Я выбираю тебя

Я ВЫБИРАЮ ТЕБЯ

Здесь последний приют, а дальше — граница ада.

Здесь последний предел, последнее "никогда" —

В той секунде, где падает солнце в сладость

Прошлой жизни, чей смысл едва разгадан...

А всю горечь — и память — пускай сохранит вода.

Здесь последний приют. Последняя передышка

Между рухнувшим небом и новой большой войной.

Нам придётся решать — то, о чём не напишут в книжках,

Дорасти до плеча, до меча, до судьбы — и выше,

А всех тех, кто не сможет — отшепчет пускай прибой.

Здесь последний приют — жаль, что стены его непрочны.

Волны злятся, шипят и колотятся в борт корабля.

Перед тем, что придёт, нам не выстоять в одиночку.

Обещаю: в аду, на войне и самой кромешной ночью

Я сейчас — и всегда — выбираю только тебя.

С позавчерашнего вечера на Небывалом острове не происходило ровным счётом ничего. Ветер дул умеренный, недра земные почти что не содрогались, зловеще и ровно багровело небо у Границы Ада, мерзкие чудища морские атаковали друг друга вяло, с ленцой, и даже младшие ученики как-то притихли, точно в задумчивости — словом, везде царило полнейшее благолепие.

По мнению Корво, это могло говорить лишь об одном: приближались очередные неприятности.

Скорые, всеобъемлющие — и неотвратимые.

— Прекрасный день, — пробормотал он, кутаясь в просторные учительские одежды. Чёрные рукава хлопали на ветру, как птичьи крылья; утренний холодок пробирал до костей. — Просто замечательный.

Отсюда, с потайной террасы, открывался вид на всю северную часть острова, от перекособоченной башни господина старшего наставника на вершине скалы до причалов внизу, обыкновенно пустовавших. Зато разглядеть человека среди каменных уступов могли разве что птицы и птеронимфусы, реющие над водой, однако они Небывалого острова сторонились — очень мудро с их стороны. Да и некому было вглядываться в многоцветные камни в такую рань, когда только-только начинал заниматься рассвет, и ночные обитатели Приюта уже отошли ко сну, а дневные ещё не пробудились... Собственно, именно поэтому Корво и любил это место и этот час — и именно потому он первым заметил кое-что странное.

Сперва небо над башней на вершине потемнело, точно закоптилось; послышались громовые раскаты, чернота закрутилась спиралью, слепо ткнулась в окна-бойницы — и втянулась внутрь. На мгновение воцарилась тишина, такая полная и жуткая, что слышно стало, как гудит кровь в венах и колотится гулко сердце. А потом, точно отзываясь на это биение, что-то глухо тумкнуло в море, в самой глубине, и поверхность его стала гладкой и неподвижной, как стекло.

— Что за... — выдохнул Корво. Курительная трубка вывернулась из пальцев и полетела вниз по уступам, рассыпая искры. — Какого...

И тут язык у него присох к гортани, потому что застывшее море вдруг совершенно отчётливо заскрипело, потрескалось — и вытолкнуло из себя некое инородное тело, округлое, оранжевое.

"Лодка, — понял Корво, и внутри у него всё свело от дурных предчувствий. — Диковинная лодка, а в ней — человек".

Он ещё и додумать-то эту мысль не успел, а уже перемахнул через край террасы и помчался вниз по склону длинными прыжками, бессмысленно расходуя дар, позаимствованный вроде бы у Мирвы, пугливой девочки-южанки, только прошлым летом принятой в ученицы. Голова опустела; важным отчего-то казалось только одно — успеть спуститься первым, пока никто больше не прознал про лодку. И он сумел — выскочил к берегу за секунду до того, как кончились силы, а бархатистый оранжевый борт уткнулся в причал.

Дыхание у Корво сбилось, волосы от бега дыбом встали, верхние одежды неприлично распахнулись — не дай Номос в таком виде попасться младшим ученикам, до смерти ведь засмеют. Но ученики-то, по счастью, ещё спали. А вот тот, кто причалил к острову в диковинной лодке, как раз пробудился.

Точнее, "та" — ибо это оказалась женщина.

Выглядела она странно, даже по меркам Небывалого острова: светловолосая, светлоглазая, бледная — мёд и молоко, янтарь и песок. А вела себя и того чуднее: увидев незнакомого мужчину — не испугалась, наоборот, внимательно оглядела его с ног до головы, точно оценивая. Смешно, как птенец, вытянула шею, высматривая что-то — кого-то? — у него за спиной, потом вздохнула разочарованно и отвернулась.

Корво кашлянул, запахнул одежды, принял достойную позу и спросил:

— Кто ты такая и чего ищешь у наших берегов? Отвечай!

Тщетно — женщина будто не услышала его, и только уголки губ у неё едва заметно дрогнули.

— Вторжение в наши воды и земли карается лишением памяти, зрения и речи, — сменил он тактику. — Это очень древнее правило, уважаемая. Правда, о нём мало кто помнит и может рассказать — по известным причинам.

Такой вкрадчивый, по-старчески хрипловатый голос нагонял ужас даже на бесстрашных младших учеников, которым море по колено, океан — по пояс. Но незнакомка как раньше созерцала голубые дали, так и продолжала, точно ничего интереснее в жизни не видела. "Глухая она, что ли"? — засомневался было Корво и, собравшись с духом, попытался объясниться на языке жестов, путая, кажется, алонкейские знаки и островные.

"Телепата бы сюда, — тоскливо подумал он. — Знал бы — одолжил бы дар у Сеза... А, нет, Сез же пропал. Жаль, хороший был парень..."

На этой самой патетической ноте вдруг проскользнула нога — поехала на шматке водорослей; Корво нелепо взмахнул руками — лишь хлопнула чёрная ткань — и едва не сверзился с причала. Выругался сквозь зубы, глянул исподлобья на незнакомку, но та по-прежнему сидела неподвижно и безучастно.

Накатила злость.

— Не хочешь общаться? Ну так попутного ветра, как говорят, — негостеприимно отпихнул он лодку ногой. — Тут, кстати, поблизости кракена видели. Слышала? Кракена. Тварь такая, с щупальцами.

Женщина даже не шелохнулась. Ветер слабо шевелил её светлые кудри; полоса воды между бортом и причалом становилась всё шире; вдали глухо и тихо гудел сигнальный колокол.

Настолько по-идиотски Корво не чувствовал себя давно.

— Ладно, — вздохнул он, сдаваясь, когда с незнакомкой его разделяло уже больше ста метров. — Ладно. Если уж быть дураком, то хотя бы добрым. Эй вы, там! Если вы передумали, то я готов...

Договорить ему не удалось — женщина вдруг вскочила, едва не опрокинув свою диковинную оранжевую лодку, и уставилась на что-то у него за спиной, приложив ко лбу руку козырьком. Помедлив мгновение, Корво обернулся, и сердце, которое он привык считать чёрствым и бесчувственным, скрутило вдруг противной, тянущей болью.

Из-за скальной гряды поднималось красное зарево — знак всеобщей тревоги, и на его фоне особенно ясно было видно, что часть башни старшего наставника точно срезана бритвой.

Аккурат по тому самому месту, где располагался кабинет старика.

И — как в старые недобрые времена ученичества — Корво почувствовал себя абсолютно беспомощным. В сравнении с другими обитателями Небывалого острова он всегда ощущал себя пылью под ногами, ущербным звеном; старший наставник Альбетайни, смеясь, называл своих воспитанников "самоцветами", но не надо быть ювелиром, чтобы понимать — есть драгоценные камни чистейшей воды, а есть треснутые, мутные, с изъянами. Есть те, чей дар горит ярко — и те, кто сам всего лишь отражение, имитация...

Корво на секунду прикрыл глаза, глубоко вдыхая.

— Размышления — потом. Сначала — дело, — пробормотал он безотказное заклинание. И, обернувшись к гостье, схватился за сердце: — Эй, там, белобрысая! Не суйся в воду! Руки, я сказал, из воды! Куда ты без снадобья, а?

Незнакомка, которая осталась на некоторое время без должного внимания, успела налечь животом на борт и начать грести ладонями. Лодка от этого, естественно, нисколько не продвигалась вперёд и только крутилась на месте, зато обитатели глубин начали шнырять вокруг, пока в отдалении, явно прикидывая, насколько вкусную добычу к ним занесло течением и не кусается ли она.

Наскоро растерев по запястьям и щиколоткам отпугивающий эликсир, Корво сбросил накидку и спрыгнул в воду; после трёх вылазок к алонкеям, одна из которых закончилась путешествием с Альбатросами, он сам плавал не хуже рыбы, даже и без позаимствованных способностей. Оранжевая лодка оказалась ещё более странной на ощупь, чем на вид: пустая внутри, словно бы дутая. Тем не менее, отбуксировать её к причалу труда не составило. Незнакомка всё это время, не отрываясь, глядела в сторону башни наставника Альбетайни и кусала губы; протянутую руку приняла спокойно, без выкрутасов, и даже поблагодарила лёгким кивком, а потом склонилась к камням причала и начертала водой несколько быстро исчезающих символов.

— Что за пропасть... Те-й-а... Тея? — прищурился Корво, рассматривая знаки. Имя отозвалось смутным воспоминанием, скорее приятным, чем нет, но отчего-то печальным. — Ба, да такими закорючками уже лет триста никто не пишет, и не будь я библиотекарем, и не прочитал бы... Значит, Тея. Так тебя зовут?

Она кивнула снова и — впервые — улыбнулась.

А потом ухватила Корво за локоть и потащила вверх, по лестнице, затем по едва заметной тропинке меж камней, ведущей к Приюту, словно бродила здесь уже не раз и знала дорогу не хуже обитателей острова. Её шаги были слишком лёгкими и быстрыми для обычного человека, а хватка — чересчур сильной, и казалось, что тёплая, нежная кожа облекает не плоть и кости, а нечто куда более прочное, подобное металлу... или даже тому загадочному веществу, из которого состояло ядро Небывалого острова.

"Что, если она опасна? — промелькнула мысль. — Неспроста ведь она появилась именно теперь... Определённо, есть причина".

Над Приютом точно раскинулся купол пламенно-алого света — всеобщий сигнал бедствия. Срезанная наискосок башня старшего наставника Альбетайни упиралась в небо, точно пытаясь проткнуть свод. Чудная оранжевая лодка по-прежнему маячила у причала, как приклеенная, и ни волны, ни течения, ни ветер не сдвинули её с места.

Корво нутром чуял, что эти три факта связаны, но вот как именно — понять пока не мог. Улучив момент, когда Тея замешкалась на развилке, он задержал дыхание, мысленно сосредотачивая дар в собственной ладони, впитывая ощущения, становясь зеркалом. И — ничего. В нём отразилась пустота, на которую были обречены обычные люди-островитяне. Алонкеи хотя бы могли похвастаться одним врождённым талантом — ориентироваться в пространстве, пусть и платили за это зерном безумия в голове, которое через семь дней на суше просыпалось и выпускало ростки.

"Может, она скрывает дар? — размышлял Корво. В груди уже резало, но вдохнуть сейчас означало превратиться из зеркала в простого человека. — А если попробовать копнуть поглубже..."

Прежде он пытался провернуть нечто подобное лишь раз, когда ему понадобилось скопировать дар наставника Альбетайни перед переговорами с одним самодовольным ублюдком с Риномоса. Миссия тогда провалилась: массовые убийства, акты устрашения и геноцид, пусть и во имя великого дела — точнее, Великого Дела — на Небывалом острове сочли неприемлемыми. Это если выразиться мягко: Нотта-Кракен тогда, как помнилось, предложила испытать сии дивные методы сперва на правящих кругах Риномоса, уж коли они питают к ним особое пристрастие. Как бы то ни было, в итоге переговорщику со стороны алонкеев и его "свите" из Тихого Надзора пришлось стереть память, а Корво больше десяти дней провалялся в бреду, вытравливая из себя остатки слишком сильного чужого дара.

Перед глазами поплыли разноцветные круги; воздуха отчаянно не хватало.

"Ну что ж, рискнём, — прикусил губу Корво. — Меня нет, меня нет, есть только отражение..."

...он всё-таки ощутил глубоко сокрытую силу. Не привычный ясный образ, а нечто неуловимое обычными чувствами; так тепло невидимо глазу, а цвет ничего не значит для уха. Словно бы луч; словно бы звук, что становится всё громче, пока ты внимаешь ему, и...

Тея развернулась резко, точно поняла — и наотмашь ударила его по щеке.

Изящная, тонкая рука оказалась потяжелее, чем даже у Нотты.

Корво сам не понял, как второй раз за день упал, но почти тут же инстинктивно перекатился и боком, боком отполз подальше. Тея похрустывала кулаками, неторопливо приближаясь, и выражение лица у неё было неласковым.

"Прибьёт, — обречённо подумал он. — Или покалечит. Или нос расквасит, а дети потом засмеют, они такие..."

— Я единственный библиотекарь на острове, ученика ещё не воспитал, нельзя меня бить по голове! — сорвалось с языка. Тея запнулась на полушаге и удивлённо заморгала. — Меня зовут Корво, Корво Чёрная Птица. Я не хотел тебя обидеть, просто у меня такой дар... Точнее, дара у меня нет, но я могу перенимать чужой. Отражать, как зеркало. Понимаешь? Я не забираю, а всего лишь копирую.

Она ненадолго задумалась; потом — выразительно поднесла кулак к носу Корво и повела из стороны в сторону.

В горле как-то сразу пересохло.

— Намёк уловил, — сглотнул Корво. — Что ж ты сразу не сказала, что против?

Вместо ответа Тея ухватила его за воротник, вздёрнула на ноги — и, не дав даже опомниться, снова потащила за собой.

— Спокойная работёнка, говорили они, — бормотал под нос Корво, стараясь не поскользнуться на замшелых камнях. — Уважение и почёт, говорили они. Мокрые штаны, подбитый глаз и сомнительные знакомства... — Тея метнула через плечо воистину огненный взгляд. — Эй-эй, полегче! Я же пошутил!

"Ну что ж. По крайней мере ясно, что язык она знает хорошо".

По большому счёту Небывалый остров и островом-то не был. В древнейших летописях — их после Огненной Смуты осталось, увы, не так много — его описывали так: "Престранный корабль, сработанный в форме восьмигранника, не из дерева, не из камня, не из металла. Восьмигранник сей углом повёрнут книзу и до середины погружён в воды. В нижней половине сокрыты многие секреты, верхняя же населена человеками брошенными, ненужными, отвергнутыми, и имя ей — Приют".

С тех пор, когда неведомая рука сделала эту запись, минуло больше тысячи лет. Алонкеи под предводительством Нулла Акатиоры наткнулись на Остров, попытались завоевать, не преуспели и позабыли о своём открытии; явилась из-за Границы Ада страшная болезнь и сожрала три четверти всех, кто обитал на твёрдой земле; один из воспитанников, затаивший с детства обиду, поднял восстание и спалил почти все постройки, включая библиотеку, висячие сады и общественную купальню, которой, впрочем, и так никто не пользовался... Но к знаниям о Небывалом острове не прибавилось ни крупицы. Ни один из "многих секретов", якобы спрятанных в нижней части плавучего куба, так и не открылся дотошным исследователям. Всё так же бесстрашные "засланцы" искали среди людей и алонкеев тех, кто родился с даром необычным, сильным и опасным, хоть временами это и выходило Приюту боком. Всё так же старуха Урда-Тапу шепталась с недрами Острова и направляла его движение, а её названая сестра Вердад, бодрствующая лишь три дня в году, уговаривала деревья на южных склонах плодоносить больше и чаще положенного природой, обеспечивая пропитание почти трём сотням душ в Приюте. В положенный срок выбирали нового старшего наставника, и успели посидеть в заветном кресле и мудрые, и глупые, и спокойные, и страстные, и каждый гнул свою линию, не рискуя, впрочем, сильно отступать от написанных на Премудром Камне правил...

Но когда это началось, ради чего продолжается — никто не знал.

Кого-то подобное положение вещей тяготило. Что же до Корво, то он был одним из немногих, кто родился тут, а не был силком или хитростью привезён на Остров. И потому сейчас, наблюдая за разрушением — помилуй, конечно, Номос и страшное человечье божество Вухо-Даму — основы основ, он никак не мог успокоиться и привести ум в ясное состояние.

По крайней мере, так Корво утешал себя, пропустив появление самой шумной, неукротимой и проблемной обитательницы Приюта.

— Здорр-рово, Чёрная Птица! А это что за выдерр-рга с тобой, а?

Он машинально шагнул вбок, прикрывая Тею авторитетом своих учительских одежд.

— Привет и тебе, Нотта-Кракен, — обречённо поприветствовал он обладательницу раскатистого баска. — Как всегда, выглядишь незабываемо.

Широкоплечая женщина в красном, бритая налысо, подозрительно прищурилась:

— Это комплимент?

— Учитывая разницу в наших силах и телосложении — да.

— Ну ты изворотливый тип — и р-раздавила бы, да не придр-раться, — расхохоталась Нотта и спрыгнула с дорожного камня, как бы невзначай перекрывая тропу. — Так что ты за бабу привёл? Новенькая?

На секунду ему показалось, что Тея вот-вот расхохочется.

— Старенькая, — проворчал Корво. До конца он не просох, даже на бойких морских ветрах, что отнюдь не прибавляло ему доброжелательности. — Её в лодке прибило к причалам, недавно совсем. Речь понимает, грамотная, вот только не говорит. Не то чтоб я считал это недостатком...

Нотта заметно — для намётанного глаза, разумеется — напряглась.

— И давно её пр-рибило?

"Проверяет, значит", — догадался Корво и осторожно подобрал слова для ответа:

— Слышала, как что-то громыхнуло в башне у старика? У Альбе? Вот вскоре после.

— С какой стороны пр-риплыла?

Послышался еле заметный, призрачный свист — значит, дело было совсем плохо. Хоть призвать из пучины океанской на сушу своего скользкого любимца Нотта и не могла, но и без того на Острове водилось предостаточно зловредной живности: двухголовые змеи, птицы рох и панцирники. Приютских они благоразумно избегали — собственно, в том и заключалась причина их выживания в столь неблагоприятных условиях — но для того, чтоб угодить хозяйке, могли и изменить своим принципам.

— Её зовут Тея, и она поднялась прямиком со дна океана, — зашёл Корво с козыря. — И у неё нет способности, которая могла бы ей позволить находиться в двух местах одновременно. Я проверил.

— Слово?

— Слово библиотекаря, Нотта. Чтоб мне до конца жизни читать только мемуары Тильвы Страдальца, если я вру.

— Ну ла-адно, — протянула она неохотно, однако еле слышный свист наконец прекратился. — Вовр-ремя, ничего не скажешь... Старший наставник Альбетайни мёртв.

...наверное, Корво уже понял это. Знал подспудно с тех самых пор, как увидел клубящуюся над башней черноту. Потому и отвлекался как мог — на лодку, на несговорчивую незнакомку, на собственное дурное настроение; потому и устоял сейчас каким-то чудом, даже в лице не поменялся, хотя земля под ногами вдруг покачнулась из стороны в сторону.

— Ты уверена? — его голос прозвучал будто издалека.

— Да уж больше, чем хотелось бы, — вздохнула Нотта, спиной приваливаясь к дорожному камню. Молодая змейка вынырнула из раскола, обвилась вокруг её щиколотки, точно серебряный браслет — приластилась. — Это я его нашла. Пер-рвая успела, когда загремело. Вор-рвалась в башню, сто ступеней как одну пер-рескочила, а там — дверь с петель сор-рвана, по стенам копоть. И он. Лежит, р-распухший, обугленный. И знаешь, что самое поганое? Он на животе лежал. Его со спины удар-рили, понимаешь? Кто-то, кого он знал, кому вер-рил, какая-то твар-ррл-л... — она захлебнулась то ли рыком, то ли всхлипом, яростно растёрла щёки, вскинула взгляд на Корво: — И что теперь делать?

— Не знаю, — честно ответил он. — Но хорошо представляю, что делать ни в коем случае нельзя. Не надо скорбеть, не надо бегать по коридорам. И убийцу искать тоже не надо.

Совет был мудрый, выстраданный, но публика, как обычно, попалась неблагодарная. И ладно Тея — что взять с невежественной гостьи, не вкусившей прелестей приютского образования, пускай себе бросается презрительными взглядами... Но недоумённая гримаса Нотты ранила Корво в самое сердце.

— Скорбь развязывает языки, — пояснил он, нахохлившись. — Можно сболтнуть лишнее не тому человеку. Сама ведь говоришь, что наставника Альбетайни убил кто-то, кому он доверял. Значит, один из нас. Так что лишняя откровенность ни к чему.

Нотта цокнула языком с фальшивым равнодушием.

— Опять заумь... — и всё-таки не удержалась от вопроса: — А убийцу почему нельзя искать? Я думала, что наоборот.

— Когда слишком старательно ищешь виноватого, есть соблазн обвинить первого попавшегося.

— Ну, пр-редположим. А по кор-ридорам-то почему нельзя бегать?

— Скользко, — коротко ответил он.

Шутку Нотта не оценила, но хотя бы перестала щуриться и раздувать ноздри так, будто вот-вот разревётся, и Корво выдохнул с облегчением: с его точки зрения, слёзы совершенно не шли сильным женщинам, ещё больше истощали слабых, да и вообще в целом смотрелись со стороны прескверно. И уж тем более не до оплакивания мертвецов было сейчас, когда не погас ещё тревожный сигнал над Небывалым островом, Альбетайни Добряк был не отомщён, и убийца разгуливал неузнанным.

"Один из нас... — пронеслось в голове вдруг. — А ведь не обязательно. Альбе ведь прожил среди алонкеев Ачтаплиса почти десять лет. У него и семья была..."

Опасная мысль — и в то же время успокаивающая: мерзко было предполагать даже, что среди приютских затесался предатель, куда как приятнее свалить всё на приблудного чужака. Однако додумать её Корво не успел, точнее, ему не позволили.

— И всё-таки хор-рошо, что я тебя встретила, Чёрная Птица. Иди в обеденный зал, наши там собир-раются, я пока старух приведу, — хлопнула его Нотта по плечу и, проходя мимо, склонилась к нему и понизила голос: — Смотр-ри в оба. Вот думай что хочешь, а я чую, что тут без Горбатого не обошлось. И не говор-ри, что я тебя не пр-редупреждала.

Договорив, она прибавила шагу — и вскоре скрылась за поворотом тропинки, в красном с головы до ног, точно пламенем облитая, и с ядовитой змеёй вокруг щиколотки. Корво повёл себя как должно: обернулся к Тее, коротко пояснил, куда надо идти, дождался кивка и теперь уже сам повёл гостью, не слишком спеша и сохраняя достоинство наставника. Но кое-что не выходило у него из головы, как ни старался он отстраниться от размышлений, убеждая себя, что это не его, библиотекаря, дело.

Во-первых, каждый камень в округе знал, что Нотта-Кракен недолюбливает Галарина Мури по прозвищу "Горбатый", одного из немногих алонкеев, мало что прижившихся в Приюте, так ещё добившихся известной власти. Одни поговаривали, что лет с десять назад он ухлёстывал за Ноттой, но взаимности не стяжал — и не простил этого. Другие уверяли, что любовь тут ни при чём, просто сильнейшей в своём поколении госпоже охранительнице Небывалого острова не по нраву пришёлся выскочка почти что без талантов, "рыбьего рода"... Так или иначе, неприязнь их была очевидной и взаимной, и ни один из двоих не упустил бы случая обмакнуть другого в грязь.

А во-вторых...

Альбетайни Добряк ведь не просто так, из-за покладистого нрава и благородного облика, заполучил башню старшего наставника со всеми прилагающимися к ней обязанностями и тяготами. Он действительно был сильнейшим на острове — кроме разве что двух великих старух, Урды-Тапу и Вердад, но те на власть давно не претендовали. Альбе видел людей насквозь, почти буквально; их мимолётные желания, затаённые помыслы, даже утерянные, казалось бы, воспоминания — всё становилось податливым воском в его руках, плавилось и принимало угодную форму. Горбатый прислуживал ему много лет, был его первейшим помощником — разве наставник Альбетайни проглядел бы опасность прямо у себя под носом?

"Не исключено, — сам себе ответил Корво и не удержался от вздоха. — Ибо возможности человека воистину безграничны — в том числе и возможность делать глупости".

И ещё одна нестыковка, крошечная неудобная деталь беспокоила его, точно камешек, попавший в сапог.

Башня старшего наставника стояла с северной стороны острова, у вершины. Пещеры же, где обитала Нотта-Кракен, располагались с юга, у самой воды, поближе к тварям морским... Даже если бы она каким-то чудом не спала в столь ранний час и заметила бы обрушение верхних этажей, то добраться туда прежде других ей бы никак не удалось.

Но об этом Корво совсем, совсем не хотелось думать.

— Значит, убийство, — произнёс он вслух, чтобы заглушить неприятные мысли. И обернулся к Тее: — Не вовремя ты к нам заявилась, белобрысая. Альбе быстро разобрался бы, чего ты стоишь и что с тобой делать — или пристроил бы, или посадил обратно в лодку и отправил бы к Номосу в за... в заповедные воды. — Янтарно-жёлтые глаза Теи неуловимо потемнели, и он быстро поправился, смущённо кашлянув: — И ведь Нотта права. Это почти наверняка сделал кто-то из своих. До Небывалого острова просто так не добраться вообще-то — Граница Ада под боком, а значит, шторма, глубинные твари. Да и сам океан шалит: плывёшь себе спокойно, скажем, на север, плывёшь — а потом вдруг оказываешься кракен знает где, будто тебя из одного места вытащили и в другое аккуратно перенесли. Поэтому причалами внизу никто и не пользуется, есть и другие способы, понадёжнее. Ты первая лет за пятьдесят.

Он сказал наобум, но Тея рассеянно, будто механически, качнула головой и показала сначала две растопыренные пятерни, потом два пальца.

— Двенадцать? — озадачился Корво.

Она раздражённо мотнула головой.

— Э-э, двадцать? Два раза по десять, да?

Тея посмотрела на него как на ничтожество, и Корво — воистину освежающее ощущение после стольких лет безраздельного властвования в библиотеке, с заработанным в муках авторитетом — ощутил себя дураковатым воспитанником, который пытается и всё никак не может угадать верный ответ.

"Вот что значит правильно себя поставить, — обречённо отметил он. — Это ведь она объясняет непонятно. Но зато с таким апломбом, что идиотом неизменно оказываюсь я".

— Тридцать? Пятьдесят? Сто? — ляпнул Корво наугад, и Тея вдруг одобрительно кивнула. — Нет, серьёзно, сто? Как я должен был догадаться, позволь спросить? Знаешь, я бы не доверил тебе воспитывать младших учеников. Я бы и старших не доверил, хотя, видит Номос, они сами кого угодно воспитают, и... Погоди! Меня-то подожди! Ты хоть знаешь, куда идти?

Но Тея уже, не обращая внимания ни на крики, ни на размахивание руками, уверенно шагала по склону вверх, лавируя между валунами. Их много здесь было — оранжевых, алых, лиловых, синих и зелёных глыб неправильной формы, и чем больше она забирала к югу, тем чаще ей приходилось буквально протискиваться между ними. Корво перевёл дыхание и немного замедлил шаг, догадавшись наконец, что тайных путей белобрысая всё-таки не знает, только общее направление — а значит, рано или поздно зайдёт в тупик.

Ждать пришлось недолго.

Они едва перевалили через ребро, разделяющее северный и западный склоны, когда тропа, и так еле заметная, резко вильнула в сторону, потом раздвоилась, точно сомневаясь, куда бежать дальше. Левая обогнула огромный валун размером с дом на сваях и многозначительно уткнулась в глубокую, точно бездонную расщелину. Правая подразнила чуть подольше, виляя по склону, пока не растворилась на абсолютно гладком, как стекло, чёрном участке склона, за которым дразняще зеленели Сады Безумия.

Тея осторожно тронула мыском антрацитовую гладь, но наступать благоразумно не стала и обернулась к Корво — с такими несчастными глазами, что все "а я же говорил" застряли у него в горле.

— Наш остров потому и Небывалый, что всё здесь устроено не по-человечески, — ворчливо произнёс он, по учительской привычке закладывая руки за спину. — По прямой тут летают только птицы рох, Нотта-Кракен на птицах рох и младшие воспитанники. И то не все. Ну, что встала? Иди за мной.

Гигантский валун не был таким однородным и гладким, каким казался издали. Его поверхность испещрили сколы и трещины, извилистые, глубокие, и лишь один небольшой — с ладонь — участок оставался безупречно ровным. Стоило нажать на него, и с жутковатым змеиным шипением часть камня вдавилась внутрь — а затем отъехала, открывая потайную лестницу, уводящую вглубь склона.

У Теи вырвался странный короткий звук, а глаза её изумлённо распахнулись. Впервые она явила слабость, и у Корво в голове точно щёлкнуло что-то, как в механической музыкальной шкатулке Ачтаплиса.

Его понесло.

— Мы называем это "умные двери", и как они работают — нам неведомо, — коварно-завлекательным менторским тоном произнёс он, словно очутившись перед целым выводком вечно удивлённых новичков-воспитанников. — Незнакомых они не пропускают вовсе. Но стоит пройти через такую дверь с одним из старых обитателей острова, лучше с наставником, дюжину раз или около того — и она запомнит тебя. Любую умную дверь можно открыть изнутри, ищи всегда самые гладкие участки на стене, на уровне груди. Будешь внимательной — и никогда не окажешься запертой. А ещё не верь тропам: здешние камни очень прочны и не стираются от подошв, и то, что ты принимаешь за дорожки, суть дождевые стоки. Грозы, что приходят с Границы Ада, жестоки и порой ядовиты. Всё, что сверху — обманчиво и опасно, а правда скрыта от глаз... — тут Корво спохватился, что перед ним отнюдь не воспитанница, и кашлянул в кулак. — Впрочем, оставим истории на другое время: нам надо спешить.

Он направился было вниз по ступеням, но Тея вдруг ухватила его за широкий рукав и неуверенно заглянула в лицо, точно желая задать вопрос, но не решаясь.

— Чего тебе?

Тея неуверенно закусила губу. А потом мягко, но настойчиво перевернула его руку и своим тонким прохладным пальцем вывела на ладони знак, затем второй, третий.

Ни с того ни с сего Корво бросило в дрожь.

— Эй, ты чего...

Пятый знак ознобом, щекоткой проступил на запястье, где вены так уязвимо, близко походили к поверхности. Корво сглотнул, на мгновение зажмурился, снова сглотнул — и наконец понял.

— Погоди, давай-ка помедленнее, я... я не успеваю. Письмена всё-таки старые.

Тея замерла. А потом начала вычерчивать пальцем по его коже заново, сосредоточенно, с нажимом.

"Куда... не понятно... Ал-бе... Альбе?"

— Куда мы идём? Будет ли там старший наставник Альбетайни? — предположил Корво, и она кивнула. — После общей тревоги начинается либо война, либо долгие разговоры, и неизвестно, что хуже. Никакие грозные вражеские армии, недоумки и самоубийцы нас не атаковали, значит, собирается Совет. Мы идём в обеденный зал — это самое большое из обжитых мест под землёй. Придут все наставники, охранители, засланцы и воспитанники. И Альбе... Я думаю, его принесут туда. — Тея машинально сжала кулак, царапнув по чужой коже ногтями, и его озарило. — Ты действительно близко его знала и хочешь... попрощаться?

Она коротко, деревянно кивнула.

Корво ощутил себя мерзавцем.

— Нельзя, — ответил он тихо, стараясь тоном смягчить смысл. — Пойми, ты появилась слишком внезапно. В плохое время. В твою сторону и так будут смотреть косо. Вспомни Нотту — она чуть зверьё не натравила, потому что сразу начала тебя подозревать, а уж она-то самая спокойная из охранителей, потому что сильнее её никого тут нет. А засланцы? Они то среди алонкеев поживут, то среди островитян, насмотрятся на всякое — и даже здесь, между своих, начинают сомневаться в каждой тени.

"Умная дверь" с глухим шипением встала на место, и на секунду они оказались в полной темноте. И Корво с ошеломляющей чёткостью ощутил, как заледеневшие пальцы снова выводят на его ладони короткий вопрос.

"А ты?"

Ему почудилось, что весь мир исчез, и их осталось только двое — посреди мира, посреди океана, в сердце ненастоящего острова, рука об руку.

Вспыхнул свет. Тея смотрела сверху вниз, стоя на ступень выше — испытующе, прямо, и светлые её глаза были точно сделаны из живого янтаря острова То и из солнечного света.

— Я всего лишь библиотекарь, — ответил Корво сипло. — Моя забота — книги, не люди, судить — не моё дело. Я отведу тебя к Альбетайни. Но позже. Постарайся не делать глупостей. Обещаешь?

Она, разумеется, промолчала, но наконец отпустила его ладонь; почему-то казалось, что это означает "да".

Темнота и тишина никогда не покидали длинные, извилистые туннели Острова, но отступали на время. Стоило кому-то нарушить опустошительный покой этого места — и оно оживало. Потолок, откликаясь на тепло и движение, начинал источать мягкое сияние; стены словно бы стекленели, и за ними проступали пейзажи неведомые и странные, и днём можно было увидеть звёзды, а ночью — солнце. Но лишь только стихали шаги, и снова всё погружалось во мрак и безмолвие, пронизанные запахом чистой ткани и лекарственной сладости.

Но не сегодня.

Несмотря на ранний час, Приют гудел и содрогался. Рокот множества голосов, опасливые шёпоты и взбудораженные вопли, топот, гам и отдалённые взрывы — звуки сливались в дикарскую, неукротимую мелодию, эхом отдавались внутри, заставляя Тею удивлённо оглядываться, а Корво — морщиться.

— Дети, — пояснил он мрачно. — Обожаю детей. Минутное затруднение превратят в катастрофу, а всеобщую беду — в балаган, и скажут, что так и было. Сейчас, спорю на четырнадцатый том дневников Зилота Зануды, эти чудовища пытаются выломать двери, чтобы проникнуть в зал. Не то чтобы я их осуждаю; сам таким был. Но...

Тут грохнуло особенно громко, и Корво невольно замолчал, выжидая. Тея нетерпеливо подалась к нему.

И — правую ладонь обожгло призрачным прикосновением, слишком ярким ещё воспоминанием.

— ...но двери всё-таки жалко, — быстро закончил он, машинально сторонясь. — Хорошие штуки, прочные, красивые. Теперь таких не делают.

Туннель тем временем вильнул, закрутился плавной спиралью, нырнул вниз широкими, подсвеченными изнутри ступеньками — и разросся вдруг до размеров зала, способного без усилий вместить человек сто... правда, сейчас помещение казалось тесноватым, ибо вмещало раза в полтора больше. Они набились сюда как рыбы в бочку — дети от пяти лет и старше, угловатые подростки и почти-что-взрослые оболтусы, которых от наставников отличало лишь нечто неуловимое, свежее, придурковатое, самоуверенное и потерянное. У дверей в противоположном конце образовалось свободное пространство; там стая воинственных храбрецов готовила очередную атаку.

— Значит, так, — командовал серый, почти бесцветный мальчишка с пугающе чёрными глазами, который парил над толпой, растопырив руки. — Сначала Йонас сделает двери холодными: холодное легче бьётся. Потом Аурика покричит на них, чтобы расшатать. А потом Мирва...

— Да-да, — раздался зловеще ласковый голос. — Что же сделает Мирва? Расскажите, будьте любезны, мне тоже интересно.

Корво заложил руки за спину и начал медленно спускаться в зал, многозначительно зыркая по сторонам. Разом стало как-то просторнее; дети равномерно распределились по стенам и потолку, некоторые даже умудрились незаметно провалиться сквозь землю.

— Чёрная Птица...

— ...так разве не все наставники уже внутри?

— ...говорили же, что он в библиотеке?

— ...сам дурак! Не пихайся!

Загорелая девочка-южанка с короткими волосами пискнула и попыталась спрятаться за своего рыжего приятеля. Тот смущённо потупился; по мягкому серому полу вокруг него расползлась изморозь.

— Значит, Мирва, — всё тем же нехорошим тоном произнёс Корво, останавливаясь перед ними. Девчонка мелко задрожала. — Йонас... — рыжий прикусил губу. — И Аурика. — Толстушка с мелкими кудряшками, которая пыталась затесаться в толпу, застыла как вкопанная. — После Совета — в библиотеку. Каждый перепишет по манускрипту со второй полки.

Во взглядах всех троих отчётливо читалось, что лучше б они как-нибудь тихо и мирно поймали для Нотты нового кракена или, скажем, завоевали пару-тройку островов на досуге, но возразить никто не осмелился. А Корво шагнул было к дверям, но потом точно спохватился и замер на полушаге.

— Да, кстати, Маки-Велли, твои способности я оценил по достоинству. Прирождённый вдохновитель и направитель, просто прирождённый, — кивнул Корво сам себе. — Перепишешь два манускрипта. И если я увижу хоть одно исправление...

Он красноречиво умолк. Серый парень сглотнул — и медленно, по спирали, как осенний лист, спустился на пол.

— Опять-снова мальков запугиваешь?

Голос был весёлый, дружелюбный и звонкий, но Корво ощутил глубокое, всеобъемлющее, ничем не объяснимое желание потихоньку ретироваться следом за особо благоразумными воспитанниками. Останавливало его только одно... точнее, только одна: Тея. Оставить её лицом к лицу с Костомару Бессмертным было бы слишком жестоко, даже если она действительно явилась на Остров с недобрыми намерениями.

— Запугаешь их, пожалуй, — ворчливо откликнулся Корво, не торопясь оборачиваться. Вместо этого он крепко взял Тею за руку и предупреждающе сжал. — Привет тебе, Коста-Ещё-Разок. Когда это ты успел вернуться?

Воспитанников в зале сильно поубавилось.

— Да вчерашнего дня вот. Ещё перед стариком не отчитался... Теперь и не отчитаюсь.

Он наконец-то выступил на свет; темнота до последнего цеплялась за него, точно не желая отпускать — обнимала широкие плечи, ласково гладила по волосам цвета земляного ореха, пряталась в складках простых одежд из некрашеной ткани. Но Костомару — не иначе как по давней привычке обижать влюблённых в него — стряхнул её не глядя, заулыбался широко, белозубо и шагнул вперёд, явно намереваясь в знак приветствия облапить Корво.

"Во имя старой дружбы, мира на островах и сохранения авторитета", — напомнил тот себе и стоически вытерпел богатырские похлопывания по плечам и объятия, сокрушающие рёбра. Ладонь Теи, впрочем, не выпустил; от взгляда Костомару это не укрылось.

— Кто такая? Откуда будет?

— Не твоё дело, — невежливо ответил Корво. — Скажи лучше, последние новости слышал?

Костомару помрачнел; его яркие голубые глаза потемнели, точно помутнело весеннее небо перед дождём.

— Да тут и глухой-безухий услышал бы. Дурные-то вести летят быстрее бури. Думал, хоть высплюсь с дороги. А... — он махнул рукой. — Чего уж тут. Коли год не задался, так до новой осени на лад не пойдёт. Зима у нас сам знаешь, какая была.

— И не напоминай. Кстати, далеко плавал?

— На Валуту, а оттуда к югу. Птица насвистела, что завёлся там один колдунишка, подмял под себя островок. И сам-то плюгавый, и земли у него с ноготок, а шуму-то, шуму.

— И как?

— Ну, знамо как — ножом по шее и в воду. Впервой, что ли. Колдун он или нет, а всё ж не бессмертный.

— Куда ему до тебя.

— Вот и я о том же...

Беседуя так, они наконец миновали двери и вошли во второй зал. Тот оказался куда больше первого — и куда светлее. Живой рисунок на своде имитировал ясное небо, по которому носило от края до края перья облаков и крылатую живность; если не приглядываться, то вовсе казалось, что потолок тут прозрачный, и выдавало обман лишь то, что ни птиц таких, ни насекомых отродясь не водилось вокруг Небывалого острова. Половину зала занимали разноцветные круглые столы, а другую — ступени, образующие нечто вроде амфитеатра. Сейчас здесь собралось около сотни человек, в основном постарше, но встречались и молодые. Самым юным среди всех выглядел Костомару, будто бы вчерашний воспитанник, но это впечатление было обманчивым: уважительно поприветствовать его поднимались люди почтенные, убелённые сединами. И хотя атмосфера царила мрачная, подозрительная, многие желали перекинуться с ним словом-другим, чем и воспользовался Корво. Оставив приятеля объясняться с рогатой женщиной в зелёных одеждах, он вместе с Теей незаметно пересёк зал и пристроился на ступени в левой части амфитеатра. Та молча села рядом, а затем подбородком указала на Костомару.

— Легко отделались, — шёпотом пояснил Корво. — Он ведь только на вид простофиля... Как думаешь, сколько ему лет? Ну, угадай.

Тея прикусила губу, размышляя, а затем показала на пальцах двадцать.

Коста, точно почуяв, что о нём говорят, обернулся, но, не углядев ничего подозрительного, возвратился к беседе.

— Бери выше, — усмехнулся Корво, чувствуя себя в некоторой степени отмщённым за недавний эпизод с подсчётом лет. — Его ведь недаром зовут Бессмертным. Он почти тридцать жизней прожил на островах, то среди людей, то между алонкеев; говорят, что ему уже далеко за двести, но сам он, понятное дело, не считал. Костомару не стареет, и раны на нём заживают в мгновение ока. Я, сознаюсь, раз или два уже заимствовал у него дар, чтобы омолодиться, а то за воспитанниками не угонишься, — признался он. — Да и обидно было бы помирать и оставлять библиотеку, я только-только с редкими наречиями справляться стал... Ну, да не обо мне речь. Знаешь, какое у него прозвище?

Тея мотнула головой и выжидающе уставилась на него; кажется, ей было действительно интересно.

— Коста-Ещё-Разок, потому что неизменно, возвращаясь в Приют, он зарекается "ходить в люди": мол, наелся уже подлости и зла, хочется ему спокойной старости, уважения, учеников личных. А потом его опять уговаривают стать засланцем и уплыть куда-нибудь к Номосу на рога, и Коста говорит: "Ладно, ещё разок-то можно". И так уже лет сто.

Тея прыснула со смеху, прикрывая рот ладошкой. А Корво с подозрением оглянулся на приятеля и, придвинувшись к ней ещё ближе, зашептал:

— Вообще-то у него два прозвища, но второе он ненавидит люто. Злые языки зовут его Коста-Ни-Разу, потому что, как говорят, с женщинами у него не ладится. Даже влюблённые по уши воспитанницы сбегают, стоит только его получше узнать. И ведь он неплохой парень, веришь ли, — вздохнул Корво, в глубине души искренне сочувствуя другу. — Вот только идеалист до самых печёнок. И с везением у него не очень: если уж что-нибудь ляпнет — так невпопад, сделает — обязательно в лужу сядет. Единственное, пожалуй, что у него без осечек выходит — это убивать. И вся его жалостливость в критический момент пропадает. Так что держись от Косты подальше, — заключил Корво. — Добрый-то он добрый, но если засомневается в тебе — у него один способ: ножом по горлу и в воду, бессмертных ведь нет.

"Кроме него", — добавил он про себя. Вслух сказать почему-то побоялся; старший наставник Альбе тоже казался вечным, а ведь погиб же...

Между тем люди продолжали прибывать. И хотя этот зал был намного больше и светлее предыдущего, вскоре появилось ощущение, что он забит под завязку, потому что всякий, кто проходил через широкие раздвижные двери, был особенным. Не просто выглядел как-то чуднС, а словно бы хранил сокровенную тайну; мог рассказать о себе тысячу историй и ни разу не повториться; обладал властью, силой и знанием. И само пространство вокруг этих людей изменяло свойства и суть, точно откликаясь на их необыкновенность; каждый шёл точно в мыльном пузыре, окружённый собственным миром со своей правдой.

Корво сглотнул, вновь ощущая подспудную неуверенность. Потому-то он и не любил больших собраний — тут ему не хватало пустоты... Тея тоже нервно заёрзала и обхватила себя руками, точно пытаясь отгородиться от всех.

И — робко, будто ища защиты, придвинулась к нему.

— Наставники, — вполголоса пояснил Корво, чувствуя себя в некотором роде польщённым сим неожиданным актом доверия. — А ещё охранители, засланцы и странники. Здесь нет ни одного человека или алонкея, который не обладал бы редким, удивительным даром — ну, может, кроме меня. Альбе говорил, что все мы — самоцветы: воспитанники — необработанные камни, которые огранит время и опыт... И как тебе сокровищница с величайшими драгоценностями Небывалого острова, а может, и всего мира? Приглядела себе что-нибудь?

Тея странно посмотрела на него с прищуром, точно он ляпнул какую-то непристойность или глупость, но реакции так и не дождалась — и равнодушно пожала плечами. А створки дверей вновь разъехались в стороны, впуская уже знакомую широкоплечую охранительницу в красном, Нотту. Только войдя, она вдруг остановилась, развернулась — и согнулась в глубоком поклоне.

Разговоры мгновенно смолкли.

Корво внутренне подобрался.

"Так она не шутила насчёт старух?.."

...они появились одновременно — две ветхие женщины, обнимающие друг друга, как сёстры. Та, что шла слева, была облачена в светло-зелёные одежды, расшитые по подолу и рукавам серебряной нитью, а в её седых волосах пламенели цветы илим-нар, что растут лишь среди мёртвых камней и увядают сразу же, стоит их сорвать. Вторая старуха была на целую голову выше и носила наряд из тонкой кожи, изобильно украшенный тёмным металлом.

Нотта-Кракен резко распрямилась — точно развернулась тугая пружина, и её громкий голос заполнил зал:

— Думаю, все уже знают, какое гор-рре постигло нас — и ради чего мы собрались здесь. Все мы! Даже Благая Вердад и Великая Урда-Тапу нынче с нами вместе скорр-рбят и гневаются...

Старуха в зелёном хлопнула её по плечу, и Нотта тут же почтительно умолкла.

— Ну прямо уж — скорбят, — вздохнула между тем старуха. Удивительным образом её слова разносились по всем уголкам, хотя говорила она тихо. — Однако и радоваться нечему.

— Покажите Альбе, — так же скрипуче и негромко добавила вторая.

Тут же по залу словно волна прокатилась. Те, кто находился ближе к центру, засуетились, заметались; те, кто был подальше — поднялись со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее, но никто не произнёс ни слова. Раздвинулись сами собою стулья и столы, образуя неширокий круг, и из-под потолка, из-под серых облаков, которые вовсе не были нарисованными, стала медленно опускаться неширокая прямоугольная платформа, вполне достаточная, чтобы на ней разместился один человек. Собственно, он и находился там — Альбетайни Добряк.

Точнее, то, что от него осталось.

Как и рассказывала Нотта, тело обуглилось почти до неузнаваемости и словно бы раздулось. При жизни господин старший наставник Приюта был высоким и статным: годы посеребрили его волосы, но не согнули спину, сейчас же он больше напоминал трёхдневного утопленника, которого вытащили со дна морского и бросили в огонь. Лишь одно в его облике чудесным образом осталось неизменным — глаза, яркие и чистые, похожие на океан в ясный день, и только по ним можно было его опознать — да по кольцу в виде веточки вьюнка на правой руке.

В наступившей тишине послышался сиплый то ли выдох, то ли стон. Тея стояла, зажимая себе рот обеими руками, и вид у неё был обезумевший. Многие взгляды обратились к ней, но ненадолго; пожалуй, каждый третий из присутствующих выглядел сейчас так же, если не хуже.

— Вот теперь и все в сборе, — со значением произнесла старуха в одеждах из тонкой кожи. И повернулась к сестре: — Что думаешь, Вердад?

— Бесповоротно мёртв, — покачала головой та. И — простёрла руку, бессильно и с досадой: — Был бы ты цветком, Альбе, я могла бы попытаться тебя вернуть... Но я не умею говорить с камнями.

— Скверный конец для хорошего алонкея, — добавила Урда-Тапу. И продолжила уже громче: — Приют не может существовать без старшего наставника. Вижу, все, чьё присутствие необходимо, уже прибыли, — тут она неожиданно посмотрела в сторону Корво своим особенным тяжёлым взглядом.

"Да быть не может... я? Почудилось, наверно?"

Тея, которая стояла прямо за ним, медленно опустила руки; лицо её, по-прежнему мертвенно бледное, теперь выглядело спокойным.

— Но выбрать нового главу прямо сейчас было бы непочтительно по отношению к Альбетайни, — возразила Вердад. — Сперва надо найти убийцу.

И тут же поднялся страшный шум.

— Убийцу?! — взревел Костомару, вскакивая на ближайший стол. — Так это правда-быль, не враньё? Да я ему кишки выну голыми руками! На башню намотаю!

"Не надо на башню, — внутренне похолодел Корво. — Вонять же будет".

— В Приюте со времён Огненной Смуты предателей не водилось! — крикнул кто-то в ответ.

— Не проник ли на остров враг?

— Я слыхала, алонкеи придумали горючий порошок...

— Громовой порошок!

— Да поди его провези ещё! Мимо наших-то охранителей!

— Граница Ада — нам лучший сторож!

— А не с Границы ли Ада беда пришла?

Нотта-Кракен, которая до тех пор молчала, обменялась кивками с другими людьми, облачёнными в красное, и тоже взобралась на стол, равняясь с Костомару.

— От имени охранителей Небывалого острова утверр-рждаю: ни из владений алонкеев, ни из человеческих деревень, ни океаном, ни небом, ни Мурр-равьиным лазом к нам не проник ни один чужак, — прогрохотал её голос, перекрывая все прочие шумы. — Я сама нашла Альбетайни Добряка мёртвым, когда тело его ещё дымилось. И я, Нотта-Кракен, старшая охранительница, обвиняю в его смерти... Галарина Мури!

Точно гром раздался, точно молния ударила, точно тысяча стрел вонзилась — в одного человека, вернее, в алонкея; каждый взор обратился на него — высокого, узкоплечего горбуна в белых одеждах.

Корво стиснул зубы; во рту у него появился металлический привкус.

"И всё-таки она сделала это... Нотта, дура ты, дура. Ты хоть понимаешь, что натворила?"

Пожалуй, кто угодно растерялся бы, если б его при всём честном народе назвали предателем и убийцей, но не Галарин Мури по прозвищу Горбатый.

...когда кругом, куда ни кинь взгляд, океан да океан, и лишь изредка попадаются острова, родиться человеком — незавидная судьба. То ли дело алонкеи. С виду-то они точь-в-точь люди, разве что у младенцев уши замкнуты кожной складкой и отметина-кровоподтёк багровеет на голове, "поцелуй Номоса". Но алонкей, в отличие от человека, всегда знает верное направление — откуда он приплыл и куда держит путь, где Ачтаплис, где Риномос, а где Граница Ада, куда соваться не стоит. Лучших мореплавателей не сыскать, а в чьих руках океан — у того и власть. Правда, платят они за эту власть дорого: никто из "Людей Волн" не может долго жить на твёрдой земле; неделя, самое большее месяц — и наваливается тяжёлая болезнь, а следом приходит безумие.

Хорошо быть алонкеем в мире бескрайних вод — и нет судьбы хуже, чем родиться среди них, но без "Жребия Моря"; не получить ни благословения знанием, ни проклятия безумием. А проще говоря, родиться обыкновенным человеком, и такая судьба выпадает, как говорят, лишь пяти несчастливцам из ста.

Галарину Мури не повезло.

Матерью его была первая красавица Круга Серебра, богачка из торгового клана. От младенца она отказалась сразу, как только не увидела у него "поцелуя Номоса" — и то ли бросила бедняжку оземь в гневе, то ли уронила с перепугу. Оттого и вырос горб. Хотя потом красавица изредка справлялась о судьбе сына и даже посылала от щедрот своих горсть медных "мальков", но что те деньги, когда жизнь горше морской воды? Выросший в Круге Пыли, Галарин сызмальства слышал только презрительное "грязешлёп" или "горбун" — но не сломался, не отчаялся. Выстоял, научился хитрить, льстить, улыбаться всегда и всем, зарабатывать не трудом, но мелкими услугами: одному подсказать, о другом умолчать, третьего проводить... Изрядно помогал ему выживать и врождённый дар — двигать мелкие предметы. Когда Альбетайни в последнем своём путешествии на Риномос столкнулся близ поселений Круга Пыли с одарённым мальчишкой, то это был не забитый сирота, а некоронованный царёк местных изгоев и бродяг.

Господин старший наставник не стал тогда разыгрывать обычное для "засланцев" представление — смертельно опасное приключение, от которого он, проплывающий мимо герой, спасает ребёнка. Нет, он рассказал всё сразу и честно, без утайки. Галарин Мури перспективы оценил, взвесил за и против — и повалился в ноги Альбетайни, упрашивая взять его в Приют. Ведь быть последним среди богов всё лучше, чем первым среди рабов, а там и карьеру можно сделать...

И он не прогадал.

С тех пор минуло почти что тридцать лет. Горб Галарина никуда не делся, да и кличка "Мури" — общая для всех "пыльных" — так и приклеилась. Но одежды он теперь носил только белоснежные, из сияющего шёлка, а пальцы его не касались ничего грубее бумаги и пера из полированного обсидиана. Галарин никогда не покидал своей комнаты неопрятным, с непричёсанными волосами, никогда не повышал голоса, а рукава его источали слабый аромат благовоний... Хотя сейчас, надо признать, выглядел он слегка помятым и то и дело прочёсывал пальцами шевелюру.

Но разве могли такого алонкея смутить какие-то обвинения?

— Нотта, зачем же? — робко улыбнувшись, произнёс он. В глазах его, огромных и повлажневших, как у несправедливо обиженной девочки, таился упрёк. — Я тысячу раз извинился за тот случай и готов извиниться ещё тысячу раз, так зачем... в такой момент... — и он покачал головой, точно не найдя подходящих слов.

"Нотта-Кракен недолюбливает Галарина Мури, потому что он ухлёстывал за ней, но взаимности не добился", — вспомнил, наверное, каждый в зале.

И Корво тоже, хотя знал прекрасно и одного, и другую.

— Ты это сделал! — яростно взвилась Нотта. — Больше некому!

Галарин откинул со лба каштановый локон и вздохнул:

— Ты ослеплена горем... И я тоже, впрочем, потому и не могу тебя винить за эти жестокие слова, о любовь моя. Весть о кончине благородного Альбетайни настигла меня в моих покоях не далее получаса назад, и тому есть свидетели, — и он потерянно оглянулся. — Ну же, не молчите, прошу вас.

Внушительная женщина в зелёном, которая раньше беседовала с Костомару, поднялась со ступеней.

— Всё так. Я рассказала ему, что старшего наставника нашли мёртвым. Свидетельствую, что Горбатый... то есть почтенный господин помощник крепко спал, когда я пришла: он не сразу открыл мне, а услышав новости, выскочил наружу, не успев даже одеться.

Лицо Галарина порозовело, и он поспешил закрыться рукавами.

— Стыдно сознаваться, но всё так и было.

— Ты мне зубы не заговар-рривай.

— Разве я посмел бы так поступить с тобой, прекраснейшная? Послушай, прошу...

Корво почувствовал ничем не объяснимое раздражение.

— Вот прохвост, — вырвалось у него. И, точно оправдываясь перед Теей, он продолжил шёпотом: — Горбатый всегда таким был. Ты ему слово — он тебе десять, свидетеля живого и бумагу с печатью. Да ещё взгляд его этот укоризненный — видела? И ладно я, у меня терпения жбан и сверху горка, но вот Нотта... Он её словно нарочно доводит, право слово, как будто её характер совсем не знает.

Тея непонимающе моргнула. А Корво осекся, осознавая, что именно сейчас сказал.

"А и правда — как нарочно. И вообще, с какой стати он голышом дверь открывать выскочил? Он ведь даже купается в халате, как та красотка из гарема, горб прячет... Нет, что-то не сходится".

— ...да я прр-рибью тебя к... к Номосу! — взревел вдруг голос, да так, что столики затряслись.

И Корво подскочил — но не потому, что испугался вопля, орала-то госпожа охранительница часто и порой даже более впечатляюще. А потому, что к крикам добавился тонкий, едва заметный свист, который могла различать лишь она сама, повелительница тварей... и тот, кто был зеркалом, отражением, подражателем.

От ужаса при мысли, что может начаться в небольшом, в общем-то, зале, если все сто пятьдесят бесценных самоцветов Приюта начнут боевые действия, у Корво на голове волосы зашевелились — и внезапно открылись тайные запасы сил, не израсходованных с утра.

— Нет-нет-нет! Нотта, успокойся! — воззвал он к её разуму, продираясь к центру зала. — Я тебя прекрасно понимаю! Самая большая дурь... то есть я хочу сказать, самая логичная идея, которая только может прийти в голову — это свалить вину на того, кто всегда был ближе других к покойному. И у тебя есть, безусловно, очень веские причины подозревать Галарина, но прошу тебя: давай сначала поговорим?

Корво выскочил перед ней и в буквальном смысле заслонил Горбатого от гнева. Спину, как одеялом, накрыло странным щекотно-колющим ощущением — то ли из-за множества взглядов, направленных на него, то ли из-за скопившейся в зале силы.

Свист, исходящий от Нотты, стал потише, но не прекратился.

— Какого ещё поговор-рим, если эта тварь...

К месту действия уже протискивался, закатывая рукава, Костомару; входные двери мелко затряслись — похоже, воспитанники снова поднабрались храбрости и возобновили попытки проникнуть в зал. Корво прикинул свои шансы быстро переубедить взбешённую охранительницу и с грустью осознал, что их практически нет.

И — глубоко вздохнул, прежде чем прибегнуть к последнему, неотразимому оружию.

— Нотта, — тем самым обманчиво ласковым голосом, доводившим до дрожи воспитанников, позвал он. — Ты ведь понимаешь, что если мы сейчас не договоримся, тебе придётся драться со мной?

Один из младших охранителей, пламенно-рыжий силач с волосами, собранными в высокий хвост, презрительно фыркнул, словно говоря: "Да кто ты такой, ничтожество, чтобы запугивать мою госпожу?". Однако Нотта резко поостыла. Отступив на полшага с независимым видом, она скрестила руки на груди и бросила резко:

— Больно надо. Остров мал, пр-равду не скроешь, убийцу отыщут. Нечего нам друг о др-рруга руки марать.

Корво мысленно утёр символический пот со лба.

— Клянусь, если только я первым узнаю, кто предатель — сам же его уничтожу. Но давай всё-таки не торопиться. Конечно, я доверяю тебе и твоим людям, но всё-таки добраться до Альбетайни мог и кто-то извне. На Острове у него не было врагов, но вот за Риномос или Ачтаплис не поручусь, мы алонкеям порядком насолили. Да и человеческие властители, от Луапеле до Тоулега, жгучей любви и благодарности к нам не питают. Даже те, кто нам задолжал.

Нотта нахмурилась.

— Верно судишь. Люди вообще неблагодарные. Так мне рр-расказывали.

— ...молвила варварка, что с Острова носу не казала и людей в глаза не видела, — послышалось насмешливое.

Тут Корво захотелось треснуть самого себя по многострадальной голове — за то, что рано расслабился.

— Коста, вот только не начинай, — попросил он. — Слушай, как к другу обращаюсь.

— Друг бы меня поддержал, — обиженно ответил Костомару, скрещивая руки на груди точь-в-точь, как Нотта. — А не хвост распускал бы перед... этой.

"Эта", естественно, растянула губы в улыбке.

— Если хвост есть, отчего б не р-рраспустить, Коста-Ни-Разу.

Тут уже даже самые тугодумы в зале смекнули, что дело пахнет жареным, и начали постепенно отходить подальше от центра, освобождая пространство.

Несколько лет уже Нотта возглавляла охранителей — одарённых с исключительными талантами, способных защитить Небывалый остров от любой напасти, будь то эпидемия или нашествие чудовищ из Границы Ада. И как-то так само собой выходило, что на этой службе традиционно задерживались те, кто был фанатично предан делу, с пылающим сердцем в груди, с чистыми, бескорыстными помыслами; люди прямые и страстные, они ненавидели увёртки, хитрость и скрытность... Те самые качества, что ценили "засланцы" — одарённые, которые отправлялись жить среди простых людей и алонкеев. Шпионы, советчики, тайные пастыри помыслов, кузнецы слухов, погонщики бунтов и мастера-кукольники большой политики — словом, те, кто действовал скрытно, втайне. В свою очередь, их раздражала откровенность — порой до грубости — и нетерпимость охранителей.

"Как вода и масло — никогда не сойдутся", — говорили про них.

Но и в тех, и в других Небывалый остров нуждался.

— Тоже заявился Горбатого выгор-рраживать? — процедила сквозь зубы Нотта-Кракен. — Тоже думаешь, что он ни при чём?

Высвистывать тварей снова, правда, не принялась — и за то Корво был ей от всего сердца благодарен.

— Я хотя бы думаю-размышляю, — с издёвкой ответил Костомару. — А не накидываюсь с обвинениями на первого встречного-поперечного.

— Если рассуждать совершенно отвлечённо, то любой тут имел возможность покуситься на почтенного наставника Альбетайни, — деликатно встрял Галарин Мури, выглядывая из-за плеча Корво.

— Ты меня обвиняешь, что ли? — тут же вскипела Нотта.

Лицо у Костомару сделалось задумчивым.

— Ну отчего ж сразу тебя, — протянул он. — Почему б не её? Я её тут прежде не видал, не встречал, знать её не знаю.

И Коста указал костлявым, дважды перебитым пальцем на Тею, которая в своих бело-золотых одеждах, с волосами цвета мёда и глазами цвета янтаря выделялась даже в разношёрстной толпе самоцветов Небывалого острова.

"Как же не вовремя!"

— Да ты... да ты пр-росто женщин на дух не переносишь! — щёки у Нотты покраснели. — Она только утром прр-риплыла, свидетель есть.

— Утром? Экое совпадение! — уцепился за фразу Костомару. — Как приплыла, так сразу старика Альбе мёртвым нашли. Эк складно-то!

По залу прокатилась волна шепотков, и даже вечно невозмутимые старухи, Вердад и Урда-Тапу, многозначительно переглянулись.

— Вот только не начинай, — попросил Корво, сообразив, что ещё немного — и в убийстве Тею обвинят уже не просто ради того, чтоб уязвить Нотту. — Если тебе надо моё слово — вот оно: я за эту женщину ручаюсь. Тогда давай уж, вали всё на меня. Я и любой дар могу перенять, и встаю раньше всех, и нора моя — аккурат по северному склону, под башней Альбетайни.

Судя по воцарившейся тишине, предположение оказалось воистину смущающим, причём не только для Нотты, застывшей с вытянувшимся лицом, и для Костомару.

— Да ты, брат, никак рехнулся... — начал было он, но слишком широко махнул рукой и порядком задел платформу с телом наставника Альбетайни.

Та покачнулась. Нотта тут же схватила её за край, помогая выровнять, а Коста — за другой, и взгляды вновь скрестились в гневном поединке, уже над телом мертвеца.

— Каждый раз одно и то же, — вздохнула Урда-Тапу.

— И каждый раз всё само устраивается, — пожала плечами Вердад.

— Так стоит ли двум старым больным женщинам лишний раз шевелиться? — спросила Урда-Тапу.

— Кто молодой, тот и крайний, — ответила Вердад.

И обе они повернулись к Корво.

Тот, надо признаться, перетрусил.

"Нет, — подумал он. — Нет, нет и нет. Ни за что. Я занятой человек, у меня воспитанники наказанные в библиотеке сидят. Да и манускрипты сами себя не переведут, не изучат. А книга? Кто за меня напишет мою книгу?"

Корво набрал воздуха в грудь, посмотрел сначала на лукавую улыбку Вердад, затем на пальцы Урды-Тапу, лениво перебирающие шестерни, украшающие пояс... и решительно ответил:

— Чудесная идея, просто чудесная. Когда начинать?

У Нотты на виске отчётливо вздулась жилка; Галарин спрятал улыбку в рукаве; Костомару Бессмертный то ли два, то ли три раза попытался что-то сказать, но в итоге только языком цокнул.

— Так вот прямо сейчас и начинай, птенчик, — ещё шире заулыбалась Вердад. — Сроку тебе три дня.

Он взглянул на Альбе, мёртвого бесповоротно — как обгорелая головешка, как высохший лист; на замерших в ожидании обитателей Приюта, безликих, безмолвных, единых в желании, чтоб всё это поскорее кончилось; на мерно вздрагивающую от ударов извне дверь. И реальность навалилась на него во всём своём неотвратимом, наводящем тоску могуществе; Корво понял, что ему придётся выполнить работу — не потому, что он обладает какими-то особыми талантами, а потому, что ему не посчастливилось оказаться в неправильное время в неподходящем месте.

"Или повезло, как посмотреть, — промелькнула мысль. — По крайней мере, уж я-то про себя точно знаю, что я Альбетайни не убивал, а никому другому веры нет".

— Три так три, — согласился Корво вслух, оставляя безнадёжные рассуждения при себе. — Но у меня есть несколько условий. Во-первых, я получаю право заходить в любые двери, задавать любые вопросы и слышать в ответ правду.

В зале зароптали; Галарин почему-то скривился. Но старухи переглянулись и кивнули друг другу.

— Быть по сему, — ответила Урда-Тапу, и ропот как ножом срезало.

— Это не всё, — мстительно продолжил Корво, закладывая руки за спину, и прошёлся туда-сюда. — Во-вторых, мне нужны помощники. Я выбираю, разумеется, Тею. А, и парочку воспитанников. Скажем, Мирву, Йонаса, Аурику и Маки-Велли.

— Так их уже четвер-рро, — нахмурившись, попыталась возразить Нотта. — Да и зачем тебе какие-то...

Он остановился, оглядываясь через плечо; дурное веселье так и било через край.

— Тебе что, воспитанников жалко?

— Возьми моих р-рребят лучше.

— Да уж тогда и моих тоже, — вмешался Костомару. Его гнев, судя по задумчивому прищуру, успел поостыть, и заработало наконец соображение. — Справедливости ради.

— Да где же я и где справедливость? — поддельно удивился Корво. — Нет уж, буду мучить воспитанников — они, по крайней мере, бескорыстно и ожидаемо безголовые. А тебе я, приятель, уж прости, не верю. И тебе, — повернулся он к Нотте. — А ты мне вообще никогда не нравился, — добавил он, обращаясь к Галарину. — О, и третье условие. Все должны вести обычную жизнь. Наставники — учить, охранители — сторожить, засланцы — маяться до следующей вылазки.

Вердад откинула голову — и рассмеялась вдруг звонким девичьим смехом.

— Много хочешь, птенчик.

— Не нравится? Так разбирайтесь сами. Пойдём, Тея, — схватил Корво белобрысую за руку, направляясь к выходу. — У нас неотложные дела.

— Это какие же? — слегка обиженно крикнул Костомару вслед.

— Во-первых, спасти удивительные двери обеденного зала от воспитанников, не менее удивительных... по-своему. Во-вторых, наконец позавтракать, — Корво остановился перед дверями и, нажав на панель, распахнул их одним резким движением. — Эй, Маки-Велли! Тебе мало двух манускриптов? Так у меня ещё узелковые летописи англиков перепутались, разобрать бы...

Воспитанники бросились врассыпную, как мыши.

Коста-Ни-Разу молчал, не зная, что и сказать; примерно так же себя чувствовали девять из десяти драгоценных самоцветов, собравшихся в зале.

Сердце у Корво билось ровно и радостно. Он попал в совершенно идиотскую ситуацию, но странным образом это его забавляло.

"Засиделся я, что ли..."

Небывалый остров славился — среди немногих посвящённых, разумеется — множеством укромных местечек. Причём на любой вкус: под землёй, под водой, в зеленоватой глубине сада... Достаточно лишь пробраться туда, затем изгнать других претендентов на уединение — и можно наслаждаться.

— Кыш, кыш, — сосредоточенно захлопал Корво рукавами, сгоняя с утёса пару птиц, чёрных, крупных и злоехидных. Пернатые неохотно убрались с площадки и примостились чуть выше, на скальных выступах. — Располагайся, — пригласил он Тею жестом. — Камень тёплый, его тут солнце прогревает. Насчёт завтрака я не шутил. Ты голодная?

Тея механически опустилась на указанное место, подобрав ноги, и уставилась перед собою, заворожённая открывшимся видом. Вся южная часть острова была перед нею как на ладони. И кучерявые зелёные сады, впитавшие необъяснимую силу Вердад, и глянцевые тёмные ромбы "окон", испещряющие склон, и округлый провал с выщербленными краями в центре — там, где в скалы словно бы ударил некогда молотом исполин, вышибая, точно крошку, обломки камней с человека величиною — алых, прозрачно-жёлтых, изумрудных, сероватых, пурпурных и синих. Если Небывалый остров и был творением высших сил, то, скорее всего, руку к нему приложило божественное дитя, наугад зачерпнув разноцветных бусин — и сплавив воедино.

А дальше начинался океан — ярко-голубой под голубым небом, в белёсой дымке, без края и без конца.

Поочерёдно выкладывая из заплечной сумки хлеб, твёрдый сыр, солёное мясо, медовые плоды анохи, Корво искоса поглядывал на Тею. Так и тянуло улыбаться; её искренний и ничем не скрытый восторг отчего-то льстил ему, словно красота острова была его собственным достижением.

— Сюда мало кто добирается, — пояснил он, усаживаясь рядом. На свежем воздухе разыгрался аппетит, в кои-то веки. — Вид-то, конечно, удивительный, но под боком гнездовья рох, — и Корво кивнул на птиц, выжидающих в отдалении. — А это крепкие клювы, острые когти и каверзные умы. Говорят, что птицы рох живут по триста лет и могут говорить по-человечьи... Не знаю. Мы с ними и так ладим, без слов.

О том, что прозвище своё он получил именно в честь этих тварей, Корво Чёрная Птица умолчал. Не из ложной скромности, нет: просто обычно они выглядели как-то более внушительно, а нынче, к весне, оголодали, пообтрепались и на разложенные припасы стали поглядывать не с обычной снисходительностью, а жалобно.

"Совсем как я, — пронеслось у него в голове, и мысли окрасились в непривычно минорной тональностью. — Сколько мне этим летом стукнет? Пятьдесят три? Или уже пятьдесят четыре? Это Коста — вечно молодой, а я старею. Тут заимствуй дар — не заимствуй, а внутри меняется что-то..."

И тут же неотвратимо вспомнился Альбе. Не мёртвый, как нынче утром, и даже не вчерашний — седой, высоченный, сутулый, с яркими глазами, которые были как пробой в небо, как колодцы с морским огнём. Нет, ещё раньше; три дюжины лет назад или четыре, до того, как пальцы стали точно верёвки в узлах; прежде чем на виске появились после вылазки на Границу Ада шрамы, похожие на кляксы. Уже тогда его слушались беспрекословно. Нравы на Небывалом острове смягчились; одарённых отроков больше не продавали ни человеческим царькам, ни униям алонкеев в обмен на лояльность, и всё чаще воспитанники, подрастая, оставались в Приюте...

Так было и с Корво.

— Ешь давай, пока на воздухе не зачерствело, — грубовато поторопил он Тею. Почему-то на её месте ему упорно мерещился мальчишка, черноволосый, мосластый, с угрюмым взглядом исподлобья — словом, он сам. — Нехорошо разбрасываться едой, это раз. Ну, и потом не до того будет, это два. Ты ведь хотела попрощаться с Альбетайни, так?

Глаза у неё распахнулись и почернели — зрачки расширились, как от боли. Тея кивнула и нашарила кусок сыра; ела она без удовольствия, точно восполняла энергию — и только, а сияющий каскад пейзажа перед ней померк.

— Прямо сейчас идти нельзя, — пояснил зачем-то Корво, словно оправдываясь. — Им всем сначала надо договориться между собой и привыкнуть к мысли, что на мои вопросы надо отвечать. Впрочем, старухи их наверняка уломают. Без Вердад увянут сады и откочуют к югу плантации водорослей под берегом — значит, начнётся голод, а без Урды-Тапу остров и вовсе сядет на мель, и алонкеи начнут медленно сходить с ума. А тут их каждый десятый... Пусть лжецы продумают свою ложь, а невиновные забеспокоятся, не зная, чего ожидать — нам с тобой небольшое промедление только на руку. Да, и надо разыскать этого прохвоста, Йонаса. Помнишь, такой рыжий прохвост? Его дар поможет сохранить тело Альбетайни, пока я не найду убийцу.

Тея яростно кивнула и вгрызлась в кусок сыра так, словно это была шея врага. Корво осторожно протянул флягу с водой.

— Ты, наверное, гадаешь, почему я предпочёл взять в помощницы незнакомку, а не кого-то из верных Приюту и острову охранителей. Или засланцев на худой конец, — продолжил он, хотя ясно видел, что Тее, в общем, плевать на мотивы, да и помогать она не собирается. — На самом деле причина проста и неприглядна. Альбетайни, конечно, неплохо разобрался с нашими внешними конфликтами, но внутренние так и не изжил. Мне приятнее думать, что не успел, — признался Корво со вздохом; теперь, очередным этапом переживания смерти старшего наставника, накатила обида: как ты бросил нас, почему, за что? — Но, может статься, просто не хотел. Видишь ли, вся жизнь на острове идёт сообразно с правилами, высеченными на Премудром камне. Но уже давно никто не владеет тем языком, которым они записаны; их цитируют по памяти, передавая из уст в уста. И, как бы это выразиться помягче... Охранители и засланцы несколько по-разному трактуют их. И первое, в чём мне надо убедиться — что в убийстве Альбетайни не замешана политика, иначе здесь всё к Номосу рухнет... Дай-ка мне воды.

Он забрал у Теи фляжку и отхлебнул резко, немного рисуясь — так, словно там было спиртное. Не смог удержаться, хотя понимал: мало кто смог бы оценить скрытую шутку, ибо в Приюте выпивку не одобряли. Что было вполне разумно — пьяный дебош какого-нибудь повелителя огня ещё полбеды, но что может натворить под хмельком мыслечтец, особенно поэтического склада ума, и представить страшно. За воспитанниками следили с особым тщанием; охранителям, если уж совсем припирало, дозволялось выкурить трубку-другую "цветов равновесия", душистой смеси с Таричеса, архипелага неги. Засланцы... засланцы успевали навидаться в большом мире всякого, а потому обзаводились потом разными привычками, изживать которые было нелегко.

На долю Корво выпало не так уж много вылазок, однако ему хватило.

Он прикрыл глаза, вспоминая высеченный в камне девиз, прямые и закруглённые линии — и два толкования, такие похожие и разные одновременно.

"Будьте едины, сила — в единстве. Смерть придёт из-за границы" — девиз охранителей.

"Объединяйте силой, не отступайте. Смерть сокрыта в ограничениях" — главный закон засланцев.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 02.07.2019 Г.

Прохладные пальцы обвили его запястье, несильно сдавили, заставляя выпустить флягу. Корво точно очнулся.

— Ах да, конфликт, — быстро произнёс он, скрывая за деловитостью охватившую его растерянность. Тут-то и пригодилось въевшееся в кровь умение наставника — рассказывать складно и уверенно, что бы ни творилось на душе и, в тяжёлых случаях, в желудке. — Начну, пожалуй, издалека. Понимаешь, тут такая странная вещь... каждый на Острове — одиночка. И в то же время — герой. Каждый появился на свет непохожим на своих сородичей и познал отчуждение.

Не позволив договорить, Тея нахмурилась и ткнула ему кулаком в грудь.

— Спрашиваешь, что насчёт меня? — сообразил Корво, на сей раз догадавшись почти сразу. — Нет, я для примера не подхожу, я-то родился на острове... Но хорошо представляю, о чём думают воспитанники, сколько их через библиотеку прошло. В юности нельзя избежать двух мыслей: полюбит ли меня кто-нибудь и для чего я здесь. И если с любовью рано или поздно все разбираются, то со смыслом жизни сложнее. Особенно одарённым. Раньше дар был товаром: его можно было обменять на блага для Приюта или для себя лично, но Альбетайни всё изменил.

Она недовольно шлёпнула его по плечу, и Корво понятливо кивнул:

— Ладно, не хочешь про старика — значит, пока не будем. Тогда перехожу прямо к сути. Тяжкие, так сказать, думы о смысле существования — неотъемлемая часть любого существа, не озабоченного исключительно выживанием. У одарённых дело осложняется ещё больше: им надо решить хотя бы для себя самих, куда направить свой дар — вовнутрь или вовне. Так вот, охранителями обычно становятся первые, а засланцами — вторые. В охранители идут те, кто считает, что привычный мир надо защитить любой ценой... А засланцы хотят изменить этот мир так, чтобы не пришлось ничего защищать. И знаешь, где ловушка? — Тея покачала головой. — Ни то, ни другое не станет спасением. Нас слишком мало. Если мы спрячемся за стеной, рано или поздно нас уничтожат. Если мы попытаемся переломить мир о колено, нас уничтожат тоже... Может быть, Альбетайни правда не знал, что выбрать. Может, умышленно сделал Приют настоящим приютом, подарил всем нам возможность отдохнуть перед тем, как начнётся... что-то. Я не знаю.

Он замолчал, хотя мысли в голове бродили стадами. В основном, как водится, неприятные: что затянувшееся перемирие на острове стало невыгодно слишком многим; что старик в равной степени мешал и охранителям, и засланцам, ограничивая и тех, и других; что теперь-то наверняка начнётся драка за власть, и даже могущественные названые сёстры Вердад и Урда-Тапу не сумеют сдержать подступающий прилив.

Для расследования не просто так назначили срок — три дня.

Великие старухи прожили каждая больше чем по тысяче лет, но они платили за это свою цену, и довольно высокую. Вердад бодрствовала лишь часть лета и ровно три дня в середине зимы; Урда-Тапу просыпалась на несколько часов, когда обе луны видны в закатном небе. Всё остальное время старухи пребывали в глубоком сне, похожем на забытьё, и это примиряло обитателей острова с их неограниченной властью. Ведь легко любить повелителя, который лишь изредка показывается на глаза — и то затем, чтоб спасти тебя от голода или отогнать твой дом подальше от Границы Ада...

Тея потерянно уткнулась подбородком в колени и вздохнула; Корво — парадоксально и необъяснимо — почувствовал себя виноватым.

— Впрочем, толку-то думать о плохом! — решительно произнёс он, поднимаясь на ноги. Хотелось сделать что угодно, чтобы она снова заулыбалась — или разозлилась, если с весельем не выйдет. — Альбе вот говорил, что приниматься за дело в унынии — значит наказывать себя ещё до провала. Хочешь, покажу кое-что забавное? — спросил он и, не дождавшись реакции, подобрал последний кусок хлеба и размахнулся. — Птицы рох иногда устраивают драки из-за пищи, только перья летят. Такая потеха!

Горбушка, кувыркаясь, описала дугу в воздухе и затерялась где-то в зелени, ниже по склону. Обиженно нахохлившись, птицы проводили её взглядами, а затем та, что была побольше и поехиднее, укоризненно заметила:

— Ррррох.

Корво несколько сконфузился.

— Ах да, — произнёс он. — Они же хищные. Хлеб не едят.

Тея фыркнула и отвернулась.

"Кажется, я уже привыкаю чувствовать себя идиотом".

Продолжение следует...