|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Добавлена авторская обложка. Черновик, возможны опечатки и внесены не все фрагменты!
Пролог
'Однажды, возвращаясь верхом по тропинке высоко над шоссе из Учан-Су с дивным видом на Ялту и ее окрестности, государь высказал, как он привязан к Южному берегу Крыма.
— Я бы хотел никогда не выезжать отсюда.
— Что бы Вашему Величеству перенести сюда столицу?
— Эта мысль не раз мелькала у меня в голове.
Вмешалась в разговор свита. Кто-то возразил, это было бы тесно для столицы: горы слишком близки к морю. Другой не согласился:
— Где же будет Дума?
— На Ай-Петри.
Мы двинулись дальше — Государь и я с ним рядом по узкой дорожке. Император полушутя сказал мне:
— Конечно, это невозможно. Да и будь здесь столица, я, вероятно, разлюбил бы это место. Одни мечты...
Потом, помолчав, добавил, смеясь:
— А Ваш Петр Великий, возымев такую фантазию, неминуемо провел бы ее в жизнь, невзирая на все политические и финансовые трудности. Было бы для России хорошо или нет — это другой вопрос'
Генерал А.А. Мосолов, книга воспоминаний 'При дворе императора'...
Российская Империя, г. Санктъ-Петерсбургъ, генваря 28, в годъ 1725
Бурная и не всегда полезная для его здоровья жизнь царя-реформатора Петра Первого подходила к концу. Уремия* обострилась до крайности, поэтому большую часть времени император всероссийский проводил в постели, страдая от болей и от множества незаконченных дел.
Когда болезнь на время отступала, он вставал и, бодрясь, посещал празднества и присутственные места. Спеша доделать все, что не успел, он лично составлял инструкции и подписывал новые и новые указы. Но болезнь все обострялась и государь понимал, что не успевает... и оставляет страну свои и дела неоконченными. Отчего страдал не меньше, чем от болей. Которые все обострялись и обострялись настолько, что последние дни он не только стонал, но и подлинно кричал, так что слышно было далеко за пределами его покоев. Затем боль стала столь сильной, что царь только глухо стонал, кусая подушку. И все это время его терзала одна мысль: 'Господи, Боже мой! Сколь мало я успел и сколь многого не сделал! Дай мне сил, Господи, одолеть сию болезнь и закончить труды всей жизни моей! Господи, спаси и помилуй мя, грешного...'
Но болезнь не отступала. Силы императора иссякали, и он неожиданно вспомнил о том, что так и не назначил себе официального наследника. Петр потребовал бумаги, начал было писать. Но перо выпало из его слабеющих пальцев. А из написанного сложились всего два внятных слова: 'Отдайте всё...'. Император велел позвать дочь свою, Анну Петровну, чтобы она писала под его диктовку, но пока ее звали, он впал в беспамятство...
И мерещилось ему картина, описанная пророками.
И видел он человека на престоле и как бы пылающий огонь, и сияние было вокруг него. И сказал тогда ему неведомый глас, исходящий из уст как бы человека сего: — Моление твое услышано. Аз дарую тебе возможность спасти труд твоей жизни, вселившись в тело последнего императора русского, перед крушением империи... Иди же и делай! — громом отдалось в голове императора.
— Его Величество скончался, — смутно и еле слышно донеслись до него чьи-то слова и сознание его померкло...
*Отравление организма веществами, которые задерживаются в нём при болезни почек.
Сказку сделать былью...
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор...
Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, ноябрь
29 октября 1900 года в Правительственном Вестнике появилось сообщение: 'Государь Император Николай Вторый заболел 26 октября инфлюэнцей без осложнений, бюллетеней не будет'.
На самом деле Николай Александрович болел уже несколько дней и если первоначально его личный врач Гирш уверенно диагностировал инфлюэнцу (грипп), то позднее привлеченные врачи нашли у императора брюшной тиф. Болезнь протекала тяжело, пошли слухи о возможной смерти государя. Победоносцев в письме к министру внутренних дел Д.С. Сипягину написал: 'Тяжкое облако легло на нас от вестей из Ливадии'.
И в высших правящих кругах Империи и в царской семье, где были недовольные возможным восшествием находящегося под сильным вляинием Витте великого князя Михаила, даже пошли разговоры, не дают ли Основные Законы Империи возможность назначить наследницей Престола старшую дочь Николая Ольгу. В результате придворные круги раскололись на несколько партий. Часть поддерживала право на наследство Михаила, другие же желали подождать рождения ребенка, с тем чтобы передать власть ему, либо Ольге Николаевне. Витте несколько раз собирал совещание кабинета Министров, пытаясь продавить назначение великого князя Михаила регентом.
Императрица же, пренебрегая опасностью, дневала и ночевала в комнате своего супруга. Стремясь облегчить страдания, она лично ухаживала за больным и поила его лекарствами и снадобьями из своих рук. Но облегчения не наступало. Генерал А.Н. Куропаткин, навестивший императорскую чету в Крыму, отметил: 'Вот уже шестой день Государыня никого кроме врачей не видит сама и не допускает к Государю. Сама спит с ним в одной комнате и ухаживает за ним, дежуря посменно со своей няней. Никаких предосторожностей ни за себя, ни за детей не принимает. Тесно и не дезинфицируют'.
13 ноября Николаю Александровичу стало совсем плохо. Наступил кризис. Император потерял сознание и лежал на кровати вытянувшись, словно манекен, и почти не дыша. Александра Федоровна, несмотря на беременность и свое тяжелое состояние, неотлучно сидела рядом с постелью, дежуря вместе с сиделкой, которая суетливо обтирала выступивший на лице царя пот.
Внезапно тело Николая вздрогнуло и начало биться в судорогах.
Императрица, приказав срочно вызвать врача, в бессилии заламывала руки.
Приступ прекратился столь же внезапно, как и начался. Император медленно открыл глаза...
Петр внезапно очнулся и понял, что боль куда-то исчезла. Нет, она не прекратилась совсем, но по сравнению с предыдущими ощущениями стала почти незаметной. И почему-то переместилась в ноги и голову вместо низа живота. И вообще, ощущения были какие-то непривычные. Словно на лице что-то мешало, а постель казалась намного мягче обычной. Он медленно, так как все мышцы плохо слушались, поднял веки и осмотрелся. Над ним склонилось старческое лицо, украшенное густыми седыми усами, переходящими в довольно-таки пышные заросли на щеках. 'Бакенбарды' — подсказал ему неожиданно внутренний голос. Но тут откуда-то сбоку донесся незнакомый женский голос, произнесший что-то неуловимо знакомое по-немецки. Склонившийся над императором ответил, так же по-немецки, что-то вроде: 'Кризис миновал, Ваше Величество'. И начал проводить над ничего еще не понимающим Петром какие-то странные действия. Впрочем, пока лекарь ('Гирш', — подсказал его фамилию еще раз внутренний голос) и пришедшие ему на помощь пара лакеев, возились с его расслабленным телом, Петр осмотрел помещение и людей, в нем находящихся. Прежде всего ему бросилась в глаза по домашнему, но богато разодетая женщина, миловидная, с озабоченный и нервным лицом, и что характерно — в 'интересном положении'. Кроме нее присутствовали увиденный уже врач, пара лакеев и, похоже, служанка. Комната небольшая, но побольше той, в которой император лежал до потери сознания, роскошно и необычно отделанная штофными обоями, уставленная не менее богатой мебелью. Окно, по ночному времени закрытое наглухо, за которым ничего пока не различить, кроме густой темноты. Все это, как и ощущения некоей инородности нового тела, особенно неприятное ощущение заросшего бородой лица, показывали, что все увиденное Петром ранее — не галлюцинации измученного болью человека, что вся эта сказка происходит... произошла с ним наяву. И сейчас он, бывший Петр, находится в теле своего потомка, которому предстояло потерять Империю.
— Никки!— заметив осмысленное выражение глаз больного, женщина явно обрадовалась. — Вы очнулись! Ему лучше? — переспросила она у доктора.
— Та, Фаше Императорское Велишество, — врач ответил на уже по-русски, но с сильным акцентом.
— Тогда оставьте нас все, кроме Танеевой, — приказала императрица. Внутренний голос тотчас же услужливо просуфлировал Петру, что ее зовут Аликс, а точнее Александра Федоровна и оказалась она женой предыдущего владельца тела.
'Эй, а он где? — удивленно спросил Петр, не обращая внимания на рассказ женщины. — Я его убил, что ли? — на что внутренний голос таким же спокойным тоном ответил, что прежний хозяин тела никуда не делся, — Здесь я, только заперт волей вашей словно в камере и могу лишь отвечать на ваши вопросы, — продолжил он. — Ну и ладно, сиди там, где находишься, — ответил своему внутреннему собеседнику Петр. — Ибо такова Господня Воля и кто мы есть, чтобы ей противится'. Голос смиренно замолчал, а до слуха императора наконец-то донесся голос Александры.
— Да ты меня совсем не слушаешь, Никки! Тебе нехорошо?
— Прости, душенька, — ответил он, — но что-то совсем слаб и хочу вздремнуть.
— О, конечно, конечно, Никки, — ответила императрица, но в ее голосе чуткий слух Петра уловил нотки удивления и сомнения.
'Надо что-то быстро придумать, — заметил он про себя, — иначе она быстро поймет, что я не... 'Николай' — опять подсказал голос. — Вот именно' — действительно проваливаясь в сон, отметил для себя Петр.
Следующие несколько дней прошли для него спокойно. Больное тело понемногу набиралось сил, а Петр-Николай незаметно изучал свое новое тело, придворное окружение и дворец. Хотя, надо признать, из придворных он пока видел только лекаря, нескольких лакеев, служанок и фрейлин императрицы. Ну и саму императрицу, конечно. Александра заботилась о нем, командовала слугами и служанками, проводила дни и ночи в его комнате, но все чаще Петр замечал ее удивленно-изучающие взгляды. И понимал, что она что-то подозревает, но пока еще не готова сделать окончательный вывод. А вот чем закончатся ее подозрения, он никак не мог решить.
'Чую, отправит он меня в 'дом скорби*', отстранит от власти и начнет сама распоряжаться, — думал он, наблюдая, как командует его 'жена' лакеями. А еще — внимательно слушая ее невнятное бормотание, когда он делал вид что спит, и они оставались одни. — Она явно считает, что без ее руководства я не способен даже сходить по малой нужде, — на эту мысль явно обидевшийся внутренний голос напомнил, что 'душка Аликс была ангелом-хранителем и следила за мной лучше, чем всякая сестра милосердия'*. Петр это признал, но тут же заметил, что при этом она не допускала никого из посторонних к царю и лично контролировала лечение. А еще лично читала и выделяла основное, по ее мнению, в документах, которые ему доставляли. 'Нет уж, это не Катеринушка** — та помощницей была, но править мною не пыталась. Эта же особо более на Евдокию и Софью
* * *
своей властностью похожа. И сына от нее нет... Да, вопрос этот я одним из важных почитаю и решать буду так, как наилучшим образом для Империи будет', — высказал он свое мнение обиженно замолчавшему 'внутреннему собеседнику'. А ведь он только собирался признать, что императрица очень приглянулась ему, как женщина: высокого роста, стройная, с великолепно поставленной головой. Однако его 'соратник по телу', очевидно обидевшись, упрямо замолчал и уже не спешил сразу предоставить свои знания в распоряжение Петра. Пришлось ему опять удивлять свою 'супругу', попросив почитать ему учебник по истории для гимназий. Уточнив, что его интересует период от Петра Первого до современности.
— Ники, дорогой, — ответила Александра удивленно, — зачем тебе это? Ты же сам не раз говорил, что тебя более по душе время Алексея Михайловича. И зачем тебе... — но, видимо уловив поднимающийся гнев Петра, пошла на попятную. — Но раз таково твое желание, прочитаем тебе. Помнится мне в библиотеке было 'Руководство по русской истории' Дмитри Ил-ловайско-го. Принести?
— Принеси, конечно, — не скрывая раздражения, ответил Петр-Николай. На этом первая размолвка и закончилась, но осадок от нее сохранился.
Принесенную книгу читала либо Александра Федоровна, либо сам Николай, когда чувствовал себя достаточно хорошо. Причем он замечал, что по мере чтения у него всплывали из глубины воспоминания бывшего хозяина тела, помогая понять прочитанное.
Между тем болезнь понемногу отступала. И наконец 30 ноября, с разрешения докторов, Николай оделся самостоятельно вышел на балкон.
Петр очередной раз отметил про себя, как непривычно видеть всех людей не сверху вниз, а на уровне глаз. Да и потолки с дверными проемами словно выросли в высоту (а последние и в ширину). Причем при самостоятельном передвижении этот эффект оказался еще более выраженным, чем при тех двух-трех шагах по комнате, которые позволяли ему во время болезни. Он даже чуть было не промахнулся, пытаясь взять со стула рубаху, чем вызвал очередное волнение у Аликс. Но ничего не поделаешь, приходилось привыкать, как и ко всем остальным неудобствам в этой сказочной ситуации. Утешила только погода — солнечная, теплая и тихая...
Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, декабрь
Жизнь во дворце, казалось, входит в нормальную колею. dd> 2-го декабря царь с женой, великим князем Александром Михайловичем и его женой Ксенией долго гуляли на балконе Ливадийского Дворца. Николай был задумчив и неразговорчив, зато князь Сандро, как его звали в семье, очень интересно рассказывал о своем проекте броненосца береговой обороны с восьмидюймовыми орудиями. Николай, слушавший его вначале невнимательно, внезапно заинтересовался проектом и после прогулки они уединились в кабинете. Попросив повторить описание проекта броненосца, царь неожиданно спросил.
— Сандро, я не понимаю, почему именно восьмидюймовые орудия? Ведь на остальных броненосцах стоят, насколько я помню, десятидюймовки? Как же он будет бороться против сильнее вооруженных и защищенных броней эскадренных броненосцев? — Петр как раз вчера прочел об обстреле Кинбурна броненосными батареями в Крымскую войну. А затем потратил вечер, прочитав все, что нашел в библиотеке, о боях броненосных кораблей. Из-за чего, надо заметить, имел не очень приятный разговор с императрицей.
— Понимаешь, Ники, — если Александр и удивился, то внешне это никак не проявилось, — для современных дистанций боя бронепробиваемость орудий средних и крупных калибров отличается не столь значительно, как их скорострельность. А более скорострельная среднекалиберная артиллерия позволяет обрушить на врага больше снарядов и привести его в небоеспособное состояние или затопить. Как японцы китайцев в Ялуцзянском сражении.
— Но..., — Николай-Петр задумался,— японцы не сумели затопить ни одного броненосца. И, как я помню, в начале боя китайцы смогли поразить на дальней для них дистанции, кажется в 25 кабельтов, японский крейсер двенадцатидюймовым снарядом.
— Но это попадание ничего не решило, — усмехнулся Сандро. — А потом японцы приблизились до пятнадцати кабельтов и уже не отходили более чем на двадцать в ходе всего боя...
— Но мне кажется...
В кабинет заглянула Александра.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
