Я выбираю тебя

Я ВЫБИРАЮ ТЕБЯ

Здесь последний приют, а дальше — граница ада.

Здесь последний предел, последнее "никогда" —

В той секунде, где падает солнце в сладость

Прошлой жизни, чей смысл едва разгадан...

А всю горечь — и память — пускай сохранит вода.

Здесь последний приют. Последняя передышка

Между рухнувшим небом и новой большой войной.

Нам придётся решать — то, о чём не напишут в книжках,

Дорасти до плеча, до меча, до судьбы — и выше,

А всех тех, кто не сможет — отшепчет пускай прибой.

Здесь последний приют — жаль, что стены его непрочны.

Волны злятся, шипят и колотятся в борт корабля.

Перед тем, что придёт, нам не выстоять в одиночку.

Обещаю: в аду, на войне и самой кромешной ночью

Я сейчас — и всегда — выбираю только тебя.

С позавчерашнего вечера на Небывалом острове не происходило ровным счётом ничего. Ветер дул умеренный, недра земные почти что не содрогались, зловеще и ровно багровело небо у Границы Ада, мерзкие чудища морские атаковали друг друга вяло, с ленцой, и даже младшие ученики как-то притихли, точно в задумчивости — словом, везде царило полнейшее благолепие.

По мнению Корво, это могло говорить лишь об одном: приближались очередные неприятности.

Скорые, всеобъемлющие — и неотвратимые.

— Прекрасный день, — пробормотал он, кутаясь в просторные учительские одежды. Чёрные рукава хлопали на ветру, как птичьи крылья; утренний холодок пробирал до костей. — Просто замечательный.

Отсюда, с потайной террасы, открывался вид на всю северную часть острова, от перекособоченной башни господина старшего наставника на вершине скалы до причалов внизу, обыкновенно пустовавших. Зато разглядеть человека среди каменных уступов могли разве что птицы и птеронимфусы, реющие над водой, однако они Небывалого острова сторонились — очень мудро с их стороны. Да и некому было вглядываться в многоцветные камни в такую рань, когда только-только начинал заниматься рассвет, и ночные обитатели Приюта уже отошли ко сну, а дневные ещё не пробудились... Собственно, именно поэтому Корво и любил это место и этот час — и именно потому он первым заметил кое-что странное.

Сперва небо над башней на вершине потемнело, точно закоптилось; послышались громовые раскаты, чернота закрутилась спиралью, слепо ткнулась в окна-бойницы — и втянулась внутрь. На мгновение воцарилась тишина, такая полная и жуткая, что слышно стало, как гудит кровь в венах и колотится гулко сердце. А потом, точно отзываясь на это биение, что-то глухо тумкнуло в море, в самой глубине, и поверхность его стала гладкой и неподвижной, как стекло.

— Что за... — выдохнул Корво. Курительная трубка вывернулась из пальцев и полетела вниз по уступам, рассыпая искры. — Какого...

И тут язык у него присох к гортани, потому что застывшее море вдруг совершенно отчётливо заскрипело, потрескалось — и вытолкнуло из себя некое инородное тело, округлое, оранжевое.

"Лодка, — понял Корво, и внутри у него всё свело от дурных предчувствий. — Диковинная лодка, а в ней — человек".

Он ещё и додумать-то эту мысль не успел, а уже перемахнул через край террасы и помчался вниз по склону длинными прыжками, бессмысленно расходуя дар, позаимствованный вроде бы у Мирвы, пугливой девочки-южанки, только прошлым летом принятой в ученицы. Голова опустела; важным отчего-то казалось только одно — успеть спуститься первым, пока никто больше не прознал про лодку. И он сумел — выскочил к берегу за секунду до того, как кончились силы, а бархатистый оранжевый борт уткнулся в причал.

Дыхание у Корво сбилось, волосы от бега дыбом встали, верхние одежды неприлично распахнулись — не дай Номос в таком виде попасться младшим ученикам, до смерти ведь засмеют. Но ученики-то, по счастью, ещё спали. А вот тот, кто причалил к острову в диковинной лодке, как раз пробудился.

Точнее, "та" — ибо это оказалась женщина.

Выглядела она странно, даже по меркам Небывалого острова: светловолосая, светлоглазая, бледная — мёд и молоко, янтарь и песок. А вела себя и того чуднее: увидев незнакомого мужчину — не испугалась, наоборот, внимательно оглядела его с ног до головы, точно оценивая. Смешно, как птенец, вытянула шею, высматривая что-то — кого-то? — у него за спиной, потом вздохнула разочарованно и отвернулась.

Корво кашлянул, запахнул одежды, принял достойную позу и спросил:

— Кто ты такая и чего ищешь у наших берегов? Отвечай!

Тщетно — женщина будто не услышала его, и только уголки губ у неё едва заметно дрогнули.

— Вторжение в наши воды и земли карается лишением памяти, зрения и речи, — сменил он тактику. — Это очень древнее правило, уважаемая. Правда, о нём мало кто помнит и может рассказать — по известным причинам.

Такой вкрадчивый, по-старчески хрипловатый голос нагонял ужас даже на бесстрашных младших учеников, которым море по колено, океан — по пояс. Но незнакомка как раньше созерцала голубые дали, так и продолжала, точно ничего интереснее в жизни не видела. "Глухая она, что ли"? — засомневался было Корво и, собравшись с духом, попытался объясниться на языке жестов, путая, кажется, алонкейские знаки и островные.

"Телепата бы сюда, — тоскливо подумал он. — Знал бы — одолжил бы дар у Сеза... А, нет, Сез же пропал. Жаль, хороший был парень..."

На этой самой патетической ноте вдруг проскользнула нога — поехала на шматке водорослей; Корво нелепо взмахнул руками — лишь хлопнула чёрная ткань — и едва не сверзился с причала. Выругался сквозь зубы, глянул исподлобья на незнакомку, но та по-прежнему сидела неподвижно и безучастно.

Накатила злость.

— Не хочешь общаться? Ну так попутного ветра, как говорят, — негостеприимно отпихнул он лодку ногой. — Тут, кстати, поблизости кракена видели. Слышала? Кракена. Тварь такая, с щупальцами.

Женщина даже не шелохнулась. Ветер слабо шевелил её светлые кудри; полоса воды между бортом и причалом становилась всё шире; вдали глухо и тихо гудел сигнальный колокол.

Настолько по-идиотски Корво не чувствовал себя давно.

— Ладно, — вздохнул он, сдаваясь, когда с незнакомкой его разделяло уже больше ста метров. — Ладно. Если уж быть дураком, то хотя бы добрым. Эй вы, там! Если вы передумали, то я готов...

Договорить ему не удалось — женщина вдруг вскочила, едва не опрокинув свою диковинную оранжевую лодку, и уставилась на что-то у него за спиной, приложив ко лбу руку козырьком. Помедлив мгновение, Корво обернулся, и сердце, которое он привык считать чёрствым и бесчувственным, скрутило вдруг противной, тянущей болью.

Из-за скальной гряды поднималось красное зарево — знак всеобщей тревоги, и на его фоне особенно ясно было видно, что часть башни старшего наставника точно срезана бритвой.

Аккурат по тому самому месту, где располагался кабинет старика.

И — как в старые недобрые времена ученичества — Корво почувствовал себя абсолютно беспомощным. В сравнении с другими обитателями Небывалого острова он всегда ощущал себя пылью под ногами, ущербным звеном; старший наставник Альбетайни, смеясь, называл своих воспитанников "самоцветами", но не надо быть ювелиром, чтобы понимать — есть драгоценные камни чистейшей воды, а есть треснутые, мутные, с изъянами. Есть те, чей дар горит ярко — и те, кто сам всего лишь отражение, имитация...

Корво на секунду прикрыл глаза, глубоко вдыхая.

— Размышления — потом. Сначала — дело, — пробормотал он безотказное заклинание. И, обернувшись к гостье, схватился за сердце: — Эй, там, белобрысая! Не суйся в воду! Руки, я сказал, из воды! Куда ты без снадобья, а?

Незнакомка, которая осталась на некоторое время без должного внимания, успела налечь животом на борт и начать грести ладонями. Лодка от этого, естественно, нисколько не продвигалась вперёд и только крутилась на месте, зато обитатели глубин начали шнырять вокруг, пока в отдалении, явно прикидывая, насколько вкусную добычу к ним занесло течением и не кусается ли она.

Наскоро растерев по запястьям и щиколоткам отпугивающий эликсир, Корво сбросил накидку и спрыгнул в воду; после трёх вылазок к алонкеям, одна из которых закончилась путешествием с Альбатросами, он сам плавал не хуже рыбы, даже и без позаимствованных способностей. Оранжевая лодка оказалась ещё более странной на ощупь, чем на вид: пустая внутри, словно бы дутая. Тем не менее, отбуксировать её к причалу труда не составило. Незнакомка всё это время, не отрываясь, глядела в сторону башни наставника Альбетайни и кусала губы; протянутую руку приняла спокойно, без выкрутасов, и даже поблагодарила лёгким кивком, а потом склонилась к камням причала и начертала водой несколько быстро исчезающих символов.

— Что за пропасть... Те-й-а... Тея? — прищурился Корво, рассматривая знаки. Имя отозвалось смутным воспоминанием, скорее приятным, чем нет, но отчего-то печальным. — Ба, да такими закорючками уже лет триста никто не пишет, и не будь я библиотекарем, и не прочитал бы... Значит, Тея. Так тебя зовут?

Она кивнула снова и — впервые — улыбнулась.

А потом ухватила Корво за локоть и потащила вверх, по лестнице, затем по едва заметной тропинке меж камней, ведущей к Приюту, словно бродила здесь уже не раз и знала дорогу не хуже обитателей острова. Её шаги были слишком лёгкими и быстрыми для обычного человека, а хватка — чересчур сильной, и казалось, что тёплая, нежная кожа облекает не плоть и кости, а нечто куда более прочное, подобное металлу... или даже тому загадочному веществу, из которого состояло ядро Небывалого острова.

"Что, если она опасна? — промелькнула мысль. — Неспроста ведь она появилась именно теперь... Определённо, есть причина".

Над Приютом точно раскинулся купол пламенно-алого света — всеобщий сигнал бедствия. Срезанная наискосок башня старшего наставника Альбетайни упиралась в небо, точно пытаясь проткнуть свод. Чудная оранжевая лодка по-прежнему маячила у причала, как приклеенная, и ни волны, ни течения, ни ветер не сдвинули её с места.

Корво нутром чуял, что эти три факта связаны, но вот как именно — понять пока не мог. Улучив момент, когда Тея замешкалась на развилке, он задержал дыхание, мысленно сосредотачивая дар в собственной ладони, впитывая ощущения, становясь зеркалом. И — ничего. В нём отразилась пустота, на которую были обречены обычные люди-островитяне. Алонкеи хотя бы могли похвастаться одним врождённым талантом — ориентироваться в пространстве, пусть и платили за это зерном безумия в голове, которое через семь дней на суше просыпалось и выпускало ростки.

"Может, она скрывает дар? — размышлял Корво. В груди уже резало, но вдохнуть сейчас означало превратиться из зеркала в простого человека. — А если попробовать копнуть поглубже..."

Прежде он пытался провернуть нечто подобное лишь раз, когда ему понадобилось скопировать дар наставника Альбетайни перед переговорами с одним самодовольным ублюдком с Риномоса. Миссия тогда провалилась: массовые убийства, акты устрашения и геноцид, пусть и во имя великого дела — точнее, Великого Дела — на Небывалом острове сочли неприемлемыми. Это если выразиться мягко: Нотта-Кракен тогда, как помнилось, предложила испытать сии дивные методы сперва на правящих кругах Риномоса, уж коли они питают к ним особое пристрастие. Как бы то ни было, в итоге переговорщику со стороны алонкеев и его "свите" из Тихого Надзора пришлось стереть память, а Корво больше десяти дней провалялся в бреду, вытравливая из себя остатки слишком сильного чужого дара.

Перед глазами поплыли разноцветные круги; воздуха отчаянно не хватало.

"Ну что ж, рискнём, — прикусил губу Корво. — Меня нет, меня нет, есть только отражение..."

...он всё-таки ощутил глубоко сокрытую силу. Не привычный ясный образ, а нечто неуловимое обычными чувствами; так тепло невидимо глазу, а цвет ничего не значит для уха. Словно бы луч; словно бы звук, что становится всё громче, пока ты внимаешь ему, и...

Тея развернулась резко, точно поняла — и наотмашь ударила его по щеке.

Изящная, тонкая рука оказалась потяжелее, чем даже у Нотты.

Корво сам не понял, как второй раз за день упал, но почти тут же инстинктивно перекатился и боком, боком отполз подальше. Тея похрустывала кулаками, неторопливо приближаясь, и выражение лица у неё было неласковым.

"Прибьёт, — обречённо подумал он. — Или покалечит. Или нос расквасит, а дети потом засмеют, они такие..."

— Я единственный библиотекарь на острове, ученика ещё не воспитал, нельзя меня бить по голове! — сорвалось с языка. Тея запнулась на полушаге и удивлённо заморгала. — Меня зовут Корво, Корво Чёрная Птица. Я не хотел тебя обидеть, просто у меня такой дар... Точнее, дара у меня нет, но я могу перенимать чужой. Отражать, как зеркало. Понимаешь? Я не забираю, а всего лишь копирую.

Она ненадолго задумалась; потом — выразительно поднесла кулак к носу Корво и повела из стороны в сторону.

В горле как-то сразу пересохло.

— Намёк уловил, — сглотнул Корво. — Что ж ты сразу не сказала, что против?

Вместо ответа Тея ухватила его за воротник, вздёрнула на ноги — и, не дав даже опомниться, снова потащила за собой.

— Спокойная работёнка, говорили они, — бормотал под нос Корво, стараясь не поскользнуться на замшелых камнях. — Уважение и почёт, говорили они. Мокрые штаны, подбитый глаз и сомнительные знакомства... — Тея метнула через плечо воистину огненный взгляд. — Эй-эй, полегче! Я же пошутил!

"Ну что ж. По крайней мере ясно, что язык она знает хорошо".

По большому счёту Небывалый остров и островом-то не был. В древнейших летописях — их после Огненной Смуты осталось, увы, не так много — его описывали так: "Престранный корабль, сработанный в форме восьмигранника, не из дерева, не из камня, не из металла. Восьмигранник сей углом повёрнут книзу и до середины погружён в воды. В нижней половине сокрыты многие секреты, верхняя же населена человеками брошенными, ненужными, отвергнутыми, и имя ей — Приют".

С тех пор, когда неведомая рука сделала эту запись, минуло больше тысячи лет. Алонкеи под предводительством Нулла Акатиоры наткнулись на Остров, попытались завоевать, не преуспели и позабыли о своём открытии; явилась из-за Границы Ада страшная болезнь и сожрала три четверти всех, кто обитал на твёрдой земле; один из воспитанников, затаивший с детства обиду, поднял восстание и спалил почти все постройки, включая библиотеку, висячие сады и общественную купальню, которой, впрочем, и так никто не пользовался... Но к знаниям о Небывалом острове не прибавилось ни крупицы. Ни один из "многих секретов", якобы спрятанных в нижней части плавучего куба, так и не открылся дотошным исследователям. Всё так же бесстрашные "засланцы" искали среди людей и алонкеев тех, кто родился с даром необычным, сильным и опасным, хоть временами это и выходило Приюту боком. Всё так же старуха Урда-Тапу шепталась с недрами Острова и направляла его движение, а её названая сестра Вердад, бодрствующая лишь три дня в году, уговаривала деревья на южных склонах плодоносить больше и чаще положенного природой, обеспечивая пропитание почти трём сотням душ в Приюте. В положенный срок выбирали нового старшего наставника, и успели посидеть в заветном кресле и мудрые, и глупые, и спокойные, и страстные, и каждый гнул свою линию, не рискуя, впрочем, сильно отступать от написанных на Премудром Камне правил...