ним в чуть большей или чуть меньшей мере.

К примеру, если мне приходилось склоняться к конкретному решению, то на вопрос оппонентов оного 'а что вы возразите на такой-то контраргумент?' я отвечал что-то типа: 'Я дорого бы дал, чтобы иметь на него возражение, но в том-то и беда, что у каждого решения есть свои плюсы и минусы. Будь проблема простой — для нее не требовался бы королевский совет'.

Такая моя позиция в целом если и не обеспечила мне авторитет большого лидера, то, по крайней мере, позволила начать отношения с дворянами с чистого листа и не нажить заново врагов. Сарториэль, который, видимо, знает все, что происходит во дворце и не только, сообщил мне, что некоторые дворяне, раньше бывшие недоброжелательными к принцу, не изменили свою позицию, но многие либо начали ее пересматривать, либо готовы пересмотреть кардинально, если я продолжу вести себя корректно, внимательно и рассудительно. Дворяне из категории 'патриотов' весьма положительно восприняли как мою проделку в Темерине, так и высказывания в пользу блага страны и тому подобного, и в целом готовы простить мне даже недостаток лидерских качеств, при условии, что я буду к ним прислушиваться. Что до лоялистов — то тут все тем более хорошо.

Разумеется, заставить дворян признавать во мне безоговорочного лидера — это задача, не решающаяся за считанные недели, но начало положено, направление верное.

— Интересно, светлейший, — спросил я Сарториэля, — а как вы в таком случае намерены править страной, если дворяне будут признавать авторитетом меня? Им не покажется странным, что в какой-то момент я ударюсь в праздную жизнь? Они не заметят, что у придворного мага почему-то очень велико влияние на меня?

Колдун улыбнулся:

— Присутствие среди дворян толстого жреца не кажется вам странным? Почему этот жирный святоша может иметь авторитет при дворе, а я — нет? Ведь именно король ввел его в состав совета, и гляньте — его присутствие никого уже не возмущает и не удивляет. А между тем, у него влияние на короля имеется, король — ревностный верующий.

— Только жрец обычно молчит на советах. Иногда бросает реплику-другую, выдвигает теории, аргументирует за или против чужих идей... Да, он имеет авторитет, как неглупый человек, к его мнению прислушиваются, потому что он говорит по существу и с аргументами. Но есть разница между 'иметь авторитет в совете' и 'иметь громадное влияние на короля'.

Улыбка Сарториэля стала шире:

— Мой авторитет будет подкреплен моей гораздо большей мудростью.

— Тогда почему вы прямо сейчас не завоюете своей мудростью громадное влияние?

— Потому что моя мудрость слишком непостижима для короткоживущих. Потому что я руководствуюсь холодным разумом, а не эмоциями и примитивными животными инстинктами вроде 'патриотизма'. Потому что я мыслю глобальными категориями и длительными периодами времени, в которых теряются глупости вроде морали и этики. Я могу показаться всем, и вам в том числе, бесчеловечным, как кажется людям бесчеловечным весь народ Дагаллона, да и лесные альвы тоже порой. И вот для того-то вам и нужен авторитет, чтобы обеспечить положительное принятие дворянами моих решений, несмотря на их труднопостижимость.

Я согласился с ним на словах, а сам подумал, что поступил правильно, прекратив принимать эликсир Сарториэля.

Вот уже больше недели я получаю у Роктис эликсир и прячу флакончики на дне шкафа, и произошедшие при этом изменения оказались более чем заметными: я обнаружил в себе немало энергичности и жажды действия, чего раньше не замечал. Вместе с тем, раньше меня мало тревожили проблемы и мрачные мысли, теперь же они часто посещают мою голову, к тому же порой стало появляться раздражение, которое я тщательно скрываю за маской невозмутимости.

Похоже, мои подозрения в том, что Сарториэль спаивает меня успокоительным, оправдались, заодно родилась теория о том, что принц, может быть, вовсе не был душевнобольным. Что, если колдун сам же подпоил его чем-то, вызывающим приступы бешенства?! Это все бы объяснило.

Где-то недели через две моей аудиенции запросил человек, представившийся моим сенешалем, и от него я узнал, что, оказывается, являюсь сеньором небольшого графства недалеко от столицы, и в мои личные владения входит маленький, но хорошо укрепленный замок, а также два десятка деревень. Причиной же аудиенции оказался отчет за те полгода, когда я 'болел' и не мог интересоваться своими делами.

Мне сразу вспомнились слова английского историка Беннета о том, кто такие сеньориальные сенешали и что входило в их обязанности. Они должны были знать величину и нужды каждого поместья, количество акров земли, которые следовало пустить под распашку, и сколько семян потребуется для засева. Они должны были поддерживать контакт со всеми старостами деревень, надзирать за тем, как оные распоряжаются господским имуществом и обращаются с крестьянами. Они должны точно знать, сколько хлебов можно выпечь из четверти зерна, и сколько скота можно пасти на каждом пастбище. Оны постоянно должны блюсти интересы сеньора, дабы ничего из имущества сеньора не было испорчено или украдено. Им следует постоянно заботиться о доходах сеньора, как денежных, так и иных, и надзирать за тем, чтобы они уплачивались вовремя. Другими словами, сенешали должны были быть всемогущими или как минимум всезнающими.

Посему ничего удивительного, что аудиенция затянулась надолго: помимо собственных финансовых дел я узнал очень много всего.

Правда, здешние сенешали оказались куда менее сведущими, потому что их функции по сравнению с земными коллегами куда менее обширны. Мое графство — моя собственность в меньшей мере, нежели у земных графьев. Земля — не совсем моя, потому что владеют ею земледельцы, которые вправе ее передавать в наследство, обменять или продать, а я лишь взымаю подать с каждого крестьянского надела, да еще крестьянин не вправе дробить свой надел, вот, собственно, и все ограничения. Соответственно, сенешалю незачем вникать в дела крестьян, его задача — в срок собрать налоги да проследить, чтобы в крепости все было чин чином и солдатам вовремя платилось жалование.

Нужды крепости и гарнизона полностью покрывались из налогов, из них же платилось жалование судье и чиновникам, остатки поступали в мое личное распоряжение, и деньги эти оказались весьма солидными. Теперь понятно, на какие шиши принц дарил своей любовнице, и, возможно, не одной, дорогие побрякушки.

Заодно я узнал еще кое-какие занятные вещи о своем графстве. Традиционно, именно оно переходит во владения кронпринца в момент его рождения, и все мои предки до меня владели им в свое время, получая его в подарок от отца. По этой же причине крепость зовется не иначе, как Принцов Утес, а гарнизон — 'принцова стража'.

По традиции, стража эта набирается из младших детей моих же крестьян: поскольку крестьянин не вправе делить надел, он может передать его в наследство лишь одному сыну, а остальные вынуждены либо идти в солдаты, либо покидать графство, либо становиться ремесленниками.

На этом интересные детали не закончились. По легенде, основатель династии Валленделов происходил именно из этих мест, и нынешнее население графства считает правящего монарха и кронпринца своими земляками, ну или верней, себя — нашими. Именно этим объясняется факт, что 'принцево графство' считается сердцем страны и там лоялистские настроения очень сильны. Впрочем, не последнюю роль сыграли и уникальные льготы, дарованные графству. Так, налог на землю, не особо гнетущий, никогда не менялся, деньги с него шли большей частью на содержание крепости, создавая рабочие места для каменщиков и прочих, и жалованье солдат, состоящих из местных же, то есть, по большому счету, эти средства оставались в графстве, способствуя его процветанию.

Само графство же всегда служило короне опорной точкой. Принцов Утес не раз служил убежищем королевской семье в часы смуты и войны, при этом крепость никогда и никем не была взята ни штурмом, ни осадой: поди возьми крепость, стоящую мало того, что на скале, так еще и посреди озера. Ни подкоп сделать, ни осадную башню подвести. Да и измором взять не получится: в распоряжении осажденных воды озера и рыбацкие лодки с сетями. Тут скорее сам осаждающий от голода загнется, потому что жители в таких случаях сжигали свои дома и со всеми припасами прятались в крепости, где в тесноте, но не в обиде дожидались, пока врага не прогонит армия или голод.

Такие взаимоотношения графства и монархов остаются неизменными и по сей день. Особенно интересна традиция, что любой пришелец извне, купив землю в графстве, не вправе передать ее в наследство, если не отдал в солдаты старшего сына, а не младшего, как местные. Так что, несмотря на малочисленность 'принцовой стражи', сам регион богат на служилый люд, благодаря чему мои предки не раз опирались на местное ополчение.

Так что я уже не удивился, узнав, что гвардия короля состоит процентов на тридцать из уроженцев 'принцева графства'.

Была, впрочем, и обратная сторона медали: гарнизон крепости почти никогда не ходил в военные походы дальше, чем до столицы, и я имел большие опасения, что солдаты, несмотря на свою верность, в военном деле не особые мастаки. Сенешаль косвенно подтвердил эти опасения, сообщив, что в гвардию уроженцы графства попадают на общих правах, то есть неизменно после участия в какой-нибудь войне и проявленного героизма.

После визита сенешаля я пару дней носился с идеей превратить гарнизон в более серьезную силу, но затем решил повременить. У меня нет практических навыков полководца, как нет и лояльного военачальника, который бы, случись что, остался именно на моей стороне невзирая ни на что.

* * *

Вскоре я познакомился вживую с братьями Брианны: они вернулись с побывки в родительском доме и Брианна сразу сообщила им, что я желаю их видеть.

Явились они аккурат во время обеда. Я как раз оббегал глазами несколько тарелок с деликатесами, размышляя, то ли с отбивных котлет начать, то ли с рыбного салата, как заглянул телохранитель и сообщил, что явились два одинаковых рыцаря, которые представились вир Верниксами.

— Пусть войдут.

Да, оба оказались абсолютно одинаковыми с виду — близнецы примерно моего возраста, в почти одинаковых черных доспехах. Только по форме наплечников я определил, что доспехи ковались мастерами разных школ. А затем заметил, что у одного из них неодинаковые налокотники и перчатки. Все понятно, у него доспех отца: тот ведь потерял в бою руку, а вместе с ней и часть доспеха.

Как только они поклонились, я благосклонно кивнул им и спросил:

— Вы, видать, только с дороги? В полном боевом облачении путешествуете, что ли?

— Ну а как же иначе? — они почти синхронно пожали плечами. — На что нужен рыцарь, не готовый к бою?

Я мысленно записал им одно очко: грамотно выкрутились. Путешествуют они, может, и в дорожной одежде, но ко мне явились в доспехах, поскольку с шелками да камзолами соответствующего случаю качества у них, видимо, напряг. А что доспехи выкрашены — признак бережливости. Вон, знаменитый 'черный рыцарь' моего мира, Завиша Черный, чей потомок, кстати, основал мой родной город, тоже красил доспехи. А был он, между прочим, эталоном рыцарских добродетелей своей эпохи и уж точно не бедным.

— Да вы присаживайтесь, — добродушно сказал я и указал им на стулья, — небось, устали с дороги, двое из ларца...

Их растерянное 'э-э... простите?' прозвучало синхронно. Ах да, за языком надо следить, а то теперь мне приходится выкручиваться... благо, мультик про Вовочку в волшебном царстве им неизвестен.

— Да это сказка такая, в ней был ларец, из которого выскакивали 'двое из ларца, одинаковых с лица', и помогали главному герою решать всякие затруднения... — о том, насколько 'полезной' была их 'помощь' Вовочке, я решил умолчать.

Они уселись на указанные стулья напротив меня, я же благосклонным жестом, подсмотренным в одном историческом фильме, пододвинул им по тарелке с барского стола, так сказать. Одному — рыбные закуски, второму — два мясных расстегая.

Такое благоволение помогло наладить несколько более непринужденную обстановку, и вскоре мы уже вели застольную беседу о том да сем. Звали их Тенсей и Рамсей, но мне эта информация без толку: один хрен непонятно, как их различать, одинаковые до жути. Хотя стоп, у них же доспехи разные, уже что-то.

Я кое-что выспросил у них про их родные края, про детство — ну и про военную подготовку и боевой опыт.

Насчет опыта тот, который слева, только развел руками:

— Ну какой там опыт, если мы только в страже служили? Кроме разбойников, стража дела больше ни с каким противником не имеет, а разбойники — что из них за противники? Слово одно... Как-то раз была облава — мы вдвоем всех обогнали, первыми нашли их стоянку по запаху дыма и ворвались, значит, с мечами наголо... Думаете, ваше высочество, был жаркий бой? Да вот если бы... Они просто врассыпную бросились, как цыплята от коршуна. А нам потом от капитана влетело за то, что спугнули...

Я хмыкнул.

— Вообще говоря, идея была так себе. Разбойники могли попасться не такие трусливые, а двое против шайки — ну, можно было бы и голову сложить.

— Мы слыхали, ваше высочество, что на войне такое иногда случается, так что были морально готовы, — ответил тот, что справа, и я даже не понял, было это сказано в шутку или на полном серьезе.

В целом, братья вир Верниксы произвели на меня неплохое впечатление. Не глупы, хотя собеседники куда попроще Брианны, и вообще — если вытряхнуть их из доспехов и дать вилы в руки — будут обычные деревенские парни, каковыми они и являются, ведь образования, как у сестры, у них нет.

С другой стороны, я сразу заметил, что едят они по очереди: пока один жует, второй отвечает на мои вопросы, затем первый ведет беседу, второй жует. Такая стратегия позволила им избежать неловких ситуаций, когда принц задает вопрос, а у них полные рты, и тут либо с полным ртом говорить, либо заставлять меня ждать. Интересно, они заранее договорились? Если да — то предусмотрительные парни, потому что они наперед не могли знать, что на аудиенции им будет предложено трапезу разделить.

Наконец, когда один съел расстегай, а второй — половину рыбных рулетиков, они синхронно, не сговариваясь, обменялись тарелками. И тут я им даже немного позавидовал: наверное, это очень здорово, когда у тебя есть брат, с которым ты вырос, деля поровну радости и невзгоды. С которым полное понимание, даже не с полуслова, а вообще без слов... А у меня 'брательник' — только и оглядывайся за спину, чтобы не подсидел...

Как бы там ни было, два человека, у которых командная работа развита с пеленок, это намного лучше, чем два по отдельности. Сгодятся для начала, но надо придумать, как их испытать.

Вечером я научил Брианну позе 'наездницы' и остался доволен результатом: девчонка учится быстро и с энтузиазмом. Правда, она согласилась на это только при условии задутых свеч, так что с восхитительным зрелищем ее грудей, колышущихся в такт ее движениям, получился облом. Ну не странно ли? За время моего с ней знакомства, не говоря уже о ее отношениях с принцем, я овладел ею много раз, исследовал каждую выпуклость, каждый изгиб, каждый квадратный сантиметр ее тела — но она все еще смущается, когда я вижу ее голой. Конечно, это только придает ей шарма, но есть куча поз, которые нельзя принять под одеялом, а я собираюсь перепробовать с Брианной все позы, которые знаю. Ладно, Рим тоже не один день строился.

После бурной 'скачки' мы немного поболтали на ничего не значащие темы, а потом я наощупь нашел на столике пару золотых колец, купленных парой часов ранее.

— Это — тебе, — сказал я, надел одно ей на пальчик, а второе вложил в ладонь: — а вот это отдашь братьям. Ювелир Каппериус, который на углу в двух кварталах от дворца, даст за него сорок золотых и будет помалкивать. Тенсей и Рамсей тоже пусть ни гу-гу, ни о сегодняшней аудиенции, ни вообще.

Брианна принялась горячо меня благодарить, и эти благодарности очень быстро перешли во вторую 'скачку', гораздо более медленную и чувственную, а я пришел к выводу, что мять грудь Брианны все же намного приятнее, чем смотреть на нее.

— Скажите, мой господин, а к чему такие сложности? — спросила она позднее, когда мы, обнявшись, отдыхали.

— К тому, что так мне проще скрывать, куда на самом деле идут деньги.

— А скрывать зачем? — еще больше удивилась Брианна.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — ухмыльнулся я.

Через два дня после этого во время ужина явился слуга и сообщил, что король желает меня видеть. Я вытер губы и руки салфеткой и пошел.

— Вы меня вызывали, отец?

Король кивнул:

— Угу. Я на днях собираюсь съездить на восточную границу, посмотреть, как обстоят дела в крепостях да гарнизонах. Ты там еще не был, тебе тоже стоит знать обстановку.

— Я, если на то пошло, все равно что вообще нигде не был, по очевидной причине, — заметил я.

— Ах, ну да, что верно, то верно... В общем, завтра поутру я выезжаю. Быстрая поездка, только отряд рыцарей и оруженосцев, без лишних слуг и прочей свиты. Есть желание присоединиться?

Хм... Он меня на прочность испытать собирается, подсказала интуиция. Ну и ладно.

— Я смогу взять с собой пару своих оруженосцев?

Короля это слегка озадачило.

— Он у тебя только один, вообще-то. И то, на время твоей болезни ему было позволено отправиться к себе домой, обратно в столицу его никто не вызвал... А зачем тебе? Мои же будут.

Я пожал плечами:

— А этому моему оруженосцу, которого я забыл, сколько лет?

— Тридцать два. Очень достойный человек.

— Не сомневаюсь, только он намного старше меня. Из чего следует, что и состарится он быстрее меня, и тогда мне придется искать нового оруженосца. Потому я предпочел бы оруженосцев своего возраста, чтобы, если, конечно, все пойдет в жизни хорошо, иметь рядом одних и тех же проверенных людей. И, собственно, как раз поэтому я хочу взять с собой пару кандидатов.

— Ладно, бери.

Вечером я через Брианну сообщил Верниксам, что утром они во всеоружии должны быть у дворца.

* * *

Само путешествие оказалось не очень-то интересным, зато весьма обременительным, по крайней мере, для меня: весь день в седле при полном отсутствии навыка верховой езды — так еще пытка. Я в первые же сутки натер себе седлом все, что можно и что нельзя, но эти страдания, в общем-то, не шли ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось испытать в конце прошлой жизни, в той проклятой палате обреченных. Когда тебе светит солнышко, а не скорый трындец — жизнь выглядит в совершенно иных тонах, а что седло натирает — фигня.

Вся группа — едва ли тридцать человек, да еще десяток вьючных лошадей с припасами. Ночевали мы по возможности на постоялых дворах инкогнито, а бывало, что и на лесной поляне ставили две большие палатки. Собственно, условия ночевки — тоже основательное испытание для меня, уже привыкшего к перинам в собственных хоромах. Храп полутора десятка глоток или чуть поменьше — тот еще концерт, но и он не очень-то мешал мне заснуть после дня в седле.

Следующим пунктом шла еда. На привалах оруженосцы доставали из вьюков заранее приготовленные котелки с хорошо просоленной гороховой кашей и кольца копченой колбасы — вот и все меню. Впрочем, из всех моих бед эта наименьшая: кто помнит детдом, тому и каша с колбасой — пир. Тем более что хорошая домашняя колбаса в мире, где не слыхали про сою и мясозаменители — это с убогими дешевыми сосисками сравнивать вообще нельзя.

На третий день пути зарядили дожди, дороги размокли, наше продвижение замедлилось. Мост, по которому мы собирались пересечь реку и срезать путь, оказался очень ветхим и старым, не выдержав выросшего напора потока, он обрушился, так что солидный постоялый двор на той стороне оказался недостижимым, и нам пришлось переть вкруговую.

В довершение всех бед, этот самый круговой путь не был в наших планах, потому на ночевке мы слопали последние запасы каши и колбасы, а наутро двинулись в путь на пустой желудок. Зато дождь унялся — и то хорошо.

Дело уже шло сильно за полдень, когда мы достигли захудалого трактира на относительно малолюдном большаке, но и тут нас поджидал былинный облом.

Трактирщик с тысячей извинений сообщил нам, что жрать нечего, потому что к сильно возросшему числу путников он оказался не готов, а буквально за пару часов до нашего прибытия два крупных купеческих каравана выгребли остатки запасов провианта. Старший сын уехал по ближайшим селам скупать продовольствие у крестьян, но вернется только завтра. Так что осталась только перловка, причем даже без масла, лукошко грибов, набранное младшими детьми трактирщика в лесу, да несколько кур. Кур жена трактирщика сразу же зарезала, но пока ощиплет да зажарит с грибами — увы, знатных гостей потчевать нечем.

Рыцари основательно скисли от таких новостей.

— Так что ты там про перловку говорил? — спросил я.

В общем, я аки Суворов наворачивал кашу, да еще и подшучивал над рыцарями.

— А представьте, господа, что завтра война, — ухмылялся я, — вы так и поедете на нее не емши?

Рыцари отшучивались о моем зверском аппетите, а я уплетал за обе щеки и ухмылялся пуще прежнего. Все-таки, детдом — очень суровая школа жизни, но есть тут и свои плюсы: каша, от которой благородные рыцари воротят носы, для детдомовца не проблема.

Кроме меня, кашу ели только братья Верниксы да двое оруженосцев короля, тоже явно жизнью приученных не перебирать харчами. Тенсей и Рамсей, как я узнал, в детстве не бедствовали, но уже в отрочестве, когда отец их подсчитал, что в срок деньги на второй доспех не собрать, ввел режим жесткой экономии 'неделя через две', так что кашей без колбасы близнецов уже не удивить. Да и во время службы в городской страже они питались обычным солдатским меню, а оно тоже не фонтан.

На пятый день мы прибыли в первую крепость из запланированных, и там я вплотную познакомился с простым солдатским бытом.

Сама крепость — три вшивых башни, на каждой по два дульнозарядных орудия, да стены длиной двадцать метров. По сути, внутреннее пространство — треугольник с двадцатиметровыми сторонами. Каких-либо построек нет, только навесы для коней и сена. Казармы — внутри стен, равно как и хозяйственные помещения. Только кладовые под землей — и все. Готовка пищи — тоже под навесом.

Гарнизон — едва двести человек, хотя казармы могли вместить четыреста, да еще внутри можно расставить палаток на тысячу воинов, если потесниться. Зато укреплена крепость хорошо: ров с водой и кольями, наполняющийся из речки в сорока шагах, стены толстые и высокие.

Основная ценность крепости — ее местоположение. Перекресток двух оживленных большаков да мост через стремительную реку, причем крепость стоит аккурат напротив моста, а значит, пересекать его противник вынужден под продольным обстрелом ядрами и картечью. Причем, даже захватив мост с потерями и взяв крепость в осаду, враг не мог бы спокойно этим самым мостом пользоваться. А поскольку мост каменный — его, случись что, сжечь нельзя, как и разобрать — пушки не дадут. Потому при отступлении враг не смог бы мост уничтожить и оторваться от погони.

Однако дела в крепости обстояли не лучшим образом. Комендант — пожилой вояка в чине капитана — поведал нам, что граф Кайлакус, в чьем ведении крепость находится, не спешит тратить деньги на поддержание ее в хорошем боеспособном состоянии. Двести человек — это вдвое меньше того, сколько требуется, и в случае полномасштабного штурма армией в десять тысяч гарнизон не продержится и часа. В то время как четыреста человек — это полностью укомплектованные места у бойниц и на стенах, плюс небольшой резерв тоже очень нужен. А тысяча солдат способна держаться очень долго, поскольку малая протяженность стен просто не даст многочисленному врагу использовать свое превосходство... но ее нет, этой тысячи, как нет даже четырехсот. Два года назад граф вывел половину гарнизона, да так и не прислал обратно. Стены нуждаются в ремонте, пороха — отбить один-два штурма, да и то не очень жарких. В довершение всего — ротации солдат нет. Гарнизон уже два года живет в крепости безвылазно, не считая побывок дома, и солдаты, мягко говоря, потеряли хватку.

Все жалобы капитана король тщательно записал и несколько позднее заметил:

— С Кайлакусом надо хорошенько побеседовать...

— Отец, он тоже настолько заслуженный, что ему можно спустить с рук подрыв обороноспособности страны? — невинно поинтересовался я.

Король вздохнул:

— Он надежен. В том понимании, что не переметнется к врагу и не сбежит с поля боя. То, что он скуп и слишком много кладет в свои карманы, вместо того, чтобы тратить их на войско — обратная сторона медали. Увы, совершенных людей не бывает, и это даже хорошо в какой-то мере...

Я приподнял бровь:

— Хорошо?

— Угу. Любой король, у которого были бы совершенные вассалы, с легкостью завоевал бы полмира... и вторую половину — чуть поднапрягшись. И противостоять ему было бы вряд ли возможно.

— Может, просто перевести крепость на внешнее управление и дать коменданту право изымать из казны графа некую толику денег?

Король покачал головой.

— Не выйдет. С Пандером это было приемлемо, потому что он виновен и прекрасно это понимал. Кайлакус-то в чем виноват? В том, что неидеально правит в своем лене? Если начну заправлять там вместо него — ну, а для чего тогда нужен сам граф? И если этот процесс продолжать — на моих плечах будет управление каждым леном, и при этом я останусь без дворян. Назначать внешних управляющих, которые подчиняются только мне — а чем они будут отличаться от тех же нынешних вассалов, которые и так подчиняются лично мне? — при этих словах он улыбнулся.

— Отец, мне кажется, вы упускаете одну деталь. Нынешние феодалы не были назначены вами за свои способности. Они, в основной массе своей, получили титулы и владения в наследство. Всего лишь по праву первородства, безотносительно их способностей.

Король улыбнулся шире:

— Сын, а ты не усматриваешь тут никакого сходства... с собой, например? Напомню, что и королевская власть передается по тому же принципу.

— Ваша правда, отец. Но если я окажусь неспособным королем — я потеряю в лучшем случае корону, в худшем — страну. И править Талсидонией будет более способный, нежели я, хоть узурпатор, хоть король-захватчик.

— Тоже верно. Но вот тут в дело вступают дворяне. В истории полно случаев, когда законный наследник, не будучи талантливым правителем, оставался на троне усилиями своих дворян... если те сохраняли верность закону, присяге и сюзерену. Как думаешь, что хуже: некоторый упадок в крепостях или недовольство дворян своим королем? Наконец, есть одна принципиальная разница между наследственным вассалом и назначенным управленцем... Верность вассала во многом обусловлена его родословной и соответствующим воспитанием, а чем обусловлена верность управленца? Звонкой монетой — и все.

В целом, доводы у меня еще оставались, но я решил дискуссию прекратить. С одной стороны, он прав в том смысле, что дворяне — серьезная опора монарха. За примерами далеко ходить не надо: тут и английская династия, которая насчитывает сотни лет благодаря тому, что у королей и королев были дворяне, верные или не очень, и древнеримские императоры, которые правили единолично, без опоры на дворян, и в очень редких случаях передавали власть по наследству.

Мне поневоле припомнились последние часы Нерона. Интересно, каково ему было проснуться и обнаружить, что дворец пуст, не считая рабов? В итоге император, чья власть потерпела крах, отправился на поиски преторианца или любого человека, мастерски владеющего мечом, чтобы получить от него быструю смерть, но не нашел: его покинули все, включая охрану, и лишать себя жизни Нерону пришлось собственноручно.

Но с другой стороны — Талсидонии явно нужны реформы.

* * *

За три дня мы, двигаясь на восток, посетили несколько крепостей и замок. Замок, впрочем, был так себе — маленький, по сути — та же небольшая крепость, но с центральным зданием — цитаделью, играющим одновременно роли жилья и последнего опорного пункта. То есть, даже взяв стены и башни, враг еще не получил бы полный контроль над крепостью, ибо из узких окон-бойниц цитадели простреливались как сами стены и верхние площадки башен, так и внутреннее пространство.

Обитал в этом замке барон Форлонг, человек, по словам отца, неплохой, но 'средний во всем'. Правда, как я понял, это стоило бы понимать как 'средний из своих', поскольку его 'посредственность' прослеживалась в том числе в таких параметрах, как верность, добропорядочность, храбрость, ум и так далее. Если взять, положим, ту же храбрость — то есть люди очень храбрые, средне храбрые, и незначительно храбрые, но все это — 'выше нуля' на 'шкале храбрости'. А есть еще и люди ниже нуля — трусоватые, трусливые и совсем уж конченные и безнадежные трусы. Со всем остальным примерно то же самое.

И в целом по репликам отца я понял, что примерно угадал: Форлонг человек свой, относительно надежный и способный. Действительно, а иначе стал бы король давать баронство совсем уж никчемному вассалу?

Самого барона в крепости мы не застали: вот уже лет шесть он с семьей проживает в ближайшем городе, самом крупном в его баронстве. Однако, проводя инспекцию крепости и смотр гарнизона, я пришел к мысли, что Форлонг куда более компетентный военачальник и правитель, нежели Кайлакус.

Сама крепость содержалась в образцовом порядке, а ее гарнизон оказался полностью укомплектованным, хорошо вооруженным и дисциплинированным. Собственно, вопросы по дисциплине у нас отпали еще при въезде, когда на стене мы заметили часового, который стоял в карауле с топором, луком и стрелами, но совершенно голый. Как сказал комендант крепости, тут это мягкое наказание за ненадлежащий уход за доспехами.

— Ну а что, закономерно же: не чистишь доспех, значит, денечек постой на посту без него, — как бы оправдываясь, пояснил свое решение седоусый вояка.

— Интересно, а какое тут строгое наказание за это? — усмехнулся король.

Комендант в ответ развел руками.

— Не знаю, ваше величество, не придумал. Не было необходимости. Они, — кивнул он в сторону выстроившихся солдат, — очень не хотят, чтобы я придумал. Вот и не дают к тому повода.

Солдаты как таковые тоже произвели хорошее впечатление. По команде 'к оружию!' вся эта рать чрезвычайно слаженно, как на мой взгляд, пришла в движение и бросилась к стенам, интенданты почти синхронно открыли большие коробы у стен и принялись вынимать дополнительные колчаны со стрелами и болтами, с башен спустились корзины на веревках, куда сразу же загрузили ядра и отмеренные порции пороха.

— А что, на самих башнях этого добра нет? — спросил я.

— Есть, но только на первое время боя. Пушки, которые внутри башен — те с припасами. А на самом верху места мало. Я тут установил, что быстрей всего доставлять ядра и порох на вершину башни именно в корзине на лебедке с блоком, чем носить по ступенькам в узких переходах да по винтовой лестнице.

Словом, ни малейших претензий к коменданту у нас не возникло: вверенный ему объект в полном порядке, а гарнизон демонстрирует отличную выучку. Не последнюю роль сыграла и комплектация личным составом: все сержанты и капралы — с боевым опытом в обязательном порядке, да и среди рядовых тоже есть люди, побывавшие на настоящей войне. При этом остальные солдаты в большинстве своем имели дело с облавами на разбойников, то есть, тоже не зелень.

Само собой, что после отмены учебной тревоги гарнизон в таком же идеальном порядке, но уже без спешки спустился со стен, закрыл коробы и бочки с припасами и зачехлил пушки и прочие устройства. Как объяснил комендант, такое упражнение тут выполняется не только по приезду высоких гостей, а попросту через день.

— Вот же как странно получается, — заметил я во время ужина, — Кайлакус граф, а в его владениях такой бардак. А тут 'средний во всем' барон — и это лучшая крепость из всех, что я видел в этом путешествии. Придраться не к чему.

— А это весьма просто объясняется, — усмехнулся отец, прожевав мясо с бараньих ребрышек. — Барон Ферлонг в этой крепости жил долгое время и сюда же он мигом привезет свою семью, стоит где-то начаться войне или беспорядкам. Мы сейчас, по-твоему, где сидим? В личных покоях барона. Завтра поглядим еще одну его крепость — маленькую. Вот там, я уверен, все будет не так идеально. Впрочем, ты тоже во многом прав. Ферлонг как человек в целом и вправду лучше Кайлакуса в том смысле, что он средний во всем. У него нет выдающихся достоинств, но нет и выдающихся недостатков. У Кайлакуса же недостатки имеются. Однако бывают у людей такие достоинства, которые перекрывают любые его недостатки. Первый из Кайлакусов, дед нынешнего, был возвышен вначале до баронского достоинства еще моим дедом, твоим прадедом. Во время войны с Эруланом он во главе небольшого войска прикрыл тыл армии от обходного маневра, вел людей в бой лично, был трижды ранен, но выстоял до тех пор, пока основные силы не сокрушили эруланцев и не подоспели на помощь. Так род Кайлакусов стал графским. Отец Кайлакуса был правой рукой моего отца, поклялся ему отдать за него жизнь, если придется — и клятву сдержал. Погиб вместе с дедом, защищая его от наемных убийц, до последнего вздоха. Ту же клятву Кайлакус-третий принес и мне, и я на практике убедился, что он готов ее сдержать в любой момент. В битве на Вартуге он сражался в ста шагах слева от меня — в передних рядах. Тяжкая это была битва... При этом третий Кайлакус пошел точь-в-точь в своих отца и деда: все они грешили жадностью и стяжательством, но хоть закон не попирали так бессовестно, как Пандер. В общем, ты это помни, если так выйдет, что четвертый из Кайлакусов будет служить тебе: не бывает идеальных людей, недостатки есть у всех. Но некоторые достоинства оправдывают любые недостатки. Как человек Кайлакус может быть далеко не средоточие добродетелей, но как вассала мне не в чем его упрекнуть. Ну, разве что немножко придется пожурить да напомнить про крепости его и войско.

— Я это непременно учту, отец. А что Ферлонг?

— Ферлонг... Ферлонг на самом деле тоже далеко не худший из вассалов. И главное его достоинство — отсутствие серьезных недостатков. Он добросовестно относится к своему вассальному долгу, все такое, и вряд ли способен на предательство, но стоять до конца в безнадежной битве — не в его натуре. Ферлонгу чужды высокие помыслы, свой вассалитет он рассматривает как сделку. Получил от меня лен и честно за него служит, но вот жизнь свою на алтарь этого служения вряд ли положит.

— То есть, если совсем безнадежно дело повернется — сбежит.

Отец хмыкнул и взял из тарелки еще одно ребрышко:

— Таких добрая половина. И потому тех, которые останутся со мной до самого конца, я ценю вопреки любым их недостаткам.

В замке действительно все было на высшем уровне как раз потому, что замок — основное жилье барона, если не считать его городской дом, оттого так идеально все оказалось налажено. Помимо вояки-коменданта в замке имелся свой сенешаль, который как раз и заведовал тут всем-всем-всем, кроме гарнизона, именно благодаря его усилиям крепость оказалась так хорошо обустроена. Сенешаль следил практически за всем и моментально решал любые проблемы: нанимал каменщиков, плотников и прочих для ремонта стен, следил за сохранностью битком набитых припасами кладовых, организовывал ротацию гарнизона, выполнял все административные функции. Короче, он делал в крепости все и еще половину сверх того, по сути, являясь в ней главным в мирное время, благодаря чему комендант не отвлекался ни на что, не имеющее отношения к военному делу. Как итог — идеальная крепость, идеальный гарнизон.

Наш отдых тут тоже был хорошим: личные покои барона и его семьи были без излишеств, но вполне комфортные, для гостей вроде нас сенешаль даже имел припасенный запас хороших вин, слуг оказалось всего четверо, но отлично вышколенных.

В общем, отдохнул наш отряд хорошо и с комфортом. В свете того, что нам предстоял еще вполне себе неблизкий путь, это воспринималось мною как весьма важная деталь.

* * *

На следующий день мы добрались до той самой крепости поменьше, о которой говорил отец, и там все оказалось не так хорошо, но все равно почти образцово. Да, командир не такой опытный, гарнизон — не так хорошо выученный, и в целом все попроще во всех отношениях. Однако стены оказались в порядке, солдат достаточное число, оружия и припасов с запасом. В общем, все равно куда лучше, чем в крепости Кайлакуса.

Тут у нас тоже не возникло претензий к коменданту, отец даже обронил, что ожидал менее радостную картину. Сам комендант в ответ на вопрос, нет ли у него жалоб на что-либо, ответил отрицательно.

— Разве что однообразие кормежки, ваше величество, — сказал он, — потому как по ошибке нам завезли прорву гречневой крупы — а больше никакой другой. Но это только если очень сильно хотеть на что-то пожаловаться, потому как и я, и солдаты видали куда худшие условия службы.

Во время ужина стало понятно, что имел в виду комендант: все виды провианта в крепости — гречневая каша, которую готовят три раза в день, иногда с мучной подливкой. Правда, к этой каше полагается кусок копченой просоленной колбасы — тоже три раза в день. Еще имеется солонина в бочках на случай осады, но ее солдаты есть не хотят, потому как колбаса лучше. Ну и свежие овощи, а также сухари. Дважды в неделю варят овощную похлебку — поставщик зелени только дважды в неделю и приезжает.

В общем, я прекрасно понял, почему солдаты не жалуются: кормежка однообразная, но здоровая и вкусная, по меркам простого солдата. По крайней мере, даже рыцари, народ избалованный малость, спокойно уписывали и кашу, и колбасу, и слегка ворчали, что могло быть и хуже. Что же до меня, то я преспокойно трескал солдатскую жратву, закусывая свежим огурцом и луковицей, и продолжал над ними подшучивать, мол, ну теперь хоть воевать можно, ибо рыцари пожрамши, а не как в том трактире.

* * *

Еще через три дня мы достигли самой восточной провинции страны со странным названием Сайларан. Главный город провинции — с одноименным названием. Правит тут барон Олшеври, которого отец охарактеризовал как весьма надежного человека, добавив, что на таком ответственном месте он бы кого похуже не поставил бы нипочем. А почему барон — ну, потому что он сам 'безродный', простолюдин по рождению, возвышенный за личные заслуги, и к старости, может быть, даже графского титула удостоится. Ну или сын его, если будет не хуже отца, имеет все шансы.

Здесь я очень быстро заметил одну странность.

По всей Талсидонии, хоть в самой столице, хоть где-то на периферийном тракте, одна и та же манера приветствовать монархов. Человек снимал шапку, поднимая ее вверх, а затем по дуге опускал руку вниз до тех пор, пока шапка почти касалась земли, для этого приходилось поклониться в поясе незначительно. Некоторые при этом делали полшага назад левой ногой. Получался в итоге некий такой поклон, преисполненный собственного достоинства: вроде и короля поприветствовал, как положено, с поклоном и снятием шапки, и сам при этом не унизился. Просто и элегантно. Если же кто был без шапки — совершал то же самое движение, только пустой рукой, и кланялся точно так же.

Дворяне использовали строго то же самое приветствие, что и простолюдины, но их шляпы и береты зачастую с плюмажами и перьями, тогда шляпа опускалась к земле почти до касания перьями, и сам поклон получался несколько менее глубоким. Тоже правильно: все-таки они к королю по статусу ближе, чем простолюдины, стало быть, должны кланяться не так сильно.

К такому приветствию я давно привык, оно казалось мне абсолютно нормальным и естественным и не вызывало никакого отторжения. Потому в глаза сразу бросился тот факт, что многие люди в провинции Сайларан кланяются иначе, снимая шапку и прижимая ее к груди одной или двумя руками, и кланяясь низко, в пояс. И если в других местах человек, должным образом короля поприветствовав, надевал шапку обратно и дальше шел по своим делам, то здесь люди долго стояли в такой позе, не поднимая взор, пока наш отряд не проезжал далеко вперед.

Кланялись так не все: примерно половина местных использовала нормальный поклон. Также я быстро заметил, что некоторые люди одеваются примерно как в других провинциях, но большинство — чуть иначе. И низко кланяются именно они.

Как-то, оглянувшись, я заметил, что двое пешеходов — старик и молодой парень — поклонились нам таким манером, и когда парень слишком рано, по мнению старика, поднял голову, то получил назидательный подзатыльник.

Своими наблюдениями я поделился с отцом.

— Это сайлары, местный народ, — сказал он. — Нас, Валленделов, тут очень почитают, потому что твой дед принес им свободу. Ну как принес — отобрал эту землю у короля Каллагадры. Сорок лет назад ублюдок пошел на Талсидонию войной, но затем бежал обратно без оглядки, вот Сайларан и перешел под корону Валленделов. Но поскольку положение сайларов, да и вообще любого простолюда в Каллагадре сродни рабскому, то переход в талсидонское подданство они восприняли как освобождение. Да так оно и есть, ведь у нас народ вольный, а не крепостной, как там. Ну и подати стали тут как везде в Талсидонии — то есть, резко снизились. Уже два поколения сайларов выросли свободными талсидонцами, но старики все еще помнят, как им жилось под упырем из Каллагадры и какой стала жизнь после. Так что деда твоего тут и по сей день чтут как освободителя.

Город Сайларан показался мне непривычно одноэтажным и при этом довольно большим, если говорить о занимаемой площади. На весь город — ни одного двухэтажного дома, и даже сам барон обитал в одноэтажном особняке, который хоть и был вторым по размеру зданием в городе после храма, но все равно скромный одноэтажный.

Вторая странность — город каменный. Совершенно, абсолютно каменный: ни единой деревянной постройки и ни единой соломенной крыши. Вернее, странным был не выбор стройматериала, а контраст: когда мы подъезжали к городским укреплениям — видели вокруг эспланады деревянные дома и ни одного каменного, в то время как внутри города — полностью наоборот.

Барон Олшеври о нашем прибытии узнал с небольшим опережением, так что когда мы подъехали к его дому, он уже ждал во дворе перед домом и поклонился нам вроде как это принято в Талсидонии, но поскольку шапка его была без перьев или плюмажа — то вышел поклон низким.

Этот человек, лет так примерно пятидесяти, лицом сильно отличался от уже привычных мне талсидонцев, чем-то напоминая монгола. С одной стороны — черты лица европейские, но глаза довольно узкие, а кожа — смуглая и обветренная.

Этим странности не исчерпывались: барон Олшеври одет был очень скромно и непритязательно, по дворянским меркам, и к тому же в кольчуге и налокотниках, да с большим кинжалом у пояса.

— Видать, тут неспокойно, — заметил я вполголоса, — раз барон даже дома носит броню...

— Он так всю жизнь ходит, ваше высочество, — негромко сказал мне рыцарь по имени Альвинк, ехавший в паре шагов от меня. — Были времена и покруче, конечно, барона пытались убить вроде бы раза четыре, но последний раз убийц к нему подослали лет пятнадцать назад.

— Хм... Кто?

— Ну как кто — король Каллагадры. В смысле, предыдущий. Новый не стал мелочиться и это дело с местью бросил.

Мы начали спешиваться, к нам сразу поспешили слуги барона — но и они оказались странными. То есть, вроде бы и не слуги — потому как похожи они на воинов, никак не на лакеев, и все при оружии, числом четыре человека. Видимо, это вроде норвежских хускерлов — керлы, лично свободные простолюдины, присягнувшие своему тану и жившие вместе с ним, откуда и название — 'домашние керлы'. Что-то типа личной дружины.

Позднее моя догадка получила полное подтверждение, когда я заметил, что эти 'хускерлы', вроде как простолюдины, с бароном очень по-простому, накоротке, можно сказать: он им на 'ты' и они ему так же, почтительно и вежливо — но на 'ты'. То ли барон к народу очень близок, то ли нет тут обыкновения обращаться к одному человеку во множественном числе.

Собственно прислуги как таковой в доме барона не оказалось вовсе: все бароновы домочадцы — это его жена, миловидная и кроткая женщина лет тридцати с небольшим, его 'хускерлы', ну или как они тут называются, жены хускерлов и несколько несовершеннолетних подростков, девочек и мальчиков — их дети. Причем если среди них были и дети самого барона — то я не сумел понять, которые именно. Прислуживали нам жены хускерлов, руководила ими жена барона, ну и дети тоже, хотя у детей наблюдалось четкое разделение обязанностей: девочки помогали женщинам таскать на стол снедь, в то время как наши кони, доспехи, вьючные животные и прочее оказались на попечение мальчиков. Ну, довольно естественно, в общем.

В доме барона, как выяснилось, места немало, центральный зал — сродни пиршественному с длинным столом, напомнившим мне таковой в зале совещаний во дворце. За этим-то столом мы и разместились: барон уступил королю место во главе стола, а сам сел по правую руку, я — по левую, далее по обе стороны все наши рыцари, и в самом конце — 'хускерлы'. Видимо, они не совсем как хускерлы, а занимают несколько более высокое положение, типа рыцарей. В конце концов, титул барона дает ему право возводить в низшее дворянское достоинство путем посвящения в рыцари кого он считает нужным.

Сам дом изнутри — солидный, но без излишеств, по-спартански, так сказать. Пол — каменный, несколько шероховатый, вся мебель — простая деревянная, никаких изысков, но сработана отлично. Загнать занозу мне, видимо, не грозит — и хорошо. Еда на столе — простая и здоровая: хлеб, копченое мясо, нежные соленья, специфические соленые пирожки с капустой, грибами и чем-то еще. Ну и напитки — вино, мед и еще какой-то напиток, похожий на квас и оттого сразу мне понравившийся.

Барон сразу же извинился, что принимает высочайших гостей вот так, по простому: нагрянули мы между обедом и ужином, когда в доме из готовой снеди — только то, что на столе, а ужин достойный приготовить — дело не мгновенное. И вообще, он и подумать не мог, что когда-нибудь ему выпадет такая честь — самого короля принимать.

Отец барона успокоил, дескать, все понимаем, люди сами военные, привычные питаться по-походному, да и не в стряпне дело.

Я, конечно, не удержался и снова 'проехался' по рыцарям:

— Вы не переживайте, барон, угощение замечательное, и доказательством тому — все эти благородные воины. Видите, уминают, что за ушами трещит, а ведь они крайне привередливые господа, на самом деле. Эталон разборчивости в еде, я бы сказал. В начале пути, было дело, нагрянули мы, голодные, в трактир, а там одна только каша, даже без масла. Так вы не поверите — сидели они и дальше голодные, хотя каша была как каша, это я лично свидетельствую. Стало быть, раз трескают — значит, ваше угощение соответствует их изысканным вкусам.

Послышались смешки, разрядившие обстановку, затем отец плавно сместил разговор на тему того, что вообще слышно, в частности, из-за восточной границы.

— Ничего особенного, по правде говоря, — сказал Олшеври. — Ну, то бишь, то же самое, что и всегда. Я порой посылаю туда одного сметливого человека, купец он. То есть, он ездит как обычно, по торговым своим делам, но знает, что и где поразведать. Родом он из Кортании, так что лицом на талсидонца не похож, а на сайлара так тем более, и выряжается на кортанский манер, ну, значит, чтобы ему там спокойней было, а то нашего брата там не жалуют, сами знаете. В общем, месяца три назад он привез сведения, что в Каллагадре возле нашей границы войск стало как-то меньше. Он поспрашивал и узнал, что феодал тамошний куда-то отправил часть дружины своей. Но куда и зачем — непонятно. Будто бы на войну — но неизвестно, чтоб там где-то какая-то война была. Одило Толстый, конечно же, повоевать любитель, но если что-то затевает — то пока не против нас, судя по всему. Вторая новость — по словам все того же купца ближайшая к нам крепость, принадлежащая тому же феодалу, постепенно приходит в упадок. Ну, он это заметил еще года четыре назад — и сейчас ситуация не меняется. Однако Одило, разумеется, ничего не забыл и не простил. По-прежнему пытается сжить со свету меня, да и вас, при случае, попытается. Вот не далее как вчера его люди попытались меня отравить.

— Вот как? — нахмурился отец.

— Ага. И главное — какие хитрецы... Идею просто подослать убийц Одило оставил — теперь он куда хитрее действует. Буквально позавчера подносит мне одна горожанка пирог — ну, есть у нас обычай такой, что в определенных случаях положено, значит, поднести угощение тем или иным старейшинам — ну или вот мне, хоть я и не старейшина... Ну я-то сам никогда ничего не ем, что не в этом же доме было сготовлено, а все эти угощения собаке отдаю — отказываться неудобно... Есть у меня одна собака для этого, совсем бестолковая и бесполезная... была, точнее. Позавчера в обед пирог съела — сегодня к полудню в муках дух испустила... И вот что важно: не первый попавшийся приезжий из Каллагадры отравить меня собрался. Уже шесть лет как приехала пара — муж да жена, а еще с дитем совсем малым. Сбежали, говорят. Позвольте поселиться, говорят. Я позволил — порой и более подозрительных впускал. Жили тихо, законы уважали, трудолюбивые... Нажили домик не самый плохой да еще троих детей — вот уж от них-то я предательства в последнюю очередь ждал... Но про осторожность никогда не забываю. Не зря, как видно. Схватил, в темницу бросил — думаете, сознались? Клялись, что никакого яду, что пирог из всего самого лучшего пекли... Самое обидное — изюму-то в пирог не пожалели, а он у нас стоит недешево... Видать, чтоб вкус яда перебить... Словом, такие вот бывают убийцы. Даже о детях своих не подумали — с ними-то что будет? В общем, думал я вечером пытками вытащить из них правду да повесить, но тут вы пожаловать изволили...

— Это хорошо, барон, что вы не успели их попытать да казнить, — сказал я и буквально почувствовал, как в воздухе повисло концентрированное нездоровое напряжение.

Напряглись все. Отец — ясное дело, сразу же заподозрил, что одержимость моя вернулась. Рыцари, барон, 'хускерлы' — их всех совсем не порадовала мысль, что кронпринц охоч до пыток да казней, даже на лицах женщин и пары девочек я краем глаза заметил испуг.

— Ваше высочество желает за казнью наблюдать? — поинтересовался с непробиваемым покерфэйсом барон, словно спросил, не хочу ли я на охоту.

Я отхлебнул из кружки, выдержав драматическую паузу и убедившись, что нахожусь в центре внимания, и ответил риторическим вопросом:

— Хочет ли мое высочество понаблюдать за казнью двух ни в чем неповинных людей? Нет, конечно же, не хочет.

Снова повисла тишина, только теперь напряженность сменилась всеобщим удивлением. Отец ничего не спросил вслух, явно догадываясь, что сейчас я поясню свою точку зрения, а барон забарабанил пальцами по столу. Я, в общем-то, догадываюсь, в каком он оказался щекотливом положении: у него нет сомнений в своей правоте, но как бы деликатно убедить в этом принца, который, только-только услыхав про отравителей, ничтоже сумняшеся провозгласил их невиновными?

— Почему вы так считаете, ваше высочество? — сказал барон, наконец. — В пироге был яд, никакого сомнения.

— В пироге был изюм. Вы этого, конечно же, не знали, но для собак и виноград, и изюм — смертельный яд.

— Как такое может быть?!

— Этот вопрос стоило бы задать создателю: и собаки, и виноград — его рук дело. Но если не верите... что ж. Сколько весит ваша любимая собака?

— Мой волкодав? Да пуда четыре будет... А что?

Я быстро подсчитал в уме.

— А изюм в доме найдется? Готов держать пари, что если скормить вашему волкодаву изюмин двести — он скончается за два дня в таких же муках, как та несчастная собака. С рвотой и прочими не к обеду помянутыми проявлениями... У той собаки появились первые признаки в течение нескольких часов после пирога?

— Да, к вечеру...

— Ну вот. — Я взял с тарелки ломтик копченого мяса и пирожок и принялся работать челюстями с видом человека, который сказал более чем достаточно.

На лице барона промелькнула целая гамма чувств, он несколько секунд смотрел на свой бокал остановившимся взглядом, а затем тяжело вздохнул и встал.

— Прошу прощения, ваше величество, ваше высочество, мне надо... отлучиться.

Отец кивнул:

— Да уж.

Олшеври быстрым шагом двинулся вдоль стола к двери.

— Ключи, — коротко бросил он одному из 'хускерлов'.

Один из них с тяжелым вздохом достал связку ключей, отдал их барону и поплелся следом за ним с видом основательно набедокурившего человека.

Несколько минут за столом царила тишина: каждый, работая челюстями, осмысливал, надо думать, то неприятное положение, в котором оказался барон — и то преступление, которое он вполне мог бы совершить и даже не узнать, если б не я.

— Слушай, сын, а ты сам-то откуда это узнал? — спросил отец. — Ведь у тебя же никогда не было собаки.

Неудобный вопрос, потому что узнал я это еще в прошлой жизни. Ну ладно, выкрутиться — плевое дело.

Пожимаю плечами:

— Услыхал как-то беседу двух дворян, о том, как у одного собака от нечего делать дикий виноград обдирала, а потом издохла. А второй ему и ответил, что, значит, удивительного ничего нет, ибо собачка у его дочери от булки с изюмом померла.

Барон вернулся только через пятнадцать минут, на этот раз с видом человека, который избежал большой ошибки и от этого чувствует едва ли не физическое облегчение.

— Спасибо вам, ваше высочество, — сказал он мне, — если б не вы — я бы непростительный грех на душу принял...

— Рад был помочь, — ответил я и добавил: — вы впредь только половину собаке отдавайте. Если помрет — остальное скормите тому, кто принес, и тогда точно узнаете, был ли там яд. А ежели с собакой ничего не случится — вторую половину можно, скажем, бедным отдать.

— Да уж, как я сам-то не догадался...

— Да вы себя не корите, это очень редкий случай, чтобы человеку — нормальная пища, а животному — смерть, обычно если собака помирает — то еда с ядом. И вообще, люди собак изюмом-то не кормят, как правило, откуда вам было знать? К счастью, создатель дал людям язык, чтобы делиться своим опытом, и уши, чтобы усваивать чужой...

— Верно подмечено, — сказал отец. — А Одило Толстый, стало быть, ни при чем.

Мы устроились на отдых в доме барона — места хватило. Я узнал, что когда-то это была казарма, которую новоиспеченный барон превратил в собственное жилье — просто потому, что в ней ему было удобно разместить свою дружину. Этих дружинников-хускерлов у Олшеври, как выяснилось, добрая сотня, а если ударит в набат — триста человек соберет.

Я поначалу не впечатлился этим числом, но Альвинк разъяснил мне местные нюансы.

— Речь-то именно о дружине, ваше высочество, — вполголоса сказал он, когда мы сидели за все тем же столом после обеда, отец беседовал с бароном, а я, вполуха прислушиваясь к ним, вникал в местные реалии, — дружина — это не все войско, а лучшие и самые верные люди. Друзья. Вот эти четверо с бароном в бой ходили локоть к локтю — они самые надежные и уважаемые, за что им и честь такая, в бароновом доме жить. Те триста — это все сплошь люди, которые уже участвовали в боевых действиях. Проверенные. Многие уже оставили службу — им годков как барону или поменьше слегка, но если что — станут под флаг. А собственно просто войска тут тысячи три — вроде как не очень много, но зато кавалерия. Ну и есть еще стража, человек сто, и народное ополчение — но то не войско. Так, только на стенах стоять. Ну а вообще сайлары — народ очень смирный и к военному делу неохочий.

От Альвинка я узнал также и историю барона.

Сорок лет назад, когда Сайларан еще был под властью Одило Пятого, или, как его звали за глаза, Одило Жадного, Каллагадра попыталась продвинуть свои границы еще дальше вглубь Талсидонии, но война быстро приняла неприятный для агрессора характер. Мой дед выиграл одно сражение и заставил Одило Пятого отступить. Армия Каллагадры укрылась в Сайларане, король сбежал на всякий случай за подкреплением, а город оказался в осаде. Время и тогда играло против Талсидонии: одержать победу требовалось быстро, до того, как кортанский король узнает о войне и вторгнется с запада.

И в этот момент на сцене появился местный шахтер Бано Олше, коренной сайлар. Ну как на сцене — просто дед начал искать среди местных кого-то, кто мог бы чем-то помочь, и Олше, люто ненавидевший как Каллагадру, так и местного феодала, согласился помочь, с условием, что король возьмет его сына, Олшеври, в пажи, а затем в рыцари.

Темной ночью, когда подмога из Каллагадры уже была близко, два отборных отряда талсидонской кавалерии выдвинулись в степь, ведомые старым шахтером и его сыном. Оба, замечательно ориентирующиеся в ночной степи по звездам, провели кавалерию на исходные позиции по обе стороны вражеского лагеря. Во время предрассветной кавалерийской атаки войско Одило Пятого было разбито наголову и бежало в степь, не оказав сопротивления и так и не узнав, что атакующей кавалерии было в десять раз меньше, чем их. Король Одило, ясное дело, спасся, поскольку сбежал в числе первых, но безводная, сухая степь жестоко проредила ряды его солдат: многие, сбежав из лагеря без припасов, воды и в одном исподнем, в Каллагадру так и не вернулись. С тех пор человеческие кости в сайларанских степях стали уже не нередкой находкой, а обыденной.

После разгрома подмоги осажденная в Сайларане армия оказалась в незавидном положении. Ее командующий поначалу сдаваться не хотел, но моему деду подвезли, наконец, четыре здоровенные осадные мортиры. Горожане, оказавшись перед особенно безрадостной перспективой, ночью подожгли дом феодала, а его самого убили вместе с охраной и семьей, не пощадив никого. И, в общем-то, заслуженно: баронесса была той еще злобной ведьмой, а оба сынка пошли в папашу и позволяли себе такие выходки, по сравнению с которыми право первой ночи — к слову, явление в Талсидонии неизвестное — казалось невинной шалостью.

Правда, отчаянные горожане просчитались в том, что генерал, командующий войсками, находился не в доме барона и потому не погиб. В довершение всего пожар перекинулся с горящего особняка на остальной город, почти полностью деревянный. Сгорел целый квартал, в том числе склад продовольствия и казармы.

Осознав, что дело повернулось совсем уж безнадежно, командующий начал переговоры и выторговал себе право на свободный выход, с оружием и знаменами, в обмен на сдачу города. Мой дед, хоть и был хозяином положения, согласился на это, поскольку опасность удара со стороны Кортании требовала побыстрее закончить войну.

Так Сайларан стал провинцией Талсидонии.

Старый шахтер отказался от пожалованного ему баронского титула, сославшись на то, что человек он мирный и службу нести не умеет, даже если б возраст позволял, но поскольку пользовался уважением среди своих, то занял должность бургомистра и благополучно управлял городом еще пятнадцать лет. Ну а Олшеври, которому в тот момент было только двенадцать лет, дед забрал в столицу и отдал в ученики одному старому офицеру. Он обучился военному делу и с наступлением совершеннолетия, как это и было условлено, получил посвящение в рыцари. Вскоре Олшеври показал себя с хорошей стороны и в силу старости его отца стал бароном Сайларана, во многом не за личные заслуги, довольно скромные, а по той причине, что был сам из сайларов, хорошо знал места и понимал специфику местных. Ну и с учетом былых событий, естественно.

Это решение оказалось весьма удачным: новоиспеченный барон проявил хорошие качества как правитель провинции и лидер, а также, будучи сам из простого народа, пользовался уважением, которого трудно было бы добиться чужаку, и хорошо понимал людей. Собственно, своим послевоенным развитием Сайларан обязан во многом именно Олшеври.

Впоследствии Одило Жадный, прознав, кому он обязан своим поражением, неоднократно пытался отомстить, и убийцы, доставшие моего деда, вероятно, были подосланы им. А вот Бано Олше извести не свезло, хотя пытались старика убить несколько раз. Самого Олшеври — тоже, снова безуспешно. Ну а десять с чем-то лет назад Одило Жадный, наконец, отправился на Последний Суд и в Каллагадре воцарился его сын, тоже по имени Одило, и тоже жадный. Правда, Шестого за глаза прозвали Толстым — во-первых, потому, что он толстяк, в отличие от тощего отца, во-вторых, чтобы не путать с предыдущим королем. Хотя у жадности Одило Толстого, как выяснилось, нашелся ограничитель — толщина. Из-за чревоугодия у нового короля осталось меньше времени и сил на потакание жадности, и это, в общем-то, пошло на пользу всем. То есть, жить легче никому в Каллагадре не стало, но Одило Шестой хотя бы прекратил 'закручивание гаек'. То ли из-за лени, то ли просто дальше уже некуда.

Потом был ужин — не то чтоб пир горой, но достойный. Пряный суп, яичница, жареная дичь и необычная мясная похлебка, ну и салаты. Барон снова пытался извиняться, что живут тут так скромно, но его быстро успокоили: все понимаем. Что в Сайларане с провиантом туго — ну а как иначе, если вокруг то ли дичайшая степь, то ли не очень ужасная пустыня — и ежу было бы ясно, если б эти самые ежи тут водились.

— Слушайте, барон, — спросил я, прожевав кусок омлета с беконом, — мне вот любопытно стало, как вообще в такой местности можно выживать, да еще и город построить, если почва вокруг — песок, камни, камни в песке и песок на камнях? Ни хрена же не вырастить!

Олшеври пожал плечами:

— Ну человек такое создание, везде приспосабливается. Сайлары издавна тут промышляли шахтерством да горняцтвом, значит, ну, добычей руды и выплавкой металлов. Практически все, кроме провианта и тканей, можно произвести на месте. Продавая металл, в том числе сайларскую оружейную сталь, и изделия из оных, купцам, сайлары зарабатывают деньги на покупку еды и одежды у тех же купцов, а чаще просто выменивают нужное. Кроме того, степь, как ни крути, родина наша, кое-как подкормиться позволяет. Рек мало, но рыба в них есть, в степи много растений, которыми питаются мелкие зверьки да птица. Кролика или там дрофу добыть можно. Еще тем, что произрастает в степи, кормят свиней и лошадей, точнее, пускают самих пастись. Свиньи наши получаются не жирные, зато мясо хорошее. Волков нет, лишь изредка забредают, так что скот беречь только от воров надобно да молодняк — от орлов. Жить можно, в общем. И раньше ведь жили, когда жадный упырь тут правил, а теперь оно куда как полегче. И в последнее время начали осваивать орошение понемногу. Сии салаты, ваше высочество, выросли у нас на ферме, а до того свежая зелень тут была за такой же деликатес, как и крупы.

— Слыхали, господа рыцари? — засмеялся я. — Оказывается, та самая каша, от которой вы, было дело, нос воротили, тут почитается за деликатес!

Оруженосец отца, крепкий вояка по имени Гантц, поднял взгляд к потолку и воздел руки в благодарственном жесте:

— О создатель, благодарю тебя за то, что миновала меня трудная доля сия — считать перловку деликатесом!

Все захохотали.

В целом, ужин удался. Не королевский пир, конечно, но оно и понятно: суровая земля, суровые люди — суровый и пир. И потому особенно резким контрастом с этой суровостью выделялись местные женщины. Я быстро заприметил среди подносивших блюда женщин девочку, которая бросалась в глаза необычной, нежной красотой и хрупкостью. Присмотревшись, я определил, что она — чистокровная сайларка, потому что все ее черты лица были типичными для других сайларских женщин. И те, другие, тоже весьма недурственны, что неудивительно: у самых уважаемых дружинников, ближайших сподвижников барона, наверняка далеко не самые последние жены. Но вот этой девочке достался полный набор лучших черт лица, что-то вроде ситуации, когда из десяти бросков монетки десять раз выпадает орел. Повезло крепко.

Поневоле я начал на нее засматриваться: так уж вышло, что из всех материальных тел в поле моего зрения самым радующим глаз оказалась именно она. Затем мы случайно встретились глазами, она сразу же свои опустила и покраснела. Ну да, чего это я пялюсь и смущаю девочку.

Но вскоре я заметил, что и она украдкой бросает на меня взгляды. И это тоже неудивительно: все девушки ждут принца, так они устроены. Ну и тут внезапно я появляюсь.

Некоторое время я обмозговывал, как бы мне с ней поближе познакомиться и где-нибудь уединиться, но в итоге отказался от этой затеи: она лишь на пару лет моложе Брианны, но все же совсем-совсем юна, почти ребенок. То есть, я уверен, что моя затея удалась бы, но... дальше-то что с ней делать? Поматросить и бросить — совесть не позволяет, в средневековье потеря девственности — беда, а внебрачная беременность — вообще катастрофа. Жениться? Могут быть проблемы, потому что короли, как поется в одной песне, могут все, кроме как жениться по любви. И потом, а как же тогда Брианна? Я бы, конечно, не отказался забрать эту прелесть во дворец на пару к Брианне, но как к этому отнесутся другие люди?

Я внезапно понял одну вещь: я не знаю ничего о личной жизни отца. После того, как умерла королева Эдарна, мать Грейгора, король не стал жениться снова. У него наверняка имеется любовница — но я без понятия, кто она. Я даже не знаю, фрейлина это, как моя Брианна, или какая-то неизвестная мне дворянка. Более того, я ничего не знаю также и о личной жизни брата, хотя и у него любовница есть, скорей всего. Видимо, тут принято свою личную жизнь держать в секрете, и если принц просто возьмет и увезет в столицу новую наложницу — это может выглядеть неприлично или еще как-то нехорошо. Наконец, я даже без понятия, чья это дочь и как ее отец отнесется к тому, что девочка станет моей наложницей. Тут ведь даже не Талсидония, если вдуматься, совсем другие обычаи.

В общем, ладно, не вариант, мое развлечение на одну ночь может стоить ей сломанной жизни. Да и то, будь здесь Брианна — я бы вряд ли смотрел на других женщин. Перетерплю, поход так поход. Тем радостней будет встреча с Брианной.

* * *

Ужин плавно перетек в застолье с напитками, нехитрыми десертами и беседами. Присутствующие за столом слегка поменяли дислокацию в зависимости от того, кому какая компания интереснее. Несколько человек, включая Гантца и Райбуса — фактического командира нашем эскадроном сопровождения — сместились ближе к голове стола и приняли участие в беседе короля и барона о планах обороны провинции. Некоторые рыцари сбились в тесную кучку вместе с дружинниками и говорили о чем-то своем, преимущественно об охоте, кое-кто остался где сидел, уделяя основное внимание закускам. Ну а я кружкой ароматного напитка, очень отдаленно напоминающего фруктовый квас, но с пикантной горчинкой, пересел к Альвинку.

— Гляжу, сэр Альвинк, ты большой знаток по части Сайларана?

— Есть немного, ваше высочество. В молодости, когда я еще служил в тяжелой кавалерии, частенько тут бывал, и одно время, неспокойное очень, мы тут и вовсе несли гарнизонную службу на регулярной основе. Так что тут, в городе, я не то чтоб как дома, но многих знаю. Если выдастся свободное время — пойду наведаюсь к старым приятелям... А еще так уж вышло, что один из моих славных предков написал исторический труд в том числе и про сайларов и Сайларан, ну а я не знать наследие своего рода просто не могу.

Я сразу оживился: возможность разузнать кое-что об истории этого мира это почти как читать историческое фэнтэзи, ну а фэнтэзи — наше все.

— Так твой предок был историком-летописцем?

Альвинка этот вопрос очень потешил:

— У меня в роду, ваше высочество, за последние шестьсот лет было четверо известных летописцев. То есть, я имею в виду только тех, которые оставили после себя огромное наследие. Первым был Вальрик из Вельвы, который считается основателем династии. Купцом он побывал во многих местах, в том числе очень дальних, и так уж вышло, что он часто становился свидетелем многих важных и драматических событий. Шестьсот лет назад Вальрик из Вельвы оказался самым плодовитым летописцем, причем его труды неизменно описывают либо то, что он видел воочию сам, либо то, что он выспросил у очевидцев. Как историк, он частенько грешил предвзятостью и пристрастностью, но его труды довольно точно и скрупулезно описывают события, при этом он никогда не переписывал работы прежних летописцев и не претендовал на лавры 'отца истории'. По сути, его книги — на самом деле путевые дневники, а посему исключительно полезны в деле понимания ушедших событий. После него был внук его — Панчио Вальрик, который, унаследовав богатство, нажитое дедом и отцом, стал уже не купцом-летописцем, а настоящим историком. Ездил он по-прежнему со своими торговыми караванами, но купечеством занимался мало, его записи освещают не только исторические события, но и вообще описание мест, где он бывал, народов, обычаев. В частности, если вы захотите узнать, что происходило в Сайларане пятьсот лет назад и откуда взялись сами сайлары — вам придется читать труды Панчио, ибо он единственный, кто описал эти места в то время.

Я отхлебнул из кружки и спросил:

— Вальрик и Панчио — это что, староталсидонские имена? Я таких не слышал.

— Нет, — покачал головой Альвинк, — Вельва — это в Эрулане, все мои предки вплоть до правнука Панчио, Тарлинка да Вальрика — эруланцы. А вот сам Тарлинк — уже наполовину кортанец, потому что его отец во время 'чумных лет' сбежал из Эрулана и обосновался в Кортании, где и женился на кортанке. Тарлинк — можно сказать, самый знаменитый из всех историков, не только из Вальриков, а вообще. Он не просто писал то, что видел там, куда его носила жизнь — он сам ездил по всему свету, чтобы описать неописанное до него. Воистину столп исторической науки. 'История народов' — его известнейшее произведение. Хотите узнать быт и обычаи криффов? К вашим услугам труд Тарлинка да Вальрика, единственного человека, кто жил среди криффов дольше двух лет и оставил подробные записи. В Мрачных горах, куда вообще мало кто из людей заходил хотя бы на денек, он тоже бывал и описал горных криффов и их страну. Наконец, он единственный человек в мире, благодаря которому нам известна история альвов, начиная с самых глубин веков, когда еще не было людей. Просто потому, что никого до него и никого после него альвы не допустили к своим собственным летописям.

— Ого! — присвистнул я. — Если альвы такие скрытные... как ему это удалось? Он что, знал письменность альвов? Я слыхал, там настолько сложно все, что человеку за короткую нашу жизнь выучить невозможно.

Сэр Альвинк тоже хлебнул из своего бокала и ответил:

— Да нет, конечно, не знал. Но если кому-то удается получить право на вход в поселения альвов и доступ к их библиотекам — вопрос языка становится мелким и ничего не значащим. Тексты альвов ему читал тот же самый альв, который помог получить доступ в библиотеку. Но на самом деле там все куда проще оказалось, чем кажется... Альвы — народ гордый, высокомерный и заносчивый, и чего они очень не любят — так это быть в долгу, особенно перед человеком. Ну, вы и сами слыхали детские сказки про людей, которые помогли альву и за это получали награду, иногда к добру, иногда не очень... Мотив не особенно-то и сказочный, на самом деле. Какой-то альв, притом не из последних, оказался перед моим предком в большом долгу — а Тарлинк да Вальрик пожелал в качестве благодарности доступ к летописям длинноухих, вот и все.

Я прожевал кусок пирожка и заметил:

— Звучит довольно просто. А изначально по вашим словам, дескать, первый и последний, кого альвы пустили к свою библиотеку, мне показалось, что это в принципе невыполнимая задача — к их летописям добраться.

Рыцарь ухмыльнулся:

— Да, если в корень глядеть, то ничего невозможного — просто оказать альву ценную услугу. Такое порой и на самом деле случается, а не только лишь в сказках. Вот только славный предок мой оказался единственным человеком на свете, кто попросил у альва не богатства, исцеления, могущества или тайных запретных знаний, а доступ к их истории.

— Хм... Интересно, что это была за услуга такая.

— Всем интересно, но Тарлинк эту тайну забрал с собой в могилу. Возможно, такое было условие. А на вопросы отвечал, дескать, надо уметь заводить друзей... Отчасти, в этом тоже доля правды есть, потому что в крепости криффов попасть тоже та еще задачка, а он, судя по всему, в во многие вхож был и имел право беспрепятственного прохода в любую точку их степей. До Тарлинка существование Небесного озера считалось выдумкой, а он его не только нашел, описал и нарисовал, но еще и был отпущен оттуда по-хорошему, вместе со своими спутниками... Но то криффы. А вот чтоб альв человека другом назвал — такого наша история никогда не знала.

Я допил квас и налил себе из кувшина еще.

— А что там насчет истории до появления людей? Летописи альвов проливают свет на вопрос о том, откуда и когда люди взялись?

— Напрямую — нет. Альвы писали свою историю, до нас им никогда дела не было. Люди у них упоминаются только в тех случаях, когда они имели с альвами какие-то дела. Ну там, пришел посол из человеческого королевства — это у них записано. Была война с людьми — записано, с подробностями, где, когда, какой город альвы сожгли или какое войско разбили. А что у них под боком Кортания и Талсидония который год воюют — бьюсь об заклад, в нынешние их анналы этот малозначимый факт никто не записал. Нет им дела. Есть лишь косвенные упоминания, что шесть тысяч лет назад или около того увидели разведчики новое племя, дотоле невиданное, и узнали, что те на плотах пришли по воде. При этом не указано, то ли через Западный океан из Дагаллона они прибыли, то ли через наше море со стороны Хеспереса, то ли с севера, из Сильбинда. И само это племя совсем не описано. А первое упоминание собственно людей датировано более чем тысячей лет спустя, и уже тогда у людей было какое-никакое государство. Вот и все. Ходят древние байки о великой рукописи, которую альвам дал, якобы, кто-то богоравный, в которой написано все, что было и будет, но Тарлинку, разумеется, не удалось ничего о ней узнать. Альвы сами о ней никогда не слыхали, а если слыхали, то не скажут.

— Занятно, — сказал я. — А Тарлинк да Вальрик, судя по приставке графской, графом стал или как?

— Да, все верно. За свои заслуги перед Кортанией и за его предков вклад в историю он был в Кортании пожалован наследственным титулом графа. Так что и я — тоже да Вальрик.

— Хм. Ни разу не слышал, сэр Альвинк, чтобы к тебе так обращались.

— А я об этом на каждом углу не кричу. Сам-то я талсидонец в четвертом поколении, объявлять о том, что я кортанский граф, во всеуслышание — ну такая себе затея, с учетом политической обстановки. На самом деле, наследственный граф — не то же самое, что граф владетельный, это только титул, свидетельствующий о знатном происхождении, и ровным счетом ничего не дающий, просто я считаюсь аристократом и в той же Кортании могу обращаться в дворянский суд благородных, сочетаться браком с дворянкой и так далее. Ну и везде, где кортанские титулы признают. В общем, ничего особенного, так что я и тут, в Талсидонии, начинал со службы в кавалерии. Товарищи знали, что я благородного происхождения, но думали, что младший сын чей-то, в таком духе.

— А что за заслуги такие были?

— Да все те же. Исторические труды. Тарлинк в самой молодости, еще до того, как пустился в путешествия, жил в Кортании, стал свидетелем 'Лихих времен' и детально все это описал. И смуты, и войны за престол, и кто с кем воевал, кто на чьей стороне, кто кого убил, кто кого сместил, к кому переходил трон и все такое. Сорок лет спустя Тарлинк Вальрик вернулся на родину из странствий, будучи уже не просто потомком пары знаменитых историков, но и лично знаменитым, столпом истории, и узнал, что его детальное описание всех перипетий стало единственным сохранившимся серьезным источником, написанным современником, который к тому же принимал участие в некоторых событиях. При этом правящая династия, победившая в той войне всех против всех, именно с помощью труда Тарлинка доказывает свое право на корону. Ну, сами понимаете, ваше высочество, когда за трон дерутся братья родные — там очень сложно разобраться, кто прав. На основании записей Тарлинка было проведено целое расследование, которое постановило, что именно победивший принц был законным наследником, поскольку люди, находившиеся выше по списку наследования, совершали во время войны те или иные проступки и преступления, которые якобы лишали их права на престол. Самое интересное — что Тарлинк во время войны был одно время на стороне, враждебной к победителю.

— Это позволило занявшему престол объявить труд Тарлинка да Вальрика абсолютно истинным и объективным, — усмехнулся я, — и тем самым обосновать свое право на престол, истолковав летопись в выгодном для себя ключе, да?

— Строго говоря, там не понадобилось что-то подтасовывать, поскольку во время войны многие участники совершали противозаконные и просто гнусные деяния. Тарлинк не ставил себе цель кого-то оправдать и кого-то очернить, он описывал то, что видел и слышал. Нынешняя династия действительно имела законные права на престол, а те, которые имели больше прав, просто погибли. Мой предок получил наследуемый титул графа, пожизненное содержание из казны и все такое, и смог опубликовать множество своих записей. Ну и стал еще известнее.

За окном уже потемнело, и вскоре хозяйки сообразили нам ночлег. Дом барона оказался достаточно большим, чтобы вместить лишних тридцать человек — казарма, как ни крути. В тесноте, да не в обиде, как говорится, да и в доме — это не в палатке.

Одна из младших жен — в том смысле, что жена не барона, а одного из его дружинников — провела меня в приготовленную для меня комнату, маленькую, скромную, но вполне уютную. Я занес туда свои пожитки, в том числе походный доспех, до того просто сложенный у стены, потом пошел в умывальню — внутреннюю комнату, приспособленную под водно-гигиенические процедуры — и умылся, зачерпывая воду из кадки ковшиком.

Поскольку в главном зале на столе все еще находилось немало вкусняшек, я снова там задержался, и тут выяснилось, что королю постелили в самой большой гостевой комнате, вместе с ближайшими его соратниками и оруженосцами. Поскольку каждый гость был сопровожден к приготовленной для него постели, отец сразу обнаружил, что мне приготовили постель отдельно.

— Похоже, путаница вышла, — заметил он по этому поводу, обращаясь к Райбусу, — надо произвести небольшие перестановки...

— Не надо делать перестановок, ваше величество, — сказал негромко Альвинк, к тому времени пересевший ближе к королю. — Тут все сделано в точности по местным обычаям, гостям стелют в комнатах по рангу их, как бы. Королю — комнату самую большую да богатую, ну, на здешние мерки богатства, и такую, чтобы дружина ближайшая уместилась, ну, заведено так, что дружина вместе с господином. Принцу, стало быть, поменьше комната... Что-то менять — нехорошо. Я сам стану на часах у комнаты его высочества, еще один часовой в коридоре, к тому же дружина барона тоже будет всю ночь на часах, и вокруг дома уже стоит стража кольцом, я только что проверял.

— Хм... ну ладно, пусть будет так.

Мы еще поболтали о том о сем, и я узнал, что утром отец с бароном поедет дальше в степь, осмотреть место, где давно уже лелеет мечту поставить крепость. Ну и я тоже сказал, что поеду.

Затем мы пожелали друг другу спокойной ночи, король пошел к себе, а я еще задержался у кувшина с местным напитком, дом-то хоть и каменный, но и ночью в нем не так чтоб очень прохладно.

Тут сэр Альвинк наклонился мне и тихо, по-заговорщицки сказал:

— Ночью, ваше высочество, ждите гостью.

— Какую еще гостью? — насторожился я.

— Ну это вам виднее. Возможно, вы положили глаз на какую-то из девушек.

— С чего ты взял? — удивился я, частично просто притворяясь, частично действительно удивившись.

— Вам умышленно постелили в отдельной комнате. Такое случается, если гость дает к тому... определенный повод.

— Здесь что, обычай такой — стоит гостю взглянуть на какую-то из дочерей хозяев, как ему подкладывают ее в постель?!

Сэр Альвинк покачал головой и отхлебнул из кружки тот же самый, судя по запаху, напиток.

— Нет, ваше высочество, ничего подобного сайлары не приемлют. Если к вам придет девушка — то это случится только по ее желанию и согласию ее матери, возможно. Отец девушки может об этом знать заранее, а может и не знать.

— Да уж, обычаи тут... необычные, прямо скажем. А что, внебрачные связи, утрата девственности до замужества или, что еще хуже, внебрачный ребенок тут допускаются?

— Ни в коем случае, ваше высочество. Но есть тут один древний обычай. Запрет на внебрачную связь действует только при условии, что мужчина — тоже местный. Сайлар. А ночь с гостем-чужестранцем... скажем так, считается, что ее не было.

Я хмыкнул:

— А если ребенок появится — с ним как? Тут уже не получится сделать вид, что его нет.

— Слово 'если' тут неуместно. Смысл обычая как раз в ребенке, зачатом от чужака. Я объясню вам одну вещь, ваше высочество. Мой предок, Вальрик из Вельвы, оказался в этом краю шестьсот лет назад, когда проверял сведения о коротком, но более опасном торговом пути в Каллагадру через южную степь, а не через северные болота. Он пришел к выводу, что это возможно и в ряде случаев выгодно, если двигаться от колодца к колодцу. Вальрик даже составил карту колодцев и упомянул, что обитатели степи, 'залары' — дружелюбный народ, понимающий южный талсидонский диалект. Залары — ну то бишь, сайлары — умеют добывать воду и всегда хранят ее запас, который у них легко выменять или купить, а также копают те самые колодцы и всегда знают их расположение. Вальрик написал также, что сайлары селятся по всей степи малыми группами, состоящими из одной крупной семьи или пары небольших, но вообще их очень мало. Лет восемьдесят спустя здесь побывал Панчио Вальрик, который поторговал с сайларами и впервые детально описал их самих и обычаи. В частности, он упомянул, что сайларов очень мало — возможно, около тысячи, но скорее меньше, чем больше, и что у них имеются кое-какие непривычные обычаи. Например, всякий сайлар всегда имеет — ну или пытается заиметь — столько коней, сколько человек в его семье, за исключением малых детей, и всегда держит дома запас еды и воды, причем все это упаковано в котомки по числу людей в семье. Наконец, сайлары отказываются селиться вместе большими группами, а если где-то работа в шахте или на промысле требует большого числа работников — женщины и дети из того места, где находится шахта, едут гостить к тем соседям, откуда приезжают работать мужчины. Более того, они вообще очень редко собираются в одном месте в большом числе.

— Странные обычаи...

— На первый взгляд, ваше величество.

— А обычай с, хм, ночными гостьями?

— Именно его Панчио Вальрик не описал, хотя упомянул, что есть и другие обычаи, не менее странные. Судя по всему, он узнал об этом обычае по собственному опыту, но, как человек, которому приписывается едва ли не сказочная порядочность, умолчал в своей книге, так как прекрасно понимал и то, откуда этот обычай взялся, и то, что другие не поймут... Видите ли, ваше высочество, сайларов на тот момент было менее тысячи, и жили они очень обособленно, в безлюдной степи, редко посещаемой. Обычай, который мы обсуждаем, родился из острой необходимости в притоке свежей крови, в противном случае этот народ ожидало неизбежное вырождение.

Я чуть задумался. Объяснение очень правдоподобное, да к тому же моя память подсказала мне земной аналог: пирахан.

Племя пирахан привлекло интерес науки прежде всего тем, что в их языке в принципе отсутствует рекурсия и нет возможности говорить о чем-либо, что не происходит здесь и сейчас. По этой причине миссионерам за полвека не удалось обратить пирахан в христианство, так как им непонятна апелляция к их будущей судьбе, а также к личности Христа, с которым миссионеры лично не общались. Вторая особенность пирахан заключается в отсутствии числительных. У пирахан есть три слова, которые обозначают 'мало', 'больше' и 'много', при этом 'мало мужчин, много женщин' может означать как одного мужчину и две женщины, так и сто мужчин и двести женщин.

Но вспомнил я о них совсем по другому поводу. При том, что пирахан на момент две тысячи десятого года было чуть больше четырехсот человек, у них отсутствовали какие-либо признаки вырождения. Причина же заключалась, видимо, в том, что у пирахан, несмотря на эндогамный брак, нет запрета на секс с чужаками, более того, при торговле с соседними племенами в качестве платы часто используется секс с местными женщинами.

— Понятно, — сказал я вслух.

— Еще кое-что, ваше высочество. В связи с этим есть определенные правила приличия, скажем так. Во-первых, нельзя задавать девушке никаких вопросов, особенно спрашивать ее имя. Как и говорить свое.

— Почему? — я едва не поперхнулся квасом.

— Потому что люди, знающие друг друга по имени — уже не чужие друг другу. Поймите, сайлары на самом деле отнюдь не распущенный морально народ, тут очень чтут женскую чистоту, но тяжелая история наложила свой отпечаток. Добрачные связи не разрешены и всячески порицаются, просто в случае с гостем-инородцем считается, что ничего не было. Девушка приходит тайно и тайно уходит, она не знает имени гостя, гость не знает ее имени. Они расстанутся и больше никогда не встретятся, скорей всего. Все, кто знали — унесут знание с собой в могилу. И все, будто ничего не было. Так надо, чтобы честь девушки не страдала.

— А ребенок?

— Ребенка отдают на усыновление в младенческом возрасте, причем не кому попало. Настоящая мать и оба приемных родителя, а также 'матрона' — женщина, которая организовывает это — дают клятву на алтаре унести тайну в могилу — и почти всегда так и делают.

— Слушай, сэр Альвинк, а это... отказаться нельзя? Я не хочу оставить своего возможного ребенка неродным родителям.

Он покачал головой:

— У сайлар нет неродных родителей, как нет и чужих детей. Усыновляют таких детей пары, имеющие мало собственных. А у сайларов иметь мало детей — неприлично, особенно учитывая тяжелые условия жизни, высокую смертность, короткую жизнь и прошлую историю. Кстати, вот эти дружинники и барон — это, на самом деле, 'большая семья'. Жена у каждого своя — но дети общие. То есть, все знают, кто чей ребенок, но отношение ко всем как к своим. Показательно, что маленькие сайлары в таких больших семьях до семи-восьми лет обычно не знают, которая мама 'настоящая'. Это в старшем возрасте у них появляется понимание, что мама может быть только одна. А насчет отказаться... Отказаться вы можете, под благовидным предлогом, например, усталость, рана, болезнь, обет верности собственной жене, обет целомудрия и так далее, но... для этого вы должны сейчас объяснить это жене барона. Не стоит так делать. Понимаете, ночь с местной девушкой — не часть местного гостеприимства. Это ваша плата за него. Гостеприимство сайларов дорогого стоит, потому что все, что вы съели и выпили, достается им здесь, в этой степи, труднее, чем людям в других местах. К тому же, вы дали повод, если засматривались на кого-нибудь, будет странно в итоге отказываться... И потом, родителям девушки будет неприятно, если вы сочтете их дочь недостаточно хорошей для себя. Как и самой девушке.

Я вздохнул.

— Но меня все равно не покидает чувство безответственности по отношению к своему возможному потомку.

— Но вы, ваше высочество, дадите ему жизнь. В противном же случае его и вовсе не будет.

Мне сразу же вспомнился мой охранник-полукрифф, помянувший своего неизвестного отца с благодарностью.

— Ты прав.

— Угу. Итак, первое правило — ни о чем не спрашивать. Второе правило — не упоминать о том, что случилось ночью. Третье правило — вы не должны впоследствии каким-либо образом оказывать ей любые знаки внимания и вести себя так, как будто вы ранее встречались. Неважно, завтра утром или много лет спустя, когда вы снова окажетесь в Сайларане — вы никогда ее не знали, между вами ничего не было. Она к вам не приходила.

Я вздохнул:

— М-да... и все только потому, что я пару раз взглянул ненароком на самую симпатичную девочку в этом доме?

Альвинк усмехнулся:

— Так ли уж ненароком?

Блин, а он мысли мои не читает, часом? Да уж, когда ты всерьез раздумываешь некоторое время, как бы затащить девушку на сеновал или в тому подобное место — как-то малодушно давать задний ход. Вот только...

— Знаешь, сэр Альвинк, не покидает меня ощущение, что это как-то неправильно.

Он приподнял бровь:

— Почему вы так думаете, ваше высочество?

— Не знаю. Она почти ребенок.

— Сайларки выглядят моложе своего возраста. Как думаете, сколько жене барона?

— Хм... Тридцать пять?

— За сорок, на самом деле. Ваше высочество, посмотрите вот с какой стороны. У местных девушек есть традиционное право провести ночь с любым мужчиной из чужестранцев, по их выбору, если они этого хотят. Как правило, это случается только один раз в жизни, потому что после родов она уже будет в возрасте, когда тут принято выходить замуж. То есть, на замужних женщин традиция тоже распространяется, но им нужно получить согласие мужа... Девушка решила подарить эту ночь вам — просто потому, что вы ей понравились. В выигрыше остаются все. Ребенок получает жизнь, вы — согретую постельку, сайлары — свежую кровь. Чтоб вы понимали — их все еще мало. Возможно, тысяч десять, и тут, в городе, живет, может быть, тысяч пять, остальные — это приезжие. Остальные живут так, как завещали им предки — в труднодоступной степи, вдалеке друг от друга. Они еще не оправились от катастрофы в своем прошлом. Традиция ночных посещений — все еще жизненная необходимость, а не прихоть... Но, если вы решительно против — я просто не покину пост у вашей комнаты, и она не сможет тайно войти.

У меня возникло стойкое ощущение, что Альвинк по какой-то причине очень тепло относится к сайларам. Он меня буквально убеждает, чтоб не сказать — уговаривает. Интересно, что им движет? Забота верного вассала о том, чтобы кронпринц не остался ночью без приятного времяпровождения? Или тут что-то иное?

— Да нет, не будем нарушать традицию... Хотя, право слово, следует подсказать сайларам обычай обмена невестами, как в остальной цивилизованной Талсидонии...

Альвинк покачал головой:

— Только не сайлары. У них рабовладение и торговля людьми — второй тягчайший грех после убийства...

— Какое отношение обмен невестами имеет к торговле людьми?

— Самое прямое. Человека нельзя продавать или обменивать. Обменять девушку на девушку — еще хуже, чем продать или купить за деньги. Ибо торговля людьми вдвойне. Я понимаю, что такая крайность может показаться странной... Но никто из нас не знает точно, какой ужас случился с сайларами шесть-семь столетий назад — мы можем только догадываться. Нам ли судить их странности?

Я вздохнул, допил до дна и бросил пробный шар:

— Угу. А скажи, сэр Альвинк... Откуда ты сам узнал об этой традиции?

Он улыбнулся — и в его улыбке я неожиданно увидел печаль.

— Второе правило, ваше высочество, второе правило...

* * *

Лежа в темноте, я наконец-то сообразил, что во всем этом показалось мне неправильным.

Ночные посещения сами по себе не порочны, если на то пошло, то в сельской местности в Японии с начала семнадцатого века появилась традиция, которая так и называлась — 'ёбаи', то есть 'ночное посещение'. Правда, у японцев парень проникал в комнату девушки, но это разница несущественная. Принцип же в целом аналогичный: парень проникает к девушке тайно по предварительной договоренности и уходит до рассвета, а родители делают вид, что не знают, но при этом не запирают дверь и оставляют дочь в комнате одну.

Эта традиция в некоторых районах Японии продержалась аж до середины двадцатого века, после чего постепенно эволюционировала в практику свиданий в 'отелях для влюбленных'. Можно сказать, сексуальная революция в Японии началась где-то на триста семьдесят лет раньше, чем в Америке.

А вот в чем имеется концептуальная разница — так это в последствиях. Ёбаи в Японии практиковались с целью наладить личную жизнь, а родители девушки таким образом пытались поспособствовать ее замужеству — типа, 'пробный пробег'. В случае беременности партнерши от молодых люде требовалось вступить в брак, но даже если ребенок рождался вне брака — он оставался в семье матери. То есть, с мамой, бабушкой и дедушкой, причем родными.

А тут — как-то нехорошо выходит, потому что гребаная традиция не позволяет отцу как-либо заботиться о ребенке, даже если б он того хотел. Я ведь не узнаю не только кто усыновил ребенка — но даже того, а был ли ребенок вообще...

За дверью послышались удаляющиеся шаги подкованных сапог: это сэр Альвинк демонстративно уходит со своего поста, и, значит...

Дверь тихо скрипнула. В комнату проникал лунный свет, достаточный для того, чтобы я смог разглядеть невысокую стройную фигуру в простой ночной рубашке до колен. Да, точно, та самая девушка.

Несколько секунд она несмело стояла у порога и молча смотрела на меня, а я — на нее. Что сказать? Что я рад ее визиту? Банальность.

Вместо слов я чуть передвинулся в сторону, освобождая пространство для нее, и откинул край одеяла. Это помогло девушке побороть нерешительность: она сделала несколько неслышных шагов, подойдя к моей постели, плавным движением взялась за подол ночной рубашки и стащила ее через голову, на несколько секунд явив мне чудесное зрелище ее стройного обнаженного тела, а затем легла рядом со мной.

Я укрыл ее одеялом, хотя на самом деле охотнее полюбовался бы ею еще, почувствовал кожей теплоту ее тела и коснулся губами ее губ.

В первый момент меня напрягла ее неотзывчивость: девушка не ответила на мой поцелуй, не попыталась обнять меня и не позволила мне встретиться с ней взглядом, попросту закрыв глаза. Но, с другой стороны — а я чего ждал? Было бы глупо ожидать от нее раскованности, как от Брианны, потому что Брианна ложится в мою постель, преследуя совершенно другие цели.

С моей фавориткой все очень просто, потому что наши с ней отношения — это негласная сделка, более-менее честная. Я получаю доступ к ее телу, она получает статус фаворитки принца с перспективой однажды стать фавориткой короля — со всеми следующими из этого бонусами, включая ту или иную степень влияния на государственные дела. Так уж заведено, что фавориты монарха частенько становятся вторыми людьми в государстве: будь это российская империя, британское королевство либо французское — влиятельные фавориты были везде. Взять ту же маркизу Помпадур, одну из самых известных — она ломала и строила карьеры, как хотела и кому хотела, и многие вопросы решались через нее.

Я-то, ясен пень, вряд ли стану давать своей фаворитке такую громадную власть, но Брианна клювом не щелкает: она уже добилась того, что ее любимые братья взяты мною на 'испытательный срок', и, вероятно, еще много чего добьется.

Так что с Брианной я без малейшей скованности делаю все, что мне хочется и так, как мне хочется. Это честная сделка, притом Брианна выгадывает больше: наши любовные утехи нравятся ей не меньше, чем мне, она 'продает свой товар дважды'. И, конечно же, случись у нее внебрачный ребенок — она вполне резонно рассчитывает, что не будет брошена на произвол судьбы.

А вот эта девочка... с ней сложнее, потому что я не могу отделаться от мысли, что получаю больше, чем могу дать взамен.

Я прильнул к ней, провел рукой по ее гладкому животу и далее по бедру, и принялся покрывать поцелуями шею и плечи.

Увы, мы скованы дурацкими традициями. Женщина, ложащаяся под незнакомого чужака ради зачатия ребенка, не порицается, потому что делает это для своего народа. Это ее жертва: ребенок получает жизнь, народ сайларов получает свежую кровь, я получаю обладание красивой девушкой, палец о палец для этого не ударив, на эту ночь и приятные воспоминания впоследствии — и лишь сама девушка не получает ничего, потому что только отсутствие какой-либо выгоды, включая плотское наслаждение, сохраняет ее достоинство.

И вот сейчас я даже не знаю, что именно толкнуло ее в мои объятия: то ли я понравился ей и она захотела, используя традиционную лазейку, переспать со мной, то ли просто оценила высокий рост, гармоничное телосложение и правильные черты и лица и решила, что я, во всем непохожий на ее родичей, буду отличным донором свежей крови. Мне очень хочется верить, что ею движет первый мотив, а не второй, но даже если так и есть — она не должна этого показать. Традиция, чтоб ее...

Я снова поцеловал ее в приоткрытые губы. Девушка снова не ответила на поцелуй, но я заметил, что она часто дышит. В предвкушении наслаждения или чего похуже?..

Провожу рукой по ее телу снизу вверх, натыкаюсь ладонью на сосок и убеждаюсь, что он твердый и набухший. Это открытие придало мне решимости.

Девушка держала ноги вместе, так что я руками развел их в стороны, не почувствовав сопротивления, а затем лег сверху и вошел в нее.

Она вздрогнула в этот момент и мне стало ясно: я первый мужчина в ее жизни.

Я постарался действовать как можно более плавно и нежно: она ведь может и не сказать, если ей будет больно.

Несколько секунд спустя девушка, к моей огромной радости, впервые выказала явно свои чувства ко мне и моим действиям, скромно и ненавязчиво обняв меня руками. Дело явно пошло на лад.

Даже в этот замечательный момент, который вполне мог бы побороться за звание самого счастливого момента моей новой жизни с двумя другими — когда осознал, что новая жизнь не сон и я оставил костлявую в дураках и когда впервые занимался любовью с Брианной — краешком сознания я чувствую досаду. Девичья девственность — очень ценный дар, сильно повышающий самооценку мужчины, и потому чувствовать благодарность за него — нормально и естественно.

А ненормально и досадно — чувствовать благодарность, не имея возможности отблагодарить. Просто потому, что традиция не позволяет мне ничем отплатить этой девчушке. Нельзя ничего подарить, нельзя принять участие в судьбе ребенка, нельзя даже как-то чем-то посодействовать в будущем, потому что я не могу как-то выдать, что знаком с нею.

Увы и ах, но все то, что сейчас происходит между нами, никак не может выйти за пределы этой комнаты и должно закончиться еще до рассвета. Она просто уйдет — и все, у меня останется лишь воспоминание о ее гладком, горячем и податливом теле, я никогда не узнаю даже ее имени.

И потому все, что я могу сделать — так это постараться, чтобы и у нее об этой ночи остались такие же приятные воспоминания, как и у меня. И я старался, как мог, сдерживая бушующую внутри страсть, чтобы растянуть процесс как можно дольше.

О том, что мои усилия приносят плоды, я определил по тому, что тонкие девичьи пальчики все сильнее впивались мне в спину. Хорошо, что у нее ухоженные руки с аккуратно обстриженными ногтями.

В какой-то момент ее напряженное тело начало вздрагивать в такт моим движениям, а затем расслабленно обмякло, обнимающие меня руки потеряли хватку. Что ж, она меня опередила, пора догонять. Я начал двигаться энергичнее и достиг наивысшей точки наслаждения вскоре после нее.

В этот момент я больше всего сожалел о первом правиле, запрещающем задавать вопросы: если б она мне хотя бы намекнула, что готова уехать со мной в столицу... Но она не намекнет — ей традиция запрещает не то что намекать, а даже надеяться на то, что понравившийся ей чужак заберет ее с собой, ведь такая надежда опошляет ее изначально чистое намерение...

Когда я с нее слез и улегся рядом, девушка попыталась встать, но я не отпустил ее руку, вместо этого притянул к себе и обнял.

— До утра еще очень далеко, — прошептал я ей на ушко.

Она ничего не ответила, но осталась в моих объятиях, выражая своей расслабленностью полную покорность моей воле.

Я протянул левую руку к столику возле кровати и взял кувшинчик с тем же самым 'местным квасом', который кто-то предусмотрительный оставил там. Тут меня едва не вывела из себя мысль о том, что я даже не могу спросить ее, хочет ли она пить — потому что это, черт возьми, тоже вопрос.

Налив в стакан, я просто протянул ей. Девушка охотно выпила предложенный напиток, но снова ничего не сказала. Эх-х, что за молчунья...

Я снова принялся покрывать ее тело поцелуями и ласками. Увы, у меня с этой прелестницей только одна ночь, так что придется использовать отпущенное время по максимуму.

О том, что она с этим полностью согласна, я понял потому, что во второй раз она сама открыла мне вход в рай, раздвинув ноги в стороны.

* * *

Вся ночь прошла довольно однообразно, но оттого не менее приятно. После каждого сеанса утех мы переводили дыхание, обнявшись, а затем я снова оказывался на ней — и так по кругу. При этом моя страсть не угасала, а только сильней разгоралась — чего никогда не случалось, когда в моей постели находилась Брианна.

Дело, конечно же, не в том, что Брианна чем-то хуже этой девчушки — нет, ничуть не хуже, просто Брианна у меня есть и все. В любой момент она буквально по щелчку пальцев появится и сделает все, что я захочу. Если я до этого момента еще не заставил ее раздеваться передо мною и заниматься любовью при свете и не под одеялом — то только потому, что предпочел делать это мягко и постепенно, но если б я настоял на своем — нет сомнений, что Брианна подчинилась бы моей воле. Брианна — моя наложница, чтоб не сказать собственность, я — ее господин, чтоб не сказать владелец, и так будет до тех пор, пока мне будет угодно ею владеть. Наши с ней отношения, безусловно очень приятные, давно стали чем-то, само собой разумеющимся. Роскошное тело Брианны — такая же привилегия принца, как драгоценные гобелены на стенах и самые лучшие перины в моей постели.

А вот эта девчушка — увы, с ней так не выйдет. Я был бы готов увезти ее во дворец и объясняться по этому поводу и с отцом, и с Брианной — если б она согласилась. Но она не согласится. И если б я был готов преодолевать любые препятствия, даже ссору с бароном — я все равно не достиг бы успеха. Даже будь я король и обладай всей полнотой власти — все равно увы. Все могут короли, все могут короли... да вот не все.

Беда в том, что я могу забрать ее к себе либо силой, наплевав на обычаи и законы, либо договорившись с ее отцом. Но оба варианта равносильны провалу, потому что главная привлекательность безымянной девочки заключается не в ее теле, а в том, почему я этим телом прямо сейчас обладаю. В том чистом бескорыстии, с которым она предложила мне себя. Если я ее возьму силой или куплю — что вряд ли, с учетом того, что сайлары не практикуют торговлю людьми — то просто разрушу чистоту ее намерений. Попру ту традицию, которая сделала мое кратковременное счастье возможным. Испорчу и опошлю самое прекрасное, что в этой девочке вообще есть — а после этого зачем она будет мне нужна? Черт бы взял эти традиции...

Так что она — запретный плод, вкушать который я могу только сейчас и никогда больше. А запретные плоды — самые сладкие.

Примерно посреди ночи, когда мы лежали, обнявшись, и отдыхали перед очередным сеансом, я набрался смелости и тихо прошептал ей на ухо:

— Я бы с радостью забрал тебя к себе во дворец, если б ты этого захотела.

Она промолчала, и я понял, что в данном случае молчание — не знак согласия, а наоборот. Даже стало немного обидно: какая девушка откажется от предложения принца забрать ее к себе? А эта вот взяла и отказалась.

Так что мне осталось только одно — любить ее так, словно эта ночь — последняя перед концом света. Хотя почему 'словно'? Да, завтрашний день для меня настанет — но уже без нее.

И он настал — точно в срок, отмеренный астрономическими законами скоростей планет и светил. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но за окном уже забрезжил рассвет, и значит, пришел час расставания.

— Я сейчас оденусь, выйду из комнаты и уведу часового с поста, — тихо сказал я, — и ты сможешь незаметно уйти.

Она молча кивнула, не подняв на меня взгляда.

Я сел на постели, натянул штаны и рубашку, обулся, набросил камзол и перевязь меча, затем наклонился к девушке, поцеловал ее в лоб, выпрямился и решительно вышел из комнаты.

— С добрым утром, ваше высочество, — сказал мне сэр Альвинк, сидящий на скамье недалеко от двери.

— С добрым утром. Пойдем, что ли, промочим горло?

Сворачивая в направлении кухни, я услыхал, как тихо скрипнули дверные петли, но не оглянулся.

— Слушай, сэр Альвинк, — сказал я, уже когда мы разлили по кружкам квас с горчинкой, — а тебе никогда не хотелось хотя бы узнать, как тут у твоего потомка дела?

— Хотелось, — кивнул он, — ну я и узнал. Есть тут парень один, постарше вас на пару годков, очень похожий на меня, каким я был в том же возрасте. Служит в кавалерии барона. Я выяснил, что водит он дружбу с сыном местного купца, а купец этот — мой старый приятель... В общем, я дал ему свои старые доспехи и уговорился, что сын его со своим другом — ну который на меня похож — как-нибудь побьется об заклад так, чтобы проиграть, и проспорит ему доспехи, которые он якобы где-то за гроши купил... Вот так я подсуетился, чтобы мой сын получил едва ли не самые лучшие доспехи, какие только можно в этом городе достать.

Я усмехнулся, мы оба отхлебнули из бокала, и сэр Альвинк тоже усмехнулся.

— Нет такого правила, чтобы крови от крови своей втайне не подсобить.

* * *

Самое неприятное развитие событий, которое угрожало нам с сэром Альвинком — так это необходимость куда-то отправляться спозаранку, при том, что ночью мы с ним глаз не сомкнули. Однако же мы с ним промочили горло фруктовым квасом и затем отправились подремать, так как в доме барона царила сонная атмосфера, а почти все его обитатели и гости благополучно дрыхли.

Однако через пару часов я был разбужен каким-то нездоровым шумом и лязгом металла.

Выглядываю и первым делом замечаю братьев Верниксов у своей двери, оба при оружии, один поправляет на голове шлем, второй затягивает ремень налокотника. В общем зале — наши рыцари и дружинники барона, и тоже экипированы, кто наполовину, кто полностью.

— Что стряслось?

— Без понятия, ваше величество. Просто пошло какое-то волнение, и нам сказали караулить у вашей двери.

Я напялил кольчугу поверх рубашки, взял меч в ножнах в руку и вышел в зал. За столом — отец, возле него стоит, наклонившись и опершись о столешницу, барон и что-то говорит.

Я прошел к столу.

— Доброго утречка, отец, барон... Что случилось?

— Да ничего особенного, — усмехнулся король, — легкая паника на ровном месте. Просто пришел человек, сказавший, что имеет для меня послание от Одило Толстого, хе-хе.

— И я готов держать пари, что это какая-то каверза, — ввернул Олшеври. — Вам совершенно незачем встречаться с ним, ваше величество.

— А почему нет, барон? Он один, так? Его обыскали, так?

— Естественно, что обыскали. Оружия не нашли, но... Вы поймите, ваше величество, тут что-то нечисто. Когда один король желает что-то сказать другому королю — шлет послов. Врет он.

— А что о нем известно? — спросил я.

— Дезертир из Каллагадры, он этого и не скрывал. Признался, что украл казенные деньги и убежал, не вынеся тягот военной службы. Ну, я разрешил ему поселиться в городе, он не единственный такой. Живет тут три года, дом купил сразу, хороший притом. Человек безусловно военный, я его в стражу брать не стал, но он порой муштрует рекрутов, учит, как правильно копье держать, все такое. Ясно, что я всегда насчет него ухо востро держал... И вот теперь он приходит и говорит, что должен что-то вам передать от Одило. Причем настаивает, что лично.

Отец пожал плечами:

— Барон, я должен испугаться одного человека? Безоружного притом? Находясь в окружении собственных рыцарей и вашей дружины? Бросьте. Пусть его ведут, послушаем, что скажет.

— Ну воля ваша, — согласился Олшеври и кивнул своему дружиннику: — скажи, пусть ведут.

Через минуту в зале появились четверо. Первый оказался стражником, полукриффом-полусайларом, не таким большим, как мои телохранители, но гораздо крупнее в целом невысоких сайларов, причем росту ему добавляли его рогообразные наросты на голове, которые он не только не спилил, а даже украсил подобием резьбы и серебряными кольцами.

Полукрифф вел визитера — с виду обычного сайлара — заломив ему за спину руку и удерживая в жестком захвате. Еще два стражника шли следом, внимательно следя за пленником.

Дойдя до середины зала, полукрифф поставил своего 'подопечного' на колени, не отпустив из захвата, тот, впрочем, и не думал сопротивляться.

Краем глаза я заметил, что отец слегка поморщился, и подумал, что стражник и правда грубоват.

— А что ж ты его на колени поставил, аки раба или преступника какого? — сказал я. — Он вроде как еще не успел ничего дурного сделать.

— И правда, — кивнул король. — Чай, тут не Каллагадра.

У стражника на лице я четко прочитал все, что он думает о нашем легкомыслии — прямолинейность криффа штука такая, передается по наследству вместе с рогами — но он, тем не менее, позволил посланнику Одило встать на ноги, хотя правую руку не отпустил.

— Благодарствую, ваше величество, — сказал тот и левой рукой снял с головы шапку.

— Ну давай, посланник, поведай нам, чего король Одило повелел нам передать.

— По правде говоря, я немножко приврал, ваше величество, потому как жирдяй Одило повелел мне не слова вам передать, а что-нибудь, кхм, металлическое и острое. А я пришел затем, чтобы предупредить вас: он не оставил своих намерений вам век укоротить. И наверняка с этой целью он не одного меня прислал, так что берегитесь, где бы вы ни были.

— А я же говорил! — воскликнул барон.

— Занятно, — прокомментировал отец. — А ты, стало быть, решил не выполнять приказ своего короля?

— Никогда и не собирался. Что я, самоубивец, что ли? Но тут дело такое, жирному Одило нельзя сказать 'нет'. Он меня подрядил сюда приехать, втереться в доверие и ждать возможности, дал денег... Ну а я и рад был пятками накивать.

— Хм... Ну, нежелание выполнять самоубийственное задание я еще могу понять, но ты, видать, сильно Одило недолюбливаешь, раз его планы выдал вместо того, чтобы тихо сидеть и не высовываться.

— Не то слово, ваше величество. Шесть лет назад, когда я ходил на войну за короля Одило, моя престарелая мать померла с голоду. Верней, не то чтоб с голоду... Я оставил ей все деньги, что у меня были, еще и занял у ростовщика под большой процент — ну кто ж иначе даст в долг солдату, на войну идущему? — и этого ей должно было хватить на пропитание, если экономно, пока я не вернусь. Только подхватила она недомогание — не смертельное, обычно от него не мрут. Но от недоедания сил с недугом бороться у нее не было... И с тех пор обиду страшную я в сердце затаил. В Каллагадре жить не сладко никому, но ведь как же так? Я не просто какой-то смерд подданный, я королю Одило служил, под знаменем его на войну ходил. Почему у солдата, который за короля воевал, жизнью рисковал, кровь проливал, в том числе и свою, ведь я и ранен бывал, родные должны от голода помирать? Конечно, я человечек маленький, и месть моя маленькая — ну какую смог пакость, такую и сделал. Да и то, я бы и рад сидеть, не высовываясь, всю жизнь: Одило бы думал, что я жду случая, как он приказал, а я бы тихо-мирно себе жил... И так оно и было бы, ежели б вам не стало угодно сюда заявиться. А теперь мне в любом случае бежать надобно, ибо приказа Одило я не исполнил, даже и не пытался. И скоро уже за мной убийцы явятся: Одило Толстый, как и отец его, никогда, ничего и никому не прощает. Ну а раз так и так надо мне на другой край света бежать — нет ни единой причины, почему я должен был бы сделать это молча, не предупредив вас.

Отец задумчиво забарабанил пальцами по столу, а у меня тем временем свой вопрос появился.

— А скажи-ка, ты уже выполнял для Одило какие-то подобные приказы?

— Нет, благородный господин, ни разу. Я солдатом служил ему, а не убивцем.

— То есть, Одило Толстый может на любого солдата пальцем указать и приказать куда-то поехать и кого-то убить?

— Хм... ну да, может, он же король. А ежели вы вопрошали, почему выбор на меня пал — ну так у меня репутация была очень изворотливого человека. Четыре года назад, когда Одило в очередной раз вздумал часть золотоносной степи захватить — я остался единственным человеком из двух полков, который живым поворотился, да и то не сразу, а три недели спустя. Я не попался криффам, когда они искали недобитков, спрятался от них в их же собственной степи, перехитрил и умудрился выжить — вот и пошла молва о моей изворотливости. Одило решил, что из меня получится отличный убивец посыльной, а я — что это отличный момент удрать не с пустыми карманами... И, собственно, об удирании... — он повернул лицо к барону: — ваша светлость, я тешу себя надеждой, что вы окажете мне милость и купите мой дом хоть за полцены... Времени продавать его у меня не осталось: убийцы ринутся по моему следу в тот же миг, как Одило узнает, что я его подвел, а если в городе есть другие его люди — может статься, с часу на час по мою душу придут...

И тут у меня появилась идея.

— А что, хороший дом? — спросил я у барона.

— Ну, на наш невзыскательный вкус — прямо хоромы, в городе вообще мало домов получше найдется.

— А стоит сколько?

— Сто-сто десять талсидонских золотых райсов, примерно.

— Всего-то?

— Тут это большие деньги.

У меня в кошельке, вроде бы, лежит где-то девяносто или под сотню, и для меня это сумма небольшая.

— Я куплю, — сказал я и повернулся к одному из Верниксов, стоящих у меня за спиной: — сбегай в мою комнату и найди мой кошелек в кармане камзола.

На лице отца появилось любопытство:

— А на что тебе дом в Сайларане?

Я в ответ улыбнулся:

— Тайны бывают двух видов: те, которые выдаются на исповеди и под пыткой, и те, которые выдаются только под пыткой. Эта относится ко второй категории, и я питаю надежду, что палачу, досточтимый отец, вы меня не отдадите.

Тут мой оруженосец прибежал обратно с кошельком, и я широким жестом бросил его убийце-дезертиру так, чтобы он смог поймать его левой рукой.

— Держи, человече, и доброго тебе пути.

* * *

После того, как дезертир удрал из города — верхом на хорошем скакуне и только с вещмешками у седла — мы все же отправились на осмотр того места, где отец хотел заложить крепость. При этом с нами пошел еще и отряд бароновой дружины — человек сто.

Причина оказалась проста: крайняя близость к границе. Вернее, до собственно границы — дней восемь конного пути, но вся эта степь, по сути, населена только редкими семействами сайларов и никем не охраняется, так что отряды разведчиков из Каллагадры могут довольно безопасно подобраться к городу.

Вот тут у меня возникли закономерные вопросы.

— Барон, вы хотите сказать, что талсидонские подданные, живущие отсюда и до границы, по сути, никем не защищены от произвола вражеских солдат, потому что огромное пространство никем не патрулируется?

Он пожал плечами:

— Потому и не патрулируется, что огромное. Степь — она же о-го-го, как ее патрулировать? Но насчет произвола — нет, тут все не так просто. То есть, да, разведчики вроде как могут грабить или убивать местных жителей, только не делают того. Они же себе не враги. Если такое случится — я узнаю, тогда разговор другой пойдет. Сейчас войны формально нет, ежели изловлю кого — он скажет, что заблудился в степи. Оружие-то отберу, а так надо отпустить. А ежели начнут произвол творить — тогда все иначе будет. Опять же, сайлары оружием не сильны — но есть полно других способов. Разведчики Каллагадры — частично сами сайлары, частично гадриане, тоже степняки... Они хорошо понимают, что такое степь и что будет, если местные на них сильно обозлятся... В степи либо по тракту ходить, где бывают патрули, либо от колодца к колодцу. Если вдруг пара ближайших колодцев по маршруту окажется засыпана — можно и сгинуть в этой степи. Опять же, сайлар сайлара не обидит, а если гадриане — тогда проводник у них сайлар. И этот проводник, видя жестокость к своим братьям по крови, может тихо удрать ночью, а перед тем завести в такое место, откуда не выбраться. Было такое лет тридцать назад, из полутора десятка мерзавцев в Каллагадру вернулся только один.

— Хм... Степняки не держат запаса воды в пути? — удивился я. — Бурдюки там...

— Держат, конечно... для себя. А на коня, что везет всадника по жаркой степи, бурдюков не напасешься. — Барон похлопал рукой по седельной сумке и я понял, что внутри бурдюк. — Вот, это коню на один раз попить, в полдень, но на вечер уже не хватит. Если на ночевку стать, а колодца нет — утром конь будет плох, ночи тут тоже сухие. До следующего колодца добраться будет нелегко, и если второй колодец тоже засыпан окажется — а так бывает, если обидеть тех, кто эти колодцы роет — наутро придется идти дальше на своих двоих. И даже если третий колодец в порядке — до него уже можно и не добраться... Степь — наша мать и наша защита. От покорения большой страной вроде Каллагадры не спасет, а от кого помельче... Разбойники тут, ваше высочество, нечасто бывают, и неспроста.

По пути мы с сэром Альвинком обсудили историю этого края и сайларов в том числе.

По всему вырисовывалась довольно характерная картина: лет семьсот назад этот степной край считался практически безлюдным, а затем тут внезапно появляются сайлары и сразу же рассеиваются по всей территории, не принадлежащей криффам. Сюда добавляем странные обычаи — кони на всю семью и дорожные припасы, отказ селиться вместе, выбор для обитания труднодоступных земель.

— Получается, сайлары — пришлый народ, который лет семьсот назад подвергся почти полному уничтожению? — спросил я.

— Видимо, так и есть, — согласился сэр Альвинк. — И с тех пор выжившие в любой момент готовы броситься в разные стороны...

— Ну, насчет разных сторон — сильно сказано, степь-то не то чтоб очень велика. На восток — Каллагадра в двух неделях, на запад совсем ничего и уже Талсидония. На север — немного степи, а потом болота да трясины, на юг — земли криффов.

— Так земли криффов — вариант очень даже неплохой, — пожал плечами сэр Альвинк. — Потому как туда преследователи сунуться не рискнут, криффы — они такие...

— Хе-хе... Звучит как 'спрятаться от волков в пещере медведя'.

Рыцарь покачал головой:

— Да вот не совсем. Криффы не любят непрошеных гостей, но путнику, который пришел без дурных намерений, вряд ли стоит опасаться: в худшем случае обратно завернут. А тем более, если это беглец, ищущий спасения. Вы же учтите, что сайлары криффам — соседи, а не враги, и криффы умеют отличать сайларов от других людей по лицу, значит. Сайлары никогда на священное золото криффов не покушались, оттого вражды между ними нет. В противном случае самих сайларов уже не было бы.

Вот тут я немного удивился.

— Хм... А как же полукрифф, которого мы не далее как утром видели?

— А, вы про это... Полукриффы тут никакого ущемления не терпят, ибо весь народ, как бы, частично полукровки... Этот вот, на самом деле, четвертак, полукровка — его отец, я с ним, к слову, в молодости водил знакомство... Кстати, ваше высочество, никогда не пытайтесь перепить криффа, даже полукровку — это невозможно, я проверял... В общем, у сайларов криффы-полукровки появляются не так, как везде. Не в результате налета орды, а из-за все того же обычая, ну вы поняли. Такое порой случается, потому что криффы иногда сюда захаживают с торговым делом. Сайлары, можно сказать, единственный народ, торгующий с криффами, понеже всех остальных своих соседей криффы ненавидят, все из-за той же любви к золоту... Словом, бывали разные случаи. Так, незадолго до войны за Сайларан было дело, девочка, на которую положил глаз сынок тогдашнего наместника, убежала от него к криффам и вернулась только после войны, то бишь, через год. Рогатые ее приютили и ничего дурного не сделали. По крайней мере, человек, за которого она чуть позднее вышла замуж, утверждал, что она была целомудренной.

— Занятно, я-то, грешным делом, думал, что криффы того... позлее будут.

— На самом деле, это не совсем так. Злы криффы только к врагам, и надо заметить, что сами они врагов себе не ищут. Их мало, потому как живут они долго — не как альвы, но дольше людей. Рождаются редко, взрослеют медленно. Им не нужны враги — и так хватает, только успевай гонять да мстить.

— А чем торгуют-то?

— Цветным хрусталем.

— Что это?

— Как горный хрусталь, только цветной, и растет не в горах, а где-то в их степях. Куски размером с голову ценятся альвами, особенно фиолетовый и зеленый, по ним они вообще с ума сходят. Криффы приносят такие и обменивают на сталь — очень дорого. Сайлары выменивают эти куски в складчину и сразу шлют гонца к альвам.

— А альвам этот цветной хрусталь на что?

— Никто не знает, а они не говорят. Ходит байка, что есть у них дворцы и храмы, только лишь из хрусталя построенные, но это, конечно же, неправда. Порой, хрусталь других цветов попадает к магам, говорят, им он нужен на волшебные кристаллы, и к королям да графам, которые самые богатые. На кубки, украшения и прочую мишуру.

Место, о котором шла речь, оказалось чуть меньше, чем в дне пути: отправившись еще до полудня, к вечеру мы прибыли к излучине реки с зубодробительным названием Зирааверд, значение которого не знал даже барон, и необычайно глубоко утопленным в землю руслом.

Изгиб реки образовал на западном берегу что-то вроде указующего перста, направленного аккурат в сторону Каллагадры, и именно в это месте построили каменный мост.

— И в чем сила этой позиции для крепости? — спросил я у отца.

— Много на то причин. Дорога эта — кратчайший торговый маршрут в Каллагадру. Место само по себе с трех сторон огорожено рекой, словно крепостным рвом, причем с очень крутыми берегами, а течение быстрое и сильное. Сверху и снизу по течению берега еще круче и выше — там переправиться еще труднее. Тут крепость если поставить — ее взять измором будет очень трудно, а штурмом — вообще вряд ли возможно. Наконец, там, на востоке — засушливая, жаркая степь, по которой даже мирный переход — нелегкая затея, а значит, вражеское войско под стены придет уже уставшим и измотанным.

— И это еще не все, — подхватил Райбус. — Сие место замечательно также и тем, что вокруг негде раздобыть провианта. На восток — степь, на запад — Сайларан, который так просто тоже не взять. В степи коням есть где попастись — а как быть людям? Армия требует огромного количества продовольствия, а ближайший источник оного — Сайларан, который тоже сколько-то времени продержится до подхода армии. Иными словами, Одило придется наладить снабжение через степь, аж из Каллагадры, что не так-то просто...

Я пожал плечами:

— А зачем ему вообще осаждать эту крепость? Ее можно просто обойти, переправившись ниже или выше по течению.

Король улыбнулся:

— И это значит, что в тылу у Одило будет невзятая крепость с войсками. Иметь вражеский оплот на своих коммуникациях — удовольствие ниже среднего.

Увы, в этом мире еще не дошли до идеи блицкрига.

— И что с того? — упрямо повторил я. — Крепость это хорошо, но только при условии, что мимо нее нельзя пройти. Ладно, вот у Одило в тылу крепость — и что с того? Сколько в ней уместится солдат?

— Ну, положим, тысячи четыре.

— Кавалерии? — уточнил я.

— Нет, пехоты. Кавалерии столько не уместится, у них же еще кони.

— Тогда Одило обходит крепость и тем самым отрезает ее от основных наших сил. Все, наша армия слабее на четыре тысячи пехотинцев, которых все равно что нет. У них нет ни связи с нами, ни скорости. Можно просто держать неподалеку от крепости отряд легкой конницы, который, завидев выступление гарнизона, предупредит основные силы, после чего гарнизон будет разбит.

— Хм... Ладно, поиграем в войну. Райбус, давай карту.

Карту местности расстелили прямо на сухой степной траве, мы уселись над ней, вокруг нас стали кольцом любопытствующие — рыцари и барон.

— Итак, сын, ты — Одило Толстый. Как бы ты вторгся в Талсидонию?

— Мы исходим из предположения, что моя армия немного сильнее, не так ли?

— Да, немного. Ты собираешь все возможные резервы, оставляя в самой Каллагадре самый минимум для поддержания своей власти. Строго говоря, талсидонская армия при чуть меньшем числе сильнее твоей за счет хорошего вышкола и вооружения, но я вынужден хоть что-то держать на границах с Эруланом и Кортанией, потому моя армия поначалу будет значительно уступать числом и не так значительно — силой. При этом у меня есть укрепленные города и крепости с гарнизонами в них, народное ополчение, а также короткие линии снабжения. Твой ход?

— Перехожу реку чуть севернее, миную Сайларан, разоряя провинцию, но не приближаясь к городу, в то время как вы, отец, ждете от меня лобовой атаки и осады, не правда ли?

— Поначалу да. Что дальше?

— Я прохожу, к примеру, вот сюда, к северу, не тратя время на осады укрепленных пунктов. При этом я рассылаю летучие отряды легкой кавалерии с приказами разорять села и жечь поля. Если где ополчение есть — там просто жечь поля. Все крепости и гарнизоны и оставляю под наблюдением летучих отрядов, которые вовремя заметят выступление гарнизонов. Моя армия продвигается, имея преимущество во времени, поскольку вы вынуждены догонять и не сразу поняли мой маневр. Затем я нахожу любое удобное место и становлюсь укрепленным лагерем. Например, на холмах, имея путь к отступлению, и жду вас.

— Допустим. Я тебя догоняю и становлюсь рядом таким же укрепленным лагерем. При этом я собрал по пути какое-то ополчение, отряды стражи, получил помощь от гарнизонов, где это возможно. Таким образом, сила моей армии уже не уступает твоей, а мои летучие отряды ловят твои летучие отряды. Что дальше?

— А ничего, досточтимый отец, я просто стою. Выжидаю, может быть, даже воспользуюсь возможностью и разорю какой-то городок, который отдал вам слишком много стражи и ополчения. Также прошу заметить, что моя армия будет сильнее по части кавалерии, потому что для преследования моих летучих отрядов надо посылать более сильные отряды, логично, не правда ли?

— Верно. Но ты забываешь о фураже. Тебе надо кормить свою армию, рассылая фуражиров, в то время как моя получает снабжение без таких трудностей. Какие-то припасы ты мог награбить — рано или поздно они кончатся.

Я кивнул:

— Да. Но скорее поздно, чем рано. Видите ли, я стою не просто так, мое дело — дождаться вторжения Кортании.

— Для тебя это вторжение ничего не меняет. Армия моя ведь у тебя под боком.

— А почему вы решили, досточтимый отец, что я вторгся, имея намерение драться с вами в чистом поле? Это вы так думали. Верней, это я заставил вас так думать. Я стою укрепленным лагерем, и вы не можете напасть на меня. А когда станет туго с провиантом — уйду ночью по заранее подготовленному пути. Возможно, даже брошу награбленный обоз. Уходить буду тут, по кромке болот, и там меня ждут заранее подготовленные припасы.

— И в чем был смысл этого вторжения? — улыбнулся отец. — Ты потратил время, силы и прорву золота, ничего не выгадав, не захватив ни одного города. Возможно, напакостил по мелочам тут и там.

— А почему вы решили, что я изначально собирался что-то захватывать? — улыбнулся я. — Точнее, я-то собрался — всю Талсидонию. Только не сразу. Понимаете, когда я говорю, что начинаю отходить — я отхожу только на один день пути, перемещаясь между заранее подготовленными стоянками с какими-никакими частоколом и рвом. Вы идете за мной — продолжаю отходить и все жду того момента, когда вы броситесь отражать вторжение Кортании. Загоните меня аж обратно в Каллагадру? Не беда. Тогда уже у меня будут крепости и ополчение, а у вас за спиной — степь. И вот тут-то я прекращаю отступать и даю бой. Даже если вы победите, сохранив часть армии — не проблема, ведь я буду сидеть в крепости, а вы не сможете воспользоваться плодами этой победы, ибо дома хозяйничают кортанцы.

Мой вариант действий смутил и заставил задуматься и отца, и Райбуса.

— Такой ход событий был бы возможен, будь Каллагадра вассалом Кортании, — заметил Райбус. — Ну или будь Кортания вассалом Каллагадры. Ведь от подобного способа действий выгоду получает враг с другой стороны, в то время как вторгшийся несет потери, убытки. Рискует — ради чего? Чтобы нас пограбил сосед с той стороны?

Я улыбнулся и покачал головой:

— Сэр Райбус, ты смотришь на войну с очень специфической точки зрения. Война для тебя — способ отобрать у кого-то кусок территории или отстоять свою собственную землю. И если война ведется именно так — за землю — тогда в крепости на краю есть смысл. Такую войну можно сравнить с охотой, когда волки гонятся за добычей и пытаются на бегу откусить кусок мяса от живого и сильного лося. Однако есть и другой способ — вначале убить лося, а потом спокойно попировать над тушей. Способ вторжения, который я показал, не преследует цель немедленно оторвать от Талсидонии провинцию или две, вместо этого я сжигаю поля и разоряю, что получится разорить без большого риска и больших потерь, и позволяю Кортании нанести удар в спину. Как только запахнет жареным — бегу обратно. Талсидония отражает агрессию Кортании, которая уже успела пограбить и поразорять, может, захватила пару городов. Потери и убытки — а следом за этим приходит голод. Народ нищает, казна худеет, страна слабеет. И вот когда Талсидония навоюется с Кортанией — еще неизвестно, с каким результатом — вот тогда я приду еще раз. В ослабленную страну, которая уже не может оказать серьезного сопротивления. В идеальном случае Талсидония слаба, Кортания тоже понесла потери, а я захватываю значительные земли, возможно, даже всю страну. Если же война будет благоприятной для Кортании — ладно, придется делить Талсидонию с кортанским королем.

— Я думаю, провернуть такое на деле будет сложнее, чем на словах, — сказал Райбус.

— Конечно. Война — всегда риск и трудности. Но правильная стратегия — половина победы. Как победить Талсидонию, которая сильнее любого из двух соседей, но намного слабее обоих вместе, я только что показал. И никакие крепости не помогут при таком способе войны — скорее наоборот, помешают, потому что постройка крепости вот тут — бешеные расходы, а толку? Крепость не будет гоняться за врагом, который не тратит силы на штурм, а на содержание оной надо деньги и солдат.

Отец усмехнулся.

— Ну ладно. И как же тогда ты сам воевал бы против этого способа?

— Никак. Если Одило втянет нас в войну на два фронта — мы проиграем ее, потому что даже выдворение и Каллагадры и Кортании из страны не вернет убитых людей и разоренных городов. Не сразу — но это нанесет нам удар, от которого мы уже не оправимся и вскоре падем. Конечно, всегда есть шанс как-то переиграть противника, навязать Одило сражение, от которого он не отвертится, и наголову разбить его армию, так, чтобы она вся на поле брани полегла, желательно с ним самим. Тогда Каллагадра сбрасывается со счетов на многие годы и мы останемся с Кортанией один на один. Но это шанс мизерный, скажем так... Видите ли, досточтимый отец, методы войны совершенствуются наряду с оружием. Как воевать с луками против врага с арбалетами? Никак. Как воевать против рыцарей в полном доспехе легкой кавалерией в кольчуге или коже? Никак. Вот и с методами войны то же самое. Сейчас воюют за каждый город, провинцию, регион. Придет время — и воевать будут не на отрыв от врага кусков страны, а на доведение неприятеля до состояния, когда он уже не сможет эффективно обороняться. А тогда ему можно навязать мир на своих условиях — вплоть до безоговорочной капитуляции на милость или немилость победителя.

— Безрадостную картину ты тут описал, — снова усмехнулся король. — И как бы ты попытался ее исправить?

— Хм... потратил бы деньги не на строительство крепостей, а на развитие страны. Освободил бы от налогов людей, у которых десять или больше детей, чтобы в случае чего иметь откуда набрать рекрутов. Основал бы город на границе и даровал бы переселенцам из других стран право платить меньше налогов в обмен на обязательство ставить под мои знамена столько-то полков. Да много способов есть, но все сводятся к одному. Нужно иметь армию, которая была бы если не в два, то хотя бы в полтора с четвертью раза сильнее любого из соседей. Если мы будем в состоянии навязать врагу бой и победить даже на его условиях сражения — никто и не подумает о нападении на нас.

— Ну да, разумно, — засмеялся в усы отец. — Иметь самую сильную армию среди всех соседей — мечта и устремление любого короля. Как итог, имеем что имеем, и вынуждены думать, как выжить, не имея решающего преимущества в армии.

Я кивнул:

— Угу. Такие дела не делаются за годик-другой. Развитие требует времени и сил, а соседи нам этого времени могут и не дать, и мы вынуждены тратить силы на крепости, которые когда-нибудь станут бесполезными.

— Они еще не скоро станут бесполезными.

— Ваши бы слова да создателю в уши, отец...

Мы переночевали в наспех обустроенном лагере, на следующий день вернулись в Сайларан и отдохнули еще денек, который отец потратил на совещания с бароном: от идеи построить крепость он не отказался. В принципе, вероятность настолько умных и хитрых действий со стороны Одило невысока, все-таки, до концепции блицкрига в этом мире пока не дошли, а раз так, то крепость пока еще может принести пользу. Но вспомнилась мне Спарта — древнегреческий полис, не имевший никаких укреплений: спартиаты исповедовали доктрину навязывания врагу сражения еще на подходе и презирали тех, кто уповал на стены.

Когда настало время уезжать, я улучил момент, когда барон Олшеври выходил из комнаты, и перехватил его, чтобы остаться с ним с глазу на глаз.

— Барон, хочу попросить вас об услуге.

— Чего вам будет угодно, ваше высочество?

— Мой дом, ну который я купил, возьмите на свое попечение — ну, чтобы он был в порядке. Можете его сдавать в аренду, к примеру. Я хочу, чтобы вы подарили его в день свадьбы одной из своих дочерей... не упоминая меня, разумеется, от своего имени. Я не стану указывать вам, которой именно, но поскольку вы сайлар, то я не сомневаюсь, что вы поймете меня правильно.

Олшеври ответил, что сделает все, как я велю, и по его глазам я увидел: да, он понял меня правильно.

Что ж... Обычаи обычаями, но если немного изловчиться — вполне можно их обойти.

И я почти уверен, что та, чьего имени я так и не узнал, когда получит такой подарок, тоже все поймет.

* * *

Вскоре после того, как мы вернулись во дворец, отец снова отбыл с инспекцией, теперь уже на западную границу. Мне он не предлагал еще и туда с ним поехать, а я не настаивал, потому как и это путешествие меня изрядно вымотало.

Тем не менее, элементарную 'проверку на вшивость' я прошел успешно, это стало ясно по тому факту, что я был официально оставлен 'за старшего', то бишь регентом, хоть и с кучей ограничений. В принципе, все закономерно: регент, правящий по малолетству короля или тяжелой болезни, имеет все полномочия, потому что малолетнему королю расти еще годы, а больной монарх и вовсе не факт что поправится, а страной править надо. А если король просто уехал по делам — ну, вернется скоро и сам порешает дела государственной важности, которые терпят.

Тем не менее, я впервые получил в свои руки значительную власть, потому что список моих полномочий, очень сильно урезанный, все равно остался впечатляющим: в моем распоряжении находится весь столичный гарнизон, а в случае войны на мне лежит обязанность объявить военное положение, собрать все возможное силы и командовать армией. Помимо прочего, я получил право принимать послов и вершить королевский суд уже не как принц, а от имени короля. Хотя тут отец подстраховался: принимать послов могу, заключать договоры — нет. И с судом то же самое: вынесенные мною решения будут исполняться только после подтверждения королем по его возвращении.

Я здраво рассудил, что развивать какую-либо активность мне не стоит: любая активность без веской необходимости будет расценена как попытка 'поиграть в короля', а я буду выглядеть легкомысленным юнцом. То же самое мне чуть позже почти слово в слово сказал и Сарториэль.

Мы с ним обсудили кое-какие новости: пока я ездил на границу, баланс сил частично поменялся. То есть, существующий расклад не изменился, сменилось 'распределение масс': некоторые дворяне постепенно настраивались против меня все сильнее, не без участия сеструхи и братца, появилось мнение, высказываемое шепотом, что мое правление может стать очень кровавым. В противовес этому некоторые другие, напротив, стали более благосклонны к моей персоне, и тут не последнюю роль сыграл сам Сарториэль: его стараниями уже на следующий день по приезду пошли рассказы о том, как проницательный и мудрый я спас от казни двух ни в чем не повинных людей.

— Как думаете, светлейший, мне сейчас стоит просто спокойно сидеть на попе ровно? — спросил я колдуна.

— Огибайте острые углы, ваше высочество, — сказал Сарториэль. — Действовать надо исподволь. Любые резкие действия, вроде правосудия в Темерине, одних к вам приближают, а других отталкивают.

— Однако в один конкретный город вернулось правосудие и уважение к короне, так что все-таки пользы больше, мне кажется.

— А надо действовать так, чтоб было безо всяких 'кажется'. Большая победа, полученная определенной ценой — там смотреть надо, чего больше, вреда или пользы. А вот маленькая победа задаром — точно победа. Вам надо много маленьких побед, полученных даром, и однажды вы заметите, что ваших сторонников много, а противники молчат, не имея, что сказать.

Я последовал этому совету и несколько дней провел в свое удовольствие, пополняя свой багаж знаний в библиотеке и тренируясь у капитана Сидониуса.

Однако затем мне все же выпала возможность проявить себя как политического деятеля: прибыли послы из Этрамы, небольшого государства, расположенного рядом с Эруланом.