Обреченный на жизнь. Глава 7

Глава 7. Выживание.

Двое даойне вбивали очередную сваю в сползающий грунт, пытаясь зафиксировать временный мост через этот виток лагерного рва. Хуски смотрел на них всего несколько десятков секунд, но успел заработать окрик погонщика-хирихиа и был вынужден продолжить выкидывать лопатой землю, углубляя русло будущего стока, в котором его массивную фигуру скрыло уже по грудь.

Прошло уже две недели с того момента, как его израненное тело бросили в загон к рабам. Несмотря на ужасные раны — прежде всего оставленные хозяевами, бывший каннар выжил и уже через неделю влился в обычный распорядок невольников. Хотя далось ему это нелегко. В первые два дня для него целым испытанием было хотя бы подойти и налить себе еды, помогать ему, как и ожидалось, никто не стал. Некогда поднадзорные ему рабы не спешили заводить знакомство со страшным троайде и даже не испытывавший перед ним страха белокожий лишь наблюдал за цепляющимся за жизнь надсмотрщиком.

Фост, ставший теперь на место главного раба в лагере, появлялся в загоне всего дважды и оба раза проигнорировал присутствие бывшего начальника, занимаясь обычными осмотрами и поиском новобранцев для своего звена. Из их загона он забрал крепкого даойне, который теперь везде сопровождал своего благодетеля, смотря на него знакомым Хуски взглядом благодарной собаки. Впрочем, копировать способы устрашения, применяемые громилой новый каннар не стал, а начал активно вербовать себе сторонников, приближая к себе тех рабов, что выражали ему лояльность. Благодаря такому методу он мог гораздо реже и с меньшими жертвами карать провинившихся, да и сами рабы, зная, что за ними наблюдают их же собратья, не спешили нарушать волю птицелюдов.

Представители звена надсмотрщиков стали приходить каждый день поодиночке и реже по-двое, выстраивая рабов в шеренгу, осматривая их и тайно опрашивая языков — но недостаточно тайно, что бы троайде не замечал этого. Так же было сформировано подразделение лекарей, в которое, на удивление громилы, вошла содержащаяся в их загоне тофа. Именно она была первой, кто по приказу подчиненного Фоста перевязал раненого Фангреда, состояние которого было хуже, чем у Хуски. Клыкастый воин первую неделю почти не приходил в сознание, а когда возвращался из небытия, то едва мог добрести до чана с водой, стоящего посреди загона. Раны, оставленные бывшим вожаком оказались гораздо серьезнее, чем могло показаться на первый взгляд — осколки раздробленных ребер не давали плоти срастись, и к тому моменту, когда Хуски уже достаточно уверенно ходил, Фангред выл от боли на загноившемся боку. Впрочем, после того, как разбирающиеся в знахарстве даойне начали обрабатывать повреждения троайде, тот довольно скоро пошел на поправку и сейчас должен был тренироваться с остальными рабами на полигоне.

В звене, которое должно было следить за сохранностью жизни мяса в лагере по прикидкам бывшего каннара было почти два десятка даойне — в основном это были немногочисленные попавшие в плен охотники, умеющие оказать первую помощь и разбирающиеся в травах, но были и почти настоящие лекари, видимо помогавшие шаманам в своих племенах. Саол, а так звали проклятую тофа, оказалась именно такой и благодаря ей удалось поставить на ноги нескольких ранее раненых даойне в их загоне, включая того, которого чуть не убил сам Хуски при первом посещении этой партии мяса. Но, даже несмотря на спасаемые ей жизни, страх перед неконтролируемым благословением предков у серых был гораздо сильнее и невооруженным взглядом было видно, что соплеменники сторонятся необычной девушки. Сам же троайде был этого страха почти полностью лишен, видимо сказывались годы проведенные в рабстве, где владеющие силой могли оказаться разве что на жертвенниках в храмах Создателей, но всё чаще стал ловить себя на мысли, что каждый раз при взгляде на тофа его окутывает волна гнева. "Всё из-за этой суки" — эта объясняющая все невзгоды, свалившиеся на него за последнее время, мысль стучала в висках в унисон с бьющимся сердцем.

Через неделю после понижения в должности до звания будущего смертника, Хуски поправился уже достаточно для того, что бы начать задумываться о дальнейших перспективах своего существования. Какое то время он ещё надеялся, что хозяева передумают, или что удастся поговорить с Церенгом и объясниться, но надежды эти рассыпались довольно скоро. Вместо них пришла уверенность в том, что выжить в одиночку будет практически невозможно, а потому нужны те, кто сможет в нужный момент прикрыть спину, или хотя бы принять на себя удар, предназначенный для самого троайде. А потому бывший каннар начал ненавязчиво заводить знакомства среди того сброда, что был вокруг него. Помочь проигрывающему в случайной потасовке среди рабов даойне, дать совет пострадавшему на полигоне, перекинуться парой слов с недовольными — мало помалу он добился того, что целые группы невольников начали смотреть на него с интересом и уважением. Вбитая тысячелетиями в сознание каждого даойне привычка подчиняться сильному, вкупе с выработанным Хуски за месяцы надзора за рабами пониманием их желаний и стремлений, привело к тому, что первоначальная ненависть ушла, оставив после себя пространство для маневра. Конечно, были и всё ещё ненавидящие его — прежде всего те, кто за первую неделю пребывания в лагере начал сам становиться неформальным лидером в их небольшом сообществе, но против чудовищной силы крепнувшего с каждым днем здоровяка их писк звучал слишком неубедительно. При этом сам Хуски не пытался выставить себя главарём — напротив, он лишь помогал и советовал, не требуя ничего взамен, показывая силу, достойную уважения и почитания. Такие действия не могли вызвать подозрений у служек Фоста, но возрастающий авторитет бывшего главы надсмотрщиков всё-же заставлял их всё чаще вглядываться в массивную фигуру свергнутого лидера.

На удивление бывшего вожака, пришедший в себя Фангред был смирным и не проявлял обычного для него норова. Будучи настоящим троайде, уважающим право сильного он окончательно признал над собой главенство Хуски и теперь чаще всего проводил время неподалеку от своего лидера, за исключением тех случаев когда хозяева назначали их на разные работы. Даже чрезмерная жестокость и несдержанность по отношению к женщинам, казалось, спали до вменяемого уровня, и за прошедшее время он не пытался никого изнасиловать или убить. Конечно, то, что они теперь были в роли мяса не прибавляло энтузиазма — атмосфера царившая в загоне и вне его не способствовала желанию взять женщину, да и сам троайде заметил, что его каннар пытается наладить связи с другими даойне, а даже такому безумцу было понятно, что агрессивные действия не сыграют им на руку. Случившееся они почти не обсуждали — не было смысла сожалеть о содеянном, или проклинать судьбу, теперь стоило делать всё, что бы выжить. Лишь раз, сидя вечером перед полупустой миской с варевом из личинок, Фангред сказал Хуски, что вырвал бы Фосту глотку при первой возможности. Сам же вожак не стал комментировать это, хотя считал, что если бы Фангреду не пришла в голову такая идиотская мысль, как прихватить на бой нож, они бы сейчас не сидели тут. Да и в однозначной лояльности раненого бойца не могло возникнуть стойкой уверенности — тот был ещё ослаблен ранами и не мог выступить против почти восстановившегося здоровяка.

Совсем по-другому строились взаимоотношения бывшего каннара с белокожим, или как он сам себя называл — Обероном. Странный раб был нелюдим, не входил ни в какие объединения среди себе подобных, и общался преимущественно с Саол, которая и учила его языку. Окружающие его даойне испытывали перед ним страх, выходящий за рамки здравого смысла, однако, добиться чего-то более внятного, чем рассказов о демоне, скрывающегося в нем, у других серых не удалось. Один из тех, кто высказывал свою лояльность бывшему главе надсмотрщиков рассказывал, что сам почувствовал, как воплощение смерти коснулось белокожего уродца, и ощущение скорой гибели окутало всех кто смотрел на него. Более того, Хуски случайно обнаружил, что даже постоянно вертящаяся рядом с Обероном тофа побаивается своего покровителя — порой сквозь маску благожелательности на её лице проступал плохо скрываемый ужас, особенно в те моменты когда белокожий находился близко к ней. Не меньше вопросов вызывало у громилы происхождение неизвестного мутанта. После нескольких дней наблюдения за уродцем и расспросов тех, кто был с ним с самого их пленения, стало понятно, что если он и принадлежал к народу даойне, то родом был из каких то далеких мест. Настолько далеких, что не знал ни языка, ни обычаев местных серых. Конечно, предки наделяли представителей его народа разной внешностью и строением тела, причем порой отдельные троайде или тофа отличались от своих собратьев гораздо сильнее, чем белокожий, но язык ведь был у всех практически одинаковый — даже родичи с плоскогорий говорили на родственном местным даойне диалекте. Хуски подозревал, что Оброн мог просто делать вид, что не знает языка — больно быстро он учился ему, но если это и так, то делал он это мастерски. Так или иначе, чужак игнорировал присутствие бывшего надсмотрщика и не хотел вступать с ним в контакт более, чем того требовали формальности, аргументируя нежелание объединяться тем, что у троайде не было ничего, что было бы ему интересно. Конечно, здоровяк мог в любой момент надавить на него физически, но пока не видел в этом необходимости, надеясь завлечь потенциального союзника на свою сторону добровольно.

На полигон, где тренировались рабы Хуски не пускали — хозяева сказали, что он и так достаточно обучен для боя, а потому его каждый день нагружали различной работой по лагерю, для которой ежедневно собирали команды по три-четыре десятка рабов с разных загонов. Так и сейчас он с немногочисленными собратьями рыл очередную ветку каналов, предназначенную для стоков нечистот. Для дайне, что работали вместе с ним, механизмы, которые возводили хирихиа, казались почти магическими приспособлениями, но подобные устройства сам троайде видел ещё в ямах, и даже помнил их название — винтовые насосы. Впрочем о работе этих конструкций он знал только то, что когда их раскручивают рабы из желоба начинает течь вода.

За годы своей жизни среди птицелюдов бывший боец ям так и не смог их понять. Все первые дети Создателей смотрели на своих пленников как на животных и не торопились делиться своими мыслями, а далекому от их мира и цивилизации мутанту было не под силу разобраться, как работает их магия и что даруют им их боги. Возможно, именно по этой причине Хуски давно перестал ломать себе голову ненужными вопросами — он просто делал то, что ему приказывали и делал это хорошо, а происходящее вокруг волновало его лишь с точки зрения выживания, личного развлечения и получения пищи. Сейчас же он как никогда ранее оказался близок к гибели, а потому начал искать выходы из сложившейся ситуации.

Бежать из лагеря было практически невозможно. Пожалуй, он мог бы попытаться уйти по каналам с чистой водой — они не перекрывались решетками, так как не примыкали к загонам с рабами, но чутье подсказывало, что его скорее всего обнаружат. А попытку побега ему не простят точно. С другой стороны, когда их отправят на фронт шансы на побег сильно возрастут. В горячке сражения никто не будет следить за рабами, их просто кинут на убой в мясорубку, а потому организованный отряд имел шансы пробиться сквозь ряды противника и затеряться в бескрайних лесах северных равнин. Хуски старался не думать о возможной свободе, это сильно отвлекало от дел текущих, но и помирать он не собирался. В конце-концов, устроиться он как-нибудь да сможет, пусть эта жизнь и не будет столь привычна, понятна и предсказуема, как в то время, когда он занимал должность главы надсмотрщиков за рабами в лагере.

Удар прошел в опасной близости от его головы, и он на всякий случай сместился с линии атаки и контратаковал. Серый, что был его противником, успел заблокировать атаку щитом, но следующим ударом ногой был опрокинут на песок, больно ударившись спиной и поднимая рассеянную дымку пыли. Оберон крутанул имитацией короткого копья, перехватывая оружие и, переложив его в руку с щитом, помог подняться поверженному противнику. Сегодня это был уже третий его одиночный спарринг, и однообразные схватки начали надоедать. Нет, выживший получал определенное удовольствие от победы, но все бои с другими рабами не стоили и сотой доли боя с птицелюдом. Он не испытывал ненависти и неприязни к своим собратьям по плену, а навыки их были недостаточными, что бы представлять угрозу в тренировочном бою.

Несмотря на ежедневные занятия, белокожий стал владеть копьем лишь немногим лучше, чем в тот момент, когда впервые взял его в руки. Конечно, его удары стали быстрее и точнее, но разница между его навыками и навыками того хирихиа, что рассаднил ему бок не могла быть преодолена за такой малый срок. Хозяева же не спешили лично тренировать мясо, а потому с первого посещения полигона он больше ни разу не сражался с воинами-птицелюдами. Даже спарринги между рабами были довольно редким явлением — большую часть времени они ходили строем и отрабатывали атаку в шеренге. Каждодневные занятия изматывали даойне настолько, что мало кто из пленников был способен не проваливаться в сон сразу же после вечернего принятия пищи. Подобное состояние мяса, скорее всего, поддерживалось хирихиа специально, Оберон заметил это почти сразу, как и внимательные взгляды пленителей каждый раз, как проходил осмотр или тренировка. Несмотря на кажущееся безразличие, отвечающие за их загон воины умело выявляли тех серых, что без проблем выдерживали темп лагерной жизни и их отправляли на работы на территории, которые, судя по рассказам побывавших там, были гораздо более суровыми, чем монотонные, но всё же довольно щадящие занятия на полигоне. Исключением среди рабов были надсмотрщики, состав которых полностью изменился с момента прибытия белокожего в это место, и недавно собранная группа лекарей.

Саол, присоединившаяся к этому импровизированному подразделению одной из первых, рассказывала, что за день они посещают все загоны в лагере, которых оказалось целых семь. Несмотря на то, что по замыслу нового главы надсмотрщиков лекари должны были осматривать всех серых в каждом загоне, в итоге их хватало только на оказание первой помощи заболевшим, раненым и умирающим от истощения даойне. Тем не менее, даже несмотря на высокую загрузку и постоянное обилие подопечных, требующих внимания, те, кому посчастливилось владеть базовыми знаниями в целительском деле не испытывали такого гнетущего давления тяжелой лагерной жизни, что и остальные рабы, а потому сама тофа могла часами заниматься с выжившим изучением языка, а не проваливалась в тяжелый беспокойный сон.

Что касается самого Оберона, он слишком отличался внешне от прочих обитателей лагеря, что бы можно было с ходу определить степень его усталости. При этом он сам старался показывать, что занятия даются ему с большим трудом. Сейчас, вспоминая свои первые дни в лагере, он понимал, что одна его внешность не позволила бы ему затеряться в толпе. Тем не менее, хирихиа, тренирующие их, ни разу не отправляли его на работы. Хуски, который почти две недели жил в их загоне, как то раз сказал, что белокожий выглядит худосочно даже по меркам слабых и больных даойне, которыми полнился лагерь, и мало кто будет ожидать, что "такой червяк окажется так силен". Вполне возможно, что это и явилось основной причиной проявления подобной снисходительности, но за последнюю неделю выживший начал понимать, что скорее всего дело совсем не в обманчивом облике. Ещё одним бойцом, которого не отправляли на работы, но которому явно хватало сил был никто иной, как Фангред — зубастый троайде, чье израненное тело принесли вместе с бывшим главой надсмотрщиков и по совместительству его начальником.