Чемодан без ручки (общий файл. черновик)

ЧЕМОДАН БЕЗ РУЧКИ

$

Дмитрий Старицкий

$

ЧЕМОДАН БЕЗ РУЧКИ

$

Фантастический боевик

$

$

$

1.

Осенний лес вкусно пах листвяной прелостью и грибами. Небо пасмурно обложило тучами. Воздух влажен, что и не удивительно: ближайшее отсюда село называется ''Мокрое''. А народ просто так названий не даёт. Но зато тут очень грибное место. Хотя и осень, но еще тепло и не дождливо. Самая грибная погода. Я сюда уже лет десять езжу за грибами. Летом на засушку. Осенью на засолку.

Бросаю машину недалеко от асфальтового шоссе, что идет от Смоленского тракта к бывшему совхозу, куда меня еще студентом гоняли ''на картошку'', и прямо топаю по недостроенной дороге к садовому кооперативу. Дорогу эту начали и забросили в середине девяностых. Садовое товарищество было от какого-то медицинского НИИ — откуда у медиков деньги, когда всё в разы подорожало кроме зарплат. Тройка торопыг успела поставить себе садовые домики на бывшем пахотном совхозном поле, поделенном на участки по десять соток, а остальное поле так и зарастает редколесьем. Кому нужно всё это без нормальной дороги. А по этому безобразию на ''пузотёрке'' не проедешь. Не у всех же ''Хантеры'' или 'Патриоты''.

Ухожу пешком по ней до несостоявшегося садового товарищества и обратно вдоль той же дороги, только не спеша и уже по лесу. Пока до машины дотопаешь, две корзины с верхом отборных грибов. И домой, добычу перерабатывать. Много ли одинокому пенсионеру надо? Так. Зимой прокормиться, полакомиться. Заодно по лесу прогуляться. Провоздухаться. Хоть раз в год.

Всё как всегда было, пока не наткнулся я на откровенный криминал. Мужика лет так сорока кто-то привязал к дереву, руками распяв за ветки. Нормального с виду мужика, хоть и раздетого почти догола. Тело чистое, без татуировок. Причёска короткая, лица не видно — голова упала на грудь. Кожа на пузе поцарапана чем-то острым. Следы от ожогов мелкие как от сигарет. Ужаснах, одним словом.

Бросил корзинки, и грибным ножиком стал пилить сыромятные ремешки, которыми мужика к дереву привязали. Пилить было тяжело, хотя нож грибной перед выходом я всегда точу. Но перепилил: сначала ноги, примотанные к стволу, потом руки, примотанные к ветвям. Тяжело было. Вторую руку освобождал, держа мужика на себе, на плечах — у того ноги от земли были примотаны на высоте сантиметров сорок примерно. Если не придержать, руку точно бы ему покалечил.

Положил жертву неведомых изуверов на мох и стал массировать ему затекшие запястья. Сволочи. Примотали, а не прибили, к примеру, гвоздями, чтобы подольше жертва мучилась. Умирала долго.

Слава богу, убийцы ленивые были, далеко в лес не пошли, а то бы и я мимо проскочил. Не заметил бы.

Мужик застонал. Жив, слава богу. Вовремя я успел.

Вынул из рюкзачка металлическую фляжку плоскую с водкой (всегда с собой беру на выезд, на всякий случай) и влил ему в рот, разжав непослушные губы, грамм тридцать.

Откашлявшись, мужик спросил.

— Ты кто?

— Грибник, — ответил я. — А вот ты кто?

— Проводник, — ответил он.

— За что тебя так?

— Не за что, а почему, — ответил усмехнувшись. — Проводить их не захотел. Плохие они люди оказались. Не должен я таких к своим вести. Не должен. А оторваться от них не успел.

— За своих, значит, муку принял аки Христос? — сдвинул я кепку на затылок.

— Так кто же за чужих будет муки принимать? — блеснул мужик глазами. — Ты видел таких? Я — нет. Воды дай, а то от водки жжёт. У вас ее из скипидара гонят, что ли?

Как-то мы сразу перешли на ты и не испытывали от этого никаких стеснений.

Пока искал воду в рюкзачке, осмотрел мужика. Лицом он был брит, с двухдневной где-то щетиной. Лицо чистое, не считая синяков. Глаза мне его понравились: ясные, лучистые, серые, со стальным отливом. Честные глаза. Хотя, мошенники на доверии именно тем и берут, что располагают людей к себе честным видом.

— Подними меня, — попросил проводник.

— Тебе врачей сюда вызывать надо, а не подниматься, — возразил я, отбирая у него пластиковую бутыль с газировкой.

И уже полез в карман за мобильником.

— В дупу ваших врачей, — сказал он, как выплюнул. — Мои врачи лучше. До них только добраться надо.

— И далеко добираться? — поинтересовался я.

— Это, смотря, где мы сейчас находимся. Меня сюда в багажнике везли.

— От Москвы чуть больше ста сорока километров ровно на запад. До машины моей чуть меньше километра. Дойдёшь ли? — усомнился я.

Он на минуту задумался, а потом решительно высказался.

— Давай, попробуем.

Приподняв мужика под мышки, я неожиданно сильно саданулся с ним лбами и потерял сознание.

Очнулся в глазах небо в алмазах и всё плывёт и кружиться. Но оклемался. Вроде без последствий.

Поднялись и, поддерживая друг друга, побрели. Не лесом. На дорогу эту недостроенную вышли. Странная на вид из нас парочка получилась. Я во всём осеннем прикиде и он только в семейных трусах сатиновых, как Порфирий Иванов когда-то рассекал — учил бессмертию. С обоих боков такой фигуры по корзинке плетёной из ивы торчит полной грибов. Но лес был безлюден и шоссе пустынно. Некому было над нами смеяться, а тем более издеваться.

Не сказать, что мне легко это далось, всё же шестьдесят шестой год мне пошел. Не мальчик, такие тяжести таскать в неудобных позах.

Сели в мой старенький ''фольксваген'', что доживал свой срок вместе со мной. Дух перевели. Перед этим я мужика одел в офицерскую плащ-накидку, которую всегда в багажнике вожу, чтобы его голым видом окружающих не пугать. И подумал, что по дороге, в Можайске, к примеру, надо бы его всё же в местную больничку определить. И в полицию сообщить о том, что произошло изуверское покушение на убийство.

Дорога была пустая, асфальт недавно ремонтировали и не успели еще раздолбить. Ехать просто лепота. Но, немного не доезжая до Можайки, моя ''Джетта'' влетела внезапно в радужный пузырь, неведома как образовавшийся перед капотом.

Я по тормозам, а спутник мой орёт.

— Дави на газ, иначе пополам нас разрежет.

— Куда давить?

— Ко мне домой, — ответил он.

— А обратно как? — заорал я, почуяв неладное.

— Также как и сюда. Только уже сам. Ты теперь тоже проводник, — сказал и откинулся на подголовник. — Можешь сам ходить, можешь других водить. А мне пора на покой.

— Какой покой в сорок лет? — удивился я.

— Кому сорок? — удивился он.

— Тебе, — констатировал я.

— Мне? — удивился он. — Мне сто шестьдесят три. — Гордо ответил проводник.

Тут-то я по тормозам и ударил. Иначе бы в дерево воткнулся от неожиданного заявления.

Под колёсами вместо асфальта пыльный просёлок лежал. Такой архаичный с буйной травой меж колеями.

— Что уставился? — усмехнулся мой спутник. — Окна проводников омолаживают при каждом переходе. Иначе бы давно бросил всё к чёртовой матери. Надоело. Не жизнь, а каторга.

— Каждый хочет жить долго, но никто не хочет быть старым. — Выдал я банальность.

— Вот — вот, — подтвердил он мою мысль.

— Поэтому и таскаешься по мирам разным? Омолаживаешься? — спросил я.

— Не по мирам, а по временам. Мир у нас он один и тот же.

— А сейчас мы где?

— Не где, а когда, — поправили меня. — Сорок тысяч лет до рождества Христова. Примерно так.

— Среди неандертальцев?

— И такие тоже тут есть, — усмехнулся он. — Только эти дети природы нас сами бояться. Поехали уж в моё поместье что ли. Жрать охота. Сил нет.

Я снова протянул ему ополовиненную ПЭТ-бутылку газировки. Бутербродов по грибы я с собой не брал никогда, предпочитая на обратном пути ''заправляться'' в симпатичном кафе в Уваровке около железнодорожной станции. Дождался, пока проводник напьется и нажал на газ, запев старую студенческую песенку. Показалась в тему.

$

Если бы я брахиоподой был

Ни за что б в Силуре я не жил.

Спасу нет от эффузивов, диабазовых массивов.

Мне Карбон бы лучше подходил.

$

— Так ты еще при Николае Палкине родился? — оборвал я свой вокал вопросом.

— Не при Палкине, а при государе-императоре Николае Первом Павловиче, — строго поправил он меня. — Вот при ком на Руси порядок был. А потом всё под горку покатилось.

— Но ведь его сын крестьян от рабства освободил.

— Лучше бы он этого не делал. Крестьянин как рассуждал: ''Мы ваши, а земля наша''. А землю-то как раз у крестьян и отобрали. Оставили одни неудобья, да столько что семью не прокормить. И стал крестьянин жить хуже, чем в крепости жил. А еще дворню помещики разогнали и пошли босяки по Руси толпами. Этим землицы вообще не досталось. Никакой.

— Слушай, где мы? Это не Подмосковье.

Вокруг была холмистая степь с редкими небольшими купами деревьев. В основном старые дубы в глаза бросались. Поля вокруг дороги колосились какими-то зерновыми. Я в них не разбираюсь.

— Злачное место, — констатировал я. — Но не грибное.

— Нет, конечно, — ответил проводник усмехнувшись. — Это Кубань, точнее Тамань — благодатный край, если руки, конечно, приложить, которые из правильного места растут.

— Так ты не только во времени, но и в пространстве порталы открывать можешь? — закралось у меня подозрение.

— Хоть в Америку. Только там делать нечего.

— Что так ни разу и не сходил? — удивился я, не поверив ему. Сам бы я точно сходил, хотя бы из любопытства.

— Были один раз в районе Сан-Франциско. Ещё до колонизации успели. Собрали все крупные самородки по ручью Сакраменто, потом их в Швейцарии начала двадцатого века продали как калифорнийское золото. И всё. Больше нам Америка не понадобилась. Зверья и тут полно. На самом полуострове мы его несколько подразогнали, повыбили, а вот севернее чистое Серенгети. Даже леопарды водятся.

— А песок золотой там не мыли вообще? — удивился я.

— Надо же было что-то оставить золотоискателям, а то отсутствие золотой лихорадки в Калифорнии изменило бы историю. А нам этого не надо. Пришлось бы всю библиотеку, что собрали выкидывать и историю по новой изучать. Ты давай, баранку крути. Вокруг Блеваки объедешь и в сторону моря правь.

— Какой такой ''Блеваки''? — переспросил я.

— Вот этого холма, что прямо на нас смотрит. Вулкан это грязевой. Народ так прозвал, за то, что грязью с камнями блюёт от времени до времени.

Поместье было окружено капитальной стеной из пилёного ракушняка. А внутри — рай, как любят его описывать пустынные народы. Тенистый плодовый сад, в глубине которого стоял большой одноэтажный дом с белёными стенами под ярко рыжей черепицей. Вокруг дома благоухал розарий. Кусты с многочисленными мелкими розами, но душистые...

— Грибы отдай девчонкам, — сказал проводник, указывая на парочку пожилых женщин на крыльце. — Пусть почистят.

И вышел из машины.

По его команде женщины бросились к автомобилю, и я выдал им корзины, открыв багажник ''Джетты''.

— Помыть. Почистить, порезать на такие вот кусочки, — показал на пальце размер, — нанизать на нитку и повесить сушится в тени. Зимой сухие кусочки растереть между пальцами в прах и заправлять суп или борщ — ложку проглотите.

В ответ на мои указания бабы заулыбались, закивали, изображая понятливость. Простые деревенские лица в платочках, подвязанных под подбородком. В цветных сарафанах-безрукавках на лямках, надетых на полотняные рубашки с длинными рукавами. На ногах ременные сандалии. Росточку они небольшого: чуть больше полутора метров. И скорее крепкие и коренастые, чем толстые.

Что-то стало мне жарко. И я снял осеннюю куртку и засунул ее в багажник. А вслед за ней полетел туда и свитер.

По ходу дела посмотрел на мобильник. Сети не было. Никакой. И я выключил бесполезный девайс и засунул в карман куртки. Ну, его....

Умытый и переодетый в простые полосатые штаны и подпоясанную витым шнуром шелковую белую косоворотку до колен босой хозяин, пригласил меня на веранду и усадил за стол из струганных досок.

— Сейчас всё принесут, — как бы успокоил меня, хотя я и не беспокоился вроде. По крайней мере, внешне. — А пока давайте познакомимся. Я — Тарабрин Иван Степанович, однодворец, если помните, кто такие, родился в год первой осады Севастополя. Окончил классическую гимназию и Историко-филологический факультет Московского университета кандидатом на замещение профессорской должности. Приуготовлялся защищать магистерскую диссертацию по служилым людям времен царя Федора Третьего [Ф Ё Д О Р _ Т Р Е Т И Й — царь всея Руси Фёдор Алексеевич Романов, старший сын царя Алексея Михайловича. Федор Первый — сын Ивана Грозного, а Фёдор Второй — сын Бориса Годунова.], но столкнулся случайно с проводником, когда изучал сибирские монастырские архивы, и так получилось, что и сам стал проводником в страну Беловодье. Вот она, — обвел он рукой вокруг. — Весь наш народ около двадцати тысяч человек происходит от Тамбовских мужиков, что я вывел сюда из имений князей Троекуровых и Прозоровских. Их за бунт карать хотели и уже воинскую команду капитан-исправник вызвал. А тут я мимо проезжал... — Развел он руками.

— Так с тех пор тут и живёте?

— С тех самых пор. Счастья было у народа — полные порты. А то... земли свободной до горизонта и вся чёрная. Только руки приложи. Тут ведь палку сухую в землю воткни и только водичкой полей — зацветёт. А потом, то это понадобилось, то другое... а тут совсем ничего нет, кроме земли. Стал ходить по временам, купцом от общины как бы. Так и хожу уже почти сто лет чуть не каждую неделю. Раб на галерах. Но что поделать: служение у меня такое...

— Все мы в ответе за тех, кого приручили, — выдал я цитату из ''Маленького принца'' Экзюпери.

— Хорошо сказано, — согласился со мной хозяин.

Тут женщины принесли окрошку с холодным квасом и домашней сметаной. Сметана — ложка в плошке стоит! Обалденно пахнувший ноздреватый серый хлеб. И мы с удовольствием взялись за деревянные ложки.

— Ай, молодцы, девчонки, угодили, — воскликнул Тарабрин, когда его деревянная миска показала дно. Как тебе наше угощение? — Это уже ко мне вопрос.

Я искренне показал в ответ большой палец, потому как рот был забит холодной вкуснятиной. Такой приятной в южную сентябрьскую жару.

— А что вы этих женщин девчонками дразните. Вроде не по возрасту? — спросил я, провожая взглядом женщин вполне себе в возрасте, позволяющем иметь внуков.

Спросил, естественно, когда прожевал вкуснющую овощную смесь с кусочками варёного мяса, наливая себе кваса из кувшина видом похожего на древнегреческую онахойю в простую деревянную чашку, выточенную токарем из липы.

— А кто они есть, если я их вот такими помню, — показал он ладонью на уровень колена.

— Понятно. А керамику специально делаете под древнюю Элладу или покупаете там? — кивнул я на кувшин.

— Конечно специально. Иначе ваших археологов бы кондратий хватил давно, — улыбнулся хозяин.

Я поддержал тему.

— Да, как-то в Фанагории, на раскопках длинной канавы (местный винзавод возжелал провести через памятник археологии сливной коллектор) в неповрежденном слое пятого века до рождества Христова на глубине трех метров нашли полиэтиленовую пробку от портвейна. Версий было... — захихикал я, вспоминая тот случай.