7. Люди работают

— Глава 7. Люди работают

Князь Вячеслав Александрович Кугушев, член Государственного Совета от Уфимского губернского земства, сидел за письменным столом и с карандашиком в руке изучал газету "Речь", когда дворецкий постучался в дверь кабинета.

— Генерал-майор Засецкий. — Слуга неслышно подошёл по медвежьей шкуре и протянул поднос с визитной карточкой.

— Надо же, какая честь. — Князь отложил газету. — Просите. — Он встал из-за стола и несколько нервозно провёл ладонью по бобрику, расправил нафабренные усы.

За дверью послышался звон шпор. Начальник Губернского жандармского управления вошёл при полном параде, разве что без сабли, которую пришлось оставить в прихожей. Грудь генерал-майора сияла крестами и звездами; среди Станиславов, Анн и Владимиров с бантами и мечами выделялись необычные иностранные ордена. Выражение румяного лица под стать мундиру было торжественным.

— Ваше превосходительство! — Кугушев вышел из-за стола и с предельно протокольной улыбкой сделал несколько шагов навстречу Засецкому. — Приятно удивлён... Чем обязан?

— Ваше сиятельство! — (Жандарм и князь обменялись рукопожатием). — Простите великодушно, что отрываю от занятий, но я ненадолго. — (Кугушев приглашающе указал на диван). — Визит неофициальный, так что давайте по-простому, без чинов... — (От этих слов князь, похоже, напрягся ещё сильнее). — Есть к вам два дела. Обожаемый наш губернатор собирает, как вы знаете, добровольные пожертвования на Аксаковский народный дом. В воскресенье вечером устраивает благотворительный концерт. — Засецкий вытащил из-за пазухи два билета. — И крайне настоятельно просит нас, служивых людей, распространять билеты среди подчинённых, подопечных и просто знакомых. Больше всех, конечно, полицмейстер наш отдувается, верный Генрих Генрихович, ему-то всё городское купечество необходимо осчастливить, но и мне грешному не удалось отвертеться...

— Сколько? — Кугушев открыл ящик стола.

— Пять рублей билетик. Но вы уж и второй для супруги, пожалуйста. Или, — уточнил Засецкий с намёком, — любой иной спутницы... Покорнейше благодарю. Но это было первое дело, Вячеслав Александрович, а теперь второе, более щекотливое.

— Я весь внимание. — Кугушев поудобнее расположился в кресле.

— Вячеслав Александрович! Вы знаете, я старик, — заговорил генерал-майор задушевно. — Меня сюда назначили, по правде сказать, в пересменку перед отставкой. А отставка состоится в ближайшие месяцы. Всё, чего я хочу — уйти с почётом. Владимир второй степени, высочайшая благодарность — больше мне ничего не нужно. — Засецкий замолчал, глядя в глаза Кугушеву.

— Не совсем понимаю, к чему вы клоните, Николай Михайлович.

— Вячеслав Александрович! Начальство бывает благосклонно к людям моего положения в двух случаях. — Засецкий загнул палец. — Когда в губернии не стреляют и не взрывают. — Загнул второй. — Либо когда немного стреляют, немного взрывают... зато потом вешают, но уже много. — Его взгляд стал ещё задушевнее. — Второй вариант был бы нежелателен, вы согласны? Мне не хочется, чтобы стреляли. А вам, наверное, не хочется, чтобы вешали.

— Я по-прежнему не вполне понимаю...

— Скажу прямее, Вячеслав Александрович. Я знаю — мы знаем — что вы пользуетесь некоторым авторитетом в революционных кругах губернии. И у меня есть просьба. Употребите ваш авторитет на то, чтобы ваши друзья посидели тихо. Хотя бы в оставшиеся мне месяцы. Никаких боевых дружин и прочего баловства. Просьба сугубо личная, Вячеслав Александрович. Уважьте старого солдата. Дайте с честью уйти на покой.

Кугушев издал нервный смешок.

— Николай Михайлович... Кстати, я вам ничего не предложил... Сигару, коньяк? Нет? Как вам будет угодно... Послушайте, Николай Михайлович, не буду отпираться — это правда, знакомые в революционных кругах у меня есть. Но сам-то я земец-либерал, состою в Конституционно-демократической партии, и если эти люди задумают какие-нибудь... радикальные акции, поверьте, со мной никто не поделится, и моих советов никто не спросит.

— А вы не советуйте, — сказал Засецкий совсем уж просто. — Вы им денег не давайте.

— Ну... если вы так откровенно... Боюсь, что прекращение финансирования с моей стороны как раз и заставит их перейти к исключительно преступным способам добывания денег.

— Вот это уже слишком откровенно. — Задушевности в глазах генерал-майора убавилось. — Вы же сейчас, Вячеслав Александрович, практически угрожаете.

— Николай Михайлович! — Кугушев всплеснул руками. — Господь с вами! Какие угрозы!

— А, ну значит, почудилось мне, старому дураку. Простите великодушно. Я вам тоже тогда отвечу без малейшей угрозы. Сами-то вы лицо неприкосновенное и, разумеется, ни к каким преступным делам не причастное. А вот близкий ваш друг, господин Цюрупа, не таков. По обоим пунктам не таков.

Кугушев напрягся сильнее.

— Что вы имеете в виду, ваше превосходительство?

— Сами прекрасно знаете, ваше сиятельство. Член городского комитета Р. С. Д. Р. П., причём фракции большевиков, которые, в отличие от меньшевиков, вовсю практикуют убийства и грабежи, то есть, пардон, террор и экспроприации... Был связан с бандой, пардон, боевой организацией братьев Кадомцевых до её разгрома. Сидит управляющим в вашем имении Бекетово, занимается там противоправительственной агитацией крестьян...

— Позвольте, он занимается агрономией!

— Да-да, знаем мы, какие семена он там сеет. Документально знаем. Есть за что отправить его в Сибирь, уж поверьте. И можете представить, как огорчится его сестра Анна Дмитриевна — красивейшая женщина! — если с братом случится такая неприятность...

Кугушев с пылающим лицом встал. Поднялся с дивана и Засецкий.

— Это некрасиво, ваше превосходительство. Вы меня шантажируете через близких людей. Вы пытаетесь сделать меня ответственным за такие дела, на которые я не имею никакого влияния...

— А мы полагаем, что имеете, ваше сиятельство. — Генерал-майор отступил к двери.

— Всё это ради владимирской звезды и высочайшей благодарности?

— Да. И немножко ради того, чтобы не стреляли, не взрывали, не вешали. Итак, ваше сиятельство, мы договорились?

Князь Кугушев стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы, гневно кусая губы.

— Я употреблю то небольшое влияние, что у меня есть, — выговорил он через силу, — но обещать ничего не могу.

— Благодарю сердечно, Вячеслав Александрович. — Засецкий приложил руку к груди. — Этого достаточно. Честь имею.

Когда он удалился, князь почти выбежал из кабинета и быстрым шагом прошёл через анфиладу парадных комнат на половину для гостей. Постучался в другой кабинет.

В маленькой комнате сидел, неудобно примостившись боком к столу, и правил огрызком карандаша какую-то рукопись мужчина лет сорока с зачёсанными назад волосами и гладким, приятным широколобым лицом, одетый в малороссийскую вышиванку. Александр Дмитриевич Цюрупа, будущий продовольственный диктатор советской России, при появлении Кугушева уронил карандаш и взглянул на друга встревоженно.

— Вячеслав, что случилось? На тебе лица нет!

— Саша, хорошо, что ты ещё не уехал. Есть деликатная просьба. — Каждое слово давалось князю с трудом. — Мог бы ты повлиять на... своих товарищей из боевых организаций... чтобы они некоторое время... посидели тихо? Всего несколько месяцев, пожалуйста.

Цюрупа развёл руками, совсем как сам Кугушев только что перед Засецким.

— Но, Вячеслав, ты же знаешь, я не командую боевиками...

— Скажи, что есть провалы, — князь заговорил увереннее, настойчивее. — Что ожидаются аресты. Сошлись на меня, на конфиденциальные сведения от жандармов. Пусть залягут на дно, а лучше совсем уберутся на время из губернии. Поверь, я бы не стал настаивать, если бы не знал, насколько всё серьёзно!

Цюрупа встал, глядя на Кугушева удивлённо и озабоченно.

— Хорошо, хорошо, как скажешь... Сделаю что смогу.

— Надо сберечь людей. — Князь будто оправдывался. — Тяжёлое, глухое, подлое время... надо его просто переждать, надо сохранить силы на будущее... Впрочем, что я тебе объясняю? Кстати, эсерам тоже передай. Ты ведь поддерживаешь контакт с Чукалиным?

— Конечно, Вячеслав, конечно. — Не отрывая взгляда от князя, Цюрупа мимо него бочком вышел из комнаты.

* * *

День начался для ротмистра Титова обыкновенно, даже недурно. Адъютант Голиков принёс стопку вчерашних рапортичек от филёров. Титов проглядел их бегло: ничего неожиданного. Задержался на сообщении о "Ведьме" — такова была оперативная кличка Фаины Штальберг: она ещё не уехала из города, но за весь день ни с кем не встречалась. Потом зашёл унтер Панченко и вручил браунинг:

— Вашого сынка пистолет, ваше благородие, як вы просылы.

— А, прекрасно. — Титов спрятал браунинг в стол. — У Нахимсона нашли?

— Та ни, у Гершелевича. У Нахимсона тильки четыре нагана, беретта, маузер, дви ленты вид максима, обрез арисаки, морская мина та бухарский карамультук.

— Только и всего?

— Ну мы ж не дуже сыльно шукалы.

Ротмистр окончательно пришёл было в хорошее настроение, но тут дежурный унтер доложил, что подъезжают его превосходительство. Улыбка Титова увяла.

— К ликвидации эсеровского комитета все бумаги подготовили, Константин Фомич? — деловито спросил Засецкий, как только они обменялись рукопожатием.

— Так точно, ваше превосходительство. — Титов хлопнул на стол папку. — Все ордера оформлены, у прокурора подписаны. Сегодня ночью заседание комитета — как раз и накроем всех.

— Повремените, — со значением сказал генерал-майор.

Титов поднял бровь несколько удивлённо, но понимающе.

— Договорились о чём-то с Кугушевым, ваше превосходительство? — (Засецкий кивнул довольно хмуро). — Тогда действительно разумно оставить комитет пока на свободе. А то заведётся какой-нибудь новый, совсем дикий и неподконтрольный... — Ротмистр завязал тесёмочки и убрал папку в шкаф. — Прокурора сами изволите известить, что операция откладывается?

— Сам. — Засецкий повернулся к выходу. — Работайте, Константин Фомич.

Начальник губернского жандармского управления вышел. Он не казался успокоенным или довольным своей победой. Его явно что-то тревожило.

* * *

Когда Цюрупа вошёл в ресторан "Яр", что на углу Большой Успенской и Телеграфной, и целеустремлённо прошагал мимо швейцара и метрдотеля, ещё только начиналось обеденное время. Румынский оркестр настраивал скрипки. Посетителей было совсем мало. Цюрупа сразу увидел тех, кто был ему нужен, и направился к их столику.

Эти двое ещё не успели сделать заказ и листали карты: Яков Нахимсон, делец с широким кругом интересов и неоднозначной репутацией, лысый толстяк с чёрной бородой подковой, и Константин Мячин, командир боевой дружины большевиков, высокий молодой человек с ранней проседью в русых волосах. Оба были одеты парадно, в чёрные костюмы с бабочками, Мячин даже с бутоньеркой в петлице. Цюрупа рядом с ними выглядел чужеродно в простецком чесучовом пиджаке поверх вышиванки и с деревенской соломенной шляпой в руке.

— Александр Дмитриевич! — Нахимсон приподнялся в кресле, обозначая готовность удалиться. — Мне отойти? Партийные дела...

— Останьтесь, — сказал Цюрупа, — раз уж партия вам доверила деньги... Кстати, об этом тоже придётся поговорить. Но сначала главное. — Он наклонился к Мячину, понизил голос: — Кугушев получил конфиденциальные сведения из жандармского управления. Похоже, у вас крупный провал. Намечаются повальные аресты. — (Боевик слушал внимательно, насторожённо). — Я не командую дружиной, решать вам, но рекомендую на несколько месяцев убраться из губернии, а лично тебе, Костя — вообще из России.

— Спасибо, принял к сведению. — Мячин коротко кивнул. — Что-то ещё?

— Да. — Цюрупа заговорил ещё тише: — Златоустовский экс... Товарищи боевики, вы до сих пор не сдали деньги в партийную кассу.

— Не беспокойтесь за деньги, — быстро сказал Нахимсон, — у меня надёжнее, чем в банке. Мне поручено их легализовать. Такие дела в один день не делаются.

— Понимаю, но партия ждёт. Мне уже несколько раз пеняли из Ц. К. Позарез нужны деньги на литературу, на обучение молодёжи... ведётся напряжённейшая борьба с отзовистами, ультиматистами, ликвидаторами, а вы... а ты, Костя, я смотрю, не стесняешься в расходах? — Цюрупа обвёл осуждающим взглядом зал ресторана — пальмы, накрахмаленные скатерти, официанты, румынский оркестр.

— Это часть легенды, — спокойно сказал Мячин, — ты же знаешь, я на нелегальном положении. Всё в пределах накладных расходов, не беспокойся. Но хорошо, я тебя понял, мы ускорим отправку денег. Ускорим, Яков Михалыч? — обратился он к Нахимсону, и тот закивал. — Александр Митрич, пообедаешь с нами?

Цюрупа холодно отказался и вышел. Официант, будто ждал этого, подскочил с бутылкой шампанского в ведёрке со льдом, откупорил, разлил.

— Твоё здоровье, — Нахимсон отсалютовал бокалом. — Похоже, у вас и правда провал. Ко мне вчера приходили жандармы, искали оружие. И вот ещё... — Он сделал маленький глоток, с наслаждением просмаковал. — Скорее всего, случайное совпадение, но мне кто-то подбросил это... — Достал из внутреннего кармана исписанные тетрадные листки и протянул Мячину.

— Уфимская дружина анархистов-коммунистов?... — Боевик, только что бывший таким спокойным в разговоре с Цюрупой, залпом осушил бокал. — Кто это, чорт побери, такие?

— Мальчишки, — пожал круглыми плечами Нахимсон. — Дилетанты. Не понимают, с кем связались. И тем не менее...

— Яков Михалыч, сколько осталось денег? — перебил его Мячин. — Тех, златоустовских?

— Две пятьсот сорок, — без запинки ответил Нахимсон. — И драгоценностей сотни на три.

— Что? — Боевик поглядел на него круглыми глазами. — Меньше трёх тысяч? Из пятидесяти?! — Он схватился за голову. — Но как же... Как же так получилось?

— Как оно обычно и получается, — философски заметил Нахимсон и сделал ещё маленький глоток.

Мячин опрокинул второй бокал.

— Да нас убьют за такое, Яков Михалыч! Пришлют ребят с Кавказа, убьют как собак! — Он перевёл дыхание и нервозно поправил бутоньерку. — Сейчас бы сделать втихомолку эксик для покрытия расходов... Но если организация провалена... Чорт, чорт, что делать?! — Он схватился за волосы.

— Ну, — степенно сказал Нахимсон, — если вы повезёте деньги, а вас кто-нибудь по дороге ограбит... Убедительно так ограбит... Совершенно посторонние люди, никому не известные...

Во взгляде Мячина загорелось понимание и надежда.

— Кто, например?

Нахимсон постучал по записке, что всё ещё лежала на скатерти.

— А какие-нибудь мальчишки-анархисты, например.

Дирижёр взмахнул палочкой, и скрипки грянули tutti.

* * *

— Она красивая? — спросил Орнатский.

Двое семинаристов и гимназист поднимались по Большой Ильинской вдоль ограды духовного училища. Солнце клонилось к закату и слепило глаза, все трое низко надвинули козырьки фуражек.

— Ну, у неё интересная внешность, необычная, — неохотно ответил Семён Титов. — Хотя какая разница? Мы к ней идём не как к женщине, а как к старшему товарищу-революционеру.