Русь Расстеленная

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

РУСЬ РАССТЕЛЕННАЯ

фантастическая быль

Либеральная революция штука шаткая и ненадёжная. Свобода от всего на свете неприглядна, как дряблая промежность потасканной шлюхи. Независимость во взаимозависимом мире развращает. Малолетние перестарки смотрят на мир слепыми глазами и безрассудно шагают в пропасть. Не видят бездны, а бездна неотрывно глядит на них жадными глазами, ненасытно поджидая новую жертву. Мнимая явь предстаёт красочной картиной с призрачными рыцарскими замками и привидениями ясновельможной шляхты, препоясанной персидскими златоткаными поясами. Картина маслом не на холсте, а на туалетной бумаге. Мнимая явь манит к себе новую пропащую душу. Только шаг к запретному — и рыхлая бумага рвётся, разум неискушённого затмевается. Легковерный падает в выгребную яму. Неокрепшая русская душа шагает на современном перепутье, как по топкой зыби. Текут годы независимости, независимости от здравого смысла. Пожирают молодость, а быстролётное время неотвратимо превращает народонаселение в приходящих ночлежников богадельни, где даже проститутки и то старые.

1

Зима продолжала чудить, не считаясь с календарём. В ночь на двадцать седьмое марта ударил мороз под двадцать да ещё и с ветром. У воспитателей в общежитии бывшего профтехучилища бытового обслуживания, по веянию перемен ставшего высшим лицеем службы сервиса, была дурная привычка вваливаться в комнаты девочек без стука, поэтому после контрольного обхода перед общим отбоем очаровашка Таня Цой торопливо курила перед сном последнюю сигарету, выпуская дым в форточку. Закрываться на ключ запрещали.

— Думала, умру без курева, а они со своими проверками без стука по комнатам шастают.

— Да закрой ты форточку! — капризно дёрнула шоколадным плечиком очень тёмная мулатка Африка, сидевшая перед зеркалом с косметичкой в руках в одной ночнушке.

— Если холода боишься, подцепи себе негра и дуй в свою жаркую Африку, — ответила Таня Цой.

— А я тут среди белых скорей сойду за конфетку.

— За шоколадку, — съязвила Таня Цой.

— Ну, стерва! Чтоб ты ляснула и больше ко мне не цеплялась со своими расистскими подколами. Я ж тебя не называю узкоплёночной, хотя у тебя папа был кореец.

— Почему — был? Он живёт и здравствует да ещё арбузами в Гомеле на рынке приторговывает... А ва-аще называй меня, как хочешь. Всё равно все мужики богатенькие от меня без ума.

Небольшого роста, с точёной фигуркой, она повсюду приковывала к себе похотливые взгляды мужчин. Каштановые волосы с лёгкой рыжинкой вились сами по себе, их не нужно было накручивать на бигуди. Кукольное фарфоровое личико было нежно-розовым, раскосые голубые глаза делали нежные розовые губы похожими на крошечный цветок дикой розы.

— Ну, как твой дедушка-мухомор, дышит ещё после скачек с тобой? — — спросила Африка.

— А что ему сделается? Гладкий бычок, даром что кашляет от курева, а ещё сто лет проживёт. Всю службу в козлячьих войсках не зэков охранял, а в канцелярии просидел, и на пенсии в отдел кадров нашего кафе к бумажкам примостился. Такой сам не перетрудится, а меня писаниной завалил. Я за него отчётность печатаю, он только по кафе ходит да на официанток облизывается. А твой "папик" как?

— Мой-то начальничек кондитерского цеха на людях от меня отбрыкивается, в подпольщика играет, — поделилась с подругой Африка. — Когда надо я сам тебя в подсобку на складе вызову, говорит. Его жена у нас в бухгалтерии работает. Но мой меня работой на практике не грузит.

— Везёт тебе, а мой старичок писанины навалит на стол, и сиди весь день, как секретутка, отчёты ему заполняй. Но с приставаниями не лезет, как раньше.

— Как же ты его окоротила?

— Нинка-уборщица помогла.

— Застукала тебя с ним и наорала, что ли?

— Это я её застукала. Нинка, как придурошная, пришла как-то к нему в кабинет полы мыть вот в такой коротенькой юбочке. Я сижу себе бумажки в соседней комнате перебираю да прислушиваюсь. Гляжу, старый чёрт дверь прикрыл. Потом слышу, притих половой разбойник, и Нинка перестала шваброй по полу елозить. Только сопят оба. Дала я им время разгуляться, потом заскакиваю в кабинет, якобы с готовыми бумажками.

— А они?

— А он упёр её зубами в подоконник, юбку задрал да и давай наяривать.

— Во боров!

— Ага, старый, а только одно на уме.

— Ну, как ты с ним потом? — спросила Африка, подводя тушью и без того черные ресницы.

— Развернулась и пошла себе ровненько, будто оскорбилась изменой до глубины души. Меня как раз тогда Боня на проходной ждал. И на следующий день дедушке не дала, ревность и обиду разыграла. На следующий день начальничек шёлковый стал. Молчит. Прихожу, когда хочу, ухожу, когда вздумается. А то так вечно обслюнявит, будто телёнок сопливый со мной лизался, да ещё мной командует, как последней уборщицей.

— Быстро сдалась?

— Не, три дня его помучила. Да ещё я ему с почтой и газетами поутряне Бонины журнальчики с голыми девками подкину, сидит себе дедушка в кабинете, на странички слюни роняет, а я ни в какую! На четвёртый день на коленки передо мной стал, ну я и ублажила. С тех пор как захочу, так и верчу. Не производственная практика, а кайф.

— У него жена есть?

— Бабка-то? Каждый день ему названивает: Петенька ты покушал? Петенька ты мотню застегнул, как в туалет сходил? А то склероз старого замучил.

— А мой начальничек цеха, как запрёмся в подсобке, всё стесняется да краснеет. Смелости не хватает себе ширинку расстегнуть. Все самой приходится делать.

— А ты сама-то краснеть не умеешь, негритоска.

— А что я делаю? — спросила мулатка.

— Бураковеешь, — сказала Таня Цой.

— Опять расизм? — обиделась Африка. — Ты сама буреешь от своей дурости.

— Ладно, не заводись, подруга. А твой несмелый с тобой нежный?

— Он такой зелёный да лопуховатый, хоть и начальник цеха. Пошлёт меня по громкой связи за формочками в подсобку, жду его там, бывает, час. Всякая охота пропадает.

— Ревностью не достаёт?

— Я ему до фени. Он хахальницу больше для престижу держит, чтоб от больших начальников не отстать.

— Вот и скажи нашему Боне спасибо, что он тебя под начальника цеха на производственной практике подсунул.

— Это не Боне, а вот ей надо сказать спасибо, — разбитным жестом Африка указала на подол. — Она у меня как мышиный глазок. Прокормит и в люди выведет.

— Или заведёт не тудой.

— Заткнись и не каркай.

* * *

Громкие хозяйские шаги Бонины девчонки услышали ещё задолго до того, как дверь в их комнату распахнулась от удара ноги. В свои девятнадцать лет Боня, он же Вовка Бонифатов, ростом и дородством был с заматерелого мужика. Внешностью — вылитый цыганский барон из слезливой мелодрамы. Когда его уже крепенько достали шуточки про то, что за его неведомой матерью в молодости цыган гнался и догнал, Боня решил личный вопрос о нацпринадлежности.

Матери своей не мог знать, потому что был детдомовский, но ему проходу не давали цыганки на улицах, а цыганы выпытывали, какого он рода-племени и с какого табора? Но Боня решил, если уж он на самом деле цыган по крови, то плевать он хотел на свою русскую запись о национальной принадлежности в свидетельстве о рождении, которое ему выписали в доме малютки. Цыган так цыган.

— Ну, готовы, цыпочки? — Боня обвёл девочек жгучими цыганскими глазами, как режиссёр придирчиво осматривает актрис перед выходом на сцену. — Ты, Танька, не будь дурой и веки не сини так сильно. У тебя мордашка нежная, как у фарфоровой куколки. На одни розовые щёчки клиенты клюнут.

Таня Цой нарочито отвернулась, затушив сигарету в чугунной пепельнице в виде чёртика, сидящего на пне у болотца.

— А ты, Африка, больше перламутра с блёстками над глазами и на губах клади, чтоб переливалось всё при ярком свете. Тебе при твоей тёмной масти это самый верх завлекательности будет.

— Масть у кобылы, — огрызнулась Африка. — Сам жеребец добрый.

Боня не слушал их отговорок. Поправил на Тане причёску, а на Африке расправил сморщенную на животе кофточку и велел подтянуть колготки.

— Давайте поживей, сейчас Алик подъедет. И Прошмандовка вот-вот заявится.

— А позвонить ей в лом?

— Она телефон отключила.

Только перед самым их выходом на пороге появилась опоздавшая Прошмандовка, Милда Латмане по документам, закутанная в дорогую индийскую шаль. Боня театрально всплеснул руками, поиграл своими страстными цыганскими глазами, закатывая их, и кинулся ей навстречу, словно после долгой разлуки.

— Прошмандовка, дай тебя обнять! Где тебя черти перед работой носят? Я твоей тётке час тому назад звонил, чтоб тебя пораньше выпроводила ко мне. И тебе звонил раз десять. Зачем мобилу отключаешь?

— Дитя кормила, потом присыпала, вот и отключила. Что мне — всем угодить, а самой разорваться?

— Да не криви ты морду, она у тебя и так лошадиная. Если б не я, ты б со своим выблядком в переходе с протянутой рукой стояла.

Милда размотала шаль и принялась у зеркала на стене приводить себя в порядок. В тяжёлой косметике она казалась женщиной лет тридцати, хотя ещё и двадцати не было.

— Заявки принесла?

Милда без слов подала ему бумажку, где корявым старческим были выписаны адреса и телефоны клиентов.

— Всего четыре заказа на ночь? — возмутился Боня.

— Больше не было. Сам денег на объявления жалеешь, — буркнула ему в ответ Милда со шпилькой в зубах, у неё никак не получалась перед зеркалом укладка копны жёлтых волос на макушке.

— Ну и заработаете вы у меня сегодня на холодную водичку. Чего замоталась в тряпки, как баба старая, фигуры не видно!

— Мне застывать на морозе не к чему. Мне ещё дитя грудью кормить.

— Покажи, какие трусы на себя натянула!

Милда с недовольной гримасой подтянула чёрную юбку.

— Ладно, сойдёт. А то в прошлый раз заявилась на работу в прабабушкиных панталонах.

— Зато тепло было.

Боня с капризной миной опустился на стул:

— Понабрал идиоток себе в убыток. Я вам не соцзащита, чтоб пособия по бедности выписывать... Обираете меня, как неродного дядечку.

Он нервно разорвал упаковку на пачке сигарет, сломал от волнения одну сигарету, сломал другую, потом спрятал пачку в карман, когда за окном просигналила машина.

— Это Алик приехал. Дамы, быстро на выход! Экипаж подан.

В общежитии училища пропускной режим для входа-выхода был почти тюремный. Только по пропускам для учащихся, для посторонних вход запрещён. В десять ночи двери запираются до шести утра. Боня щедро делился с вахтёршами ночным приработком своих бабочек. Они хоть и нехотя, но всё же выпускали девочек на ночной промысел.

Дежурная бабуся на вахте покачала головой:

— Вовка, когда же ты за учёбу возьмёшься? И девок своих с пути сбиваешь. Вот классному руководителю скажу.

— Так я его испугался! Классрук у меня на бесплатно абонентском обслуживании. Ну, мы пошли, баб Люсь!

Баба Люся напутствовала их недобрым словом:

— Понесла нелёгкая шалав на лёгкий заработок. Девки, слышьте меня? Без бананов и апельсинов под утро не впущу, так и знайте.

* * *

Али поставил свою иномарку под окнами общежития подальше от подъезда, чтобы не засвечиваться перед дежурными мастерами и преподавателями, которые посменно ночевали в общежитии для поддержания порядка. И не вызывать зависти у одногруппников, которые на первом курсе то и дело насмехались: "Али, ты где своего ишака привязал?" Теперь у него такой ишачок с полусотней лошадок под капотом, какого у этой босоты ещё долго не будет. Спасибо Боне, щедро отстёгивает процент с прибыли.

Сидя в тёплом салоне с климат-контролем, Али с искренним злорадством из тени поглядывал на озябших фазанов-фабзайцев из фабзы-хабзы, которые один за другим прыгали в тёмный подъезд общежития, чтобы, умаслив бабку на вахте, попасть в свой временный приют после десяти. Однокашники мёрзли в дешёвых курточках. Али продавал в своих ларьках турецкое и китайское барахло, но сам для себя никогда не покупал дешёвых шмоток. И вообще жил не в общаге, а в собственной квартире, которую ему купил родной дядя из Баку.

2

Девочки, как экзотические бабочки, выпорхнули в своих лёгких шубках нараспашку из подъезда и кинулись к авто Али.

— Алик, ты машину не мог ещё дальше отогнать? — зло прошипела Таня Цой, осторожно ощупывая причёску на макушке. — Чуть не сковырнулась с копыт, как та корова на льду, на своих каблуках, пока добежала.

— Может, прикажешь ишо тебя на руках от общаги отнести, э? Если в задние ворота поддувает, штаны нужно поддевать потеплей, длинные штаны из пуха. Могу продать. Денег не хватает, э? Работать нужно получше.

Али не любил русских девушек и вообще презирал русских. Ему говорил другой дядя Сафар из Сумгаита:

"Русские не знают жизни и не умеют жить. Если русский увидел, что ты украл, он сразу к милиционеру побежит. Я увидел, что ты украл, — я всегда промолчу. А ты продай мне свою добычу, я тебе за то деньги дам. Ты украл — мне принёс, он украл — тоже мне принёс, и они украли — все мне принесли. Я деньги отдал, всем хорошо, и милиция ничего не знает. У тебя украли — приходи ко мне. Посмотри, может быть, твоя вещь ко мне попала. Ты узнал свою вещь — я тебе без денег её отдам, потому что я человек честный. Всем хорошо, все довольны. А русский сразу к милиционеру побежит. Он не умеет жить честно".

* * *

— Включи, Алик, свет! — приказал Боня. — Я тебе адреса почитаю. На сегодня заказов мало. Придётся клиента на живца ловить — девкам всю ночь на морозе стоять.

— Никаких адресов сегодня не надо, дорогой Боня. Сегодня только гостиница "Комета" есть. И больше никому нет. Девочки только там работают.

— Ты чо, Алик? Темнишь? С кем работают?

— Зачем так говоришь, дорогой? Алик не темнит, асвоя работа знает. Есть заказ на всю ночь у богатых парней с крутых гор.

— Один на трёх девок?

— Зачем один, э? Их там целая банда.

— Сколько? — поморщилась Прошмандовка.

— Зачем клиент считать? Денги нада считать.

— А если они нас кинут на бабки?

— Зачем кинут? Уже проплатили. Алик зазря базарить не будет.

ѓѓѓѓѓѓѓѓѓѓ — Много? — навострила ушки Таня Цой .

— Боня сам заценит, много или мало.

— С целой бандой нам втроём отдуваться.

— Хором работать будете. Все, что клиент закажет. Так попросили.

— А сколько нам перепадёт? — спросила Таня Цой .

— По двести баксов на шмоньку, — недовольно ответил Боня.

— Знаешь что, Боня — ищи себе дурочек помоложе, — фыркнула Африка.

— Найду помоложе, беда вам будет.

— Триста на нос, — сказала Африка. — И без булды.

— Двести, — ответил Боня. — Триста не ваш уровень. Чтоб триста баксов с клиента получать, нужно диплом университетский иметь и три иностранных языка знать. А с вас и трёшки на вокзале довольно будет, если честно.

— Мы на тебя работаем за чистый нал.

— Взбрыкнёте, будете работать за анал.