Я поставил стул напротив решетки, уселся и подождал, пока дверь в темницу закрылась, оставляя нас наедине. Наедине — это если не считать двух мумифицированных стражей, не спускающих с моего узника немигающего взгляда и отбрасывающих на стену гротескные тени.

— Ну что ж, — сказал я человеку, сидящему у дальней стены камеры, — настало время познакомиться получше, принц Васпиан.

Он ничего не ответил, сверля меня мрачным взглядом.

— Молчишь, да? Действительно, трудно найти слова, когда впереди смерть от чужих за камнем притаилась, и сзади тоже смерть, но от своих...

И тут Васпиан не выдержал.

— Ты поплатишься за это, чернокнижник! Я не знаю, какой черной магией ты заставил жителей города совершить вопиющее предательство — но расплата грядет, так и знай!

Я усмехнулся.

— Расплата грядет, и как раз об этом я хочу с тобой поговорить...

— Что ты сделал с моим адъютантом?!

— Ты про ту коротко стриженую девчушку, да? Погиб почти весь твой полк, а ты печешься об адъютанте? Дай-ка угадаю... Она ведь тебе не просто адъютант, да? Ох и бабник ты, принц, жрать из одного котла с солдатами можешь, а без девки на войну отправиться никак. Впрочем, тут я тебе не судья.

— Что ты с ней сделал, мерзавец?!

— Сожалею, принц, но этого ты не узнаешь.

— Тогда и говорить с тобой мне не о чем, — решительно отрезал он.

— Ну ладно. Раз ты так хочешь узнать ее судьбу — я сейчас выйду на пару минут и вернусь с ее свежеотрубленной головой. Из шеи капает свежая кровь, может быть, еще и веко дергаться будет... Зато ты точно узнаешь ее судьбу. Устраивает тебя такой вариант?

— Нет, будь ты проклят!

— Тогда давай перейдем к тому, о чем я...

— Так значит, она еще жива?

— С чего ты взял? Есть ведь еще такой вариант — я выхожу и возвращаюсь с посиневшей головой... Или она сама приходит, шаркая ногами по полу и глядя в одну точку немигающими глазами... А на твой вопрос, мол, как же насчет свежеотрубленной головы, развожу руками, дескать, приврал я немного, ее еще вчера порешил... Нет, принц, ты не узнаешь ее судьбу.

— Почему? — c нажимом произнес он. — Я хочу убедиться, что она жива, и потом мы поговорим, о чем захочешь.

— Нет. Понимаешь, люди делятся на две категории. Одни ставят условия, а другие сидят в клетке. В клетке сидишь ты, и я пытаюсь донести до тебя, что никаких условий ты мне ставить не будешь. А если будешь — любое твое условие будет приводить к самому нежелательному для тебя повороту. Потому — одно из двух. Либо неведение, либо ты узнаешь не только то, что она мертва, но и то, что причиной ее смерти стало твое условие. Разумеется, это если я не вру, иначе ты узнаешь просто о том, что она мертва со вчерашнего вечера. Или не узнаешь. Итак, принц. Что выбираешь — знать, что она мертва по твоему желанию, или не знать и надеяться?

— Мерзавец! — процедил он.

— Да, мерзавец. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Откажешься — на этом стуле будет лежать и смотреть на тебя ее голова. Все? Нет возражений? Готов слушать?

— Да что тебе надо от меня, чернодушный?!

— Ничего, принц, в том и дело, что ничего. Хочешь, я угадаю, что ты думаешь? Ты думаешь, что я Рэйзель лин Фаннард, пятисотлетний некромант и чернокнижник.

Вот тут его мрачная злоба ненадолго сменилась удивлением.

— А это не так?

— Не так. Да, тело и лицо, что ты видишь перед собой, раньше принадлежали именно ему.

— А, эфириал...

— В том-то и дело, принц, что нет. Я человек, и мне от роду всего семнадцать лет с небольшим. Видишь ли, когда мне было пятнадцать, Рэйзель, сидя в глубине Цитадели, поменялся со мной, пареньком из другого мира, душами. В результате этой ошибки он получил по заслугам, оказавшись запертым в моем теле, в мире, где магии нет вообще. А я оказался в Цитадели и провел там два страшных года в совершенно нечеловеческих условиях. За преступления, которых я не совершал.

— Хороша байка... Вранье!

Я улыбнулся:

— Лгут те, кому что-то нужно. Лгут слабые. Я рассказывал это охранявшему меня паладину — он не верил, и правильно делал. А сейчас я уже не в клетке, там теперь сидишь ты, и мне ничего от тебя не нужно. Так для чего мне лгать теперь, когда я хозяин положения?

— Понятия не имею, — признался Васпиан, — но все равно не верю.

Улыбаюсь шире:

— А мне и не нужно, чтобы ты верил. Я только хочу, чтобы ты это знал, а верить или нет — дело твое. Так вот. Меня зовут странным для твоего слуха именем Максим, ведь такого ты никогда не слышал, тут нет имени Максим, как в моем мире нет имени Васпиан. Я был обычным мальчиком, круглым сиротой, с обычным для человека мировоззрением, идеалами, устремлениями. Самый обычный мальчик пятнадцати лет от роду. И вот однажды я просыпаюсь в теле Рэйзеля, в темнице... Я не буду рассказывать тебе, через какие страдания я прошел — очень скоро ты все это испытаешь на своей шкуре. Остановлюсь только на самых важных моментах. Видишь ли, с точки зрения мальчика, который сталкивался с паладинами и чернокнижниками только в сказках, все просто. Колдуны, насылающие проклятия и мертвецов — они плохие. Злодеи. А паладины, которые с ними сражаются — ясное дело, хорошие, они герои. Я был наивен, и мир виделся мне контрастным. Вот Хаос, Тьма и Зло, вот Порядок, Свет и Добро. Трагедия же заключалась в том, что я был сердцем и душой на стороне добра, но добро, в лице вполне конкретных паладинов, не желало принимать меня в свои ряды.

— Чем дальше, тем забавней, — желчно хмыкнул Васпиан. — Тебе только осталось объяснить, как вчерашний паренек из мира, где нет магии, натворил дел, да еще и с воистину рэйзелевским размахом.

— О, тут все просто. Рэйзель — гений. Он вывел магию на совершенно новый уровень, одновременно создав такие заклинания, которые освоил даже начинающий. Еще мне повезло и я наткнулся на его ученицу, а затем получил доступ к его библиотеке. Ну и учти, что Рэйзель был весьма неслабым чародеем, и я унаследовал его силу.

— Ну-ну, — хмыкнул Васпиан.

— Ты уже придумал причину, для чего Рэйзель мог бы сочинять такую сказку?

— Нет, — согласился принц, — но я также не вижу резона в том, для чего ты мне это рассказываешь, если не собираешься договариваться или чего-то добиваться.

— Чуть позже объясню. А теперь мы подходим к одной интересной мысли: вдумайся, в теле страшного и могущественного колдуна оказывается совершенно иной человек, ни в чем не виноватый и искренне ненавидящий колдунов. Ах, какие возможности могли бы открыться перед той же инквизицией, возьми она меня в свои ряды и обучи... Треть твоей страны в руинах после вторжения эфириалов. Не то, чтоб я мог этому помешать всего за два года обучения, но... И ведь дело не только в упущенной возможности. Меня не только не приняли на сторону добра — меня еще и вынудили пойти по стопам Рэйзеля и стать новым Рэйзелем. Глупые паладины, победив самого страшного некроманта, сами создали его преемника, причем еще более страшного и опасного, чем Рэйзель. Не ирония ли?

— Ну если так — то ирония, — согласился принц. — Но я по-прежнему слабо себе представляю, как вчерашний добрый мальчик творит такие страшные дела. Сколько душ ты уже загубил с момента своего побега?

— Дохрена, — кивнул я. — Но между тем добрым пятнадцатилетним пареньком и нынешним коварным мной — два года в немыслимо бесчеловечных условиях. И открою тебе один секрет. Пнуть котенка, ударить щенка, обидеть ребенка — для меня это совершенно немыслимо даже сейчас. Но я сам с удивлением обнаружил, что убивать тех, кто ненавидит тебя, очень даже просто, а убивать тех, кто ненавидит тебя без вины — это даже приятно в какой-то мере... Я много открытий сделал. Например, что мир не черно-белый. И на стороне Добра порой сражается самое настоящее зло. Я про паладинов. Такого бессердечия мне в жизни встречать еще не приходилось... Я был готов на все, чтобы выбраться из той темницы или хотя бы улучшить свое положение... Но мой проклятый тюремщик мне, ясное дело, не верил и отказывался устроить разговор с вышестоящими или передать письмо королю, твоему отцу то бишь. Да, вышестоящие мне тоже не поверили бы, а вот твой отец мог бы согласиться. Живет же где-то воплощенный эфириал во дворце, правда?

— А ты взгляни на ситуацию с другой стороны, — предложил Васпиан. — Глазами твоего тюремщика. Вот заключенный, злобный некромант, пускается на свои хитрости, чтобы выбраться. И что бы ты делал? Потакал ему?

— Потакать? Нет. Но я бы не обращался с ним так жестоко.

— С некромантом, отнявшим столько жизней? С ним любая жестокость справедлива, ты не думал об этом?

— Видишь ли... В моем мире, гораздо более развитом, нежели твой, во многих странах нет смертной казни. Не во всех, но в самых культурных. И если кого-то приговаривают к тюрьме — на год или на всю жизнь — его содержат в комфорте, достатке и удобстве. Потому что жестокость по отношению к заключенным запрещена, и неважно, какое преступление он совершил.

Принц не выдержал и невесело засмеялся.

— Забавный твой мир, в розово-пастельных тонах. Только в него мне верится ну совсем слабо.

— И тем не менее, это факт, хочешь верь, хочешь не верь. Словом, вот тут мы постепенно подошли к ответу на вопрос, почему ты здесь, для чего мне нужен и почему я все тебе рассказываю. Я подвергся страшным истязаниям и жестокостям без вины. Ты вправе не верить, но для меня это факт. Произошло беззаконие в отношении меня, а за беззаконие должен быть ответ. Кто виновен?

— Никто, — развел руками Васпиан. — Максимум — судебная ошибка.

— За судебную ошибку должен быть ответ. Особенно за такую страшную.

— Ты понимаешь, что никто не мог никаким образом установить твою невиновность? Вот как проверить, что в этом теле душа невиновного? Ты — еще одна жертва Рэйзеля, по сути.

Я кивнул.

— Верно. Никак не установить. Я бы и сам не поверил. Но моя основная претензия не к факту заключения, а к условиям содержания. А также к тому, что я был полностью лишен права защищаться, торговаться, договариваться, взывать к королевскому милосердию... Я молил о капле доверия — получив ее, сейчас величайший некромант был бы преданным сторонником инквизиции, а у твоего отца было бы мощное оружие, изобретенное в моем мире, но неизвестное здесь. Я молил о капле милосердия — получив ее, я бы, может быть, не сбежал бы, не повстречал ученицу Рэйзеля и не унаследовал бы его силу и знания. Но я не дождался ни доверия, ни милосердия, ни справедливости. Кто виноват в том, что мой тюремщик вел себя со мной, словно с рабом? Кто отдал меня на произвол бессердечных паладинов? Кто разрешил ордену творить, что им вздумается? Кто виновен, что в заточении я подвергался самым изуверским издевательствам? Король Тантагора виноват. Ну а раз до него я пока не добрался — отвечать тебе, как его сыну и будущему королю.

— Ну в чем-то ты прав по-своему, — внезапно согласился принц. — По правде, я не нахожу внятного объяснения, для чего Рэйзелю было бы такое придумывать... Послушай, если ты действительно не Рэйзель... Тогда тебе не обязательно делать то, что ты делаешь. Я уверен, мы сможем как-то... утрясти эту печальную историю, и...

Я ухмыльнулся.

— Не получится. Ты сейчас в моей шкуре, с той разницей, что я был заложником чужого неверия, а ты — заложник своего.

— В каком смысле? — не понял он.

— А вот так. Допустим, ты мне поверил взаправду, ну а как иначе, я же в том положении, в котором мне совершенно незачем лгать, ведь мне от тебя ничего не нужно, верно? Ты мне поверил, мы о чем-то договоримся, я тебя отпущу... И тут ты подумаешь, мол, постой-ка, так вот что ему на самом деле было нужно! И снова утвердишься в мысли, что я — Рэйзель. А я не хочу, чтоб ты думал, будто я — это он.

Мы с ним помолчали: он осмысливал услышанное, я обдумывал следующие слова.

— В общем так, Васпиан, несостоявшийся король Тантагора. В этой клетке ты проведешь два года. В тех же условиях, что и я. Кормежка два раза в день — каша на воде, мерзкий хлеб, иногда сырая морковка или лист капусты. И все. Мизерная порция, ровно чтоб ты не издох с голода, и этот самый голод станет твоим соседом по камере, не отставая ни на один миг. Никакой одежды, два года в одном и том же, спать на соломе, ходить в ведро и жить в смраде. Раз в месяц — мытье в холодной воде. Ты будешь видеть здесь, не считая моих стражей, всего одно человеческое лицо, которое не скажет тебе ни одного слова за два года. Просто потому, что у меня его внуки и я убью их, если он скажет тебе хоть слово или даст порцию больше положенной. Ты же благородный человек, да? Ну так вот, знай, что попытка разговорить твоего тюремщика или выпросить у него что-то — все равно что попытка убить его малолетних внуков.

— И в чем смысл этой мести? Мстить королю за ошибку, допущенную кем-то из его множества подданных? Идиотизм.

Я пожал плечами.

— Я предпочитаю слово 'справедливость'. Что ты делал, когда тебе было пятнадцать? Гонял мяч? Играл со сверстниками? Бегал за девчонками? А в шестнадцать или семнадцать? Учился в академии, уже с офицерскими погонами, спал небось не один, а с грудастой красоткой? Или с целой чередой холеных сучек, в жизни не поднявших ничего тяжелее бокала? Ходил на пиры и балы? А я эти два года провел в аду на земле, и ты, высокомерная мразь, считаешь, что раз тебе повезло родиться в королевской семье, то ты непогрешим и выше всего этого? Что королю не надо отвечать за грехи его должностных лиц? Ошибаешься, за грехи отвечать должны все, просто сильные мира сего за преступления отвечают только тогда, когда находится кто-то сильнее их. И для тебя и твоего отца этот день настал. Так вот. В следующий раз я буду решать твою судьбу через два года, которые ты проведешь тут в страданиях, отчаянии и неопределенности, как я. И учти, что через два года я тебя не факт что отпущу. Может, оставлю тут навеки гнить, как это было уготовано мне, может, проявлю милосердие и убью тебя. Может, и отпущу... Кто знает, Рэйзель великий маг, но предсказывать будущее даже он не умел. Одно я тебе точно гарантирую: эту клетку ты покинешь досрочно только одним из трех способов. Первый — найдешь способ наложить на себя руки или уморишь себя голодом. Второй — ты будешь убит моими стражами, которые не спустят с тебя глаз за эти два года, при побеге или попытке вызволить. Третий — если твой отец согласится обменять тебя на себя. Вот так. И в любом случае, если ты когда-то и выйдешь на свободу — ты к тому времени уже не будешь ни королем, ни сыном короля. Теперь тебе все понятно, принц, которому недолго осталось быть принцем?

Его выдержка ему не изменила, хоть держать себя в руках ему становилось все труднее.

— Почти все, кроме одного. Чего ты на самом деле хочешь?

Я вздохнул.

— Ну, раз ты спросил... Я открою тебе свои планы. Этот мир ненавидит меня за то, чего я не делал, а я ненавижу его за то, что он ненавидит меня. Вот скажи, что бы ты делал на моем месте? Жил изгоем? Не мой путь. Я не хочу жить в таком мире, и мой выбор — разрушить его. Падут империи, цивилизации будут разрушены и обратятся в прах, повсеместно воцарится хаос, междоусобицы, голод и болезни будут взымать свою жатву. А я со своими подданными буду наблюдать за всем этим из безопасной гавани. И когда не останется камня на камне — я эти камни соберу, и постою из них другой мир. Который не будет ненавидеть меня, а может, будет любить. Как великого строителя и мудрого правителя. Знаешь, каким он будет, этот мир?

123 ... 101112

↓ Содержание ↓