Тихая жизнь

Лес. Птички поют, пахнет сырой землёй и прелыми листьями. Под спиной чувствуется сырая трава, колющая между лопатками. Бред? Абсолютный. Запахам природы в морге взяться неоткуда, если только меня не решили похоронить на природе да и напившись, ушли по домам, забыв виновника торжества под деревом. Опять же, покойники особым слухом и обонянием обладать не должны, по крайней мере науке данные факты неизвестны. К нежити меня отнести затруднительно — сердце бьётся, лёгкие воздух гоняют, в теле неприятное ощущение, как от неудобного сапога на ноге. Интересно, где это начали шить сапоги на все тело, и зачем такой на меня надели. Опять фигня в голову лезет. Где же, всё-таки я нахожусь? Если открыть глаза, возможно получится определиться с местонахождением более точно? Гениальное предположение подтвердилось, открыв глаза я увидел утреннее небо, проглядывающее сквозь кроны высоких деревьев. Лес — не лес, а скорее роща, и я, лежащий на траве в ведьмином круге.

Жрать охота жутко, живот подводит как от многодневной голодовки, да и жажда мучит преизрядно. С кряхтением поднявшись на ноги закрутил головой по сторонам, определяясь с направлением движения. Похоже, ведьмин круг располагался на вершине холма, изрядно заросшего деревьями и без малейшего признака современного человека: пустых бутылок, оберток, банок, мусора и прочих признаков цивилизации. Пройдя пару сотен метров вниз по склону меня резко повело в сторону, ноги подкосились и шмякнувшись об тополь я аккуратно присел на землю. В глазах потемнело и из этой темноты начали всплывать чужие воспоминания.

Покосившийся старый домик, абсолютно неухоженный, но ещё крепкий, хотя и с отсутствующей местами черепицей. Лохматый косоглазый мужик звероватого типа — любимый отец. Замурзанная тощая девчушка лет четырех-пяти, жмущаяся к рваному подолу платья женщины забитого вида — мать и презренная сестра-слабосилок. Походы с папашей в соседнюю деревню в кабак, драки, воровство, прикрывающая собой от отцовых пьяных побоев сестрёнку мать, её похороны, опять пьянки и драки, воровство и тюремные отсидки отца. И сквозь все это жирной линией — колдовство.

Вот ещё пятилетнего сопляка отец учит проклинать и морочить простой люд, отводить глаза при воровстве на огородах, кража удачи, и апофеоз восторга — одна из родовых волшебных палочек мне подошла, теперь я настоящий маг. Папаша проводит для меня ритуал повышения сил и на мою просьбу о повторении его — лупит палкой, ничего не объясняя. Он вообще малоразговорчив, кроме тех случаев, когда нажравшись дрянного виски любит порассуждать о величии нашего рода и о том, как простой люд обязан ползать перед нами на коленях и целовать нам ноги, а я раскрыв рот, с восторгом слушаю его. Мне тринадцать и отец учит меня 'прыгать' с места на места. Сначала на десяток метров, потом на сотни, завершается обучение прыжками из дома в Лондон и обратно. Объясняет папаша плохо, зато палкой лупит очень профессионально: 'Прыгай, дрянь, к тому дереву!', и палкой по хребту для стимула — хрясь. В лондонском кабаке среди таких же колдунов-алкашей на его хвастовство народ сильно возмущается, дескать, покалечился ребенок, на что все доводы презрительно отметаются: 'Мне в семье слабосилки не нужны, а подохнет — туда ему и дорога'.

Ага, любящий отец, в котором пацан души не чаял. Но хапнуть на халяву ворованной силы крепко втемяшилось моему недалекому реципиенту, по малолетству не подозревавшему о бесплатном сыре в мышеловке. Он даже интригу провел, подставив папашу под очередную отсидку. В этот раз тому присудили за колдовство в общественном месте целый год на верхних уровнях. При проведении ритуала все пошло через задницу, сказалось и отсутствие расчетов, и никакое образование пацана, да и запрет на повтор видно был неспроста. Вместо 'получить силу одного из предков', пацан хапнул такой объем магии, вместе с памятью носителя этой силы, древнего римского мага, что душу его выбило из тела как пробку из бутылки. А поскольку тело без души суть 'мешок с костями', затащили сюда и меня. Вот такой непонятной загогулиной душа помершего старого ворчуна оказалась в теле пятнадцатилетнего англичанина по имени Морфин Гонт.

* * *

*

Очнулся я ближе к обеду. Жрать хотелось уже не то что бы сильно, но корову сожрал бы целиком. Блин, у меня же теперь сестра малолетняя на шее, а в доме и еды то никакой нет. Так, спокойно, я же теперь всамомделешний сильномогучий колдун, даже палка колдунская специализированная имеется, для магичиния и прочего непотребство эзотерического. Ага, вот только память римлянина подсказывает, что еду наколдовать нельзя, зато воспоминания англичанина — наколдовать нельзя, а спереть — можно. Нет, воровство не наш метод. Поднявшись бодрым шагом на вершину холма и окинув орлиным взором окрестности увидел пасторальную картину английской глубинки: на соседнем холме виднелись постройки большого поместья, меж двух холмов протекала небольшая река, на берегу которой раскинулась небольшая деревенька, в кабак которой так любил захаживать отец этого тела.

— Если в реке есть вода, значит в ней водится рыба. И голодная смерть нам не грозит. Нет крючков — есть колдовство, нет лески — есть колдовство, а вот есть само колдовство — нельзя. Фигня какая-то получается. — так, бурча себе под нос всякую галиматью, я спустился с довольно-таки высокого холма к протекающей у его подножия речке. Поковыявшись в новоприобретенных мажеских знаниях я сплюнул с досадой на землю.

— Маги, ёп, удочку надо транс-фигу-рировать и сидеть, ловить рыбу, ага. Бомбарда! Итить его...

Ду-дух! Вырвавшийся из волшебной палки луч ударил в центр реки, вызвав взрыв не хуже авиационной сотки. Фонтаном поднявшейся воды меня окатило с ног до головы и вмазало по морде рыбиной. Фигня какая-то. Судя по памяти предшественников мощность взрыва не должна была превышать аналог наступательной гранаты. Видимо силушки прибавилось преизрядно. Нда-а, дела. Так, отставить рефлексию, нас ждёт великая жратва, гы-гы, вот меня в молодом теле колбасит, так и тянет на балагурство.

Превратив первый подвернувшийся камень в оцинкованное ведро, начал собирать оглушенную рыбу. Набрав полное и поглядев на оставшуюся рыбу, в растерянности почесал макушку и с недоумением воззарился на жирную и грязную пятерню. Вон же свинья, не мылся он чтоль никогда? Ладно, в сторону лирику, что нам скажет память? Ага, английская память пуста на этот счёт, а вот римская сигнализирует: есть такое, увеличение внутреннего объема и снижение веса, простые начальные чары для зачарования сундучка легионера, ибо таскать тому с собой приходиться очень много. Сундук заколдовывали и для ведра сгодится, так тому и быть.

Иду, помахивая ведром, обхожу холм, ибо домик наш находится на противоположном склоне и, подходя к жилью все больше хмурюсь. Возможно, для пацана весь этот бурелом и был в порядке вещей, но мне такое обращение с собственной землёй как серпом по всем подробностям. Как можно жить, по сути, в нищете, и так безалаберно вести хозяйство? А, ну да, маменька то по зиме преставилась, а батя болт забил на землю, не мужское дескать это дело, ага. Вот бухать и предками гордиться, это — да, это по-нашему.

— Меропа, где тебя носит?! Беги сюда.— ору едва подойдя к крыльцу.

Дверь с жутким скрипом приоткрылась, заставив меня передёрнуться. Немного раскосое и жутко чумазое нечто, опознанное мной как восмилетняя сестра, выглянуло из дома.

— Еда в доме есть?

Слезы из глаз и отрицательное мотание головой. И почему я не удивлен?

— Ставь котелок на огонь, я рыбы принес. Соль есть? — и вновь отрицательное мотание колтунов на голове.

С тоской вздохнув, сожалея о вновь откладываемой трапезе, достаю колдопалку и превращаю валяющееся под окном полено в здоровенное корыто. Высыпаю в ёмкость всю рыбу из ведра и снимаю с него чары и отменяю превращение, возвращая камню изначальный вид. А неплохо порыбачил, полсотни рыбин точно есть.

— Возьми десяток рыбин, садись чистить, да смотри не поранься, а я в лавку к мистеру Джонсу схожу, может чего выменяю, нам всё равно не съесть все.

Выдав сестре ценное указание, засунул в старый мешок пятерку рыбин побольше и потопал в деревенскую бакалейную лавку.

* * *

— Мистер Джонсон, я вас категорически приветствую, как ваше здоровье, как дела в семейной и личной жизни? — с порога жизнерадостно поздоровался я с хозяином лавки.

— Пацан, какого дьявола ты сюда припёрся? — недружелюбно встретил меня пожилой толстый торгаш. — Или у твоего папаши монеты завелись?

— Не, батю опять в каталажку забрали, так что с деньгами у нас с сестренкой совсем никак, я вам рыбы свежей принес, хочу предложить на обмен. — с натугой закинул мешок на прилавок и начал по одной вынимать рыбины.

Бакалейщик освидетельствовал каждую рыбину, поторговался для виду и отсыпал мне запрошенных продуктов и брусок дрянного мыла, бурча себе под нос всякие гадости в мой адрес, предложил заходить ещё, с рыбой, разумеется. А без рыбы или денег — проходить мимо. Я же говорю, душевный человек.

Дома вода в котелке кипела, несколько рыбёшек было почищены, рука у Меропы была в крови и замотана грязной тряпкой, идиллия в общем. Так, руку — залечить колдунством, у рыбы удалить кишки и жабры и присыпать солью, луковицу и пару картофелин почистить и порезать, в кипящую воду кинуть пяток мелких рыбёшек — пусть варятся с десяток минут. Отвлекшись от готовки я огляделся вокруг и впал в ступор. Бомжатник пополам со свалкой. Нет, жить в этом хлеву я решительно не согласен, ну не воспринимаю я эту халупу как свой дом. Если батя тут жил и его все устраивало, то 'я на это пойтить не могу', ага, и сестру отсюда забирать тоже нужно, отец ей жизни не даст, загнобит как мамашу. А интересно, где мы находимся территориально, что нам подскажет на это англицкая память? Так, в паре верст к северу большой лесной массив, границ которых малец и не представлял, где-то к востоку море, а к юго-юго-западу Йорк. Оппаньки, вот и определились, это же тот город, что раньше был римским бураком, то есть Эбораком. Тут всплыло чувство тоски со стороны римлянина: Эборак, Шестой Победоносный, Адрианов вал, собственная земля в наследное владение. Нет, надо срочно усваивать подаренную чужую память, а то накатывает временами, а рыбу ловлю как варвар — взрывчаткой. Вот поужинаем с сестрой, помоемся и ночью займусь воспоминаниями вплотную, решено.

Пока размышлял, вынул из котелка сварившуюся мелочь, закинул овощи и через десяток минут порезанную кусками крупную рыбу. Отыскал на кухне пару мисок, колдовством отчистил их до приемлемого состояния и разлил готовую уху.

— Ну что, Меропа, налетай, пока горячее.

Девочка недоверчиво попробовала горячее варево и со скоростью пулемета замелькала ложкой, расправившись с ухой за полминуты.

— О как! Сильна, сильна. Ну, раз готовка была на мне, то посуду мыть тебе, договорились? — поинтересовался я у довольного ребенка.

— Хорошо, Морфин.

— Вот и ладненько, а я пока разгребу тут в доме немного, чтоб спать ложится не среди срача, — хлопнул я по коленям, вставая из-за стола.

Пока сестра возилась с посудой на кухне, которая одновременно являлась и столовой и гостиной, я решил осмотреть оставшиеся две комнаты более подробно. Крошечная конура квадрата в три размером была явно комнатой матери и Меропы, где с весны сестра жила одна и для сна вполне годилась, а вот вторая комната была раза в три больше, была занята парой кроватей, кривым шкафом и парой сундуков, и имела все признаки мужской берлоги: грязь, беспорядок и сильная вонь то ли козлятиной, то ли псиной. В шкафу висела пара балахонов неопределенно-грязного цвета, почти новый сюртук моды прошлого века, и внизу стоял в гордом одиночестве заляпанный грязью башмак на правую ногу.

— Богатый гардеробчик, а чем нас порадуют скрыни?

В сундуках лежало откровенная ветошь, только в одном, на дне, замотанный в тряпку, лежал симпатичный тонкой работы медальон, как пишется в протоколах: " металла жёлтого цвета'.

— Неплохая цацка, больших денег должна стоить, и как батя её ещё не пропил? Должно быть дорог как память. Наверное, родовая вещичка. Ну, не мной она сюда положена, не мне её и брать, пусть себе лежит.— решив так, замотал изделие из драгметалла в тряпку и засунул обратно на дно сундука.

Определил по воспоминаниям свою кровать, перетряхнул соломенный тюфяк на ней, сдёрнув предварительно грязную тряпку, притворяющуюся покрывалом, и, за неимением свежего белья, решил один раз переночевать без него, отложив на завтра решение вопроса с созданием комфортных условий жизни. Пора решать вопрос с гигиеной.

Постройкой бани для разовой помывки решил не заморачиваться и притащив колдовством несколько камней и превратил их в пару кувшинов и здоровую ванну. Ванну наполнил водой из волшебной палки и подогрел до приемлемой температуры. Дальше последовало мытьё сестры и далее самого себя. В процессе израсходовался почти весь не такой уж и большой брусок вонючего мыла, а воду пришлось менять несколько раз. Чистые и довольные мы разошлись по своим комнатам, сестра — спать, а я — разбираться с завалами памяти.

* * *

*

Проснувшись утром, долго тупо смотрел на грязный потолок спальни и не мог с большой определенностью себя идентифицировать. Немножко Морфин Гонт, пятнадцати лет отроду; немного Петр Гроза, старая развалина на давно заслуженной пенсии; и чуть-чуть Тиберий Корнелий Косс Страбон Спурий, трехсодвадцатилетний маг, отравленный собственным внуком.

Ладно, к черту рефлексию, буду считать себя Морфином, версия улучшенная, добавленная. Ставим цели перед собой: ближайшая — привести в порядок дом и участок, дабы отец после тюрьмы мог здесь жить; цель на среднюю перспективу — заработать денег и войти во владение землёй, доставшейся Страбону в собственность, благо он успел ее увести в тень и закрыть к ней доступ для посторонних; и долгосрочные планы — выйти на самообеспечение, дабы ничто не отвлекало от процесса познания новых горизонтов в магическом искустве, ведь прогресс не может стоять на месте. Итак, цели поставлены, вперёд, на встречу новому дню.

Выйдя из дома полный решимости к свершениям, лицом к алеющему рассвету, тут же едва не упал, споткнувшись о корыто с плавающей в нем рыбой, пребольно ушибив ногу. Хорошо день начинается, бодрит. Небольшая разминка, умывание в наколдованном умывальнике и готовить завтрак. Знания в голове устаканились, магия из организма так и прёт, того и гляди из ушей и прочих естественных отверстий тела польется. Несколько взмахов руками и на кухне идеальная стерильность, ещё пара пассов — и в дровяной печи горит негасимый колдовской огонь, в сковородке жарится чищенная и потрошеная рыба, а в чайнике греется вода. Хлеба нет, но мы люди непривередлевые, и так наедимся, а вместо чая заварим смородинового листа пополам с земляничным, что набрал вчера по дороге из деревни.

— Меропа, просыпайся, завтрак остынет! — не успел я договорить, а сестра уже за столом.

Пока ребенок завтракает, я начинаю инструктировать:

— Итак, сейчас найдем пару тряпок чистых, трансфигурирую тебе какую-нибудь одежду, а эту постираем и повесим сушиться. Я потом уйду по делам, а ты останешься на хозяйстве. Печь я заколдовал, еды наготовил, разогреешь и покушаешь. Вернусь возможно поздно. Все поняла? — строго спросил сестру.