Обреченный на жизнь. Глава 7

Глава 7. Выживание.

Двое даойне вбивали очередную сваю в сползающий грунт, пытаясь зафиксировать временный мост через этот виток лагерного рва. Хуски смотрел на них всего несколько десятков секунд, но успел заработать окрик погонщика-хирихиа и был вынужден продолжить выкидывать лопатой землю, углубляя русло будущего стока, в котором его массивную фигуру скрыло уже по грудь.

Прошло уже две недели с того момента, как его израненное тело бросили в загон к рабам. Несмотря на ужасные раны — прежде всего оставленные хозяевами, бывший каннар выжил и уже через неделю влился в обычный распорядок невольников. Хотя далось ему это нелегко. В первые два дня для него целым испытанием было хотя бы подойти и налить себе еды, помогать ему, как и ожидалось, никто не стал. Некогда поднадзорные ему рабы не спешили заводить знакомство со страшным троайде и даже не испытывавший перед ним страха белокожий лишь наблюдал за цепляющимся за жизнь надсмотрщиком.

Фост, ставший теперь на место главного раба в лагере, появлялся в загоне всего дважды и оба раза проигнорировал присутствие бывшего начальника, занимаясь обычными осмотрами и поиском новобранцев для своего звена. Из их загона он забрал крепкого даойне, который теперь везде сопровождал своего благодетеля, смотря на него знакомым Хуски взглядом благодарной собаки. Впрочем, копировать способы устрашения, применяемые громилой новый каннар не стал, а начал активно вербовать себе сторонников, приближая к себе тех рабов, что выражали ему лояльность. Благодаря такому методу он мог гораздо реже и с меньшими жертвами карать провинившихся, да и сами рабы, зная, что за ними наблюдают их же собратья, не спешили нарушать волю птицелюдов.

Представители звена надсмотрщиков стали приходить каждый день поодиночке и реже по-двое, выстраивая рабов в шеренгу, осматривая их и тайно опрашивая языков — но недостаточно тайно, что бы троайде не замечал этого. Так же было сформировано подразделение лекарей, в которое, на удивление громилы, вошла содержащаяся в их загоне тофа. Именно она была первой, кто по приказу подчиненного Фоста перевязал раненого Фангреда, состояние которого было хуже, чем у Хуски. Клыкастый воин первую неделю почти не приходил в сознание, а когда возвращался из небытия, то едва мог добрести до чана с водой, стоящего посреди загона. Раны, оставленные бывшим вожаком оказались гораздо серьезнее, чем могло показаться на первый взгляд — осколки раздробленных ребер не давали плоти срастись, и к тому моменту, когда Хуски уже достаточно уверенно ходил, Фангред выл от боли на загноившемся боку. Впрочем, после того, как разбирающиеся в знахарстве даойне начали обрабатывать повреждения троайде, тот довольно скоро пошел на поправку и сейчас должен был тренироваться с остальными рабами на полигоне.

В звене, которое должно было следить за сохранностью жизни мяса в лагере по прикидкам бывшего каннара было почти два десятка даойне — в основном это были немногочисленные попавшие в плен охотники, умеющие оказать первую помощь и разбирающиеся в травах, но были и почти настоящие лекари, видимо помогавшие шаманам в своих племенах. Саол, а так звали проклятую тофа, оказалась именно такой и благодаря ей удалось поставить на ноги нескольких ранее раненых даойне в их загоне, включая того, которого чуть не убил сам Хуски при первом посещении этой партии мяса. Но, даже несмотря на спасаемые ей жизни, страх перед неконтролируемым благословением предков у серых был гораздо сильнее и невооруженным взглядом было видно, что соплеменники сторонятся необычной девушки. Сам же троайде был этого страха почти полностью лишен, видимо сказывались годы проведенные в рабстве, где владеющие силой могли оказаться разве что на жертвенниках в храмах Создателей, но всё чаще стал ловить себя на мысли, что каждый раз при взгляде на тофа его окутывает волна гнева. "Всё из-за этой суки" — эта объясняющая все невзгоды, свалившиеся на него за последнее время, мысль стучала в висках в унисон с бьющимся сердцем.

Через неделю после понижения в должности до звания будущего смертника, Хуски поправился уже достаточно для того, что бы начать задумываться о дальнейших перспективах своего существования. Какое то время он ещё надеялся, что хозяева передумают, или что удастся поговорить с Церенгом и объясниться, но надежды эти рассыпались довольно скоро. Вместо них пришла уверенность в том, что выжить в одиночку будет практически невозможно, а потому нужны те, кто сможет в нужный момент прикрыть спину, или хотя бы принять на себя удар, предназначенный для самого троайде. А потому бывший каннар начал ненавязчиво заводить знакомства среди того сброда, что был вокруг него. Помочь проигрывающему в случайной потасовке среди рабов даойне, дать совет пострадавшему на полигоне, перекинуться парой слов с недовольными — мало помалу он добился того, что целые группы невольников начали смотреть на него с интересом и уважением. Вбитая тысячелетиями в сознание каждого даойне привычка подчиняться сильному, вкупе с выработанным Хуски за месяцы надзора за рабами пониманием их желаний и стремлений, привело к тому, что первоначальная ненависть ушла, оставив после себя пространство для маневра. Конечно, были и всё ещё ненавидящие его — прежде всего те, кто за первую неделю пребывания в лагере начал сам становиться неформальным лидером в их небольшом сообществе, но против чудовищной силы крепнувшего с каждым днем здоровяка их писк звучал слишком неубедительно. При этом сам Хуски не пытался выставить себя главарём — напротив, он лишь помогал и советовал, не требуя ничего взамен, показывая силу, достойную уважения и почитания. Такие действия не могли вызвать подозрений у служек Фоста, но возрастающий авторитет бывшего главы надсмотрщиков всё-же заставлял их всё чаще вглядываться в массивную фигуру свергнутого лидера.

На удивление бывшего вожака, пришедший в себя Фангред был смирным и не проявлял обычного для него норова. Будучи настоящим троайде, уважающим право сильного он окончательно признал над собой главенство Хуски и теперь чаще всего проводил время неподалеку от своего лидера, за исключением тех случаев когда хозяева назначали их на разные работы. Даже чрезмерная жестокость и несдержанность по отношению к женщинам, казалось, спали до вменяемого уровня, и за прошедшее время он не пытался никого изнасиловать или убить. Конечно, то, что они теперь были в роли мяса не прибавляло энтузиазма — атмосфера царившая в загоне и вне его не способствовала желанию взять женщину, да и сам троайде заметил, что его каннар пытается наладить связи с другими даойне, а даже такому безумцу было понятно, что агрессивные действия не сыграют им на руку. Случившееся они почти не обсуждали — не было смысла сожалеть о содеянном, или проклинать судьбу, теперь стоило делать всё, что бы выжить. Лишь раз, сидя вечером перед полупустой миской с варевом из личинок, Фангред сказал Хуски, что вырвал бы Фосту глотку при первой возможности. Сам же вожак не стал комментировать это, хотя считал, что если бы Фангреду не пришла в голову такая идиотская мысль, как прихватить на бой нож, они бы сейчас не сидели тут. Да и в однозначной лояльности раненого бойца не могло возникнуть стойкой уверенности — тот был ещё ослаблен ранами и не мог выступить против почти восстановившегося здоровяка.

Совсем по-другому строились взаимоотношения бывшего каннара с белокожим, или как он сам себя называл — Обероном. Странный раб был нелюдим, не входил ни в какие объединения среди себе подобных, и общался преимущественно с Саол, которая и учила его языку. Окружающие его даойне испытывали перед ним страх, выходящий за рамки здравого смысла, однако, добиться чего-то более внятного, чем рассказов о демоне, скрывающегося в нем, у других серых не удалось. Один из тех, кто высказывал свою лояльность бывшему главе надсмотрщиков рассказывал, что сам почувствовал, как воплощение смерти коснулось белокожего уродца, и ощущение скорой гибели окутало всех кто смотрел на него. Более того, Хуски случайно обнаружил, что даже постоянно вертящаяся рядом с Обероном тофа побаивается своего покровителя — порой сквозь маску благожелательности на её лице проступал плохо скрываемый ужас, особенно в те моменты когда белокожий находился близко к ней. Не меньше вопросов вызывало у громилы происхождение неизвестного мутанта. После нескольких дней наблюдения за уродцем и расспросов тех, кто был с ним с самого их пленения, стало понятно, что если он и принадлежал к народу даойне, то родом был из каких то далеких мест. Настолько далеких, что не знал ни языка, ни обычаев местных серых. Конечно, предки наделяли представителей его народа разной внешностью и строением тела, причем порой отдельные троайде или тофа отличались от своих собратьев гораздо сильнее, чем белокожий, но язык ведь был у всех практически одинаковый — даже родичи с плоскогорий говорили на родственном местным даойне диалекте. Хуски подозревал, что Оброн мог просто делать вид, что не знает языка — больно быстро он учился ему, но если это и так, то делал он это мастерски. Так или иначе, чужак игнорировал присутствие бывшего надсмотрщика и не хотел вступать с ним в контакт более, чем того требовали формальности, аргументируя нежелание объединяться тем, что у троайде не было ничего, что было бы ему интересно. Конечно, здоровяк мог в любой момент надавить на него физически, но пока не видел в этом необходимости, надеясь завлечь потенциального союзника на свою сторону добровольно.

На полигон, где тренировались рабы Хуски не пускали — хозяева сказали, что он и так достаточно обучен для боя, а потому его каждый день нагружали различной работой по лагерю, для которой ежедневно собирали команды по три-четыре десятка рабов с разных загонов. Так и сейчас он с немногочисленными собратьями рыл очередную ветку каналов, предназначенную для стоков нечистот. Для дайне, что работали вместе с ним, механизмы, которые возводили хирихиа, казались почти магическими приспособлениями, но подобные устройства сам троайде видел ещё в ямах, и даже помнил их название — винтовые насосы. Впрочем о работе этих конструкций он знал только то, что когда их раскручивают рабы из желоба начинает течь вода.

За годы своей жизни среди птицелюдов бывший боец ям так и не смог их понять. Все первые дети Создателей смотрели на своих пленников как на животных и не торопились делиться своими мыслями, а далекому от их мира и цивилизации мутанту было не под силу разобраться, как работает их магия и что даруют им их боги. Возможно, именно по этой причине Хуски давно перестал ломать себе голову ненужными вопросами — он просто делал то, что ему приказывали и делал это хорошо, а происходящее вокруг волновало его лишь с точки зрения выживания, личного развлечения и получения пищи. Сейчас же он как никогда ранее оказался близок к гибели, а потому начал искать выходы из сложившейся ситуации.

Бежать из лагеря было практически невозможно. Пожалуй, он мог бы попытаться уйти по каналам с чистой водой — они не перекрывались решетками, так как не примыкали к загонам с рабами, но чутье подсказывало, что его скорее всего обнаружат. А попытку побега ему не простят точно. С другой стороны, когда их отправят на фронт шансы на побег сильно возрастут. В горячке сражения никто не будет следить за рабами, их просто кинут на убой в мясорубку, а потому организованный отряд имел шансы пробиться сквозь ряды противника и затеряться в бескрайних лесах северных равнин. Хуски старался не думать о возможной свободе, это сильно отвлекало от дел текущих, но и помирать он не собирался. В конце-концов, устроиться он как-нибудь да сможет, пусть эта жизнь и не будет столь привычна, понятна и предсказуема, как в то время, когда он занимал должность главы надсмотрщиков за рабами в лагере.

Удар прошел в опасной близости от его головы, и он на всякий случай сместился с линии атаки и контратаковал. Серый, что был его противником, успел заблокировать атаку щитом, но следующим ударом ногой был опрокинут на песок, больно ударившись спиной и поднимая рассеянную дымку пыли. Оберон крутанул имитацией короткого копья, перехватывая оружие и, переложив его в руку с щитом, помог подняться поверженному противнику. Сегодня это был уже третий его одиночный спарринг, и однообразные схватки начали надоедать. Нет, выживший получал определенное удовольствие от победы, но все бои с другими рабами не стоили и сотой доли боя с птицелюдом. Он не испытывал ненависти и неприязни к своим собратьям по плену, а навыки их были недостаточными, что бы представлять угрозу в тренировочном бою.

Несмотря на ежедневные занятия, белокожий стал владеть копьем лишь немногим лучше, чем в тот момент, когда впервые взял его в руки. Конечно, его удары стали быстрее и точнее, но разница между его навыками и навыками того хирихиа, что рассаднил ему бок не могла быть преодолена за такой малый срок. Хозяева же не спешили лично тренировать мясо, а потому с первого посещения полигона он больше ни разу не сражался с воинами-птицелюдами. Даже спарринги между рабами были довольно редким явлением — большую часть времени они ходили строем и отрабатывали атаку в шеренге. Каждодневные занятия изматывали даойне настолько, что мало кто из пленников был способен не проваливаться в сон сразу же после вечернего принятия пищи. Подобное состояние мяса, скорее всего, поддерживалось хирихиа специально, Оберон заметил это почти сразу, как и внимательные взгляды пленителей каждый раз, как проходил осмотр или тренировка. Несмотря на кажущееся безразличие, отвечающие за их загон воины умело выявляли тех серых, что без проблем выдерживали темп лагерной жизни и их отправляли на работы на территории, которые, судя по рассказам побывавших там, были гораздо более суровыми, чем монотонные, но всё же довольно щадящие занятия на полигоне. Исключением среди рабов были надсмотрщики, состав которых полностью изменился с момента прибытия белокожего в это место, и недавно собранная группа лекарей.

Саол, присоединившаяся к этому импровизированному подразделению одной из первых, рассказывала, что за день они посещают все загоны в лагере, которых оказалось целых семь. Несмотря на то, что по замыслу нового главы надсмотрщиков лекари должны были осматривать всех серых в каждом загоне, в итоге их хватало только на оказание первой помощи заболевшим, раненым и умирающим от истощения даойне. Тем не менее, даже несмотря на высокую загрузку и постоянное обилие подопечных, требующих внимания, те, кому посчастливилось владеть базовыми знаниями в целительском деле не испытывали такого гнетущего давления тяжелой лагерной жизни, что и остальные рабы, а потому сама тофа могла часами заниматься с выжившим изучением языка, а не проваливалась в тяжелый беспокойный сон.

Что касается самого Оберона, он слишком отличался внешне от прочих обитателей лагеря, что бы можно было с ходу определить степень его усталости. При этом он сам старался показывать, что занятия даются ему с большим трудом. Сейчас, вспоминая свои первые дни в лагере, он понимал, что одна его внешность не позволила бы ему затеряться в толпе. Тем не менее, хирихиа, тренирующие их, ни разу не отправляли его на работы. Хуски, который почти две недели жил в их загоне, как то раз сказал, что белокожий выглядит худосочно даже по меркам слабых и больных даойне, которыми полнился лагерь, и мало кто будет ожидать, что "такой червяк окажется так силен". Вполне возможно, что это и явилось основной причиной проявления подобной снисходительности, но за последнюю неделю выживший начал понимать, что скорее всего дело совсем не в обманчивом облике. Ещё одним бойцом, которого не отправляли на работы, но которому явно хватало сил был никто иной, как Фангред — зубастый троайде, чье израненное тело принесли вместе с бывшим главой надсмотрщиков и по совместительству его начальником.

Опальный надсмотрщик оправился после своих ран не полностью, но уже залихватски избивал своих спарринг партнеров и руководил строевой подготовкой. Буквально через день после его первого появления на полигоне, троайде назначили на должность главы всего их подразделения, или как сам воин называл его — цепи. Оберон не знал, почему те, кто выражали явную лояльность хозяевам и судя по всему уже много месяцев помогали держать в подчинении собственных сородичей, попали в опалу, но если громилу-каннара старались отвести подальше от полигона и тренировок с оружием, то уродливого троайде сразу взяли в оборот, перекинув на него обязанности нескольких инструкторов. Как понял белокожий, будучи надсмотрщиком тот уже неоднократно принимал на себя руководящую роль, а потому птицелюды с радостью переложили на него нудную рутину, предоставив разбираться с мясом другому мясу. Впрочем, вместо того, что бы гонять по полю серых, они внимательно наблюдали за их тренировками и периодически вмешивались в общий ход занятий, корректируя их.

Фангред, увидев, что спарринг Оберона закончился, направился к нему. Выражение лица клыкастого существа было похоже на оскал лошадиного черепа, что сбивало выжившего с толку, не давая ему и малейшего намека на намерения неприятного серого.

— Чего стоите? — троайде обратился к обоим участникам спарринга, но смотрел преимущественно на белокожего, — ты, — он указал на дайоне, который только что проиграл Оберону, — вон в ту шеренгу, а белокожий...белокожий пожалуй, опять в круг.

— Это мой третий бой, — Оберон не хотел спорить, но что-то внутри начало медленно закипать, вспениваясь каждый раз, как их с троайде взгляды пересекались.

— И что? Я сказал в круг, уродец, или у тебя опять проблемы с пониманием нашего языка? — Фангред демонстративно подошел к казавшемуся карликом в сравнении с ним выжившему и посмотрел на него сверху вниз, — а за то, что ты такой медленный, я тебе лично помогу стать быстрее!

С этими словами троайде вырвал копье у спешно отходящего к указанному месту серого и сам пошел в круг для поединков, пресекая дальнейшие обсуждения его распоряжения. Оберон мог лишь подчиниться и идти вслед за воином, обдумывая линию поведения в этом бою. Фангред, даже несмотря на ранение, был очень сильным противником — белокожий видел его бои с другими серыми, и понимал, что каждый из них он мог закончить всего одним ударом. Сила, скорость и навыки опытного бойца были на совершенно ином уровне, относительно обычных даойне, содержащихся в плену у хирихиа. Возможно, если бы он был полностью здоров, то не уступил в бою даже птицелюду-инструктору, но Оберон сам являясь довольно посредственными бойцом не мог сравнить умения тех, кто владел орудиями убийств на столь высоком уровне. Тем не менее, проигрывать ему совершенно не хотелось. Почему то, прислужник Хуски вызывал самые неприятные эмоции, и виной тому были отнюдь не грубость и резкость в выражениях, а скорее неприятный взгляд и какая-то совсем отличная от нормальной в понимании выжившего, мораль.

Фангред стоял напротив Оберона и казался совершенно расслабленным.

— Знаешь, белокожий, окажись мы в другой ситуации, такого червяка как ты я бы уже давно выпотрошил в назидание остальным, — эти слова прозвучали так буднично, что выживший не сразу понял что говорил мутант совершенно серьезно, — но, теперь наказывать зарвавшихся зверьков нужно нежно.

Копье в руке троайде описало полукруг и он плавно, будто перетекая из одного положения в другое, атаковал. Несмотря на кажущуюся размеренность, движение было невероятно быстрым, но выживший смог остановить удар в последний момент.

— Хуски говорит, что тебя можно сделать одним из нас — воинов, — продолжил клыкастый воин, — но я так не считаю. Ты чужак, ты не знаешь нас, не знаешь своего места, в отличии от других слабаков.

Следующая атака была сложнее обычного тычка — конец тренировочного оружия метнулся в сторону и по дуге обрушился на выставленный щит, в то время как сам воин попытался ударом кулака выбить из рук белокожего оружие. Фангред не торопился, он действовал методично, зная что и как делать, даже не задумываясь об этом — настолько сильны в нем были сформированные годами рефлексы.

— А потому мне надо показать тебе где оно, — закончив фразу прохрипел боец. В маленьких, глубоко посаженные глазах кипела не столько злоба, сколько нечеловеческая жестокость.

Теперь атаки сыпались одна за другой, Фангред не давал ни единого шанса на контратаку. Более того, удары были так сильны, что первое время Оберон мог едва сдерживать их, даже с учетом того, что большую часть принимал на потрепанную поверхность щита. Противник, непрерывно нападая, явно не испытывал усталости, хотя такое количество мощных атак могло вымотать любого другого серого на полигоне. Тем не менее, выживший начал подстраиваться под такой темп боя: вот он поймал удар на своё копье и попытался ударить в ответ, вот он откинул щитом подошедшего слишком близко троайде, казалось, что с каждым ударом ему становится проще сдерживать неистовую мощь противника. Однако, лицо Фангреда не изменилось даже когда Оберон удачно зацепил его плечо краем шеста. Бывший надсмотрщик смотрел на чужака таким же неприятным, пронизывающим насквозь взглядом, и проявившее себя ранее чувство неприязни вновь окутало Оберона. Удар. "Почему я злюсь?" Удар. "Что он сделал мне?" Удар. "Какое мне дело до какого то мутанта?" Удар. Оберон начал атаковать сам. Сперва тычки его копья легко блокировались Фангредом, а контратаки были жесткими и неистовыми, но с каждым разом сам выживший становился всё увереннее, а троайде всё чаще стал вынужден защищаться. Так, в тот момент, когда удар белокожего продавил защиту его соперника и сломал ему тренировочное копье, Оберон почувствовал, как восторг от собственной силы переполняет его естество. Злость, взявшаяся казалось из ниоткуда, растворилась в его сознании, оставив лишь упоение сражением, подобное трансу. И когда победитель определился в глазах раненого троайде что-то неприятно сверкнуло, будто на секунду сквозь маску безразличия просочилось презрение и...жалость. Удар, в который Оберон вложил все свои силы направился в незащищенную шею Фангреда, и не было способа защититься или заблокировать его. Но это был обман. Троайде неразличимым из-за скорости движением присел и, оттолкнувшись, так же стремительно бросился на белокожего, сминая руку с щитом ударом колена и вонзая обломок тренировочного копья в бедро. Вспышка боли длилась всего мгновение, и это сразу отошла в сторону, грубо отброшенная пониманием того, что сейчас, в этот самый момент, деревянное основание тренировочного копья достаточно глубоко вошло в его ногу, преодолев сопротивление кожи, которая казалось слишком прочна для обычного дерева. И пусть подобная рана для Оберона была не страшнее комариного укуса, то, что это видело столько серых могло стать и судьей и палачом для него.

Но несмотря на то, что разум выжившего раненого метался в поисках выхода, злость, отступившая ранее, заполнила сознание до краев, и он вскочил, намереваясь раздавить обидчика. Вернее, попытался вскочить. Кулак Фангреда врезался в висок белокожего с такой силой, что того бросило на взрыхленный песок. Следующая попытка подняться была грубо прервана ударом ноги под колено:

— Лежать! — рыкнул троайде, толкая белокожего на песок.

Его мордовали как беспомощного зверка, но стоило ему второй раз упасть, как эмоции, бурлящие внутри будто отсекло невидимым лезвием. Им на смену пришла пугающая пустота. Он схватился за зажившую ногу, пытаясь поплотнее скомкать тряпье, заменявшее рабам штаны, что бы скрыть тот факт, что рана уже исчезла не оставив после себя ни намека на шрам. Крови было маловато, но начавшие работать с удвоенной силой мозги подсказывали, что перестраховаться в данном случае очень близко по значению слову "выжить". Победивший Фангред удовлетворенно хмыкнул, и направился к хирихиа, докладывать об окончании спаррингов, хотя выживший был уверен, что птицелюды и сами видели этот бой.

Надо было вставать, и он с кряхтением поднялся, зажимая "поврежденную" ногу, и хромая направился к строю. "Главное не перестараться", подумал он, что было более чем справедливо — бдительный надсмотр за раненым рабом мог раскрыть его. Добредя до собратьев по несчастью он заработал несколько сочувствующих взглядов, что вызвало очередную вспышку гнева, которую, впрочем удалось н без труда подавить. Оберон стоял и думал. Думал о том, почему его всегда спокойный, даже пожалуй слишком отрешенный от реальности, мозг вдруг взбесился. Зная название и значение того, что он сейчас испытывал, он прекрасно осознавал, что чувствует подобное впервые. Он не мог объяснить причин подобной перемены в восприятии реальности, и это его беспокоило. Он полагался на холодный расчет и логику последние две недели, и внезапно проснувшиеся эмоции способствовали сохранению выбранного курса. Да что там, из-за дурацкой злости он чуть было не показал сотне свидетелей, что втыкание в ногу деревянной оглобли не вызывает у него особого дискомфорта!

Вернувшийся Фангред даже не смотрел в сторону выжившего. Он лишь встал на свое место, и птицелюды, шедшие рядом с ним, начали командовать построение для отбытия с территории полигона. Хирихиа, которого звали Рабта Курхва и который возглавлял группу, занимавшуюся тренировкой рабов из их загона, начал командовать отбытием первой колонны, пристально оглядывая проходящих мимо рабов. Когда хромающий белокожий двинулся вместе со своим строем, глаза опытного воина чуть дольше задержались на его фигуре, из-за чего внутри "раненного" начал растекаться пока ещё зыбкий страх. Пытаясь не подать вида, Оберон потер глаза, аккуратно наступая на поврежденную ногу и стараясь не смотреть на хозяина.

— Белого перевязать, — услышал он слова воина, и чуть было не упал, споткнувшись о утоптанную земляную кочку.

— Сталк и Ламх, сегодня остаетесь в третьем загоне, — крепко сложенного, приземистого даойне, служившего сейчас под началом Фоста, звали Барил и он ежедневно распределял вошедших в подразделение лекарей серых на работы. Саол признавала, что для того, кто был обычным собирателем в племени и даже не относился к троайде, он был чертовски смышленым. Он разбирался в счете, и даже умел записывать рунами числа, что всегда считалось привилегией шаманов в племени. Кто-то из вынужденных соратников тофа говорил, что отец этого даойне был говорящим с предками одного из племен Черного нагорья — местности, лежащей на юге Старых гор, но правда ли это она не знала.

Их хозяева оказались так заботливы, что предоставили целителям всё, что те просили, если это было в наличии на складах лагеря. Саол не знала, с чем связана такая щедрость, но возможность быть при деле и не сталкиваться с ненавидящими её сородичами в пусть тренировочном, но бою, стоила сомнительной роли слуги поработителей. Впрочем, даже среди тех немногих, кто оказался на службе у господ, она была изгоем.

— Проклятая, ты меня не слышишь? — в голосе Барила сквозило неприкрытое раздражение, — Ты. Закончила. В. Пятом. Загоне?

Издевательский тон надзирателя мало волновал её, но она почувствовала волнение, из-за того, что её могут наказать за рассеянность.

— Д-да, всё так, — услышь сейчас её кто-нибудь из троайде их племени — убил бы за проявление подобной слабости. Но сейчас ей было плевать на гордость, она хотела выжить и если для этого надо наступить на свои принципы, она не будет сомневаться, — сегодня остались только больные в четвёртом.

— Хорошо, тогда будешь лечить сама. Феар, Корит и Сарбхас будут позже, тебе всё ясно?

Тофа кивнула. Ей действительно всё было ясно, ещё на третий день после формирования их группы. Феар, эта тупая сука, считающая, что есть больше тех помоев, что им дают — это вершина счастья, решила лечь под кого-то из надсмотрщиков, а потому постоянно отсутствовала. Двое других даойне из её загона действительно разбирались в травах, и часто задерживались, помогая больным. А потому Саол почти каждый день занималась своими подопечными одна. Её старались не отправлять в другие места — большинство надсмотрщиков считали, что их вожак отметил редкую тофа для себя, но она понимала, что подобные меры предосторожности связаны скорее с её неконтролируемой силой.

После окончания назначения её сопроводили в пустевший загон, где осталось только несколько больных даойне. Двое мучились животом, и потому она намешала им толченого угля с водой, а так же дала заваренный заранее травяной сбор, убивающий заразу. Прочитав воззвание к предкам и надеясь, что они защитят свои детей, тофа продолжила обход и теперь помогала даойне, что со слов Оберона пытался убить её и пострадал от самого белокожего. Он оказался довольно простодушным запуганным парнем, ещё совсем молодое лицо его было безвозвратно изувечено кулаком страшного мутанта. Это было сложно объяснить самой себе, но она почти сочувствовала бедолаге, оказавшемуся в рабстве и чуть не умершему от потери крови и повреждений головы. Сейчас Антапа лежал на своей койке и мирно спал. Девушка, стараясь не разбудить его, обратилась к духам предков, и аккуратно начала намазывать густой смесью, на которой делался целебный отвар, ещё не зажившие окончательно шрамы над верхней губой. Едкий запах трав беспокоил спящего и он зашевелился во сне, но вскоре затих. Тофа улыбнулась и про себя отметила, что несмотря на периодические провалы в бред, парень стал выглядеть гораздо лучше — болезненная бледность кожи ушла и если бы не раны он выглядел бы совершенно здоровым.

Сам больной был благодарен своей спасительнице, и несколько раз раскаивался за то, что покусился на её жизнь. Впрочем, и они оба это понимали, по законам их народа она должна была умереть как только лишилась возможности обучаться у владеющего силой. Помимо этого паренька, вне своей работы в лагере она общалась только с Обероном, которого вовсе не волновала её сила, и с бывшим каннаром надсмотрщиков, Хуски. Последний, казалось, тоже был мало обеспокоен её страшными способностями, и сам старался завести с ней беседу при любом удобном случае. Здоровяк показывал себя среди прочих рабов как настоящий лидер, пускай он и был предателем, но его уверенность, опыт и мудрость были заметны каждому. Чем то он даже напомнил тофа её собственного каннара, хотя она и была уверена, что тот никогда бы не предал свой народ, как сделал Хуски. Никто не знал наверняка, почему могучего троайде разжаловали, хотя ходили слухи, что так хозяева наказали их с Фангредом за драку. Последний, несмотря на то, что был обязан тофа жизнью — ведь именно она убрала гной из раны на его боку, смотрел на неё с нескрываемой ненавистью. Оберон говорил, что их бой произошел из-за неё — ведь клыкастый серый ослушался своего вожака и решил взять её сам. Белокожий, услышавший это лично от Хуски, говорил как всегда безэмоционально, как будто в происходящем не было ничего особого, но девушка внутри ликовала — пусть ей не хватает сил и воли самостоятельно наказать обидчиков, но даже такой расклад её устраивал. В конце концов, несмотря на ненависть, Фангред не рискнул напасть на неё и причинить вред, а после того, как он начал ходить на полигон они вообще почти перестали пересекаться.

Закончив выполнять свои обязанности она привычно присела на свой настил и стала дожидаться прихода Оберона. Занятия языком, плавно переросшие в изучение культуры даойне, стали неотъемлемой частью лагерной жизни. Нет, странный белокожий всё так же пугал её, а общаясь с ним она не ощущала, что разговаривает с живым существом — слишком бесчувственным и неразговорчивым был её ученик, но в то же время он был внимателен к ней, защищал от нападок сородичей и никогда не давил, а потому она держалась за их знакомство почти инстинктивно. Солнце нещадно жгло, будто надеясь высвободить всю свою мощь перед приходом сезона дождей. Даже хирихиа, чьи пронзительные голоса были слышны по всему лагерю, сейчас скрывались под навесами и были необычайно молчаливы для своего народа. Потому, когда ворота загона начали открываться и на территорию их жилища вошел первый птицелюд, Саол почти уснула, разморенная жестокой жарой.

Среди вернувшихся с полигона, изможденных и лоснящихся от пота даойне девушка увидела резко выделяющегося белокожего, и встав направилась к нему. Её слегка беспокоило его необычное поведение — как правило сразу после прихода с полигона он шел на свое место под навесом, но сейчас неуверенно мялся вместе с остальными рабами, которые неспешно разбредались, отпущенные хозяевами. Когда тофа подошла почти вплотную к толпе собратьев, перед ней выросла массивная угловатая фигура, в которой она сразу узнала Фангреда. Неприятные глазки троайде уставились на девушку и она почувствовала себя как никогда неуютно:

— Заштопай своего белокожего дружка, — воин был привычно груб, — это приказ хозяев, так что пошевеливайся, сука. Я пробил ему ногу на тренировке, — он приблизился к ней ещё ближе, — а хотел бы пробить тебе голову.

После этих слов он развернулся и пошел в сторону бочки с водой, так и не дождавшись ответа девушки. Та в свою очередь поспешила к Оберону, беспокоясь о ране, которую он получил. Белокожий скользнул по ней взглядом и направился к своему месту, прихрамывая и зажимая поврежденную ногу. Тофа перешла на быстрый шаг и догнала своего ученика:

— Тебя надо перевязать, не ходи с такой раной! — девушка правда начала испытывать волнение — не промытая рана могла загноиться.

— Не надо, рана не глубокая, — он отмахнулся от её слов продолжая идти.

— Но у тебя кровь! А если в ней осталась грязь? Я знаю, что ты сам себе на уме, но мне приказали тебя осмотреть и обработать твою ногу.

Саол кривила душой, так как даже не смотря на то, что она боялась Фангреда, она могла не слушаться его, ведь сейчас он был таким же рабом, как и они все.

— Я сказал нет, — шипящий голос Оберона пожалуй впервые, с момента их знакомства звучал угрожающе, — у меня с нога всё хорошо. Скоро заживет.

— С ногой, — машинально поправила его девушка, — нет, я не приму отказа, — угроза в его тоне испугала её, но в то же время добавила решимости, — ты спас меня однажды, и я хочу отплатить тебе тем же.

Когда она договорила они уже стояли перед его лежаком. На змеином лице белокожего, практически лишенным черт, с раскосыми глазами цвета темной крови не проявилось ни одной эмоции, он просто молча смотрел на Саол и та разве что не трясясь от страха, старалась выдержать этот безжизненный взгляд.

— Я тебе кое-что покажу, — каким то странным голосом произнес раненый, — но если ты кому-то проговоришься, то умрешь.

От этих слов её тело будто бы парализовало, но он этого казалось бы не заметил и сел на свой настил.

— Сядь рядом, — он указал на место рядом с собой и тофа послушно опустилась туда, не в силах вымолвить ни слова, — а теперь аккуратно посмотреть рану.

Её трясущиеся руки начали развязывать грубо стянутую тряпку, заменившую белокожему повязку, и она, расправив складки грязной, измазанной в песке и крови, ткани быстро добралась до порванной штанины. Оттянув край прорехи, что бы ненароком не задеть пострадавшую ногу она заглянула внутрь.

— Но...но тут ничего нет, — растерянная Саол вопросительно посмотрела на Оберона. Под штаниной была лишь ровная белая кожа, на которой не было ни единого следа от удара — лишь смазанное пятно запекшейся крови.

— Потише, — вдруг прошипел её ученик, — знаешь, я мог тебя обмануть, но не делать этого. Мне нужен кто прикрывать меня.

Не понимая о чем речь тофа облегченно вздохнула и начала вставать, но сильная рука Оберона остановила её. Он огляделся, проверяя, что на них никто не смотрит, и прошептал:

— Смотри, — коготь на его большом пальце уперся в кожу там, где была размазана непонятно откуда взявшаяся кровь и с видимым усилием начал вдавливаться в неё. Сперва белая поверхность не поддавалась и мышцы на руке Оберона заметно напряглись, после чего острая кромка начала медленно погружаться в ногу, выдавливая проступившую кровь. Девушка едва сдержалась, что бы не вскрикнуть и попытаться остановить безумца, а Оберон резко отвел руку, из-за чего по его бедру медленно поползла одинокая капля свежей крови. Тофа же,не обращая на это внимания, смотрела на место, где всего мгновение назад была неглубокая ранка, а сейчас белела плотная кожа чудовища, скрывающегося за маской странного белокожего мутанта, который всего две недели назад начал учиться говорить на языке народа даойне и в котором, по мнению многих рабов в их загоне, жила сама Смерть.