Двое полицейских появились в кафе как раз в тот момент, когда мужчина в строгом деловом костюме доел свое мороженое со сливовым сиропом. Тео поначалу подумал, что человек в костюме показался им похожим на преступника в розыске, но тут они все трое пошли на выход: мужчина в центре, полицейские по обе стороны.

Странным в этой ситуации было то, что вся троица разговаривала очень тихо и спокойно, а затем полицейские забрали его. Даже "забрали" — сильно сказано. Мужчина просто кивнул, встал и все трое вышли. Будь это преступник — наверное, все произошло бы не так тихо и мирно.

— Они его арестовали, что ли? — сказал Тео, приподняв бровь.

— Задержали, — пояснила Киоко, лизнула свое мороженое и добавила: — это самоубийца, судя по всему. Потенциальный, в смысле.

— Хм... ну да, это ведь Аокигахара. Тут, надо думать, у полиции глаз наметанный.

— Тут у всех глаз наметанный, — внезапно уточнила продавщица. — Если встречать много-много самоубийц — поневоле научишься выделять их из толпы. Такие люди некоторое время слоняются неподалеку перед тем, как пойти по тропинке, а еще они стараются ни с кем не встречаться глазами... Особенно бросаются в глаза мужчины в деловых костюмах, блуждающие по тропинкам Аокигахары в строгой офисной одежде, их полиция забирает в первую очередь. Пиджак тут — первый признак... Собственно, это я полицию и вызвала, сразу после того, как продала ему мороженое... Специально сделала порцию больше, чтобы он не смог быстро ее съесть и уйти.

Тео как раз дожевал вафельный стаканчик.

— Неудивительно, что Аокигахара называется "лесом самоубийц"... мы только что приехали — и сразу же первого встретили...

— Искренне надеюсь, нам хотя бы трупы находить не придется, — добавила Уруми.

— Это вряд ли, — заверила подружку Киоко. — По туристическим маршрутам и дорожкам самоубийцы не ходят, так как там им могут помешать. Я бывала тут с отцом три раза — никогда ничего подобного не видела. Да и вообще, ежегодно в Аокигахаре умирает от семидесяти до ста человек, потому вероятность того, что именно сегодня где-то в лесу кто-то сведет счеты с жизнью — процентов двадцать-тридцать, не больше.

Этой поездки Тео ждал давно — по многим причинам. Если вдуматься, и вроде бы до столицы свыше трехсот километров, но с другой стороны, поездка на монорельсе из Сакурами в Токио занимает три часа. Триста километров — это много по меркам сонного Сакурами, прочно застрявшего в двадцатом веке. Глубинка — она везде глубинка, хоть в России, хоть в Японии. Но если выбраться куда-то в Киото или даже в столицу, где давно уже настало третье тысячелетие, в мир высоких скоростей и высокотехнологичных роботов... Что такое триста километров для монорельса, пролетающего это расстояние менее чем за три часа? В третьем тысячелетии, когда люди стали смотреть на Марс и Луну не мечтательно, а с расчетом, и потихоньку начинают коситься на звезды, до которых парсеки и световые годы, триста километров — уже не расстояние.

Тем не менее, экскурсия в Аокигахару для Тео — во многом знаковая. Во-первых, это его первая самостоятельная поездка, причем он отвечает не только сам за себя, но и за Киоко с Уруми.

— Так уж получилось, — напутствовал его отец по телефону, — что тут, в мире людей, мужчины — сильный пол, а девочки — слабый. И тот факт, что у Киоко какое-то там звание в каком-то там нелепом боевом искусстве и что сама она местная — ничего не меняет. Это на моей неласковой родине ты отвечал бы только за себя и думал только о себе, а тут правила другие. Так что веди себя соответственно: как единственный в вашей группе мужчина, ты в ответе за все, и все проблемы, которые могут возникнуть, решать тоже тебе.

Тео мог бы заметить, что это еще большой вопрос, кто кого на экскурсию ведет, он Киоко или Киоко — его, но не стал. В конце концов, отец — отпетый расист, считающий свою расу высшей по умолчанию, и с этим ничего не поделать. Нельзя прожить пятьдесят лет в обществе, ненавидящем и ни во что не ставящем поголовно всех чужаков, а затем переселиться в другой мир и стать другим. Отец подстроился, принял новые для себя правила, но ему не дано перестать быть дроу...

...Как и самому Тео не дано перестать быть полукровкой.

Во-вторых, в том, что Тео поехал вместе с Киоко и Уруми, есть много неочевидных плюсов. Уруми растрепала о том, что поедет в Аокигахару вместе с "людоедом с задней парты", на всю школу, и сейчас многие ученики школы Хоннодзи уверены, что больше никогда не увидят Уруми и Киоко живыми. И Тео питал слабую надежду, что, когда девочки вернутся целыми и невредимыми, хоть в пару голов на всю школу да закрадется сомнение — а действительно ли "людоед с задней парты" тот, за кого его все принимают?

Надежда, конечно, слабая, но у нее есть одно свойство: живучесть. Надежде свойственно умирать последней.

Закупившись в магазинчике снедью на полдня и газировкой, троица потопала по дорожке. Впереди раскинулось "море синих деревьев" — Аокигахара Дзюкай, печально известный "лес самоубийц".

Аокигахара достигла пика всемирной известности после того, как в тысяча девятьсот девяносто третьем году Ватару Цуруми написал свое руководство по самоубийствам, где, среди прочего, охарактеризовал этот лес как идеальное место, чтобы умереть. Впрочем, "лес самоубийц" был известен и до этого, еще в девятнадцатом веке бедные японцы привозили сюда на верную смерть детей и стариков, которых не могли прокормить.

Ничего удивительного, что суеверные японцы — а быть японцем значит быть суеверным — верят, что в Аокигахаре обитают, помимо собак, лисиц и змей, еще и духи с демонами. Ну японцы, что с них взять, они даже в тысяча восемьсот шестидесятом на самом полном серьезе посылали духам тэнгу официальное прошение освободить провинции, по которым будет ехать сегун. Пожалуй, только в Японии человек, считающий себя атеистом, может ходить в храм, поклоняться духам и участвовать в религиозных обрядах. Культура Японии неразрывно связана с синтоизмом, спаяна с ним в единое целое, и потому, как метко заметила однажды Киоко, быть японцем — значит быть верующим по умолчанию. Дошло даже до абсурда: сами японцы не считают синтоизм религией.

Поначалу поход шел по плану: Тео, Киоко и Уруми шагали по пешеходной дорожке, периодически сверяясь с брошюркой, глазели по сторонам и болтали на разные темы. Точнее, болтала преимущественно Уруми, а еще точнее — трещала без умолку. Тео, в общем-то, не возражал: болтлива — да, но зачастую на позитивной волне.

Чуть позже Киоко заметила в просвет лесное озерцо, очень маленькое, и вся троица свернула к нему по тропинке. На берегу даже была скамейка, а по воде плавала в гордом одиночестве маленькая уточка-мандаринка.

— Давайте тут отдохнем и перекусим, — предложила Киоко.

Они посидели минут двадцать, умяли часть припасов и заодно хорошенько накормили утку. Птица оказалась практически ручной и подплывала за кусочками печенья буквально на полметра от берега. Уруми задалась было целью приманить уточку совсем близко и заставить взять еду из рук, но та внезапно с сомнением покосилась на очередной кусок, вальяжно отплыла на середину пруда, забралась в самую гущу листьев, спрятала голову под крыло и уснула.

— Хитрая, — заметил Тео. — Она специально в листья заплыла, потому что они не дадут ветерку пригнать ее к берегу. А то неровен час лиса наведается...

— Хм... Лисы не умеют плавать? Они же вроде из собачьих, а собаки умеют плавать все поголовно.

— Скажем так, даже если лиса и умеет кое-как плавать, добраться до утки незаметно ей не удастся.

— Да, но озеро маленькое...

— Один фиг не догонит. Утка будет плавать вокруг середины, а если лиса вздумает через центр срезать — запутается в кувшинках и утонет как пить дать... будь это иначе — утка не спала бы в листьях.

— Тео-кун, ты явно переоцениваешь ее интеллект...

— Дело не в интеллекте, а в инстинкте. Почему утка заплывает в водоросли? Потому что там ее труднее достать. Миллионы лет утки, склонные заплывать в такие места, выживали с большим шансом, чем не склонные. Интеллект живого существа может быть вообще околонулевой, но его инстинкты неизменно рациональны. Это биологический автопилот, можно сказать.

Отдохнув, троица двинулась дальше по тропинке. Через пару минут Тео остановился и прижал палец к губам.

— Тс-с-с... Слушайте.

— Ничего не слышу, — сказала Уруми через две секунды.

— А ты помолчи и послушай.

В тишине прошло еще три секунды с половиной.

— Все равно не слышу!

— Конечно, не слышишь, ты же болтаешь без умолку.

Киоко хихикнула:

— Уруми, сосчитай мысленно до двадцати.

— Зачем?

— Сосчитай, потом скажу.

Сосчитала она довольно быстро.

— И что? Зачем я считала?

— А чтобы помолчала хоть немного.

— Могли бы просто сказать, если надоела, — обиделась Уруми.

Тео вздохнул.

— Да не надоела. Мы просто хотели немного послушать.

— Так ведь пока я молчала, была полнейшая тишина!

— Вот именно ее и хотели послушать, — сказала Киоко. — Из-за того, что лес очень густой и расположен в низине, Аокигахара славится "оглушающей" тишиной... Тут и правда очень тихо, даже эха нет... Звуки разносятся совсем недалеко, если заблудимся — докричаться будет непросто...

— Вообще-то, мы уже заблудились, — заметил Тео. — Мы несколько минут не можем выйти обратно на ту дорожку, с которой к озеру свернули.

— Значит, не по той пошли... Идемте назад, выйдем к озеру, а там уже и дорогу найдем.

Но и к озеру они не вышли, вместо этого заблудились еще сильнее.

— Ну и ничего страшного. Площадь Аокигахары каких-то тридцать пять квадратных километров. Это пять на семь или там шесть на шесть. Если идти только в одном направлении по прямой, самое позднее через два часа мы выйдем из леса.

— Главное — по кругу не ходить, — согласилась Киоко.

— Хорошо, что я из дома компас прихватил...

Но компас вел себя совершенно неадекватно.

— Я читала, что под Аокигахарой находятся залежи железной руды, — сказала Уруми. — Поэтому компас тут не работает... и поэтому я взяла с собой планшет с "джи-пи-эс"!

— Умница, — обрадовался Тео.

Оказалось, что до ближайшей дорожки — каких-то пятьсот метров.

— Точно, смотрите, со спутника даже виден валун, у которого мы стоим, — сказала Киоко.

— Ух ты... А если бы еще увеличить изображение, может, и мы были бы видны? — задумчиво произнесла Уруми.

— Это изображение не в реальном времени. Просто спутниковая фотография. Нам сюда.

Но как только все трое вышли из-за валуна, Тео увидел впереди и чуть сбоку меж деревьев нехарактерное для леса белое пятно. Человек? Он приподнял темные очки и присмотрелся: да, точно, человек. Сидит в двухстах метрах на поваленном дереве спиной к Тео, рядом — сложенный пиджак, а над ним с толстой ветки свисает веревочная петля.

— Стойте, — сказал он шепотом. — Смотрите вон туда. Видите?

— Там кто-то есть?

— Это самоубийца.

— Откуда ты знаешь? — насторожилась Киоко.

— Он себе уже петлю приготовил.

— Мы не должны ему позволить! Идемте к нему, и...

— У меня план получше... Уруми, ты со своим джи-пи-эсом бегом бежишь за помощью, вызови полицию и приведи их сюда. Киоко, а ты мне подыграешь.

— У тебя есть план?

— Есть...

Уруми помчалась в сторону пешеходной дорожки, а Тео поманил Киоко за собой.

— Значит, смотри. Ты станешь вот там за кустами. Я буду говорить с ним, и как только скажу "...к чему оттягивать неизбежное?" — ты должна выйти из-за кустов и заговорить с самоубийцей так, как будто меня нет. Если он будет говорить со мной дальше — ты спросишь, с кем он говорит. Поняла?

— Ага.

— Иди к кустам, только тихо.

А сам Тео двинулся прямо к самоубийце, наложив на себя заклинание невидимости и круг тишины, чтобы хрустнувшая веточка под ногами не выдала его раньше времени.

Вот он у самоубийцы за спиной. Заглянув ему через плечо, мальчик увидел, что это примерно сорокалетний мужчина, занятый просмотром фотокарточек. На них — он сам, в возрасте от двадцати до тридцати, и с ним разные люди, в том числе и девушки.

Пора действовать. Тео осторожно обошел так, чтобы оказаться перед самоубийцей, а затем наложил на себя заклинание временного рассеивания магии. Разумеется, заклинание невидимости мгновенно потеряло силу, а волшебная руна на лбу, скрывающая от людей истинный облик дроу-полукровки, перестала работать.

Мужчина немедленно обратил внимание, что перед ним кто-то внезапно появился, вздрогнул от неожиданности, поднял глаза — и тут его челюсть отвисла, а глаза стали круглыми.

— Простите, пожалуйста, — вежливо сказал Тео, — я не хотел вас напугать.

— Ты... кто?!!

Закономерный вопрос. Когда перед тобой возникает некто с серой кожей, длинными ушами и глазами, отсвечивающими красным в полумраке леса — именно он просится на язык в первую очередь.

— Я? Я — о́ни. Так вы нас называете.

— О́ни?! Вот это да, — протянул мужчина, постепенно приходя в себя. — Признаться, я вас иначе себе представлял, да и не верил, прямо скажем...

— Краснокожими трехметровыми гигантами с ужасными клыками? Нет-нет, это сказки. На самом деле мы вот такие... и мы существуем.

— Ну и дела... Слушай, они-сан, а зачем ты пришел? Что тебе от меня надо?

Тео постарался, чтобы его голос прозвучал как можно вежливее.

— Я не хотел бы показаться наглым или черствым, тем более в такой момент, но... не могли бы вы оказать мне услугу и... немного поторопиться? Я голоден.

Эти слова неожиданно не произвели на самоубийцу сильного впечатления.

— Ты хочешь съесть мое тело? — невесело усмехнулся он. — Если так — приятно знать, что я хотя бы мертвый кому-то нужен...

— Эм-м-м... Нет-нет. Мы не едим плоть, это тоже вымысел чистейшей воды. Мы питаемся вашими душами.

Вот тут уже с губ мужчины напрочь исчезла улыбка, а печаль сменилась предшоковым выражением лица. Оно и понятно, одно дело думать, что после смерти ты станешь духом "ками", переродишься или превратишься еще во что-то, а тут — такая вот неприглядная перспектива внезапного конца не только тела, но и души.

Самоубийца несколько секунд осмысливал услышанное, а потом ответил:

— Знаешь, они-сан, я, пожалуй, вынужден тебе отказать. Сочувствую, конечно, но моя душа — она мне как бы самому нужна...

— Простите еще раз — но некоторые вещи неизбежны. Ваша душа все равно достанется кому-то из нас. Не мне — так другим.

— А вас... много?

— Ну разумеется. Здесь тот же принцип, что и с обычными животными. Много еды — много едоков. Вас, людей, все больше — и нас все больше, потому что пищи больше.

— Так значит... вы пожираете всех? И никто не становится ками? И все почитание предков, все молитвы, которые я возносил моим родителям — все впустую? И в храме Ясукуни тоже никого нет, и легенда о камикадзэ, который вернулся из полета светлячком — все ложь, потому что вы всех пожрали?!

— Эм-м-м... нет. Не все так просто. Я не знаю насчет вашего отца, без понятия, кем он был и каким, но что до храма Ясукуни и камикадзэ... Понимаете, не все души съедобны. Даже если бы мне было по силам одолеть душу камикадзэ... как бы вам это объяснить... Она... непригодная, несъедобная, понимаете? Душа есть астральная форма человека, и полностью отражает его суть и натуру. Камикадзэ в своем большинстве были люди сильные и жесткие. Мы не можем ими питаться, потому что они нам не по зубам. Жесткие и твердые... образно говоря.

123 ... 202122

↓ Содержание ↓