Величайший диктатор

Первый раз я увидел Шарля Жаннере в 1933 году. Он тогда только пришел к власти, и многие смотрели на него с оптимизмом. Вообще, в те времена отношение к людям, которых сейчас мы справедливо считаем чудовищами, было совсем другим. Они ещё не запятнали себя ужасными преступлениями, а их политические взгляды на тогдашнем общем фоне могли даже показаться умеренными. Лорд Мосли у наших англофилов считался воплощением британского джентльмена, а Муссолини парадоксальным образом умудрялся быть кумиром и у правых, и у левых. Но вот что касается Жаннере... Было в нем нечто такое, что уже тогда многих отталкивало — скорее на уровне чувств, чем сознания. Наверное, только в такой стране, как разоренная и униженная послевоенная Франция, мог пробиться к вершинам власти этот страшный и, как теперь очевидно, психически больной человек.

В России, впрочем, дела тоже шли неважно. Долгий послевоенный кризис лишь на короткое время сменился подъемом, после чего вновь настали времена упадка. У нашей газеты давно уже не было ни одного собственного зарубежного корреспондента, да и дома пришлось сократить кого только можно. Достаточно сказать, что я был сразу военным обозревателем, литературным и театральным критиком, да ещё временами собирал криминальную хронику. Спасибо бурному прошлому, научившему разбираться понемногу во всем. Итак, вспомнив, что я достаточно свободно говорю по-французски, шеф решил отправить меня в парижскую командировку.

Покинуть Петербург оказалось делом нелегким. Всеобщая забастовка работников транспорта была в разгаре. Бастующие требовали повышения жалования и, чтобы уж два раза не ходить, социалистической республики. Пилотам "Эр Франс", понятно, до наших забастовок дела не было, но обслуживающий персонал аэродрома отказывался заправлять их самолет. Я уже лихорадочно прокручивал в голове некую авантюру, которая позволила бы вовремя добраться до Парижа, но тут ситуация неожиданно разрешилась. На нескольких пятнистых армейских грузовиках приехали солдаты и техники с ближайшего военного аэродрома и, после недолгой потасовки разогнав бастующих, взяли обслуживание самолетов в свои руки.

На парижском аэродроме никаких проблем не возникло. Там уже царил тот идеальный, нехарактерный для французов порядок, который держался с первого и до последнего дня правления Жаннере.

За международной политикой я тогда не очень следил (хватало очень бурной политики внутренней, регулярно бьющей то по кошельку, то по голове), и про нового французского правителя знал довольно мало. Знал, что ему на тот момент было около сорока пяти лет, и что сам он французом не был — то ли бельгиец, то ли швейцарец. До начала политической карьеры Жаннере был одновременно архитектором, художником, мебельщиком и много кем ещё. Сам он, впрочем, считал, что все это на самом деле одна профессия — "устроитель жизненного пространства". К сожалению, про "жизненное пространство" мы все потом ещё услышали...

В прожектах будущего диктатора минимализм удивительным образом сочетался с гигантизмом. Он проектировал сразу целые многомиллионные города из двухсотметровых коробчатых небоскребов, зато в квартирах планировались двухметровые потолки (такая высота объяснялась "научным подходом"). Естественно, в нищие послевоенные годы эти сверхдорогие проекты никого не интересовали, к тому же сами по себе они смотрелись несколько безумно.

Разозленный сторонник научного подхода пришел к выводу, что его творчеству мешает устаревшая социальная система, которую необходимо изменить. Тогда он и начал писать свой знаменитый "Социомодулор". Вскоре Жаннере понял, что перекраивать опоры, стены и лестницы государственного здания ещё интереснее, чем проектировать бетонные небоскребы, а люди — более совершенный материал, чем кирпичи.

Разбавив "научный подход" оголтелым реваншизмом, без которого на французской политической сцене действовать было невозможно, Жаннере организовал свою собственную Авангардную Партию Социальной Перестройки. Она так и осталась бы кучкой маргиналов, если бы к тому времени все остальные французские правые и левые политические движения уже не успели бы себя полностью дискредитировать. От могучего послевоенного леса, где раньше высились такие вековые дубы как Народный Альянс и Партия Возрождения, к 1933 году остались одни головешки. И Жаннере победил.

Париж был украшен флагами и наводнен ликующим народом. Глядя на прекрасные проспекты и бульвары, мог ли я подумать, что они не переживут это десятилетие? Потом Жаннере уничтожил много городов, но начал он с собственной столицы, и вместо обычных впоследствии пушек и бомбардировщиков на первый раз выступили карандаши и циркули "научного подхода".

Я разместился в скромном гостиничном номере и стал готовиться к завтрашнему дню — после военного парада, митинга и переговоров с дружественными диктаторами была запланирована большая пресс-конференция Жаннере перед французскими и иностранными журналистами. По опыту общения с нашими российскими политиками и стремящимися в политики, я ждал увидеть человека бойкого, но недалекого. Действительность оказалась страшнее...

Перед сном я решил прогуляться по вечернему Парижу. На посещение знаменитых кафешантанов и прочих мест, где, по представлению петербургских обывателей, прожигала жизнь европейская элита, моих скромных средств, конечно, не хватало. Да и цели у меня были другие: настроение уличной толпы могло сказать проницательному человеку гораздо больше, чем завтрашняя речь нового правителя.

Блеск французской столицы сильно померк после войны. Конечно, безработные уже не стояли на улице с табличками "работаю за 1 франк в день", но на этом прогресс и заканчивался. Именно такой работой их и обеспечили, после чего ученые экономисты аргументировано объяснили народу: в нынешних условиях нельзя ждать чего-то большего. Но народ верил не экономистам, а Жаннере.

Впрочем, судьба в тот вечер приготовила мне куда более интересное зрелище, чем обычные картины социального неравенства в большом городе. Дойдя до ближайшей площади (кажется, она называлась "Площадь Мужества" или "Площадь Стойкости" — в общем, в честь чего-то, чего нам всем не хватило в минувшую войну) я увидел толпу людей. Судя по тому, что многие из них носили партийные повязки, а рядом стояли вполне дружелюбно настроенные полицейские, это было официальное мероприятие. За толпой поднимался свет — не ровный и чистый свет электрических ламп, а рыжий мерцающий свет костра. В те времена костры на улицах европейских и американских городов горели часто, жгли все — от неугодных книг до живых людей. Движимый профессиональным (да и личным, что говорить) любопытством, я стал пробираться сквозь толпу, готовясь увидеть какое-нибудь страшное и омерзительное зрелище. Пробираться сквозь парижскую толпу — нелегкое дело, и если вы не сидите в танке, шансы на успех невелики. Танка у меня не было, зато имелся компактный "Кодак", такие фотоаппараты тогда ещё только появились в Европе. Потрясая камерой над головой, я закричал: "Ай эм острэлиан джорналист! Лэт ю пэсс ми!". Выдавать себя за австралийца было не слишком патриотично, но появление в разгоряченной парижской толпе русского репортера могло кончиться линчеванием — французы не забыли и не простили наш позорный выход из войны.

Моя идея сработала. Один из партийцев-"повязочников" взял меня за руку и на удивление ловко провел через толпу в первые ряды. Я вытянулся на цыпочках, готовясь сделать кадр года... и замер, пораженный открывшимся зрелищем.

Они жгли не людей, не книги, не флаги, не иконы, не чучела вражеских лидеров... Они жгли мебель. Столы, стулья, бюро, комоды, шелковые абажуры с бахромой... Попадались достаточно ценные вещи, но в основном это было обычное мещанское барахло.

— Зачем вы это делаете?! — от удивления я забыл про конспирацию и задал этот вопрос на французском. Но мой провожатый, видимо, не отличал русский акцент от австралийского.

— Очищаем жизненное пространство от устаревшего обывательского хлама. Это, разумеется, только символический акт. Настоящие преобразования впереди!

Завороженный этим нелепым жертвоприношением, я стоял и смотрел на огонь, пока у фанатиков не кончилась мебель. Только тогда я опомнился и сообразил сделать несколько снимков уже угасающего костра.

На следующий день мне пришлось встать рано утром и бежать в прокатную контору. Мой костюм после вчерашнего аутодафе пропах дымом, и идти в нем на важное мероприятие не было никакой возможности. В те годы прокатные конторы были очень популярны. Простой человек зачастую не мог купить даже приличной одежды, что уж говорить о таких предметах роскоши как автомобиль или приемник Розинга. А прокатная контора предоставляла возможность за довольно умеренную плату на время побывать в роли богача, чем особенно любили пользоваться мелкие торговцы. Итак, получив добротный, хотя и несколько безвкусный костюм василькового цвета (все лучшее разобрали ещё вчера), я отправился на парад. Елисейские Поля уже были запружены народом, но "австралийский журналист" вновь сумел пробраться в первые ряды.

Честно признаться, парад не произвел на меня большого впечатления. Французская армия тогда пребывала в достаточно жалком состоянии, находясь под двойным гнетом — квотами по Страсбургскому договору и финансовыми ограничениями. По Елисейским полям прошли кавалеристы Национальной Гвардии, пехотинцы, саперы, альпийские стрелки, легионеры, флотские десантники, кадеты, жандармы на мотоциклах, рота бронеавтомобилей и грузовики с полевыми орудиями на прицепе. Все солдаты и офицеры выглядели очень достойно, но в общем никакого сравнения с мощью германской имперской армии и близко не было. В тот момент я подумал, что новый французский правитель никогда не сможет угрожать соседям военной силой, а вся его реваншистская риторика — простой обман избирателей. Мы знаем, как все сложилось в действительности, но тогда настроения даже среди многих сторонников Жанннере были именно такими.

На переговоры с Мосли и Муссолини журналистов не пригласили (там были только специальные, особо приближенные хроникеры, да и то лишь на короткой официальной части). К великому сожалению, не попал я и на исторический митинг на Площади Реванша. Дело в том, что в здание, где проходила пресс-конференция, нужно было явиться задолго до начала — "по соображениям безопасности". В чем заключались эти соображения, стало понятно, когда на входе меня тщательнейшим образом обыскали сотрудники Спецжандармерии. Вообще, охрана высших лиц французского государства была налажена очень хорошо — никакого сравнения с Россией, где за межвоенный период убили двух ответственных министров и дюжину чиновников высшего ранга.

Просторный зал для пресс-конференции был оформлен в очень современном стиле, без ожидаемой пышности. Единственными украшениями служили государственные и партийные флаги.

Мне досталось удобное кресло в пятом ряду и два соседа — японец из газеты "Асахи" и мой соотечественник из "Новой Державы". С этим неприятным типом мы пару раз лично пересекались в Петербурге и неоднократно вели полемику в прессе (в те времена, когда ответственный министр придерживался более либеральных взглядов и допускал такую полемику). Он всегда представлялся "проправительственным публицистом", в каковой роли действительно продержался при шести последовательно сменивших друг друга правительствах.

— Видели, какие у них порядки?! — обратился ко мне публицист, — Обыскали до трусов, сволочи. Тоже мне европейское государство! Свобода, понимаешь, и демократия...

— Да, это ужасно. Как вам парад? — я попытался сменить тему разговора.

— Жалкое зрелище. Разве это армия? Вот в Китае у каждого варлорда армия не менее трехсот тысяч штыков. А этих варлордов там двадцать четыре штуки, вот и считайте. Если китайцы захотят, то за месяц покорят Сибирь!

Его излияния были прерваны появлением чиновника в партийной форме, который торжественно произнес:

— Дамы и господа, Президент Республики Шарль Эдуард Жаннере-Гри!

Мы встали, чтобы поприветствовать президента. Застрекотали кинокамеры, вытянулись по струнке жандармы, и в зал вошел величайший диктатор двадцатого века.

Увидев его, я почувствовал легкое разочарование. В этом человеке трудно было разглядеть то, что профессор Вебер называл "харизмой". Худое вытянутое лицо, нос с горбинкой, гладко зачесанные к затылку жидкие волосы, идеально выбритый подбородок, тонкие губы. И глаза без капли живости и энергии, без малейшего огонька. Грустные и усталые глаза за старомодными даже по тем временам круглыми очками. "Не царь, не Бог и не герой". Как ему удалось вознестись на вершины власти, этому клерку?

Вместо военной или полувоенной формы, которую в те годы очень любили диктаторы и монархи, Жаннере носил простой темный костюм и галстук-бабочку. Забегаю вперед, скажу, что этому наряду он оставался верен до самой смерти, а знаменитая бабочка вошла в историю наравне с треуголкой Наполеона.

— Здравствуйте, дамы и господа. — бесцветным голосом произнес Жаннере, — я готов ответить на ваши вопросы.

У меня до сих пор хранится пожелтевшая газета с моим отчетом о знаменитой пресс-конференции. Для всех вопросов и ответов тогда не хватило места — сограждан тогда больше занимали иные вопросы: процесс над уральскими анархистами, царицынский душитель, новый закон о разводах... Поэтому я отобрал самое, на мой взгляд, важное и интересное. Тем занятнее читать сейчас эти скупые строки.

Вопрос: господин Президент, хотя вы победили на выборах, вашим соперникам также отдала свои голоса почти половина французов. Есть ли у Вас намерение сформировать коалиционное правительство и готовы ли Вы допустить оппозицию хотя бы к ограниченному участию в управлении государством.

Ответ: нет, не готов и не намерен. Разве приверженцев теории плоской Земли допускают на заседания Академии потому, что у них много сторонников?

Вопрос: Вы относите себя к левым или правым?

Ответ: Разница между левыми и правыми только в том, что одни считают сумму двух и двух равной трем, а другие — пяти. К кому же должен относить себя человек, знающий, что она равна четырем?

Вопрос: после Вашего прихода к власти многие промышленники опасаются национализации крупных предприятий. Есть ли основания под их опасениями?

Ответ: пусть эти господа оставят свои устаревшие неэффективные предприятия на память. Мы не будем национализировать, например, завод "Пежо" с его годовым выпуском в сто тысяч машин, вместо этого мы построим новый завод на два миллиона машин.

Вопрос: но как Вы планируете добиться таких объемов?

Ответ: с помощью научного подхода. Что мы имеем сейчас? Город, выросший на месте римского поселения, при нем текстильная фабрика, построенная в восемнадцатом веке, металлургический завод, открытый при Наполеоне Третьем, дома, строившиеся по произволу жителей, и дороги, пытающиеся хоть как-то связать все это воедино. Вместо этого мы создадим новые комплексы, в которых все жилые здания, предприятия, учреждения, дороги и прочие коммуникации будут изначально связаны заранее составленным планом и расположены наиболее рациональным образом, образуя единую систему невиданной доселе эффективности. Более того, эти комплексы точно так же будут составлять единую систему в рамках всей страны. Маленькая железнодорожная станция на одном конце страны и судостроительный гигант на другом, плотина на горной реке и фермерский комплекс в долине — все они будут идеально пригнанными и работающими в едином ритме деталями гигантского механизма, шестеренками швейцарских часов. /В этом месте Жаннере слегка замялся, сообразив, что на посту президента Франции не следует даже случайным намеком напоминать о своем иностранном происхождении/.