7. Люди работают

— Глава 7. Люди работают

Князь Вячеслав Александрович Кугушев, член Государственного Совета от Уфимского губернского земства, сидел за письменным столом и с карандашиком в руке изучал газету "Речь", когда дворецкий постучался в дверь кабинета.

— Генерал-майор Засецкий. — Слуга неслышно подошёл по медвежьей шкуре и протянул поднос с визитной карточкой.

— Надо же, какая честь. — Князь отложил газету. — Просите. — Он встал из-за стола и несколько нервозно провёл ладонью по бобрику, расправил нафабренные усы.

За дверью послышался звон шпор. Начальник Губернского жандармского управления вошёл при полном параде, разве что без сабли, которую пришлось оставить в прихожей. Грудь генерал-майора сияла крестами и звездами; среди Станиславов, Анн и Владимиров с бантами и мечами выделялись необычные иностранные ордена. Выражение румяного лица под стать мундиру было торжественным.

— Ваше превосходительство! — Кугушев вышел из-за стола и с предельно протокольной улыбкой сделал несколько шагов навстречу Засецкому. — Приятно удивлён... Чем обязан?

— Ваше сиятельство! — (Жандарм и князь обменялись рукопожатием). — Простите великодушно, что отрываю от занятий, но я ненадолго. — (Кугушев приглашающе указал на диван). — Визит неофициальный, так что давайте по-простому, без чинов... — (От этих слов князь, похоже, напрягся ещё сильнее). — Есть к вам два дела. Обожаемый наш губернатор собирает, как вы знаете, добровольные пожертвования на Аксаковский народный дом. В воскресенье вечером устраивает благотворительный концерт. — Засецкий вытащил из-за пазухи два билета. — И крайне настоятельно просит нас, служивых людей, распространять билеты среди подчинённых, подопечных и просто знакомых. Больше всех, конечно, полицмейстер наш отдувается, верный Генрих Генрихович, ему-то всё городское купечество необходимо осчастливить, но и мне грешному не удалось отвертеться...

— Сколько? — Кугушев открыл ящик стола.

— Пять рублей билетик. Но вы уж и второй для супруги, пожалуйста. Или, — уточнил Засецкий с намёком, — любой иной спутницы... Покорнейше благодарю. Но это было первое дело, Вячеслав Александрович, а теперь второе, более щекотливое.

— Я весь внимание. — Кугушев поудобнее расположился в кресле.

— Вячеслав Александрович! Вы знаете, я старик, — заговорил генерал-майор задушевно. — Меня сюда назначили, по правде сказать, в пересменку перед отставкой. А отставка состоится в ближайшие месяцы. Всё, чего я хочу — уйти с почётом. Владимир второй степени, высочайшая благодарность — больше мне ничего не нужно. — Засецкий замолчал, глядя в глаза Кугушеву.

— Не совсем понимаю, к чему вы клоните, Николай Михайлович.

— Вячеслав Александрович! Начальство бывает благосклонно к людям моего положения в двух случаях. — Засецкий загнул палец. — Когда в губернии не стреляют и не взрывают. — Загнул второй. — Либо когда немного стреляют, немного взрывают... зато потом вешают, но уже много. — Его взгляд стал ещё задушевнее. — Второй вариант был бы нежелателен, вы согласны? Мне не хочется, чтобы стреляли. А вам, наверное, не хочется, чтобы вешали.

— Я по-прежнему не вполне понимаю...

— Скажу прямее, Вячеслав Александрович. Я знаю — мы знаем — что вы пользуетесь некоторым авторитетом в революционных кругах губернии. И у меня есть просьба. Употребите ваш авторитет на то, чтобы ваши друзья посидели тихо. Хотя бы в оставшиеся мне месяцы. Никаких боевых дружин и прочего баловства. Просьба сугубо личная, Вячеслав Александрович. Уважьте старого солдата. Дайте с честью уйти на покой.

Кугушев издал нервный смешок.

— Николай Михайлович... Кстати, я вам ничего не предложил... Сигару, коньяк? Нет? Как вам будет угодно... Послушайте, Николай Михайлович, не буду отпираться — это правда, знакомые в революционных кругах у меня есть. Но сам-то я земец-либерал, состою в Конституционно-демократической партии, и если эти люди задумают какие-нибудь... радикальные акции, поверьте, со мной никто не поделится, и моих советов никто не спросит.

— А вы не советуйте, — сказал Засецкий совсем уж просто. — Вы им денег не давайте.

— Ну... если вы так откровенно... Боюсь, что прекращение финансирования с моей стороны как раз и заставит их перейти к исключительно преступным способам добывания денег.

— Вот это уже слишком откровенно. — Задушевности в глазах генерал-майора убавилось. — Вы же сейчас, Вячеслав Александрович, практически угрожаете.

— Николай Михайлович! — Кугушев всплеснул руками. — Господь с вами! Какие угрозы!

— А, ну значит, почудилось мне, старому дураку. Простите великодушно. Я вам тоже тогда отвечу без малейшей угрозы. Сами-то вы лицо неприкосновенное и, разумеется, ни к каким преступным делам не причастное. А вот близкий ваш друг, господин Цюрупа, не таков. По обоим пунктам не таков.

Кугушев напрягся сильнее.

— Что вы имеете в виду, ваше превосходительство?

— Сами прекрасно знаете, ваше сиятельство. Член городского комитета Р. С. Д. Р. П., причём фракции большевиков, которые, в отличие от меньшевиков, вовсю практикуют убийства и грабежи, то есть, пардон, террор и экспроприации... Был связан с бандой, пардон, боевой организацией братьев Кадомцевых до её разгрома. Сидит управляющим в вашем имении Бекетово, занимается там противоправительственной агитацией крестьян...

— Позвольте, он занимается агрономией!

— Да-да, знаем мы, какие семена он там сеет. Документально знаем. Есть за что отправить его в Сибирь, уж поверьте. И можете представить, как огорчится его сестра Анна Дмитриевна — красивейшая женщина! — если с братом случится такая неприятность...

Кугушев с пылающим лицом встал. Поднялся с дивана и Засецкий.

— Это некрасиво, ваше превосходительство. Вы меня шантажируете через близких людей. Вы пытаетесь сделать меня ответственным за такие дела, на которые я не имею никакого влияния...

— А мы полагаем, что имеете, ваше сиятельство. — Генерал-майор отступил к двери.

— Всё это ради владимирской звезды и высочайшей благодарности?

— Да. И немножко ради того, чтобы не стреляли, не взрывали, не вешали. Итак, ваше сиятельство, мы договорились?

Князь Кугушев стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы, гневно кусая губы.

— Я употреблю то небольшое влияние, что у меня есть, — выговорил он через силу, — но обещать ничего не могу.

— Благодарю сердечно, Вячеслав Александрович. — Засецкий приложил руку к груди. — Этого достаточно. Честь имею.

Когда он удалился, князь почти выбежал из кабинета и быстрым шагом прошёл через анфиладу парадных комнат на половину для гостей. Постучался в другой кабинет.

В маленькой комнате сидел, неудобно примостившись боком к столу, и правил огрызком карандаша какую-то рукопись мужчина лет сорока с зачёсанными назад волосами и гладким, приятным широколобым лицом, одетый в малороссийскую вышиванку. Александр Дмитриевич Цюрупа, будущий продовольственный диктатор советской России, при появлении Кугушева уронил карандаш и взглянул на друга встревоженно.

— Вячеслав, что случилось? На тебе лица нет!

— Саша, хорошо, что ты ещё не уехал. Есть деликатная просьба. — Каждое слово давалось князю с трудом. — Мог бы ты повлиять на... своих товарищей из боевых организаций... чтобы они некоторое время... посидели тихо? Всего несколько месяцев, пожалуйста.

Цюрупа развёл руками, совсем как сам Кугушев только что перед Засецким.

— Но, Вячеслав, ты же знаешь, я не командую боевиками...

— Скажи, что есть провалы, — князь заговорил увереннее, настойчивее. — Что ожидаются аресты. Сошлись на меня, на конфиденциальные сведения от жандармов. Пусть залягут на дно, а лучше совсем уберутся на время из губернии. Поверь, я бы не стал настаивать, если бы не знал, насколько всё серьёзно!

Цюрупа встал, глядя на Кугушева удивлённо и озабоченно.

— Хорошо, хорошо, как скажешь... Сделаю что смогу.

— Надо сберечь людей. — Князь будто оправдывался. — Тяжёлое, глухое, подлое время... надо его просто переждать, надо сохранить силы на будущее... Впрочем, что я тебе объясняю? Кстати, эсерам тоже передай. Ты ведь поддерживаешь контакт с Чукалиным?

— Конечно, Вячеслав, конечно. — Не отрывая взгляда от князя, Цюрупа мимо него бочком вышел из комнаты.

* * *

День начался для ротмистра Титова обыкновенно, даже недурно. Адъютант Голиков принёс стопку вчерашних рапортичек от филёров. Титов проглядел их бегло: ничего неожиданного. Задержался на сообщении о "Ведьме" — такова была оперативная кличка Фаины Штальберг: она ещё не уехала из города, но за весь день ни с кем не встречалась. Потом зашёл унтер Панченко и вручил браунинг:

— Вашого сынка пистолет, ваше благородие, як вы просылы.

— А, прекрасно. — Титов спрятал браунинг в стол. — У Нахимсона нашли?

— Та ни, у Гершелевича. У Нахимсона тильки четыре нагана, беретта, маузер, дви ленты вид максима, обрез арисаки, морская мина та бухарский карамультук.

— Только и всего?

— Ну мы ж не дуже сыльно шукалы.

Ротмистр окончательно пришёл было в хорошее настроение, но тут дежурный унтер доложил, что подъезжают его превосходительство. Улыбка Титова увяла.

— К ликвидации эсеровского комитета все бумаги подготовили, Константин Фомич? — деловито спросил Засецкий, как только они обменялись рукопожатием.

— Так точно, ваше превосходительство. — Титов хлопнул на стол папку. — Все ордера оформлены, у прокурора подписаны. Сегодня ночью заседание комитета — как раз и накроем всех.

— Повремените, — со значением сказал генерал-майор.

Титов поднял бровь несколько удивлённо, но понимающе.

— Договорились о чём-то с Кугушевым, ваше превосходительство? — (Засецкий кивнул довольно хмуро). — Тогда действительно разумно оставить комитет пока на свободе. А то заведётся какой-нибудь новый, совсем дикий и неподконтрольный... — Ротмистр завязал тесёмочки и убрал папку в шкаф. — Прокурора сами изволите известить, что операция откладывается?

— Сам. — Засецкий повернулся к выходу. — Работайте, Константин Фомич.

Начальник губернского жандармского управления вышел. Он не казался успокоенным или довольным своей победой. Его явно что-то тревожило.

* * *

Когда Цюрупа вошёл в ресторан "Яр", что на углу Большой Успенской и Телеграфной, и целеустремлённо прошагал мимо швейцара и метрдотеля, ещё только начиналось обеденное время. Румынский оркестр настраивал скрипки. Посетителей было совсем мало. Цюрупа сразу увидел тех, кто был ему нужен, и направился к их столику.

Эти двое ещё не успели сделать заказ и листали карты: Яков Нахимсон, делец с широким кругом интересов и неоднозначной репутацией, лысый толстяк с чёрной бородой подковой, и Константин Мячин, командир боевой дружины большевиков, высокий молодой человек с ранней проседью в русых волосах. Оба были одеты парадно, в чёрные костюмы с бабочками, Мячин даже с бутоньеркой в петлице. Цюрупа рядом с ними выглядел чужеродно в простецком чесучовом пиджаке поверх вышиванки и с деревенской соломенной шляпой в руке.

— Александр Дмитриевич! — Нахимсон приподнялся в кресле, обозначая готовность удалиться. — Мне отойти? Партийные дела...

— Останьтесь, — сказал Цюрупа, — раз уж партия вам доверила деньги... Кстати, об этом тоже придётся поговорить. Но сначала главное. — Он наклонился к Мячину, понизил голос: — Кугушев получил конфиденциальные сведения из жандармского управления. Похоже, у вас крупный провал. Намечаются повальные аресты. — (Боевик слушал внимательно, насторожённо). — Я не командую дружиной, решать вам, но рекомендую на несколько месяцев убраться из губернии, а лично тебе, Костя — вообще из России.

— Спасибо, принял к сведению. — Мячин коротко кивнул. — Что-то ещё?

— Да. — Цюрупа заговорил ещё тише: — Златоустовский экс... Товарищи боевики, вы до сих пор не сдали деньги в партийную кассу.

— Не беспокойтесь за деньги, — быстро сказал Нахимсон, — у меня надёжнее, чем в банке. Мне поручено их легализовать. Такие дела в один день не делаются.

— Понимаю, но партия ждёт. Мне уже несколько раз пеняли из Ц. К. Позарез нужны деньги на литературу, на обучение молодёжи... ведётся напряжённейшая борьба с отзовистами, ультиматистами, ликвидаторами, а вы... а ты, Костя, я смотрю, не стесняешься в расходах? — Цюрупа обвёл осуждающим взглядом зал ресторана — пальмы, накрахмаленные скатерти, официанты, румынский оркестр.

— Это часть легенды, — спокойно сказал Мячин, — ты же знаешь, я на нелегальном положении. Всё в пределах накладных расходов, не беспокойся. Но хорошо, я тебя понял, мы ускорим отправку денег. Ускорим, Яков Михалыч? — обратился он к Нахимсону, и тот закивал. — Александр Митрич, пообедаешь с нами?

Цюрупа холодно отказался и вышел. Официант, будто ждал этого, подскочил с бутылкой шампанского в ведёрке со льдом, откупорил, разлил.

— Твоё здоровье, — Нахимсон отсалютовал бокалом. — Похоже, у вас и правда провал. Ко мне вчера приходили жандармы, искали оружие. И вот ещё... — Он сделал маленький глоток, с наслаждением просмаковал. — Скорее всего, случайное совпадение, но мне кто-то подбросил это... — Достал из внутреннего кармана исписанные тетрадные листки и протянул Мячину.

— Уфимская дружина анархистов-коммунистов?... — Боевик, только что бывший таким спокойным в разговоре с Цюрупой, залпом осушил бокал. — Кто это, чорт побери, такие?

— Мальчишки, — пожал круглыми плечами Нахимсон. — Дилетанты. Не понимают, с кем связались. И тем не менее...

— Яков Михалыч, сколько осталось денег? — перебил его Мячин. — Тех, златоустовских?

— Две пятьсот сорок, — без запинки ответил Нахимсон. — И драгоценностей сотни на три.

— Что? — Боевик поглядел на него круглыми глазами. — Меньше трёх тысяч? Из пятидесяти?! — Он схватился за голову. — Но как же... Как же так получилось?

— Как оно обычно и получается, — философски заметил Нахимсон и сделал ещё маленький глоток.

Мячин опрокинул второй бокал.

— Да нас убьют за такое, Яков Михалыч! Пришлют ребят с Кавказа, убьют как собак! — Он перевёл дыхание и нервозно поправил бутоньерку. — Сейчас бы сделать втихомолку эксик для покрытия расходов... Но если организация провалена... Чорт, чорт, что делать?! — Он схватился за волосы.

— Ну, — степенно сказал Нахимсон, — если вы повезёте деньги, а вас кто-нибудь по дороге ограбит... Убедительно так ограбит... Совершенно посторонние люди, никому не известные...

Во взгляде Мячина загорелось понимание и надежда.

— Кто, например?

Нахимсон постучал по записке, что всё ещё лежала на скатерти.

— А какие-нибудь мальчишки-анархисты, например.

Дирижёр взмахнул палочкой, и скрипки грянули tutti.

* * *

— Она красивая? — спросил Орнатский.

Двое семинаристов и гимназист поднимались по Большой Ильинской вдоль ограды духовного училища. Солнце клонилось к закату и слепило глаза, все трое низко надвинули козырьки фуражек.

— Ну, у неё интересная внешность, необычная, — неохотно ответил Семён Титов. — Хотя какая разница? Мы к ней идём не как к женщине, а как к старшему товарищу-революционеру.

— Сеня, кого ты хочешь обмануть? Тебя привлекла её наружность, не сомневаюсь ни секунды. И это естественно! Это природа, зов полового инстинкта! Мы все молодые самцы в поре созревания, и совершенно естественно, что при виде молодой самки...

— Да хватит уже, Гедеон. — Титов оглянулся на красного Телятникова. — Макар, а ты не отставай! На самом деле я уже немного жалею, что обратился к ней. Возможно, это была ошибка.

— Почему?

— Она какая-то странная. Умная, но себе на уме. Задавала необычные вопросы, и мне показалось, что она что-то недоговаривает...

— И я даже знаю что, — сказал семинарист. Они пересекли Аксаковскую улицу и шли вдоль убогих домишек Черкалихиной слободы. Навстречу хозяйки хворостинами гнали коров с городского выгона. — То же самое, что твоя Луша.

— Да брось! — Титов оглянулся: стыдливый Телятников снова отстал на несколько шагов. — Макар, догоняй!

— Нет, Сеня, я тебя не понимаю, — не унимался Орнатский. — Женщина приняла тебя наедине. Молодая, интересная. Неужели не дошло, чего она от тебя хотела на самом деле?

— Успокойся. Считай, что она просто мне не понравилась. И хватит об этом.

Орнатский некоторое время помалкивал, но нескромные мысли не давали ему покоя. Когда трое анархистов оставили позади дома и пошли краем выгона, он снова заговорил:

— Послушай, Сеня! Если у тебя с ней ничего не было, значит... мои руки развязаны?

— Язык у тебя развязан, — буркнул Титов.

— У неё точно никого нет? Мужа, любовника?

— Муж в Сибири, а про любовника она сама сказала, что нет.

— Сама сказала? — ахнул Орнатский. — Тебе? Наедине? И ты даже тогда ничего не понял? Боже правый, Сеня! Нет, ты, конечно, видный теоретик анархизма, но в женщинах разбираешься, как... Даже не как свинья в апельсинах, потому что свинья апельсины хотя бы ест...

Титов круто развернулся перед самыми воротами кладбища.

— Слушай, Гедеон, мне это надоело. Ты же знаешь, я дал клятву воздержания. Но ты-то, Казанова наш? У тебя-то самого была хоть одна женщина? — (Орнатский горделиво усмехнулся и попытался что-то сказать). — Вот только не надо опять твоих сказок Шехерезады! Не рассказывай, как овладел светской дамой в её шикарном ландолете или прокрался в гарем оренбургского муфтия. К твоему сведению, ландолет — открытый экипаж, а если даже у муфтия есть гарем — в чём я сомневаюсь, — там точно нет потайных ходов с ловушками и чернокожих евнухов. Единственный твой рассказ, которому я верю безоговорочно — это как ты ущипнул кухарку пониже спины, а она огрела тебя ухватом. Но извини, это ещё не опыт с женщинами, так что нечего тут выступать с позиций превосходства! Макар! — крикнул он сильно отставшему Телятникову. — Мы пришли! — И, не глядя в глаза мрачному, обиженному Орнатскому, толкнул створку ворот.

Фаина Штальберг сидела на скамейке среди кустов и надгробий, спиной к воротам, лицом к закату. Чёрная шляпка с перьями, изящный силуэт, обтянутый чёрным платьем — могло показаться, что дама в трауре пришла навестить чью-нибудь могилу. Титов кашлянул, привлекая к себе внимание, и она полуобернулась профилем под кружевной вуалеткой.

— Фаина Евграфовна! — Щурясь и моргая на солнце, Титов указал на своих друзей. — Позвольте представить членов нашей организации: Гедеон Орнатский и Макар Телятников.

— Ты сдурел — называть настоящие имена? — зашипел ему на ухо Орнатский. — Мы же договаривались — псевдонимы! Чёрный Мститель и Смерть Кровопийцам, неужели так трудно... — Он замолчал на полуслове, когда Штальберг встала и протянула ему руку для приветствия.

— Рада знакомству, Гедеон. — Фаина перевела взгляд на Телятникова. — Какой вы красивый мальчик, Макар, — сказала она изменившимся тоном. Грациозным движением указала на скамью. — Садитесь, товарищи. Расскажите про вашу организацию.

— Мы — Уфимская дружина... — начал Титов, но Штальберг жестом остановила его.

— Не надо, Семён. Вас я уже слышала, о вас составила мнение. Макар! — В её голосе появилась льстивая вкрадчивость. — Теперь я хочу послушать вас.

— Телятников ничего толком не расскажет, — раздражённо заговорил Орнатский. — Он парень славный, но вот насчёт ума...

— А чего это ты мне рот затыкаешь? — неожиданно возразил Телятников. — У нас в коммунии все равны! — Он обратился к Фаине и заговорил так уверенно, что Титов и Орнатский только вытаращили глаза: — Мы анархисты — за всемирную революцию, свободу и равенство. Чтобы всё было общее, и чтобы грабить буржуев. У нас и револьверты есть. Третьего дня в Ушаковском парке архирейцев шуганули будь здоров! Потом с одного жидка стрясли шесть сотенных, сегодня ещё другому назначили заплатить. А ещё у нас есть воззвание, Гедеон сочинил. Там вся наша плацкарта расписана...

— Платформа, дурак! — простонал Орнатский. — Политическая платформа, а не плацкарта!

— Ну да, платформа... Вот, почитайте. — Телятников полез в ранец.

— Почитайте? — Изумление на лице Орнатского приобрело оттенок злобы. — Ты что, болван, так его и таскаешь? И в семинарию?

— Да, а чё? С тех пор как написали, так и таскаю.

— Господи! — Титов схватился за голову.

— Телятина, идиот! — Орнатский хлопнул Телятникова по лбу. — Ты забыл, что надзиратели проверяют вещи? Ты понимаешь, что в любой момент мог провалиться и провалить нас всех?

— Не ругайте Макара, — кротко попросила Фаина, разворачивая воззвание. — А вы, Макар, больше так не делайте, пожалуйста. Это и правда неосторожно. Обещаете мне?

— Обещаю, Фаина Елистратовна. — Лицо Телятникова расплылось в счастливой улыбке.

— Вообще-то Евграфовна, но лучше просто Фаина. Я ведь не намного старше вас... — Штальберг подчеркнула что-то ногтем. — Хм-м... название не очень. Уфимская дружина анархистов-коммунистов? Сокращённо У. Д. А. К.?

Титов и Орнатский переглянулись. Телятников покраснел.

— Э-э... Да, тут мы дали маху, — признал гимназист. — Насчёт сокращения не подумали. Надо как-то по-другому. Не дружина, а... Может, рать?

— Удар! — воскликнул Орнатский. — Уфимская дружина анархистов-революционеров! У. Д. А. Р.! Ну согласись, Титов, это гениально!

Титов нахмурился.

— Нет! Революционеры — это ни о чём не говорит. Все сейчас революционеры. Мы именно анархо-коммунисты, а не синдикалисты, индивидуалисты и прочие. Нельзя убирать это важнейшее слово ради одной красоты сокращения!... Ну да ладно, в другой раз продискутируем этот вопрос.

Штальберг подчеркнула ещё что-то.

— А это кто писал: "Спрут самодержавия распростёр над Россиею зловещие крылья, опутал всё живое удушающею паутиною и всё беспощаднее смыкает окровавленные челюсти на горле первых робких ростков свободы народных масс?"

— Я, конечно, — с гордостью ответил Орнатский. — В стиле Виктора Гюго старался. Правда, удалось?

Фаина чуть скривила губы.

— Честно говоря, у Гюго лучше.

— Ну знаете! Кто я, а кто Гюго, — скромно заметил Орнатский. — Кстати, Фаина! А кто ваш любимый писатель?

— Ладно, манифесты — это пока неважно. — Не удостоив его ответом, Штальберг вернула воззвание. Солнце садилось, темнело, пищали комары. — Кто у вас главный? Вот что мне нужно знать.

— Главного нет, — сказал Титов, — мы последовательные анархисты и всё решаем голосованием.

— В боевой работе это неприменимо.

— Согласен. По нашему уставу, перед боевой операцией проводится избрание диктатора с чрезвычайными полномочиями. Когда операция достигает своих целей — а они должны быть чётко, недвусмысленно сформулированы и запротоколированы — или же когда станет очевидным, что цели достигнуты быть не могут, диктатор освобождается от полномочий. Таким образом наша коммуна страхует себя от превращения в деспотию, что в истории не раз губило подобные начинания.

— Коммуна из трёх человек, — уточнила Фаина.

— Да, но со временем мы расширимся. Возможно, охватим всю Россию или даже весь мир. Все возможности злоупотреблений нужно исключить заранее, не то будет поздно.

— Понятно. Устав, очевидно, писали вы, Семён. Неплохо формулируете. Но ни одной боевой операции вы пока не провели, верно?

— Ну, если не считать того случая в Ушаковском парке и экса по-одесски, то нет.

— Что за случай в парке?

— К нам привязались хулиганы, — нехотя объяснил Титов, — я пугнул их бульдогом, они убежали.

— А экс?

— Мы написали письмо с угрозами, нам заплатили.

— Да, вы говорили... Сколько у вас сейчас денег — шестьсот рублей? Этого мало. На типографию нужно тысячи две как минимум.

Анархисты переглянулись.

— Нахимсон сегодня должен принести тысячу, — напомнил Орнатский. — И нам ещё должен четыреста Гершелевич.

Штальберг нахмурилась.

— Вы антисемиты?

— Нет. — Титов смутился. — Так вышло по чистой случайности.

— Мой муж — еврей, — строго сказала Фаина. — Правда, мы с ним фактически разошлись, и я... — Она бросила взгляд на Телятникова. — ... Считаю себя свободной женщиной... Но всё-таки я решительно против антисемитизма. И хватит об этом. Какие у вас планы?

— Для начала свергнуть царизм, — Орнатский решительно вернул себе инициативу в разговоре. — Ликвидировать всю пирамиду государственной деспотии, от министров до последнего городового. Потом...

— Нет-нет, я спрашиваю о ближайших планах. — Фаина снова с ласковой улыбкой обратилась к Телятникову: — Что скажете, Макар?

— А чё тут говорить, всё понятно, — ответил Телятников охотно и без малейшего смущения. — Раз нужны деньги, стало быть, надо делать ещё экспедиции.

— Экспроприации, болван! Экспроприации! — простонал Орнатский. — Фаина, зачем вы всё время спрашиваете Макара? Для смеха?

— Нет, — ответила Штальберг, — мне не смешно. Я знаю, что люди вроде Макара кажутся недалёкими, что с теорией у них плохо, но лучшие боевики, самые стойкие, решительные, чистые душой террористы получаются именно из таких. — Она ласково улыбнулась Телятникову, а он так и засветился от счастья. — Не стоит недооценивать Макара. У меня пока создаётся впечатление, что к боевой работе пригоден он один.

— Он один?! — Орнатский даже вскочил со скамьи. — Да он не знает, как револьвер снимать с предохранителя! Не понимаю, с чего такое предпочтение Телятникову! То есть, конечно, понимаю — вы женщина, у него смазливая мордашка... Извините. — Он покраснел и сел.

— Дело не в мордашке, хотя она симпатичная, не спорю. — Фаина была совершенно спокойна. — Предпочтений у меня нет. Просто каждому своё место и своё время. Вы — оратор, вождь, народный трибун, ваше дело — воспламенять сердца, вести за собой толпу... — (Орнатский расцвёл. Обиды как не бывало. Теперь он смотрел на Штальберг с благодарностью, почти обожанием). — Только поправить бы дикцию, а то шепелявите. Но ваше время, время вождей и толп, ещё не настало. Вы, Семён — мыслитель, теоретик, мастер точных формулировок. Да, вы отважны, можете пойти на хулиганов с бульдогом, но это всё равно что генералу идти в рукопашную. Ваш звёздный час тоже придёт нескоро. А сейчас время для простых цельных натур. — Она улыбнулась Телятникову ещё ласковее. — Главное, Макар — это безоговорочно верить в себя и в правоту нашего дела. А выучиться обращению с револьвером — дело нехитрое.

— Да я уже выучился, Фаина Евгень... Ефим... Евстрат... — Телятников хлопнул себя по лбу. — Просто Фаина, да! Вчера в овраге упражнялся! — Он выхватил из кармана бульдог и лихо крутанул барабан.

— Господи! Что за дубина! — Орнатский схватился за голову. — Ты даже бульдог в семинарию таскаешь?!

— А чё такого?

— А то, что за такое вышибут в момент с четвёркой по поведению, как Кешку Бриллиантова!

— Да ладно, Кешку вышибли за то, что драку на Библиях устроил!

— Не ссорьтесь и не ругайте Макарушку, — снова попросила Фаина. — Товарищи! Я так поняла, что вы решили начать с эксов. Это правильно. Это единственно разумное решение. Ваша группа слабая, неизвестная, неопытная и прежде всего безденежная. В первую очередь нужны деньги, а за ними придёт остальное — опыт, слава и пополнение свежими бойцами. — (Титов кивал каждому слову, семинаристы просто смотрели как заворожённые). — На эксированные средства вы наладите типографию, распространите своё воззвание, и слава Уфимской дружины анархистов-коммунистов прогремит на всю Россию...

— Время, товарищи, — веско перебил Титов. — Пора проверить, принёс ли деньги Нахимсон. Макар, оглядись, нет ли кого?

— Нет, — доложил Телятников, выглядывая из-за кустов.

Трое анархистов, и Фаина за ними, направились к шестой могиле справа от ворот. Сгущались сумерки. Титов присел и уже привычным движением приподнял жестяной лист.

— Денег нет, — сказал он изменившимся голосом. — Только записка... Спички у кого-нибудь есть?

Орнатский подал коробок. Титов поднёс огонёк к листу. Все сгрудились за его спиной.

— "Пожертвовать деньги не имею возможности, — прочитал гимназист, — но хочу сделать вам более выгодное предложение. Если желаете без труда и риска приобрести 50 тысяч, встретимся завтра в 12 дня в трактире "Разгуляй". Нахимсон".

Спичка погасла.