Мы ушли и не пришли назад

МЫ УШЛИ И НЕ ПРИШЛИ НАЗАД. 255 БРИГАДА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ В ОГНЕ СРАЖЕНИЙ..

ПОСВЯЩАЕТСЯ МОРСКИМ ПЕХОТИНЦАМ, ЖИВЫМ И ПАВШИМ ЗА РОДИНУ.

ПРОЛОГ

Их четырнадцать было, князей белозерских,

Я пятнадцатый с ними,

Вот стрелой пробитое сердце

И моё забытое имя.

Много позже событий, о которых я расскажу, это стихотворение встретилось мне и странно отозвалось в душе. Словно бы оно написано про меня, хотя я происходил совсем не из княжеского рода.

Но Белозерский, и Федор, а по отчеству Романович. Отец мой, когда я родился, слесарем на пивоваренном заводе трудился. А мама не работала, ибо тогда это не так часто встречалось. Домом и семьей занималась, а также шила на заказ. И обе сестрички в нее пошли, портнихами стали. Так что никакого благородного происхождения, а чисто пролетарское.

А отчего я Белозерский, а не Жмуркин (это мамина девичья фамилия)? Да кто же знает, когда-то написали писаря и так пошло. И на том спасибо, что Белозерский, а не Беломордов. Это после революции можно было родителям имя детям выбирать, какое хочешь, а до нее крестил батюшка в церкви, и, коль родился ты тридцать шестого мартобря, а в тот день празднуется память мучеников Памвы и Храпоидола, то так и назовут. Не крестить же ребеночка мужского пола в честь другой святой, чей день тогда, Гликерии.

Правда, отец как-то говорил, что если заранее поднести дьячку кое-что и слезно попросить, чтобы сына не называли Пинной, то так и будет, назовут обычным. Самое главное-дать сколько надо, и дьячок ничего не накрутил. Отец знал, о чем говорил, ибо Романом стал оттого, что больно много детей крестить тогда принесли, причт зашился и его с кем-то попутал. Дед-то мой мзду принес, чтобы младенца Макарием нарекли, как моего прадеда.

Но ведь в стране были не только князья Гагарины и графы Хвостовы, а и люди попроще, но с такими же фамилиями. А если кто намекает на тождество, то можно ему и показать рабоче-крестьянские лапищи, что на графские совсем не похоже.

А кому этого мало, то можно и в глаз засветить, для вящего прочищение мозгов и зраку.

Но стихотворение продолжало жить в унисон с моей жизнью, так как как я вскоре заработал инфаркт.

Пусть не стрела, но сердца и от них рвутся, не только от стальных наконечников. Второй случился через двадцать лет, и с тех пор снова пересеклись слова товарища Орлова и моя жизнь, ибо и про меня можно было сказать, что некогда был, а теперь меня забыли.

Но отчего-то я не исчез окончательно, став частью моей страны, а где-то пребывал в готовности.

А потом открылся какой-то канал связи, и ощутил, что кто-то может меня услышать, если скажу. Видимо, моим потомкам для чего-то потребовался давно ушедший их предок, из чего дух мой заключил, что что-то с ними плохое происходит. Когда все хорошо, то людям хватает себя и живущих вокруг родных и друзей. А когда плохо и даже запредельно плохо, тогда вспоминаются давно почившие князь Александр Невский, торговец мясом Козьма Минин и не столь знаменитый краснофлотец Федя Белозерский. Потому что не уверены потомки, что они смогут сделать то, что от них требуется, вот и глядят в прошлое: было ли так прежде и смогли ли тогда? А раз прежде смогли выпутаться и смочь, то и мы сможем? Ибо и сам помню рассказ об Александре Невском в фильме и слова: 'Пусть в этой войне вдохновляет вас мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас непобедимое знамя великого Ленина!'

Кто вспоминал великих полководцев, кто своего отца, деда или дядю, вымостивших своими жизнями дорогу к Победе и жизни потомков, и ощущал, что он не один, а рядом с ним ушедшие его предки помогают нести тяжкую ношу. Значит, пришло мое время второй раз подпереть собой оборону страны от чего-то или кого-то. В сорок втором -своей грудью, в не знаю каком-своим словом и своей памятью. Ведь для чего-то я избран, а значит, должен оправдать доверие этому выбору. Если честно, я несколько раз в жизни ощущал, что меня словно чья-то рука ведет вперед. Не в смысле 'мохнатой лапы', что провигает без заслуг повыше, а скорее, как деталь, что многими операциями обрабатывается и оттого больше дел на нее возложено. Как затвор в автомате Калашникова: сложной формы, с многими функциями, и с ними справляющаяся.

Мне не в первый раз приходилось идти туда, в неведомое. Ты просто идешь, готовый на все, что встретится тебе, доверяя командирам и всей душой желая победы, которая наступит не только оттого, что ты ворвешься в серый ЖАКТовский дом или придунайский поселок со странным для русского уха названием Моча, но и по всему фронту. Ты тут, твои одноклассники и соседи — в Киев или Пиллау, и сдохнет война в своем логове, откуда ее выпустила компания на 'Г'. А после наступит мир, долгий мир, может, и на вечные времена, и в этом мире будут жить те, кто придут с войны, их дети и внуки.

Дальше мы не заглядывали. Большинство моих однополчан были молодыми парнями от восемнадцати до тридцати, только среди саперов и связистов припоминаю людей постарше. Я уже сказал насчет шага в неведомое, и действительно, на мою долю пришлось пять десантов, а могло быть и восемь. Или один, он же последний. Стоило начальству изменить порядок высадки, и достался бы мне Озерейский десант или форсирование Днестровского лимана. А так на Эльтиген меня не высадили, а под Аккерманом мы были во втором эшелоне. Но последние три десанта на Дунае-эта моя инициатива, ибо подал рапорт, а потом второй, и оттого оторвали от спокойной жизни по прикрытию болгарского и румынского побережья от чего-то возможного, но не случившегося. Вместо бархатного сезона — Будапешт и Вуковар. Вот это я могу числить своей заслугой, потому что мог и сидеть дальше, бдительно вглядываясь в морскую даль и дегустировать местное вино аж до конца войны. Хотя, возможно, могли бы и в индивидуальном порядке поднять и оторвать на пополнение, в том нет ничего необычного. Мне тогда шел двадцать первый, и я еще не навоевался. Счет же к немцам и румынам накопился очень большой, хотя румыны теперь уже были нашими союзниками, туды их в качель. Вовремя переобулись, так же, как и финны.

Но это, понятно, случилось уже позже. А пока шел мой рассказ, с самого начала и без умолчаний. Я не рассказывал только о некоторых деталях, ибо не был уверен, что от меня ждали рассказа о моих чувствах и действиях по отношению к Кате и другим девушкам. Можно было и рассказать, но для чего? Это все должен пережить каждый и понять, что у него с ней настоящее, а что нет. Да и, если скажешь влюбленному, что его дама сердца его на самом деле не любит, а только динамит-он что, поверит? Нет. Впрочем, дважды дураком он будет, если поверит трезвым словам про нее. Лучше быть честным дураком, не поверившим, а потом разочаровавшимся в девушках и жизни. Но ненадолго.

Неоткуда молодому взять ледяную проницательность: глянул и проник в глубины чужих сердец, где прочел все, что есть в них. Да и неинтересно так жить, словно в двадцатый раз 'Чапаев' смотреть: ага, сейчас Василий Иванович скажет: 'Я за тот Интернационал, за который товарищ Ленин!' Разве что ожидая, что на двадцатый просмотр начдив не утонет в Урале, а выплывет. Честно признаюсь, что я тоже этого ждал, но не двадцать раз. А, когда перестал, то увидел, как Чапаев вышел из вод реки живым и сел на боевого коня.

Да, я не выдумываю, в начале войны сняли такой вот фильм. С начала я его не помню, потому что от усталости и темноты задремал и проснулся от толчка локтем под ребра, что мне отвесил Ванька Лысов. Проснулся с желанием оторвать ему голову за такую подлость, но слова сразу застряли в горле, а действия еще где-то в позвоночнике. На экране Василий Иванович на другом берегу Урала завернулся в бурку и сел в седло боевого коня, а потом обратился к нам, зрителям, рассказав, что как бы нам ни было тяжело, но и в Гражданскую легче не было, но и с одной винтовкой на троих они белых победили.

Эта 'Одна винтовка на троих', видно, оттуда и пошла, поскольку потом кто ее куда только не тулил. Ванька был мною прощен, но предупрежден, что будет прибит, если снова попробует. Этого фильма я больше не смотрел, но это был не бред спросонья, поскольку не один человек фильм тогда видел. Но тоже повторного показа не был удостоен. Должно быть, это как орден, даваемый один раз в жизни, или прививка от уныния и пораженчества с пожизненным иммунитетом. Насчет ордена я не шучу. Когда сбывается то, на что надеялся всей душой, потом понял, что это невозможно и не будет, мысленно похоронил надежду, и вот оно! Сбылось! Надеюсь, слушатели того канала связи с будущим мой рассказ так и воспримут, как я выплывавшего Чапаева.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. НОВОРОССИЙСК И КОЕ-ЧТО ДРУГОЕ

Вообще надо бы начать не оттуда, а с того, что я первой военной осенью ушел из школы и устроился на кабельный завод неподалеку от вокзала. Дома пришлось выдержать маленькую войну с мамой и отцом. Меня взяли, но не на основное производство, а во вспомогательное. И это было хорошо, правда, я лично до этого не додумался, не настолько мудр был, чтобы и это учесть. Потому что с основных производств заводов, что оборонные заказы выполняли, меня никто бы в армию не отпустил-бронь и все. Трудись на своем месте и это нужнее сейчас. Так что коль пошел бы я на завод, где мамин брат был мастером, то черта с два попал на фронт! Кто бы меня с производства взрывателей отпустил...

А тут-получилось, но, повторюсь, без моих личных заслуг. В конце лета на территорию вагоноремонтного завода стали эвакуировать оборудование трех кабельных заводов из Московской области, которым и предоставили место в Куйбышеве. Ну, хоть не в Сибирь ехать пришлось товарищам кабельщикам. Я про их переезд услышал от своего одноклассника Вени Малышкина, у них в доме инженер с этого завода комнату снимал, из первого эшелона эвакуированных. Так что пошел, и мне обрадовались. Эшелоны все прибывали, часть оборудования где-то застряла, люди тоже, а нужно было строить дополнительные корпуса, поскольку станки и прочее уже было тут. Так что кто начинал устанавливать станки и тянуть коммуникации, а кто и копал котлован под новый цех. Под него отдали часть территории кладбища, к тому времени закрытого, но еще не подлежащего сносу. По случаю войны пошли на это. Меня так воспитали, что фашистов было за что ненавидеть к тому времени и просто так, а тут и личное прибавилось-за разоренные могилы. Не очень веселое дело их разрывать, прямо скажем.

Потом я узнал, что тогда под раздачу попал герой гражданской войны Щорс, о котором сняли незадолго до того фильм. Не было на кладбище порядка, поэтому про это никто не знал, что его могила попала под застройку, но хоть сохранилась. Все вскрылось где-то в 1949 году, и тогда уже могилу перенесли на новое кладбище и поставили над ней памятник. А на старом месте от всех захоронений остался только один памятник похороненным там жертвам гражданской войны, на улице Красноармейской. Куда дели остальных захороненных-не знаю. Не до того было. Приехали телеги, часть останков погрузили и увезли. За то ответила компания на 'Г', от которых могил не осталось. И правильно— чтобы не было храма памяти их. Они превратили Европу в погост, и воздаянием за это будет отсутствие их могил. Князьям кладбища их иметь не положено.

Когда рытье котлована закончилось, нашлась мне и работа поквалифицированнее. Для стройки нужно много разных металлических изделий: скобы, угольники, разные планки, болты и прочее. Во время войны этого не хватало, поэтому частью изготовляли сами. Кузнец Иван Васильевич отковывал болты, а слесаря вроде меня нарезали резьбу на них. Для эвакуированных отыскали заброшенный барак, так для него нужно было печки изготовить, дверные и оконные петли. Когда товарищи из Кольчугино потеряли ключ от привезенного оттуда сейфа, пришлось его изготавливать. Не мне, правда, а тому самому Ване Лысову.

Он ключ точил, а я дверцы вырубал для печки-буржуйки. Зима сорок первого вышла очень холодной, хотя и полегче, чем зима финской войны.

Военный быт был очень нелегок, даже при том, что мы ко многому привыкли, по сравнению с этим привычным-тяжко становилось. Возьмем даже такой простой вопрос: получение того, что тебе положено по карточкам. Уже не будем упоминать, что не все положенное было и не заменялось другим. Вот ты пришел с работы и

стал в магазине в конец очереди и ждешь. Иногда хвост очереди на улице, то есть на морозе,

Хлеб раньше люди покупали либо целую буханку хлеба, либо половину. Обслуживать покупателя много времени не надо. А во время войны ему нужно отрезать ровно 400 грамм и не больше? Потому времени уже только на отрезание хлеба уходит подольше, чем он до войны потратил. И нужно время, чтобы продавец из карточки вырезала талон на сегодняшнее получение хлеба. Потому очередь стоит и ждет каждого, кто раньше в ней стоит. И так ты после работы отдыхаешь, стоя в очереди.

Как мы обходились? С тех пор, как мы с мамой пошли работать, как бы самой свободной из нас осталась младшая сестра. Вот, когда у нее уроков не было и школьников на разные сельхозработы или на помощь госпиталю не направляли, то стояла она. А мы по мере возможности помогали. Пришла мама с работы и затеяла обед готовить, а Нина в очереди. Через часок мама закутается как следует и пойдет младшенькую менять, чтобы она в тепле посидела, да и за варящейся кашей последила. Потом снова поменялись. Если что-то дается не по карточкам, а в одни руки, то другого человека из дома вызывают. Бежит соседский Колька по улице и громко орет: 'Марь Ванна, у вашей Лизки уже близко!' Побежал к соседнему дому и позвал других. И другими способами помогали соседям. Люди жили вместе, и, хотя бывало, что собачились, но это были наши споры, Марь Иванны с Марьей Петровной, а Гитлера эти споры не касались. Против него выступали единым фронтом. Да и без войны все равно мы друг дружке помогали. Та же Марь Ванна Яковлева дочку Марь Петровны Немигаевой Лизку могла покормить, если ее мать где-то задержалась. Потом, правда, она ей высказывала, что Марь Петровна не только трех мужиков с собой оставить не могла, но и до дочки ее руки не доходят.

И это у них еще долго шло.

В 1957 году я в Куйбышев к родителям приехал. И вот утром пошел в булочную за бывшими французскими булками к чаю. Тогда они звались 'городскими', но прелести вкуса не утратили. Дохожу до их дома и слышу знакомое:

-Ой, да сама ты черногузая, в баню с керосином ходишь, чтобы хоть со щек копоть убрать! Если тебя на угольном складе у штабеля забыть, так рабочие сгребут и в кузов отправят, а потом в печку!

Это Марья Петровна, басом иерихонским.

-Стерлядь ты сызранская, малосольная, которая в воде не тонет, а кверху брюхом в речке плавает!

Это уже Ивановна, и голос у нее тонкий, как у бормашины, но такой же душевыворачивающий. но это когда она соседку костерит, а когда просто разговаривает, то ничего.

-Ну что вы спозаранку галдеж устроили! Только со смены пришел, а тут как собачья свадьба под окном, заснуть не могу! Шли бы лаяться на Хлебную площадь, чтобы трамваи веселее ходили!