Чемодан без ручки (общий файл. черновик)

ЧЕМОДАН БЕЗ РУЧКИ

$

Дмитрий Старицкий

$

ЧЕМОДАН БЕЗ РУЧКИ

$

Фантастический боевик

$

$

$

1.

Осенний лес вкусно пах листвяной прелостью и грибами. Небо пасмурно обложило тучами. Воздух влажен, что и не удивительно: ближайшее отсюда село называется ''Мокрое''. А народ просто так названий не даёт. Но зато тут очень грибное место. Хотя и осень, но еще тепло и не дождливо. Самая грибная погода. Я сюда уже лет десять езжу за грибами. Летом на засушку. Осенью на засолку.

Бросаю машину недалеко от асфальтового шоссе, что идет от Смоленского тракта к бывшему совхозу, куда меня еще студентом гоняли ''на картошку'', и прямо топаю по недостроенной дороге к садовому кооперативу. Дорогу эту начали и забросили в середине девяностых. Садовое товарищество было от какого-то медицинского НИИ — откуда у медиков деньги, когда всё в разы подорожало кроме зарплат. Тройка торопыг успела поставить себе садовые домики на бывшем пахотном совхозном поле, поделенном на участки по десять соток, а остальное поле так и зарастает редколесьем. Кому нужно всё это без нормальной дороги. А по этому безобразию на ''пузотёрке'' не проедешь. Не у всех же ''Хантеры'' или 'Патриоты''.

Ухожу пешком по ней до несостоявшегося садового товарищества и обратно вдоль той же дороги, только не спеша и уже по лесу. Пока до машины дотопаешь, две корзины с верхом отборных грибов. И домой, добычу перерабатывать. Много ли одинокому пенсионеру надо? Так. Зимой прокормиться, полакомиться. Заодно по лесу прогуляться. Провоздухаться. Хоть раз в год.

Всё как всегда было, пока не наткнулся я на откровенный криминал. Мужика лет так сорока кто-то привязал к дереву, руками распяв за ветки. Нормального с виду мужика, хоть и раздетого почти догола. Тело чистое, без татуировок. Причёска короткая, лица не видно — голова упала на грудь. Кожа на пузе поцарапана чем-то острым. Следы от ожогов мелкие как от сигарет. Ужаснах, одним словом.

Бросил корзинки, и грибным ножиком стал пилить сыромятные ремешки, которыми мужика к дереву привязали. Пилить было тяжело, хотя нож грибной перед выходом я всегда точу. Но перепилил: сначала ноги, примотанные к стволу, потом руки, примотанные к ветвям. Тяжело было. Вторую руку освобождал, держа мужика на себе, на плечах — у того ноги от земли были примотаны на высоте сантиметров сорок примерно. Если не придержать, руку точно бы ему покалечил.

Положил жертву неведомых изуверов на мох и стал массировать ему затекшие запястья. Сволочи. Примотали, а не прибили, к примеру, гвоздями, чтобы подольше жертва мучилась. Умирала долго.

Слава богу, убийцы ленивые были, далеко в лес не пошли, а то бы и я мимо проскочил. Не заметил бы.

Мужик застонал. Жив, слава богу. Вовремя я успел.

Вынул из рюкзачка металлическую фляжку плоскую с водкой (всегда с собой беру на выезд, на всякий случай) и влил ему в рот, разжав непослушные губы, грамм тридцать.

Откашлявшись, мужик спросил.

— Ты кто?

— Грибник, — ответил я. — А вот ты кто?

— Проводник, — ответил он.

— За что тебя так?

— Не за что, а почему, — ответил усмехнувшись. — Проводить их не захотел. Плохие они люди оказались. Не должен я таких к своим вести. Не должен. А оторваться от них не успел.

— За своих, значит, муку принял аки Христос? — сдвинул я кепку на затылок.

— Так кто же за чужих будет муки принимать? — блеснул мужик глазами. — Ты видел таких? Я — нет. Воды дай, а то от водки жжёт. У вас ее из скипидара гонят, что ли?

Как-то мы сразу перешли на ты и не испытывали от этого никаких стеснений.

Пока искал воду в рюкзачке, осмотрел мужика. Лицом он был брит, с двухдневной где-то щетиной. Лицо чистое, не считая синяков. Глаза мне его понравились: ясные, лучистые, серые, со стальным отливом. Честные глаза. Хотя, мошенники на доверии именно тем и берут, что располагают людей к себе честным видом.

— Подними меня, — попросил проводник.

— Тебе врачей сюда вызывать надо, а не подниматься, — возразил я, отбирая у него пластиковую бутыль с газировкой.

И уже полез в карман за мобильником.

— В дупу ваших врачей, — сказал он, как выплюнул. — Мои врачи лучше. До них только добраться надо.

— И далеко добираться? — поинтересовался я.

— Это, смотря, где мы сейчас находимся. Меня сюда в багажнике везли.

— От Москвы чуть больше ста сорока километров ровно на запад. До машины моей чуть меньше километра. Дойдёшь ли? — усомнился я.

Он на минуту задумался, а потом решительно высказался.

— Давай, попробуем.

Приподняв мужика под мышки, я неожиданно сильно саданулся с ним лбами и потерял сознание.

Очнулся в глазах небо в алмазах и всё плывёт и кружиться. Но оклемался. Вроде без последствий.

Поднялись и, поддерживая друг друга, побрели. Не лесом. На дорогу эту недостроенную вышли. Странная на вид из нас парочка получилась. Я во всём осеннем прикиде и он только в семейных трусах сатиновых, как Порфирий Иванов когда-то рассекал — учил бессмертию. С обоих боков такой фигуры по корзинке плетёной из ивы торчит полной грибов. Но лес был безлюден и шоссе пустынно. Некому было над нами смеяться, а тем более издеваться.

Не сказать, что мне легко это далось, всё же шестьдесят шестой год мне пошел. Не мальчик, такие тяжести таскать в неудобных позах.

Сели в мой старенький ''фольксваген'', что доживал свой срок вместе со мной. Дух перевели. Перед этим я мужика одел в офицерскую плащ-накидку, которую всегда в багажнике вожу, чтобы его голым видом окружающих не пугать. И подумал, что по дороге, в Можайске, к примеру, надо бы его всё же в местную больничку определить. И в полицию сообщить о том, что произошло изуверское покушение на убийство.

Дорога была пустая, асфальт недавно ремонтировали и не успели еще раздолбить. Ехать просто лепота. Но, немного не доезжая до Можайки, моя ''Джетта'' влетела внезапно в радужный пузырь, неведома как образовавшийся перед капотом.

Я по тормозам, а спутник мой орёт.

— Дави на газ, иначе пополам нас разрежет.

— Куда давить?

— Ко мне домой, — ответил он.

— А обратно как? — заорал я, почуяв неладное.

— Также как и сюда. Только уже сам. Ты теперь тоже проводник, — сказал и откинулся на подголовник. — Можешь сам ходить, можешь других водить. А мне пора на покой.

— Какой покой в сорок лет? — удивился я.

— Кому сорок? — удивился он.

— Тебе, — констатировал я.

— Мне? — удивился он. — Мне сто шестьдесят три. — Гордо ответил проводник.

Тут-то я по тормозам и ударил. Иначе бы в дерево воткнулся от неожиданного заявления.

Под колёсами вместо асфальта пыльный просёлок лежал. Такой архаичный с буйной травой меж колеями.

— Что уставился? — усмехнулся мой спутник. — Окна проводников омолаживают при каждом переходе. Иначе бы давно бросил всё к чёртовой матери. Надоело. Не жизнь, а каторга.

— Каждый хочет жить долго, но никто не хочет быть старым. — Выдал я банальность.

— Вот — вот, — подтвердил он мою мысль.

— Поэтому и таскаешься по мирам разным? Омолаживаешься? — спросил я.

— Не по мирам, а по временам. Мир у нас он один и тот же.

— А сейчас мы где?

— Не где, а когда, — поправили меня. — Сорок тысяч лет до рождества Христова. Примерно так.

— Среди неандертальцев?

— И такие тоже тут есть, — усмехнулся он. — Только эти дети природы нас сами бояться. Поехали уж в моё поместье что ли. Жрать охота. Сил нет.

Я снова протянул ему ополовиненную ПЭТ-бутылку газировки. Бутербродов по грибы я с собой не брал никогда, предпочитая на обратном пути ''заправляться'' в симпатичном кафе в Уваровке около железнодорожной станции. Дождался, пока проводник напьется и нажал на газ, запев старую студенческую песенку. Показалась в тему.

$

Если бы я брахиоподой был

Ни за что б в Силуре я не жил.

Спасу нет от эффузивов, диабазовых массивов.

Мне Карбон бы лучше подходил.

$

— Так ты еще при Николае Палкине родился? — оборвал я свой вокал вопросом.

— Не при Палкине, а при государе-императоре Николае Первом Павловиче, — строго поправил он меня. — Вот при ком на Руси порядок был. А потом всё под горку покатилось.

— Но ведь его сын крестьян от рабства освободил.

— Лучше бы он этого не делал. Крестьянин как рассуждал: ''Мы ваши, а земля наша''. А землю-то как раз у крестьян и отобрали. Оставили одни неудобья, да столько что семью не прокормить. И стал крестьянин жить хуже, чем в крепости жил. А еще дворню помещики разогнали и пошли босяки по Руси толпами. Этим землицы вообще не досталось. Никакой.

— Слушай, где мы? Это не Подмосковье.

Вокруг была холмистая степь с редкими небольшими купами деревьев. В основном старые дубы в глаза бросались. Поля вокруг дороги колосились какими-то зерновыми. Я в них не разбираюсь.

— Злачное место, — констатировал я. — Но не грибное.

— Нет, конечно, — ответил проводник усмехнувшись. — Это Кубань, точнее Тамань — благодатный край, если руки, конечно, приложить, которые из правильного места растут.

— Так ты не только во времени, но и в пространстве порталы открывать можешь? — закралось у меня подозрение.

— Хоть в Америку. Только там делать нечего.

— Что так ни разу и не сходил? — удивился я, не поверив ему. Сам бы я точно сходил, хотя бы из любопытства.

— Были один раз в районе Сан-Франциско. Ещё до колонизации успели. Собрали все крупные самородки по ручью Сакраменто, потом их в Швейцарии начала двадцатого века продали как калифорнийское золото. И всё. Больше нам Америка не понадобилась. Зверья и тут полно. На самом полуострове мы его несколько подразогнали, повыбили, а вот севернее чистое Серенгети. Даже леопарды водятся.

— А песок золотой там не мыли вообще? — удивился я.

— Надо же было что-то оставить золотоискателям, а то отсутствие золотой лихорадки в Калифорнии изменило бы историю. А нам этого не надо. Пришлось бы всю библиотеку, что собрали выкидывать и историю по новой изучать. Ты давай, баранку крути. Вокруг Блеваки объедешь и в сторону моря правь.

— Какой такой ''Блеваки''? — переспросил я.

— Вот этого холма, что прямо на нас смотрит. Вулкан это грязевой. Народ так прозвал, за то, что грязью с камнями блюёт от времени до времени.

Поместье было окружено капитальной стеной из пилёного ракушняка. А внутри — рай, как любят его описывать пустынные народы. Тенистый плодовый сад, в глубине которого стоял большой одноэтажный дом с белёными стенами под ярко рыжей черепицей. Вокруг дома благоухал розарий. Кусты с многочисленными мелкими розами, но душистые...

— Грибы отдай девчонкам, — сказал проводник, указывая на парочку пожилых женщин на крыльце. — Пусть почистят.

И вышел из машины.

По его команде женщины бросились к автомобилю, и я выдал им корзины, открыв багажник ''Джетты''.

— Помыть. Почистить, порезать на такие вот кусочки, — показал на пальце размер, — нанизать на нитку и повесить сушится в тени. Зимой сухие кусочки растереть между пальцами в прах и заправлять суп или борщ — ложку проглотите.

В ответ на мои указания бабы заулыбались, закивали, изображая понятливость. Простые деревенские лица в платочках, подвязанных под подбородком. В цветных сарафанах-безрукавках на лямках, надетых на полотняные рубашки с длинными рукавами. На ногах ременные сандалии. Росточку они небольшого: чуть больше полутора метров. И скорее крепкие и коренастые, чем толстые.

Что-то стало мне жарко. И я снял осеннюю куртку и засунул ее в багажник. А вслед за ней полетел туда и свитер.

По ходу дела посмотрел на мобильник. Сети не было. Никакой. И я выключил бесполезный девайс и засунул в карман куртки. Ну, его....

Умытый и переодетый в простые полосатые штаны и подпоясанную витым шнуром шелковую белую косоворотку до колен босой хозяин, пригласил меня на веранду и усадил за стол из струганных досок.

— Сейчас всё принесут, — как бы успокоил меня, хотя я и не беспокоился вроде. По крайней мере, внешне. — А пока давайте познакомимся. Я — Тарабрин Иван Степанович, однодворец, если помните, кто такие, родился в год первой осады Севастополя. Окончил классическую гимназию и Историко-филологический факультет Московского университета кандидатом на замещение профессорской должности. Приуготовлялся защищать магистерскую диссертацию по служилым людям времен царя Федора Третьего [Ф Ё Д О Р _ Т Р Е Т И Й — царь всея Руси Фёдор Алексеевич Романов, старший сын царя Алексея Михайловича. Федор Первый — сын Ивана Грозного, а Фёдор Второй — сын Бориса Годунова.], но столкнулся случайно с проводником, когда изучал сибирские монастырские архивы, и так получилось, что и сам стал проводником в страну Беловодье. Вот она, — обвел он рукой вокруг. — Весь наш народ около двадцати тысяч человек происходит от Тамбовских мужиков, что я вывел сюда из имений князей Троекуровых и Прозоровских. Их за бунт карать хотели и уже воинскую команду капитан-исправник вызвал. А тут я мимо проезжал... — Развел он руками.

— Так с тех пор тут и живёте?

— С тех самых пор. Счастья было у народа — полные порты. А то... земли свободной до горизонта и вся чёрная. Только руки приложи. Тут ведь палку сухую в землю воткни и только водичкой полей — зацветёт. А потом, то это понадобилось, то другое... а тут совсем ничего нет, кроме земли. Стал ходить по временам, купцом от общины как бы. Так и хожу уже почти сто лет чуть не каждую неделю. Раб на галерах. Но что поделать: служение у меня такое...

— Все мы в ответе за тех, кого приручили, — выдал я цитату из ''Маленького принца'' Экзюпери.

— Хорошо сказано, — согласился со мной хозяин.

Тут женщины принесли окрошку с холодным квасом и домашней сметаной. Сметана — ложка в плошке стоит! Обалденно пахнувший ноздреватый серый хлеб. И мы с удовольствием взялись за деревянные ложки.

— Ай, молодцы, девчонки, угодили, — воскликнул Тарабрин, когда его деревянная миска показала дно. Как тебе наше угощение? — Это уже ко мне вопрос.

Я искренне показал в ответ большой палец, потому как рот был забит холодной вкуснятиной. Такой приятной в южную сентябрьскую жару.

— А что вы этих женщин девчонками дразните. Вроде не по возрасту? — спросил я, провожая взглядом женщин вполне себе в возрасте, позволяющем иметь внуков.

Спросил, естественно, когда прожевал вкуснющую овощную смесь с кусочками варёного мяса, наливая себе кваса из кувшина видом похожего на древнегреческую онахойю в простую деревянную чашку, выточенную токарем из липы.

— А кто они есть, если я их вот такими помню, — показал он ладонью на уровень колена.

— Понятно. А керамику специально делаете под древнюю Элладу или покупаете там? — кивнул я на кувшин.

— Конечно специально. Иначе ваших археологов бы кондратий хватил давно, — улыбнулся хозяин.

Я поддержал тему.

— Да, как-то в Фанагории, на раскопках длинной канавы (местный винзавод возжелал провести через памятник археологии сливной коллектор) в неповрежденном слое пятого века до рождества Христова на глубине трех метров нашли полиэтиленовую пробку от портвейна. Версий было... — захихикал я, вспоминая тот случай.

— Та-а-а-а-к. — протянул Тарабрин и выдал резолюцию. — Епифана-пьяницу больше с собой не брать. Запалит так всю контору. Я специально селю всех на местах будущих казачьих станиц атамана Головатого, чтобы перекоп на перекопе был. И никакой тебе стратиграфии не прослеживалось. А тут такая подстава...

— Ты разбираешься в археологии? — отогнал я от кваса нахальную осу.

— Пришлось разобраться. И то... про отпечатки болтов и шестеренок в угле постоянно у вас публикуют. А ты как к археологии относишься?

— Я к ней не отношусь. Просто лет пятнадцать каждое лето на Тамань или в Крым ездил на раскопки. Рабочим. Отдыхал на лопате от города. Гитара, костёр, доступные студентки, ''писистрат'' [П И С И С Т Р А Т — древнегреческий афинский тиран. Археологи так в шутку называли в советское время виноматериал из ближайшего винодельческого завода, что тиранил археологов. В настоящее время на вкус на него похоже вино ''Анастасия'' производства винзавода в станице Сенной Краснодарского края.] с ними пил, ночами голышом купались под звёздами. Оттягивало от круговерти мегаполиса. Но кое-чему нахватался. В основном по материальной культуре Боспорского царства.

— Как-то странно мы общаемся, — произнес Тарабрин. — Не находишь? Я представился, а ты, наверное, желаешь сохранить своё инкогнито?

М-да, нескладно как-то... Мне скрывать нечего и не зачем.

— Прости. Нечаянно так вышло, — повинился я, глядя как ''девчонки'' убирают со стола. — Я — Крутояров Дмитрий Дмитриевич, более известный под псевдонимом Ян Ковальский. Журналист. Бывший. Хотел в молодости стать писателем вот и поступил на журфак того же университета, что и тебе альма матер. Но литератора из меня не вышло. Всю жизнь писал про экономику, трубопроводы, ''дОбычу нефтИ и мазутА'', и как дают стране угля. Имени особого себе не сделал. Крепким таким середнячком был. И шестой год уже как на пенсии. Лечу диабет, геморрой и простатит.

— Семья?

— Да как-то не сложилось, хотя три раза был женат.

— Дети?

— Наверное, есть где-нибудь, только меня об этом не известили. Слушай, а квасок-то твой по шарам долбит как вино. — Перевел я неприятную тему на квас.

— Так потому что по старинному рецепту на хрену настоян, — похвалился хозяин. И тут же спросил. — Ян Ковальский? Любишь поляков?

— Терпеть не могу, — ответил честно. — Первая жена была полячка. Именно пани Ковальская. — Та всё простить мне не могла, что именно русские в семнадцатом веке выиграли геополитический проект великой империи до Тихого океана, задвинув поляков на пятые роли в Европе.

— Ну, это твое дело: кого любить, кого жаловать. Я вот грузин не люблю. Все рынки в столицах заполонили, нормально расторговаться не дают. Всё перекупить стараются по дешёвке ещё на подходах.

— И чем ты у нас на рынках торгуешь?

— Не у вас. У Брежнева. Мясом в основном: свинина, баранина. Ходкий там товар. Обратно ткани, иголки, нитки, мыло. Ножики дешевые и примитивные диким людям на обмен. Что там ни разу не дефицит. А так в основном сами себя обеспечиваем почти всем. Вот поначалу было трудно — муку и ту приходилось на горбу таскать, пока свои урожаи не пошли.

— А ОБХСС [О Б Х С С — отдел борьбы с хищениями социалистической собственности МВД СССР.] — удивился я такой простоте, — не ловило?

— Так справку колхозную подделать легче лёгкого. В вашем времени печати советские изготовить это даже не преступлением считается, а так... исторической реконструкцией. Или тот же советский паспорт. Дорого, но возможно. А у них там разве что взятки мелкие директору рынка и ветврачу — от этого никуда не деться. И даже за взятку то не считается. Скорее за оброк. Хотя... Везде берут. Во всех временах. Во всех странах. Только по разным поводам. А так стараемся сами себя всем необходимым обеспечивать.

— А не проще ли банки грабить, чем с мелкой торговлей возиться? — спросил я.

Всё же у нас, поколения пережившего ''лихие девяностые'', несколько криминальное сознание. Да и телевизор не отстает в криминальном просвещении народа: сериал за сериалом из жизни ментов и бандитов по всем каналам сразу. А якобы правовое просвещение граждан, где показывают новейшие изыски преступной мысли в области облапошивания ближнего своего. Некоторые теледевочки на этом уже полковничьи погоны заработали.

— Не проще. — Вздохнул хозяин. — В смысле сам банк взять труд не такой уж тяжелый с нашими способностями, но только последствия будут мало того, что не предсказуемые в жестко регламентируемом обществе ''развитого социализма'', сколько излишне репрессивными. К примеру, повсеместная проверка номеров купюр, запрет на крупные покупки... Или как у вас — поголовные проверки документов на каждом шагу.

— Не понял?

Тарабрин терпеливо пояснил.

— Ну, к примеру, за таким ограблением последуют распоряжения: больше трех иголок в одни руки не давать или материал мануфактурный продавать только отрезами на одну вещь. Я уже даже не заикаюсь о сплошной проверке паспортного режима, при которой колхозной справки будет уже недостаточно. А поёлику мы как боги Эпикура существуем в порах того общества, но не в самом том обществе. Нас не видят в упор и не ищут никого подозрительного. А ходим мы туда регулярно. Мяса в государственной торговле у них там не хватает на всех, а тот, кто купил на рынке нашу парную убоину, пусть и дорого, уже не купит такое же количество замороженного мяса в государственной торговле и оно достанется тем, кому не по карману отовариваться на рынке. А мясо там дефицит. На всех не хватает. Потому и смотрят власти на наше барышничество сквозь пальцы. Мы же такие не одинокие, там и своих хватает рыночных барышников. А уж иголки в магазине воровать, когда они копейки стоят... — он просто развёл руками, как бы показывая полную межеумочность данного деяния.

Он помолчал немного, потом выдал.

— Но главное даже не в этом. Нельзя приучать своих людей к преступлениям. Даже вроде как для них безопасным. К примеру, после второй мировой войны и даже первой... осталось множество складов с ненужной никому амуницией. Да той же тушенкой. Очень слабо охраняемых. Можно было вынести подчистую и всех одеть и накормить, но... Но, кто тогда будет работать? Все будут только требовать такую дармовщинку. Сказки русские читал? По щучьему велению... Про скатерть — самобранку... До хотя бы Пушкина про Золотую рыбку. По христианским понятиям трудиться человек должен в поте лица своего.

— Теперь понял, — сказал я. — Совсем ничего не крали?

— Был грех поначалу. Коров и коней хороших пород уводили. Но ту команду я при себе держал, в общины их не пускал. Померли они уже от старости. Вот вдовы их у меня девками дворовыми служат.

— А что так? Вроде ты сказал, что переход омолаживает.

— Омолаживает. Да только самого проводника, а не тех, кого он проводит.

— Ясно...

— Вот и хорошо, что ясно. Пора нам, как русским людям, после обеда вздремнуть. А потом буду тебя учить ходить по временам. Иначе сам дров наломаешь, как я поначалу. Главное запомни: тебе никого убивать нельзя.

Мне отвели небольшую прохладную спаленку, где я с удовольствием растянулся на льняных простынях поверх тюфяка, сладко пахнущего ароматным сеном. Подушка была набита чем-то вроде гречневой шелухи. Скинул свои одежды на сундук у окна. Вставать утром пришлось почти до рассвета, как обычно в день грибной охоты. Усталость накопилась. Да и не мальчик я уже так напрягаться так. Не говоря уже о том, что мозги набекрень поехали.

Хотел всё обдумать неторопливо, но не заметил, как уснул.

$

Разбудила меня одна из баб, что в этом доме прислуживали.

— Вставайте, барин, негоже на закате спать. Голова может разболеться, — тихо тарыхала она меня за плечо. — Да и Иван Степаныч ждать ох как не любит.

-Тебя как зовут? — спросил я, позёвывая, оглядываясь и не видя своего камуфляжа на сундуке.

Правда кошелёк, ключи и прочая мелочь из карманов по крышке сундука разложены аккуратно.

— Лукерьей крестили, барин. — Улыбается ласково, скрестив руки под грудью.

— Луша, значит. И кто ты тут, Луша будешь?

— Дворовая я тут, у Иван Степаныча. Постелицей буду.

Вот так вот. Не понять мне, то ли прислуга это такая, то ли наложницей она у Тарабрина служит.

— А где, Луша, моя одежда? — ну, не ходить же мне тут в одних трусах.

— Одеяния ваши, барин, мы постирали, пока вы почивали. Сохнут во дворе. А вам пока принесли поносить на замен порты и рубаху. Всё новое и чистое, не сумлевайтесь. У нас с этим строго.

И показала на трехногий табурет, на котором новая одежда была свернута и сложена в стопку.

— Тогда выйди, я одеваться буду.

— А помочь вам одеться? — и смотрит в глаза предано.

— Сам справлюсь, — ответил, сдерживая неожиданное раздражение. — Иди уже.

Ушла, взбрыкивая задом, как недовольная кошка. На да... лет на двадцать она меня моложе... может и ждала чего? Перетопчется.

Прислал мне хозяин шорты чуть ниже колена со шнуровкой понизу штанин из толстого грубого полотна, серые в полосочку. Рубаху-косоворотку из тонкой синей материи и сандалии на завязках, вроде как на босую ногу. Поясок черный из витого шнура, кажись шелкового, с кистями на концах. У нас такими шнурками гардины подвязывают.

Не успел одеться, как Луша тут как тут с подносом, на котором стакан с квасом шипит.

— Вот, отведайте, барин, со сна, пока там самовар растапливают. И это... Иван Степанович просит вас на веранду выйтить. Чайку испить.

Тарабрин уже ждал меня в тени веранды за столом, украшенным полуведерным самоваром, начищенным до золотого блеска, и увенчанным фарфоровым заварочником. Медали на самоваре говорили о его благородном происхождении из дореволюционной Тулы.

— С добрым сном тебя, Митрий, — приветствовал меня хозяин. — Вижу сам, что хорошо почивал. Садись. Пополдничаем. Девчата плюшек напекли. Медком побалуемся со своей пасеки.

В сей раз на стол был выставлен китайский фарфоровый сервиз расписанный драконами. Да не деколь голимый, а ручная роспись. И ложечки из серебра. Чайная жестянка родом оказалась из Англии. Зеленый чай с цветами жасмина от фирмы ''Твайнингс''. Правда, жестянка незнакомой мне формы и размера, о чём не преминул я заметить.

— Это потому что она из девятнадцатого века, — просветил меня Тарабрин. — Из викторианской эпохи, когда еще не научились подделывать продукт под массовый спрос. И сервиз оттуда же. В одной лавке куплено. Я туда редко хожу. Запас гиней [Г И Н Е Я — английская золотая монета стоимостью в 21 шиллинг (в фунте стерлингов — соверене, было 20 шиллингов). Первоначально чеканилась из золота, доставленного на остров из африканской Гвинеи, откуда и название] у меня небольшой остался. А торговли для пополнения местной валюты у нас с Англией нет.

Тут и пирожки с расстегаями ''девочки'' принесли. Пожелали приятного аппетита и исчезли с глаз.

Пирожки с паслёном, расстегаи с рыбой. Как распробовал — с осетриной.

— Паслён откуда? — прямо вечер откровений для меня. — Вкус детства. Бабаня такие пекла. Называла: пироги с бзникой.

Тарабрин усмехнулся.

— Откуда и всегда. С бахчи. Сам по себе он заводится меж арбузов. В этом году урожай этой ягоды у нас небольшой. Слишком много вредителей набежало.

— Какие такие вредители у паслёна? — удивился я натурально.

— Волки, — ответил хозяин. — Только не у паслёна, а у арбуза. Пока до спелого арбуза этот зверь доберется, штук двадцать покусает, попортит злодей. Зато шкур набили наши деды бахчевные знатно. Хвалились, что каждому на доху хватит. Зимы у нас все-таки не египетские, нормальные. Со снегом и морозцем.

— А осетрина? Хотя чего гадать: река же рядом. И икру солите?

— Солим. Паюсную только. Секрета засолки зернистой икры не имеем. Такой секрет и при царе хранили, а в СССР даже считается государственной тайной. Да и не осетрина это вовсе, а белужина. Ее мясо грубее будет. Вчера кусок в оброк принесли из Сенной. А рыбу, небось, всю по станице поделили, чтоб не стухла. Тут такие белуги попадаются: на двух сцепленных телегах везут, а хвост всё ещё по земле волочится, — похвастал хозяин. — Так что на полдник у нас расстегаи, а на ужин уха будет в печи томлёная. Ну и икорки нашей попробуешь.

— И никакого тебе рыбнадзора, — засмеялся я. — Не боязно вам в такую жару печь топить?

— Так не в доме же, в летней кухнёшке на базу готовят. Риска пожара нет. Ну что, почаевничали. Пошли, прогуляемся.

Сразу за домом была метеоплощадка. В глаза бросился аэродромный полосатый ''колдун'', рядом флюгер с классическим жестяным петушком, уже облезлым, показывающие направление и силу ветра. Будка с деревянными жалюзи на тонких ножках для термометра и барометра, будка с водомерным ведром — осадкомер, вреде бы называется. Ещё что-то мне непонятное, меж чего сушилась на верёвках мои ''камуфла'' и рубашка.

— Это зачем она тут? Прямо как в нашей школе в шестидесятые годы, — заметил я.

— А как же? Сто лет уже ведем наблюдения за погодой. Статистику набираем. Всё записываем. Цвет заката, вид и плотность осадков. Снег он по-разному падает и часто сам разный. Сила ветра, его направления... пригодится когда-нибудь. Будем погоду не только по ревматизму предсказывать. Пошли дальше, нет тут ничего интересного. Рутина.

— Вы тут совсем помещиком заделались, — констатировал я, проходя задним двором мимо склонившихся в поклоне мужиков, что складывали наколотые дрова в поленницу. Мужики были одеты в такие же короткие порты как на мне и холщовые косоворотки до середины бедра длиной. В сандалиях на босу ногу. Бородатые и стриженые ''под горшок''.

Тарабрин мой сарказм проигнорировал.

За поленницей привлекли моё внимание большие вольеры с крупными псами. Собаки молчаливо смотрели на нас сквозь сетку-рабицу, слегка колыша толстыми обрубками хвостов.

— Алабаи? — спросил я, кивнув на псарню.

— Они самые. Из Туркестана вывозили. Меняли обученных собак на ружья и патроны, что в Варшаве покупали. А щенков нам там так дарили. Самые лучшие волкодавы, какие только вывел человек. Единственно, что они побаиваются, так это запаха леопарда. Да, для ясности: в том углу среди кустов жасмина у нас летний сортир. Только ночью ходить туда не советую. Пользуйтесь ночной вазой, что под топчаном стоит. Ночью мы собак спускаем по двору, свободно гулять.

— Боитесь кого?

Трабрин покачал головой.

— Как говорится: на Аллаха надейся, а верблюда привязывай. Бывает, дикие люди шалят, а собак наших они боятся. У самих-то собаки мелкие, шавки шавками, чисто шакалы трусливые.

Мы прошли конюшни, каретных сараев, каких-то хозпостроек из саманных кирпичей под соломенными крышами, среди которых затесалось пара хаток-мазанок под черепицей в окружении вишнёвых деревьев. Вышли в калитку в стене на большой огород, который шел почти до моря, огороженный только невысоким плетнём.

На огороде десяток моложавых баб и совсем юных девок что-то пололи. Увидев нас, встали, поклонились и снова взялись за работу.

— Совсем помещик, — покачал я головой и вздохнул. — Эксплуататор.

— Не завидуй. Тут крепко разобраться надо: кто тут кого эксплуатирует. Видишь, в шкурах никто не ходит, а ткань хлопковую тут без моих проходов по времени взять неоткуда. Пока только из крапивы у нас домотканое полотно получается. Да из шерсти бараньей нитку сучат и грубую ткань ткут. Кошмы научились валять, валенки, даже бурки кавказские пара семей умудрилась повторить. Пастухам нравятся. Они у нас конные, прям ковбои.

Вышли к морю. Скорее к заливу — другой берег виден узкой полоской. Но гораздо уже, чем я привык видеть в своем времени.

С моря дул несильный бриз, создавая прохладу. Светло-зеленая вода плескалась на берег ленивой волной, пригоняя на пляж водоросли.

— Давай, угадаю? — спросил я.

— Попробуй, — согласился Тарабрин.

— Судя потому, что мы на Тамани, то это не Азов и не Черное море, а Корокондама. Таманский залив, если по-русски. — Предположил я.

— Не совсем, но географически верно, — согласился Иван Степанович. — Так как казаки еще Кубань в Азов не отвернули, то это пока еще не залив, а как говорят французы, эстуарий реки Кубань, или как у нас на севере русском скажут, губа.

— ''Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики'', — засмеялся я. — Так тут у вас сейчас почти пресная вода будет?

— Практически пресная. И Азов тут пока пресный. Там моря сейчас нет — мелкие болота, плавни, острова, тростник сплошняком, стеной стоит. Зато охота на птицу знатная. Только вот собак нормальных нет, по камышам за подранками бегать. Пробовали спаниэлей заводить. Не тянут такой густой тростник пробивать. Увезли обратно, чтобы свою породу не портить.

— Лабрадоры нужны для такой охоты, — блеснул я знанием. — Самый результативный ретривер будет. У него вес под тридцать кило. По камышам прёт как бронетранспортёр. Только отслеживать надо рабочие линии. А то в последние годы модно стало лабрадоров держать как декоративных собак. Великолепный компаньон и детям нянька.

— Охотиться любите?

— Раньше любил. А нынче здоровье не то.

— Ну, со здоровьем скоро у тебя будет всё в порядке. Приезжай на охоту. Собак своих привози. А ружьишко и у меня найдется. Не простое. Фирмы ''Перде'' с дамасскими стволами.

— Если так, то я с радостью. А Черное море будет там, судя по солнышку? — указал я на предполагаемый юг.

Там, — согласился со мной хозяин. — Только Черное море от полуострова, таким, каким вы его знаете, далече будет, верст на полсотни, а то и более, и всё с понижением рельефа. Бофора турецкого тут еще нет. Не прорвало пока там перемычку. И наш Боспор — Керченский пролив, который, весь в отмелях типа знакомых вам Чушки и Тузлы, которые нынче высокие острова. Пароходом не пройдешь. Кузнецы наши с крымского берега руду железную возят на плоскодонках.

— А почему вы в Крыму не обосновались? — озадачил я Тарабрина давно меня мучившим вопросом.

— Да нет сейчас того Крыма, который вы знаете. Береговой рельеф совсем другой. Гурзуф, то есть место, где он будет, примерно на середине склона горы, а не на побережье. И к тому же, здесь всё созревает на месяц раньше, чем там, что немаловажно для неолитического общества. Ну, хватит географии. Учиться будем по временам ходить и по весям. Тебе нужно для начала на моём поместье найти маяк.

— Какой маяк?

— Зрительно запоминающийся. Чтобы ты всегда мог такую картинку представить мысленно, чтобы ''окно'' открылось туда, куда нужно, а не в другое место.

И пошли вокруг поместья, как бы прогуливаясь, но на самом деле ища запоминающиеся приметы.

— А фотографию использовать можно?

— Можно, но не желательно, ибо урбанистический пейзаж имеет свойство меняться, да и природный тоже, хоть и реже.

Зашли ещё на один хозяйственный двор, где меня удивил грузовой автомобиль как из пятидесятых годов. Носатый, с фарами на крыльях. Кузов деревянной будкой с дверцей сбоку.

— Что это? — спросил я, не ждавший такого увидеть.

Настроился уже, что вокруг пастораль неолитическая. А тут такой разрыв шаблона.

— Наш экспедиционный автомобиль, — ответил Тарабрин. — Газ-63. Кузов надвое поделён.

Открыл он дверцу в будке.

— Тут вроде как автобус — четыре места пассажирских и ларь под сиденьем. Сами такое намудрили для удобства. А в остальной будке вёшала для мясных туш, рундуки. Забиваем худобу, разделываем на полти [П О Л Т Ь — половина туши животного разрубленная вдоль хребта.] и в путь. Довозим свежачок. Прямо к открытию рынка. На обратном пути заезжаем на знакомую мойку и потом чистенькими закупаемся там нужным товаром для здешних общин. Нам советские деньги не солить.

— У вас тут прямо коммунизм, как вас послушать.

— Нет. С идеями господина Маркса наше общество не имеет ничего общего. И с идеями графа Сен-Симона также. Скорее применимы к нам идеи Бакунина и князя Кропоткина. Да и то не все. Но уже тяжеловато нам для прямой демократии. Платон верно ограничил ее десятью тысячами человек на одном месте. Скоро будем вводить представительство выборное от общин. А то ездить некоторым старостам уже далече стало.

— Так ты тут разве не власть? — удивился я.

— Надо мне больно взваливать на себя такой гнёт. Скорее, верховный судья.

— Как в Библии: книга судей идет впереди книги царей.

— Нет пока у нас таких врагов тут, чтобы царей выбирать, которые в вашей истории возникли как военные вожди. А вот суд... Суд справедливый всегда и всем нужен. Первая инстанция — копный суд общины. А я уже апелляционная и кассационная инстанция в одном лице. Мой приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

— А если убийство?

— Убийц изгоняем. Даю ему ножик, открываю окно к динозаврам и вперед, с песней. Живи там, как хочешь. Не обязательно преступника лишать жизни — она богом дана, и не человеку ее отбирать, главное — его надёжно изолировать от общества. Но таких случаев у нас можно по пальцам пересчитать за все сто лет. А законы у нас простые и всем понятные. На десяти заповедях Моисеевых основаны. Даже проще. Вместо расплывчатого ''не укради'' заявлено императивно ''не клал — не бери''.

— А межевые споры? Помню, читал где-то, что до увечий доходили драки крестьян на меже.

— Нет такого. Нет у нас земельного передела как в российской общине. Первые поселенцы распахивают, сколько смогут плугом на двух волах. Хозяйство остается младшему сыну. Старшие сыновья на новое место отселяются и уже там распахивают, сколько смогут на двух волах. Но пока сто деревьев на ветроупорную лесополосу не посадит — его не отселят от отца. А права все у хозяев, а не захребетников. Так что стараются.

— И насколько далеко так расселились?

— До устья Лабы всю Кубань уже осадили с обоих берегов. На тех местах, где потом станицы возникнут до археологического нашествия в эти земли.

Ничего у меня поначалу не получалось. Вербальное у меня восприятие мира, никак не образное. Профессиональная деформация, однако. Полвека со словом работал и всё что видел, сразу транслировал в слова, а то и в готовые предложения. Может потому из меня и писателя не вышло, что воображения не хватало для сочинительства. Журналист он как акын степной: что вижу, то пою. И не дай бог отсебятину сочинить.

Тарабрин даже сердиться начал на мою бестолковость. Потом подумал и выдал.

— Мозги у тебя старые. Закоснели.

Прозвучало как приговор. А лишаться такого заманчивого и многообещающего дара мне совсем не хотелось. На периферии сознания уже скакали мыслишки о поправке материального положения обобранного властями пенсионера.

— И что делать? — отчаялся я.

— Развивать зрительную память. — Постановил Тарабрин.

— Так не мальчик уже я для таких экзерсисов, — возразил я. — В зафронтовой разведке, где такому зрительному запоминанию специально учат, народ подбирается до тридцати лет. Потом и гормональный аппарат не тот и реакции не те.

— Ну, вот с этого и начнем. Попробуем тебя омолодить для начала. — Обнадёжил меня проводник.

$

$

$

2.

Раскрывать методики обучения проводников я не буду. Лишнее это знание для непосвященных. Повторить не смогут, а набедокурить запросто. Скажу только, что было тяжело. Целую неделю.

В результате общих усилий нашли парочку посильных мне маяков в поместье Тарабрина. И для пешего хода, и для автомобильного. И тройку маяков в различных временах — чисто для тренировки. Под руководством Ивана Степановича скакал я по ним туда и обратно аки архар по горам, пока не освоил необходимый минимум. И, соответственно, некоторую технику безопасности.

А по ночам скрипел зубами от болей в суставах и мышцах от этого курса молодого бойца.

Бабка какая-то, карга старая, на бабу Ягу похожая, приходила по утрам, разминала меня вместо зарядки. Мяла мышцы как заправский спортивный массажист и суставы выворачивала, приговаривая:

— Терпи, Касатик. Бог терпел и нам велел.

И, как результат этих мучений, не только походка моя стала крепче, но и пропала седина. Не был я совсем седой. Так — пёстрый. Соль с перцем, как говорится. Мне даже своё отображение в зеркале импозантным казалось временами. Есть такие люди, что к старости симпатичней становятся. Того же Шона Коннери взять в ''Горце''.

Когда мне после всех мучений показали зеркало, то поначалу не поверил, что это я там отражаюсь. Теперь я себе в зеркале не нравлюсь. Хотя, казалось бы, моложе стал выглядеть... ненамного, но все же.

А Тарабрин только посмеивается.

— Приготовься, Митрий, к тому, что у тебя все зубы скоро выпадут, — и лыбится своим оскалом, который только в рекламе зубной пасты показывать. В его-то полторы сотни лет!

Насладившись моим охудением, добавил:

— Правда, потом, новые вырастут. Так что к дантистам не бегай понапрасну. Предупреждаю сразу — будет больно. Но не долго. Где-то дней с десять.

К концу недели закончились захваченные с собой таблетки от диабета. Он у меня второго типа, так что нет у меня инсулиновой зависимости. Диабетон. Метформин. И всё. Но каждый день.

Пожаловался Тарабрину.

— Плюнь, — утешил он меня. — Скоро само пройдет.

— Надо анализы сдать, — упорствовал я, не веря ему окончательно на слово.

— Ну, пошли. — Согласился он со мной. — Переодевайся во всё своё. И машину свою раскочегаривай. Кстати, тебе ее давно пора поменять на что-нибудь поновей да попроходимей.

— Тут две проблемы, — выдал я, направляясь вслед за Тарабриным в дом. — Первая — где взять деньги. Вторая в том, что в моё время автомобили перестали делать инженеры, а всем рулят маркетологи. Так что новые машины недолговечны и хуже моей старушки.

— Деньги не проблема, — сказал проводник уверенно. — А вторую задачу надо просто обмозговать. Но тебе понадобится реальный ''проходимец'' с хорошей грузоподъемностью, желательно не привлекающий к себе особого внимания.

$

Вернуться в своё время мне удалось самому. Тарабрин просто рядом сидел и не вмешивался в мои действия. Но, чую, контролировал и был готов вмешаться в любой момент.

Я прекрасно визуально помнил солидное бетонное сооружение — остановку автобуса с укрытием от непогоды у села ''Мокрое'' недалеко от того места, где бросал я свою машину, уходя собирать грибы. Эта остановка и послужила мне маяком.

Создал я этот чертов ''мыльный пузырь'' и влетел в него, чуть не вмазавшись со всей дури в столб с новым указателем ограничения скорости. Еле отвернул вовремя.

— Что так сильно тапком давишь? — спросил с укоризной Тарабрин.

В этот раз Иван Степанович ничем не отличался от слегка консервативного жителя двадцать первого века. В джинсах, кроссовках и рыжей короткой кожаной куртке на белую хлопковую водолазку. В кармане куртки у него неожиданно для меня оказался белорусский паспорт на имя Тарабрина Ивана Степановича, с его фоткой и гродненской пропиской. Что мне и было с гордостью продемонстрировано в самом начале нашего путешествия для моего успокоения.

— Сам же предупреждал, что ''окно'' может порезать, если тормозить на переходе, — огрызнулся я.

— Ох, учить тебя ещё и учить, — посетовал мой спутник. — В свободное плавание ты пока не готов, как я вижу. Не чуешь ты пока ''окна'' шкурой.

Слава богу, в это время шоссе пустое — автобус тут ходит всего два раза в сутки туда и обратно, а местные жители не настолько богаты, чтобы бензин жечь в личном транспорте без крайней нужды.

Далее было привычно, и через три часа парковал я машину у своего дома в Сивцевом Вражике.

— Хорошо живёшь, — констатировал Тарабрин, останавливаясь у дверей подъезда моей кирпичной башни.

— Грех жаловаться, — ответил я с усмешкой.

Получил я эту элитную ''двушку'' в ''цековском'' доме семидесятых годов постройки, когда работал в 'Правде' на излёте СССР, при Горбачёве. После второго развода оказался я в коммуналке, правда, в ''сталинке'' на Ленинском проспекте. Потому и перешел из ежемесячного журнала ''Работница'' в ежедневную газету ''Правда'' только под гарантию обеспечения меня отдельным жильём. Хотя были в то время куда более заманчивые предложения. В ту ошалелую эпоху ''гласности'' и свободы брехливости при несменяемости главных редакторов, сразу стали в цене люди, умеющие складно и доходчиво писать про экономику. Кооперативные деньги предлагались в десять раз большие. Но квартира всё перевесила. И деньги, и возможность стать в одночасье знаменитым.

Не обманули меня в ЦК. Дали квартиру почти сразу — из спецлимита номенклатурного. Впрочем, спецкор ''Правды'' уже сам считался номенклатурой ЦК КПСС. Правда, ещё без первой — продуктовой — ''кремлёвки'', но уже со второй — лечебной.

Прикрепили меня к особой поликлинике при ЦКБ. Той, что не для народа, а для людей. Не сказать, что там лечили лучше, чем в районной, что для народа. ''Полы паркетные, врачи анкетные''. Разве что лекарства имелись дефицитные и отпускали их бесплатно в местном аптечном киоске, куда народ не пускали.

Давно нет уже ни СССР, ни ЦК КПСС, ни главной газеты страны под названием ''Правда'', а вот аптечный киоск для ''слуг народа'' сохранился, но меня самого уже туда не пускают... А квартира осталась. Так что я, по большому счёту, совсем не прогадал.

— Грех жаловаться, — ответил я проводнику и открыл дверь в парадное своим ключом. — Прошу.

От пива Тарабрин отказался. Заявил с некоторым пафосом знатока:

— За пивом надо ездить в австрийскую Прагу, где с удовольствием берут николаевские деньги. Кстати о деньгах... вот.

Он выложил на стол из своей сумки большой и пухлый простой почтовый конверт.

Деньги?

Деньги — это серьёзно.

Не видел я за свою жизнь филантропов, когда дело касается денег. Судя по толщине конверта — приличных денег.

Только спросил, кивнув на конверт:

— Тебя из-за них повесили?

— И из-за них тоже, — спокойно ответил Тарабрин, словно речь шла об обыденном деле. — Решил я тут у вас черной икрой торгануть. Оптом. В бочонках. Якобы белорусской. Она тут у вас дорого стоит, а у нас свободно в речке плавает. Кто же мог даже предположить, что не только государство свой интерес блюдёт и с браконьерами якобы борется, но и среди бандитов икра — расстрельный бизнес. Своих-то сопровождающих я успел в ''окно'' выпихнуть, хотя товар частично пришлось бросить. А вот сам замешкался. ''Окно'' пришлось срочно схлопывать. Вот меня мазурики и повязали. Требовали обеспечить им дорогу в те места, где я икру брал. Я отказался. Зачем моим людям такое счастье? Вот и распяли они меня на древе в наказание, как было сказано.

— Та-а-а-ак... почесал я в затылке. — Даги или азеры?

— Да кто их, чернявых, разберет. Для меня они все на одно лицо — нерусские.

Помолчали.

Брать эти деньги с непонятными для себя обязательствами я не собирался. Тем более — оставлять на них свои отпечатки пальцев.

— Чай будешь? — спросил я гостя.

Надо же как-то обдумать ситуацию. Во что я тут вляпался? А приготовление чая — чем не законная пауза?

— Буду, — ответил гость. — Только не в пакетиках.

Памятуя о щедром приеме Тарабриным меня в его поместье, решил и самому не скаредничать. Заварил настоящий китайский у-лонг молочный из бутика ''Чай, кофе и другие колониальные товары'', что недалеко от меня торгует в Камергерском переулке. Дорогущая травка... я сам её не каждый день пью.

Маленькие пиалушки на стол я выставил фарфоровые, только современной китайской фабрикации. Но тоже красивые. Если специально не приглядываться, то на вид никак не хуже тарабринского антикварного сервиза.

— Извини. Но к чаю дома ничего нет, — предупредил я гостя и моментом оправдался. — Неделю дома не был, да и гостей не ждал, — развел я руками.

Тарабрин отпил глоток, оценил, и кивнул с довольной миной. Чай ему понравился.

— Что ж, Митрий, не поинтересуешься, что в конверте, — продолжал интриговать меня гость.

Честно ответил.

— Не хочу свои пальчики оставлять на них, пока не въеду в ситуацию. Что тебе от меня нужно? Зачем пытаешься меня купить?

— Это не покупка. Это благодарность моя за спасение. Хотя жизнь деньгами, тем более такими мелкими, не оценивается, — серьезно ответил Тарабрин. — Но тебе и машину нужно менять. И, по большому счету, место жительства.

— Что так, — удивился я. Меня моя квартира вполне устраивала.

— Тут ты как на юру, — ответил гость и снова занялся чаем. — А наше дело не любит посторонних глаз. Тем более не забудь, что будешь на вид молодеть, что не может не вызвать интереса соседей. Хорошо бы только соседей.

И сам развернул конверт, приговаривая:

— Я же говорил тебе, Митрий, что деньги не проблема.

На стол выпала банковская упаковка пятитысячных рублёвых купюр. Вслед за ней шлепнули две ''котлеты'' евро. По двести и пятьсот номиналом.

В голове тут же защелкал внутренний калькулятор. Полмиллиона рублей и семьдесят тысяч евро. Где-то пять с половиной миллионов на российские деньги. Для благодарности пенсионеру — сумма вполне внушительная, а вот для покупки услуг проводника с его способностями — мизер.

— Зачем тебе нужно было наделять меня этой способностью — ходить по временам? У тебя своих людей двадцать тысяч душ. Неужели не нашлось подходящих претендентов?

Тарабрин ответил сразу, будто давно ждал этого вопроса от меня.

— С одной стороны, это вроде бы как случайно вышло. Был я, мягко говоря, не в своей тарелке. Приготовился умирать долго и мучительно. А тут — нежданное спасение, при котором захотелось осчастливить весь мир. А весь мир сфокусировался на тебе. С другой... Есть у меня способные претенденты в проводники с наших общинах. Только вот какая беда — кругозор у них очень узок. И что греха таить — образования не хватает. На рынке торговать еще могут, изображая советского колхозника, а... — махнул он рукой. — Судьба!

Помолчали. Поиграли в гляделки.

— Что ты от меня хочешь? — решил я все же прояснить ситуацию, что говорится: ''на этом берегу''.

— Особо ничего. Раньше думал у вас тут заработать на солнечные панели. Икра показалась хорошим товаром. Наивный я, хоть и полтора века прожил. Проще банки грабить — тут ты прав. Жили сто лет без электричества и еще проживём. А что электричества не требует, то проще и надежнее купить в начале двадцатого века. И качество товара там выше. Вещи делали тогда, чтобы служили долго.

Я засмеялся.

— Там что, преступности нет?

— Есть, — ответил Тарабрин. — И карманники, и мошенники, и даже разбойники есть. Но мафии нет. Народ в своей массе честней и с документами там проще. А с деньгами местными нам просто крупно повезло...

Было видно, что ему не особо хочется развивать эту тему, но он решился.

— Было это в те времена, когда я активно таскал в нашу общину всё, что ни попадя и откуда не попадя. В основном из Сибири в период вашей Гражданской войны. Там бардака было больше при правлении адмирала. Тупики все на станциях по всему Трансибу эшелонами забиты с разной помощью от Антанты. И, судя по тому, что стояли эти вагоны там месяцами — никому не нужные. Не вообще не нужные, а там, где они стояли. Даже охранялись плохо.

Тарабрин улыбнулся чему-то, отпил чаю и продолжил.

— Вышли из Тамбовской губернии мы в чистое поле. Жить негде, а на носу зима. Вот так встретило нас Беловодье. Неласково. Натащили через ''окна'' шпал, рельсов, построили у себя на Тамани тупичок в американской манере — прямо на грунт, без отсыпки пути. На них пассажирские вагоны отогнали от вас с того же Трансиба да от финнов — там в тупиках тоже много чего простаивало. Вагоны железнодорожные, углем отапливаются, да хоть дровами, а тепло — благо. Плюс каждому лежачее место досталось. Тот же титан с кипятком в вагоне — уже роскошь. А тут теплушки понадобились — барахло хранить. Угнали парочку у чехов из-под Иркутска. Искали сено, да промахнулись с наводкой. Не с того пути отцепили. Одна оказалась с патронами к австрийской винтовке. Вторая — не поверишь, — с золотом. Что сильно повезло — в монетах. Почти две тонны в империалах номиналом в пятнадцать рублей. Аккуратно в ящиках уложенные. В вощеной бумаге по десять штук упакованные.

— Рояль! — восхитился я.

— Какой рояль? — не понял Иван Степанович.

Пришлось рассказать ему старую телевизионную байку про ''случайно оказавшийся в кустах рояль''.

Отсмеявшись, Тарабрин продолжил.

— В том ''золотом'' вагоне еще ценной церковной утвари было в приличных количествах — дароносицы, кадила, оклады без икон, кресты наперсные, церковные знамёна. Потом она в наши храмы пошла. Как попов добывали — отдельная история. Некоторых из-под расстрела выдергивали во времена гонений на православную церковь. Потом же в Беловодье некоторые священники в отказ пошли: проповедовать о Христе за сорок тысяч лет до его рождения посчитали для себя невозможным. Отказчиков я в Харбин переправил на пять лет позже, по их времени. Но народ у меня верующий попа требовал: крестить детей, венчаться, отпевать покойников, чтобы всё, как у людей, было. Многие мужики службу наизусть знали, хотя и грамоты не разумели. Но я видел, что сами батюшки богослужебных книг из рук не выпускают, чтобы ошибки не допустить. Искал настоящих попов. В конце концов, три иеромонаха согласились мою паству окормлять.

— Духовенство, значит, содержишь, — констатировал я нейтральным тоном.

— Не торопись судить о том, чего не видел, — улыбнулся Тарабрин. — Содержит попа приход, как и везде. Людям услуга духовная нужна — вот и раскошеливаются. Добровольно. Да и сами наши попы также землю пашут, огороды заводят, коз держат. На каждый храм свой надел земли имеется. Попадьи опять же не в простое — их на акушерок учат доктора, что от ужасов Гражданской войны нами спасены. В такие критические годы люди легче соглашаются на переезд в места спокойные. А эти монахи себе давно смену подготовили — те уже сами батюшки в станицах. Своих пацанов уже выучивают, начиная с алтарников и пономарского причта.

— Итересна-а-а-а-а, — покачал я головой. — Значит не только в прошлое, но и в будущее ходить можно.

— Можно-то можно, только осторожно. Чем дальше в будущее от твоего ''осевого времени'', тем ''окна'' всё больше нестабильные. Я на том и погорел с этими вашими икряными бандитами — ''окно'' замерцало, и был риск, что закроется оно само собой. И ещё запомни как ''Отче наш'': людей, которых ты вывел, в их время обратно не возвращай — помрут.

— С чего это? — Удивился я.

— Я этого и сам до конца не понял. Но факт есть факт. Лет на пять раньше или позже на такое же время можно. Без последствий. А в тот же временной слой — летальный исход, как говорят врачи. И сам никого не убивай.

— Ты, Иван Степаныч, уже говорил мне об этом. Есть причина?

— Есть, — ответил Тарабрин со всей серьёзностью. — Будешь терять способность ходить по временам, если руки в крови. Не сразу. Не с одного покойника. Но восстановиться много времени уйдет, молитв и поста. Лучше поверь на слово и не проверяй этого.

$

Неделю бегал по городу — сдавал многочисленные анализы. Забегая вперед, скажу, что эндокринолог вытаращил глаза и отказывался верить своим же медицинским бумагам. По ним выходило, что диабет у меня прошел. Совсем. Как и не было. Но надул щеки и выдал свое резюме.

— Ремиссия у вас, батенька. Насколько долго она у вас продлится, сложно сказать. Может всё и обратно вернуться. Так что диету я вам пока не отменяю. И надо бы подробно обследоваться. Не помню я случая, чтобы диабет совсем проходил.

Дальше пошла лабуда о необходимости лечь в больничку, что меня не обрадовало. И отпирался я это этого счастья всеми руками и ногами. Мне это надо? Чужое койко-место занимать, когда дел за гланды.

Остальное время ходил по салонам, выбирая себе внедорожник. Якобы для охоты. Памятуя последние слова Тарабрина о том, что нет нужды привлекать к себе внимание и вообще скромнее надо быть, отринув все забугорные соблазны, выбрал УАЗ ''Патриот'' с кузовом пикап. Тут тебе и относительный комфорт, и хорошая проходимость, и какой-никакой грузовой борт, на котором в перегруз можно перевезти тонну.

И думал.

Думал о том, как дальше жить.

И думки мои разбегались по всем направлениям.

''Патрик'' загнал в бокс к знакомым автомеханикам, что для души занимаются тюнингом внедорожников. Творят они тут из серийных авто настоящих ''проходимцев''. Отношения наши были хорошие — я о них в свое время парочку репортажей в журналах тиснул. Так, что отнеслись к моим нуждам внимательно.

— Сделайте мне эту машинку для жутких гОвен, — поставил задачу, указывая на свой уазик.

— Дим Димыч, — уважительно, но этак несколько свысока посмотрел на меня старый мастер, — Помни золотое правило: чем круче джип, тем дольше идти за трактором.

— Боюсь, что туда, куда я направляюсь, даже трактора не будет, до которого можно пешком дойти. — Пояснил я несколько туманно свои цели.

— Тогда выкладывай свои хотелки, доверься профессионалам и не лезь им под руки. Скажи только — тебе кузов весь оцинковывать или только до окон? ''Патриот'' — аппарат неплохой, только вот на ржавчину слабый.

— Цинкуй всё, — и погнал галопом по хотелкам. — Люк мне на крышу большой широкий, сдвижной и электрический, как у ауди-сотки. Чтобы я мог стрелять, не вылезая из машины с заднего сидения. Лебедка в кенгурятник электрическая. Передние сидения от ''форда'' и между ними две стойки для ружей.

Мастер почесал седую щетину на подбородке и выдал.

— Зря ты тогда, Дим Димыч, ''патрик'' покупал. ''Вепрь'' тебе пошел бы в самый раз. А на твоем пикапе люк можем поставить только задом наперед. Иначе никак не получиться — крыши не хватит.

— ''Вепрь'' — это, который автобус? На базе ''Ермака''? — проявил я журналистскую эрудицию.

— Он самый. Везёт такой аппарат, не напрягаясь, две тонны по бездорожью. По дороге даже три. Вездеходная платформа у него осталась от знаменитой ''шишиги'' [Ш и ш и г а — ГАЗ-66 (сленг)], а комфорта стало намного больше. Даже ночевать внутри можно, хотя это и не дом на колёсах. Ну и права как на микроавтобус подойдут — там всего одиннадцать посадочных мест. Вот из чего бы я конфетку сделал со всем своим удовольствием.

— В следующий раз, — засмеялся я, прикидывая, когда этот следующий раз может реально наступить.

Не зря же Тарабрин у себя ГАЗ-63 держит. Когда-то этот отличный вездеход стоял на вооружении Советской армии. И в глаза внешне не бросается. С привычной колхозной двухтоннкой — ГАЗ-51 которая, его легко спутать. У них кабины одинаковые. Но зарубку о ''Вепре'' я себе на памяти оставил.

Прикинули смету. Обошлось мне это тюнинговое безобразие в стоимость еще одного ''патрика''. Могло быть дешевле, но передо мной тут ''тойоту'' тюнинговали и ей поменяли мотор на более мощный, а родной двигун так и остался у них в мастерской. Его-то мне и сосватали. Трехлитровый атмосферный дизель. И экономичней он серийного двигателя в ''патрике'', и тяговитей, да и надёжней. А также полная переборка и протяжка всей ходовой. Антикор везде. Мощный кенгурятник с веткоотбойниками, лебедку со сменой переднего бампера, силовую дугу с откосами в кузов из трубы-нержавейки, шнорхель и прочие приблуды.

О покраске я уже не говорю. Мерседесовский колер в ''зеленый болотный'' цвет. С одной стороны — вроде и скромненько выглядит, а с другой очень даже благородный оттенок на мой вкус.

Потом прошелся по оружейным лабазам. Надо что-то предпринимать, когда шальные деньги руки жгут. Иначе я а себя не ручаюсь.

Раньше ''шершавый ствол'' [Шершавый ствол — нарезной (охотничий сленг).] мне вроде и не нужен был. Хотя пятилетний срок владения гладкостволом у меня давным-давно истёк. Ходил я только на водоплавающую дичь, где мне моего помпового ''ремингтона'' бразильской выделки с подствольным магазином на восемь патронов за глаза было.

Повезло несказанно. В ''Кольчуге'' около самого Кремля мне продали снайперскую винтовку Мосина послевоенного выпуска всего за тридцать шесть тысяч рублей вместе с боковым кронштейном и родным оптическим прицелом ПУ. Новенькую. Еще в пушечном сале. Патрон к ней — самый распространенный у нас весь ХХ век. И по миру он не редкий. А главное — дешёвый. Достать его не будет проблемой. Хотя я и тут ими неплохо затарился. Как и обычными охотничьими патронами в пластиковых папках к ''ремингтону''. И картечь, и разная дробь, и пули хитрые.

Почесал репу и прикинул, что как ни крути, а придется доставать латунные гильзы и учиться самому патроны крутить. Вот такой вот каламбур нарисовался. Черный порох и свинцовый сортамент есть в продаже, как и капсюли. А латунные гильзы, я помню, всегда были в охотничьих магазинах в советское время, и, чтобы их купить, даже охотничьего билета не требовалось. Надо будет как-нибудь Тарабрину на хвост сесть, когда он в очередной раз мясо на брежневский рынок повезет.

Магазинные сидельцы мне этот ствол придержали под аванс, пока я в ''разрешилку'' бегал получать лицензию на нарезной ствол. Проблем особых не было, но время. Время наша бюрократия жрёт как не в себя.

Еще в ''Оби'' заехал. Пластиковые контейнеры прикупил, что крышками герметично застегиваются. Кузов-то у меня в ''патрике'' открытый. Ну и по мелочи того и сего... что в походной жизни потребуется.

Вечерами чистил свой арсенал и вдумчиво готовил снаряжение к великому походу.

Ну, и тренировался между делом. По мелочи. Смотровые ''окошки'' создавал. Маленькие. Чтобы только иметь возможность подглядывать за своим временем.

Когда стало получаться, не только подглядывать, но руку засунуть, то понял, что если о таком моем умении прознают в спецслужбах — мне не жить.

Стало грустно и захотелось напиться в лохмуты. В хлам. Но дома спиртного — хоть шаром покати. Всего-то сто пятьдесят кизлярского коньяка завалялось в баре. Так что мне не хватило, а душа страдала и требовала влить еще стакан вот прямо сейчас. Стал собираться к походу в ночной магазин бежать, но подумал: а какого черта...

Создал небольшое ''окно'' в гастрономе на Новом Арбате. Сразу в торговом зале вплотную к шкафу с забугорными напитками. Разбил молотком стеклянную запертую дверцу, умыкнул первую же попавшуюся под руку бутылку и ''окошко'' моментально за собой закрыл.

Оказался в руке пузырь французского коньяка ''Бисквит''. Ну и гадость же... Кто же это из альтернативно одаренных галлов догадался ваниль в коньяк совать? Да еще в таком диком количестве.

$

Утром появился Тарабрин. Как порядочный, позвонил в подъездный домофон.

Увидев меня расхристанного, набисквиченного и не похмелённого, погрустнел.

— Понятно всё с тобой, — заметил проводник и тут же упрекнул. — Не думал я, что ты сразу все деньги начнёшь пропивать.

Повернулся и ушел.

''Ну и хрен с тобой, золотая рыбка'', — подумал я и снова залез на диван с ногами, думая о том, что обещанная Тарабриным ''царская'' гусиная охота в прошлом, кажись, накрылась медным тазом.

Но Тарабрин вернулся, неся перед собой крынку с капустным рассолом.

— Всё пропил? — спросил он, протягивая мне лекарство от похмелья.

— Да не покупал я это бухлО! Просто бутылку в гастрономе спёр, — повинился я, после того как выдул полкрынки.

Тарабрин что-то сразу понял и приказал.

— Рассказывай.

Когда я закончил свое повествование об экспериментах с маленькими ''окошками'', закончившиеся воровством коньяка в гастрономе, Тарабрин надолго замолчал. Потом выдал.

— Сильно ты рисковал. Но это ты по незнанию. В своем ''осевом времени'' оперировать с дистанционными ''окнами'' может быть опасно. Высокая нестабильность у них в своем осевом времени. Даже бОльшая, чем в будущем. С чем это связано — не скажу. Не физик я. Сам знаю только то, что на себе попробовал. И, если маячила опасность, то дальше я не лез. Я же не сам по себе. На мне ответственность лежит за общину в Беловодье.

Покачал головой и продолжил с улыбкой.

— Но если есть неустранимое желание что-то умыкнуть, особенно спиртное, то лучше лазить в прошлое. Там качество лучше. И окна стабильные. А то, что сам научился маленькие ''форточки'' открывать — молодец. Зубы еще не стали выпадать?

— Пока нет.

— А лучше всего собирайся-ка ты, Митрий, ко мне на Тамань. Скоро гусь толпами полетит на юга . Постреляем в плавнях.

— Я еще собаку не достал для такой охоты.

— Ну, не последний в жизни охотничий сезон. Еще поохотишься с ретривером. Собирайся.

— У меня вездеход ещё не готов. Мастера его только начали тюнинговать.

— Тю-ю-ю... Нашел докуку. До меня ты и на своей пузотёрке в прошлый раз лихо доскакал. А там нам автомобиль и не нужен будет. Кони есть. Экипаж для тебя найдём, если в седле не усидишь.

— А к Брежневу меня возьмёшь?

— Зачем?

— За латунными гильзами. Самому крутить патроны экономичней.

— Возьму. Заодно и потренируешься.

$

На этот раз обогнули Блеваку с другой стороны и уткнулись в железнодорожный тупик. С другой его стороны рельсы вели в... никуда. Просто обрывались.

— Что это? — спросил я, недоумевая.

— То, о чем я говорил, — сообщил туманно Иван Степанович.

На рельсах стояли сцепленные в поезд крашеные суриком три двухосные теплушки, классный желтый вагон и три коричневых двухэтажных вагона — эти на четырех осях. За ними, чуть в отдалении, стоял почтовый двуосник. Завершал композицию открытый полувагон с углем. Еще впритык к классному стоял зеленый железный четырехосник явно из шестидесятых-семидесятых годов с надписью ''вагон-ресторан''.

— Это моя гордость, — вскинул чело Тарабрин. — Случайно уткнулись на Транссибе в эти двухэтажные столыпинские вагоны для переселенцев. Сормовская выделка. В каждом восемьдесят лежачих мест. При небольшой доделке — все сто двадцать. В них мои крестьяне первую зиму пережили. И рельсов нужно было добыть да положить меньше намного — всё в страданиях облегчение некоторое вышло. А я, как видишь, барствовал в первом классе. Теперь ты тут пока поживешь. В том желтом ''пульмане''.

— Что так? Почему не в поместье? — удивился я.

— У мня дела есть, срочные. Некогда, да и некому там с гостями возиться. А тут ты и смену зубов перетерпишь. И обслуга у тебя будет полная: вагонный проводник, горничная, кухарка. И охрана состава, само собой.

— Это вроде как комфортабельный арест? — заподозрил я.

Тарабрин откровенно засмеялся.

— Нет такой тюрьмы, чтобы удержала проводника. Отнюдь, можешь перемещаться по Беловодью, как душа пожелает. Захочешь в море искупаться — дорогу покажут. Здесь недалеко. Вода еще теплая на мелководье. Но советую водные процедуры совершать в Керченском проливе. Там приятнее. И вода солонее. Компанию вот я тебе составить пока не могу... А вот и наша хозяйка идет.

Спрыгнув с площадки желтого вагона, к нам подошла, поклонившись, молодая женщина лет тридцати на вид. В повязанном под грудью сарафане до пят, как тут, я понял, принято ходить. Рубашка под сарафаном с короткими рукавами из ''вафельного'' полотна. Раньше такое на полотенца шло. Косынка повязана ''по комсомольски'' на затылке, а не под подбородком. На поясе — кольцо с ключами. Загорелая. Красивая. Той неброской женской красотой русской женщины, которую мужчины начинают ценить только с возрастом. И глаза — сапфир звёздчатый, чистый и глубокий. Аж залюбовался ею, хотя давно уже женская привлекательность меня никак не манила.

— Доброго вам здорОвичка, барин, — сказала женщина глубоким грудным голосом с легкой хрипотцой. — Всё в делах и заботах пребываете, да одежду бесовскую с того света носите.

— И тебе, Василиса, не хворать, — ответил ей Иван Степанович без поклона. — Вот принимай постояльца. Гость мой — Дмитрий Дмитриевич. Ты уж расстарайся, чтобы ему у нас понравилось.

— Все сделаем в лучшем виде. Не сомневайтесь, Иван Степаныч, — и снова коротко отвесила поклон.

— А ты, Митрий, знакомься — Василиса Гуцу. Хозяйка всего этого состава и над всеми людишками тут начальник. Что потребуется — к ней обращайся. А пока багаж свой вынимай.

Увидев мои чемоданы и пластиковые контейнеры, Василиса засвистела в серебряный свисток, на серебряной цепочке висящий на ее шее. Вычурный такой свисток, прямо боцманская дудка.

Со второго этажа коричневого вагона выскочили ''двое из ларца'' с винтовками в руках.

— Ружья оставьте, — крикнула им Василиса, — а багаж этот в классный вагон отнесёте. В четвёртое купе.

И уже ко мне обращаясь.

— Как проститесь с барином, Дмитрий Дмитриевич, то милости прошу в наш вагон. Я, там, в первом купе от двери обитаю.

Поклонилась нам в остатний раз и пошла. Нет — поплыла. Чисто пава.

Перед лестницей в вагон была сооружена деревянная приступка, так что корячиться у нас на виду ей не пришлось. В дверях обернула и... взглядом, словно рублём одарила. И исчезла из виду в тамбуре.

— Хороша? — усмехнулся Тарабрин.

— Хороша, стервь, — искренне согласился я.

— Это наша знаменитость, Митрий. Наша эмансипэ. Как у Тургенева в ''Отцах и детях''. Только, что не курит и собой красива. Но мужикам спуску не даёт. Они у нее тут по половице ходят. Вдова. Мужа ее лет пять назад зимой волки задрали вместе с лошадью. Она его должность тут наследственно приняла. К земле у них тяги не было, вот я и пристроил их тут к делу. Ну, давай, устраивайся, обживайся. По секрету скажу: Василиса в море купаться любит, — подмигнул проводник хитрым глазом.

И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.

$

Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.

После того как проводник унес грязную посуду, я создал ''форточку'' в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве (про него я точно знал, что интерьер не поменялся) и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ''Финь шампань'' и шоколадку ''Эйнем''.

Другая ''форточка'' далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в найденном ''на деревне к дедушке'' магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ''Филипп Моррис мультифильтр''. Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ''Ригли'' мятную.

Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом — не надо мне еще чего?

Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.

— Не балуйте, барин, — шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так... обозначила границы.

— Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бы бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не честнОй вдовой.

Вот это отповедь!

— Устыдила, сдаюсь, — сказал я, поднимая руки как пленный. — Больше приставать не буду. Без бус...

Рассмеялись тут оба.

— Садись, Василиса, — показал на кресло напротив себя через столик. — Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.

Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера, обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.

Разливая коньяк, задал наугад вопрос.

— Ты же не крестьянка, как я посмотрю.

Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.

— Угадал, барин, — Василиса села в кресло. — Я — поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался — русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.

— И часто у вас волки так шалят? — спросил я с интересом.

— Год на год не приходиться. Только теперь каждую зиму на серых загонную охоту устраивают. И шкуры тёплые, и развлечение для мужиков. — Помолчала немного. Потом резко подняла лафитник. — Помянем моего Ваню. Душевный он человек был, хоть и старше меня намного, а забыть не могу.

Выпили.

Поставив стопку нас стол, Василиса решительно сказала:

— Вы идите, Дмитрий Дмитриевич, покурите на воздухе, пока я вам тут постелю.

— Тарабрин сказал, что ты в море купаться любишь, — спросил я, вставая с дивана.

— Люблю, только хорошие места далеко отсюда. Лошадь надо брать с двуколкой.

— Зачем лошадь, когда у меня есть автомобиль. Он быстрее домчит, только успевай дорогу показывать.

— Идите уж курить, — поторопила меня хозяйка. — А то, как стемнеет, на свет мошка разная налетит, окно не откроешь.

В тамбуре я вынул и снова засунул в карман пачку сигарет.

Открыл 'окно' к себе домой, на первый этаж в подъезде, ударившись с непривычки плечом о стену.

Дома слазил на дальнюю антресоль, в которой у меня, как у гоголевского Плюшкина, хранилось всё, что рука не поднялась выбросить. Нашел там тонкую пачку советских четвертных билетов, оставшихся не обменянными с 1993 года. И улыбнулся победно. Где брать бусы я уже знал.

Открыл ''окно'' в полдень во дворах Якиманки за церковной оградой храма Иоанна-воина у мусорных контейнеров. Якиманка в это время называлась еще улицей Димитрова. На мое счастье никого не встретил, кроме бродячих котов.

Распугав местное дворовое собрание кошачьих депутатов, вышел на улицу и уверенным шагом вошел в ''Художественный салон''.

Пройдя мимо прилавков с причиндалами для художников, прошел сразу к витринам с изделиями народных умельцев. И там увидел то, что мне было нужно.

Это ожерелье привлекло меня сразу — крупные полированные кораллы красного цвета в филигранном серебре. Кубачинская работа. Цена была для советского человека отпугивающей — сто двадцать рублей. Для многих — месячная зарплата.

Поговорив пару минут с продавщицей, стал обладателем еще пары серебряных серёг с подвесками из таких же кораллов. И как бы — работой одного мастера.

Оказавшись вновь у дверей желтого вагона в далёком прошлом, с удовольствием закурил американскую сигарету, наслаждаясь качеством, с которым давно уже табак и в Америке не делают.

Тихо, тепло, небо вызвездило, саранки поют. Благодать!

Хорошо быть проводником. Столько проблем с ходу решаются.

Помню, я на это ожерелье в своё время долго облизывался, заходя в салон по два раза на неделе, пока не решился купить его первой жене в подарок — гонорар неожиданный подлетел за брошюрку в обществе ''Знание''. Пришел весь из себя гордый в салон, с деньгами на кармане, а ожерелью этому кто-то уже приделал ноги. Купил, не поскупившись.

Было это в году так семьдесят седьмом. Вот я и выбрал время распухания собственной жабы от дороговизны филигранной вещицы. И успел перехватить.

Когда накурился, диван уже был застелен свежим бельём и накрыт рыжим верблюжьим одеялом. Василиса еще не ушла, прибираясь в купе по мелочи.

Закрыл дверь в купе, явив взору прикрепленное на двери зеркало.

Сказал Василисе.

— Встань сюда и закрой глаза.

Женщина послушно выполнила мое пожелание.

Осторожно надел на ее шею кубачинское серебро с кораллами, застегнул замочек под затылком, раскидав запястьями две косы замужней женщины.

— Теперь смотри, — сказал я, придерживая ее двумя руками за талию.

Василиса вспыхнула румянцем. При мягком свете керосиновой лампы она показалась мне ещё прекрасней и я, не удержавшись, мягко поцеловал ее в шею, чуть пониже правого уха.

— Какая красота, — восхитилась женщина. — Это мне?

— Тебе, — ответил я и снова поцеловал ее в шею.

Женщина крутнулась в моих руках, повисла на шее, и залепила — другого слова не подобрать — мне благодарный поцелуй в губы.

Казалось бы — вот он диван, рядом. Места на двоих хватает. Но... продернула меня внезапно сильнейшая зубная боль.

Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.

Только-только вновь на женщину потянуло — и тут такой облом.

$

$

$

3.

Не помогало ничего. Ни взятые из двадцать первого века болеутоляющие пилюли; ни отвар шалфея, который для меня готовила Василиса; ни шептания и заговоры бабки-массажистки. Всё напрасно. Дикая боль как вонзилась в мою челюсть, так и не отступала.

И так уже три дня прошло в неутихающих страданиях, когда вернулся Тарабрин.

— Я предупреждал тебя, Митрий, что так будет. Терпи. Ничего не поможет. Только время.

И ушел.

А я терпел, сиднем сидя в купе.

А что делать?

Честно сознаюсь, если бы мне только пообещали прекращение этой дикой боли, то я, не задумываясь ни секунды, выдал бы все секреты, которые только знал. И свои, и чужие. Только никому эти секреты не были нужны. И боль не прекращалась.

От инъекции морфия по предложению приглашенного Василисой велеречивого доктора из ближайшей станицы, я отказался сам. Не хватало мне еще на иглу сесть. Тем более что ''баян'' у эскулапа был древнее мамонтов — стеклянный многоразовый. А про одноразовые пластиковые шприцы он даже не слыхал.

На четвертый день в страданиях появились проблески облегчения, но зубы стали выпадать один за другим. Сами. Первыми те, что с коронками из металлов. За ними остальные. Последней выпала парочка новомодных имплантатов.

Счастливыми глазами смотрел я в зеркало на свой абсолютно беззубый рот и смеялся от радости, что ничего больше не болит. Да что там радости — счастья!

Кухарке объяснил, как делать протёртые овощные супчики на мясном бульоне по советским больничным рецептам. И с удовольствием их поглощал. А то целых четыре дня на воде даже без хлеба просидел, подвывая и поскуливая от боли.

Василиса всё это время возилась со мной как родная мать, хотя в первый момент жутко на меня обиделась. Потом вроде как поняла, что ничего личного. Просто болезнь внезапная приключилась. Не ко времени. Но когда это болячки прицепляются ко времени? Даже к школьникам они норовят являться в каникулы.

Возилась со мной Василиса, сочувствовала и жалела по-бабьи. Самоотверженно ухаживала как сестра милосердия за раненым бойцом.

Один раз только тихо ужаснулась, когда увидела на столике чайное блюдечко, полное моих зубов. Бывших моих.

Тут же попыталась меня успокоить. Вздохнула и произнесла несколько обречённым тоном.

— Мужика и беззубого любить можно.

В ответ я разжал кулак и на ладони протянул ей оставшиеся у меня коралловые серьги.

Обтёрла она моё вспотевшее лицо водой с уксусом, чмокнула в щёку и только тогда взяла подношение. Хотя и скокетничала.

— Лишнее это, но мне приятно.

И моментально отбежала к зеркалу мерить серьги, прикладывать эти висюльки к своим ушам.

— Значит ли это, что наша договорённость о походе к морю ещё в силе? — спросил я в ее спину.

— От вашего здоровья зависит. Я всегда готова в море поплавать,— вертела Василиса головой перед зеркалом.

Провёл языком по еще опухшим дёснам и махнул рукой.

— Поехали.

$

Море.

Для москвича море — всегда событие. Особенно море тёплое.

Керченский пролив в этих временах больше походил на широкую реку, покрытую многочисленными песчаными островами. Если на противоположном берегу понастроить домов, то все бы напоминало бы мне турецкий Босфор в Стамбуле. Тот тоже больше на реку похож, чем на морской пролив.

Холмистая лесостепь обрывалась высоким земляным обрывом, который местный люд обзывал скалами. Внизу под обрывом — небольшой песчаный пляж, ограниченный крупными валунами, меж которых билась и крутилась волна. Запахи дорожной пыли и степного разнотравья внезапно перебили запахи йода и соли.

Вниз вела только узкая вихляющая по обрыву тропинка. Так что машину мы оставили наверху, а сами вниз пешком потопали. Василиса впереди. Я за ней, как за Сусаниным, хватаясь для баланса за колючие кусты шиповника.

Не успел я разложить покрывало с полотенцами, как Василиса, резво скинув с себя сарафан и рубашку, смело пошла в воду голышом, совершенно меня не стесняясь. Только косынка осталась на её голове.

Стоял я и напряженно думал, как самому быть — плавки снимать или нет? Вроде как на нудистском пляже в плавках не положено. И что знает Василиса про натуризм? Это вообще тут так положено или только для меня?

Пока размышлял об этом, Василиса плюхнулась в воду и поплыла сажёнками. Даже насладиться ее ладной фигуркой не успел. Раз-з-зява!

Отметил только, что на вид у неё ни грамма целюллита.

Интересно: а как оно будет на ощупь?

— Что стоите, Дмитрий Дмитриевич? Вода еще теплая. Плывите ко мне. — Крикнула женщина из пологих бирюзовых волн.

И я решился. Стащил с чресел свои пафосные плавки от фирмы ''Speedo'' и, разбрызгивая воду, голышом побежал в море на её голос.

Потом баловались, играя в догонялки на воде.

Плескались водой на мелководье.

И, наконец, твёрдо ощутив под ногами песчаное дно, целовались взасос, дав волю рукам.

На ощупь целюллита у Василисы также не обнаружилось. И грудь была упругой, как у девушки.

У самого голова закружилась как в юности.

Как оказались мы на пляже, на заранее расстеленном мной покрывале — не помню. Помню только что было мне хорошо. Как в сорок лет. Никаких особых изысков. Все рабоче-крестьянским способом — бутербродом. Но насладительно...

Василиса, отдышавшись, счастливым тоном заявила.

— Ох, как легко мне. Перо в зад вставить — полечу как птица перелётная над морем.

— Тебе понравилось? — спросил я.

— Как могло не понравиться? — Удивилась женщина. — Почти пять лет бобылкой.

— И что? За пять лет у тебя никого не было? — вот характер мой неугомонный, журналистский, выпытывать информацию, даже если она и вредна в данный момент. Но как-то мне не верилось в такое. Подозревал я, что Тарабрин из каких-то своих соображений её под меня просто подложил. Ловушка медовая.

— Я честная вдова, — завила Василиса. — Замуж второй раз никто меня не позвал. А блядовать — не в моих правилах. Не так я воспитана.

Встала и пошла в море — подмываться, крикнув из воды:

— Не смотри!

Я послушно отвернулся.

И всё как-то не верилось мне, что такая женщина тут меня пять лет ждала. В самую свою бабью пору. Да и не принц я на белом коне, а старый козёл.

Сатир.

Фавён.

Не кораллами же я ее купил кубачинскими? Бусы — это так... Ритуал. Показатель серьезных намерений.

Но если только скажет, что я у нее второй мужчина в жизни... То...

— Вставай. Одевайся. Домой поехали. Можешь поворачиваться.

Василиса стояла надо мной полностью одетая. Когда только успела?

— Ты еще скажи, что я у тебя по жизни второй, — выплеснул я свою подозрительную эмоцию.

— Не второй. Третий, — спокойно ответила Василиса. — Вторым у меня был муж. А ты женатый?

— Нет. В разводе.

— В разводе... — покачала она головой. — У нас тут такого не водится.

Встал. Подошел. Обнял. Поцеловал.

На поцелуй женщина охотно ответила.

— Ночью ко мне придешь? — спросил.

— А ты этого хочешь? — заглянула мне в глаза.

— Хочу.

— Я подумаю, — улыбнулась хитро.

Бабы — они бабы и есть. Не могут без интриги.

Стал собирать наши тряпки. Не то уже солнце, чтобы на пляже загорать — самый конец бархатного сезона.

$

— Мало поплавали, — с сожалением сказал я, паркуя машину около пульмановского вагона.

— Нормально, — ответила Василиса. — Достаточно для одного раза, да и некогда — дел полно. Ты машину свою подальше отгони к тупику, а то сейчас водовозы приедут — заправлять вагоны водой.

Поставил ''Джетту'' около полувагона с углём у самого тупика, оформленного как пирамида из шпал. А сам за вагоном, скрывшись с глаз охранника с винтовкой за плечами, создал ''окно'' домой. В Москву ''осевого времени''.

И сразу в горячий душ — соль с себя смыть.

В вагонном отеле Тарабрина душ есть, только холодный, ну разве за день чуть солнцем вода под крышей нагреется. Как дальше будет — не знаю, но пока пульмановский вагон не отапливается, хотя Василисины помогальники каждый день долбят кувалдами крупные куски антрацита на угольную мелочь. И складывают ее в деревянные короба в тамбурах. Поближе к печкам. На грядущую зиму.

Отросшую щетину я сбривать не стал. Оформил только под будущую аккуратную бородку. И голову побрил сам, как мог. И задумался над добычей крема-эпилятора. Смена моего имиджа должна сбить соседей от внимания к некоторому омоложению моей тушки. А про почерневшую бороду скажу, что крашу ее. Вот вам всем!

Вытираясь большим махровым полотенцем, сделал несколько звонков знакомым, чтобы меня совсем в Москве ''осевого времени'' не потеряли. И не стали усердно разыскивать со всеми собаками пропавшего пенсионера с хорошей квартирой в наследстве.

Заодно проверил как там тюнинг ''патрика'' поживает. Долго мне еще ждать? Оказалось — долго.

— Быстро, недорого, качественно. Выбирай, Димыч, два из трех, — хохотнул в трубку старый автомеханик.

И раз я оказался дома, то пользуясь благами цивилизации, засел в интернете. Смотреть картинки из Америки разных времен. Англия меня как-то не прельщала, а никакого другого языка кроме английского я не знал. Разве что чуток польского.

Скопировал на винт несколько видов их прав на управление автомобилем. Повезло — нашел аризонские из 1960-х годов, что совсем торт — без фотографий. Вот тебе и основной документ жителя США.

Паспортов внутренних у них там до сих пор нет, а карточки социального страхования появятся для поголовного контроля над гражданами там еще не скоро — в 1970-х. И система эта оказалась намного эффективней паспортной. Отказаться от социальной помощи государства там смогли меньше процента населения — даже амишей [А М И Ш И — потомки эльзасских и голландских переселенцев. Которые из религиозных соображений не пользуются благами цивилизации — электричеством, машинами и химическими удобрениями. Даже одеваются по модам простонародья 19 века. Трудятся в сельском хозяйстве. Не занимаются миссионерством и редко когда принимают чужаков в свои общины. Отрицают военную службу. Ценят ручной труд и семейные ценности. Компактно проживают в США и Канаде.] учли, соблазнив выплатами за экологичность производимого ими продовольствия, а номера таких карточек социального страхования индивидуальные сплошь по всей стране.

Да и шестидесятые годы мне больше нравятся. Маккартизм и охота на коммунистических ведьм осталась в прошлом, как и излишняя шпиономания. Карибский кризис разрешился мирно. Впереди еще ''детант'' грядет. В разгаре разгул хиппи, рок-н-ролла, ''черных пантер'' и прочих гражданских свобод, включая в них свободную любовь. Правящий Америкой класс гайки заворачивать начнёт ближе к восьмидесятым. Как на полную катушку заработает у них программа социального обеспечения с поголовной регистраций граждан. А пока: ''делай любовь, а не войну!''.

Хотя война тоже есть. Во Вьетнаме. Но на внутренней жизни Америки, кроме демонстративных сожжений повесток в армию пацифисткой молодежью у Белого дома, она пока не сказывается.

И никакой электронной слежки за гражданами пока еще не придумали.

Золотое время.

Потом всё будет намного хуже и строже.

Покорпел в фотошопе и сделал болванку водительских прав из Аризоны на имя Яна Ковальски — так привычнее и мне, и мой акцент залегендирован. А если где и затуплю, то не страшно. Американцы сами про поляков анекдоты рассказывают, такие же, как в позднем СССР про чукчей.

Осталось только решить ребус с бумагой, на которой делать права. А то можно и подпалиться как ''Бранденбург-800'' с никелированными скрепками в 1941-м году.

Потом с удовольствием прогулялся по центру Москвы. Совместил отдых с шопингом.

Купил Василисе пляжный набор с раскладной сумкой-подстилкой на основе тонкого поролона, с двумя большими махровыми китайскими полотенцами. Одно с дельфином, другое — с яркими райскими птицами. Шляпу соломенную с большими полями воланом. И настоящее парео индонезийской фабрикации — красивое. Сланцы пляжные. А вот купальник покупать ей не стал — нечего баловать.

Добавил ей фирменный набор увлажняющих кожу кремов и берегущих ее от солнца. Ну и себе заодно приобрёл упаковку депилятора с экстрактом ромашки и алоэ.

Захватил ящик пива в банках к будущей поездке на море. А что? Гаишников там днем с огнем не найдёшь. Разве, что какой неандерталец приколется с полосатым каменным топором.

Уже на выходе из торгового центра увидел на витрине красивую шелковую комбинацию всю в кружевах. Под цвет Василисиных глаз. И не удержался от такого подарка своей женщине. Придет ночью — подарю. А так обойдется только пляжным набором.

Дома решил вздремнуть на привычном месте. Вернуться я могу практически в то же время, когда ушел. Никто там и не заметит особо моего отсутствия.

$

Проснувшись, устроил подробный серфинг по интернету про банк ''Нанодин'', что в девяностых устроил долларовый дождь на Большой Грузинской улице в Москве. Можно было бы и МММ потрясти, но там больше рубли. А мне нужны доллары. Причем доллары старые, без новомодных систем защиты.

Но кто-то интернет сильно почистил и никаких упоминаний о долларовом дожде в несколько миллионов не осталось. Хотя я, в свое время, этот долларовый дождь наблюдал собственными глазами из-за омоновского оцепления.

Пришлось, как участковому, обходить все квартиры на верхних этажах этого кирпичного здания. Хорошо еще, что это была башня в один подъезд. С помощью маленьких ''глазков'' следил. Но нашел, потратив на это целых трое суток ''осевого времени'', прошерстив две осени второй половины девяностых.

Офис этого банка был устроен в обычной трехкомнатной квартире. В одной комнате приёмная аж с темя секретутками, в смежной — начальник мордатый сидит. В третьей кассиры с кучей пластиковых сумок типа ''мечта оккупанта''. На моих глазах одну из них после подсчета наполняли пачками долларовых купюр, в обвязке резиновыми пассиками. М-дя... Что-то штат этого банка меньше минимального, а деньгами ворочают солидными. Причём именно ворочают. Сумками.

Дождался, когда закончится у них рабочий день и останется в квартире только один охранник, уткнувшийся в телевизор в обнимку с чайником на кухне, а остальные комнаты запрут, создал ''окно'' в кассу и умыкнул оттуда пару тяжеленных сумок. Всё равно на следующее утро они устроят из окна на улицу долларовый дождь, перед омоновским обыском. Кто считать будет: сколько куда улетело?

Когда вернулся к тарабринскому отелю на колёсах, водовозы закончили свою работу и разворачивали большие бочки на конной тяге на выезд с этого огороженной колючей проволокой объекта.

Сумки с валютой запихнул в багажник, а подарки Василисе — в салон.

Дождался, когда водовозы уедут, и подкатил к желтому вагону.

Явочным порядком, заперев изнутри, приватизировал я смежное купе, которое от меня через санузел. И там уже сел рассмотреть подробно свою добычу, о которую чуть руки не оборвал. Всё же бумажные деньги — очень тяжелая ноша.

В одной сумке были только 100-долларовые купюры — и старые, и новые вперемешку, в другой — долларовая мелочь, уже разделенная в пачки по номиналу. В грубой прикидке досталось мне свободно конвертируемой валюты около десяти миллионов.

Вот, Митя, ты и стал долларовым миллионером. А толку?

Впереди куча работы по отделению купюр девяностых годов от более ранних. Как определять — я на флешку записал. И пару батарей зарядил для ноута. Его тоже с собой притащил — так мне привычнее работать. И зарядное устройство на солнечной батарее не забыл, помня, что электричества у Тарабрина нет, а в этом старом вагоне оно только на ходу появляется от вращения осей.

Позвали на ужин.

Сказал, что поем в вагоне-ресторане. С Василисой.

Ужин прошел, как пишут в газетах, в дружественной обстановке. Вдова, как оказалась, умела пользоваться столовыми приборами. На любом банкете за нее не было бы стыдно.

— Отец научил, — правильно поняла женщина мой удивлённый и вопрошающий взгляд. — А его в свое время его отец. А того — дед. У нас вся семья так умеет.

Удивила. Честное слово.

Хотел я проявить демократичность и кухарку за наш стол посадить, только та с испугом отказалась. Впрочем, исправно работала за официантку, перепоясавшись чистым фартуком.

После ужина опять скакнул в Москву девяностых.

Маршрут выбрал такой, чтобы самому с собой не пересечься. На другом конце города. Во избежание... Хрен его знает чего ''во избежание'', но поостерегся на всякий случай. Вдруг сам себя прошлого коснусь и аннигилируюсь?

Поменял в обменнике две сотки баксов и купил на оптовке пару десятков сумок того же фасона ''мечта оккупанта'', только небольших. Рюкзак неприметного дизайна и несколько блоков германских сигарет ''НВ'' — нравились они мне раньше, пока не пропали из продажи в 1999-м. И блок одноразовых зажигалок ''Bic'' в пластиковой кассете.

И для Васьки килограммовый пакет сухого порошка сока маракуйи. Испанский. Только добавить воды и подождать пару минут. Не какая-то там галимая химия, а реальный сублимированный фрукт. Экзотика! Удивлять бабу, так удивлять.

Чая в подарочном наборе в жестяной красивой коробке. И просто хорошего байхового в картоне. Жестянку в подарок Тарабрину. Остальное ''тильки для сэбэ''. Надоел уже квас.

Кофе растворимого пару банок. Французского. Гранулированного. Хоть сам такого не люблю особо, но долго искать нормальную джезву и ручную кофемолку охоты не было. А под руку не попалось. Раньше армяне такими вещами активно торговали. Джезвы были из настоящей красной меди, изнутри луженые. А сейчас их что-то не видно на этом рынке.

Грязь, везде упаковка использованная валяется. Лотки продавцов в железных морских контейнерах. Тут тебе и витрина, и прилавок, и склад. Кругом потомственные хабалки торговые и бывшие интеллигентные люди, переквалифицировавшиеся в торгаши, и ещё стесняющиеся своего нового статуса. И толпы озабоченных горожан, ищущих товар подешевле.

Из динамиков над рынком с надрывом выла Тяня Буланова, наводя тоску. Но уверенно отнимала у Пугачевой основного ее слушателя — баб среднего возраста, средней внешности и со средним образованием.

Тошно мне стало от такой наглядной картины обильной разрухи. До сих пор не пойму: как это, всеми фибрами души ненавидящая ''торговое быдло'', советская интеллигенция добровольно отдала страну этим же торгашам в руки, а сама осталась у разбитого корыта. Причем, отдавала, активно при этом похрюкивая. Видно ждали они для себя от новой власти за поддержку чего-то подобного ''указа о вольности дворянской'', но... за что боролись, на то и напоролись.

Уходил с рынка под задорный хит девяностых. ''Комбинация'' пела ''Бухгалтера''. Героя нового времени.

Вернулся в тарабринский мир, нагруженный как ослик. Пора мне набирать в команду ''верблюдов'', как это челноки делали. Только вот засада: тарабринских местных мужиков, здесь уже рожденных, брать нельзя — на обратном переходе в свое ''осевое время'' они помрут. У Степаныча самого команда торгашей из пришлых личностей, как Василиса объяснила — набранных с бору по сосенке из разных времён.

$

— Так-то ты меня ждешь, милёночек любезный? — грубо толкнула меня сердитая Василиса.

Надо же... Уснул я с пачкой долларов в руках, раскладывая ими пасьянс по годам выпуска.

И лампа керосиновая горит.

И ноутбук пашет, батарею жрёт.

Совсем забыл за эти трое суток ''потустороннего времени'', что сам же и приглашал Василису на ночной перепихон. А для нее только день прошел, в который мы купаться на море ездили. Стыдобища. Позор на мою бывшую седую голову.

— Что это? — спросила Василиса, поднимая со стола банкноту. — Чего это тут пять?

— Деньги, — ответил я. — Пять долларов.

— Странные какие-то деньги, — покачала головой вдова. — У нас они совсем не такие. Где это такое тратить можно?

— В Америке.

Женщина что-то прикинула для себя в молчании и, решившись, спросила.

— Возьмёшь меня туда с собой? Любопытно поглядеть, как в других местах люди живут.

Вот-вот... тратить твои деньги любая баба готова в любой момент.

— Взял бы охотно, — ответил я, ничуть не погрешив против совести, — да только ты вернуться обратно не сможешь.

— Да. Трепались дворовые тарабринские бабы о чём-то таком. — Согласилась со мной Василиса и задумалась.

— Семья твоя большая? — интересуюсь.

— Семеро братьев и сестёр. Два десятка племянников и племянниц. У священников всегда большие семьи. У нас еще средняя была. — Улыбнулась Василиса. — Одна я пустоцвет.

— Часто с ними видишься?

— Как когда... — отвечает. — По большим праздникам собираемся у кого, по очереди. Но больше по разным там радостным или трагическим случаям. Последний раз все виделись на похоронах матери.

— Так вот. Если мне тебя с собой в другое время взять, то ты их никогда больше не увидишь. Никогда. Осознаешь? Я один у папы с мамой рос. Всегда хотел братьев иметь. И сестёр. Но...

— Поняла. А жалко.

— Лучше на это погляди, — передал я ей подарочную коробку с комбинацией.

Пусть отвлечётся.

— Это мне? — охнула Василиса на яркий картон упаковочной коробки, а руки ее уже сами собой атласный бант развязывают.

— Тебе. Тебе. — Улыбаюсь своим беззубым ртом.

— Какая красота, — ахнула Василиса. — Но срамота же жуткая.

— А ты только для меня ее одевай. Вместо этой, — дернул я за длинную батистовую ночную рубашку.

— Ну, разве только для тебя, когда никто другой не видит, — склонила голову к плечу.

Серьги висюльки брякнули. Мои серьги.

— Вот и переодевайся прямо сейчас, — предложил императивно.

Переоделась Василиса при мне и быстро, но покраснела только, когда увидела себя в зеркале.

— Стыдоби-и-и-ища... Но и красотища-то какая, — шептала она, крутясь перед зеркалом, оглаживая на себе темно-синий шелк с голубыми кружевами.

— А по мне, так в ней ты просто королевишна, — довольным тоном проворковал я.

$

Уже на постоянном моём диване в смежном купе, когда отдышались от ударного секса, я спросил.

— Чем же такой старый бабуин, как я так привлёк упертую бобылку, что склонилась она к блуду?

Что характерно, кружевную комбинашку — по молчаливому согласию, — мы с нее не сняли. И касаясь жестких синтетических кружев, дополнительно возбуждались от таких прикосновений.

Василиса честно ответила, даже не задумываясь.

— Ты необычный. Не похож ты на наших мужиков. Да и бабий час пришел. Я ребеночка хочу, пока не пришла пора родилку на кадилку отдавать.

— А с мужем у тебя детей не было?

— Как-то не получалось у нас, — грустно ответила женщина.

Ну да... контрацепции в местных общинах тут видимо никакой. Так что либо она бесплодна, либо таковым был ее муж.

— Давай еще раз повторим, — раздухарился я. — Может у нас и получится.

Что-то мне тоже наследника захотелось. Раз уж вторая молодость обломилась. Первую-то я всю на свои эгоистические хотелки растратил.

$

Через сутки у меня начали резаться зубки. Как у младенца. С болью и зудом. На этот раз я подготовился и вывез из Москвы девяностых болеутоляющие таблетки с кодеином, которые потом запретили к продаже. Так что особо не мучился.

Доллары тасовал. По номиналу и годам выпуска по сумкам раскладывал. Спалиться на первом же выходе в Штаты на несуществующих в шестидесятые годы банкнотах мне не улыбалось.

Остались не разобранными только сотки. Но их было много. Больше, чем купюр всех остальных номиналов вместе взятых.

Заглянул Тарабрин. С интересом.

— Ну что, Митрий? Новые зубы еще не выросли?

— Режутся. — Ответил я. — Чай будешь?

Когда это еще Тарабрин от чая отказывался?

Пока нам чай заваривали, вертел Тарабрин в руках доллары разных годов.

— Откель такое богачество? — ерничая, кивнул Иван Степанович на пачки долларовых соток.

— Банк взял, — ответил я честно.

И в ответ на круглые глаза Тарабрина, рассказал, как было дело.

— Значит, вор у вора дубинку украл, — рассмеялся проводник и предложил. — Давай меняться.

— Что на что?

— Доллары на золотые николаевские империалы. Мне в твоём времени кое-что прикупить надо. А я тебя в начало двадцатого века свожу — там много чего можно прелестного приобрести.

— В моём? Тогда тебе только эти подойдут, — показал я ему 100-долларовую купюру дизайна 1996 года. — А что, наших денег у тебя не осталось?

— Да сколько было, все тебе отдал, — сознался проводник несколько смущенно.

— Только покупать? Не торговать? — засомневался я.

— В твоём времени я с торговлей завязал, — обреченно сказал Тарабрин. — Одного раза мне за глаза хватило.

— Сведешь меня с твоим знакомым умельцем, который старые документы делать может.

— Ни разу не проблема, — ответил проводник. — А что тебе требуется?

— Права на управление автомобилем. Американские. Образец есть. Ну и советские... как права, так и паспорт. Военный билет еще.

— Спросим, — ответил Тарабрин. — Заплатить ему за труды есть чем, — кивнул он на пачки долларов. — Заодно и плакат тебе оформим.

— Какой плакат? — удивился я.

— Плакатный заграничный паспорт Российской империи. Как на купца второй гильдии из какого-нибудь Задрищинска, что подальше от железной дороги стоит. Такого, куда депеши месяцами ходят.

— Тогда лучше из Урюпинска, — засмеялся я, вспоминая кучу анекдотов про этот город.

— Из Урюпинска не получится, — заметил Тарабрин. — Там донские казаки живут. И всей торговлей торговые казаки заправляют. Платят в казну войска налога сто рублей в год и катаются с товаром по станицам и хуторам. Так что будешь ты у нас сибиряком забайкальским. Но чуток подождем, пока у тебя борода вырастет.

Тут и чай нам подоспел.

Я и чайную коробку подарочную Тарабрину вручил под такое дело.

— Надо смотаться в твою Москву, пока у нас гусь на юг не полетел.

— Только пусть сначала у меня зубы отрастут, — попросил я.

$

Стрый гравер, покрутив в руках фотошопную болванку аризонских автомобильных прав, потыкал пальцами в клавиатуру компьютера и откатился от стола.

Кресло у него было офисное на пяти колесах. Кожаное. Директорское. И вообще оборудование тут фирменное, дорогое и современное. Для 1996 года очень даже и очень.

— Делал как-то я такие, только с фотографией, для Сёмы Капетильмана несколько лет назад. Тот тогда в Штаты через мексиканскую границу мылился и не желал иметь проблем с иммиграционной службой федералов со своей израильской визой. Звонил мне как-то потом оттуда, что все в порядке, мое изделие не подвело. Благодарил. Он даже после лесного пожара, когда офис шерифа со всем архивом сгорел, обменял мой ''блинчик'' на местную ксиву нового образца. Так что не проблема. Сделаю как надо.

Поглядел на наши другие хотелки, записанные на тетрадном листе в косую линейку.

— А вот это вам дорого встанет. Старый бланк военного билета я достану, не трудно пока. Права тоже сделаю. Но вот паспорт образца шестидесятых годов... может быть уже и бланков таких, ни у кого не осталось. Царский паспорт вообще сами могли сделать — ничего сложного. Ну, да ладно, возьму до кучи.

— Сколько, — спросил я.

Тарабрин, после того, как представил меня этому фармазону, вообще старался не отсвечивать в разговоре.

— Три тысячи бакинских рублей, — ответил умелец. — Это с оптовой скидкой. И за твоего напарника еще скидку учти, ему как постоянному клиенту.

— Согласен, — ответил я. — Вот задаток.

Положил на стол пять сотенных купюр нового образца.

— Слышал я про них, но еще в живую не видел, — повертел умелец в руках 100-долларовую банкноту с большим портретом покойного президента Франклина. Даже на свет ее посмотрел. — Заходите через две недели. Фотографии приноси три на четыре с уголком. ''Плакат'' на какую фамилию делать?

— Ян Дмитриевич Ковальский, купец второй гильдии из сосланных в Сибирь поляков. Второе поколение, — озвучил я заранее заготовленную ''рыбу''.

— Много лишней информации. ФИО и вероисповедание. Больше ничего не нужно. Ну, и город, в котором выдавали.

— Вероисповедание католическое. Город — Анадырь. — Ответил я.

— Не пойдет Анадырь, — возразил он мне. — Как место жительства вполне, но не как место выдачи заграничного паспорта. Запишем — Охотск. Там сидело начальство, как Чукотки, так и Камчатки. Слушай, а Тобольск тебе не подойдёт? У меня в коллекции оттиск их городской печати есть, а охотскую печать придется искать в архиве. И ''чугунка'' через Тобольск не проходит. Туда тоже поляков ссылали. Бывшую шляхту мятежную.

Я согласился на Тобольск. Какая разница?

Что меня покоробило, так это то, что никакого игрового настроя у гравера не было. Всерьез он всё говорил и делал.

Выйдя из прохладного подвала на жаркую и пыльную Малую Бронную, рассказал свои выводы Тарабрину.

— Митрий, я тоже попервой напрягся от такого общения. Почувствовал себя аж народовольцем в подполье,— ответил Тарабрин. — Но делает он всё качественно, как для жизни. Хоть мы и представляемся ему этими чёртовыми реконструкторами. Пойдем лучше сластей нашим бабам накупим. Тут недалече есть фирменный магазин фабрики ''Красный Октябрь''. Потом сравним с ''Эйнемом''.

$

Как ни жгли мне руки доллары в бешеном количестве, но сначала сходили мы в Нижний Новгород 1913 года. На Макарьевскую ярмарку. Не одни. С нами было восемь помогальников из постоянной команды Тарабрина, которых он обзывал приказчиками.

Заселились на постоялый двор. Красивый бревенчатый дом, под русскую старину оформленный. Терем такой двухэтажный с многочисленными хозяйственными постройками и флигелями во дворе — того же стиля. Как Исторический музей в Москве.

Одет я был плохо и это меня нервировало. Косоворотка, полосатые холщёвые порты, юфтевые сапоги, жилет и пиджак, хоть и шерстяные, но от разных костюмов. На голове картуз, похожий на фуражку — всё из тарабринского барахла. Ужасно выглядел, в отличие от самого Ивана Степановича, который гляделся даже щёголем. В бежевой чесучовой тройке, манишке с бабочкой, двуцветных туфлях и в шляпе-канотье соломенной. Даже тросточку с серебряным набалдашником прихватил. В манжетах у него брюлики в золоте сверкали. А через живот двойная золотая цепь часовая с брелоками.

Лето, жарко, а я в сапогах как этот... Прислуга отельная, на меня глядючи, рожи кривит. Остается только плохое настроение портить до упора. Хотя куда уж дальше.

— Доверься мне, Митрий, — шепнул Тарабрин. — Всё будет хорошо.

Ну, я и за ним тишком да молчком.

А вот перед Степанычем местные половые просто стелись, величая его ''вашим степенством''.

Приказчиков определили во флигель, а нас ввели в трехкомнатный люкс на втором этаже главного здания. В центре гостиная, а по сторонам смежные спальни. Куча бархатных драпировок на дверях и окнах. На стенах довольно неплохие картины в золоченых багетах. В оконном простенке большие напольные часы башней фирмы ''Мозер''. Стильная мебель. И люстра электрическая — бронза с хрусталём. Был даже ватерклозет, вполне современного мне вида, только вместо фаянса — чугун эмалированный.

Тарабрин приказал подать нам в номер водки, сливочного масла с французской булкой и белужьей икры. И местного модного портного — тоже в номер подать.

— Зачем нам портной? — спросил я, намазывая себе бутерброд.

— Ну не ходить же тебе тут как хитрованцу. Ты у нас хоть и провинциал по местным нормам, но всё же купец аж второй гильдии. А у нас тут крупная закупка на восемь возов и одну двуколку. С лошадьми. Никто же не знает, что у тебя золота полсаквояжа. Вот для начала тебя и приоденем. А по одёжке встречают...

— Заметил уже, — скривил я рожу, — А лошади тебе зачем, куда потом они? У тебя же люди на волах пашут, на осликах ездят. Я только водовозов с лошадьми видел.

Да хоть куда, — ответил Тарабрин, разливая ''Спотыкач'' шустовкой выделки. — Кроме как сразу обратно. Хоть в работу, хоть на колбасу. Тебе, к примеру, хозяйством обзаводиться надо.

— Где я конюхов возьму?

— Лучше всего нанимать их в год эмансипации крепостных. Из наследственной дворни, которых многие помещики от жадности на улицу выпнут. Эти, пока не побосячили, служат хорошо. Особо если семейных берёшь. И баб их к хозяйству приставить можно. Не понравится — через пятилетку расчет в ассигнациях, в вашем времени сделанных — они лучше настоящих будут. И обратно его. Он с твоими деньгами лавочку откроет — будет жить. А понравится работник — как сам договоришься дальше с ним.

— Какое хозяйство? — не понял я. — Зачем?

— Ну, не век же тебе в вагоне жить, — поднял брови Тарабрин. — Тебе Крым нравится, вот и заселяй гору Митридат. Построиться я тебе помогу. И людьми, и материалом. Сам заниматься маетком не захочешь — Василиса на то есть. Баба она хваткая. Правит работниками твердо. А у вас, как я посмотрю, всё сложилось удачно. Сам удивлён. Васька после гибели мужа никого к себе не подпускала. Что сидишь — наливай. Мы тут купцы или кто? Не выходи из образа.

Модным портным оказался молодой кудрявый еврей. Бритый. Глаза карие на выкате. В речи с характерной картавинкой.

Измерил меня всего самодельным из клеёнки мягким метром. Показал модные журналы. Французские. Спросил о пожеланиях.

Я кивнул на Тарабрина. Сказал.

— Хочу быть как он.

— Это летний костюм, — поддакнул проводник. — Но моему компаньону еще нужен и зимний выход.

Тут же возник на столе альбом с образцами тканей.

Выбрал тёмно-синий бостон в тонкую, едва заметную, полосочку.

— Надеюсь, туфли у вас найдутся? — посмотрел Тарабрин на портного пристально. — И головные уборы, конечно.

Нас заверили, что всё будет как в лучших домах ЛондОна. Даже лучше.

— Фирма Ротштерн гарантирует, — гордо вскинул местечковый кутюрье голову, демонстрируя нам свой выдающийся кадык.

Получив от меня задаток в один империал, портной удалился, заявив, что первая примерка будет завтра.

— Что, Степаныч, — разлил я по-новой. — Чтобы не выходить из образа, позовём девочек?

— Это как раз лишнее, Митрий. Сифилис гуляет. На ярмарку все проститутки даже из Москвы сбежались. Увидишь красивую, хорошо одетую даму, которая покажет тебе кольцо на кончике языка — можешь смело договариваться о цене. Но не советую. Хоть в твоём времени, говорят, что сифилис уже лечат. Но оно тебе надо играть в такую лотерею.

— А сколько стоит такая дама? Просто так спрашиваю, из интереса.

— От двадцати пяти рублей и выше. За обычный сеанс. Если что желается экзотическое — то по согласованию сторон. В прошлый раз модной тут была дива, что насасывала ртом. Так та меньше ста рублей с клиента не брала. И что ты думаешь? Очередь стояла.

— Потерпим, — сказал я. — Незачем Василисе такие подарки привозить.

— Вот это правильно, — поднял рюмку Тарабрин. — За это и выпьем.

— Ну, за благоразумие, — поддержал я проводника, подражая голосу актёра Булдакова.

Выпили.

— Зачем я тебе в Крыму? — проявил я интерес. Вряд ли Тарабрин заговорил об этом просто так.

— Соль, — кратко ответил Иван Степанович и пояснил. — За солью этой чёртовой мы практически экспедиции через год — два посылаем. Отрываем кучу людей от земли. Да и не знают они, где нормальную соль в Крыму брать. Каждый раз новое место пробуют. А ты если и не знаешь нужное место, так найдешь в своем ''осевом времени''. Как и нужную технологию добычи. Вот тебе и дело в нашем Беловодье. Практически монополия. Склад с приказчиком можно и на Тамани держать. Только пополняй вовремя. По домам люди сами ее развезут. А то сейчас отсюда из восьми фур, две с солью пойдут.

Прикинул я к носу. Быстро посчитал в уме количество народонаселения, которому нужно каждому 4 грамма соли в день и еще сколько-то на ежегодные засолки овощей, мяса и рыбы. И выдал результат своих размышлений.

— Не проще ли ежегодно к тебе вагон соли прикатывать хоть от царя, хоть от нэпманов. Эльтон и Баскунчак ни дня не останавливались. Да и на самостийной Украине шахты с каменной солью работают. Там в девяностые за доллары чёрта лысого купить можно, не только копеечную соль. Хоть танк, хоть крейсер — только плати. А мне самому организовывать у тебя соляной бизнес — навар от яиц. Боюсь, что вложения себя не окупят.

— Вот и займись, Митрий, этим делом. Не всё же мне мотаться по временам и весям. Народ у нас плодится и размножается. Вагон прикатить — не сложно. Только своя соль также нужна. Представь, что по какой-либо причине нас на Тамани не станет. Как народ будет жить-выживать? Я про это задумался, только распятый на древе. До того считал себя вечным. Не так уж много я от тебя прошу. Наливай.

— Хороша икорка, — сказал я закусив. — У нас такая теперь только за бугор уплывает. За валюту.

— Вот и прихватишь отсюда бочонок, — хитро подмигнул Тарабрин.

$

$

$

4.

Первым делом на ярмарке, после того как меня прилично одели, и я стал похож на человека не вызывающего подозрений у полиции, я купил пистолет — американский 10-зарядный ''Саваж''. За 28 рублей без гравировок и прочих лишних понтов типа перламутровых щёчек на рукоятке, которые мне усиленно пытался втюхать приказчик в лавке. Патрон, правда, хиленький — 7,65х17, но и таким патроном эрцгерцога Франца-Фердинанда Гаврило Принцип сумел убить. Правда, чуть ли не в упор. И у Пуришкевича получилось Распутина из такого же ''Саважа'' заколбасить. Главное пестик компактный — всего 16 сантиметров в длину и в кармане нормально умещается — не топорщит. И весит чуть больше полкило.

В качестве кобуры к нему продавался этакий мягкой кожи кошелёк на защёлке, только глубокий. Можно носить во внутреннем кармане пиджака не протирая саржевой подкладки металлом.

Я — проводник. Мне убивать никого нельзя. Так что для моих целей — ранить и заставить отказаться от преследования, больше подошел бы калибр с хорошим останавливающим действием — 9 мм, а то и больше, но таковых на ярмарке не было, хотя оружейных салонов стоял длинный ряд. Выбор пистолетов большой, но даже ''Люгер'', который ''Парабеллум'' был там под точно такой же патрон, но дороже ''саважа'' в полтора раза.

А большинство предложения вообще было пукалками под патрон 6,35х15. Или велодогами под спортивный мелкашечный патрон, называемый тут ''монте кристо'', выпускающиеся для велосипедистов, чтобы на ходу от собак отстреливаться. Таким даже застрелиться не получится, если и захочешь.

Не считать же за оружие скрытого ношения огромный полуторакилограммовый револьвер ''Смит-Вессон русский'' с его длинным стволом и сантиметровым дулом? Цена — 90 рублей за пару в красивой деревянной коробке. Или ''Маузер С96'' с длинным стволом в деревянной кобуре-прикладе. Вес — за килограмм. ''Чудо пистолет-карабин для путешественников'' с конским ценником в 47 рублей серебром без патронов.

А с большими 9-мм ''Браунингами'' тут присланная на усиление московская столичная полиция ходит. Кобуры деревянные, больше похожие на протез голени. И, судя потому, как ее мотает на городовом, тяжелая очень. И в продаже я их не видел.

Пистолеты Кольта правительственной модели в гражданскую продажу в России еще не поступали. Хотя и попали они уже в список разрешенного оружия для строя офицерам императорской армии — на видном месте этот список в лавке висел. Но... за свой счёт.

Вот примерно то, что мне надо, а к нему патроны-резиноплюи из моего ''осевого времени''. Будет тогда ''наикращяя нелеталка''. Резиновой пулей убить — это умудриться надо, а бьет 45-й калибр мощно. С хорошим останавливающим действием. То, что надо. Но это на будущее.

А сейчас с чем-то ходить надо среди этих толп. Защищенным. Электрошокер бы не помешал. А то и тазер. Но это всё в Америке, причем в Америке моего ''осевого времени''.

Вон, Тарабрин, для своих приказчиков приобрел оптом курковые двустволки тульского завода. Даже не посоветовавшись со мной, взял 16-й калибр. По моему мнению, этот калибр — ни два, ни полтора. Мне 12-й нравится. Да вообще фирма ''Зауэр'' в Германии работает, и в России торгует. Помню, еще в 1960-х годах все охотники гонялись за трофейными ружьями ''Зауэр'' — ''Три кольца''. Кто смог достать — хвалились ими безбожно.

Для хранения покупок сняли мы огороженный высоким забором двор с конюшней, амбаром, навесами и небольшой бревенчатой сторожкой от непогоды. На ярмарке такие дворы сдавались для приезжих коммерсантов целой улицей. Теперь тарабринские приказчики там дежурят парами. С полными патронташами и ружьями. Сутки через двое. Свободные от караула помощники проводника ночуют, как и раньше, на постоялом дворе во флигеле.

Освободили от караульной службы только тех помогальников, что были у Тарабрина знатоками лошадей. Они нам конский состав будущего обоза выбирали из богатого ярмарочного предложения. Но наше со Степанычем слово было заднее — мы бюджет держим.

Двуколку вообще выбирал я сам, так как Тарабрин сказал, что она для меня лично, чтобы я у него бензин зря не тратил. Вот не понимаю я его логики. На одну машину топлива натаскать — день работы, зато кататься можно зимой в тепле. А не в открытых всем ветрам и метелям санях.

Но выбрал. Во-первых, на эллипсовидных бронзовых рессорах, чтоб не так трясло — сидишь-то практически на оси. Во-вторых, на высоких облегченных колесах на железном ходу. В-третьих, с легким кузовом плетёным из тростника на железном каркасе. С небольшой площадкой для чемоданов за сиденьем, на которую стационарно встал как родной широкий и глубокий американский дорожный кофр — типа багажник. Всего два сидячих места. Править конём должен один из пассажиров. Так что учиться мне придётся и этому искусству.

В оглобли двуколки сторговали у казака-хитрована трехлетнюю кобылу донской породы. Светло-рыжую, аж золотистую на солнце, красавицу. С белыми ''чулками'' на трех ногах и белой ''звездой'' во лбу. Ну и всё, что положено к упряжи у него же взяли.

— Она и под седло приучена, — крикнул мне вдогонку казак, когда кобылу уводили из его загона.

Видно он ещё и седло хотел мне втюхать. Но мне казачьи седла не нравятся. Я английское седло куплю. То, что потом спортивным стало по всему миру.

Соль продавалась в лыковых рогожных кулях. С Баскунчака — хорошая соль. По утверждению продавца, такая рогожа под дождем не промокает.

Я не поверил, смотался из амбара на нашем складе в свое ''осевое время'' и прикупил в ''Спортмастере'' пару прорезиненных тентов для шестиместных палаток. Теперь точно ничего не промокнет.

Самое смешное, на мой наряд начала века в Москве ''осевого времени'' никто и внимания особого не обратил. Ходит человек по торговому залу в хорошо сшитой тройке при бабочке и в шляпе-канотье, ну и фиг с ним.

Оказалось — зря мотался, потому как купил Тарабрин под соль два крытых пароконных фургона с поворотным дышлом. Почти как у американских пионеров. Так что дождь не страшен для груза.

И к фургонам по паре русских тяжеловозов соловой масти. Двух кобыл и двух жеребцов. Они нам обошлись вдвое дороже распространенных битюгов, на которых тут биндюжники рассекают, но как сказал наш знаток коней — порода эта добрая. Ее в артиллерию в ремонт казна закупает. Там они шестеркой три тонны гаубицы с зарядным ящиком тягают. Да и красивее они нескладных битюгов. Вот и сохранилась эта порода, и в СССР, и в современной России, а битюгов не осталось.

Взяли бы мы этих тяжеловозов и больше, но больше в продаже не было.

Барбасоны были, першероны были, фризы были, даже английские шайры — огромные красавцы, и те наличествовали. Народ вокруг ходит, восторженно языком цокает. Но не покупает. Во-первых, они были намного дороже отечественного тяжеловоза — они и крупнее, и выше в холке. В России такую импортную нарядную коняку в кареты шестеркой цугом запрягают. Понты. Отсюда и цена. Во-вторых — привередливые они к кормам. Не для наших спартанских условий. Вот и разобрали русских коников практически всех до нашего приезда. Всех, что артиллерийские ремонтёры раньше них не выкупили — у тех было право первой руки. Но, как говориться, остатки сладки.

— Шайры хоть и не так привередливы к корму, как фризы, но зато жрут как не в себя, — дал наш лошадиный знаток консультацию. — Мы их не прокормим. У нас на Тамани трава сухая и жесткая, а эти к сочной и мягкой травке привычные. Ты, Иван Степаныч, лучше на арденов посмотри. Хорошая тягловая порода. В жратве непривередлива. У Бонапартия еще они пушки тягали. Не обращай внимания на то, что ноги кажутся коротковатыми. Зато характер спокойный, послушный и умницы большие.

Походили мы вокруг расхваленных арденов, пощупали их, зубы и мохнатые копыта осмотрели. Да и купил Тарабрин этих бельгийских тяжеловозов по паре на остатние фуры. Четыре мерина и восемь кобыл. Жеребцов арденских в продаже совсем не было. Все пятилетки. Все гнедые с черными мохнатыми ногами.

Сделал нам конский барышник, что торговал арденами, две скидки — за опт, и за то, что заплатили золотом, а не бумажными деньгами. Но все равно кони не дешевыми оказались. Импорт! За морем телушка — полушка, да рупь перевоз.

— Мы этих кобыл нашими, русскими, тяжеловозами покроем. Неплохие полукровки должны выйти, — ездил нам по ушам тарабринский знаток.

— Никак ты, Ваньша, восхотел собственный конный завод завести? — подколол его Тарабрин.

— А ежели и так, то кому от сего будет худо? — вскинул головой лошадник.

— Ну, а если на чужом заводе? Управляющим пойдёшь? — это уже я влез. Из любопытства и вредности.

— А пойду. Все с лошадками в обнимку.

— Вот к нему, — кивнул на меня Тарабрин, — и пойдёшь конный завод ладить. В Крым. Хороших тяговых коней разводить, соль возить, много ее надо будет.

Удивляет меня проводник. Хотя, что тут удивительного? Привязывает он меня к своей общине как может и чем может. Василисой, солью, племенным конным заводом. От своего хозяйства особо не побегаешь.

Для своего будущего хозяйства обзавелся я незаменимой вещью — самоваром. Даже двумя. И оба из Тулы. Один емкостью на ведро воды, другой — на пять ведер. Кипяток нужен дома не только чай пить.

Продавались здесь и посеребренные самовары варшавской работы, но это, по-моему, уже лишние понты.

А вот серебряные подстаканники, тоже варшавской фабрикации, я взял. Вместе со стаканами гранеными. Пригодятся. Как и ложки-вилки серебряные на 12 персон. Молочники там, сахарницы, чайницы и прочую мелочь для дома. Сервиз отечественный гарднеровского фарфора обеденный также на 12 персон — 96 предметов. Два больших рогожных короба вышло, упакованных по всем правилам для дальней дороги.

Главное, турку купил — кофе варить, настоящую, медную, турецкую! Кофемолку ручную. И фунт йеменского мокко в зелёных зёрнах. Посмотрим, как он тут от нашего кофе отличается.

Потом подумал, вернулся и взял еще фунт кофейных зёрен. И заодно чая в запас фабрики Высоцкого в жестянках по четверть фунта — он тут лучше качеством, чем тот, что в России ''осевого времени'' продают. Это я уже на постоялом дворе распробовал.

И что значит хорошая одежда в это время от правильного портного...

Везде ко мне с поклоном, все предупредительны, величают не иначе как ''вашим степенством''. Не знают чем ещё угодить, лишь бы я купил чего-нибудь у них.

Тарабрин растолковал.

— Для мещанина, даже богатого, ты слишком свободно себя ведешь, Митрий, а от дворян отличаешься отсутствием презрительного взгляда и пренебрежительных жестов. Не снисходителен, как интеллигент. Значит — купец. Купец, глядя на твои манеры, ты провинциальный. Но с деньгами, судя по одёжке. И куришь ты дорогие толстые папиросы. Да бороду модно стрижёшь. Вот отсюда и почёт. Глаз у приказчиков наметанный, кого степенством величать, кого благородием, а кого и взашей сразу гнать. Тебе только золотой часовой цепи через пузо для полноты образа не хватает.

Это да. Все приказчики первым делом на это обращают внимание. Но как только им продемонстрировать из-под белоснежной крахмальной манжеты с золотой запонкой наручные часы ''Бреге'' из моего времени, да на золотом браслете, то цепочки через пузо уже не котируются. Наручные часы — новинка в этом времени. Для автомобилистов и авиаторов. Запредельно круто.

Да и посмотрев на ярмарочные цены, понял я, что фирма Ротштерн с нас содрала совсем не по-божески за мои обновки. Но пошито всё было быстро (за три дня) и качественно. Аксессуары подобраны со вкусом. Обувь удобная. И всё — с доставкой на дом. Никуда ходить не пришлось.

Ценами я тут толстую тетрадку исписал — потом с девяностыми сверю и со своим ''осевым временем''. Откуда что выгоднее тащить раз уж подписался трудиться снабженцем.

Однозначно понял, что инструмент для ручного труда я со своего времени вывезу. Он у нас качественней. Даже китайский. А тут еще эргономикой и не пахло. И сталь на него пошла... скажем так: по остаточному принципу.

— Степаныч.

— Ась? — обернулся ко мне проводник.

— Если ты у меня племзавод конный собрался ставить, то мне кузня нужна будет. Одних подков понадобиться — жуть просто.

— Не в этот заход. На сегодняшний обоз у меня всё расписано. Если в твоей фуре место останется — бери.

Но вместо кузни я купил ''Маузер С96''. Как узнал, что почти до Гороховца обозом пойдем по местным дорогам через местные дремучие леса, и только там уже ''окно'' откроем, так и озаботился.

И плащ-пыльник себе английский выбрал. А то новую одежку жалко, а переодеваться в то, в чём сюда прибыл, никак не хотелось. Привык я уже быть ''степенством''.

Оставшееся место в своей фуре я Тарабрину отдал, под его товары. Самому сначала с Василисой перетереть надо такую тему. Что нам надо будет с других времен завозить, а что на месте брать и почём.

В самый последний момент загрузил я подарок своей женщине — ножную швейную машинку ''Зингер''. И пачку иголок к ней. Отрезов дюжину разной материи. Пуговицы да крючки до кучи.

Сели в двуколку вдвоем с Тарабриным и поехали. Остальной обоз — за нами.

Тарабрин правил моей кобылкой — у него опыта больше.

— Сколь тянут наши лошадки чистого груза? — спросил я, оглядываясь на обоз, когда выехали из Нижнего на Московский тракт.

— Соли — сто пудов на фуру, — охотно откликнулся Тарабрин. — Остального барахла поменьше вес будет. И это ты на пару коней дели. Можно было бы и больше нагрузить, но тогда бы мы тихим шагом шли. Мы зачем тяжеловозов покупаем? Дешевая крестьянская лошадка больше двадцати пудов на телеге не потянет. В край — двадцать пять. И телега крестьянская далеко не фура по размеру.

— Что ж крестьяне на тяжеловозах не пашут? — спросил я.

— В Англии на шайрах еще как пашут, — улыбнулся проводник.

— В Англии и ружья кирпичом не чистят, — кинул я цитату из Лесковского ''Левши''.

Тарабрин на мою эскападу внимания не обратил. Продолжил свою речь, как бы я и не перебивал его.

— Для русского крестьянина тяжеловоз дорог и кормов больше потребляет. А корма... по весне полкрыши соломенной со своей избы худобе скормят. Иной раз на подвязках в конюшне до первой травы коня держат. Битюг — лошадь ломового извозчика, а тяжеловоз в России для купеческого обоза. Иначе не окупить его содержание.

— Соль можно и волах возить, как чумаки в старину, — выдал я своё видение проблемы. — Волов-то у вас в достатке.

— Можно, — согласился Тарабрин, — только это будет долго и очень медленно. Исторически чумаки соль в Крыму летом добывали, а осенью развозили ее по северным землям, аж до Новгорода. И к лету обратно в Крым возвращались. У нас пока на севере никто не живет. Так что на хороших тяжеловозах только через Крым будет быстрее оборот, хоть волы и тянут груза больше. Сам увидишь, как осенью в станицу Темрюкскую народ на большую ярмарку потянется. На волах. На тех же, что и пашут. Но большинство — на осликах. Так расходов меньше.

— А с дикими людьми, когда торгуешь?

— После осенней охоты и ярмарок. По первому снегу. Сам увидишь эту нашу с ними ''немую торговлю''.

К моему, наверное, сожалению, никаких дорожных разбойников мы не повстречали. И опробовать свой ''маузер'' мне не довелось.

А вот ''окно'' для такого длинного обоза пришлось удерживать вдвоём. Мало того, что обоз длинный. Так он еще по лесному просёлку не шибко скоростной.

$

Василиса, когда я ей за ужином расписывал картины будущего совместного хозяйства в Крыму, положила вилку на стол со стуком.

— Какое совместное хозяйство, Дмитрий Дмитриевич, может вообще быть? Когда ты мне даже предложения не сделал.

И смотрит строго своими синими брызгами.

— Ну, считай, что я сейчас его делаю, — ответил несколько смущённо.

— И под венец поведёшь? — спросила с подозрением.

— Поведу, — ответил я. — И подарок я тебе, как невесте, привез — швейную машинку.

И был моментально активно зацелован прямо в вагоне-ресторане под удивлённый взгляд кухарки.

А уж как ночью меня любили...

Наутро, скорее всего от кухарки, вся округа знала, что Василиса-бобылка замуж выходит. За пришлого барина.

Тарабрин просто светился от хорошего настроения.

— Крайнюю теплушку, что под золотом была, бери себе под склад имущества для будущего твоего маетка. Тебе всего много чего понадобиться. А от меня подарки еще впереди будут. И это... Ваньку-лошадника к себе забирай. Он у графа Орлова-Чесменского в имении в первых конюхах ходил. Я его после эмансипации крестьян к себе соблазнил переехать всего три года назад. Он пока холостой, но вроде как справную девку себе присмотрел уже. Вот вас вместе и повенчаем на ярмарку.

— Меня с Ванькой? — прикололся я.

— Нет. Тебя с Василисой и Ваньку с его пассией.

— Тогда путь он, пока в Крым я не перебрался, у тебя при лошадках побудет. Осчастливь человека. Заодно пусть и за моей кобылкой присмотрит. Чем он у тебя раньше занимался?

— Свиней забивал и на рынке в Москве мясом торговал.

— Двадцатого века, значит, не боится. И паспорт имеет? Тогда, если всё по уму делать, то мы с ним еще в девяностые смотаемся. В то горькое время, когда племенных лошадей по цене мяса продавали. И владимирских и советских тяжеловозов. Эти не хуже волов воз потянут.

— Как знаешь, — согласился со мной Тарабрин. — Но на охоте я Ваньшу с тобой рядом поставлю. Привыкайте друг к другу.

$

В первый день большой охоты я расстрелял полсотни патронов, но убил всего одного гуся. Хотя, казалось бы, летят птицы просто толпами и промахнуться невозможно в принципе. Но вот, поди ж ты...

Ванька, со мной в одной лодке охотился. Стрельнул из своей тульской двудулки, дай бог, десяток раз, но затрофеил пяток гусей. И смотрел на меня с некоторым превосходством.

— Трех еще не достать нам, барин, — сокрушался лошадник, — в густые камыши упали.

Я считал себя вполне опытным охотником. Но современные мне дикие гуси вели себя совсем иначе, имели совсем другие повадки. И охотились на них мы в моём ''осевом времени'' совсем по-другому. Маленькие косяки гусей у нас в ХХ веке перелетали.

— Как это у тебя так ловко получается? — удивился я, когда мы всех своих битых гусей из воды выловили.

— Торопишься ты, барин, — выдал мне характеристику напарник, — Мне так невместно. Патрон дорог. Батька покойный за каждый промах сёк меня безбожно. Вот и выучил.

Но больше всего птицы набили крестьяне с луками и стрелами. У тех вообще промахов не было. Ванька сказал, что летом они так, походя, фазанов стрелой бьют. Птичьего мяса всем хочется, а дома держать кур — так ястребы не дремлют, так норовят всех утащить.

Не был я на этой охоте добытчиком знатным. Хоть и имел самое навороченное помповое ружьё. И это меня несколько расстраивало.

Вечерами, как водится — костёр, водочка, жареный на вертеле гусь и охотничьи байки. И многочисленные сожалительные вздохи, что гусь нынче не тот уже пошел. Раньше его можно было просто подойти и палкой бить. Деды так и делали, в первые года жизни на Беловодье.

Понятно стало, почему и ярмарка после большой охоты. Битого гуся везли возами и продавали всего по три медяхи за тушку в три кило. И не столько на мясо гусей покупали, сколько на пух и перо. Но продавали дичь только целой тушкой.

Медные монеты были боспорского образца — с осетром на аверсе. Все же непонятно мне, чего так боится Тарабрин археологов будущего. Они если чего не понимают, что не укладывается в их теории — в запасниках прячут и народу не показывают. Как и понятные всем собрания античной эротической терракоты и росписи на керамике.

Я свои трофеи Василисе отдал. Пожелал, чтобы мне запекли гуся с яблоками. И жир, вытопленный с него собрать — зимой от обморожения пригодиться. И не только морду лица от мороза мазать, но и обувку кожаную им от воды предохранить. Остальных двух закоптить после засолки.

За специями пришлось опять в Москву ''осевого времени'' мотаться. Тут с ними бедно. Соль, лук да чеснок. Еще петрушка с укропом. И вроде всё. Даже лаврушки не видно, хотя в моём времени растут эти кусты в Крыму как сорняк.

И кукурузных полей я тут не заметил. Как и помидоров с подсолнечником — шифруется проводник. Колумба ему жалко. Хорошо хоть огурцы с капустой есть, которые на Русь вроде как с византийскими попами только пришли.

Ладно, подождём маленько, в Крыму я сам себе хозяин буду.

Зато арбузы продавали только фурами. За две серебряные монеты — фура. Помню, в моем детстве на Волге деды рассказывали, что фура арбузов при царе стоила всего рубль. Судя по весу, эти две боспорские серебрушки были царскому рублю равны. Оно понятно — бахча не у всех. Ее же караулить нужно. Хотя бы от волков. А не в каждой семье можно выделить на то в страду работоспособного человека. Пусть и пожилого ''деда бахчевного''.

Василисе из своей Москвы привез подвенечное платье из пафосного салона на Садовом кольце. За 900 у.е. Цвета чайной розы — ну не девочка же она, чтобы замуж выходить во всём белом и с фатой, которая у русских, как западный флёр-д'оранж — символ невинности. Лиф богатый с вышивкой гарусом, стразами и искусственным жемчугом. Юбки пышные на кринолине, до пят — как тут и положено. А чтобы декольте задрапировать взял отрез газового муслина той же расцветки, только чуть-чуть темнее. А то Васька наотрез откажется в храм идти с голыми плечами. Я ее уже немного изучил.

Можно было и какой мастерице в Москве пелеринку из макраме для Васьки заказать. Да возиться не захотел. Машинка швейная есть — пусть сама свой синдром невесты обслуживает. К тому же пелерина закроет часть красоты жемчужной вышивки лифа.

$

Перевезли нас через пролив паромщики на плоскодонках, на которых руду железную с крымского берега поставляют кузнецам. Меня, Ваньку, и еще троих тарабринских помогальников. С лошадьми. Обратный путь оговорили с ними и через неделю они будут нас ждать в бухте.

Нас пятеро и семь лошадок — две вьючные. Припасов на неделю, не больше. Хоть под вьюк взяли арденов, но все равно больше 150 килограмм ему на хребет не повесишь. Но и это в полтора раза больше обычной лошадки. Моя донская рыжуха максимум что потянет — это два вьючника по 50 кило. Кстати фанерные вьючники я притащил из своего ''осевого времени'' с экспедиционной базы Академии наук. Дешево. Списанные уже по времени эксплуатации, но это по дате, а так — мало юзаные. Каждый арден тащил четыре таких вьючника и палатку сверху. С кошмой. Вьючники были нагружены на две трети, так что шли мерины легко.

Я на своей Рыжухе верхом, на английском седле. Спутники мои седлали что-то вроде драгунских седел с высокими луками, на которые они вешали ружья. Один я, как казак, с ''мосинкой'' наискось через плечо. (Ремингтон к вьюку приторочен).

Выехали мы на разведку местности. Своими глазами глянуть, ногами потоптать, да и кроки составить. Карты из моего времени тут не катят — всё за сорок тысяч лет тут сильно поменялось. Особенно береговая линия. Да что за такое длительное время говорить, когда античный греческий город Фанагория, основанный за полтысячи лет до Рождества Христова, в моём ''осевом времени'' наполовину под водой Таманского залива. Вот и гадай: то ли море поднялось, то ли земля опустилась.

Но карту топографическую я с собой имел. Для сравнения — где будет безопасно от природных катаклизмов, и где люди изначально селились. Не методом же тыка места для жительства людьми выбирались и столетиями стояли на одной и той же локации.

Река, которая, в будущем, будет делить город Керчь пополам, вопреки моим ожиданиям, была полноводной и наши плоскодонные галеры в нее свободно вошли.

Ожидал я увидеть голую степь, а застал дубовый лес.

Вспомнил, как в экспедициях археологи постоянно в степях Керченского полуострова тягали из раскопов дубовые корни. Сводить эти дубы начали еще греки, продолжили турки и окончательно извели русские на Черноморский флот. Борт парусного линейного корабля от полуметра до метра в толщину. Дубовой доски внахлёст.

Отпустили корабелов и стали ставить лагерь на пригорке около игривого ручья, что журчал между крупных окатышей

Лошадей расседлали, стреножили и пустили пастись.

Поставили палатки.

Развели костер. И помогальники стали готовить ранний ужин. Кулеш простенький. Но я в походе разносолов и не ждал.

— Барин, — Ваньша подсел ко мне, закурившему толстую асмоловску папиросу из египетского табака. — Мне тут для коников степь нужна, а не лес.

— Будет тебе степь. Завтра. Южнее. — Ответил я, выдыхая ароматный дым. — Но и этот лес я рубить не дам. По крайней мере, на две весты от берега, чтобы река не обмелела. Завтра всё своими глазками посмотрим: где, что. Ты людей в ночное определил? Чтобы волки коней не задрали, а заодно и нас.

— Будет сделано.

— И на всякий крайний случай, пусть, когда спят, ружья, заряженные, под рукой держат. А тебе вот — держи.

Я протянул Ваньке ''маузер'' в деревянной кобуре.

— Пошто ты меня, барин, так вооружаешь? Не по чину мне, у меня и двустволка есть. Да и пистолет — баловство здесь.

— Ты теперь, Ваньша, человек начальный. Статусный. А статус должен быть зримым. Завтра покажу, как его собирать-разбирать, заряжать и чистить.

— А вы как? — прям искренняя забота о начальнике.

Но я уже с ''маузером'' разобрался и понял, что такая архаическая конструкция не по мне. Да и заряжание мешкотное — сразу двух рук требует. Так что пусть его Ванька таскает — гордится.

— А у меня вот эта игрушка есть, — вынул я из вьючника кожаную кобуру с ''саважем''. Кобура к нему подошла от ''макарова''. Показал коневоду свой пистолет. — Мне достаточно.

— Ну, коль так, то спаси вас Господь, барин, за честь. — Иван встал и поклонился.

— Садись. В ногах правды нет, — осадил я его с благодарностями. — Ты у графьёв Орловых конями много занимался?

— Посчитай, с сопливого детства при конюшнях.

— И рысаков их знаменитых видел?

— При них и состоял. Отец мой, хоть и в крепости пребывал, но главным конюхом начальствовал в ХреновОм, это в Воронежской губернии имение графское, от императрицы дарёное. Там он главный коневод был. А как тятя мой помер, а там и матка вслед ушла, то сослал меня графский управляющий в другое имение, под Москвой, где тож конезавод был, пожиже, в ём для ''густоты'' рысаков с разными тяжеловозами скрещивали — не в тройки, а под карету ладили. А там наследники графини это имение продали, а новый барин — тут как раз царский указ об освобождении от крепости вышел — и выгнал нас на волю. Как есть, в чём стоял, сколь в кармане было. Ежели бы Иван Степаныча на своём пути не встретил — был бы босяком. А неохота мне босячить.

— Тарабрин сказал, что ты на брежневские рынки с ним ходил.

— Так и есть. А между такими походами — при конюшне его. У меня там и чуланчик свой устроен — люблю лошадиный ''хрум'' слушать, когда они овес или еще какое зерно поедают — убаюкивает. Нет для меня лучше музыки.

— Значит, селекцию вести можешь? — сделал я вывод из беседы.

— Ась?

— Ну-у-у-у... — пояснил я попроще. — Скрещивать лошадей так, чтобы они стойко передавали потомству породные признаки. Вести родословные книги. Отбраковывать не подходящих на племя лошадей. Ты вообще грамотный?

— Читаю, пишу, до тыщи считаю. Я так тебе, барин, скажу, что основа породы — жеребец, а кобыла — она и есть кобыла. Когда крови лошадей мешаешь, то в брак половина жеребят улетает. Тех кастрировать — и в продажу меринами. А с кобылами еще посмотреть надо. Бывает лошадка неказистая, а от хорошего жеребца доброе потомство даёт.

— Годится. — Принял я окончательное решение. — Беру тебя главным конюшим. Потому и пистолет тебе подарил. Пошли к костру. Пахнет уже вкусно. И да... Фамилия у тебя, какая?

— Ась?

— Ну,... кличка деревенская.

— Шишкины мы, барин.

$

На следующий день добыл я сайгака через оптику из винтовки. Метров с пятисот, чем удивил своих помогальников.

— Не-е-е... с австрийской винтовки так не получится, — подвел итог охоты Шишкин.

— Получится, — ответил ему я, — если оптику поставить. Сам глянь.

И дал ему в руки снайперскую ''мосинку''

Ванька, недолго думая, припал к окуляру, выстрелил и ранил еще одну сайгу. Уже отбежавшее стадо паслось метрах в восьмистах.

— Ну и зачем нам столько мяса? — спросил я. — Мы как мы его хранить будем?

По ванькиному знаку два помогальника резво поскакали в степь за добычей.

— Прости, барин, не удержался, — повинился Шишкин. — Но патрон зря не сжег.

Мы как раз выехали с поросших лесом высоких холмов в иссеченную балками лесостепь. Я сначала использовал оптический прицел как монокуляр, оглядеться — за биноклем во вьючник лазить было лень, а потом, поймав в перекрестие сайгака, выстрелил. И попал!

Оставшийся помогальник, стреножив коней, стал собирать хворост на костёр.

— Привал, — сказал я обречённо, принимая от Ивана винтовку. — Что в обед будет?

— Шурпа и шашлык,— отозвался от костра помогальник, отзывающийся на имя Сосипатор. Мужик лет сорока, бородатый до глаз и с разбойничьим взглядом.

В степи треснул выстрел, и по небу поплыло облачко сгоревшего дымного пороха. Сайгу добили — понял я.

Коней опять расседлали, стреножили и отправили пастись. Судя по их передвижениям, местная трава им по вкусу пришлась.

Пук этой травы Шишкин мял в руках, нюхал и на зуб пробовал.

— Наверное, дождь тут надысь шел, — вынес он своё заключение, — А так обычно трава тут суше. Но добрая травка. На сено годится, особливо, если ранним летом косить, когда она еще зелёная, высокая и под солнцем не выгорела. И дикими стадами не вся подъедена.

— Прокормим табун? — спросил для проформы.

— И не один табун тут прокормим, барин, — отозвался он. — Сколь жеребцов будет — столько и табунов получится. И на каждый табун — пастух. Да конюхи. Да пахари. Да бабы ихние. Большое село получается. И без коновала совсем никак. Но с такой охотой первые годы можем без овец и свиней тут прожить. Разве что коров молочных держать.

— А кобылье молоко?

— Дык не каждый его пить способен. На кумыс рази ж тока. Дык и не татары мы, любителей таких мало. Хотя в жару жажду кумыс сильно отбивает. Лучше только шубат из верблюжьего молока. Но верблюдов содержать — высокое искусство.

— А козы?

— Козы да... Без козла в каждую конюшню не обойдемся. А козам козлы нужны, иначе от них молока не дождаться. Так что прав ты, барин, по первой и без коров проживём. Волами нам рази ж тока целину по первости поднять — то их арендовать можно на сезон, а потом уже и наши тяжеловозы в силе новины орать будут. Коли не сохой, а правильным плугом.

И смотрит пытливо.

— Будут плуги, — ответил я на невысказанный вопрос. — И косилки конные будут.

Прискакали добытчики. Быстро разделали в сторонке антилоп. Что нам на обед не подошло — в землю прикопали вместе с костями и шкурами.

— Соли с собой надо брать много, чтобы шкуры домой возить, — пояснил мне их действия Сосипатор. — Без соли шкуры гниют быстро.

Шурпа с парного мяса готовилась всего минут за пятнадцать. Вкусно! Как язык не проглотил, не помню уже.

А вот шашлыка, как такового, не вышло. Маринада у нас с собой не было. Так... жаркое на прутиках лещины.

За едой зацепился я языками с Сосипатором, как лучше мариновать мясо для шашлыка. Оба знали массу рецептов. Но к общему мнению так и не пришли.

Сосипатор, узнав от меня, что был я не только на Северном Кавказе, но и в Грузии с Арменией и даже в Турции, меня зауважал. Похвалился только, что сам он ''на Кавказской линии'' в крепостицах и батарейках служил.

Облопавшись, как всегда впал я в благодушное настроение.

— Не обижаешься, Иван, что я тебя, считай, с первой брачной ночи сорвал сюда? — подозвал я своего конюшего.

— Какие тут обиды, барин, когда впереди у нас тут такое большое дело, — вздохнул Иван.

Чувствовалось, что он бы с охотой сейчас под периной у горячего бока жены полежал бы. Но... Лошадей он любил больше.

— Вот и давай под него место искать. Тут зимой северо-восточные ветра жутко злые. Так что нам от них надо либо лесом прикрыться, либо в балку уйти, чтобы ветры поверху прошли и нас не задели. И воду рядом надо искать. Много. К реке на водопой отсюда не нагоняешься. И людям надо пить, мыться и стираться.

Говорю, наставляю, а сам свадьбу вспоминаю. Сорвались мы сюда с Ванькой, от медового месяца только недельку откусив. Погода поджимала. Не хватало нам на обратном пути в проливе попасть в шторм. Можно было бы и через какое другое время пройти транзитом, только зачем? Местных уроженцев так не протащишь. А по земле дороги и направления заранее разведать надо. Чтоб потом толпой не мыкаться.

$

В Темрюк на ярмарку мы с Василисой и будущей четой Шишкиных поехали на моей машине, как заведено — лентами украшенной, с куклой на бампере. На ней же и к церкви подкатили.

А когда Василиса вышла из ''Джетты'' в своем подвенечном платье за 900 долларов — народ ахнул. А Васька продефилировала мимо них с гордостью королевы. Ей очень понравилось, что все бабы ей завидуют, а молодые девицы ею откровенно восхищаются. Мечта любой женщины — все смотрят только на неё!

Шишкинская Анюта на ее фоне вообще внимания не вызвала.

Я был в темно-синей тройке от Ротштерна и черном касторовом котелке. Ботинки на мне были из моего времени. Недорогие, на резиновой подошве. Но тут — это круто. Ни у кого такого нет.

Тарабрин меня удивил, расстелив от машины до паперти ковровую дорожку, по которой мы и прошли в церковь. Тривиальную такую ''кремлёвку'' из нашего времени, красную с зелеными полосами по краям.

Посаженным отцом и у Василисы, и у Ваньши выступал сам Тарабрин. Тоже нарядно одетый. Но по местной моде. Как и вторая пара брачующихся.

В храме было сумрачно, только лампадки у икон мреяли в волнах ладана. И свечи горели в шандалах, но большого света они не давали.

Отец Пимен — местный епископ, венчал нас самолично. Скорее всего — из уважения к Тарабрину. Кто я для него? Даритель жестяной галонной канистры греческого ''деревянного масла'' для лампад. Запаса нарда и ладана, вывезенного из 1913 года. Ящика красных церковных свечей из Софрино. А Тарабрин тут — о-го-го. Непререкаемый авторитет.

На Васькины плечи и руки, прикрытые только муслином (блузку из него под платье она сама на швейной машинке сострочила, как и лёгкую косынку из него же), священник только головой покачал, но вслух ничего не выразил. Только карими глазами сверкнул непонятно.

После того как подержали над нами позолоченные венцы, провели нас вокруг аналоя, и хор отпел ''Исайя, ликуй...'', владыка Пимен прочел длинную проповедь о женской скромности в браке. И что ''жена да убоится мужа своего...'' Кольцами меняться, тут не было принято.

Потом был брачный пир под открытым небом. Васька продрогла, но, ни в какую, не позволяла хоть чем-то прикрывать красоту своего наряда. Имеет право — её день. На этот случай я заранее антибиотиками и жаропонижающими запасся. Но не пригодилось. Отогрелась Василиса на обратном пути — я в машине печку включил.

Дорога обратно быстро пролетела. Пусто. Все или на ярмарке или по домам сидят — работы в поле закончились. По местным правилам мы с Василисой ничего не пили и не ели. Сидели болванчиками за пиршественным столом и только скромно целовались, вставая под крики ''Горько!''.

В вагоне готовить ужин, бурчащий угрожающими нотами, живот не позволял. Перекусили шпротами и консервированным колбасным фаршем из моего времени с чаем фабрики Высоцкого. С местным хлебом.

И в койку... Рембрандта читать.

А чрез неделю — из койки и в путь.

Василиса мой отъезд приняла со смирением. Надо — так надо. Дело — прежде всего.

Как не жаль было расставаться — за эту неделю жена расцвела и, как мне показалось, даже помолодела, — но, пересилив себя, вытащил свои походные вещи в тамбур.

А тут и Ваньша нарисовался, ведя в поводу мою уже оседланную рыжуху и ардена с одним пустым вьючником из четырёх — для меня.

А за ним наши помогальники с остальными лошадьми подтянулись.

$

За неделю облазили мы практически весь Керченский полуостров.

Турецкого вала, как и ожидалось, еще нет. И пока он тут и не нужен, как оборонительное сооружение. Нет еще тут враждебных масс конницы, и долго еще не будет.

Северный берег отличался не сильно от моей карты. Суши было больше. Дюны. Азовского моря нет. Вместо него болота с многочисленными островами, но болота не гнилые, проточные. И Сиваша, какой я знал — тоже нет. Так... мелкое грязевое болото. Арабатская стрелка отсутствует. Так что соли с Сиваша мне не добыть. Нет тут еще того природного испарителя, который появится в будущем.

Южный берег отличался сильнее, но узнавался по оконечности плато, после которого низина уходила к морю с солидным понижением рельефа. Далеко море, еле видно. Низина зеленая, в отличие от светло-бурого плато. И чистое Серенгети, как его любят показывать по телевизору. Стада копытных бродят большие, и бизоны, и туры, и тарпаны, и антилопы еще какие-то, но не сайгаки. Даже страусы бегают. Воздух тут был более влажный, чувствовало близость моря. Пока еще озера, типа Каспия.

В бинокль заметил львиный прайд, доедавший дикую лошадь.

Рай для охотника.

А для крестьянина?

Вернулись к лесистым предгорьям. И там уже подобрали почти плоскую площадку для будущего племзавода. Около водопада, переходящего в небольшую речку, которая уже начала вымывать новую балку. С севера выбранное место прикрывали лесистые холмы, с юга место, открытое лесостепи, на плато. Вроде то, что надо. И гору Митридат отсюда видно. Река недалеко.

— Просеку в лесу пробьем к реке, и будет там большой водопой. — Сказал Сосипатор.

— И заодно продув для северных ветров, — усмехнулся я.

— А мы хитро, — возразили мне. — Немного в стороне и с коленом, а то и двумя.

— Кривоколенная просека, — хохотнул я.

— Именно, — поддержал Сосипатора Иван.

— Привал, — скомандовал я. — Завтра площадь эту обмеряем и домой. Готовиться к весне. Завод будем ставить кремлём. Стены от диких зверей и от диких людей. Конюшни к стенам квадратом. В центре — манеж. Кто с лозой ходить умеет?

— А зачем колодец, когда водопад есть? — возразили мне.

— За надом, — отвечаю. — Воды много не бывает. Бывает ее мало. Именно здесь. А мы не верблюдов собрались разводить, а коней. А лошадь пьет как лошадь. И ее еще мыть надо время от времени.

Помню я проблемы с водоснабжением Керчи в моем времени. Так что опаску имею.

Народ веревками площадку меряет. Не ждет до завтра.

Я смотрю на водопад и прикидываю, как его приспособить к энергообеспечению. Всё не на дырчики бензин привозной тратить, хоть он в Америке шестидесятых дешевле газировки.

Америка... Всё откладывается и откладывается.

$

$

$

5.

Возвращаясь в Тамань, на обратной переправе я подошел к Сосипатору, что курил свою короткую трубку-носогрейку на носу галеры.

— Огоньку не дашь? — протянул я руку с папиросой.

Сосипатор охотно протянул мне трубку, и я прикурил из ее чашки от тлеющего табака.

Про себя отметил, что возвращаемся мы вовремя. У меня всего пять папирос с собой осталось. А я уже успел привыкнуть к египетскому табаку. К хорошему быстро привыкаешь.

— Сосипатор, а кем ты у Тарабрина трудился? — полюбопытствовал я.

— Псарём, — нейтрально ответил мужик.

— А кем тебя Тарабрин ко мне перевёл?

— Дык, псарём же, — ответил Сосипатор, таким тоном, что я несколько стушевался.

— Так у меня собак нет, — ответил я, разглядывая острова в проливе.

Острова в основном были голыми чуть выступающими из воды песчаными ''чушками''. И только на некоторых из них на высоких берегах что-то росло. На чём уже робко проклёвывались желтые листочки.

— Сейчас нет. Потом нужны будут. Охранять стада, дома, охотиться, — рассудил Сосипатор.

— Я здесь пока только алабаев видел, — покачал я головой. — Даже на водоплавающую птицу нормальных собак нет.

— Алабаи хороши на охране. Охота с ними так себе, — выдал Сосипатор своё экспертное мнение.

— А кто нам в Крыму для охоты будет нужен?

Сосипатор на полминуты задумался, потом изрёк.

— Посмотрел я в эти дни на тамошнюю живность... И ежели, барин, тебе мое мнение интересно, то нам нужны мордаши.

— Кто?— не понял я.

— Мордаши. Большие собаки для травли медведей и диких быков. Алабаи всё же побаиваются запаха больших кошек. А тут я не только лютого зверя — леопарда, львов видел. И медведи тут аграмадные. Алабаи к ним даже не подойдут, не говоря уже о том, чтобы потравить. Вот волки им посильная добыча.

— И где брать твоих мордашей?

— В Рассее. Тут их нет. — Вздохнул собачник.

— И давно ты в псарях? — начал я кадровый опрос.

— С детства.

— А потом?

— А потом меня барин в некруты сдал. Не в очередь мне лоб забрил. Несправедливо.

Сосипатор стал задумчиво раскочегаривать свою трубку. Пахнуло ядрёным самосадом.

— Да, ты говорил как-то, что служил на Кавказе. В каком полку? — проявил я интерес.

— В семнадцатом Тенгинском драгунском полку. В роте его благородия поручика Лермонтова, — довольно гордо ответил Сосипатор.

Тут у меня случился разрыв шаблона.

— У Михаила Юрьевича? У поэта? Из Петербурга, который?

— Про поэта я не ведаю, а имя-отчество у него такое точно было. И вроде он как с гвардии к нам ссыльный. Баяли про сие. Только он ротой мало занимался — на унтеров да вахмистра переложил. А сам всё больше на Кислых водах крутился среди благородных. А вы его знаете?

— Только по его книгам, — ответил я и добавил. — А так... когда я родился, Лермонтов давно погиб на дуэли.

— И кто же это его стрелил? — удивленно спросил мужик.

— Мартынов.

— Быть того не может. Они же друзья были — не разлей вода.

— Однако всё было именно так.

— Чудны дела твои, Господи, — перекрестился Сосипатор. — Упокой мятежную душу раба твоего Михаила.

— По увечью, по болезни или еще как службу оставил? Молод ты больно для отставной козы барабанщика, — продолжил я ''заполнение анкеты''.

— Дезертир я, — спокойно ответил мужик. И пояснил. — Ну-у-у,... беглый.

— Это как? Отчего?

— Как обычно. Назначили мне в наказание пять сотен шпицрутенов. Сквозь строй роты пять раз протащить. А это, барин, верная смерть. Вот я и сбежал в горы к черкесам, пока живой и не увечный.

— Разбойничал?

— И такое бывало. В абрагах полтора года жил. Весь Кавказ своими ножками оттопал.

— Где жил? — не понял я сказанного термина.

— В абрагах. Их там еще абреками называют. Не совсем разбойник, если по-нашему. Абраг — это человек давший богу обет на время. Он даже есть не может ничего, кроме того, что у путников отнял. Там таких уважают. Вот я этим и пользовался, пока в Батум не пришёл. А там меня Иван Степаныч к себе в услужении нанял. И сюда перевёз.

— Не жалеешь?

— Чего мне там жалеть? Муштру? Бродяжничество? Или барина-самодура?

— Ну, и тут ты вроде как опять дворовый. — Утвердил я.

— Ошибаешься, барин, — возразили мне. — Я тут не крепостной, а вольный слуга. Я от Тарабрина в любой час уйти могу. Он мне не приказал, а именно попросил меня у тебя в псарях побыть. Службу поставить. А там — как срастётся у нас. Может, останусь с тобой, а может, и вернусь к Ивану Степанычу. Или своё дело начну — хорошие породистые собаки всем нужны. А в дальних станицах они мельчают от не пойми с кем какой случки.

— Хорошо, — бросил я бычок папиросы за борт, — Я тебя услышал. Потом оговорим, какая нам в Крыму псарня нужна будет и, главное, чем ее кормить.

Да... Не простой человек Сосипатор. Битый, тёртый и кручёный. Да с подходцем. А и правильно. Если есть такая возможность, выжать какие-никакие ништяки из работодателя ''на этом берегу'', то надо выжимать — потом будет поздно. Поддерживаю такой подход. Сам такой. Но присмотреться к человечку внимательнее не помешает. Хотя отвечал мужик на анкетный опрос вроде честно, но я еще Тарабрина про него поспрошаю. Всё же псарь — не последнее лицо в управлении имением — служба безопасности, так сказать. К тому же кроме племенного конного завода, намечается у меня и племенной собачий питомник — иначе Сосипатору будет со мной неинтересно.

Встречала нас на кавказском берегу целая толпа мужиков — человек с полста. И сам Тарабрин почтил своим присутствием. Возглавил, так сказать, комитет по встрече.

— Вот, Митрий, мужиков отправляю в Аджимушкай — артелью ракушняк рубить для тебя. Пока зима — нарубят тебе камня на стройку.

— Чем я им платить буду? — как-то не рассчитывал я так сразу обзаводиться работниками. На весну откладывал. Прежде чем что-то строить — проект надо иметь.

— Пока ничем, — обрадовал меня Тарабрин. — Они со мной о зимовье договаривались до весеннего сева потрудиться. Каждый сам знает, за что стараться будет. Так что ты им лишку ничем не плати. А то разбалуешь мне народ. Надеюсь, на дом господский и конюшни тебе камня хватит.

— А на стены? Там зверья непуганого — пропасть. Так что внешние стены надо просто крепостными делать, — выдал я свои резоны.

Но Тарабрин был непробиваем.

— Не хватит — тогда следующей зимой другая артель постарается. Летом они все заняты на своих полях, кроме артели строителей, которые к тебе же придут по весне. А камень ломать — это пахарям отхожий зимний промысел. Они и лесорубами могут. Так что заранее говори — чего сколько надо. Чтобы на тот год не из сырого леса строить.

— Ветеринар мне нужен будет. Есть, кем вакансию заполнить?

— Есть один старик. Вроде на покой собирался. Но я его уломаю. Он при царе в гусарском полку по этой части чиновничал. Затем у Врангеля служил. А потом я его сюда выдернул, пока до него Бела Кун не добрался с расстрельной командой. Опытный коновал. Только заложить за воротник любитель. Ну, а кто из нас без греха? Главное, что его слабость на работе не сказывается. Пьян, да умен — два угодия в нем.

— Сколько ему лет?

— За пятьдесят где-то.

— Пятьдесят — и на покой? — удивился я.

— Дык, четверть века человек в армии отслужил. Три войны прошел. Целый статский советник.

$

Дома, в вагоне, встречали меня как с того света вернувшегося. Угождали во всём и новым местом интересовались. Так что пришлось изображать из себя Шехерезаду.

Но отдохнул пару денёчков и опять за дела — теперь уже со старшиной артели каменщиков требовалось разобраться. Была еще артель плотников, но у той загрузка от каменщиков зависит. Крыша, полы, перекрытия, прочая столярка — уже отделка после возведения стен. И пиломатериал на первых порах с других времен тащить придётся.

Особо отметил про себя, что инструмент их самому поглядеть не мешает. Может, что и притащить придётся с осевого времени. Там с этим богато.

Собирались в вагоне-ресторане. На такие совещания приглашал я Ивана и Сосипатора. Причём в отличие от остальных Сосипатор с удовольствием пил приготовленный мной кофе. Нахваливал. Признался потом, что любит более крепкий напиток, сваренный по-восточному, в песке. Обещал научить.

На вывезенных из двадцать первого века больших листах миллиметровки кроили найденное в Крыму плато под маеток. Предварительно пересчитал я аршины в метры. Спорили много. Каждый выставлял свою концепцию и тянул одеяло на себя. В любом случае выходило четыре департамента или приказа — дворцовый (моё личное хозяйство), конюшенный, кормовой и псарный. Для всего остального можно привлекать сторонних помогальников на разовые подряды.

Василиса свои хотелки и желалки вставила — сад, огород, флигеля для прислуги и прочие необходимые ей в хозяйстве постройки. Дом с парадной, домашней и гостевой частями. Печи... И мельница!

— Мельница должна быть одна. Господская. И доход от нее должен быть наш. Если я в твоём Крыму боярыня, то и жить должна как боярыня, — заявлено было мне.

— И сколько за услуги мельницы должны крестьяне платить? — спросил я из профессионального любопытства.

— С десяти мешков муки — один наш, — ответила жена.

— Нам столько не сожрать, — парировал я.

— Что сами не съедим — в Тамани продадим на ярмарке.

— Так у всех тут своё зерно, — пожал я плечами.

— Но не всех мельница, — парировала жена, — а ручной зернотёркой много муки не нашкрябаешь.

Вот что, значит, в сословном обществе статус поменять — и не узнать бабу. Она и так властная была, а сейчас вообще боцман.

Исполню я ее хотелки, лишь бы меня домашним хозяйством не грузила.

Заходил ко мне и Тарабрин. Поглядел проектные чертежи и выдал мысль.

— А зачем тебе, Митрий, сразу каменную крепость городить? Ров, вал и по нему колючую проволоку пусти. А потом уже, не торопясь, за колючкой и ладь свои стены и башни иерихонские. Хоть с ракушняка, хоть с привозного кирпича кремль городи.

Насмехается он надо мной, но мысль здравая. Как только мне самому такая идея сразу в голову не пришла. Зашорился я. Широта взгляда куда-то ушла. Ну, да... С кем поведешься.

— Я так на дальних кордонах своих пасечников от дикого зверья бороню, — продолжил Тарабрин. — Периметр ладим из притащенной мной колючки, а внутри пасека. Народ некоторый сам по себе бортничает, но я дикий мёд не люблю. На ярмарку в Темрюке вот ты не остался, а в этот год мёда было много и разного, даже в цене он несколько упал.

— То-то, гляжу, ты сахар на Макарьевской ярмарке не купил, — подколол я проводника.

— Зато ты сразу его аж две головы притащил, — парировал он мою пикировку. — Так что жизнь у тебя и так сладкая. Озаботься всем нужным тебе в Крыму к весне.

— Тогда мне одной теплушки будет мало, — прикинул я потребность в материалах. И особенно в складах.

— Да хоть все три забирай. Там сейчас только барахло лежит, до которого вечно руки не доходят. Освободим — и владей. Но к весне будь готов. Я все стройки на Кубани остановлю — все свободные от поля людишки к тебе с весны до зимы уйдут. Ты, главное, про хорошую соль не забывай. На тех озёрах, где мы ее берём, она несколько горьковата. Есть её ещё можно, но вот солить что-либо в запас не получается.

— Угу — откликнулся я, а сам подумал: Знать, содержание йода в этой соли слишком большое. В независимой Прибалтике, как только ЕС запретил к продаже не йодированную соль, ее стали контрабандой из России тащить — специально на засолку.

Проводник ждал, что последует за моим междометием.

— А лиманы таманские? — кинул я пробный шарик.

Тарабрин не стал таиться.

— На Тамани только одно озеро и есть соленое, годное для промысла. Не хватает на всех той соли. Её от грязи тяжело чистить. Да и про плохой засол я уже говорил. А в Крым людей отрывать от нив и пажитей — не по-хозяйски как-то. Лиманов, про которые ты говоришь, тут еще нет. Когда прорвет Босфор, поднимется море, тогда и зальет лиманы. А пока там у нас знатные пастбища.

— Вот тебе Крым, княжь там и володей. Да только дань солевую давай, — засмеялся я.

— Ну, если тебе так хочется, могу и официально тебя крымским князем поименовать. Да хоть ханом. А хошь — царём Боспорским. И на монетах начеканим по-гречески: басилей Деметриус Грамматик. Вот то-то радости археологам будет.

Смотрит серьёзно. Не прикалывается.

— Лишнее это, — отвечаю. — Понты корявые. Власть на себя взваливать — увольте. Я к тебе только в снабженцы нанимался.

— Вот и снабжай пока свою стройку и соль ищи. В остальном, чем можем — поможем. Людишек непоседливых всех тебе отдам.

— Вот-вот. Насчет людишек. Про Сосипатора что скажешь?

Тарабрин не стал таить кадровую информацию.

— Сосипатор Солдатенков — человек трудолюбивый, верный, проверенный, только вот бить его не советую. Чревато такое. Он следопыт хороший. Охотник знатный. Собаки его вообще за бога почитают. Да и разбойник из него был неплохой, судя по тем розыскным листам, что мне в руки попадали. И вот какая особенность — в тех листах его черкесом именовали. Смекаешь, как он в местность вжился. Но не по нему разбойничать. Не по характеру. Вынуждено у него так получилось. Бежал с армии и угодил черкесам в плен. Считай — в рабство. Убил хозяина, забрал его кинжал, пистолет и ушел в горы. Отшельничал и разбойничал над инородцами. Хоть сам под магометанина и выставлялся. Язык черкесский знает — в рабстве выучил. Я вот на чем его подловил — магометанин, а вино охотно пьет. Оборванец — ноговицы драные, чувяки каши просят, черкеска от старости бурая, вся в пятнах, но газыри и кинжал в серебре, и пистолет в бирюзе. А взгляд — лишний раз не подойдёшь, сторонкой протыришься. Оружие хорошее любит. Женатый, дети есть.

Понял — не дурак, дурак бы — не понял. И уже прикинул, как я могу Сосипатора использовать помимо его главной функции — собачьего бога.

— Ты говорил, у тебя патронов к австрийским винтовкам — вагон.

— Эка что вспомнил. Был вагон. Давно. С тех пор, что осталось, из десятка только три патрона стреляют. Что хочешь? Военное производство долго не лежит. Но если тебе надо, то в австрийскую Чехию сходим до первой мировой. Там прямо с завода купим. Заодно хорошего пива попьём, — подмигивает мне.

$

В дверь купе резко постучали.

— Войдите, — откликнулся я. Не отрываясь от ноутбука. Я там сосипатровых мордашей искал по закачанным энциклопедиям, но не нашел.

В купе вошел седой человек в возрасте, бритый, но с аккуратными усами, с короткой стрижкой ёжиком и военной выправкой. Одет он был в некое подобие черкески, только без газырей, косоворотку и сапоги — всё черного цвета. Папаху он держал в левой руке.

— Разрешите представиться — статский советник Мертваго Сергей Петрович. Ветеринарный врач. Меня попросил к вам зайти господин Тарабрин.

— Присаживайтесь, — показал я рукой на кресло.

Не делая никаких движений вошедший, с некоторым вызовом, вопросил:

— С кем имею честь?

— Крутояров Дмитрий Дмитриевич,— представился я.

— Позвольте узнать ваш чин?

Военная кафедра в МГУ была. По окончанию присвоили нам всем звание лейтенантов запаса и тут же отправили служить ''пиджаками''. Большинство с нашего факультета попало в армейские газеты, а счастливчики вроде меня — в войска. Мне повезло два года оттрубить замполитом в сапёрной роте. В жопе мира — станции Борзя Забайкальского военного округа. Как говорили — на родине Чингисхана. Как я там не спился — не знаю, бог отвёл, наверное. На дембель дали старшего лейтенанта. И в запасе ещё одну звездочку на погон подкинули, когда я в ''Правду'' перевёлся.

— Капитан в отставке. Инженерные войска, — удовлетворил я его любопытство.

— Весьма рад знакомству, — сказал посетитель, присаживаясь.

— Чай, кофе, квас? — спросил я.

Спиртного предлагать не стал, памятуя о тарабринской характеристике данного субъекта.

— Кофе, если такой есть, — улыбнулся посетитель в седые усы. — Тут это редкий напиток.

Я выглянул в вагонный коридор, крикнул.

— Федот!

— Чего изволите, барин, — откликнулся вагонный проводник, точнее — вагонный смотритель, потому как вагон никуда не ехал. Даже колёса ржавые.

— Прикажи там, на кухне, чтобы нам кофей сварили, — распорядился я. — Да проследи, чтобы мололи жареные зёрна, а не зелёные как в прошлый раз.

— Вам как — черный или по-варшавски? — оглянулся в купе.

— Если не трудно, то черный, — ответил ветеринар.

— Черный кофе, — уточнил я Федоту.

Смотритель затопал каблуками по коридору в сторону вагона-ресторана.

— Слушаю вас, — присел я на диван и захлопнул ноут.

— Иван Степанович сказал, что вы собираетесь на крымском берегу ставить конный завод.

— Да. И конный завод, и собачий питомник.

— Каких лошадей разводить собираетесь?

— Тяжеловозных. Русских и арденов.

— Русских арденов? — уточнил ветеринар, совсем запутав меня.

Я пояснил, каких коней мы купили на Макарьевской ярмарке по наводке Ивана Шишкина.

На что Мертваго сказал, что русского тяжеловоза так и зовут — русский арден, потому как основа этой породы были арденские жеребцы и местные кобылы.

— И какую селекцию собираетесь проводить? — поинтересовался он у меня.

— Вот тут, дорогой Сергей Петрович, вам и карты в руки. Вам и Шишкину — он будет главным конюшим на заводе. Я в лошадях совсем не разбираюсь.

Развел я руками.

— Шишкины — род известный в лошадных кругах, — кивнул Мертваго. — Дед нашего Ивана гордость России — орловского рысака, — вывел. В наших обстоятельствах Иван Шишкин, наверняка, лучшая кандидатура на главного конюшего будет.

— Значит, не подерётесь? — спросил я в шутку.

— Да бог с вами, Дмитрий Дмитриевич. Я вообще человек мирный, — улыбнулся Мертваго.

— А Тарабрин сказал, что вы три войны отломали.

— Так и есть: японскую, германскую и гражданскую. Награжден государем орденами святого Владимира четвертой степени, святой Анны третий степени с бантом и святого Станислава второй и третьей степеней с мечами. И барон Врангель железный орден святого Николая Чудотворца перед самой своей эвакуацией мне вручил.

— Геройский вы человек.

— Отнюдь. В японскую войну заведовал я корпусным пунктом изнурённых лошадей. В бою был только раз, под Мукденом. Занимался эвакуацией раненого конского состава артиллерии. Пришлось немного пострелять. За то и наградили меня Анной с бантом. Все остальные мои ордена — за выслугу лет. А то, что они с мечами, так их выдача на военное время пришлась.

— Непосредственно ветврачом работали? Или только руководили?

— До японской войны служил я младшим ветеринарным врачом в Первом Сумском гусарском генерала Сеславина полку. После войны — старшим ветеринарным врачом в Пятом Александрийском гусарском Ея императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны полку. В ''бессмертных'' гусарах. Потом — в Великую войну, да... руководил ветслужбой на корпусном уровне. Юго-западный и Румынский фронты. В гражданскую сначала в Самарском гусарском полку Добровольческой армии, потом у Мамонтова в корпусе ту же службу тянул. Затем у Слащёва в Крыму. Вот у последнего птичек приходилось пользовать. Большой любитель певчих пернатых был этот генерал.

— Кстати, а собак вы лечите?

— Каких собак?

— Каких мне тут советуют разводить — мордашей. Вот ищу их по энциклопедиям и не нахожу.

— Какого года у вас энциклопедия? — поинтересовался статский советник.

— Тысяча девятьсот семьдесят второго, — отвечаю.

— Не знаю, остались ли такие собаки в ваше время. Мордаш — он же медиоланский мастифф, или даже скорее помесь одного с другим; в моё время порода уже вымирающая была. В 1868 году государь-император Александр Второй Освободитель запретил травлю медведей собаками. А диких быков — туров и зубров, к тому времени в России практически всех извели. Для охраны же медиолан обладал избыточной силой и был агрессивен сверх необходимого. Вот помещики и перекрыли их сторожевыми псами. Чаще всего — кавказскими овчарками, которые, если приглядеться внимательно, в России стали крупнее, чем на самом Кавказе. Считайте — уничтожили породу. Сохранилась мордаши только при царской охоте в Гатчине. И то в количествах небольших. Царь всем медведей травить запретил, а сам с великими князьями такой охотой баловался. Александр Третий Миротворец больше рыбалку любил и при нём царская охота в упадок пришла. Последний император охотник был страстный, но больше по птице. Если не было возможности в заказник выехать — ворон в парке стрелял. Метко.

— Спасибо за экскурс. Не знал.

— Не стоит благодарностей, — кивнул статский советник.

Тут нам и кофе принесли. И мы некоторое время молчаливо кейфовали, одновременно покуривая мои папиросы. Мертваго пил кофе без сахара. Я последовал его примеру — вывезенный с Макарьевской ярмарки сахар очень медленно растворялся. А пить вприкуску, по-купечески, перед хорошо воспитанным посетителем я постеснялся.

Когда кофе был выпит, я спросил:

— Итак. Беретесь вы за должность ветеринарного врача при моём заводе и сможете ли воспитать себе смену?

— Смена мне есть. Мой старший сын — хороший ветеринарный фельдшер, но большего от него даже требовать не стоит. А вот младший подает надежды и дочь всё с птичками да котятами возится.

— Кошек и домашнюю птицу тоже иной раз лечить требуется, — улыбнулся я. — Для вашего семейства мы построим хороший дом. Не обещаю, что это случится в первый год, но во второй — точно.

Расстались мы, понравившись друг другу. На переезд в Крым Мертваго согласился. Сказал, что коровы и свиньи ему давно надоели. Как и вечные разъезды по хуторам.

Итак. Руководящий состав будущего предприятия уже стал обрастать людьми. Это хорошо. Хотя врач еще нужен человеческий, или хотя бы фельдшер опытный. И аптекарь с ранешных времен, который руками работать может. А то в моём ''осевом времени'' аптекари только этикетки читать умеют. Менеджеры по продажам от таблеточной мафии, а не аптекари.

Когда же я в Америку-то попаду? Или прав Тарабрин, что там делать нечего. Может и нечего, да только Америка шестидесятых становится у меня уже навязчивой идеей. Элвиса Пресли охота вживую послушать. Сестёр Бэрри. Синатру. Армстронга с Фицжеральд, наконец. А то у меня тут серьезный сенсорный голод образовывается.

$

Наконец пришло время забирать ''патрика'' с тюнинга.

Все нормально. Хорошо сделали. Постарались. Мне понравилось. А что там под покраской — как оцинковали? — уже не посмотреть. Раньше надо было любопытствовать. В процессе.

Когда после пробного тест-драйва ставил машину на указанное место, то увидел в углу площадки странную бочку на колесах, окрашенную в армейский зелёный цвет.

— Что это тут у вас? — показал я на заинтересовавший меня агрегат.

— Это? — небрежно ответили мне. — Хлебопечка полевая. ПКХ-50М2.

— И сколько такая печёт?

— До трех тонн хлеба в сутки. Хоть черного, хоть белого, хоть серого, — ответил старый мастер. — Да хоть кулич на Пасху. Только форма будет одна — ''кирпич''.

— На чём работает данный агрегат?

— На солярке, керосине. А может и на дровах или угле. Да хоть на кизяке, — и, поглядев на мой заинтересованный взгляд, спросил. — Сколько организмов тебе кормить надо?

— Чуть больше сотни,— ответил я.

— Эта и больше прокормит. В одной загрузке до 70 буханок по 700 грамм.

Вот что я в своих прожектах упустил, так это — как я буду строителей конезавода кормить. И чем.

— Охренеть. Дайте две, — невольно вырвалось у меня.

— Сто евриков, и она твоя. Но двух нет. Толька эта, — улыбается.

— Комплектность? — насел я.

— Полная, только-только с консервации снята. С длительного хранения. Кухни полевые влёт ушли, а печка эта что-то подзадержалась у нас. Вся документация в порядке. Как и инструкция по эксплуатации.

— А еще полевую кухню достать можешь?

— Какую тебе?

— Возимую. Ротную. Прицеп.

Мастер отошел недалеко. Куда-то позвонил по мобильнику. Вернувшись, сказал.

— Радуйся. Прямо сейчас в наличие есть переносная КП-30 — на отдельный взвод или блокпост. Она всего 100 килограмм весит. Одновременно готовит первое, второе и кипяток. И буксируемая ротная полевая кухня КП-130. Но деньги хотят сразу и налом.

— Нет проблем, — ответил я. — Пусть привозят. Лишь бы агрегаты рабочие были и комплектные.

Что-что, а с деньгами у меня проблем пока нет.

$

Домой — на Тамань, — к вагону, приехал с полевой кухней на прицепе. Вторая — переносимая полевая кухня тряслась и гремела в кузове пикапа. Полевую хлебопечку пока оставил в автомастерской — завтра заберу. А то фаркоп у меня только один.

Возле состава Тарабрин собрал целый конно-бычий обоз, который загружали чем-то из теплушек и куда-то вывозили. Освобождали для меня временные склады. Будет куда завозить необходимое на будущий сезон. А необходимого барахла набиралось — мама не горюй.

Полевая кухня оказалась марки КП-125, а не КП-130, да и ладно — разница всего в пяти порциях. А где на 125 рыл готовят, там и 130 прокормятся. А если готовить только одно блюдо, типа кулеша жидкого, то и все 250 человек харчиться могут разом.

Тарабрин мою новую машину похвалил. Но на кухни сказал, что это лишние хлопоты. Баловство.

— Костер и казан — люди сами себе сготовят, не маленькие.

— Завтра еще хлебопечку полевую привезу, — сказал я, — на всех разом хлеб печь.

— Ох, Митрий, можно подумать, что у людей баб нет для этого, — вздохнул Тарабрин. — Сготовить еду некому.

— Так они с бабами ко мне на стройку припрутся? — округлил я глаза. — Это мне не только работников, но и их баб кормить придётся. Мы так не договаривались. И что-то я не видел баб в артели каменоломщиков, что ты в Аджимушкай отправлял.

— Так то — на зимовье, — ответил Тарабрин таким тоном, что это все это и так знают.

— Степаныч, слушай мое слово. Кто на постоянное жительство со мной в Крым — пусть с бабами и детьми приезжают. А кто только на сезон трудником — будьте любезны, своих присных дома оставлять.

$

Опять Москва ''осевого времени''. Забрал свою полевую хлебопечку в автомастерской и скатался на склад той фирмы, у которой кухни покупал. Адрес был на врученной мне, после оплаты, визитке. Так что посредники в данный момент мне не понадобились.

И не зря съездил.

Взял у них еще одну взводную кухню в запас — мало ли какая подкомандировка от моего ''крымского ИТЛ'' образуется. Там тоже народу питание организовывать придётся.

Договорился о поставках спиралей Бруно. С длительного хранения. Оцинкованных.

И, походя, прихватил пару армейских утеплённых палаток на 85 человек казарменного содержания каждая. Строителям чтобы было, где ночевать. Записал в поминальник важный вопрос с добычей кроватей и матрасов с подушками для них же.

Обещали мне квази-армейские торгаши подготовить к весне миски-ложки, фляги и котелки на 150 организмов. Ремни брезентовые. Верхонки. Шанцевый инструмент сапёрный.

Выбор был большой — только плати, но это попозже, ближе к весне понадобится.

Пытались втюхать еще полевой кипятильник на 100 литров, но его класть уже было некуда — весь кузов забит. Хотя вещь нужная. Бачки еще с кружкой на цепочке для кипяченой воды внедрить бы в наш быт, что под замком около ''грибков'' с часовыми в летних лагерях моей сапёрной роты всегда стояли.

А то, припоминаю, Крым, да вообще юг России, при царях холерой славился.

$

Не успел оглянуться — уже Рождество. А я все это время так и таскал по мелочи из разных времен — то одно, то другое, пока все теплушки под потолок не забил.

Рождество праздновали у Тарабрина, перед этим отстояв службу в церкви в станице Таманской.

Наконец-то я увидел весь местный бомонд — в основном состоявший из крепких хозяйственных мужиков — старост станичных, но которых по их виду так и порывалось обозвать атаманами, и местной интеллигенции — врачей и священников. Так что пир ''с первой звездой'' у Тарабрина был статусным мероприятием.

Меня Тарабрин посадил рядом с собой, отчего я поймал несколько ревнивых взглядов. И понял некоторые скрытые мотивы отправки меня отсюда через пролив.

Понятно. Пришлый боярин заезжает старые роды. Женился, породнившись с церковниками, детей заведет. И подвинут мои дети кое-кого в местной иерархии вниз. А церковь только пособит этому.

М-да... Ста лет не прошло, а русский народ уже возрождает местничество. И единственный сдерживающий фактор — долголетие первого лица.

А так знакомый до боли ''закон курятника'' — поклонись высшему, столкни ближнего, насри на нижнего.

И в вековечной мечте русского крестьянина — Беловодье, всё повторяется так же, как и на старой Руси. Как от отцов и дедов заповедано. Народ тот же самый. Так почему должно быть по-другому?

Познакомился, наконец, со старшим братом жены — отцом Велизарием, что окормляет свою паству на реке Лабе, а тут оказался по случаю у епископа. Темрюк рядом — как не заехать к сестре? Крепкий мужиком лет сорока. С большой окладистой бородой и длинными волосами, заплетенными в косу. И глазами записного хитрована.

После первой же совместно выпитой чаши с медовухой, стал меня шурин склонять к тому, чтобы взял я к себе в Крым одного из братьев Василисы — своим священником на завод. И, насколько я понял, с прицелом на Крымского епископа. Вслух этого не прозвучало, но подразумевалось. Не первый раз живу, чтобы не понять таких намёков. С другой стороны — священник нужен. И мало ли какого вредного пердуна пришлют. А пришлют обязательно. Лучше родня.

Ничего не меняется. ''Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, то, как не порадеть родному человечку''.

С ходу решать ничего не стал. Просто пригласил через него всех братьев жены к себе в гости. Там и посовещаемся о делах наших скорбных без посторонних ушей.

— Куда в гости? — пробасил Велизарий. — У тебя пока и хаты-то нет.

— Да в поезд, — ответил я. — Больше пока некуда.

Вот и сколачивается клан.

А ты как думал?

В одиночку среди родственно-семейно-родовых отношений проскочить?

Шалишь!

Скопом стопчут и схарчат.

$

Вопрос с кроватями решился просто. Нашел в начале девяностых под Клином заброшенный и основательно разграбленный пионерлагерь от закрытого уже московского завода. Только железные кровати и остались. Окна и те битые. Остальное всё уже растащили. Там даже сторожа не было.

Мы и вынесли оттуда две сотни кроватей — нам будет достаточно на первое время. Даже с продавленными панцирными сетками брать не стали. Половину теплушки ими забили уже в разобранном виде.

Матрасы там уже украли до нас. Но сделал я в одном кооперативе в 1980-х заказ на сенники, каковыми мы в археологических экспедициях обходились. Думаю, мужики от сохи не больше привередливы, чем московские студентки. А солома ни разу не проблема. Только в первый раз ее и завезти придётся. А дальше своя вырастет.

После решения основных вопросов обеспечения быта, возил от квази-интендантов списанный шанцевый инструмент с длительного хранения, умывальники алюминиевые с соском, вёдра, косы и грабли. Хозяйственное мыло ящиками.

Достал ручной станок дранку лущить. Новенький. А воск в Беловодье найдём. Вот и решена проблема с кровлей. Не андулин же с металлочерепицей мне в прошлое таскать ''патриком''.

Следовало подумать о большом грузовике — весна приближается, потребуется колючую проволоку тягать в бухтах. Много.

$

И тут Тарабрин предложил мне съездить с ним в отпуск. В конце февраля.

— А то ты, смотрю, Митрий, всё в трудах аки пчела. Надо и перерывы делать. А то тебя надолго не хватит.

— Я бы к морю тёплому с удовольствием бы смотался — на горячем песочке полежать. А то этот снег уже надоел, — согласился я, но поставил своё условие.

— Так я и предлагаю Батум начала двадцатого века. Там до революции хорошо было. Культурно, — соблазнял меня проводник. — Вон Сосипатора возьмём с собой за кучера. И чтоб было кому нас оборонить, если стрелять придётся.

Отпуск, конечно, нужен. Я хоть и чувствую себя лет на тридцать пять (в койке вообще на двадцать девять!) и выгляжу где-то на сорок, но устал постоянно мотаться и вечно что-то грузить.

Да и Василиса беременна. Капризная стала — с ума сойти. Правда, больше своих служанок гоняет, но и мне достается.

Выехали на тарабринском фаэтоне. В нём комфортнее. И крыша подъемная есть — от дождя.

Сосипатор на козлах. Сразу щегольски оделся — в чёрную черкеску с газырями и кинжалом. Красный бешмет. Кудрявую черкесскую папаху.

Под сидушкой облучка у него был припрятан настоящий ковбойский ''винчестер'' под револьверный патрон. И сам револьвер — ''Смит-Вессон русский''. Все под один калибр.

Мы с Тарабриным в одеяниях от Ротштерна.

Я с пистолетом, для которого вывез из осевого времени подмышечную кобуру из тактического нейлона. Тарабрин только с тросточкой. Тросточка у него шикарная — красного дерева и набалдашник серебряный.

— Зачем тебе трость, Степаныч, — спросил я. — Ты же на неё никогда не опираешься. И дома без неё ходишь.

— Ну, как зачем? — ответил Тарабрин вопросом на вопрос.

И показал, как его трость несложным движением превращается в шпагу.

— Большинство мазуриков тут только с ножами ходит. В руку его кольнул — и отстали от тебя. Убивать-то нельзя мне.

Вошли в 1910 год мы без проблем. Между сёлами на пустом приморском тракте. В известном для Тарабрина месте. И через полчаса подкатили к знакомому Сосипатору духану на краю какого-то села.

— Тут шашлык хороший жарят, — сказал нам водитель кобылы, останавливая экипаж.

— Да тут, наверное, за полвека всё поменялось, — предположил я. — Повар так точно.

— А вот и проверим, — внес свою лепту в обсуждение Иван Степанович. — Время всё равно к обеду подошло, судя по солнышку. Да и давно я красного ''Чхавери'' не пробовал.

Утроили коляску с лошадью на заднем дворе духана и вошли с уличной жары в прохладный полуподвал.

— Сациви, аджапсандал, шашлык по-карски и бутылку ''Чхавери'' прошлогоднего урожая, — моментально сделал Тарабрин заказ хозяину. И тут же добавил. — Моим спутникам то же самое. И к шашлыку спелые помидоры.

Вино было, на мой вкус, кисловатым, а вот все остальное приготовлено очень вкусно и с большим мастерством. В Москве даже в ресторане ''Арагви'' так готовить не умеют. И это ресторан с историей и репутацией. Чего уж говорить о многочисленных коммерческих забегаловках с грузинской кухней, где больше налегают не на вкус, а на перец.

Вот в советское время практически весь респектабельный общепит, кроме совсем уж столовых, был в Москве заточен исключительно под грузинскую кухню. Раньше я думал, что это влияние грузинских воров и рыночных дельцов в кепках-аэродромах, но потом уже, после перестройки, старый повар раскрыл мне профессиональный секрет. Специи. Вернее обилие перца, который отбивал у посетителей вкус подтухшего мяса.

Скажу, забегая вперед, что все три недели отдыха мы обедали только здесь, в этом духане у старого Ираклия. Завтракали у себя, в арендованном доме, простым салатом из свежих овощей с луком и постным маслом. Ужинали, как правило, после вечернего пешего моциона на набережной Батума. Чаще всего рыбой. С видом на море, где постоянно шастали парусные фелюги. И только изредка приходили пароходы, дымя высокими трубами.

А так все дни был у меня пляжный отдых. Тюлений такой. Лежбище на черном горячем песке.

Постоянно сопровождал меня Сосипатор. Купаться в море он не был большим любителем. Сидел на охране и обороне под большим зонтом, защищаясь от жгучего солнца. Он откровенно не понимал, что я такого приятного нахожу в солнечной прожарке своей тушки.

А я, любуясь своим загаром, жалел только, что Василисы со мной нет. Она бы это море оценила.

Тарабрин же часто отлучался по каким-то своим делам и тоже пляжный отдых особо не жаловал.

Все же я хороший интервьюер — раскрутил бывшего абрека на воспоминания. Да и сам рассказал немало случаев из своей богатой репортёрской биографии. Вроде как сдружились мы с ним. По крайней мере, он перестал меня дичиться.

А в свободно время мы гуляли, заглядывая от любопытства во все магазины и лавки. А так с местными мы почти и не общались тут. О чём с ними говорить?

И если бы муэдзин не орал по пять раз на день с соседней мечети, то всё вообще было замечательно.

Перед отъездом запаслись хорошим турецким табаком, судя по низкой цене — контрабандным. Да и сама Турция, вернее — Оманская империя, недалече тут — через горку. Даже Сосипатор изменил своему ядрёному самосаду, найдя очень крепкий сорт.

Чтобы не переплачивать господину Асмолову, купил я шикарный набор для ручной набивки папирос в палисандровой полированной шкатулке. И большую коробку папиросных гильз из рисовой бумаги. И серебряный портсигар, в котором эти самодельные папиросы носить.

И Сосипатору подарил турецкую пенковую трубку. А то он на нее облизывался, а купить — жаба ему расход не подписывала.

Некурящий Тарабрин принайтовал к фаэтону большой новый чемодан. С чем — не сказал.

Купили большие черные бурки и папахи с башлыками, чтобы сразу в таманскую зиму раздетыми не влетать. До кучи пошили себе удобные из качественного шевро сапоги у модного сапожника, шальвары и черкески с бешметами у хорошего местного портного. Купили папахи каракулевые, серебряные газыри и кинжалы. Как это — в черкеске и без кинжала? Непорядок.

И вот в таком виде, напоминая собой грузинских князей, вернулись в свою Тамань. Где отсутствовали всего неделю местного времени.

$

$

$

6.

Василиса, едва увидев мой субтропический загар, закатила скандал от зависти. Ей тоже хочется посередине зимы к теплому морю. На возможные мои курортные романы даже не намекала — видно, такое ей и в голову не приходило, не то, что бабам двадцать первого века, которые о таком думают в первую очередь. Но сильно обиделась на то, что её с собой не взяли. Понимала, что обратно не вернется в таком случае, но... Эмоции беременной бабы превалировали над здравым смыслом.

Успокаивал, как мог, но, ни ласка, ни подарки из Батума не помогали. В конце концов, включил ноут и показал ей ''Тихий дон'' с Элиной Быстрицкой в главной роли. Лучшего для купирования первого семейного скандала я не придумал.

Кино моя жена смотрела в первый раз. Футуршок, конечно присутствовал. Но что меня поразило — поохав, поахав, даже всплакнув в некоторых местах, просила показать снова. Узнав, что именно она хочет посмотреть второй раз, повторил ей некоторые сцены из фильма.

А потом она пошла к себе в купе, и весь остальной вечер увлечен строчила что-то на ''зингере''.

Блин, теперь придется еще и семейным киномехаником работать. Открыл ящик Пандоры.

Надел свой зимний камуфляж и поехал на ''патрике'' к Тарабрину в имение. С кем еще тут мне посоветоваться? Хотя у Тарабрина свои тараканы в голове толпами бегают по странным трассам.

— Оно тебе надо? — спросил проводник, выслушав меня. — Теперь все... У баб, сам знаешь, удержу нет, если вожжа под хвост попала. Надо было точнее мне время возвращения высчитывать.

— Причём тут время? Она так на мой загар так отреагировала. А в принципе это не самая моя большая проблема. Со своей бабой я сам разберусь. Ты мне скажи — как ты народ в других временах вербуешь к переселению сюда?

— А тебе народа мало? — покачал головой Тарабрин.

— Нужного мне — мало, — ответил я. — Спецы нужны. А у тебя тут таких нет.

— Ощутил, значит, зуд в лапочках, — с укоризной высказался Иван Степанович. — Прогрессором себя почувствовал. А то, что народ к прогрессу должен быть готов внутри себя, не подумал? Навязанный прогресс им отвергается. Не по отчине он и не по дедине. И вообще не от справедливости. Я тут десять лет тяжелый плуг отвальный внедрял. А они всё соху ладили. Потому как за плуг надо было хоть в рассрочку, но расплачиваться, а соху мужик и сам сделает. Только сошник у кузнеца закажет. Потом дошло до них, что с плугом урожаи больше. Доктору да повитухе крестьянин заплатит — это он понимает, что здоровье не казённое. А к ветеринару уже посмотрит — звать или ну его... сама скотина очухается. Чтобы детей попы читать-считать учили, сколько времени в их головы это вбивать пришлось. Молитвословы для того раздавал бесплатно в каждую семью. Через слово божие вбивал такую надобность. Чтобы дети им молитвы читали. А тебе, небось, тракториста подавай. Или того хуже — вертолётчика.

Помолчал немного, посмотрел на меня пристально и продолжил.

— Я и так тебе людишек отбираю, что в моих общинах приживаются с трудом. Тех, что хотят странного, а в пасечники не годятся. Но и таких, прежде чем к чему-то приставлять, тоже учить надо, а учить надо с детства, пока мальцы. А не орясину, у которого только гульки с девками уже на уме. Да что говорить...

Махнул он рукой и встал из-за стола.

— Выпьешь со мной, Митрий?

— Выпью, — ответил я с охотой.

Тарабринские ''девки'', как ждали ефрейторской отмашки, моментом поставили на стол квашеную капусту, солёные огурцы, маринованный чеснок, черный хлеб, сало, и осетровый балык холодного копчения.

Водку Тарабрин сам принес. Шустовскую. Холодную. Видно, в неотапливаемых сенях держал. Толстого льда на реке тут не образуется, так — корочка. Ледник не сделать.

— Ну, за прогресс, будь он неладен, — провозгласил проводник свой тост и опрокинул стопку залпом.

Я последовал его примеру.

Когда бутылка показала дно, Тарабрин наконец-то разразился исповедью.

— Ты думаешь, что я замшелый консерватор? Отнюдь. Я очень даже за прогресс. Но... обломался я ещё на дедах их, как наивный народоволец с листовками против царя, — Иван Степанович махнул рукой куда-то. — Не приемлют. Хоть кол им на голове теши. А к бесплатному привыкают быстро. Первый раз, в ножки кланяясь, благодарят, а третий — уже требуют. Вроде как должен уже и обязан. А не дашь, так плохой. Три поколения этих людей у меня ушло, чтобы хоть какие-то рыночные отношения среди них наладить. То, что артели каменщиков уже не отхожий промысел, а профессия, то заслуга моя. А вот с плотниками так уже не выходит — тут каждый сам с усам топориком поиграть по деревяшке. Хоть криво, но зато денег никому не платить.

Разлил остатки по стопарикам.

— Вздрогнули, — сказал я тост.

— Вздрогнули, — согласился со мной Тарабрин.

Закусили плотненько горячей ухой, неожиданно появившейся на столе в чугунке.

— Только кузнецы да гончары изначально признавались пахарями за отдельные от крестьянства профессии. Еще бондари. Хорошую кадушку сладить — искусство. Тем паче — бочку. Но и тем приходилось свой надел пахать, потому что ремесло не кормило. Точнее — кормило, но мало. Та же соль — зимний отхожий промысел, хотя летом ее выпаривать проще, но летом им некогда, летом у них полевые работы, а это святое. Только недавно деды вбили в их бестолковки, что соль крестьянин всегда покупал. За деньги. И это была хорошая соль, а не то говно, что они зимой наковыряют на озере. Уже готовы соль покупать, как мёд покупают, но нет ее. Хорошей. Посылал я экспедиции на Малый Сиваш к Евпатории — нет ещё того лимана. И в Большом Сиваше пока нормальный пресный залив да грязевое болото.

— А деньги как внедрил?

— Трудно. Скупал у них урожай на случай недорода. Держу неприкосновенный запас, как древние греки, в глиняных пифосах. Туда мыши не проникают. И то, в большинстве своём зерно мне свозили за долги — за плуг, за бороны железные, за мануфактуру, иголки, нитки. За свечи да за керосин. Продавал же я зерно в других временах. Часто себе в убыток, потому как держать уже негде. Сейчас легче стало: гончары, бондари, да пасечники зерно уже покупают сами, когда свой товар продадут. Еще каменщики. Вот и весь наш рынок.

— А монеты сам чеканишь? — интересуюсь.

— Вот ещё. В Европе только закажи — что хочешь, исполнят. Только плати. А хочешь — сам купи станок, которым собачьи медали да значки штамповать можно, — смеется. — Монеты проще. Им сложной вырубки делать не требуется. Да и до развитого гурта на монетном ребре мы тут не доросли. Фальшивомонетчики еще не народились. Так что античные экземпляры нам в пример. Я вот под Боспорское царство маскируюсь потому, как если и найдут археологи мою монету, то они ее с настоящей — боспорской, попутают. Как и датировки свои.

И хихикает он пьяненько от такой мелкой подлянки археологам. Не любит их Тарабрин, ох, не любит. Понять бы только: за что?

— Понял, не дурак, — усмехнулся и я такому простому решению. — Только такой станок электричества требует.

— Сколько его там надо — того электричества? — машет на меня рукой Тарабрин. — Меньше, чем сварка потребляет. А сварку переносным бензиновым генератором можно обеспечить. Наштамповал сколь тебе надо монет и снова его в сарай на хранение. Да и монет тебе не сотни тысяч требуются. Иначе обесценишь валюту, хоть та и из драгоценного металла чеканена. Товарная масса должна соответствовать денежному обращению. А то опять на мену перейдут в расчётах.

— Снова человек грамотный нужен, — продавливаю я свою линию. — По крайней мере, такой, чтобы нормально инструкцию прочитал, и станок не сломал в первый же день работы. А та может быть и на английской мове написана. Ты вот языки хорошо знаешь, а люди твои?

— Так на то я и в классической гимназии отучился, чтобы языки знать, — подбоченился Иван Степанович. — В моё ''осевое время'' чиновнику аттестата гимназии было вполне достаточно, чтобы успешную карьеру хоть в министерстве внешних сношений делать. Но для того я тебя и в Крым выпихиваю, чтобы ты там на малом количестве людей свои эксперименты проводил. Удовлетворил свой зуд в лапочках и не пытался мне всех разом ''осчастливить'', как Троцкий. К тому же завод твой — ни разу не община, и управляться, как община, он не может, чего бы там себе господин Бакунин не напридумывал. Завод твой. Ты на нём царь, бог и воинский начальник. Даже Иван с Сосипатором понимают, что они у тебя лишь слуги вольные с правом голоса на совете.

— Но этих двоих мне мало, — отвечаю. — Инженер еще нужен на стройку — не хату городить требуется. Много сложней сооружения планируются. Врач человеческий еще. Агроном толковый. Да и механизатор не помешает. Я же не коммунизм там строить собрался с электрификацией всей страны. Механизмы нужны примитивные, полностью механические, ремонтопригодные в поле. А у меня пока даже простого кузнеца нет. Где таких людей брать? То, что ты мне простых копателей земли обеспечишь — даже не сомневаюсь. Но этого недостаточно. Я даже не спрашиваю: кому я коней продавать буду в Крыму?

— Я тебя услышал, — сказал Тарабрин. — Буду думать. А теперь — по домам. На боковую.

Гаишников тут нет. Ночного движения тоже. Тюнингованый ''патрик'' легко брал заметенную снегом дорогу. Так что никого я по дороге не задавил и в поезд в конце пути не врезался.

Федот встречал меня в тамбуре.

— Дмитрий Дмитриевич, — шепнул он мне на ухо. — Барыня гневалась, что вы уехали, ей не сообщив, куда. Но теперь она уже почивает. Так что вы по коридору ходите сторожненько. Не будите её.

Как же мне здесь газировки не хватает.

— Федот, организуй мне квасу в купе. А то в горле пересохло.

Утром искренне восхищался новым нарядом Василисы с закосом под донскую казачку начала ХХ века, что она сама выкроила и сострочила вчера на ''зингере''. Всего с одного просмотра фильма! Сильно. Несмотря на длинную юбку и полностью закрытую кофту данный наряд весьма и весьма сексапилен.

А потом просто поставил ее перед фактом, что отлучусь по делам в свое ''осевое время''.

$

Через свою Москву, скакнул я на крымское плато, которое почти очистилось от снега. Удивительно мне: на Тамани морозец ощутимый и снег глубокий, а зреет всё на месяц раньше. В Крыму зима мягче, а созревает тут всё позже. Парадокс.

Еще раз прикинул будущие производственные кластеры. Где начинать и чем заканчивать. Увидел пробежавшегося мимо леопарда и понял, что начинать придётся с ограды. Хотя колючая проволока серьезно защитит будущие поля от потравы их копытными, а вот большие дикие кошки вполне ее могут и перепрыгнуть. Изводить их придется, а то так можно и людей не напастись на их прокорм.

Вернулся в Москву и проехался по депрессивным районам Подмосковья. Там оставил в местечковых кадровых агентствах заявку на армейских специалистов — поваров и пекарей полевых агрегатов, водителей большегрузной техники, экскаваторщика и бульдозериста. Особо отметил, что возьму с большим удовольствием бывших детдомовских.

Вернулся в себе на Сивцев Вражек уже к полночи и на тебе... столкнулся с соседкой нос к носу в лифте.

— Вы так хорошо выглядите, Дмитрий Дмитриевич, — кокетничала со мной старушка, любительница красить волосы фиолетовыми чернилами ''под Мальвину''. — Где вы так хорошо загорели?

— В Батуми, — честно ответил я. — Там сейчас тепло, в море можно купаться.

— И не страшно там? Они же вроде как воюют.

— Абсолютно.

— У вас даже седина пропала в бороде, — наблюдательная, стерва.

— Только вам скажу по секрету. Я бороду крашу. Чтобы моложе выглядеть. А то вы волосы красите, а я чем хуже? Вот только мне фиолетовый цвет не идёт.

И, улыбнувшись, вышел на своём этаже.

Теперь о том, что я на старости лет бороду крашу, узнает весь подъезд. Что и требовалось доказать.

Дома, как всегда, в холодильнике мышь повесилась. Хлеб засох и заплесневел. Хорошо морозилка фурычит. Сварил пельменей, налопался, и уснул в кресле под включенный телевизор.

$

Утром сходил в банк, открыл новый счет на полмиллиона рублей и оставил распоряжение автоматически платить с него за меня все коммунальные платежи и транспортные налоги за все мои машины. Теперь я уже не так сильно привязан к ''осевому времени''.

Завтракал в ресторане при гостинице ''Савой''. Захотелось цивилизации. Удовольствия не получил, так как кормили здесь хуже, чем кухарка в моём вагоне-ресторане. И кофе варили хуже. Зато оттянулся французской газировкой.

И засел в интернет, который начал меня убивать навязчивой рекламой. Перелез через прокси-сервер в англоязычный сектор, там тоже самое. Всё же информацию в самом начале третьего тысячелетия было намного легче в сети искать.

Походя, через тех же квази-интендантов, купил слегка подержанный армейский трехосный КамАЗ-43114. Вездеход с удлиненной бортовой шаландой и японской трехтонной ''воровайкой'' — грузовым краном-манипулятором за кабиной. Вылет стрелы на 12 метров. Он у меня на стройке и за подъемный кран поработает. Не придётся отдельно покупать.

— ''Лапоть'' этот на консервации стоял, — сообщил мне главнюк квази-интендантов, — Ты на год выпуска не смотри.

Год выпуска был солидный — 1998. Двадцать лет автомобилю. Для железки срок преклонный.

А интендант пел как хор у всенощной.

— Нормально сделанная машина — для армии. Два года назад его с армейской консервации сняли. Купил один из наших, для себя. ''Воровайку'' поставил. Кузов удлинил. Всё протянул, подварил, где надо, перекрасил. Антикор полный сделал. Гидравлику подшаманил. Да вот незадача — помер. А наследникам эта машина не нужна. Вот мы ее и продаём по просьбе вдовы.

Дал задаток, и отогнали КамАЗ на площадку к моему знакомому автомеханику — на проверку.

Проверка показала, что все не так плохо, как могло бы быть. Поршневую группу в моторе перебрать нужно. И еще раз с гидравликой всё проверить. Но брать этот агрегат советовали. Особенно за те деньги, что за него просили.

Вздохнул и заплатил.

Хорошо, что интенданты охотно брали доллары вместо рублей. Замучался бы по обменникам бегать с такой суммой. Да и не в каждом банке уже берут доллары образца 1996 года. За прошедшее время новые образцы соток навыпускали пиндосы.

Грузовик остался на переборке, на том самом месте, где ранее мой ''патрик'' стоял.

В конце недели отправился в полюдье по подмосковным кадровым агентствам — за результатом.

Это я опрометчиво дал рекламу, что требуются люди для работы за границей. Мне подмосковные айчарки вывалили толстую пачку резюме, причем, только воспитанников детдомов, но часто в возрасте под полвека, обремененных внуками. А мне нужны были проблемные одиночки.

Армейского повара нашел быстро. Также как и пекаря. Дембеля осеннего увольнения. У обеих одна и та же проблема: пока они служили в армии, у них увели квартиры, которые им дали после выпуска из детского дома. Обидели сирот.

— Работа пять лет без отпусков, потому как в жопе мира, и добираться туда от цивилизации проблематично, — стращал я сидящего передо мной парня. Типичного русака по виду. 20 лет. Образование 10 классов. Но, как хлебопёк, он имел армейскую вторую классность, что было записано в его военном билете. Младший сержант.

— А на квартиру я за пять лет я заработаю? — спросил он о наболевшем.

— Считай сам. Я ваших цен не знаю. На руки будешь получать, после всех вычетов, 800 долларов в месяц. На всем готовом. В смысле жилья, питания и спецодежды. Развлечений никаких, кроме рыбалки и охоты. Кормить примерно сто человек. Ты и пекарь и хлеборез.

— Какая хлебопечка там у вас?

— Наша. Советская. Прицеп. Бочкой выглядит.

— А тестомеска?

— Вот чего пока нет, того нет.

— Вручную столько теста не намесить, — ответил парень, — там же зараз 70 форм загружать надо.

— Напиши на бумажке, какая тебе тестомеска нужна. Такая и будет, — пообещал я. — Только без электричества. На дровах.

— Без электричества нормального миксера не будет, — ответил парень. — Но мощности простого дырчика вполне хватит.

— Ты пиши, что надо, то и будет, пока подготовка к экспедиции идёт, — ободрил его я.

Пекарь мне нужен как хлеб, простите за каламбур. Мясо там само по степи бегает, а хлеб у тамошних крестьян — основная еда.

— А климат там, какой? — спросил парень, отдавая мне листок с ТТХ полевого тестомеса. — Не сильно тропический?

— Примерно как в Крыму, — ответил я честно. — Море есть. Но не близко. Каждый день не наездишься.

— А можно мне с собой свою невесту взять? Вдвоём мы точно на квартиру заработаем.

— Что за девушка? Из каких будет?

— Да в одном детском доме учились. Такая же сирота, как и я. Она хотела выданную ей квартиру на дом в деревне обменять, но ее риэлторы обманули. Дом вроде есть, но его проще снести и новый построить. Это еще когда я в армии служил было.

— Что ж вы все такие телки-то титешные. Все вас обманывают, — искренне удивился я.

— Так получилось, — пожал он плечами.

— Какая у нее специальность?

— Считайте, что никакой. Я бы ее к себе помощницей взял. Все же одному с полевой хлебопечкой трудно. В армии всегда пару человек помощников в наряд присылали. На: принеси — подай — пошел вон. А без нее я, наверное, никуда не поеду на пять лет. Я и год-то в армии без нее еле вытерпел.

— Половина твоего оклада жалования ей, — предложил я.

— Мы согласные, — ухватился парень за предложение. — Это же семьдесят две тысячи долларов под расчёт на двоих получается. На дом в деревне точно хватит. И на грузовик.

Быстро в уме считает, — удивился я, но спросил про другое.

— Фермерствовать думаешь?

— А что делать? — обреченно так сказал, что я понял, что и фермер из него будет такой же, как и квартирный махинатор.

— Фифа твоя без ночных клубов, дискотек, кино и телевизора проживет, не заскучает? Предупреди ее сразу, что там никакой цивилизации, чтобы потом претензии не выставляла. Права на авто есть?

— Мой полевой хлебозавод на ЗиЛ-131 располагался, и отдельного шофера положено не было. Сам и за баранкой, и за печкой. Мы часто переезжали. Все же трубопроводные войска.

— Ты принят. Жди вызова, — решил я, собирая бумаги в стопочку. — Всё самое необходимое для себя с собой приготовь. И летнее и зимнее. Спецовка с меня. Остальное — твоё.

Но так везло редко. Почти всем претендентам по той или иной причине пришлось отказать. Некоторым только потому, что мне рожа их не понравилась.

Инженера-строителя вывез из девяностых. Также жертву черных риэлторов, но не успевшую пока до бомжатника опуститься. Но жена от него уже ушла. Детей нет. Зато образование — Московский инженерно-строительный институт! По специальности промышленное гражданское строительство. Закончил ВУЗ еще в СССР. И опыт работы есть, причём в глубинке, в золотодобывающей артели ''Печора''. Соблазнил заграничной работой и окладом в тысячу двести вечно зелёных президентов на всём готовом. И сразу забрал его с собой, пока тот не передумал.

Поселил инженера в ''пульмане'' в крайнем купе у туалета и завалил нашими самодельными картами, чертежами и расчётами. Сказал только, чтобы на механизацию особо не рассчитывал. Основная тяга — лошадь. Или ослик, если ишаки ему больше нравятся.

Побухтел, побухтел инженер недовольно, но, плотно отобедав со мной и Василисой тройной ухой и бутербродами с черной икрой и деревенским сливочным маслом, подобрел и сел чертить. Просил только ему на испытание кусок ракушняка принести. Но этим я Василисиных помогальников озаботил.

— Командир, а рыба такая редкая и свежая зимой, откуда тут? — спросил он, выйдя покурить в тамбур.

Я угостил его асмоловской папиросой.

Инженер, которого звали Игорь Петрович Жмуров, почему-то сразу меня стал кликать ''командиром''. Я не препятствовал. Нормальное погоняло, уважительное даже где-то. Не барином же меня ему звать? Его самого Федот барином кличет.

— Из речки, — ответил я.

— А рыбнадзор?

— Да нет тут никакого рыбнадзора, как и егерей в лесу, — усмехнулся я, забычаривая окурок.

— Что же ты сразу не сказал. Я бы ружьишко себе перед отъездом достал бы. Блёсен, крючков, спиннинг... — размечтался инженер.

— Будет тебе ружьё, какое захочешь, — пообещал я. — Твоё дело сейчас — проект. И расчёт материалов. И учитывай, что квалификация местных рабочих низкая.

— Ой, командир, ты меня только джамшутами не пугай, — засмеялся он и ушел к себе в купе к чертежам.

Высунул обратно только голову в коридор.

— Командир, в первую очередь с тебя нивелир, теодолит и пару реек. Рулетку тридцатиметровую. И меня на место доставь, как только снег на площадке сойдёт.

— Помощники нужны? — стал я уточнять.

— На этот этап только пару ''девушек с веслом''. И ружьё.

$

На площадке будущего строительства снег еще не совсем стаял, но я уже загнал на него одиннадцатиметровый балок, из тех, что для северов ладят. С печкой в центральных сенях. Четырьмя спальными местами и кабинетом прораба.

Тащить, правда, этот вагончик пришлось на черепашьей скорости — у того колёса оказались на гусматике. Но утром, на пустой трассе Москва-Ногинск, удалось уйти в тарабринский Крым почти сразу.

Бросил балок на плато — для инженера и его помогальников, и вернулся домой, то есть — в поезд.

Подсчитал финансы, которые тратил не глядя. И очень удивился. Еще ничего не началось, а уже почти половину миллиона долларов как корова языком слизнула. Хорошо еще, что тратил практически только сотки нового дизайна. А то у меня еще мечта-идея не осуществилась — Америка шестидесятых.

$

Инженера удалось удачно объединить с Шишкиным, и они вместе ваяли проект конюшен и прочих потребных нам вспомогательных сооружений. Разбивали строительство на этапы и сроки.

Я сказал, чтобы проектировали на вырост. И не забыли короба для сбора конского навоза — а то пропадёт ценное удобрение для огородов. А в коробах смешав его с прошлогодними листьями хороший компост можно получить.

Был у меня опыт дачной жизни со второй женой. На ее даче. Нахватался всякой разрозненной информации от соседей, как сучка блох. Те специально бутылкой соседних колхозников приманивали, чтобы им навоз на участок возили. Телега конского навоза — литр водки. И обе стороны считали такую сделку весьма успешной.

А тут целый конезавод будет корма на навоз переводить.

С господским домом я решил всё же подождать, пока главные здания не построим. Своё можно и потом, не торопясь, отстроить. Пока же, наверное, придется таскать северные балки — бочки на колесах. Они комфортнее будут. И просто бытовки в разобранном виде. Но... в первую очередь будет потребен склад. И вот тут ничего кроме полукруглого железного ангара мне на ум не приходит. Из того, что можно быстро собрать на месте из ''конструктора''. А под такой ангар требуется в первую очередь забетонировать площадку.

Вот куда ни кинь, всё требуется и уже вчера.

А тут еще жена с капризами беременной женщины. Заявила, что ей, как от смерти, хочется сока маракуйи. Испанский порошок с прошлой поставки она уже извела. Сам виноват — выпендрился экзотикой. Забыл, что то, о чём мы не знаем, для нас не существует.

Естественно, как только выдалась свободная минутка, так тут же я сбегал в девяностые. Вкусовые капризы беременных это не от порчи характера, растущий плод требует.

Заодно вывез к себе троих бетонщиков, при мне вдрызг разругавшихся с нанимателем на рынке из-за зарплаты. Мужики — белорусы, одинокие, кроме бетонных работ, могли еще и сварщиками выступать, и монтажниками. Посадил в ''Джетту'', подождал их с вещами около общаги, и... здравствуй Тамань. На первых порах поработают ''девушкой с веслом'' у инженера. Сказал им, что контракт на пять лет. Но, если их работа понравится, и, если сами захотят, то можно и продлить.

Поселил их временно в двухэтажном вагоне вместе с охранниками. Пусть те им по ушам поездят, как тут хорошо жить.

И пошел радовать жену четырьмя полукилограммовыми пакетами маракуйи. Пакеты фирменные были из фольги. Потом сама пристроит подо что-нибудь.

С Сосипатором отдельно от инженера решали вопрос с питомником. О том, какие должны быть вольеры для собак, и какой — площадка для их выгула. Площадка для тренинга. Что нужно для собачьей кухни. Какие блоки охранные по периметру и нужны ли они вообще.

— Барин, а что с мордашами? Будут? — Спросил Солдатенков.

— Знаю только одно место, где их можно взять недорого. Только в царской охоте, пока революционеры всех собак там не постреляли. Может ты, каких помещиков знаешь, у кого этих собак купить можно будет?

— У помещиков дорого, — покачал головой Сосипатор. — За мордаша рабочего десять крепостных душ дают.

— Значит, придётся переться нам в революционный Петроград, — завершил я совещание.

— Куда?

— В Гатчину. Под Санкт-Петербург, который с начала германской войны переименуют в Петроград. — Пояснил я своему собаководу. — Но потребуется подготовка.

Второй двухэтажный вагон, пришлось также приспособить под склад — теплушки уже были битком набиты. Сколько же народа и лошадей потребуется всё это вывозить? Да переправлять через пролив?

Одно радует — Василиса, напившись сока маракуйи, подобрела и отдала ключи он вагона безропотно.

Я точно не помнил где — в Мурманске или Архангельске, застряла баржа с английской кожаной формой для шоферов. Те тогда активно с маслами работали вот их в кожу и рядили. Красные комиссары и чекисты быстро приспособили эти вещи в качестве своей униформы. А когда баржа эта закончилась, стали кожаные куртки сами шить, обдирая кожу с кресел и диванов в присутствиях и буржуйских квартирах.

Искал ''форточками'', закрывшись в вагоне. Долго искал, но нашел. Стоит баржа на протоке в Архангельске, заперта на замки, но даже без охраны. Бардак при временном правительстве процветает.

На экспроприацию взял Сосипатора и бетонщиков-белорусов. Им сказал, что требуется поработать грузчиками.

Замок с трюма сломали ломиком. Под крышкой люка места было мало, чтобы рабочее ''окно'' там открывать.

Первые партии курток и галифе — тоже кожаных, просто вынесли на палубу и быстренько перекинули через ''окно'' в новый, выданный женой вагон.

Потом, уже снова накрывшись люком, открыл нормальное ''окно'' в вагон из трюма и туда полетели комплекты, кожаной формы, заранее увязанные по размерам. Нашлись и фуражки — тоже кожаные. И ботинки с крагами. Всё черного цвета.

— Нам такую форму дадут? — спросил один из белорусов.

Глаза горят. Руки кожу щупают, гладят.

— Выбирайте себе по размеру, — разрешил я. — Заработали.

— И ты тоже, — сказал Сосипатору, глянув на ту кучу, что мы перетащили.

Там на барже еще много осталось, но, памятуя о тарабринских предупреждениях, всё забирать я не стал. Комиссарам на развод оставил.

Долго думал, как сделать современное авто, похожее на те, что тогда катались по Петрограду. Грузовик нужен. Винтовки. Звёзды красные на фуражки.

В итоге пришел к выводу — чего я мучаюсь. Тарабринская таратайка в самый раз будет. Кто там знает, какие в мире вообще тогда машины делали?

Звёзды с плугом и молотом на фуражки достал на Мосфильме восьмидесятых в бутафорском цеху. Они пластиковые, но от настоящей ее и с метра не отличить.

У Сосипатора револьвер гожий.

Я у Ваньши подаренный маузер одолжу.

Белорусов винтовками вооружим австрийскими. Три штуки с длительного хранения Тарабрин мне отдал. Стволы ни разу не стреляные, в пушечном сале окаменевшем. Спросил он только:

— Мало не будет? В машине свободно шесть человек разместится. А вас четверо.

— Где других-то взять, — пожал я плечами.

— Дам тебе двоих человечков. Они в те времена уже ходили. Не растеряются.

-А может оттуда пару собачников переманить?— выдал я предложение.

— Эка, ты высказал, — покачал головой Тарабрин. — Не сообразил, что все псари там — на дворцовой службе, классные чины имеют. Живут в хороших домах. С семьями. Тебе нужен мандат на изъятие части животных. А царские слуги нам тут без надобности — балованные они. Пошли лучше в Прагу за патронами, а то мои уже все выдохлись, да и осталось их всего не всего. Может, заодно тебе там и грузовик купим у Шкоды. Чтоб не выбиваться из образа? Будет также на чем и патроны привезти.

У Сосипатора был только один вопрос:

— Когда едем?

— Тогда, когда будет, куда этих собачек заселить. Чтобы не бегали по всему лагерю строителей без привязи. Еще покусают кого.

— Опять ждать, — сокрушился псарь.

— Так скоро только кошки родятся. — Ответил я. — Жди.

— А если питомник деревянный построить — так же быстрее получится? — выдал псарь мысль.

— Строй. Если дерево лишнее будет, — согласился я и отпустил его.

Подошел самый молодой из белорусов, закурил рядом со мной, курящим на улице.

— Дмитрий Дмитриевич, а где можно сигарет купить?

— Нигде. Разве что у крестьян местных их самосад. Но решим этот вопрос.

— А можно задать нескромный вопрос?

— Давай. Винтовки почистили? — проявил я свой интерес.

— Пока только еще в керосине отмокают, — ответил он. — Отмокнут — вычистим. А я вот что спросить у вас хочу: вы можете порталы в любом времени создавать? Мы тут все языки отбили, споря меж собой.

— И что вам даёт такая информация? — в свою очередь задал я вопрос.

Парень заговорил несколько взволнованно.

— Если вы можете портал в прошлое открыть, то ведь тогда и мою, то есть моего деда, деревню спасти можно, а то жалко людей. Их всей деревней в сарае сожгли бульбовцы с латышами. Практически всю родню. В живых остались только те, кого в армию призвали и не убили на войне.

— Конечно, — ответил я. — Поможем. Спасём. Только к этому надо очень серьезно подготовиться. Пятерых нас недостаточно будет. А местных привлекать к такому нельзя. Их потом не вернуть назад.

— И нас тоже не вернуть назад? — испуганно спросил парень.

— А что? Думаешь, я просто так вам дал на подпись пятилетний контракт без отпусков. И еще пойми такую вещь — мы не сможем спасти все восемнадцать миллионов граждан СССР, которых в оккупации замучили немцы и их прихлебатели. У нас просто нет таких ресурсов. А выкинуть спасённых людей в голую мамонтовую степь — много их выживет там с голыми руками?

— И сколько ждать? Сколько готовиться? — в его голосе появилось много огорчения.

— Столько, сколько будет нужно. Время от нас никуда не убежит. Но, для начала, надо в архивах точно найти дату и время этой операции оккупантов. А не ломиться на деревню к дедушке прямо под ноги к роте карателей.

— Когда начнем подготовку? — проявил он готовность.

— Вы скоро. Сначала с рейкой побегаете у инженера. Потом площадку под склад забетонируете. Пока конезавод не построим — никуда вообще не двинемся. Обязательства такие. Не пори горячку — всему своё время. Тут поначалу надо сотню человек обустроить. Потом подготовить твоим деревенским условия: где жить, что есть, во что одеться.

— Крестьяне сами себя прокормят, — убежденно заявил белорус.

— Согласен, — откликнулся я. — При одном условии: если есть инвентарь и тяговая сила. А они с неба не упадут. Их надо заработать. Нам заработать. Ты в армии служил?

— А как же? Еще в СССР.

— Кем?

— Будете смеяться, но все два года я прослужил на мобильной армейской пилораме.

— А вот отсюда давай подробнее, — попросил я.

И вспомнил, как зовут парня. Ян Колбас. 27 лет. Образование 10 классов. После армии — ПТУ по специальности электросварщик. Потом всё время на стройках капитализма в России.

$

На следующий день я, к вечеру, надрывая ''патрик'', тащил на фаркопе мобильную полевую пилораму ЛВР-1, бесфундаментную, на четырехколесном транспортном прицепе. И в кузов пикапа уложил тройной ЗИП к ней. И еще пилы дополнительные. Заточной станок для зубьев пил. И бочку солярки для их механизмов.

Квази-интенданты выполнили мой заказ всего за полдня, притаранив лесопилку откуда-то из подмосковных военных складов.

— У нас с вояками всё схвачено, Дим Димыч, — гордо заявили они мне. — Что будет нужно — обращайтесь. Любой каприз за ваши деньги.

Единственно, что в этом агрегате расстраивало, то только максимально ограничение по диметру бревна — 55 сантиметров. А в тех крымских лесах дубы в основном толще будут.

Колбас как увидел этот аппарат на моем прицепе, так и заорал еще из тамбура, где курил:

— Она! Она! Вы кудесник, Дмитрий Дмитриевич.

Отцепили пилораму за угольным вагоном у тупика.

— Теперь рассказывай, что она нам пилить будет? — спросил я будущего пилорамщика.

Ян не замедлил с ответом.

— С одного бревна до девяти метров длиной, за один проход — за пару минут, будет один лафет, две пятидюймовых доски, четыре дюймовых и два горбыля.

— А если дуб? — усложнил я задачу.

— А ей всё равно. — Уверенно ответил Ян. — Ну, чуть медленнее бревно протащит, чаше пилы затачивать придётся. А так ей всё едино какое дерево. Неубиваемая машина.

— Вот ты и будешь бугром на этой пилораме. Помощников дадим. Но сразу предупреждаю — малограмотных. Глаз да глаз за ними.

— Главное, чтобы бревна вовремя подвозили, — улыбается Колбас.

Тут и инженер вышел из вагона, поглазеть на новою технику. Ну, как новую — для нас новую, а так — с длительного хранения.

— Лафет какой будет с первого прогона? Если бревно диаметром в полтинник, — обратился он к Яну.

— Пятьдесят на двадцать, — тут же ответил белорус.

— Годится, — и, обернувшись ко мне, инженер заявил — Вот командир и готовая балка перекрытия. Если дубовая будет — ничем ее не убьёшь. Одобряю.

Подошли остальные бетонщики, поцокали языками, выказывая свои одобрения. Потом со своими хотелками выступили.

— А бетономешалка будет?

— Будет, — отвечаю. — Ручная. Дачная.

— Ну-у-у-у... — огорченно подвыли.

Но тут мне на помощь вступил Жмуров.

— Не вам же ее вертеть. На эту работу кого посильнее найдем. И потупее. Ваше дело бетонные работы и монтаж со сваркой.

— А сварочный аппарат, какой есть?

— Пока никакого, — отвечаю. — Вот вы мне и дадите список нужного, и обоснуй к нему. И готовьтесь, снег там почти сошел. И балок вам на четыре спальных места с печкой я уже пригнал.

И повернулся к инженеру.

— Нивелир и две рейки в кузове пикапа забери к себе.

— А теодолит? — спросил он как мальчик, которому не досталась обещанная деревянная лошадка.

— Тебе же не топосъмку делать, а только площадку под строительство отнивелировать. Так что подчищай хвосты. В первой партии на плато пойдёшь. А теодолит подгоню. Ничего, что он будет американский?

Василиса сделала мне идеологический выговор.

— Зачем ты натащил сюда эти бесовские махины. Человек своими руками должен добывать свой хлеб в поте лица своего.

— Успокойся, милая, у работающих на этих машинах пот будет ручьем течь не только с лица, но и с жопы тоже.

Принес белорусам в их вагон три блока сигарет ''НВ'' из своих запасов.

Сидели ребята, чистили разобранные кавалерийские карабины ''Манлихера'' образца 1895 года, полученные от Тарабрина. Один из охранников василисиной команды, сидел рядом — пояснял и разъяснял, что к чему и как надо.

— Других нет пока, — сказал я, кладя курево им на лавку. — Напишите, что кому нравится — достану. Будет вам курево в паёк. Но учтите — из зарплаты вычту.

Белорусы устроили перекур. На табачный вычет из зарплаты отнеслись с пониманием. Всё рано купить его тут негде.

— Когда винтовки пристреливать будем? — спросил старший из них. Вроде, его Михаилом зовут.

— Миша — правильно? — спросил я и, получив утвердительный кивок, сказал. — Как в порядок своё оружие приведёте, так и постреляем. Сначала по мишеням, а потом и на охоту съездив к Черному морю — там дичи больше. А в Крыму, особенно на первых порах, работать придется, ружья со спины не снимая. Зверья там много. Людей нет. Потому и хищники в избытке.

— А какие там хищники водятся?

— Видел сам львов, волков и леопардов. Может еще, какие есть...

— А автомат, в таком случае, нам дадут?

— Нет пока автоматов. Но у вас в руках точное и надежное оружие.

— Пачка эта дурная... — протянул Ян. — СКС мне привычней и удобнее будет.

Остальные тоже согласно кивают. Непривычная для них австрийская система Манлихера. Но я читал, что наши казаки ее очень уважали и старались в первую мировую таким трофеем разжиться. И не только казаки. Даже патроны к ''манлихеровке'' ограниченной партией выпускал завод в Сестрорецке.

— Не бухтите, — придал я некоторую властность в голос. — Вооружили вас тем, что сейчас в наличии есть. А пачки надо просто заранее снаряжать. Вот и всё.

— И подсумки всего на четыре пачки, — вставил свою претензию белорус, имени которого я не запомнил.

— Так тебе не в бой с ней идти, — выдал я резон. — А для охоты и защиты двадцати патронов достаточно. Кому мало — шейте себе лифчики, — только и ответил я. — Василиса даст брезент, иголки и нитки. Или берендейки через плечо, как у казаков были в первую мировую.

$

$

$

7.

Прага начала ХХ века мне понравилась. Красивый старинный город, спокойный, очень гостеприимный, располагающий к неспешным прогулкам по набережным в Старом Мясте. Предупредительные вежливые горожане и улыбчивые красивые девушки. А главное — отличное пиво, какового я никогда не пил в других временах. А уж его сортов! И трактирчики уютные на каждом шагу, часто совмещенные с маленькой пивоварней. И всё это очень недорого в перерасчете на русское золото, которое охотно брали везде, но сдачу давали австрийскими кронами — бумагой и серебром. Английского языка не понимали, тут в ходу немецкий, но по счастью неплохо разбирали мой русский.

С удовольствием посидел в воспетом Гашеком трактире ''У чаши'' и лично разглядывал ''засранного мухами Франца-Иосифа'' на стене. В компании разговорчивого толстяка Йозефа Страшлипки, который всё норовил мне продать какого-то непревзойденного кобеля. Может и продал бы, но пришел Тарабрин и меня увёл.

Но оттянулся я цивилизацией по самое не могу. Это вам не московские рестораны двадцать первого века. Тут чувствуется стиль, выработанный веками. И трепетное отношение к каждому клиенту.

А солёные бретцели к пиву! Очень напоминавшие по вкусу солёные сушки моей молодости, что продавали на закуску в московских пивных ''автопоилках''. С перестройкой эти сушки канули в Лету. Как и наследие Хрущева — сами ''автопоилки''.

Тарабрин поймал ''ракообразный'' таксомотор, больше смахивающий на пролётку без лошадей, и отвез меня на окраину города к каким-то кирпичным складам недалеко от вокзала.

— Вот что нам надо, — сказал проводник, когда по его жесту местный служитель в синей хлопковой спецовке сдёргивал бежевый брезент с высокого бортового грузовика.

Очень высокого. Одни колеса были по полтора метра диаметром! Кабина открытая всем ветрам, но уже с нормальной дверцей. И чтобы попасть в эту кабину, надо как в ''Белазе'' преодолеть три ступеньки металлической лесенки.

— Что это за монстра? — поднял я брови.

А Тарабрин принял позу прожженного автодилера и запел.

— Армейский артиллерийский тягач от фирмы ''Австро-Даймлер''. Точнее — ''Шкода-Даймлер 80'', но это сейчас подразделения одной и той же фирмы. Четырёхцилиндровый мотор — выдаёт восемьдесят две лошадиные силы при объеме в тринадцать с половиной литров. А главное, это его колёсная формула — четыре на четыре. Все четыре этих громадных колеса гребут одновременно, обеспечивая очень хорошую проходимость при его немалом весе. Почти четырнадцать тонн. И при этом его полезная нагрузка составляет до двадцати четырёх метрических тонн. Одновременно может тянуть прицеп или поезд из нескольких прицепов до пяти тонн. То, что нам надо, как я считаю. Лучшего нам с тобой здесь не найти.

И добавил, подмигивая.

— Для наших целей.

— Скорость-то у него какая? — тупо спросил я, щупая широкие крупно лямелированные шины сплошного резинового бандажа. Бандаж был широкий — сантиметров сорок.

Сами колёса были железные на восьми круглых спицах с дисковыми тормозами.

— При всей полезной нагрузке он развивает скорость до двенадцати километров в час, — продолжил Тарабрин свою лекцию.

-Это не тягач. Это — трактор, — возразил я, перебив лектора.

— И так его называют тоже — ''Шкода-трактор'', — невозмутимо ответил Тарабрин.

— Зачем нам такое чудо? — засомневался я.

Мне в зиму 1917-18 годов надо было что-то более скоростное. Вдруг удирать придётся от превосходящих сил Красной гвардии? А то и ВЧК. А пулемёта у нас нет. Печалька.

Тарабрин был невозмутим.

— Во-первых, проходимость. Во-вторых, на него много нагрузить можно. В-третьих, после своей операции с собаками ты сможешь его использовать не только как лесовоз, но и как пропашной трактор. Для этого в комплект входит запасные две пары колёс со стальными бандажами, на которых наклёпаны стальные же грунтозацепы, как у трактора ''Фордзон''

— Жрёт он что? — спросил я о главном. Мне же топливо для этого монстра добывать в других временах.

— Самый низкосортный бензин. Почти керосин, — ответил Тарабрин. — Зато всё, что нам понадобиться, мы на нем же отсюда и вывезем. Особенно патроны, которые тут еще довоенного качества выпускают. Пуля в мельхиоровой оболочке.

Патроны — это да. Это нужно. Особенно в свете того, что и себе я тут прикупил охотничий карабин на базе того же ''манлихера''. Как и пару ''маузеров'' в деревянных кобурах для придания зримого революционного колорита операции ''Псарь''. Они тут были дешевле, чем в России, как и родные патроны германского производства.

А вот ''Парабеллум'' в открытой продаже тоже только калибра 7,65 мм. В австрийской армии офицеры именно с такими пистолетами ходят, как мне сообщил приказчик в оружейном лабазе.

— А Люгер-08 под 9-миллиметровый калибр выпускается только для кайзеровской армии в Германии и на экспорт не поставляется, — и руками развёл, как бы молча говоря: ''сори'', если на английский перевести его жесты.

Тягач, откровенно говоря, внушал, особенно на фоне тех недогрузовичков, на которые мы тут — в 1914 году, уже насмотрелись. Своими высокими колёсами и короткой базой он затачивался он явно для бездорожья, как первый ''Унимог''. Но в Европе бездорожье понимается несколько иначе, чем в России. И — особенно — у нас в таманском заповеднике ''Неандерталь''.

— Прожорливый, наверное, — выдвинул я последний аргумент.

На что Тарабрин только рассмеялся.

— У тебя под Керчью нефть есть. Поставишь прямогонный самовар и того бензина по качеству будет остаточно.

— Опять-таки всё упирается в специалистов, — возразил я. — Как при добыче, так и при переработке, да и при хранении. И сколько ее там есть — этой нефти? Что-то я не слышал о больших месторождениях в тех местах, хотя писал всю жизнь про социалистическую экономику.

— Мало там нефти, — ответил Тарабрин, — но тебе хватит. Ты же не СССР.

— Уговорил, — сказал я и полез в кабину.

Руль отчего-то стоял по-английски — справа, хотя вся машина была сделана по метрической системе. Приборов почти никаких. Уровень топлива и температура охладительной системы — всё. Даже спидометра не было. Впрочем, зачем спидометр на таких черепашьих скоростях?

Сидушки под задницей были неудобные, но это поменять можно. В Москве моего ''осевого времени'' полно всяких разборок. Хорошее кожаное кресло порой и за десятку баксов отдают.

Складная крыша брезентовая над кабиной была. Складывалась как в детской коляске.

— Тент на кузове нужен будет, — крикнул я проводнику с верхотуры. — Обязательно.

Тарабрин о чем-то переговорил по-немецки с местным работником в спецовке, потом махнул мне рукой, типа — слезай.

Когда я слез, выдал резюме своих переговоров.

— Если мы этот аппарат покупаем, то будут и дуги над кузовом, и брезент на них. И еще прицеп на таких же колёсах. Совсем забыл сказать, что коробки передач тут нет. Вместо нее реостат, связанный с педалью газа.

— Если под лесовоз они сделают нам еще одну ось с двумя такими же колёсами и железной рамкой над ней, то берём. Ось эту можно в прицеп загрузить. А лучше делать специально целиком полуприцеп-роспуск под брёвна.

Тарабрин опять что-то перетер с немцем на его языке, и сказал мне.

— Всё, что хочешь, сделает, но требует от тебя чертёж. Или хотя бы понятный его инженерам эскиз.

— Сделаем, — сказал я, а сам подумал: кого из знакомых на такое напрячь? Домой надо, в Москву, к старым записным книжкам журналиста.

$

Полуприцеп-роспуск сделали нам эти немецкие ''шкодливые'' чехи за две недели. Согласно чертежам, которые я притащил из своего ''осевого времени'' от одного пенсионера Леспромхоза. Конструкцию, конечно, местные технари переделали под свои громадные колёса, но дышло составное, складывающееся освоили. Как и поворотные ''коники''. И нижние части дуг под тент основного кузова также оформили ''кониками'' — сами догадались. Там только верх съемным стал.

Пока я мотался туда-сюда по временам, Тарабрин отдыхал в Праге. Как сказал — это одно из его любимых мест.

— Представь себе, Митрий, что через три месяца вся эта приятная жизнь вокруг накроется медным тазом. Где-то — через месяц всадит в эрцгерцога серб Гаврила всю обойму из ''браунинга'' и всё... Больше тут такого уюта не будет. Так что накапливай впечатления, турист, — и подозвал официанта, чтобы тут нам повторил кружки с пивом.

Отпив от новой порции черного бархатного, он добавил.

— Десятый раз я здесь, если считать тот, когда я еще и проводником не был, а был студентом. Я бы тут поселился, если бы не знал, что ждёт этот город. Да и всё Богемское королевство.

— А как же твоя община? — напомнил я.

— Но, помечтать же, можно, — грустно улыбнулся Иван Степанович. — Тут я первый раз в жизни влюбился, — признался он.

— А сейчас почему бобылём живёшь? — задал я давно интересующий меня вопрос.

— Узнаешь со временем как это оно: видеть, как любимая женщина стареет и не стареть вместе с ней. А потом её хоронить. А потом хоронить своих детей от неё. Стариками хоронить. Да и стареющая женщина, видящая, что ты вместе с ней не стареешь, тот еще фрукт на вкус. Но у тебя это ещё всё впереди.

Тут нам принесли ''печено вепрево колено'' и разговор-исповедь увял сам собою.

Влтава, закованная в серый камень, несла свои быстрые воды на север, чтобы раствориться в Эльбе. До нашего ресторанчика под открытым небом на набережной доносилась музыка, исполняемая тут по выходным дням духовым оркестром городской пожарной команды. Смеркалось. Фонарщики мимо катили на велосипедах, к которым были привязаны стремянки. Праздная публика дефилировала парочками и компаниями. Ощущалась жизнь в довольстве и достатке. Да и чему чехам не быть довольными — наследник имперского и королевского престолов женат на чешской графине и заботится о соплеменниках любимой жены. Вот, правда, жить им осталось чуть больше месяца. Умрут как все влюблённые в сказках — в один и тот же день.

$

Да... управлять таким монстром — не простое дело. На лбу у Тарабрина даже пот на лбу выступил бисеринками. Прага осталась позади, под колёса медленно, но верно ложилась неплохая, но узковатая дорога в Моравию.

Наш — уже наш, трактор легко тащил за собой двухосный прицеп, на котором кроме полуприцепа-роспуска, все свободное место было завалено хомутами для тяжеловозов и прочей кожаной упряжью — тут она была очень качественная и по ценам сопоставимая с Макарьевской ярмаркой. Но на русской ярмарке найти хороший хомут на могучую шею тяжеловоза — проблема сама по себе, русские шорники такие изделия шили только на заказ. А тут производство поставлено на поток. Впрочем, как и сами сёдла, и седёльные сумки с сёдельными же чемоданами. Большой тяжеловоз у чешского крестьянина вполне рядовая домашняя животина, а не роскошь. А вот специальные вьючные сёдла тут шили только для армии и для тех, кто в горах живёт.

Кожаный мешок качественных ухналей — гвоздиков для конских подков. Мелочь, вроде, а каждый раз за ней не набегаешься. Ага. ''...Потому что в кузне не было гвоздя''. Это как раз про ухнали.

А сверху укрепили два конских плуга на три лемеха. Мало, конечно, но больше не влезло. И так весь прицеп гружен с горкой.

Тарабрин меня успокоил, что всю остальную конскую механизацию купим в России. В Елисаветграде или Омске. Англичане у нас до революции хорошо на этом рынке развернулись. И не экспортом, а производством.

В кузове, укрытые от левых глаз брезентом упакованы десять запасных колёс с металлическими ободами, ЗИП к ''монстре'', ящик с инструментом и инструкцией по эксплуатации на немецком языке, напечатанная жутким готическим шрифтом, но Тарабрин обещал ее перевести на русский.

И ящики с патронами к ''манлихеру'', что мы оптом закупили в местном арсенале, как и два десятка армейских кожаных ранцев с крышками из пегой телячьей шкуры — эти для экипажа моих соляных экспедиций. Такие крышки из шкур хорошо от дождя предохраняют. И сёдельные же ольстеры для манлихеровских карабинов — не на себе их таскать, когда двигаться верхами. И всё это якобы для экспедиции в Африку. Золотое время — все верят тебе на слово и не просят никаких справок, особенно когда платишь сразу и наличными. Причем в любой валюте — золотой стандарт всё разруливает.

Для себя и жены приобрел рыжего цвета великолепные ботинки со шнуровкой до колена от фирмы ''Батя''. Самое то — на непогоду. И предохраняют ноги как сапоги, и голеностоп надёжно зафиксирован. Ботинки с накладными крагами грязи боятся также как и просто ботинки.

Плюс всякая бытовая мелочь для дома, для семьи. Но вот нормальной зажигалки я в Чехии не нашел. Зато в обилии были механические огнива, очень похожие на батарейный кремнёвый замок для ружей. Взял для своих будущих разведчиков недр, лишними такие приспособы точно не будут. А кремни в Крыму ни разу не проблема. Под ногами валяются. И починить такое огниво любой хороший кузнец в состоянии.

Мешок тростникового коричневого сахара, который тут намного дешевле рафинированного белого — последний еще очищать надо, тратить ресурсы и рабочую силу. А о том, что можно слупить лишних денег на якобы пользе для организма, тут еще не придумали так изощрённо. И зёрен кофе — тоже мешок, а то, чую, на стройке мне без него не обойтись. По оптовой цене. Зёрна мелкие, но кофе крепкий — давали мне предварительно попробовать напиток на оптовом складе. Вроде сорт ''рабуста'', но я не уверен. Главное — с кофеином! Нет еще тут технологий вываривания кофеина не разрушая зерно.

Ехали долго. Часа где-то четыре, пока не нашли безлюдный кусок дороги, где сразу скакнули в крымский заповедник ''Неандерталь'', на место будущего конезавода, к одиноко торчавшему здесь деревянному вагончику на колёсах.

Снег на плато уже совсем сошел. Тарабрин походил вокруг, что-то разглядывая в пожухлой прошлогодней траве, и неожиданно заявил.

— Соседи к тебе приходили интересоваться.

— Какие соседи? — не понял я.

— Дикие люди. А вот кто конкретно: неандертальцы или кроманьонцы — точно не скажу. Судя по следам, где-то неделя прошла. Пора охрану ставить, а то растащат тут всё, что плохо лежит. У нас на Кубани поначалу они пробовали на нашу домашнюю живность охотиться. Пришлось дать по сусалам для вразумления. Сразу и жёстко. Тоже и тебе советую — сразу их страхом окоротить. С первой же стычки. Потом они сами тебя стороной обходить будут.

— Племя, какое переселялось? — спросил я.

— Это вряд ли, — ответил Тарабрин. — Они своих пещер веками не меняют. А пещеры их много дальше отсюда — в горах. Какая-то группа разведчиков-охотников шарилась. Судя по следам, не больше десятка особей. Так что давай так — я тут посторожу, а ты за своим инженером с рабочими топай пешком. Только карабин мне оставь. И ключ от вагончика.

М-дя... Шутка моя про заповедник ''Неандерталь'' оказалась пророческой.

$

Инженер меня встретил с претензиями.

— Командир, у меня карандаши кончились и ватман.

— Миллиметровки недостаточно? — спросил я как заправский еврей. — Обязательно ватман нужен?

— Для чистовых чертежей — да, нужен. Так положено.

— И кому ты эти чистовые чертежи представлять будешь на утверждение?

— Вам, командир. Или над вами ещё какое начальство есть?

— Начальства надо мной нет, если не считать жены, — улыбнулся я. — А я и на миллиметровке всё пойму. Главное чтобы начальники приказов тебя поняли и согласовали то, что ты собираешься строить.

— В любом случае необходима чертёжная доска и рейсшина. Стола в купе уже маловато будет.

— Может тебе еще и готовальню с тушью?

— Было бы неплохо.

— В любом случае время уже ушло. Собирайся — на площадке снег сошел. И теплее там, чем здесь. Ненамного, но всё же. Балок для вас там уже стоит с отдельным кабинетом для тебя. Там и будешь дочерчивать, что тут не дочертил.

Хорошо заранее догадался тубусами запастись, а то, как эту прорву бумаг большого размера таскать?

— А карандаши тебе будут. Какие нужны ''Фабер'' или ''Кохинор''?

— Лучше ''Фабер'' — ответил Жмуров. — И если получится, то и плотницкие карандаши для черчения по дереву. Они такие овальные с толстыми черными грифелями.

— Будет всё, но не сразу, — сказал я. — Срок сборов до утра.

— Жаль, — развёл руками инженер. — Я тут уже прижился. И кормят вкусно.

— Но — согласись, я не для курортной жизни тебя нанимал?

— Всё понимаю, командир. Но жаль, — пожал плечами Жмуров.

Рабочие весть о переезде встретили более радостно. Надоел им этот вагон четвёртого класса. Только и спросили:

— Когда на охоту поедем? По мишеням мы уже отстрелялись.

— И как? — спросил я, расстегивая куртку. Натопил дневальный вагон знатно.

— На удивление отдача небольшая. И винтовка точная. Только почему пули тупые? — спросил третий белорус, Ваня Юшко из деревни Юшки, как припомнилось мне из анкетного опроса.

— Не успела Австро-Венгрия к первой мировой войне перейти на остроконечную пулю,— отвечаю. — Но для охоты пуля оживальной формы даже лучше. Нет избыточного пробивного действия, зато останавливающее многим лучше. Главное, зверя бить по месту.

— Там в палатке жить будем? — спросил Колбас.

— Нет. В вагончике-балке, — ответил я. — Как раз четыре спальных места. На всех вас и на инженера. Пару керосиновых ламп с собой не забудьте. Как и сам керосин. Для готовки еды там есть керогаз и кастрюля со сковородкой. Ну, и на печке готовить можно, хотя теплеть будет скоро уже стремительно.

Ночь провел с Василисой.

Как верная ''декабристка'' жена только спросила — когда ей собираться вслед за мной?

— Когда родишь, — ответил я. — Не в чистом же поле тебе рожать? А я тебя навещать буду. Часто. Отстроюсь на месте — переедешь.

Лаской любую женщину успокоить можно.

На следующее утро ''патрик'' вывез всех строителей в Крым через Москву моего ''осевого времени'' — так быстрее получается. Ну, как Москву? Через дачный тракт на Можайке, где когда-то подобрал Тарабрина. Там пустыннее, да и разрыв между ''осевым временем'' строителей и временем их перемещения был больше пяти лет, так, что всё прошло штатно.

Тарабрин сидел в проёме двери вагончика с моим ''манлихером'' в руках. Только и спросил:

— Чего ты так долго?

$

После обеда, который сготовил нам Тарабрин из добытых им лично зайцев и моего запаса морковки, картошки и сметаны. Тут зайцев просто прорва бегает. Непуганые совсем. Так вот, после обеда состоялся первый саммит ''в верхах'' на месте будущей стройки. С инженером в присутствии Тарабрина.

Рабочих не привлекали — они себе быт устраивали.

Требовал я от инженера скользящий график поставок и губызакатывательного станка. Лично для него.

— Масса поставок ограничена. Определитесь с приоритетами, — завершил я свою речь.

Инженер несколько припух. Явно он надеялся на большее.

— Сколько тебе человек нужно сразу, — вступил в дискуссию Тарабрин. — Учти, все они без какой-либо квалификации.

— Но траву-то они скосить на площадке смогут?

— Будет трава — будут косить, — ответил Тарабрин. — А сейчас косить нечего. Это прошлогодние перезимовавшие трупики, а не трава.

— Но, она же — по колено! — взревел инженер.

— Ну, скосим эту — на выброс, — гнул свою линию Тарабрин. — Так скоро новая вырастет, вот ее то и нужно будет косить — коняшкам на корм. Тогда всё тут остановится, пока покос. А это лишняя работа, получается — дважды косить одну и ту же площадь. Косить-то будут вручную. А площадь здесь немаленькая. Такого покоса — на целую станицу, хватит.

— Склады, — гнул своё Жмуров. — Первое — для большой кухни. Второе — для меня. Третье — и для вас он не лишний будет. Хотя бы из 20 футовых морских контейнеров на бетонных блоках вместо фундаментов. И отдельное жильё для поваров — хоть из бытовки строительной. Мы так всегда делали поначалу на освоении нового прииска, когда я в золотодобывающей артели ''Печора'' работал. Остальные рабочие пока весна-лето и в палатках жить смогут.

И повернулся к Тарабрину.

— Предупредите своих крестьян, что работать будем весь световой день. Лодырей я держать тут не буду. Просто перестану их кормить. Кто не работает — тот не ест. И мне всё равно как вы с ними об оплате договариваетесь. Это по разнорабочим. С артелью каменщиков у меня будет отдельный разговор. Но это, как видно будет еще не скоро.

— Ты, мил человек, — улыбнулся Тарабрин, — для начала всё колючей проволокой огороди.

— Не вижу проволоки, — нахмурился Жмуров.

— Проволока будет, — ответил я за Тарабрина. — Просто заранее ее завозить зимой в чистое поле — это отдать на съедение ржавчине. Пока вы тут нивелировку проводить будете — я проволоку завезу. Мужики подойдут — помогут вам колья вбивать и проволоку на них натягивать.

— Ну, это проще всего, — ответил инженер. — Проволоку можно натянуть и раньше нивелировки. Но склад для инструмента нужен обязательно, иначе потом мы его хрен найдём в этой траве.

— Вот и давай мне приоритетный список: что в начале, а что потом. — Настаивал я.

— Да всё надо сразу и ещё вчера, — взвился инженер.

— Я предупреждал, что работать ты будешь в жопе мира.

На наши крики подошли рабочие.

Колбас тут же влез в разговор.

— Бытовки можно купить и в разобранном виде. Тут мы их сами соберём. Главное, чертежи чтобы выдали вместе с набором. И лучше брать в Беларуси, а то в вашей Москве цены просто конские.

— Пиши адрес, — сказал я.

— Это под Логойском. Недалеко от Минска, — ответил Ян, карябая буквы в моём блокноте. — Натуральное дерево и никакой химии. Крыша железная. Окна стеклянные. А морские контейнеры дёшево продают таможенники в Минске — им их девать некуда.

Подождали пока инженер определиться с приоритетами своих желаний, сели в ''патрик'' с Тарабриным. Напоследок он предупредил квартирьеров.

— С оружием не расставайтесь. Бывает и леопарды тут шарятся. А о диких людях я вам уже говорил.

И оставили обалдевших мужиков на месте.

Да, инженеру я презентовал в утешение свой помповый ''ремингтон'' с запасом патронов. А у рабочих уже были винтовки. И куча патронов для них в кузове ''монстры''.

Патроны нам продали чехи уже в готовых пачках, что для нас было весьма удобно.

$

В Минск и Логойск сначала прошвырнулся в своем ''осевом времени'' — на разведку. На ''патрике''. Искал удобные места для перехода, укрытые от посторонних глаз, но достаточно просторные. Потому как собирался я вернуться в эти места уже на КамАЗе. Пришлось совершить автомобильный вояж в Белоруссию и обратно. Но нашел. Кто ищет — тот всегда найдёт. Особенно, если знает что именно надо искать.

Потом все переходы совершал только через ''Неандерталь''. Так быстрее выходило, чем в своём ''осевом времени'' по трассе часами пылить.

В Белоруссию 1996 года катил уже на своей старенькой ''Джетте''. Сразу к Логойску на адрес, который мне дал Ян Колбас. Там удалось быстро договориться с местными ''чурошниками''. Если платишь долларами, то, как клиент хочет, так и сделают. Выходило даже дешевле, как если бы предварительно менять свободно конвертируемую валюту на местные ''зайчики''. Удивительно, что ''обуть'' меня там даже и не пытались. Честно работали.

Даже не бытовки у них я взял, а хозблоки 4х6 метров. В них же моим людям не только переодеться — жить в них надо. В разобранном виде в кузов КамАЗа помещалось две штуки. А с ''воровайкой'' было очень удобно грузить.

Но не все коту масленица. При поездке к белорусским таможенникам у меня ''Джетта'' сломалась. В Минске. Окончательно сломалась. Собирался уже бросить свою верную старушку на произвол судьбы, но, мир не без добрых людей, подсказали, как найти хорошего автослесаря.

И вылилось всё в аферу. Купил я в автосалоне белорусской столицы новенькую ''Джетту'' того же цвета и той же модели, что и старенькая. А мастер местный просто перебил мне номера мотора и кузова со старой машины, которую я ему и оставил на разборку. Доплатил естественно. Вот так вот, вместо двадцатипятилетнего ''Фольксвагена'' теперь у меня новенький, но точно такой же ''дас ауто'', как прописано по документам моего ''осевого времени''. Даже того же года выпуска.

На этом радости кончились, и началась страда проводника. Понеслось всё по кочками, только успевай возить туда-сюда и обратно. И платить, платить, платить... Вот что бы я делал, если бы банк не взял? У меня даже свинины нет на продажу брежневским людям.

После бытовок и морских контейнеров, таскал колючку от квази-интендантов. Сначала спирали Бруно для ограды малого лагеря. Потом проволоку в бухтах и к ней колья из толстого железного уголка. Проволоки требовалось много. Ею и будущие пахотные поля собирались огородить от потравы дикими копытными. На Тамани обычно такую изгородь ладили из длинного тонкомерного бревна. Этого хватало. Дикие стада любою ограду обходят.

Но время, время... Это у них там в ''Неандертали'' время текло обычным порядком, а у меня, учитывая мои возвраты в Крым ''через час от отправления'', выходило одновременно с ними проживать времени раз в пять большее. Но мне не страшно — я же долгожитель по определению. Хотя уставал страшно. Иной раз боязливо стало на трассу выезжать.

Последний дневной рейс подгадывал к поезду — на выгрузку чего-нибудь из зимой заготовленных запасов в теплушках. Ужинал и ночевал у жены, чему та была только рада. А то скоро живот на нос полезет, и ночные радости кончатся аж до родов. А то и дольше.

$

Приезжаю как-то к себе в Крым, а степь черна до горизонта.

— Что случилось? — спрашиваю первого попавшегося мужика.

— Пал пустили по степи, барин, — кланяется тот.

— Как вы только лес не сожгли? — удивляюсь.

— Так мы, прежде чем траву зажигать, канавки у леса прокопали, — и лыбится довольно так, показывая мне свой щербатый рот.

Пока я трудился снабженцем, тут, сложа руки, не сидели. Лагерь строителей приобретал некую стройность палаточного лагеря римского легиона. Но еду готовили на кострах в больших чугунных котлах.

— Почему полевые кухни и хлебопечку не задействовали? — спрашиваю инженера, едва ввалившись в его полевой кабинет.

— А кто на них работать будет? У меня таких умельцев нет, — отвечает он, не вставая из-за стола. — А на кострах народ сам себя великолепно кормит.

Осталось только хлопнуть себя по лбу и вспомнить о законрактованых зимой детдомовцах из Подмосковья. О них-то я успел позабыть за хлопотами.

— Будут повара, — сел на табуретку. — Чаем угостишь? И вообще, отчитывайся, как тут дела идут. И где ''монстра''? Я тут только прицепы вижу.

— Всё, что было в кузове и прицепах — на складах. А трактор твой на рубке просеки работает. Бревна оттаскивает. Пни корчует. Кстати, народ нахвалиться не может на шведские топоры и пилы, что ты притащил откуда-то. Просит в конце сезона оставить им их в оплату за труд.

— Управляет ''Шкодой'' кто?

Плевать мне на топоры и пилы, когда сложный агрегат не пойми у кого в руках.

— Ваня Юшко. Он и в своей деревне был трактористом. А обучил его Тарабрин. Так что всё в порядке. Не бойся за свою антикварную технику, Ваня у нас аккуратист. Керосин с бензином сам мешает в нужных пропорциях, никому не доверяет. И маслом все, что надо шприцует регулярно.

И разворачивает на столе план местности, показывая мне, где пройдёт просека, а где дорога к ней от конезавода.

— Зачем просека понадобилась так далеко? — удивляюсь я.

— Выход к броду. Иначе камень, что зимой нарубили на наш берег не вывезти. Так, что основной народ сейчас на просеке трудится. И на том берегу также пару километров просеки прорубить придется.

— А леопарды? — озвучил я свои главные страхи за людей.

— Кто за копытными от пала на юг ушел, а кого и постреляли в лесу. Сосипатор со своими псарями сейчас у нас за охотничью команду выступает. А от самой просеки твоя ''монстра'' всё зверьё своим рыком распугала. Даже вездесущих зайцев и тех нет. Сосипатор с того берега реки дроф в товарных количествах привозит людям на прокорм.

— А Ваня Шишкин где?

— Ваня пока при лошадях на Тамани. Обещал нам пару меринов прислать, как понадобиться конная тяга. А у нас как видишь, еще не весь периметр огорожен. Ну, этим занят твой приказчик от кормового приказа. Ему там работать самому, вот и старается.

Настроение моё слегка улучшилось.

— Сеять ему будет что-то по этой весне?

— Говорил, что семенной материал на овёс и ячмень у него есть. Я для этого один контейнер ему отдал. Вьюками через лес завозили с этих местных плоскодонок от реки. Удивляюсь я, как еще никто не потонул в проливе на таком убожестве?

— Для людей, что-то сеять будут тут?

— Пока нет. Огород только разбили. Но ''тильки для сэбэ'' как ты любишь говорить. Но пока без помидор — рассадой никто не озаботился. Тарабрин обещал, что сурожью в зерне нас на зиму обеспечит.

— Чем?

— Сурожью. Смесью ржи и пшеницы. Серый хлеб из нее пекут.

— А молоть чем будем? Мельницу моя жена только на тот год ставить будет.

— А ты, командир, в дореволюцию скатайся на своей монстре и там помели, — улыбается ехидно.

— Ладно. Проехали. Ты где мехдвор располагать придумал? Где технику и механизмы зимой хранить? Под открытым небом?

$

Сосипатор вошел в отведенный мне уже собранный хозблок, бросил у двери какой-то мешок, поставил рядом винтовку, снял папаху и тщетно искал глазами в красном углу икону, на которую надо перекреститься. Моё упущение. Нельзя так резко ломать религиозным людям шаблоны. Не забыть, прикупить домашних икон, когда снова с Тарабриным в ''дореволюцию'' поеду.

Одет Сосипатор был парадно — в черной черкеске с серебряными газырями. На кавказском тонком ремешке с серебряным набором висел богатый кинжал. Только кобура большого револьвера была рыжей.

— Будь здоров, псарь, — приветствовал я его, — Проходи, садись. Выпьешь с дороги?

— Отчего не выпить, барин, коли поднесете, — отозвался мой главный охотник.

Но приглашение садиться мне пришлось повторить.

Сел степенно. Неторопливо и вальяжно выпил, налитую мной стопку ''Гжелки''. Закусил маринованным огурчиком от ''дяди Вани''.

Мотаясь по временам, я попутно себя не забываю в привычных маленьких радостях.

Закурили.

Сосипатор начал отчитываться.

— Поблизости лютого зверя леопарда мы вроде повыбили, но учтите, Дмитрий Дмитриевич, что они снова придут. Уж больно тут им раздолье для охоты. Как вернутся в ближний лес косули и олени, вслед за ними жди леопардов.

— И что? Совсем их уничтожить не получается, если невозможно от нас отогнать? На Тамани же их нет, — выдвинул я резон.

— На Тамани они ушли дальше в горы. Леопард с дерева прыгает на жертву сверху, а тарабринские поселенцы деревья повырубили. А на тех, что остались удобные для лёжки нижние ветки срубили. Да и дичи для такой большой кошки стало не хватать. А домашнюю скотину охраняют. А вот на реке Лабе их еще много. И как старики бают: два поколения на то ушло, чтобы тот леопард стал человека опасаться. А тут они непуганые никем. Цари Природы, как говорит господин инженер.

Сосипатор встал, принес от двери мешок и вытряхнул под мои ноги две леопардовые шкуры. Уже выделанные.

— Это вам, барин, от всей нашей артели поклон. За огнива хитрые. Очень удобные они оказались, и пальцы больше никто не бьёт, костёр разжигая.

— Угодили, — протянул я слово, лаская короткий густой желтый мех в небольших почти черных кольцах. — Как бог есть, угодили.

Шкуры были неплохо выделаны, мягкие.

Бросил одну на кровать, а другую у кровати вроде коврика. Получилось красиво. Да и леопарды тут крупные.

Налил снова водки по стопкам.

— Ну, за вашу охотничью удачу.

Сосипатор пил вкусно, стаканчик держал манерно, отставляя мизинчик.

— Были б у нас мордаши, — запел Сосипатор любимую песню, — то тогда точно бы лютого зверя извели по всему Крыму.

— Будут тебе собаки, — ответил я, разливая водку. — Но пока, как видишь, занят я стройкой. Как продых будет у меня, так и скатаемся в царскую охоту. Видишь, я даже монстру для этого купил. Я свои обещания держу, дай только времени немного. Да и псовый двор еще даже строить не брались. Как построим жилье для твоих больших собак, так сразу за ними и рванём.

— Так мы пока на охоте заняты. Когда нам строить-то? — возразил мне псарь.

— Вот сетку-рабицу для вольеров привезу, так и начнём строить. Как артель плотников прибудет. Ты же не обидишься, если Псарня деревянная будет, а не с камня? И когда еще этот камень привезут. Просека, потом дорогу без ям сделать на той просеке. Да чтобы две встречные телеги на ней разошлись. Брод еще этот...

— Деревянная даже лучше, — согласился Сосипатор. — Теплее для собачек зимой.

— Вот и я о том же. Как с кормовой охотой? Отчитайся мне о главном.

— Охота для прокорма трудников сместилась дальше. На конях либо за реку. Либо больше суток кладите. А люди хотят кушать каждый день. А на тяжелой работе без мяса в рационе любой будет плохой работник. Зря степь выжгли. Теперь, пока новая трава не вырастет, копытная дичь снова в эти места не придёт. А скоро народа прибавится. Вот и смотрите.

— А чем зимовщики, что камень рубили, питались?

— Сало. Да дрофу били. Крупу и муку они с собой привезли.

— Понятно. Саламатой, значит, баловались.

Помню я эту саламату. Как-то казаки в поле угостили. Не ряженые, а настоящие, родовые, что традиции сохранили. Саламата — это походная еда казака. Мучная болтушка с кусочками сала. На вкус — клейстер. Но питательно.

— Много брёвен уже повалили на просеке?

— Много, барин. Я не считал, но на вид много.

— Тогда пора пилораму ставить. Но перед этим я рабочим обещал охоту. Ты с нами поедешь на пикапе. Покажешь где что, — не предложил, а императивно поставил задачу. Приказал в мягкой форме.

— Я вообще-то за патронами приехал.

— Сутки роли не играют. Потом, после нашей охоты, патроны выдам, сколько нужно будет. А то, боюсь я, что без хорошего егеря у нас охоты может и не получиться.

$

По дороге на охоту заехали проведать просеку.

Ваня Юшко что-то смазывал в ''шкоде'' и кожаную шоферскую куртку использовал по назначению. Два пацаненка с измазанными смазкой лицами, лет тринадцати, гордо взяли на себя роль его помогальников на ''принеси-подай'', и были этим страшно горды. Своей сопричастностью к чуду. Видно, что одинокий сорокалетний Ваня нашел себе учеников и воспитанников. А те глядели на него как на жреца нового высшего культа.

Поздоровались. Кивнул на мальчишек.

— Сироток себе нашёл?

— Да нет тут сироток, — ответил слегка смутившийся Юшко. — Не водятся. Родня к себе в семьи забирает, питает и растит. На лесоповале тут дядья их работают и, поначалу, их сучки собирать приставили. А я подумал, что все равно когда-нибудь мне смена на этой монстре понадобиться. Почему не из них? Я с ними и грамотой и счётом еще занимаюсь. Толковые мальчишки. Любознательные. И память хорошая.

И добавил.

— А спят они с дядьями в шатре.

Это он, наверное, сообщил, чтобы я его в содомии с педофилией не заподозрил.

— Добро, — ответит я на его оправдания. — Учи. А сам, откуда так всё знаешь?

— Да я, командир, с 16 лет на тракторе, — рабочие от инженера повадились все величать меня командиром. Кликать меня барином, как у местных крестьян в заводе, для них было западло, а по имени-отчеству длинно. — Потом в стройбате, когда служил, на бульдозере все два года. А после службы — БАМ, по комсомольской путёвке. Вот там у меня под задницей был ДЭТ-250. Бульдозер-рыхлитель дизель-электрический. Почти как этот, только гусеничный. Мощный был как японский ''Каматцу'', только японец был гидравлический, и часто морозов не выдерживал. Так что, под объяснения Тарабрина, освоить этот агрегат оказалось не сложнее. Уход только требует чаще. А управление простое. Ну, и горючка специфическая — октановое число бензина для его мотора где-то под пятьдесят. Сам бодяжу.

— Что ж, продолжай в том же духе, — разрешил я. — только вот еще какая тебе будет задача. Отделить надо бревна до полуметра в диаметре от остальных. Первые на пилораму пойдут механическую. А большие придется как-то вручную распускать. И в длину надо иметь бревна для пилорамы не более девяти метров. Еще слышал, что ты тут корчёвкой занимаешься? Не запорешь машину так?

— Вот для корчёвки, командир, лучше бы использовать толовые шашки, сдвинул Иван кожаную фуражку на затылок. — А то тут такие пни встречаются, что и эта монстра в землю колесами зарывается. На БАМе пнями у нас подрывники занимались.

— Я подумаю, чем смогу помочь. А ты пока большие пни в земле оставляй. Как с кормёжкой?

— Неплохо. Мясо в котле, правда, в последнее время только страусячье. Но съедобно. Меня тут уважают и пайке не обделяют.

— Страусячье?

— Ну да, птицы такие большие и не летающие. Как их еще называть? Ноги длинные и бегают борзо.

— На охоту с нами поедешь?

— Нет, командир, не поеду. Монстру бросать, тут не рискую. Мало ли кто что от праздного любопытства открутит.

Потом пообщался со старшиной артели лесорубов. Тот сразу запел песню о шведских топорах и пилах.

— Оставлю их вам, — пообещал я. — Но только если кучи из веток не бросите в лесу гнить, а на дрова всё перерубите. Зимой нам же отапливаться.

— Спаси, Господь, тебя, барин, — поклонился мужик. — Всё сделаем, как ты велишь. Да за такой струмент... Особо двух лезвийная секира на длинной ручке хороша!

Да уж, топоры да пилы из шведской нержавейки двадцать первого века, это вам не изделия местных кузнецов. Я и взял-то их на подвернувшейся распродаже нераспроданного неликвида, при банкротстве магазина. Всё. Оптом. На Тамани в теплушке у меня ещё столько же лежит. Да ещё полстолька. Не солить же мне его?

А в остальном условием содержания и жизни в армейских палатках-шатрах мужики были довольны. Потому как для шалашей еще зелень не вылезла, хоть и потеплело значительно. Продовольствия хватает, ну а на готовку им приходиться обижаться только самим на себя.

— Брод сам видел? — спросил Юшко о беспокоящем меня.

— Видел. Даже промерил. — Отвечает. — Телега пройдет, только две лошади надо запрягать. Дно хорошее — каменистое, а вот у берега песочек вязкий.

$

$

$

8.

Ехали на юг полуострова долго. Дороги тут как таковой нет. Балки и овраги нередки. А за трактором идти уже далеко. Так что я не гнал, внимательно глядя куда рулю. Да и черную пыль после пала поднимать не хотелось. А она тут же взвивалась, стоило хоть чуть-чуть притопить педаль.

Степь как вымерла. Только птицы в небе ещё летают.

— И когда тут появится новая трава, — спросил инженер у Сосипатора, склонившись к нему с заднего сидения.

— После первого дождя и вылезет, — ответил псарь, посасывая пустую трубку-носогрейку. Курить в машине он не решался.

— А когда будет первый дождь? — не отставал Жмуров.

— Как бог даст, — со всей серьёзность ответит псарь.

Ян и Михаил крутили головами, старясь хоть что-то разглядеть в этой черной пустыне.

Всё зверьё убежало от огня, а возвращаться ему было пока незачем. Вот взойдет новая травка, появятся тут снова копытные, за которыми придут хищники. И всё будет по-прежнему.

Будущая береговая линия Черного моря четко выделялась чернотой на фоне зеленой приморской долины — пал дальше в низины не пошел.

А там такое ''Серенгети''... Наверное, всё зверье с полуострова сюда от огня сбежалось. Помимо постоянных обитателей.

Но перепады высот были значительные, склоны крутые, и мне долго пришлось искать приемлемый съезд. Я понимал, что ''патрик'' вездеход, но не хотелось сдуру опрокинуться.

Наконец определись и со съездом, и с ближайшей целью.

Вышли из машины. Разобрали ''мишени'' в небольшом стаде пятнистых косуль и выстрелили залпом.

Что такое меньше трехсот метров для тяжелой 8-миллиметровой пули? Попали все. Выстрелы никого особо не напугали. Остальные олешки так и оставались пастись практически на том же месте. Нет еще у них генетической привычки — бояться звука выстрела.

Подъехали ближе, спугнув косуль рыком дизеля и наезжающего на них вездехода.

Стали загружать добычу в кузов, заранее мной выстеленный толстой целлофановой плёнкой.

И тут у нас объявился конкурент. Всем конкурентам конкурент. Матёрая львица решила, что у таких мелких организмов она может легко отнять добычу.

Подходила она к нам не торопясь, угрожающе порыкивая и крутя круглыми ушами как локаторами. Пока вроде только отгоняла нас от наших же трофеев.

Но у львицы оказалась мощная акустическая поддержка в виде громкого львиного рыка. От этих инфернальных звуков мы встали в ступор. Такое ощущение, что яйца скукожились, втянулись внутрь организма за лобковую кость и там дрожат.

Только Сосипатор хладнокровно поднял винтовку, подождал, пока наглая хищница приблизится и выстрелил львице в лоб. С двадцати метров где-то. Может немногим меньше.

— Смотрите не обсритесь, — прикрикнул он на нас и, вынув кинжал, стал снимать с львицы шкуру, громко при этом приговаривая. — Не бойтесь львиного рыка. Львы никогда не охотятся. Его обязанность львят делать и рычать. А сами ждут, пока ему его львицы добычу в логово притащат, вот тогда он и отъест свою львиную долю. А пока он ждёт. Вот вторую львицу не упустите — та вполне может сюда прибежать, разобраться с особо борзыми обидчиками.

Львиный прайд разлёгся где-то в семистах метров от нас в тени купы акаций. В бинокль хорошо был виден валяющийся лев с черной гривой, по которому лазали маленькие львята. Вторая львица сидела рядом и их вылизывала. Идиллия.

— Поехали отсюда, пока они не сообразили, что произошло, — Сосипатор закинул сложенную шкуру львицы в кузов.

Моментально стукнули двери, и мы оказались в запертой изнутри машине. Я повернул ключ зажигания, и мотор тихо заурчал на холостых оборотах.

Сосипатор постучал снаружи согнутым пальцем в стекло.

— Меня, случаем, не забыли?

Я со стыдом впустил нашего егеря внутрь салона.

Над освежеванной львицей стали собираться пернатые падальщики. Особо смелые уже на нее сели. Остальные пока еще нарезали виражи в небе, с каждым разом всё ниже.

Я тронул ''патрик'', разворачиваясь на выезд по знакомому склону. По тому, по которому сюда и спускался. Самые близкие дороги — знакомые. По крайней мере, самые надёжные.

— А кто свою добычу бросил? — спросил Сосипатор, потягивая свою пустую носогрейку.

— Наверное, я, — сознался инженер.

— Раззява, — презрительно бросил Сосипатор, не оборачиваясь. — Теперь олешку у грифов не отобьешь. А станешь отбивать, вторую львицу приманишь. Поехали уже отсюда.

— Хорошо вам говорить, — оправдывался инженер, — А я львиный рык впервые в натуре услыхал.

Я видел в зеркальце, как рабочие согласно закивали. Однако они успели своих косуль забросить в кузов. Даже мою косулю забросили, когда я ее выронил из рук от неожиданного львиного рыка.

Выехав на плато, объехав несколько балок, через час где-то остановились у небольшого озера, объехав его с востока. Континентального образования озеро, не лиман. До моря, даже до будущей береговой линии Черного моря было далеко. Озеро небольшое где-то два километра на километр.

— Сейчас в этой балке, — Сосипатор указал пальцем, — в речке свежей пресной воды наберём, а потом поедем обратно в тот конец — он солёный уже.

Для воды у меня была пластиковая 40-литровая канистра запасена. Заполнили ее полностью у небольшого водопада. Сосипатор при этом, не выпуская винтовку из рук, сторожил нас от неизвестно чего. У речки в балке было зелено, а вот выйдя из неё — черно. Мрачна степь после пала.

Заодно облегчились по маленькому. Как только удержали клапан, когда лев зарычал — тайна великая есть. Наверное, потому что не тривиально испугались, а встали в ступор как паралитики.

Сосипатор разогнал нас собирать какой-никакой оставшийся от пала хворост, пусть бы и обгоревший. А сам притопил в озере шкуру львицы, прижав ее ко дну камнями.

— Это зачем? — спросил я.

— Это чтобы рачки мелкие, что тут водятся, всю дрянь со шкуры объели — легче вычищать будет от мездры.

— Долго объедать будут? — мне было как-то неуютно в этой черной горелой степи. Особенно когда тебя видно издалека.

— Нам всё равно обедать пора, — выдал Сосипатор резонный довод, кивая на весеннее ласковое солнышко.

Хотя пляж, на котором мы обосновались, был неплох. В другое бы время и полежал бы я на нём с удовольствием, подставив бока жаркому солнцу.

Когда хворост и плавник с пляжа в достаточном количестве был собран, Сосипатор потребовал вернуться в балку. Там он, связав задние ноги косулям, подвешивая их по очереди на сохранившемся от пожара низком деревце, быстро освежевал, оставив от ливера только печень, язык и сердце. Остальное выкинул. Шкуры пока оставил на мясе. При этом приговаривая.

— Учитесь, как надо, пока я жив.

Потом маленьким топориком, почти франциской, что оказался в его него в вещмешке, вырубил у каждого животного часть лба с рожками и всем раздал, кроме инженера.

— А ты без трофея нынче, — сказал он Жмурову с усмешкой.

— Зачем мне рога? — надулся инженер.

— Ну, если предпочитаешь их не добывать, а выращивать, то незачем, — покорно согласился с ним Сосипатор.

Инженер даже не понял как его только что тонко потроллили.

Развели костёр. Сам разжег от китайской газовой зажигалки. Так быстрее, чем даже от механического огнива Сосипатора.

Псарь из своего бездонного мешка вынул тыквенную баклажку с постным маслом, перелил его в котелок и повесил над огнём.

Потом на чистой тряпке, рассыпав заранее запасенную сухарную панировку, из оленьих мозгов скатал колобки, обвалял их в дроблёных сухарях и опустил в кипящее масло. Доставал готовое блюдо деревянной ложкой и раскладывал нам по мискам.

— Масло откуда? — спросил Ян.

— Местное. Конопляное. — Ответил ему наш егерь.

— А домовых видеть потом будем? — подал голос Михаил.

— Каких домовых? — не понял Жмуров.

— Я где-то читал, что после того как в России крестьян перевели с конопляного масла на подсолнечное, то они перестали видеть домовых, овинников и прочую нечистую силу. — Показал Михаил свою начитанность.

— Бред, — сказал инженер. — В нашей конопле нет столько канабиса, чтобы глюки видеть. Вот если масло гнать из индийской, то тогда всё возможно.

Мозговые колобки во фритюре были вкусны, только вот соли не хватало. По крайней мере, для меня. Каждому досталось по паре таких колобков — ну, не так много мозгов у оленей, после чего Сосипатор поставил котелок в воду — охладиться. И уже холодное масло снова перелил в свою баклажку.

— А печень сырую есть будем? — спросил Колбас.

— Уже нет, — ответил Сосипатор. — Печень надо есть, как сразу из туши вынул, еще с тёплой кровью. А как остыла — только в огонь ее. А парной печёнкой нам сегодня львы не дали насладиться.

На второе блюдо было жаркое из печени косуль. И на запивку — чай в порционных пакетиках.

Насытившись, я встал и попробовал на вкус воду в озере. Солёная.

— Сосипатор, а что если в этом озере испаритель для соли организовать?

— Пробовали уже, — ответил псарь. — Не получается тут оседло жить. Слишком много хищников вокруг. А это озеро в жаркий сезон чуть ли не единственный водопой на всю округу.

Представил себе, как все нижнее ''серенгети'' сюда припёрлось, и отказался от первой мысли. Что не отменяло мне поиски соляного промысла. Главная моя задача здесь. А как ее решить без мелководных лиманов — природных испарителей, я не знал. Насколько помню месторождений каменной соли в Крыму нет. Опять в Москву своего ''осевого времени'' тащиться, интернет перелопачивать. Иначе дурная голова ногам покоя не даст. Да и была бы эта задачка простая ее бы и без меня уже решили.

По возвращению, оставили две косули на прокорм лесорубам. Сосипатор только рыкнул.

— Шкуры вернёте уже выделанные.

— Дык, мы и так тебе пух с птичек собираем, — попробовали мужики отвертеться от дополнительной работы.

— Не будет шкур — не будет мяса, — отрезал Сосипатор. — Если я сам буду себе шкуры мездрить, то времени на охоту у меня просто не останется. Так что воля ваша...

— Жёстко ты с ними, — шепнул я псарю.

— А с ними только там и нужно, барин, — ответит Сосипатор. — Хитрованы они все. Дашь слабину — на шею сядут и ножки свесят. Одно слово — тамбовские. А через живот до них всё быстро доходит. Быстрее, чем розгами через задницу.

Трактор как раз выползал из леса, легко волоча на тросах длинное дубовое бревно. Большое бревно диаметр больше метра. Все ветви и сучки с него уже были обрублены. Я еще подумал, что бензопила не помешает тут, хотя бы по длине брёвна порезать до необходимого размера. Пилорама наша рассчитана пилить кругляк до девяти метров длины, не больше.

— И как такое бревно на пилораму тягать? — сдвинул я кепку на затылок.

— Расколют мужики его клиньями пополам. Потом половинки пополам. И четвертушка уже пройдёт на вальцы, — выдал своё заключение Колбас. — Только надо заранее от коры баланы очистить, а то я замучаюсь пилы точить после каждого бревна.

— Что так?

— Земля. Земля в кору при такой трелёвке забивается и пилы тупит. А дуб и так дерево твёрдое, — прочитал мне Ян лекцию.

— Блин. Работы: начать да кончить, — расстроился я. Раньше мне казалось, что всё как-то будет быстрее и проще. — А, кроме дуба, какие тут еще деревья есть?

Это я уже Ване Юшко задал вопрос, когда с ним поручкался. Он с удовольствием заглушил трактор и спустившись к нам. И не тал таить от меня свои наблюдения.

— Выше по горкам — бук и граб в основном. В низинах ближе к реке осина и рябина. Можжевельник есть. Тис еще крестьяне опознали — они из него себе луки матерят. Но тот по отдельности растёт. Остальных я ''в лицо'' не знаю, в первый раз встречаю. Но просеку рубим в дубах. Они растут всё же дальше друг от друга, чем остальные древа.

И тут же перешел на свои проблемы.

— Командир, у тебя ''воровайка'' ''челюсть'' имеет? Или только крюк?

— Имеет, — успокоил я его. — Так что роспуск к тебе прицепим и нормально брёвна погрузим. Вылет стрелы у нее телескопический на двенадцать метров, поднимает до трех тонн. Но сначала пилораму стационарно поставим. Солярки завезём.

— Многие стволы резать придётся, а это не быстро.

— Бензопилу я вам подкину. Есть, кого научить, ею пользоваться? Тебе же не разорваться.

— Подумаю, — ответил Юшко. — Главное чтобы мужики на радостях во Фредди Крюгера не начали играть.

— Японская супер-пила, рельса и суровые челябинские мужики, — заржал Жмуров. И, оторжавшись, рассказал нам этот бородатый анекдот целиком.

Высадив всех у своего домика, я сказал с улыбкой.

— Ну, что? Выходной кончился. Впечатлений получили массу. Можно с новыми силами и за работу. С утра. А сегодня, как смеркаться начнёт, прошу ко мне на шашлык.

Все разошлись, только Сосипатор выпросил пять фунтов соли для консервации львиной шкуры, пока он будет в пути.

— А как же твои рачки?

— Мало в воде лежала. Сутки надо, а то и больше.

Я выдал ему соль из своих запасов. Мне не жалко. Человек нам сегодня, можно сказать, жизнь спас. А это куда ценнее двух кило соли.

Заодно псарь и оставшихся косуль разделал.

Потом мы вместе сотворили маринад на три кило мякоти, поспорив как лучше. Победил я, как имеющий больше специй. Остальное мясо с костями отдали кухарям, что готовили ужин для рабочих. С обязательством таким же, как и у дровосеков — выделать шкуры, если хотят и далее иметь разнообразие в питании.

Мангал и шампуры я себе давно привез, так что осталось только дрова на угли пережечь.

Ночь звездная. Тихая. Костерок. Шашлык из оленины. Печёная в углях картошка. И ящик баночного пива, что когда-то притащил я для пляжного отдыха с Василисой, но который так и не сложился больше. И охотничьи байки, как водится.

Настолько сблизила нас эта охота, что даже поступило предложение обозваться впятером на будущее ''львиными побратимами''.

$

Хайвей летел под колеса красного ''мустанга''.

Я просто пьянел от скорости и ловил ни с чем несравнимый кайф.

От благородных звуков мощного мотора.

От посвиста ветра в ушах. Кабриолет — открытая машина.

От яркого солнышка и хорошей погоды. Не холодно, но и не жарко.

От хороших сигарет ''Астор кингсайз''.

От медового голоса ''короля'' из динамиков.

А — главное, — от классной бетонной дороги, гладкой как зеркало.

Подпевал включенному в автомобиле радио, но несколько по своему, перебивая Чабби Чекера. Дуэт у нас сложился, хотя он пел по-английски, я — по-русски.

$

Комолый твист эгейн

Я по рогам дал Бобби

Комолый твист эгейн

Я засадил двум долли.

$

Я наконец-то вырвался в Америку.

— Вау!

И тут же сзади завопило завторило: "'Вау!!! Вау!!! Вау!!!'' сразу двумя полицейскими машинами с мигалками на крышах.

Но еще пару минут, пока я не стал притормаживать, догнать они меня на своих ''крайслеровских катафалках'' не смогли. Наверное, мог бы и оторваться, но вовремя вспомнил, что полицейское радио в Штатах уже существует. И лучше не обострять.

Что такое демократия? Это когда любой может крыть матом всенародно избранного президента, но обязан стоять на цырлах перед рядовым полицейским, которого на должность назначил мелкий чиновник.

Приткнулся к обочине.

Поднял руки в жесте ''сдаюсь''.

— Офицер, признаю свою вину в нарушении скоростного режима. Готов добровольно заплатить штраф, — заявил я подошедшему ко мне полицейскому.

— Сколько у вас было на спидометре? — спросил один из преследователей. Второй страховал его от их машины с рукой положенной на рукоятку револьвера, но само оружие из кобуры не вынимал. Вторая машина выехала вперёд и перекрыла нам дорогу.

— Я не смотрел, — пожал плечами. Чего там было смотреть, когда стрелка спидометра упиралась в правый конец шкалы.

— Жаль. Потому как мне в таком случае придется выписать вам максимальный штраф. И если бы вы не сотрудничали с полицией, то и штрафом бы не отделались. Мы понимаем, что это вас новая машина спровоцировала. Сколько вы за нее отдали?

— Три тысячи двести баков. Буквально этим утром, — и соврал для правдоподобия. — Перед этим продал свой трак.

— И как удовольствие?

— Во! — я показал сразу два больших пальца. — Обязательно засажу в этой машине какой-нибудь куколке. Вы только принюхайтесь, как кожа этих сидений пахнет.

Полицейский уже улыбался.

— Понятно. У вас в Аризоне таких дорог нет, как у нас в Виржинии, — несколько свысока посмотрел коп на реднэка [американский аналог русского ''деревенщина''] в моем лице, и отдал обратно мои фальшивые права, изготовленные в подвале на Малой Бронной аж в 1996 году, вместе с квитанцией на штраф, выписанной тридцатью годами ранее.

Штраф был большой по местным меркам — целых 75 долларов.

— Не гоняйте так больше, мистер Ковальски, это опасно для жизни. И по поводу куколки... законы нашего штата запрещают заниматься сексом в любой позе, кроме миссионерской. При этом не зажигайте свет. Удачи вам, — напутствовал меня жрец местного благочиния и отстал от меня.

Надо же, на лапу не вымогает, бумажку в банк выписал. Хотя дневной план по штрафам он на мне уже сделал.

С чего я на ''мустанге''? Это отдельная песня. Данный культовый автомобиль меньше года продается, но с агрессивной рекламой и агрессивной ценой, опускающей на рынке традиционный для адреналинщиков ''Корвет'' от GMC. Тот все же дороговат для народа.

После завоза в ''Неандерталь'' из девяностых сосновых досок, ''пионерского'' бруса и рулонов толстой рабицы для собачьего питомника, переночевав у жены, потащился в Москву ''осевого времени'' искать бензопилы. Тем более что это была наша последняя совместная ночь до родов, а то уже ''плод кусается''. И вообще — грешно. Угораздило меня на поповне жениться, то одно грешно, то другое грешно. И это-то с Васькиной репутацией эмансипэ!

В интернете в соотношении цена/качество в профессиональных бензопилах царил информационный бардак, и я решил, что в самой Америке их покупать будет дешевле. Тем более что в штатах шестидесятых та же долларовая бумажка была намного полновесней. Заодно и старый зуд утолю — оторвусь цивилизацией моей молодости. Чем я хуже Тарабрина?

Местом явления себя американскому народу я выбрал город Бедфорд. Во-первых, он не маленький, не большой. Во-вторых, белого населения 75 процентов. В-третьих — там делают хорошие бензиновые зажигалки ''зиппо''. В-четвёртых — стоит на сквозной трассе. Остальные все телодвижения оставил решать по ходу пьесы.

Недалеко от остановки междугороднего автобуса через ''форточки'' нашел укромный уголок и вывалился туда уже через полноценное ''окно''. Для конспирации окропил цоколь пятиэтажного здания. В случае чего — я пописать отошел от остановки. Но... пронесло. Никто мной не заинтересовался.

В ближайшем баре вызвал по телефону кар-сервис (слишком маленький город Бедфорд для того, чтобы иметь постоянное такси) и приказал себя везти к дилеру ''Форда''. С намерением купить себе вездеходный пикап F-250, с тремя или шестью посадочными местами — как получится. Передвигаться автобусами не с моими заявками на закупки местных товаров. Тем более что местный автобус по цене всего чуть дешевле такси (даже в виде кар-сервиса) — они тут злостные конкуренты за пассажира. Цена проезда одной мили у каждого на дверце крупно набита трафаретом.

С собой взял всего десять тысяч долларов сотками и около тысячи мелкими купюрами. Я же ковбой из Аризоны. Откуда у меня большие деньги? И так сумма для шестидесятых годов более чем солидная. Надеюсь, на машину хватит, по крайней мере, на слабо подержанную.

Оделся просто: джинсы, простые ботинки, клетчатая ковбойка, джинсовый жилет и черная бейсболка (стетсон по роли подошел бы больше, но где его взять в Москве?). С собой только небольшой простенький рюкзачок. Очки ещё солнцезащитные, каплями такие. Тут все в солнцезащитных очках ходят, разве что негры в них не нуждаются. Кроме современного фасона жилета из варёнки ничем не отличаюсь от большинства.

На подъезде к фордовскому шоу-руму вперился взглядом в билдборд на котором предлагалось купить новый ''мустанг'' всего за три тысячи сто восемьдесят баксов. И у меня сорвало крышу. Мечта детства!

''Мустанг'' обошелся мне чуть дороже только за оформление торпедо новомодным в этом году покрытием под ''морозные узоры'', а не просто той же краской, что и кузов.

Больше в Бедфорде меня ничего не держало. Купил на фабрике упаковку самых простых медных зажигалок и на трассу.

А на трассе, как притопил педаль тапком, так и адреналин из ушей брызнул.

— Вау!

$

Уплатил штраф по ''спиид-тикету'' в ближайшем банке по дороге, пока я еще в этом штате, и выскочил из Виржинии в Северную Каролину.

Я вообще-то в Майями путь держу. Пляжного отдыха хочется цивилизованного, как белому человеку, чтобы негры в белых перчатках таскали мне ''маргариту'' в бокале, а я вальяжно порыкивал на них, что заказывал ''мохито''. А они бы шустрили с извинениями, хотя я изначально заказывал бы именно ''маргариту''.

До Майями далеко — катить еще и катить. Но у меня машина-зверь. Останавливался я только пожрать в очередной придорожной бигмачной, или наоборот — посетить места раздумий. Ну, еще переночевать в мотеле. Я не привередливый. За свою журналистскую карьеру, в каких только домах колхозников, а то и просто в бараках приходилось ночевать. СССР — страна большая. А американские мотели на удивление поразили меня комфортом. Две звезды Мишлен бы им точно поставил.

Так что Северную Каролину я проскочил за полдня, остановившись на ночь уже в Шарлотте. Большом городе. И тут я взял себе одноместный сюит в приличном новом и вполне модном отеле — стекло и бетон. С охраняемой автостоянкой и услугой ''валета''.

Ванна!

Горячий душ в мотеле — это хорошо, но и в ванне полежать иной раз приятно. С высокой мыльной пеной. С бокалом белого вина в руке и сигаретой в зубах. Девочки только не хватает. Но тут вам не Украина, а протестантский штат, где за платную любовь наказывают не проститутку, а клиента. И полиция нравов не дремлет. И за секс лицам, не состоящим в законном браке, может обломиться тюремный срок. Небольшой, но нунах его.

В этом же отеле добыл в киоске недостающий аксессуар — серебряный зажимной галстук на витом кожном шнурке. Хорошая работа, тонкая: голова орла, индейские перья и геральдическая роза. Осталось только стетсон купить с казаками — и точно ковбой. Но этих шляп здесь не продавали. А бейсболку уже многие носят, не только фанатеющие на американской лапте болельщики.

И сменное бельишко докупил, которого заранее взять не догадался. Как и плавки.

В салоне фирмы ''Ремингтон'' (раньше я думал, что они только оружие клепают) купил пару бензиновых пил, запасные цепи, шнуры и шестерёнки. Короткие пилы — шина сантиметров сорок. Придется длинную бензопилу тащить из своего времени.

Разговорившись с хозяином лавки и обрисовав мою проблему с пнями, интересовался, где мне прикупить динамита.

— Сэр, зачем вам связываться с нестойкой взрывчаткой, — рокотал хозяин салона на южном говоре, в котором с трудом узнавался английский язык. — Вам же не бризантность нужна, а фугасность. И тут для вас безопасней и надежней черного пороха ничего не придумать. Он как раз выдает очень много газов при взрыве, так что вашу проблему решит наиболее дешевыми средствами, нежели покупка аммонала или аматола. Даже многие горняки до сих пор пользуют порох. На него никаких разрешений не требуется.

И подсказал нужный адрес. Сама фирма Ремингтон порохом тоже торговала, но охотничьим, а мне нужны были горняцкие шашки.

Там я действительно увидел, то, что нужно, но багажник у ''мустанга'' не безразмерный. А там уже лежат две деревянные коробки с пилами. И коробка гофркартона с запчастями к ним. Несколько галлонных жестянок с маслом и бензином. И всё — мест больше нет. Но зарубку на мозгу я оставил.

Джорджию — эту тёзку нашей Грузии, также пролетел транзитом, объехав Атланту по кольцевой дороге, только обратил внимание, что чем дальше на юг, тем больше цветного люда в толпах.

$

Майями-Бич встретил нас легким дождичком, довольно сильным ветром и температурой едва за двадцать, если по Цельсию, а то пиндосы, как ненормальные, всё по Фаренгейту меряют.

По дороге, у аэропорта Дейтона, подобрал трех голосующих у обочины смешливых белых девчат из Филадельфии, которым также как и мне не нравилась сильная жара. А март во Флориде, он как бархатный сезон на южном берегу Крыма. Всё цветёт и это красиво. Да и отпуск в их конторе получить в марте легче, чем летом. Их профессию я легко угадал — машинистки пишущих машинок. А вот с работой угадайка пролетела. Оказалось все они муниципальные служащие, и пашут в городском архиве.

— Дамы, — удивился я, — у вас же свой океан есть.

— Есть, но он холодный, — заявили мне филадельфийки, добив. — Да и кто из нормальных людей отдыхает дома. Дома нет никакого удовольствия от отдыха, когда все тебя знают.

Особой красоты в девчатах не было, только свежесть молодости. И лишний вес пока в штатах не в моде, хотя и худышками их не назвать.

А в основном мы слушали радио на ходу. В Америке радио для граждан особое. В приемнике не было диапазонов длинных и коротких волн. Только средние и ультракороткие. Охраняет власть уши своих граждан от вражеской пропаганды ''из-за лужи'' крепче любых глушилок. СССР в этом сильно отставал — тратил электроэнергию и ресурсы на антенные поля глушения ''вражеских голосов'', но приемники с длинными и короткими волнами народу продавал.

В Майями-Бич заселились в отель без вывески в старом двухэтажном деревянном здании в плантаторском стиле. Девчата посоветовали. Хороший и недорогой отель, не то, что новые бетонные коробки. Они в нем жили в прошлом году и им понравилось. К тому же тут центр города и до всего близко пешком. Особенно до пляжа.

— Хотя еще неделю вода будет холодновата, — заверили меня.

Оказалось, холодной у них было 20 градусов. Местные жители полуострова вообще купаются только в ''компоте'', когда вода за тридцать перевалит.

Вечером отметили в моём номере наше знакомство и заселение бутылкой бурбона со льдом (что б я еще когда-нибудь этот кукурузный самогон пил), и девчата быстро окосели.

Дороти и Мари-Энн отправились спать к себе, а Эприл осталась у меня. Я не отказался. Хорошие качественные презервативы на такой случай вывез из своего ''осевого времени''. И хотя СПИДа еще и в проекте нет, но намотать на винт что-либо простое и старое из арсенала богини Венеры мне бы не хотелось.

Вообще девчата оказались прагматичные. Вцепились в меня, но скорее, в мою модную машину. И чтобы такая не жадная и вполне состоятельная рыба не сорвалась с крючка, подстраховались — по очереди все ночевали со мной. Раскрепощенные девочки. Без комплексов. Хоть и из протестантской Новой Англии. А может быть именно поэтому — оторвались без привязи.

А я с удовольствием возил их по городу и на дальний пляж, кормил в маленьких этнических ресторанчиках, водил на танцульки и концерты заезжих этуалей.

Живьем из мною любимых знаменитостей повезло попасть только на концерт сестёр Берри. И вообще культурная программа тут мне напоминала советскую Ялту времён застоя. Эстрадные концерты и дансинг. Всё. Кроме сидения в баре ничего больше не предлагалось. Продвинутая молодежь должна подтянуться на курорт массово только к июню. А за ней и большинство рок-музыкантов прибудут, на запах денег и славы. Пока же господствовал старый добрый классический джаз местных групп.

Забегая вперёд, скажу, что деньги, потраченные на девчат, я отбил. Даже с прибылью. Дороти мимоходом показала мне неприметную дверь в квартале от нашего отеля и сказала, округлив глаза и понизив свой звонкий голос, что там известная букмекерская контора, которую полиция не трогает.

Я туда зашел на следующий день, оставив девчат одних жариться на пляже.

Ставки делались на бой Мухаммеда Али с ''чугуноголовым'' канадским хохлом Джоджем Шувало, которого все тут называли не иначе как Чувало. Касиус Клей лишь недавно сменил имя с фамилией, окончательно перейдя в религию ''черный ислам''. И вообще он еще не был той иконой профессионального спорта, каким станет впоследствии. Так что выставляли два с половиной против одного на победу ''чугуноголового''.

Я поставил тысячу баксов на победу Али по очкам, так как помнил этот бой. Я вообще только этот бой Али и помнил, перед которым Али публично обозвал Чувало прачкой — об этом даже ''Советский спорт'' писал, кроме разве что знаменитой победы над ним Фрезера, которая состоится многим позже. За остальной информацией надо было лезть в интернет, но он был далеко — в моём ''осевом времени''.

— Почему не ставите на нокаут, ковбой, — спросил меня еврей букмекер, принимая от меня деньги, — тогда могли бы иметь шанс выиграть три к одному.

— Я не верю, что ниггер нокаутирует белого канадца. — Ответил я с апломбом белого провинциала.

Через два дня, за вычетом десятины организаторам, мне выдали на руки две тысячи двести пятьдесят долларов. Мухамед Али действительно не смог нокаутировать Чувало, но победил по очкам. Голова у хохла таки оказалась именно чугунной. Букмекеры расстались с деньгами легко, так как большинство поставило на победу канадца. А те, кто ставили на Али, надеялись на его коронный нокаут.

Двадцать дней пролетели незаметно и, отвезя девчат в аэропорт и посадив на самолёт, я там же, в Дейтоне, обменял у официального дилера ''Форда'' свой ''мустанг'' на новенький трехместный F-250 белого цвета. Как водится, доплатил. Немного. Так как радио было довольно дорогой дополнительной опцией. Зачем оно мне в заповеднике ''Неандерталь''?

Удовольствия при езде на проходимце было меньше, чем на ''мустанге'', но впереди у меня большой шопинг. Так что трак в самый раз по размеру. Покупок в Джорджии ожидалось много.

$

Любая мечта, исполнившись, блёкнет. Так у меня и с Америкой произошло, хотя, казалось бы, языкового барьера я не ощутил, но ментально пиндосы какие-то не такие. Нет от них подсознательно ожидаемых реакций, особенно от баб. В общем как в Турцию на курорт съездил: вроде и неплохо, природа шикарная, еда приличная, обслуживание ''на пять'', но... всё равно всё чужое. Особенно юмор. Только что закупился я нужным инструментарием по дешевке, если цены считать на доллары в 21 веке.

Выскочил из ''окна'' недалеко от просеки, на которой работного народа значительно прибавилось на первый взгляд. Мужики занимались окоркой, срубленных и стащенных на опушку леса, стволов. Многочисленная разновозрастная пацанва собирала содранную кору и укладывала ее в большие рогожные короба.

Затормозил я ''форд'' возле ''монстры'' и чуть не налетел на Тарабрина, который о чём-то увлечённо беседовал с Юшко.

— Откуда народ? — спросил я проводника после приветствий.

— Кожевники, — ответил Иван Степанович. — Ты же не станешь им жадовать ненужную тебе кору с дубов. А им она — дубилка для кожи. Нужная вещь. Не каждый год столько дубов рубят. Так что если отдашь им всю кору, то и другой платы от тебя они не потребуют. Только покормить их не забудь.

— Дело нужное. Не забуду. — Обнадёжил я Тарабрина. — Через артельщика лесорубов решим этот вопрос. Вот только чтобы все брёвна окоровали, а не только набрали коры, сколько им самим надо и адью. Давно трудятся?

— С сегодняшнего утра. Ты скажи, когда тебе артель плотников засылать?

— Глянуть надо своим глазом. Для Сосипатора я уже почти всё завёз — можно строить псарню. А вот на конюшне, наверняка, еще и конь не валялся. Что у нас с камнем?

— Просеку уже рубят на том берегу реки. За перекатом, на котором брод, — встрял Юшко. — Монстра брод этот преодолевает играючи. Пеньков только много оставили. Ты обещал что-то привезти для их ликвидации. А то баланы с того берега вывозить нужно, а тут пень на пне.

— Привез. Пороховые шашки горняцкие, — кивнул я на борт трака, — бикфордов шнур и большой коловорот со сверлом, диаметром под шашку. Всё монстру меньше ломать будешь. И бензопилы, как и обещал, привёз. Два американских ''Ремингтона'' — это скорее толстые ветки попилить и пеньки разваливать, когда дрова заготавливать начнём. А для брёвен придется домой скататься взять длинную пилу немецкую. А пока несколько американских двуручных пил по два с половиной метра длиной, типа нашей ''дружбы-два''. Только длиннее. Они такими пилами даже громадные секвойи врукопашную пилят. Пусть начинают калибровать баланы по длине. Девять метров под роспуск и по пять-шесть метров под кузов КАМАЗа. Лесопилку скоро поставим, так чтобы не простаивала.

Отвёл Тарабрина в сторону и спросил:

— Как там Василиса?

— Да в порядке всё у твоей жены, — отчитался проводник. — Дитя вынашивает и приданое ребенку шьёт. Выглядит здоровой. Беременность переносит хорошо. Молоком и творогом, как ты велел, мы ее обеспечили. Скоро и яйцами фазаньими снабдим, как отгнездятся. Ты лучше на юг посмотри: какую красоту нам Господь сотворил.

Степь зазеленела пока еще коротко пробившейся травой, хотя и видны еще черные проплешины.

— Замучаемся косить, — предположил я, глядя на огороженные колючкой площади.

— Косилку конную купим, — обнадежил меня Тарабрин. — как только, так сразу в дореволюцию сходим. А пока конюхов твоих с лошадьми к тебе перевезём. С телегами и фурами. К делу пристроишь. Добьете просеку — камень будете возить.

— С Аджимушкайских катакомб? — спросил.

— Да нет там пока никаких катакомб, — улыбнулся Тарабрин. — Горку и ту не всю раскатали ещё на строительный камень. Ты вот что. С первой партии брёвен баньку построй. А то мужики в речке моются, а вода в ней еще холодная. Непорядок. Ну, я пошел.

— А обед? — только и спросил.

— Дома поем, — ответил Тарабрин и сотворив ''окно'' исчез.

— Ваня, дождь сильный был? — спросил я Юшко.

— Да какой там дождь, командир. Так побрызгало вчера с часок.

$

Негромкий хлопок и большой дубовый пень, слегка подпрыгнув, упал на бок, расшвыривая с земли прошлогоднюю пожухлую листву и желуди. Полностью от корней пенёк не оторвался с одной стороны, хотя мы большие корни и подрубили заранее. Соседние дубы только недовольно ветвями качали. Свежей листвы еще не было, так, что осыпаться было нечему. Разве что мёртвые тонкие сучки попадали.

Пустили в дело бензопилу и довольно удачно развалили пенёк на дрова. Точнее — заготовки для дров.

На бензопилу мужики смотрели как на чудо господнее, равное скатерти-самобранке. Но их до сложной техники мы с Ваней не допустили. Только пара здоровяков трудилась над могучим американским коловоротом, просверливая пни под взрывчатку.

Как оказалось, Юшко тут давно в солидном авторитете и его слово заднее. Уважают мужики белоруса за знания и умения. И артельщик его слушается.

В следующий могучий пень, просверлив в нём глубокую дыру, забили сразу две пороховые шашки — круглые красные картонные цилиндры, покрытые воском. В последний цилиндр вставили пару метров огнепроводного шнура и подожгли от специальной американской спички с большой головкой.

Отогнали мужиков с детворой подальше за деревья. Попрятались и ждём.

Этот пень взлетел как ракета. Слава богу, падая, он никого не придавил.

А дальше все пошло как на конвейере. Полдня и пней на нашем берегу больше нет. Зато остались ямы на их месте, а скорее — воронки.

— Камнями бы их засыпать, — предложил Юшко.

— И где тут столько камней набрать? — проявил я сомнение. — С брода всю гальку содрать? Так нерационально. Застревать потом там телеги будут.

— Да там же где на стройку камень рубили, — возразил мне Юшко. — Должна же там и мелкая не кондиция валяться. Не с собой же они ее мужики на Тамань уволокли, раз деловой камень на месте для нас оставили.

Оставив Ваню за главного подрывника уже на левом берегу, я на следующий день с Сосипатором и его архаровцами выехал в Аджимушкай. Точнее, на то место, которое в будущем так обзовут.

Никаких катакомб на месте каменоломни и в проекте не было. Тарабринские камнеломщики рубили только солидные пласты известняка, выходящие сами на поверхность горбами. Откалывали от пласта клиньями большие продольные каменюки. А потом уже рубили их на куски.

— Да, совсем не похож на альменский камень, — бросил я на землю поднятый кусок ракушняка со следами грубой обработки. Явно топором.

— Где это такой есть — альменский? — спросил меня Сосипатор.

— На западе Крыма. На реке Альме. — ответил я. — Очень качественный и плотный известняк. Почти как мрамор. Белый как молоко. И крепкий. Красивые дома из него можно строить.

Помню, при советской власти, из крупных блоков альменского камня симферопольские власти даже хрущевские пятиэтажки возводили. По типовым проектам железобетонного строительства. Государственный план по жилищному строительству не обращал внимания на дефицит цемента. Вот и выкрутились отцы города. И хотя из такого камня можно было что угодно построить, ставили типовые ''хрущёвки'' как планом прописано. Социализм!

Камня нарубили тарабринские зимовщики много и в аккуратные штабеля сложили. Но он весь какой-то нестандартный. Разного размера блоки. И разного веса. Понятно, что не для себя работали, но хоть какой-то минимальный стандарт должен быть. Понадеялся я на Тарабрина, а надо было проверять и контролировать самому.

Что ж, придётся строить, как в Южной Америке индейцы развлекались — тетрисом. Разве что цемент придется вывозить из Москвы своего ''осевого времени'' или Америки шестидесятых. Не возиться же здесь с пережиганием щебня на известь. Да и куриных яиц у нас нет, чтобы кладку на известь класть как в Московском Кремле.

Но интересующего меня в первую очередь бута и щебня тут было навалом — отходы производства. Мне надо ямы на дороге по просеке засыпать, прежде чем этот деловой камень на постройку конюшен вывозить.

Но на будущую зиму я дам зимовщикам твердое задание по размерам строительного камня. И спрошу строго. Дом из такого убожества ставить — штукатурить его придется, как древние греки турлук закрывали — по пять сантиметров толщиной. А ведь еще и церковь построить придётся — она-то красивой должна быть. Как храм Покрова-на-Нерли. Потому, как нет ничего более постоянного, чем временное. И чем уродливей это временное, тем дольше стоит. Те же сталинские временные бараки взять. И в 21 веке в них люди живут, хотя прогнили эти бараки насквозь.

$

$

$

9.

Готовый собачий питомник был весьма похож на привычное в ''осевом времени'' собачье заведение — полицейский или хорошей части охраны железной дороги. Иначе и быть не могло — сам же его проектировал по виденным в той жизни образцам. Для каждой собаки был построен отдельный просторный и крытый вольер из сетки-рабицы с деревянным полом и тёплая будка внутри него. В вольерах высокий человек мог стоять в полный рост. Задние стенки вольеров были наружными стенами самого питомника. Сами вольеры на тридцать шесть собак располагались ''покоем'', а посередине оставлен просторный выгул с некоторыми снарядами для дрессировки. Бум, двойная лестница, барьер, дорожка из разновеликих пеньков. Кроме нормальных ворот наружу, была еще между вольерами калитка в сторону будущих конюшен, чтобы при необходимости можно было пройти насквозь все дворы маетка, не выходя за периметр.

Кстати, высокую лестницу, вполне, можно было использовать и как сторожевую вышку. С нее окрестности далеко видно.

Сосипатор многое посчитал баловством, но согласился со мной, что если территория позволяет, то почему бы и нет. Но заявил с некоей задумчивостью.

— Не каждый человек так живёт, как вы тут для псов понастроили.

И это любитель собак говорит. Псарь от бога. Наверное, я еще многое в людях не понимаю, хоть и жизнь прожил. Или у них в девятнадцатом веке совсем другие стандарты были.

— Сам же проект утверждал, — удивился я.

— Так-то бумажка, а тут вживую сам видишь, — вздохнул Сосипатор. — Но мне нравится. Надеюсь, и мне тут дом построят не хуже, чем моим собакам.

— Со временем, дорогой Сосипатор, со временем, — обещал я. — Не всё сразу. Слышал, как говорят: Москва не сразу строилась. Пока тут поживешь, — кивнул я на административное здание питомника у ворот. Две бытовки были поставлены в два этажа с наружной лестницей и балконом, с которого весь питомник как на ладони. Под балконом остеклённая веранда. Первый этаж под склад. Второй для жилья — две комнаты распашонкой с печкой в тамбуре. Рядом пристроен навес для собачьей кухни с чугунной печью-плитой и дровяным складом. По-спартанки пока.

Построили питомник целиком из вывезенных мною из Москвы девяностых материалов. Даже крыша была из металлочерепицы — ее в отличие от всего остального белорусы собирали. А так питомник сладила тарабринская артель плотников. И уже перешла на соседний двор ваять из дубового лафета каркас первой конюшни. Пока еще деревянной.

Но пилорама работает, так что стройматериала пока хватает. А стены первой конюшни решили делать засыпными — опилками, пропитанными известью меж двух дощатых стен. Внешняя стена внахлест, внутренняя — в стык. Такую конструкцию уже на собачьем питомнике опробовали. Опилок у нас много пилорама производит. Успевай только солярку завозить. И с известкой проблем нет никаких. Каменщики сами щебень ракушечника на нее жгут.

А под каменную конюшню пока только траншеи под фундамент прокопали. И бутовый камень с каменоломни завезли. Цемент из Америки. Ручную бетономешалку из России девяностых. Где что выгоднее было брать, там и брали.

Между собачьим питомником и деревянной конюшней оставили место для брандмауэра. Противопожарную безопасность никто не отменял. Но его очередь последняя. Если нарубленного камня хватит.

Кони пока — все шестнадцать тяжеловозов, — на вольном выпасе внутри огороженных полей. Свежей травкой заправляются и поля удобряют. Если камни не возят.

А камни возить — целая операция. Далековато расположены каменоломни. За сутки всего одна ходка обозом получается. Туда и обратно. Пока грузят — коням на морду вешают торбу с овсом. У речки обязательная остановка — коней напоить.

Одна телега почти восемь сотен килограмм везёт. А восемь фур — шесть с половиной тонн. Можно и больше грузить, но тогда коням чаще отдых давать надо и на колёса избыточная нагрузка получается — оси деревянные. Смазываем местной нефтью, что на поверхность сочится на севере керченского полуострова — не хватало мне еще деготь из других времён таскать. Так что нашли оптимум. И так Шишкин весь извёлся. С одной стороны ему лошадок жалко, с другой — для них же конюшню из этого камня строить.

Это еще он обиженку на меня держит, что заставил я с ходу его лошадок щебень возить на дорогу — воронки от пней засыпать.

Вывез поваров-детдомовцев в ''Неандерталь''. Не без косяков. Несмотря на то, что всё было чётко оговорено с ребятами ''на берегу'' — оплата, условия работы и быта, пять лет на месте без отпуска, глухомань, полное отсутствие цивилизации и привычных для современной молодежи развлечений, невеста нашего хлебопёка, когда поняла, где оказалась, устроила нам многочасовую истерику. Не сразу, а как увидела в моем домике леопардовые шкуры и узнала, что это обитатели соседнего леса. Пришлось доставать заначку простейшего народного антидепрессанта.

Но, как бы то, ни было — хлебопечка работает, народ кормит свежим хлебом. Почти по царской армейской норме — фунт в день. Правда фунта не получается, так как форма хлебная рассчитана на буханку в 700 грамм. Но полбуханки свежего хлеба в день каждый в пайку получает.

Этой паре мы еще бабу дали в помощь — закваску готовить, а то молодёжь даже не знала, как обходиться без магазинных дрожжей. А местные бабы в этом доки.

Второй повар, тот, что на полевую кухню нанялся, только и сказал, когда узнал где он.

— Прикольно. А мамонты тут есть?

Когда узнал, что нет тут мамонтов, кисло выматерился.

— Ну, так не интересно. А с бабами тут как?

— Каком кверху, — ответил ему Жмуров. — За руку взял — женись.

Да и мало у нас пока женского персонала. Жена Вани Шишкина. Жена да дочь ветеринара. Моя жена, жена да дочери Сосипатора, которые еще не приехали. Еще пара тёток в возрасте. Остальные мужики тут командированные, без семей. Сказали: семьи привезут, когда будет куда — как построятся. А пока в двух больших палатках армейских монастырём живут.

На пилораме Ян Колбас с помощниками из бывших лесорубов работают ударно. Штабель бревен потихоньку тает, штабеля досок потихоньку растут. Сушатся.

Колбас нет-нет, да и напомнит мне про свою деревеньку.

— Всё помню, — отвечаю ему. — Соль. Сосипатор. Потом и моё обещание тебе исполним. Не опоздаем. Мне пока из архива еще документы не принесли. Да и на место надо съездить, своим глазом посмотреть что там, да как в 21 веке. Мало нас с эсесовцами впрямую махаться.

Архивариусов в Москве и Минске я деньгами зарядил на поиск событий в 1943 году в деревне Лапинцы Воложинского района Минской области. По возможности с полным списком жителей этой белорусской вески. Но, как это обычно и бывает, архивные крысы торопиться не любят. Как их не стимулируй. У них и своя плановая работа есть, за которую начальство спрашивает.

Пока удалось узнать только приблизительную дату события — вторая половина июля 1943 года. Списка жителей не обнаружено. Известно только то, что все они были ''заживо сожжены вместе с постройками'' в ходе карательной операции ''Герман'', в которой принимал участие украинский полицейский батальон под руководством зондеркоманды СС.

Ужаснее было другое. Архивная справка гласила, что в Белоруссии во время Великой Отечественной войны немцами и их украинскими и прибалтийскими приспешниками было уничтожено 628 сел и деревень вместе со всеми жителями, включая немощных стариков, инвалидов, и матерей с грудными детьми. Мне жизни не хватит их всех спасти, даже долгой жизни проводника. Но хоть одну веску мы спасём. Я обещал Яну.

Юшко делает полную профилактику ''шкоде'' — той скоро в поход.

Я настроился на рейд в революционную Гатчину, и уже прикидывал в фотошопе прикольные мандаты для группы захвата собак, но прибывший Тарабрин сказал, что монстра с прицепом пойдет с нами в дореволюционный Омск — за сельхозтехникой на конной тяге. Так что экипировка, соответствующая времени экспедиции.

Поедем трое. Третьим будет Юшко как наш персональный водитель. Мало людей, но больше в кабину ''шкоды'' не влезет. А кузов с прицепом будут заняты на обратном пути неудобными железками.

Оделись ''степенствами'', добавив только кожаные шофёрские куртки — для форсу, и чтобы в пути не продувало. И очки-консервы, как необходимость, кабина-то без ветрового стекла.

Темпоральное окно пробили на знакомую Тарабрину таёжную дорогу и целый час по ней тряслись, пока не выехали на широкий тракт около города. На удивление проходимость монстры была великолепной, можно катить просто по бездорожью.

Золотая осень отбирала свои права у лета, и это было насладительно для глаз.

Но сам город до того, как не въехали на центральные улицы особо не впечатлил. Озеленён был слабо. Разве что деревянные дома были очень большими, хотя и одноэтажными, но скорее длинными — окон на восемь по фасаду. А вот в центре застройка была уже каменной в два-три этажа.

На улицах повсеместно торговали арбузами. Прямо из куч, огороженных досками. Стоило все копейки. Размером полосатые ягоды были средние, далеко не астраханские с Богдино. Особого ажиотажа у местных эта торговля не вызывала.

Зазывала надрывался в крике.

— Последние арбузы. Больше завоза не будет.

Увидев мою заинтересованность, Тарабрин заметил.

— Если хочешь, то на обратном пути возьмем на всех ваших трудников. Сколь места останется. Порадуем народ.

И снова обратил свое внимание к Юшко, у которого проводник работал за штурмана в незнакомом для водителя городе.

Заселились в трехэтажную гостиницу ''Россiя''. В номер люкс, как всегда это происходит с Тарабриным. Юшко изображал слугу торговых партнеров и нес за нами наши чемоданы. А как иначе, если у него никаких документов нет? А так — сам при господах, с них и спрос.

Мы с Тарабриным держали в руках только по небольшому саквояжу, правда, тяжёлому от золота.

— Тут, по крайней мере, номера с водопроводом, ванной и электричеством, — пробурчал Тарабрин, когда я ему попенял на расточительство. — И Ваня с нами будет. Негоже слуге жить отдельно от господ. Хотя водитель авто — слуга привилегированный. Меньше, чем за пятьдесят рублей в месяц в этих палестинах и не найдёшь.

— Так много, — удивился я, уже зная, что кухарка в столицах получала всего 5 рублей в месяц. А средняя зарплата квалифицированного рабочего-металлиста примерно в 25 рублей. Это если не считать железной дороги, там расценки на квалифицированный труд выше. Машинист паровоза получал до 250 рублей в месяц. Кочегар до 150. Но разница в оплате зависела от дальности маршрута и от руководства дороги. Честные владельцы платили больше государства.

— Провинция. Что хочешь? — отмахнулся Тарабрин. — В Петербурге шофёра меньше, чем за сто рублей не нанять.

И повернулся к портье, что выдавал ключи от нашего номера, провожающего нас прислужнику, распорядился.

— Вот что, любезный, прикажи-ка ты подать нам в номер для начала сельтерской воды и все городские газеты на прошедшую неделю. Самовар попозже готовь.

— Будет исполнено, ваше степенство, — склонил тот перед Иваном Степановичем свой набриолиненный пробор.

Блин горелый! Даже в кожаной шофёрской куртке и очках-консервах на лбу Тарабрин — ''его степенство''. Это надо ж так уметь с людьми разговаривать. Причем совсем нейтральным тоном, без криков и приказов. Я, наверное, так никогда не научусь.

Пачка газет, что принесли нам в номер, была на удивление толстой. Кроме популярных деловых изданий — ''Омского телеграфа'' и ''Омского вестника'', привлекших наше внимание обилием торговой рекламы, встречались откровенно либеральные листки — ''Голос Сибири'', ''Иртыш'', ''Степной пионер'', ''Струны'' и ''Белый цветок''. Последние две газеты радовали обилием среднего качества виршами местных поэтов, несмотря на основную идеологическую направленность. ''Белый цветок'' так вообще был весь посвящен теме борьбы с туберкулёзом. Этакое ''СПИД-инфо'' начала ХХ века.

Из интересующего нас, активно пропагандировались различные локомобили и трактора с поставкой из Североамериканских Соединенных штатов по бешеным ценам и предоплате — и паровые, и на основе полудизелей, даже керосиновые и бензиновые. Конная сельхозтехника только упоминалась об адресах ее продажи и ценах. Видимо считалось, что потребитель и так про нее всё знает. Пестрело от упоминания американских, германских, австрийских, бельгийских, датских, шведских и английских брендов.

— Степаныч, — отложил я хрустящий лист газеты, — тут сказано, что производство машин ''Эльворти'' находится в Елисаветграде. Это Малороссия, насколько я понимаю. Так какого же... мы в Сибирь припёрлись?

— Как тебе сказать... — Тарабрин отложил свой листок. — В твоем Екатеринославле только один этот английский завод и есть. А тут и датчане свои заводики в этом городе поставили, бельгийцы, и американцы много чего интересного привозят через Владивосток. Потому и цены тут на ту же продукцию ''Эльворти'' будут немного ниже, чем брать у них с завода. Конкуренция. Никуда от ее законов не деться.

Тут нам внесли пышущий жаром самовар. И я отложил в сторону газеты и красный карандаш, которым отмечал интересующие объявления.

К чаю подали заранее мелко наколотый сахар, медовые коврижки, сладкие пряженцы, шаньги, варенье шести сортов, белый хлеб и сливочное масло.

— Извольте, ваши степенства, откушать, — поклонились нам половой из ресторана и коридорные слуги, — такого масла даже в Вологде нет. Не изволите ли к чаю ромку подать?

— Степаныч, ты как хочешь, — откликнулся я на последнее предложение полового, раскладывая салфетку, — но я грог не люблю. Лучше потом рюмку ликёра на диджестив. Типа ''Куантро'' или ''Бенедиктина''.

— Только не ярославской выделки, — бросил Тарабрин через губу.

— Не извольте беспокоиться, ваши степенства, того что вы заказываете нет в наличии, но вот ''Шартрез'' есть прямиком из Франции.

Шуршала прислуга тут как электровеники. Оно понятно, абы кто в пятирублевый номер за сутки не заселяется. Так что и чаевые с нас ждут усиленные.

Ваня Юшко только головой крутил и когда прислуга ушла, выдал нам.

— Ну, вы даёте... Прямо Штирлицы.

— Ну, а ты как думал? — усмехнулся ему Тарабрин и продолжил наш прерванный отельными слугами разговор. — Два года назад в Омске прошла Первая Сельскохозяйственная выставка, куда много кто со всего мира привез образцы своей техники. Выставка была не только сельхоз, как следовало из названия, но также торгово-промышленной и лесной. Плюс здесь сошлось пересечение двух железных дорог и водного пути, что даёт легкую доступность доставки сюда товара, чем в другие места. Так что место тут намоленное. Протоптали сюда дорожку буржуины, по ней и топают за барышами. Сюда же и покупатели со всей Сибири съезжаются и не только. Привыкли уже. Вот почему и мы здесь. Выбор тут больше, чем в любом другом месте в это время в России. А по технике так даже больший выбор, чем на Макарьевской ярмарке.

— Да, — поддакнул я и шлёпнул я свернутой газетой по столу, — я тут знакомое слово увидел — ''Болиндеръ''. На перспективу надо подумать о водопроводе с насосом от реки, а то ручей наш с водопадом мы быстро выпьем. Но это не к спеху. Адреса все на монстре объезжать будем — их тут много.

И повернулся к Юшко.

— У тебя сколько топлива?

Ваня почесал в затылке.

— Если ралли по городу устраивать не будем, а заезжать только под погрузку, то на обратный путь хватит.

— Завтра лихача наймем для разъездов, — решил Тарабрин. — А Ваню оставим монстре профилактику делать, чтобы не встать где-нибудь на обратном пути. И это... Держи. — Тарабрин протянул Юшко три империала. — Это для местных вроде как твоё жалование за месяц. Можешь тратить по своему вкусу, пока мы по делам катаемся. Табачку там прикупить, того-сего. Обедать в ресторане.

— Премия как бы тебе, — улыбнулся я. — Из зарплаты не вычитается.

И Ваня улыбнулся глупо смущённо. Он явно такого от нас не ожидал.

$

Катались мы с Тарабриным целый день на лихаче — извозчике с хорошим породистым рысаком в оглоблях лакированного фаэтона на резиновом ходу. Правда и стоило такое удовольствие в два раза дороже обычного ''ваньки''. И только потому, что заранее арендовали выезд на целый день. А так, по коротким маршрутам, лихачи брали еще дороже. Но понты — это наше всё. Так что и принимали нас управляющие местными отделениями иностранных фирм с соответствующим уважением.

Первый день толкли воду в ступе на переговорах, обсуждении цен и тактико-технических данных сельхозмашин на конской тяге. Осматривали сами машины в лабазах. Условия поставки у нас были только одним вариантом: плати и бери.

Во второй состоялись сами покупки.

У ''Американской международной компании жатвенных машин'' забрали со склада единственный экземпляр дискового плуга, точнее, если переводить на язык 21 века — культиватора. Все остальное у пиндосов стоило дороже, чем у их конкурентов, или заказ на поставку с предоплатой. А доставка в течение полугода нас совсем не устраивала.

У датчанина Рандрупа, который рискнул поставить свой завод в самом Омске, взяли железные плуги на три лемеха под запряжку парой тяжеловозов, бороны и довольно прогрессивные сеялки.

У англичан из Елисаветграда — косилки, ворошилки и жатки. Запасные пилы для них.

Соответственно полный набор фирменной упряжи.

На третий день собирали покупки по складам и грузили их на ''шкоду'', что было непростым делом, учитывая, что длинные железки этих агрегатов торчали в разные стороны.

Свободные места в кузове и прицепе, что не заняли бочонками с ''русским маслом'' — перетопленным сливочным, (оно долго может храниться без холодильников), забили арбузами.

Запаслись и ''царским вареньем'' — в крыжовник вставляется кусочек грецкого ореха и варится это в вишнёвом сиропе. Объедение. Должен же я себя хоть чем-то побаловать? Тем более, что диабета у меня больше нет.

Юшко, когда бродил по городу в отвязанном состоянии, еще оптом закупился на табачной фабрике Серебрякова, и гордо щелкал ''зиппой'' перед местной публикой, прикуривая толстую папиросу.

Но справились и к вечеру, заправив водой ацетиленовые фары, рыча мощным мотором, выдвинулись из гостеприимного города, очень любящего людей у которых в кармане водятся золотые монеты.

А там и до лесной дороги, с которой ''окно'' домой Тарабриным открывалось, недалеко уже.

$

Трава уже поднялась высоко над палом, что черных проплешин видно не стало совсем. Не так как всегда, но достаточно для того чтобы начать ее косить. Вот и косили. В три конные косилки и вручную, там где косилкам неудобь. Всю работу остальную побросали — страда. Кто не косит — тот ворошит. Механическая ворошилка у нас только одна. Важное дело — зимний корм для лошадок и прочих жвачных, если таковые появятся у меня. Любой крестьянин знает, что много сена не бывает. Бывает его мало — тогда беда по весне.

После косьбы у нас пахота и сев. Сеять будем ячмень, овес и кукурузу. На последней настоял уже я. Ею не только людей кормить можно. Я и рецепт из интернета в своём осевом времени выписал, как готовить силос и силосные ямы на зиму. Сейчас день год кормит.

Ужаснах. Всю сознательную жизнь бегал я от реального производства, а тем паче сельского хозяйства, профессию выбирал такую, чтобы с ними если и пересекаться, то накоротке. И вот на тебе, куда тебе, во что тебе — председатель колхоза со всеми втекающими, разве что без райкома на загривке. И сам себе снабженец. Ни днем, ни ночью продыху нет.

Балдеет только инженер. У Жмурова вроде как отпуск образовался. Но тоже в потолок не плюёт — камушки пересчитывает. Что-то прикидывает, перетаскивая с места на место американский теодолит.

Ваня Юшко ладит три железные бороны в один агрегат — монстрой таскать. Колёса на ней уже поменял на железные. Казалось, его деревенская душа поёт. Глаза, по крайней мере, сияют.

Остальные белорусы в роли учителей при конных механизмах. Технику безопасности в народ вбивают, иной раз крепкими затрещинами.

Высохшее сено свозим с деловых полей на КамАЗе. И скирдуем в сторонке. Сеновалы построим — перенесем туда.

Народ только жалуется, что баб мало и им самим приходится в поле весь женский труд работать.

Как я понял, что механизмы заменили кучу народа, вывел из сельхозобращения артель каменщиков. А то стройка совсем встала. И пилорама встала. А это не дело.

Жмуров этому был не рад — настроился уже на лёгкий труд, а то и совсем на отдых.

Только Сосипатор со своими рейнджерами не принимал участие в битве за сено. В степь сайгаки вернулись, и они народ мясом обеспечивали. А то какой из мужика работник без мясной пайки?

$

Темпоральное окно в Гатчину 1917 года открыли на лесном участке Красносельского шоссе южнее села Вайялово — там было пустовато в это время суток. И еще целый час катили по нему на монстре с нашей невеликой скоростью, пока не показались крайние дома самой Гатчины. При этом основательно подмёрзли — все же декабрь месяц под Петроградом далеко не юг.

7 декабря по старому стилю была основана Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров Российской республики. А мы припёрлись в Гатчину 14-го — через неделю. Пока никто не очухался и шел в этой страшной структуре организационный период. А царскую псарню еще не успели ликвидировать путём поголовного расстрела собак, как царских сатрапов и опору старого режима.

Подготовились солидно. На монстре развивались сразу два красных флага, прикреплённых к крыльям передних колёс. Вся команда была одета в кожу — куртки, галифе, ботинки, краги и ремни, добытые в Архангельске летом 1917 года. Всё новенькое, аж скрипучее. Перчатки из века ХХI-го. Под куртками у всех гимнастерки и черные свитера под горло. Разве что шапки-ушанки матросские были на нас из ХХ века — иначе можно было и дуба дать, — только красные звёзды ярко выделялись на черном мехе чебурашки. Ещё кокетливые бантики на груди красные.

Черные ангелы революции.

Только у меня на ногах были чешские рыжие шнурованные сапоги и рыжий же ремень. Да еще рыжими были деревянные кобуры маузеров. Только Сосипатор не стал изменять своему большому ''Смит-Вессону''.

Винтовки австрийские и пулемёт Горюнова в кузове у заднего борта в качестве ретирадного орудия.

За этим пулеметом пришлось мотаться на незалежную и самостийную Украинскую державу 1994 года, где прапорщиками вооруженных сил Украины проводилась большая распродажа родины. По дешёвке. Правда, ни российские рубли, ни свои фантики, иронично украинцами же именуемые ''хохлобаксами'', никто брать не хотел — все требовали только портреты вечнозелёных мертвых президентов одной залужной страны. Но у нас их было. Так что всё срослось к обоюдному удовольствию.

В нагрузку к пулемету СГМБ пришлось взять три ящика мосиновских винтовок образца 1930 года, ящик пистолетов ТТ (эти брали ради патронов, которые подходили к маузерам), пару ящиков ППШ. Оставшееся место в кузове КамАЗа забили ящиками с патронами. Всё с мобилизационного склада под Белой церковью. Ничего более современного в этот заход заполучить не удалось, хотя на будущее обещали и СКС, и пулеметы РПД. Автоматов Калашникова на этом складе не было вообще.

И это еще я еле отбился от нагрузки в виде гранат РГ-42.

А так только плати — весь склад вынесут. Но все по рангу и ранжиру. Если прапор торговал винтовками и патронами, то полковники барыжили танками и бронетранспортерами. Генералы самолётами, тактическими ракетами и средствами ПВО. Адмиралы сидели в готовности, распились весь флот — хотя бы на иголки. Все равно мичмана уже все, что можно с кораблей поскручивали на продажу. Но нам такого добра не надо — воевать не с кем. Для неандертальцев даже мосинка явно избыточна.

Последний штрих в подготовке лежал у меня в полевой сумке — изготовленный в фотошопе мандат Совета народных комиссаров Российской республики за подписью управляющими делами СНК тов. Бонч-Бруевича о ликвидации царской охоты и увольнении всего ее персонала со службы. Вторая бумага была серьезнее — мандат за подписью председателя ВЧК тов. Дзержинского об организации охраны московского кремля и лично председателя ВЦИК Съезда Советов тов. Свердлова. В том числе охраной собаками крупных пород, коих член коллегии ВЧК тов. Беленький имел право конфисковать в любом месте Российской республики у любого владельца. А в случае саботажа применять все репрессивные меры на месте. Все подписи, штампы и печати на месте, скопированные с подлинных документов в архиве. Не придраться, разве что к хорошему качеству бумаги. Но Финляндия рядом и вроде как еще из состава России не вышла.

У каждого бойца моего маленького отряда в кармане лежала бумага, что он — далее шла настоящая фамилия, чтоб не путаться, является бойцом отряда особого назначения орготдела ВЧК.

Австрийские винтовки взяли потому, что народ обращению с ними уже обучен, да и их длинные клинковые штыки выглядели более зловеще тонких мосинских ''иголок''.

Прошли Гатчину насквозь, распугивая редких поутру прохожих и, перевалив через мост, углубились в Егерскую слободу.

Завалившись в канцелярию обер-егермейстера Его Императорского Величества, бросились отогреваться около жарко натопленной изразцовой печи, коротко приказав находившемуся там человеку подать горячего чаю. На что он у нас даже документов не попросил предъявить. Даже обидно — столько труда в них было вложено.

На улице оставили только часового при монстре, облачив последнего в большой — до полу, бараний тулуп с высоким воротником. А то открутят со ''шкоды'' какую-нибудь важную деталь, а нам еще обратно отсюда катить.

Когда принесли кипящий самовар, мы уже слегка отогрелись у печки. И, зная о нерегулярном снабжении города продовольствием, выставили на стол паюсную икру, сало, хлеб и репчатый лук, что взяли с собой в дорогу. Угостили и сторожа, который приготовил нам самовар и заварил крепкий чай.

Приняли для согрева по пятьдесят грамм водки, чем очень удивили конторского сторожа, который с 1914 года уже привык к сухому закону в стране.

— Неужто отменили?... — спросил он в пространство, и мелко перекрестившись, со смаком выпил. Потом выдохнул. — Слава тебе, господи Иисусе.

Успели сменить замерзшего на улице часового, когда в помещение ввалился очень высокий сухощавый человек в длинной кавалерийской шинели без погон, но с желтыми петлицами. Оружия при нем не было.

— Кто вы такие? — спросил он, отряхивая голиком снег с сапог.

— А ты кто такой, красивый? — спросил его в ответ Сосипатор.

Размотав башлык и сняв папаху, пришедший доложился.

— Отставной взводный унтер-офицер лейб-гвардии Ея Императорского величества кирасирского полка Владислав Рагузский. До первого ноября исполнял должность смотрителя конюшен Императорской охоты. На данный момент самое высокое начальство здесь. Бывшее начальство. Назначенный Временным правительством управляющий Государственным учебно-показательным охотничьим хозяйством господин Карпов бежал из Гатчины вместе с Керенским и его генералами.

На вид визитёру было лет пятьдесят.

— А вы что же не сбежали? — спросил я из чистого любопытства.

— Ну, во-первых, я не генерал, а простой унтер. Во-вторых, у меня тут дом. Часть дома. И другого нет. И всё-таки позвольте полюбопытствовать на ваши документы.

Ну, раз настаивает, покажем. И я вынул из планшетки свой мандат. В свою очередь спросил.

— О создании ВЧК по борьбе с контрреволюцией и саботажем слыхали в вашем медвежьем углу?

— Газеты получаем, — уклончиво ответил Рагузский.

— Я член коллегии ВЧК Беленький, — представился я временным оперативным псевдонимом и протянул ему мандат, ''подписанный'' Дзержинским. Кстати, товарищ Беленький действительно был такой в первой коллегии ВЧК. Хоть по телеграфу проверяй.

Мандат от Бонч-Бруевича я благоразумно придержал, так как царская охота была закрыта еще в конце марта 1917 года временным правительством князя Львова. Это мы вовремя от сторожа узнали, а то бы вляпались, как Штирлиц с волочащимся парашютом на Унтер-ден-линден.

Бывший кирасир бегло прочитал мандат и, отдавая его обратно, примирительно сказал.

— Это вам не ко мне. Это к Баранову. Я подумал, вы за лошадьми приехали. Так что позвольте откланяться.

И надел папаху на голову, заматывая башлык.

— Метёт? — участливо спросил Ваня Юшко.

— Метёт, — подтвердил бывший кирасир. — К вам Баранова прислать?

— Если будете так любезны, мы были бы вам за это благодарны, — ответил я.

Когда входная дверь стукнула за ушедшим кирасиром, я сказал Юшко.

— Ваня, доставай еще один штоф ''Смирновской''. По писятику маловато будет. До наркомовской нормы не дотягивает.

Выпив, и с удовольствием закусив бутербродом с салом и луком, я спросил у сторожа.

— А этот Рогузский тут большой начальник был?

— Если не брать князя обер-егермейстера и барона егермейстера, да царского ловчего, то в нашей Егерской слободе третьим он тут после царского стремянного и царского ружьеносца. И хотя с должности сам ушел по болезни, на конюшне кажон день пропадает. Беспокоиться за лошадок. Любит их. Дневальные-то конюхи разбежались все.

— Он дворянин?

— Откуда, — захихикал сторож, — почётный гражданин, правда, потомственный. А так происхождения он самого подлого — крестьянского. Рази что католик, а не православный. Но конюшнями в нашей слободе он четверть века уже ведает. Трудно сказать, откуда он у нас появился. С какой стороны. Тут почти все потомственно должности перенимают. А этот — кирасир, едри его мать.

И присев на корточки сторож подбросил пару поленьев в печь, хлопнув чугунной дверцей.

— А Баранов? Кто таков будет? — не отставал я от сторожа, ибо информации лишней не бывает.

— Барановы — наш род. Слободской. — Ответил сторож, поднимаясь на ноги. — Завсегда при собаках службу несли и передавали ее от отца к сыну. Только вот от всего этого рода тут один человек и остался. Кого на японской войне побило, а кого и на германской.

— Разве царских слуг в армию призывали? — удивился Ян Колбас.

— Даже великие князья на войне гибли, — усмехнулся сторож. — А уж дворцовых служителей от воинской обязанности никто не ослобонял. В соответствии с возрастом все в войске служили.

— А должность у Баранова какая? — не отставал я от сторожа.

— Был государев доезжачий [конный псарь]. Сейчас — корытиничий [лицо, заведующий кормлением собак] при меделянах. Сам попросился на такое понижение, после того как царскую охоту закрыли и государевы чины не у дел остались. Он и живёт с ними на псарне, хотя четверть дома в слободе имеет. Бобыль. Ближе собак у него никого нет.

— А в каком сословии Баранов состоит?

— Иван Петрович-то? Личный почётный гражданин. А вот и он.

В горницу вошел крепкий мужик лет сорока в короткой крытой сукном бекеше, черной смушковой папахе и верблюжьем башлыке на плечах. С арапником в руках.

— Метель закончилась? — спросил его Юшко вместо приветствия.

— Развиднелось, слава богу, — ответил визитёр, обметая веником снег с бурок. — Я — Баранов, кому я тут понадобился?

— Мне, — ответил я. — Раздевайтесь. Проходите. Присаживайтесь к столу, пока самовар еще горячий.

Прежде чем пугать мандатом налили пришедшему чаю, пододвинули тарелку бутербродов с икрой. Подождали, пока попьёт-поест.

Ознакомившись с мандатом ''от Дзержинского'', Баранов спросил.

— А что будет, если я собачек не отдам? Расстреляете? Мне уже матросня штыками грозила, да мордашей спужалась.

Смелый мужик. Видно, что не храбрится-хорохорится, а действительно нас не боится.

— Зачем? — натурально так, по-доброму улыбнулся я. — Есть более страшные репрессии. К примеру, лишить всю слободу хлебных карточек как представителей бывшего эксплуататорского сословия, царских сатрапов и прислужников. А в газете напечатать, что это всё из-за вас. Как вам такой оборот дела?

— Сурово, — согласился со мной царский псарь. — Ну, что же, пошли собачек смотреть.

Егерская слобода была организована как шляхетский застянок в Черной Руси. С одной стороны от выложенной булыжником главной улицы шли жилые дома царских егерей, с другой хозяйственные службы императорской охоты.

Дома были крепкие рубленые из бревна на каменных фундаментах, обильно изукрашены деревянной резьбой. Выступающий конёк крыши оформлен в виде головы лося с настоящими лосиными рогами на ней. Крыши дранковые, окрашенные зеленой краской. Сами дома — желтые. Красивые.

Но красивость самих домов не отменяла уже нашего знания, что практически все эти дома — коммуналки. На две, а то и четыре семьи. Однако на всех домах гордо блестели начищенный медные таблички — ''Ловчий Его Величества...'', ''Старший стремянной...'', ''Оруженосец Его Величества...''.

Пекарня и лавка Потребительского общества рядом с канцелярией, наверное, в честь нашего приезда, не открывались для посетителей совсем.

Вдоль мостовой, отделяя ее от домов, шла липовая аллея.

Через реку перекинут каменный мост.

К этой реке, а скорее большому ручью, мы и держали путь след за Барановым. Этот ручей насквозь проходил через все собачьи дворы — борзые, сеттеры, гончие, легавые собаки отделялись друг от друга сетчатыми заборами. И содержались все разом на своих дворах. А вот искомые нами меделяны и мордаши содержались отдельно ото всех.

— В этом ручье мы летом собак моем, — заверил нас царский псарь. — А так воду для них отсюда же и берём. Пришли. Вот они красавцы. Справа меделяны, слева мордаши.

— А чё это у тя мордаши такие короткомордые? — с возмущением спросил Сосипатор, глядя поверх забора. — Спортили породу.

— Не спортили, — возразил Баранов. — Меделянами у нас травят медведей и кабанов. Мордаши — быкодавы. Выдвинутая вперед нижняя челюсть дает возможность собаке дышать, не разжимая челюстей, когда нос ее плотно уткнулся в шею дикого быка. Так что все исходит от рабочих качеств.

— Сколько у тебя всех меделянов и мордашей? — спросил я, прерывая спор двух профессионалов, готовый затянуться на недели.

— Не считая щенков, двадцать три собачьи души, — ответил царский корытничий.

— Берем всех, — поставил я точку в диспуте. — На месте сами разберетесь, что надо укорачивать, а что вытягивать.

— Там охота будет? — спросил Баранов. — А то приказали в конце шестнадцатого года готовить шесть десятков особо ценных собак к ссылке в Кустанай на Киргизский конный завод. И обещали хорошую охоту там, чтобы собаки рабочих повадок не теряли. Потом что-то с деньгами не срослось в конторе. Потом и революция пожаловала.

— Будет тебе охота, — хмыкнул Сосипатор. — Всем охотам охота.

— Учти, что у нас всего тридцать шесть вольеров, — напомнил я своему псарю реалии.

— Тогда, может, вы еще пару сворок борзых возьмете? На зайца, там, лису или волка, — подал голос Баранов. — Свору можно в одном вольере держать — они привыкшие к такому.

Сосипатор посмотрел на меня и согласно кивнул.

— Возьмём, — согласился и я. — Выводи.

И повернувшись к Юшко, приказал.

— Ваня, подавай монстру поближе и тащи сбрую.

Баранов вывел из-за забора огромного меделяна — почти метр в холке, но в отличие от датских догов не сухого и длинногачего, а мощного в груди пса на широко расставленных толстых ногах. Густопсового, бурого окраса с белой стрелкой от носа ко лбу. Глаза у собаки карие, очень умные. Псарь посадил его рядом с собой. Ошейника на собаке не было.

Кобель сел очень алертно, как сжатая пружина, готовая моментально выстрелить стокилограммовым сгустком тугих мышц. Чуть показал нам клыки, приподняв слегка левую брылястую губу, но, без команды псаря, никаких действий не предпринимал. Даже не рычал.

— Вот это зверюга, — упавшим голосом пробормотал Ян Колбас и открыл крышку кобуры маузера.

Тут Сосипатор выйдя на два шага вперед, присел на корточки и поманил к себе кобеля.

— Иди ко мне, маленький.

И тут случилось чудо. Огромный пёс враз переменил выражение морды на умильное и, поджав хвост, пополз на полусогнутых лапах к Сосипатору, всем видом выражая добродушие и любовь к этому человеку.

— Ты кто? Собачий бог? — прохрипел пораженный Баранов.

— Что-то вроде того, — пробормотал Сосипатор, лаская собаку, которая готова была его всего облизать. — Годный кобель. Как в работе?

— Один кабана берёт, — откликнулся Баранов.

— Ты у нас еще и герой, — улыбался собаке Сосипатор и протянул левую руку назад, не забывая правой ласкать пса.

В нее Юшко вложил ошейник, который я вывез из своего ''осевого времени''. Великолепный широкий ошейник толстой красной кожи с пирамидками титановых шипов в два ряда и титановым альпинистским карабином, вместо кольца.

Сосипатор посадил собаку и надел на нее ошейник. Судя по виду пса, новое украшение ему понравилось.

''Ошейник! Это же, как портфель для человека'', — припомнилось, как у Булгакова рассуждал Шарик, до того как стал Климом Чугункиным.

Дальше пришла очередь сетчатого намордника и крепкого поводка.

Петлю поводка Сосипатор накинул на штакетину, возле которой посадил кобеля.

— Выводи следующего, — приказал он Баранову.

Тут Баранов упал коленями в грязный снег.

— Господа — товарищи, возьмите меня с собой. Нет мне жизни без моих собачек. Верно вам отслужу Христом богом клянусь, — и размашисто перекрестился.

— Так далеко тебя увезём, — сказал я. — Дальше Кустаная будет.

— Да хоть куда, хоть на тот свет, только с ними вместе.

— Возьми его, Дмитрий Дмитриевич, — пробасил Сосипатор. — Нам всё равно корытничий нужен, а этот царский псарь и обучен всем премудростям, и собак искренне любит.

$

$

$

10.

Приезжаю в ''Неандерталь'' после очередной поездки ''на тот свет'' за соляром, а там дым коромыслом. Никто не работает, все гуляют и, похоже, навеселе, хотя держал я народ практически в сухом законе. То есть официально никому не наливали, а на самогоноварении еще никто не попался.

— Христос воскресе, барин, — полез ко мне, дыша чесноком, целоваться один из каменщиков.

Понятно. Пасха пришла. Как интересно они тут пасхалии вычисляют? По какому календарю? Помню, что в этом вопросе каждый последующий календарь хуже предыдущего. По Григорианскому календарю вообще, иной раз случается такое, что католическая Пасха выпадает раньше еврейской, чего быть по определению невозможно.

Ну, праздник, так праздник. Негоже его людям портить. Ушел к себе, на ходу христосуясь со встречным людом. В уме прокрутилась старинная кинохроника как царь Николай Второй христосуется с очередью казаков из своего конвоя. И стало дурно. Поспешил домой скрыться от радостной толпы.

На лавочке около запертой двери в мой хозблок сидел попик с простой ничем не окрашенной холщёвой рясе с деревянным наперсным крестом, правда, весьма искусно вырезанном. На коленях он держал тряпочный узелок.

При моём приближении попик встал. Был он среднего роста и довольно молод — лет двадцати пяти — двадцати семи. Русоволос и синеглаз. Волосы заплетены на затылке в длинную косу, а вот бородка реденькая и небольшая. Камилавка на голове тоже холщёвая. Не шикует батюшка.

''Брат Васькин'' — подумал я и не ошибся.

— Христос воскрес, сын мой, — благословил меня священник.

— Воистину воскрес, — ответил я отзывом на христианский пароль и облобызался с родственником. — Какими судьбами к нам...

И замялся, так как не знал, как его обзывать.

— Отец Онуфрий меня кличут, о, муж сестры моей. Я тут к тебе с пасхальными подарками — кулич, яйца крашеные, пасха, немного вина тернового. Чем богат.

— Заходи в хату, мой молодой отец, — улыбнулся я — Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?

— Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, — заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.

Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.

— Экий ты борзый, — покачал я головой. — Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?

— А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.

Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.

— Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.

Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.

Разложил на столе свои пасхальные яства.

— Ты один или с семьей? — спросил я, повторяя рюмочный разлив.

— Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.

— На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.

— Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, — наставительно произнёс священник. — А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.

Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ''колхоза'' место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.

Впечатлил.

— Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, — пробормотал поп. — А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.

— Какую церковь? — переспросил я.

— Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть — я видел.

— Но-но... — погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу. — Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.

— Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только полюбоваться на такую божественную красоту, — не выпускал он фотографию из рук. — И как строить такое чудо уже знаешь?

— Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?

— Есть умелец в станице Старотитаровской.

— Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?

— Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, — кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ''осевого времени''. Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.

— Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.

— Жучок поест, — буркнул поп.

— Не поест, — улыбнулся я. — пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.

Выпили по третьей.

— Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.

— Слушаю тебя, сын мой.

— Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.

— Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. — Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.

— Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.

— Исповедаться, желания у тебя нет? — неожиданно спросил священник.

Я уклончиво ответил.

— Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока... — развел я руками.

Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.

Но попу этого оказалось достаточно.

— Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, — торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок. — И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?

— А здесь, у меня. Завтра белорусы поставят тебе разборный блок за день. Если это не грех завра работать.

— Завтра еще грех, а вот во вторник все на поле выйдут. Страду еще никто не отменял. А завтра чтобы и ты на службе был как все. На поле богу служить будем, перед тем как его орать. Молебен с водосвятием сотворю.

Постелил я брату жены раскладушку с поролоновым матрасом. Белье чистое выдал. И вышел на улицу покурить.

Вроде повезло мне с попом. И родственник. И не дурак на первый взгляд. А там будем посмотреть, как говорят в Одессе.

Разбудил меня шурин ни свет, ни заря. Темно еще было. И заставил таскать за ним походный алтарь. Сам он нес походный иконостас — складень. По виду — тяжелый.

Пришли на огороженное и уже скошенное от травы поле. Думал, что мы будем первыми — щас! Народ уже там толпился. Похоже, что всем колхозом.

Само богослужение началось с первым лучом солнца над горизонтом.

Служил Онуфрий истово, со вкусом и голос имел приятный. Чувствовалось, что дело своё попик любит. Обошел всё поле, каждя в каждый угол чем-то пахучим, но не ладаном — откуда он тут?

Мужики наши как-то быстро составили духовный хор и наизусть пели псалмы. Складно пели. Чувствовалась многолетняя слаженность в многоголосии. Чем-то это всё действо мне напомнило негритянский спиричуалс в Америке. Там он тоже возник от бедности черных христиан, которых крестили, но в общину белых не пускали.

Еще меня смутило отсутствие дьякона и остального причта.

Сто лет прошло в отрыве от осевой цивилизации, а разница между ритуалами богослужениями заметна даже такому постороннему глазу, как мой. Неужели это закон всех изолированных сообществ?

И никаких специальных облачений из дорогих тканей. В чём по улице ходит Онуфрий, в том и служит богу. Разве что разулся, когда пошел освящать земное плодородие, упряжку волов и плуг.

Так под общее пение, выбранный толпой человек, стал вести первую на поле борозду. Перед этим он встал на колени, поцеловав по очереди землю и лемех плуга. Пахал также разувшись. Босым.

Волов, наверное, Тарабрин прислал, вместе с Онуфрием — обещал ведь.

Ожидал я, что всё поле будут этой воловьей запряжкой пахать, но проведя первую борозду до конца поля, плуг выдернули и запряжку вернули к походной импровизированной церкви, где на рога волов надели венки из полевых цветов.

И снова пели. Я аж заслушался, как красиво и складно.

Потом Онуфрий провел молебен с водосвятием и благословил по очереди наших тяжеловозов и сельхозорудия. И даже монстру окропил святой водой.

По окончанию действа поклонился в пояс к народу, сказав.

— С богом, дети мои. Оратайствуте на благо людей. Таскать вам, не перетаскать урожай с этого поля.

А дальше... Дальше началась пахота. И конными плугами, и волами. Только монстра вступила, когда пришел ее черед землю бороновать. Для животных это самая тяжкая работа. Ваня Юшко был счастлив от всеобщего внимания, хотя давно должен был бы к нему привыкнуть.

Мертваго, подошел ко мне и на ухо шепнул.

— Вина запасли, Дмитрий Дмитриевич? А то народ не поймёт, что на такой большой праздник ему даже стакан вина хозяин отжадовал.

Пришлось мотаться в дореволюционный Крым на ''форде'' и в Феодосии на оставшиеся у меня от поездки в Омск золотые монеты покупать двадцати вёдерную бочку красного вина. И в церковной лавке по дороге вёдерный бочонок местного монастырского кагора — для Онуфрия, народ причащать. Вместе с кагором прикупил по случаю позолоченную дароносицу и серебряную филигранную чашу с ложкой — для причастия. Пусть шурин порадуется сам и народ порадует.

Автомобиль, конечно, привлёк внимание публики, но не столь ожидаемое. Тут такие кракозябры с мотором иной раз катаются, что просто удивляешься человеческой фантазии.

$

Солёное озеро континентального типа мы всё же нашли. Около будущего Казантипа, что пока горкой возвышается между дюнами, и никакой ещё не полуостров, тем более не мыс. Далее на север азовские болота с плавнями.

Если привязать к современной карте Крыма, то это озеро Акташ. С северной стороны песчаные дюны; с востока — болото, переходящие в плавни; с юга — лесные колки, в основном сосна и акация; с запада — степь на известняке. На юге до леса ещё тянется солончак километровой ширины.

Ближе к северному берегу — остров, плоский и пустой. Растительность чахлая.

Куча мелких ручьёв втекает в это большое озеро, не вытекает никого. Озеро большое и мелкое. Что совсем торт — уже солёное. И соль вкусная. Вопрос только в том, где испаритель ладить? Отмели сами тут покрылись тонким налётом соли, аж глаз на солнце режет как снег в Арктике. Но этого мало и чрезмерно трудоёмко будет очищать такую соль от грунта. Толстым слоем соль нарастает на всяких деревяшках, оказавшихся в воде.

Люди нужны на постоянную работу тут. С испарителя соль буртовать, и, подсохшую в бурте, уже в тару укладывать. И всё вручную. Тару, еще придумать надо какую? Желательно оборотную.

Егеря прискакали от плавней с набитой стрелами птицей — ужин ладить. Патрон тут считается дорогим, а стрелы к лукам они сами делают.

Меделяны с ними бегали за ретриверов. Забавно было глядеть, как огромные псы из камышей птичку тягают, изображая из себя спаниелей.

Мы теперь в конные экспедиции без собак не ездим. И охранники, и защитники они нам, и помощники. Так что птиц били и в расчёте на них. Нам чирков. Собакам — цапли.

Жрут псы цапель, только хруст стоит. А мы своих чирков потрошим, да от перьев чистим — на костре жарить будем. Весенние уточки, жира на них маловато. Но если солью, да перчиком натереть, так пальчики оближешь. А можно и с перьями в глине запечь, только это дольше готовиться будет.

— Не поедут сюда с Кубани жить, — протянул Сосипатор, оглядывая окрестности. — Голо тут. И уныло. Хотя птицы много. А степь хороша, хоть овечек заводи.

— А если вахтой? — спросил я, поворачивая палочку с нанизанной на ней утиной тушкой.

— Это как?

— Ну, год на соли работать, год на поле, — пояснил я.

— Ни два, ни полтора, — ответил мой псарь, — Не оратай, ни солевой рабочий. И то, и другое в загоне будет. Работу на соли почтут за барщину. И наработают на ''отвяжись, барин''. А от своего поля у них руки отвыкнут. Повадятся лодыря гонять — не отучишь потом. Человек, соль добывающий, должон или страх божий с плётки надсмотрщика ощущать или выгоду свою. Я так со своей кочки маракую. А ты, барин, смотри как тебе лучше. Ты же у нас учёный.

— А какая у мужика может быть выгода?

— Это тебе, Дмитрий Дмитриевич, с Тарабриным говорить надо. Мне вот они выгода, — потрепал Сосипатор по затылку лежащего рядом с ним кобеля, который тут же переложил большую лобастую голову к нему на колено и шумно выдохнул через ноздри, сдувая прилипшее к носу пёрышко.

— В чём твоя выгода? — не понял я.

— В любви, барин, в любви. Так как тебя собаки любят, человек никогда любить не будет. Про верность я уже промолчу.

Переночевали у костерка, а с утра стали искать место для поселения будущих солевиков. Чтобы и озеро было недалече — не утомляться на работу ходить, и пресная вода рядом в достаточном количестве — не только себе и скотине попить, но и огород полить. И какой затон на испаритель огораживать, чтобы не пересыхало в том месте озеро совсем, и можно было в испаритель воду с озера запускать по необходимости, а не как бог сподобит. Или совсем новый испаритель самим копать?

Вроде и примитивная технология — жди, пока солнышко всю рапу высушит, и сгребай, даже варницы без надобности, но и своих тонкостей с избытком. А опыта у нас никакого. У меня так вообще только тот, что в интернете прочитал.

Когда надоело гулять вслепую, достал ноут с солнечной батареей, и прошелся по будущим поселениям. Люди не от балды селятся и веками на одном месте живут.

Ткнул в гугл-мапу пальцем на мониторе и сказал, заинтересовавшимся моими действиями Сосипатору.

— Здесь. Только, кроме ручья, еще колодец копать придётся. Вот тут, — увеличил я изображение колодца.

— Чудны дела твои, господи, — перекрестился Сосипатор. — Нам бы такую машинку да на Кавказскую линию. А то часто, считай, сослепу бродили по тем горкам.

На обед нам меделяны добыли в степи пару диких козочек. Сами. Сами добыли и сами же нам принесли, чем меня удивили до глубины души.

— А что ты хотел, барин? — пробасил довольный Сосипатор. — На царскую охоту абы кого не брали. Рабочие пёсики. Надо ещё их мордашей опробовать на крупной дичи. Быков в степи на юге много. Пусть Баранов покажет, какие они быкодавы.

Что есть — то есть, по продуктивности степь северного берега ни в какое сравнение с югом не шла. Может лес и река между ними тому причиной. А может и леопарды в лесу. Не скажу точно — не специалист.

Не успели добычу разделать, как раздался громкий хлопок.

— Ложись, — крикнул я, падая на землю. — Граната!

Что-что, а с армии ещё я научился на звук распознавать, как хлопает ручная граната, а с каким звуком рвётся установленная мина или взрывается артиллерийский снаряд. Со своей инженерно-сапёрной ротой я с полигона не вылазил весь тёплый сезон.

Все залегли, наставив винтовки в сторону этого неприродного звука.

Через десять минут на нас из-за увала вышел... взвод типичных моряков. В бескозырках, голландках, тельняшках и клешах. С винтовками в руках. Только какие-то все худые да оборванные. Человек тридцать. Одного несли на носилках.

— Стой! Кто такие? — пробасил Сосипатор, не вставая.

Моряки сразу упали на землю, выставив в нашу сторону винтовки.

Токаревские самозарядки, — успел я мысленно отметить.

— Старший ко мне, остальные на месте, — скомандовал я, вставая на ноги и забрасывая свой охотничий ''манлихер'' за плечо. — Выходи не бойся. Стрелять не будем.

— А собаками не потравите? — крикнули из-за куста.

— Тю-ю-ю-ю... Кто это такой крутой мореман, что пёсика испугался? — улыбнулся я и сделал два шага вперед, шепнув Сосипатору. — Собачек, всё же придержи, на всякий случай.

Псарь негромко рыкнул.

— Тубо.

И собаки послушно сели на задницы.

Навстречу ко мне поднялся и вышел офицер. Или еще средний командир. На рукаве кителя две средние и одна узкая серебристые полоски. Вроде как каплей. Но представился он по-другому.

— Старший политрук Митрофанов. Дунайская флотилия.

— Капитан в отставке Крутояров, — вернул я ему вежливое армейское представление — Далеко путь держите?

— А вы точно советские? Не белогвардейцы? — это он на наши черкески стойку сделал. Прямо собака Павлова.

Я засмеялся от неожиданности.

— До белогвардейцев еще сорок две тысячи лет ждать.

— Сколько? — такая цифра в его голове явно не укладывалась.

— Когда Христос родился, помнишь?

— Ну.

— Так вот до его рождения примерно сорок тысяч лет будет.

— А вы как тут?

— Наверное, также как и вы, — пожал я плечами. — Хватит попусту чесательную железу тренировать. Вызывай своих бойцов, обедать будем. По куску мяса у нас на всех хватит.

— У вас врач есть?

— Есть, только не здесь, а подальше. В ''колхозе''.

Смотрю, после последнего слова политрука отпустило. Он свистнул в два пальца и махнул рукой.

— Выходи, братва. Полундра отменяется. Тут наши.

— Кстати, если мяса покажется маловато, то можете сами еще подстрелить в степи.

— Были бы патроны, давно бы подстрелили, — удручённо ответил политрук. — И так последнюю гранату без толку истратили. Нет, чтобы рыбу ею глушить, в стадо кинули.

— И?

— И ничего. Стадо убежало. Гранаты нет.

Я распорядился одного егеря послать верхами в ''колхоз'' за ветеринаром и фургоном. Заодно запасную полевую кухню привезти. Она как раз на тридцать рыл рассчитана.

Второго егеря с собаками выслал в степь на охоту за козами или сайгаками, кто под руку подвернётся. Все же две косули для такой голодной толпы маловато будет.

— А патронами не поделитесь? — с надеждой спросил ''мокрый'' политрук.

— Да хоть сто порций, только они вам не подойдут, — показал я ему патронную пачку от ''манлихера''. — У нас винтовки австрийские. Ладно. Располагайтесь. Пока за доктором едут, да Сосипатор козочек потрошит, рассказывай, политрук Митрофанов, как вы дошли до жизни такой?

$

Мертваго приехал не на своей бричке, как я ожидал, а на КамАЗе с Юшко за рулём.

Матросы размерами авто впечатлились. Некоторые даже присвистнули.

— Так быстрее выходит, — ответил ветврач на моё удивление. — Где больной?

Юшко сразу организовал матросов на выгрузку кузова. Привезли взводные палатки, доски, полевую кухню для блокпоста, небольшой набор продуктов, кровати и уже набитые свежим сеном сенники. Последним заходом вытащили уже сколоченные две длинные столешницы с козлами. И необходимый инструмент: пилы, топоры, молотки да ящик гвоздей.

Стоя в кузове, Ваня выкрикивал.

— Кто тут у вас повар? Принимай кухню.

— У нас нет поваров, — отвечали ему моряки с некоторой обидой и превосходством. — На флоте еду готовят коки.

— Ну, так давайте сюда своего Коку, — не унимался Ваня.

Меня от этой занимательной беседы отвлёк Мертваго.

— Будете мне ассистировать, — приказал мне ветеринар. Императивно так.

— Я не умею, — развёл руками.

— Всё равно, Дмитрий Дмитриевич, у вас это лучше получится, чему у кого другого здесь, — уверенно пообещал мне Мертваго и протянул клеёнчатый фартук.

— Митрофанов, у вас фельдшер есть? — крикнул я политруку, что пытался мешать Юшко командовать его краснофлотцами.

— Есть, — ответил тот. — Только он без сознания сейчас.

— Несите, — прикрикнул на него Мертваго. — Быстрее.

Составили столы под открытым небом, накрыли чистыми простынями. Разложили инструмент из хирургического набора, уже прокипяченный на костре в кострюльке.

Я еще свою аптеку из седельного чемодана принёс. Там у меня и антибиотики, и промедол в наличии. Откуда? Слава Украине! Там вся страна на продажу.

Матрос метался в сознании, но в жару, с высокой температурой. Стонал. Скрипел зубами. Обливался потом.

— Давно его ранили? — спросил Мертваго, обрезая клеша и стаскивая с раненого ботинки.

— Третий день пошел, — ответил политрук. — Четвёртый...

— А повязки сменить не додумались?

— Додумались, — виновато отвечал Митрофанов, — но нечем было.

— Может отмочить перекисью? — спросил я врача.

— А есть?

— Есть, — подал я ему стограммовый пузырёк. — И вот это еще. Надеюсь, не повредит.

Подал я ему синие резиновые перчатки из латекса.

— Вы кудесник, — улыбнулся Сергей Петрович в усы. — Пока я руки мою, действительно отмочите ранбольному повязку.

У матроса оказалось слепое ранение в голень. Ногу уже начало раздувать. Вокруг воспалённого пулевого входа края раны подёрнулись чернотой.

— Жаль парня, — доктор встал в позу хирурга — руки вверх на уровне плеч. — Ногу не сохранить. Видите, коллега, как вокруг раны нарастет некроз тканей? И голень распухла от гноя. Ещё день-два и газовая гангрена гарантирована, поверьте моему опыту. Обработайте пока поле вокруг раны йодом и потом подайте мне большой ланцет. Попробую я этот некроз иссечь.

Первый же разрез дал высокий — сантиметров двадцать, фонтан вонючего гноя.

Раненый заметался, задёргался и сильно закричал от боли.

— Держите его, — прикрикнул Мертваго на морячков, выделенных нам в помощь.

Я достал шприц-тюбик промедола из своей секретной аптечки и уколол моряка прямо через одежду.

— Что колете? — спросил врач, закончив кромсать ногу пациента и вооружившись тонкими изогнутыми щипцами — пулю доставать.

— Промедол, — ответил я, бросая использованный тюбик в таз. — Отключает сознание. Убирает болевой шок.

— Дельно, коллега, — согласился со мной Мертваго, вынимая из раны моряка свой инструмент. — Ага, вот и она.

В зацепах щипцов он держал слегка деформированную пулю. Даже не пулю, а пульку.

— Шесть с половиной миллиметров. Манлихер. Вы с румынами воевали?

Последняя фраза ветеринара была обращена к политруку, который не отходил от нас всю операцию. Хорошо хоть не вмешивался с руководящими и направляющими указивками.

— С ними, — ответил тот. — Немцев даже не видели. Что с моим краснофлотцем?

Доктор не стал ничего скрывать.

— Плохо. Кость задета, хотя огнестрельного перелома нет. А вот опасность возникновения ''антонова огня'' есть. Долго он на койке проваляется, даже если выживет.

— От такой маленькой ранки в ногу? — удивился политрук.

— Перевязки надо делать вовремя, — рыкнул на него Мертваго. — Хоть чистой портянкой, раз бинта нет. Грязь занесли, рану не почистили — какие ещё могут быть вопросы? Вы сколько войн прошли?

— Эта первая, — ответил Митрофанов.

— А я за три войны насмотрелся на всякое. Дмитрий Дмитриевич, бинтуйте матросика, я его с собой забираю. Ему постоянный уход нужен.

И крикнул в сторону краснофлотцев, которые ставили палатки.

— Эй, кто там, не шибко занятой, несите своего товарища в кабину грузовика. Ваня. Юшко. Покажи им полку, куда его положить.

— Погодите, Сергей Петрович, — ухватил я Мертваго за рукав. — Я с вами поеду.

Мне срочно нужен был Тарабрин, точнее — его совет, а исчезать на глазах у краснофлотцев, я посчитал не тактично.

Но прежде чем бинтовать краснофлотца я, в одноразовый шприц закатал ампулу бициллина с физраствором и вколол, как было прописано, внутимышешно.

И уже к Митрофанову вопрос задал, бинтуя голень их раненого.

— Еще раненые есть?

— Какие там раненые? Так... ушибы, царапины, — скорчил рожу политрук.

— Давай всех сюда на осмотр, — приказал Мертваго. — А то я уже видел, как вы перевязываете. Раненых врагов лучше перевязывают.

В итоге с нами уехало еще двое матросов, правда, с лёгкими ранениями — вскользь пулями задело. Но Мертваго настоял на своём.

Кобылу свою я на Сосипатора оставил. Он пока здесь оставался за старшего.

Уезжая, заметил, как возвращался с охоты егерь с собаками. Через седло у него было перекинуто два сереньких страуса, связанных друг другом за костлявые ноги. Длинные тонкие шеи птиц смешно болтались под брюхом коня. За пропитание моряков можно было уже не беспокоиться. И теперь мореманы точно поверят, что оказались не в СССР, — подумал я.

— Что вы последним раненому кололи перед перевязкой? — спросил Мертваго, когда мы уже удалились от стоянки моряков.

— Бициллин. Антибиотик. Им даже триппер лечить можно, — усмехнулся я. — Хуже, по крайней мере, от этого не будет, а болезнетворные бациллы препарат убьёт. Есть у меня еще вакцина от столбняка. Я оставлю вам ампулу. Колоть под лопатку.

— Я же говорил, что вы лучше других тут подходите на роль ассистента хирурга. Даже анестезию изобразили. Кстати, а почему вы, вместе со старыми бинтами, шприц в костре сожгли?

— Он одноразовый, — ответил я. — Кипячению не подлежит. Деформируется.

— Ассистент коновала, — засмеялся Юшко, искоса глядя на меня, не отрывая рук от баранки.

На что я строго спросил его.

— Вань, а инструмент ты морячкам просто так сбросил?

— Вот ещё, — возмущённо ответил Юшко. — Мне их боцман расписку написал за всё материальное снабжение. Всё в ажуре, командир.

$

Тарабрин собрался моментально и дал мне на свидание с женой только четверть часа. Он страстно желал увидеть этого, как выразился ''стихийного проводника''. Так что на всё про всё с переходами через девятнадцатый век ушло у нас меньше двух часов.

Живот у Василисы уже, как говориться, на нос полез. Слезливая стала, ужас. Но у нас форс-мажор и пробой ''темпоральной ткани'', как выразился Иван Степанович. Не до бабьего гормонального шторма.

Сначала мы опросили раненых в импровизированном госпитале у Мертваго в ''колхозе'', потом поехали на Казантип. На ''форде''. Там опрашивали тех матросов, кто остался в лагере, ибо половине краснофлотцев был приказан политруком банно-прачечный день, и они ушли мыться и стираться на Азов.

Откровенно говоря, нас удивил порядок, который царил в этом временном полевом лагере, наведенный за столь короткое время. Даже встречал нас часовой с винтовкой на плече, под грибком из рогоза, до боли знакомым выкриком: ''Дежурный на линию!''.

Палатки были выровнены по верёвочке. В каждой палатке устроен деревянный пол из досок. Чистый, что характерно. Шесть кроватей на помещение. Самодельные этажерки и ружейная пирамида. Винтовки в пирамиде почищенные.

Дорожки песком отсыпаны. Туалет типа сортир на два очка на уставном расстоянии от палаток. Даже курилка построена, хотя как я уже знал, курить мореманам было нечего.

Именно в этой курилке мы и опрашивали моряков по одному, попутно угощая курильщиков папиросами. Для стимуляции. В конце опроса выдавали курякам пачку дореволюционных папирос фабрики Серебрякова, что по пути прихватили заимообразно у Юшко.

Картина вырисовывалась следующая, если оставить только непротиворечивые сведения. Моряки эти обеспечивали дунайский десант, что в первые же дни войны вклинился в Румынию, наступал и занял даже там какие-то города. Но к сентябрю их отозвали, так как они оказывались в отрыве от основных сил Красной армии, и эвакуировали в Одессу. А Дунайскую флотилию переводили на Днепр.

Наши матросики были с двух подбитых румынской артиллерией кораблей, когда шли эвакуировать десант. При этом бронекатер затонул, а морской охотник выбросился на мель у безымянного острова в дунайской дельте.

С бронекатера спасся только один мичман, который и оказался ''стихийным проводником'', у которого способности проявились сами собой. От стресса в той безвыходной ситуации обстрела румынской артиллерией этого островка, на котором они спаслись от пучины вод. В овражке мичман открыл ''окно'' в степь под Одессу. Но неудачно — прямо в центр расположения какой-то румынской части. И они там приняли бой. Безнадёжный бой, потому как винтовки были не у всех. А патроны только те, что в подсумках. И те быстро кончились.

Мичман снова открыл ''окно'', выпихнул всех их в него, но сам на отходе был разорван ''окном'' напополам. Одна половина упала здесь, вторая осталась там, под Одессой в 1941 году.

Похоронили, что осталось от мичмана и пошли на восток. Шли три дня. Голодные. Патронов не было. Последнюю гранату они истратили практически у нас на виду.

Продолжили беседу в узком кругу — я с Тарабриным и политрук с боцманом морского охотника, которого он завал уважительно Никанорычем. По званию боцман был мичманом сверхсрочной службы. Сам политрук был помощником комиссара флотилии по комсомолу, приданный экипажу морского охотника только на эту операцию.

Так что мы пока и не поняли кто тут над кем главный. По воинскому званию вроде старший политрук. Но это формально. А по авторитету у экипажа — мичман, если посмотреть, как он смог так быстро навести в лагере свой боцманский порядок.

— Вот и весь наш анабазис, — закончил политрук повествование, которое мы уже слушали два десятка раз. — Что теперь делать, просто не представляю. Нас, наверное, уже в дезертиры записали.

— Скорее — в ''без вести пропавшие'', — поправил его я.

— Этот ваш мичман, который вам ''окна'' открывал, он убивал, кого из врагов? — заинтересовался Тарабрин.

— Да, — не стал скрывать политрук, — Человек пять или шесть румын он заземлил. Я сам это видел. Потом и у него патроны в нагане закончились.

— Всё ясно, — пробормотал Тарабрин.

— Что вам ясно? — не понял политрук.

Тарабрин пояснил.

— Ваш ''проводник'', впервые столкнувших с явлением ''темпоральных окон'', не зная о подстерегающих на этом пути опасностях. Первый раз он открыл ''окно'' в своём же ''осевом времени'', чего делать никак нельзя. И вам повезло с переходом, но не повезло с местом перехода, так как ''проводник'' ваш открывал его вслепую. Потом людей убивал. Недюжинных способностей был человек, если смог еще одно ''окно'' после такого открыть. На ваше счастье — в прошлое. Так только его одного и порубило нестабильным ''окном''. Вам ему памятник надо ставить за то, что все остальные живы.

— Не все живы,— уточнил Митрофанов. — Шестерых румыны убили в перестрелке. Мичмана с бронекатера разорвало на наших глазах. Да трое раненых. Всего по списку осталось двадцать пять живых при одном политработнике, одном мичмане и двух старшинах. И еще кок с морского охотника — старший краснофлотец. На руках двенадцать самозарядных винтовок и два пистолета. Патронов нет. Нам нужно добраться до ближайших органов советской власти, чтобы нас поставили на довольствие.

— А вот с этим мы вам помочь можем только с большими ограничениями, — сказал Тарабрин, вставая. — Либо на пять лет позже от вашего перехода, либо на пять лет раньше. Выбирайте. По-другому никак.

— Я в тридцать восьмой не пойду, — сказал молчащий всю беседу мичман, жестко глядя на политрука. — Мне хватило и одного. Когда война закончится?

— В мае сорок пятого, — ответил я. — Нашей победой.

— Значит, в сорок шестой. И как мы там кому докажем, где мы ныкались всю войну от фронта. В какой шхере? А ведь спросят. Строго спросят.

Мичман попытался прикурить папиросу от своих высушенных спичек, но у него ничего не получилось. Пришлось дать ему прикурить от зажигалки.

— Ты, Никанорыч, не перегибай, — строго одернул его политрук. — Партия сама все перегибы ежовщины осудила. Тебя же выпустили, и даже восстановили в рядах. Мичмана вон в сороковом присвоили.

Встал он вслед за Тарабриным и спросил.

— Может, попробуем на добровольцах?

— При условии, что именно вы будете первым добровольцем, — сказал я, в свою очередь, прикуривая. И констатировал. — Вы точно не ученый.

— Причём тут ученые? — огрызнулся политрук.

— Притом, что ученые всё сначала на мышках пробуют, а большевики сразу на живых людях норовят, — пояснил я свою мысль.

— Но вы же сами нас на довольствие поставили, — сбился политрук снова на желудочные мысли.

— Нет, — возразил я. — Мы оказали посильную гуманитарную помощь людям, терпящим бедствие. А так, по жизни, у нас здесь коммунизм. Кто не работает, тот не ест. Знакомая фраза? Указать автора?

— Не нужно. Сам знаю. — Политрук запыхтел ноздрями, собираясь с мыслями.

— Что делать требуется? — мичман Никанорыч чутьем флотского ''сундука'' задал самый главный в этой ситуации вопрос.

— Крестьяне из вас, наверняка, аховые, — сделал вывод Тарабрин. — Тем более никакое хозяйство без бабы не потянуть. А баб у нас избытка нет. Лошадников, да собачников среди вас также не наблюдается, не казаки. Совсем не казаки. Лесорубов у нас и своих в избытке. Вот всей нашей общине, а это два десятка станиц на том берегу, соль нужна. За добычу соли мы бы вас на довольствие поставили с нашим удовольствием.

— Мы подумаем. Соберем комсомольское собрание и решим, — отрезал политрук.

— А если от соледобычи мы откажемся? — спросил Никанорыч.

— Воля ваша, — ответил Тарабрин. — Вы люди лично свободные. Земли тут много. Весь шарик от людей пустой. Занимайтесь чем хотите. Никто препятствовать не будет. Но тогда кормитесь сами.

На том и расстались.

За нами и Сосипатор со своими егерями и собаками оттуда ускакал.

Матросы остались одни. Правда, в хорошо обустроенном лагере. Несколько дней проживут. А там голод не тётка... И выданный табак закончиться.

$

Прогулявшись по ''колхозу'', пообщавшись с народом, Тарабрин высказался.

— Плохо, Митрий, то, что у тебя баб мало. Скоро мужики от бабской работы завоют.

— Откуда я тебе баб возьму? — огрызнулся я. — Да еще небалованных и сельскую работу умеющих делать. Ты же их не выделяешь.

— Думай, — ответил Тарабрин. — У тебя сейчас образовалось два с половиной десятка крепких лбов. Обстрелянных уже. Пока они на соль не согласились, но на разовые работы их привлечь можно. За еду и табак. К примеру, полон от татар освободить. Веке в пятнадцатом. Как тебе такая идейка?

Я задумался. Потом как отрубил.

— Это им оружие в руки дать? Не доверяю я им. Особенно политруку. Даже у нас, в брежневские времена в армии таких ''комсомольцев'' не любили. Гнилое они сословие. Верь мне. Я сам в прошлом армейский политработник.

— А ты к мичману приглядись, — советует Тарабрин. — Крепкий он мужик. Правильный. Народом управлять умеет. И политруками, видать, уже сильно забиженный, раз только от одного упоминания тридцать седьмого года дёргается.

— А действительно может быть их выпихнуть ближе к их осевому переходу? Пусть воюют, — предложил я. — Ну, насколько это возможно.

— Сложно это и опасно. Но я бы собрал от них первую партию добровольцев и попробовал бы. В год так сорок третий, — ответил мне Тарабрин. — Может получиться. Думать надо.

И, усмехнувшись, подколол меня.

— На мышках пробовать.

— Сорок третий? Крым еще под немцем, — рассуждаю, не обратив внимания на подколку. — Можно их в горы перебросить, путь партизанят, — предложил я. — Так они даже легализоваться смогут. Если языками трепать особо не будут.

— Только патроны им тут, на нашей стороне, не давать, — решил Тарабрин. — Там склад устроить, на месте. А их доставить туда с пустыми подсумками, чтобы бунта не сотворили. Надо подумать. Не гражданскую же войну нам тут устраивать. Два года, — покачал головой проводник каким-то своим мыслям. — Придется их обмундировывать по-зимнему. Нам с тобой. Но я бы мичмана тут оставил. Шикарным был бы он в твоём ''колхозе'' комендантом.

— Зимнее обмундирование... Степаныч, помню, ты что-то про склады говорил, что бесхозными стоят.

— Говорил, — подтвердил Тарабрин. — Только там обмундирование не русское. В Америке, к примеру, много чего осталось, когда ленд-лиз СССР они перекрыли. В Польше тридцать девятого года. Во Франции сорокового. В Германии сорок пятого. Везде есть зазор бесхозности, когда свои эти склады побросали, а оккупанты их еще не заняли.

— Это всё не наших образцов, — возразил я. — Вопросы вызовет ненужные. Остается только западная Белоруссия сорок первого. Там много чего Красная армия оставила, спешно отступая. Сапоги и шинели точно найдутся. Да и своих мужиков одеть не помешает. Список семейных работников мне дай, что у меня тут остаются. Этим что-то строить надо будет в первую очередь. Бараки не хочу. Они, как показывает история, вечные.

— Митрий, Митрий, — покачал головой Иван Степанович, — ты же в Крыму. Зима тут у тебя мягкая, не что на Кубани. Ставь щитовые домики дачные. Они собираются быстро. А то пусть сами себе мазанки топанками ладят, если будет у них такое желание. Это быстро. Что там строить: два плетня, а между нами глина с соломой. Ах да... у тебя еще солома не выросла.

Сумбурный какой-то разговор у нас вышел. Больше вопросов оставил, чем ответов. Голова уже пухнет. Оно вообще мне надо? Так задницу рвать на британский флаг?

Выбили из колеи нас краснофлотцы. Особенно их политрук.

$

$Конец ознакомительного фрагмента

$

$ Полностью тест можно прочитать в электронном виде на https://shop.cruzworlds.ru/?a=book&id=2013